"Предатели по призванию" - читать интересную книгу автора (Щербаненко Джорджо)

1

Убить сразу двоих очень непросто. Она остановила машину в строго определенном месте – заранее рассчитала все до сантиметра, – даже ночью ни с чем не спутаешь этот причудливый мостик, напоминающий то ли венецианский мост, то ли Эйфелеву башню; перед ним на пятачке она остановила машину и сказала, будто прицеливаясь:

– Я выйду покурю, не хочется дымить в машине.

Слова были обращены к двоим сидевшим сзади, тем, кого она намеревалась убить; сказала и вышла, не дожидаясь ответа, хотя те двое, отяжелев от обильного ужина и груза прожитых лет, хрипло пробормотали: да-да, конечно. Избавившись от ее сковывающего присутствия, они, как ей показалось, устроились поудобнее и погрузились в дрему; старые, обрюзгшие, оба в белых плащах, у женщины горло обмотано шерстяным ядовито-коричневым шарфом под цвет шеи, и лицо как у огромной жабы, а ведь в незапамятные времена она, по ее собственному утверждению, была очень красива; женщина, которую она собиралась убрать вместе с сожителем, в метрике была записана как Адель Террини, но в Бучинаско, близ Ка'Тарино, откуда она была родом и где каждая собака все про нее знала, ее прозвали Адель Сучка, и только один безмозглый американец величал ее Адель Надежда.

Она, убийца, тоже была американкой, правда, не такой безмозглой, как ее папочка, поэтому она замкнула в машине дверцы, потом вышла, закурила и поглядела на шоссе по ту сторону канала; шоссе вело в Павию, но в этот поздний час машины по нему проезжали с ленивой нерегулярностью (это тоже было учтено); словно прогуливаясь, она обошла сзади машину – легкий четырехместный «фиат», – она не знала, что это за модель, но очень тщательно взвесила все ее достоинства и недостатки, поскольку это было необходимо для осуществления той цели, ради которой она сюда приехала.

Павийский подъемный канал – довольно трудное название для иностранки, трудное и непонятное; ее итальянский, выученный в Сан-Франциско, штат Аризона (не надо путать с другим Сан-Франциско), конечно, не позволял ей понять, что канал называется «подъемным» из-за того, что суда по нему тянут канатом с берега, как бы «поднимают» против течения; впрочем, ее привлекла совсем не этимология, з исключительно удобное расположение канала – он пролегал между двумя дорогами, с одной стороны широкое асфальтированное шоссе (она твердо заучила, как оно обозначено на карте: «Государственная автострада № 35»), с другой – сохранившийся с давних пор уютный проселок без всякого асфальта – «Старая подъемная дорога». А между ними – канал, в котором вода в это время года прибывает, что тоже немаловажно. Вдобавок здесь нет никаких парапетов, ограждений, столбиков, так что ночью машина может свободно соскользнуть в воду, и ничто ее не остановит. Да-да, она только слегка подтолкнула «фиат» – Бог его знает, какая это модель! – и все было кончено за несколько секунд, точь-в-точь, как она рассчитала: передние колеса нарочно вывернула немного вправо, по направлению к воде, мотор, естественно, не выключила – понадобилось лишь чуть-чуть подтолкнуть сзади машину, где развалились те двое, разморенные от курицы с грибами, горгонцолы, печеных яблок с сабайоном и черной самбуки (за все расплатилась она), наверняка державшие ее за дурочку, под стать папаше, придурку из придурков; словом, машина с Аделью Сучкой, или Аделью Надеждой, и ее сожителем на диво легко съехала в полноводный канал, всплеск послышался в точно рассчитанное мгновение, то есть когда на большом шоссе не было ни единого автомобиля и темень стояла почти полная, только вдали, очень-очень далеко, светились фары. Струя воды обдала всю голову, сигарета, правда, не потухла, потом вторая струя, будто из насоса, ударила в грудь; кто бы мог подумать, что машина, свалившись в воду, вызовет такой каскад; сигарета в конце концов намокла, и пришлось долго отплевываться от месива папиросной бумаги и мокрого разбухшего табака; она чувствовала, как волосы, пахнущие зловонными водами Павийского подъемного канала, облепили лицо, и ждала, пока на поверхности появятся пузырьки воздуха.

Так она стояла и ждала на темной дороге по эту сторону канала; шоссе на той стороне тоже было погружено во мрак, лишь изредка черный бархат ночи стрелами пронизывал свет фар, в эту пору миланцы возвращались... нет, не с пляжа, в будни в Санта-Маргариту не поедешь, работать надо, а те, у кого работы нет, гоняются за теми, у кого она есть; однако теплыми весенними вечерами после работы миланцы едут ужинать в пригородные траттории: благонамеренные граждане оседают где-нибудь на улице Кьеза Росса или, на худой конец, в «Лягушачьем тупике», а искатели приключений устремляются в Бинаско или даже в Павию, где выискивают шикарные заведения в стиле «country» и заказывают себе блюда и вина, кажущиеся им и впрямь крестьянскими; к ночи, на тихом ходу – благо машин нет ни спереди, ни сзади – возвращаются домой, в Милан; так вот, пока она ждала, не появятся ли на поверхности воды пузырьки, свет, временами вспыхивавший на шоссе, шел от машин тех самых неугомонных миланцев.

А пузырьки так и не появились: окна в машине были открыты, спереди во всяком случае, потому она мгновенно заполнилась водой и наступила полная тишина; и все же надо еще подождать – а что, если по этой старой дороге промчится какая-нибудь «веспа»[1] с голоштанной парочкой, ищущей прибежища на пустынном берегу канала, или пьяный мотоциклист, возвращающийся в свою берлогу, или колымага, битком набитая юнцами из близлежащих деревень и с ферм, отправляющимися за девчонками в близлежащие деревни и на фермы, что, как правило, приводит к затяжным, но в общем бескровным баталиям между деревнями Ассаго, Роццано, Бинаско, Казариле, – нет, надо подождать несколько минут: вдруг один из тех двоих выберется из машины через открытое окно; и она ждала, глядела в воду с замирающим от страха сердцем: вот-вот оттуда покажется одна, а может, две головы, вот-вот они вынырнут из воды, чудом воскресшие, орущие.

Фары с противоположной стороны канала на миг ослепили ее, будто на сцене; как при вспышке молнии, она подумала: если б те двое в это мгновение появились из воды, можно было бы протянуть руку, вытащить их и сказать, что она даже не знает, как все это вышло, ведь они наверняка не заметили, что она подтолкнула машину, а вдруг заметили?

Она ждала долго; прошло пять минут, нет, вдвое, втрое больше – ждала, пока не удостоверилась, что никогда, никогда уже две низкие душонки не будут обивать земные пороги, и, только убедившись в этом, отошла от берега и направилась к железному мостику; открыла косметичку, вытащила несколько освежающих бумажных салфеток и отерла лицо от потеков грязной воды из канала. Пальто на груди было все мокрое, в туфлях хлюпало, но тут уж ничего не поделаешь; она уселась на ступеньку мостика, сняла туфли на низком каблуке, потрясла их, чтобы вылить воду и чуть-чуть просушить, опять надела на мокрые чулки (с ними тоже ничего не поделаешь), как странно, ей и в голову не приходило, что она так вымокнет.

Она встала и пошла вверх по ступенькам мостика, перекрывавшего канал, – игрушка, а не мостик, но ты уже не ребенок и сейчас тебе не до забав, – ее пробирала дрожь, но не от холода, ох, если бы можно было вернуться вспять, вот глупая, разве мертвых воскресишь, но, поднимаясь на этот дурацкий мостик, нечто среднее между венецианским и жюль-верновским, она отчаянно пыталась сглотнуть комок, подкативший к горлу, при мысли о тех двоих, запертых в машине и силящихся открыть дверь под водой; ступеньки потянулись вниз, на шоссе; Господи, как тяжело, она же все-таки не убийца, хотя в теории очень сильна, есть масса способов убить человека, она изучила почти все: к примеру, если воткнуть раскаленную вязальную спицу в область печени (достаточно самых поверхностных знаний в анатомии), то смерть будет медленной и очень мучительной; вот так умер некий американский гражданин, уроженец итальянских Абруцц Тони Паганика, в Штатах его фамилию вечно перевирали, и в конце концов она редуцировалась до Паани, так вот, он умер с вязальной спицей в печени. Как только она об этом вспомнила, тошнотворный комок в горле исчез, на негнущихся ногах она одолела две последние ступеньки и очутилась на противоположной стороне.

По асфальту, сохраняя определенную дистанцию, проезжали машины – всего в нескольких сантиметрах от нее, нагло слепя фарами, и ни одна не остановилась, водители словно не замечали ее поднятой руки, о, эта чертова ночь, да еще в такой пустыне, куда ж ты попала, Господи, проклятые фары, нет чтоб остановиться; но одна машина все же притормозила, добрые, славные лангобарды, из доброй славной Ломбардии, муж, жена и сын, решились ее подвезти, видно, из страсти к приключениям, а может, из любопытства к ближнему: бедняжка, в такой час одна на дороге, Бог знает, что там у нее стряслось, рискнем, Пьеро, подбросим ее, смотри, как она вымокла.

Пьеро остановил, она забралась в машину и заговорила по-итальянски, недаром же она столько лет его учила, эти люди ни вкоем случае не должны догадаться, что она из Сан-Франциско, штат Аризона.

– Спасибо, вы так любезны, вы едете в Милан? – Мыслями она была еще там, под водой канала.

– Конечно, синьорина, а куда ж еще? – ответила супруга Пьеро, оборачиваясь к ней и мальчику, и засмеялась радушно, общительно, светски, даже, можно сказать, сочувственно.

– Пап, а ведь она американка, – сказал мальчик (машина чуть замедлила ход перед постом дорожной полиции). – Все американцы говорят «чак» вместо «так». Вы американка, правда же?

На вид малышу лет девять, а то и меньше, он обращается прямо к ней, теперь все пропало, они поймут, что посадили американку как раз в том месте, где свалилась в канал машина (когда-нибудь ее же поднимут), то ли несчастный случай, то ли нет, кто знает, поэтому ей надо исчезнуть, раствориться, не оставив улик. Но девятилетка или, может, восьмилетка выразился предельно точно: американцы говорят «чак» вместо «так», значит, выхода у нее нет, с таким трудом выстроенная конструкция может рухнуть только из-за того, что у маленького педанта чересчур тонкий слух.

– Да, я американка, – сказала она (взрослого еще можно обмануть, ребенка – лучше не пытаться).

– Неужели? Вы прекрасно говорите по-итальянски, я бы ни за что не догадалась, – затараторила синьора, гораздо более общительная, чем ее предки – лангобарды.

– Я выучила его по пластинкам, за полгода, – сообщила она (надо возбудить любопытство свидетелей чем-нибудь невинным, дабы отвлечь их внимание от более опасных тем: это правило было усвоено из другого пройденного курса – для начинающих преступников).

Синьора Пьеро еще минуту назад раздражало и настораживало присутствие незнакомки в мокром пальто – еще запачкает сиденье, только святая простота вроде его жены может пригласить в машину особу такого сорта, – а тут он прямо-таки захлебнулся от восторга:

– Да что вы, не может быть, за шесть месяцев, ты слышала, Эстер? Значит, правду говорят, будто эти лингафонные курсы делают чудеса?

– Да, конечно, – подтвердила она, мгновенно усваивая тон агента по рекламе лингафонных курсов. – Полгода назад я знала по-итальянски только «О соле мио».

– Слушай, Эстер, а не купить ли нам этот курс для нашего Робертино? Думаю, для меня Мальсуги сделает скидку, – размечтался синьор Пьеро.

Пустынные поля были залиты синюшным светом неоновых фонарей с шоссе; уже остался позади пост дорожной полиции, теперь они проезжали мимо шлюза Фаллата, где Ламбро распадается на два рукава, которые снова сливаются на противоположной стороне Павийского канала; пока рассуждали о пластинках для изучения языков, она взглянула на часы – всего лишь без пяти одиннадцать, график соблюден до минуты – и сказала:

– Остановите, пожалуйста, здесь, на этой площади.

– Что ж, как вам будет угодно. – Синьор Пьеро мог бы выступать на сцене, так хорошо он разыграл огорчение при расставании с ней и готовность отвезти ее гораздо дальше, куда она только пожелает.

– Большое спасибо. – Машина еще не остановилась, а она уже распахнула дверцу и выскочила, прежде чем они успели как следует разглядеть ее лицо. – Спасибо, спасибо!

Помахала рукой и тут же спряталась в тени большого дерева, подальше от фонаря, под которым остановился добрейший лангобард.

Да, опасное приключение, но и тут уже ничего не поделаешь; она осталась совсем одна на огромной площади, у самой окраины Милана, под ласковым и немного прохладным апрельским ветром; ей стало страшно, но страх был сейчас ни к чему, и она подавила его. Не колеблясь больше – эту площадь она изучила досконально, – направилась прямо к стоянке такси, туда, где под раскидистыми деревьями сонно застыли две зеленые машины.

– Отель «Палас», пожалуйста.

Таксист удовлетворенно кивнул: заказ что надо, ехать через весь город, к тому же от «Паласа» до вокзала рукой подать, а оттуда порожняком не уедешь даже ночью, да и пассажирка, видно, из порядочных, раз едет в «Палас». Когда проезжали под фонарем, она снова взглянула на часы: семь минут двенадцатого, она даже опережает график на семь минут.

– Пожалуйста, остановите у того кафе.

Улица в этот час была пуста: публика еще не выходила из кино, машин – ни одной, но стоянка здесь и ночью запрещена, а этот таксист припарковался, будто перед собственной виллой, даже на тротуар въехал у входа в кафе.

– Джин, пожалуйста, – сказала она.

Забавное кафе: в крохотном зальчике дизайнеру, вернее миниатюристу, удалось разместить и музыкальный автомат, и телефон, и даже флиппер[2]. Да, джин – это еще одна улика: не всякая девушка в такой час станет пить джин в одиночестве – конечно же, четверо посетителей-мужчин и хозяин обратили на нее внимание и наверняка распознали англосаксонский тип, а ко всему этому заметили мокрые чулки и туфли – вон как наследила, – впрочем, обойдется, в городе ярмарка, полно иностранцев, вечером многие из них напиваются и ведут себя, мягко говоря, эксцентрично. Усевшись снова в такси, она закурила, это, как и джин, придало ей сил. Все кончено, она добилась своего. В номере отеля «Палас» она пробыла не более трех минут – двух ей хватило, чтобы сменить чулки, туфли и надеть плащ, а одной – чтобы запереть заранее уложенные чемоданы. Счет был уже выписан, деньги она приготовила, еще минута на раздачу чаевых и ожидание вызванного такси. За две минуты оно доставило ее на вокзал.

Ей уже знаком этот вавилонский храм, ей здесь уже все знакомо.

– К «Сеттебелло»[3], – бросила она носильщику, подхватившему оба ее чемодана и кожаную сумку.

На перроне к ней прицепился какой-то южанин с немыслимо лошадиным оскалом и усами, которые, по его представлениям, должны были неотразимо действовать на женщин, однако, на ее счастье, вдоль «Сеттебелло» расхаживали двое полицейских, этому дешевому донжуану, видно, не улыбалось с ними встретиться, и он почел за лучшее оставить ее в покое.

Билет у нее был на руках, поэтому она сразу вошла в вагон, и четыре минуты спустя поезд тронулся, итак, завтра в восемь утра из аэропорта Фьюмичино она вылетит в Нью-Йорк. Расписание будто навечно врезалось ей в память: в три пополудни самолет приземлится в аэропорту Финикса, и она в числе ста девяноста пяти своих сограждан окажется на американской земле, в безвозвратной дали от Павийского подъемного канала.