"Витя-Шушера и автомобиль" - читать интересную книгу автора (Евгеньева Лариса (Прус)

Евгеньева Лариса (Прус Лариса Евгеньевна)Витя-Шушера и автомобиль

Лариса ЕВГЕНЬЕВА

(Лариса Евгеньевна Прус)

Витя-Шушера и автомобиль

Витя-Шушера выиграл двадцать четвертую "Волгу".

С этой самой минуты все-все изменилось в Витиной жизни! Но ведь нужно объяснить, какая она была раньше, Витина жизнь. Маленькая деталь: когда в классе писали сочинение на тему "Моя мечта", Витя-Шушера написал: "Моя мечта чтобы меня навсегда забрали из интерната и чтобы Алик попал под машину. Насовсем".

И получил кол. Жалкая его писанина была крест-накрест перечеркнута двумя жирными красными чертами, а внизу написано: "Это не сочинение!!" Даже высокие и четкие каллиграфические буквы имели ужасно возмущенный вид, а о двух восклицательных знаках в конце и говорить не приходится. На следующем уроке учительница спросила у Вити правило о префиксах, и Витя закономерно получил пару; через урок она снова его спросила, и Витя, наконец, получил четыре. Учительница не спросила лишь об одном: почему Витя написал такое сочинение?

Другое дело, что Витя и сам вряд ли смог бы на это связно ответить. Почему-то, когда он взял ручку и склонился над тетрадью, понятия не имея, какая такая будет его мечта (невсамделишная мечта, для учительницы и для отметки, разумеется), он подумал: а вдруг?.. Витя-Шушера не верил ни в какие чудеса, ни в какие пятаки под пятку, чтобы получить пятерку, ни в каких черных кошек, от которых якобы происходят всяческие несчастья и невезения, и все же он подумал: а вдруг?.. Вдруг, если сейчас написать его мечту черным по белому, вдруг существуют какие-то силы, ни от кого не зависящие, никак не объяснимые, а может, наоборот, вполне естественно объяснимые самыми обычными законами физики, химии и математики... или, может, нет и не было никаких законов, а есть стечение обстоятельств, непредвиденное и ненамеренное, которое вдруг ни с того ни с сего возникнет в тот самый миг, как он напишет свою мечту, - короче говоря, вдруг эта мечта свершится в самом деле? Потому что Витя пребывал в такой вот невеселой ситуации, когда надеяться, в сущности, не на что и все же надежда, неистребимая надежда - живет.

Его мысли были столь смутны и расплывчаты, что он просто не сумел бы их связать и описать. Он знал лишь одно: пусть его заберут из интерната и пусть Алик каким-либо образом исчезнет из его жизни. Для пущей надежности ему было бы лучше попасть под машину. Навсегда.

Ибо что мог Витя написать? Что ему плохо в интернате? Да как сказать... Витя был нормально обут и всегда сыт. Даже более того - за обедом он никогда полностью не съедал свою порцию: у Вити, очевидно, был слишком маленький желудок и первое, второе, третье туда просто не помещалось; да и готовили здесь гораздо разнообразнее и, в общем, вкуснее, чем дома. Скажем, здесь Витя мог сколько угодно есть гречневой каши, до которой он был большой охотник и которую никогда не ел дома, потому что гречки нельзя было купить в магазине; на полдник бывали пахнущие ванилином булочки, пирог с повидлом или же посыпанные сахарной пудрой слоенки; кроме того, большой выбор первых и вторых блюд, включая блинчики с мясом и блинчики с творогом, которые Витя тоже очень любил, - ну и так далее.

Дома Витя с мамой, как правило, питались супами из концентратов, макаронами, плавлеными сырками и кефиром. Хотя нельзя сказать, что Витина мама не умела готовить. Она великолепно готовила, но только иногда. А еще точнее, в те дни, когда к ним в гости приходил Алик. Но тогда кусок не лез Вите в горло. Он вяло жевал, совершенно не чувствуя вкуса маминой стряпни, поскорее вставал из-за стола и шел гулять, вернее, бродить.

Вернувшись, Витя забирался одетый в кровать, пил горячейший чай (Витя был большой мерзляк) и смотрел телевизор, если, конечно, передачи еще не кончились. На остатки маминого с Аликом пиршества он не мог смотреть. Правда, и остатков-то этих было чуть-чуть: Алик не жаловался на аппетит.

Нет, не мог Витя сказать определенно и твердо, чем именно плохо было ему в интернате. Витя был троечник, а значит, ни то ни се, и учителя относились к нему точно так же: ни так ни сяк. Иногда хвалили, иногда ругали, чаще - не замечали. Никакого сравнения с безнадежным двоечником Бурмусовым, которого так часто называли балбесом, что вскоре это превратилось в кличку. Бурмусов уже не отвечал щелбанами на призыв: "Эй, Балбес!" - а с готовностью поворачивал голову: "Чё?"

Даже в такой мелочи, как местоположение кровати, повезло Вите-Шушере. Витя, как уже говорено, был большой мерзляк, а положили его, как назло, у самого окна. И лишь начались холода, как Витя стал мерзнуть. Но с другой стороны, с наступлением холодов стали топить. И спортсмену Петракову, который еще до общеинтернатской зарядки делал трехкилометровую пробежку, обливался холодной водой и имел два разряда - по лыжам и по плаванию, стало жарко спать у батареи, и без лишних слов он взял Витю в охапку вместе с постелью и перенес в свою кровать. Так что в итоге Витя только выиграл.

Но скажите, зачем надо было брать Витю в охапку? Разве нельзя было просто сказать - человеческими словами? Разве Витя вещь или, еще хуже того, пустое место, чтобы его вот так - не замечать? Вот и разгадка: Витю не замечали. Никто не замечал Витю - ни ребята, ни учителя, потому что нельзя ведь назвать полноценными человеческими отношениями оклики вроде: "Шушера, передай карандаш!" или замечания типа: "Синьков, не вертись!"

Синьков, он же Витя-Шушера, становился героем минуты (вернее, сорока пяти минут) лишь на уроке физкультуры. Кто его знает, отчего Витя уродился таким неуклюжим. Но что было, то было. Витя не был жиряком, наоборот, но каким жалким несуразцем являлся он на страшном уроке! Куда еще ни шло, если они прыгали в высоту, в длину или метали гранату, - тут уж каждый отвечал сам за себя и единственной Витиной жертвой был Физкультпривет, учитель физкультуры. Конечно, Физкультпривет мог поставить Вите пару и успокоиться, но у него была своя теория, а именно: если не считать смертельно больных и инвалидов, любой нормальный ученик может без труда успевать по физподготовке и выполнять элементарные требования, которые предъявляются программой.

Витя-Шушера эту теорию полностью опрокидывал. Сколько ни возился с ним Физкультпривет, сколько ни давал индивидуальных упражнений и дополнительных занятий, ноги Вити упорно цеплялись за планку, руки Витины упорно роняли мяч, а вместо кувырка вперед у Вити получалась поза страуса, засунувшего голову в песок и навсегда окоченевшего. Это что касается личных Вити с Физкультприветом отношений.

Но были еще уроки, и их большинство, которые Физкультпривет называл игровыми. После разминочных упражнений ребята разбивались на две команды и играли в футбол, волейбол, баскетбол или же в специально придуманные Физкультприветом игры, развивающие быстроту, ловкость, глазомер и реакцию. Физкультпривет считал, и, возможно, не без оснований, что команды должны формироваться добровольно, на основе взаимной склонности и симпатий. Но так как взаимные склонности и симпатии от урока к уроку менялись, то менялся и состав команд. Неизменными были лишь капитаны - Петраков и Бурмусов. И неизменным был вопрос Физкультпривета:

- Ну, так кому подарить Синькова?

И тут начиналось! Тыча друг в друга пальцами, во всю силу легких команды вопили:

- Им!

- Нет, им! Он прошлый раз у нас был!

- Фигу вам! Тогда совсем другие команды были!

- Ничего не другие! Прошлый раз он у Балбеса играл, а теперь пусть у Петрака!

- Играл, ха!

- Антоша был с вами, а теперь с нами, и Игорь был с вами, а Петюн вообще не играл из-за ноги!

Физкультпривет пронзительно свистел.

- Р-разговорчики! Кр-р-ругом!

Команды поворачивались друг к другу спиной, с шумом приставляя ногу.

- Успокоились? Синьков, иди в команду Петракова.

- Всё, пацаны, концы, - бросал кто-нибудь из несчастной команды.

И команде действительно приходил конец. Витя не только сам не мог ничего, он дезорганизовывал и морально разваливал команду. Все знали: если Шушера в команде - не выиграть ни за что. С одной стороны, с Витей у команды становилось на одного человека больше, но с другой - на пять меньше. Витя понуро брел в ту команду, куда его направил Физкультпривет, а на голову несчастного Вити градом сыпались щелбаны.

- Ат-ставить! Кр-р-ругом! Кр-р-ругом!

Много можно рассказывать о том, как Витя целеустремленно вел команду к проигрышу. Во время игры в волейбол, например, он мог молниеносно присесть, закрывая голову руками, вместо того чтобы взять легчайший мяч, как это сделала бы любая девчонка; он мог ни с того ни с сего выставить в сторону руку и зацепить кончиками пальцев мяч, который преспокойно шел в аут от подачи противника; что же касается собственной подачи, то Витя либо промазывал по мячу, либо запускал его свечкой в небо.

Еще веселее было с Витей на баскетболе. Конечно, таких дураков, которые передавали бы Вите мяч, среди ребят не было. Но и без этого Вите находилось занятие. То он шлепался под ноги игроку своей команды, который атаковал корзину, то, наоборот, его нога сама собой подворачивалась под ногу нападающему противника в штрафной площадке Витиной команды; нападающий летел кувырком, и его команда затем приплюсовывала ловко забитые штрафные к своему счету. Ну и так далее.

Да, на уроке физкультуры Витя был в центре внимания. Однако странно устроен человек: собственная незаметность и никчемность мучила Витю, но и такое внимание его не радовало. Тогда в чем же дело?.. Возможно, в том, что не надо слишком много внимания уделять собственной особе? Именно так сказала совсем другому человеку и по совсем другому поводу их классная руководительница.

Если уж перечислять все огорчения Вити, то надо вспомнить и о его неблагозвучной кличке. Но опять-таки клички в классе имели многие, а прозвище Балбес, например, было еще менее благозвучно, чем Шушера, что не приносило ни малейшего огорчения Балбесу-Бурмусову. Но Витина кличка появилась не просто так, а имела свою причину, и причина эта тоже была одним из переживаний Вити.

Витя говорил вместо "с" - "ш". Но не всегда, а лишь в некоторых случаях. Например, слова "слушать", "сушка", "шоссе", "существительное" Витя произносил как "шлушать", "шушка", "шоше", "шущешствительное". Вот такой у Вити был дефект речи. Мама водила Витю к логопеду, но то ли логопед попался неважный, то ли Витя был каким-то особенно неподдающимся ничего у логопеда не получилось, и Витя как говорил "шушка", так и продолжал говорить.

В интернате исправлением Витиного дефекта поначалу решила заняться учительница русского языка, или, как ее называли, русачка. Она сказала:

- Синьков, скажи "шоссе".

- Шоше, - послушно повторил Витя.

- Не так. Вслушайся: шос-се.

- Шоше, - вытягивая от старания шею, сказал Витя.

Русачка повысила голос:

- Синьков, надо стараться! Шоссе!

- Шоше! - крикнул Витя, запрокинув голову.

- Шоссе! - крикнула русачка.

- Шоше! - крикнул Витя.

- Соше! - еще громче крикнула русачка, не слыша хихиканья.

- Шоше!

- Соше!

- Шоше!

- Шоше!! - заорала русачка под хохот класса.

С тех пор исправлением Витиного дефекта никто не занимался, а на перемене к Вите, евшему бублик, подошел Бурмусов и сказал:

- Шушера, дай шушку!

Вот так из Вити получился Шушера.

Был ли у Вити друг?.. Опять-таки как сказать. Был человек, который очень хорошо относился к Вите и с которым с единственным Витя чувствовал себя уверенно и спокойно. Этот человек - девочка, и звали ее Надя Кот. Только вот ведь как бывает: Витя вроде бы и ценил Надино к себе отношение и в то же время в грош его не ставил. Витя каждую минуту чувствовал, что за одну поощрительную улыбку Бурмусова, за один добродушный хлопок по плечу Петракова он не глядя отдаст Надю Кот вместе с ее хорошим отношением. Да что там Петраков или Бурмусов! За единственный одобрительный кивок любого из ребят он отдал бы Надю со всеми, грубо говоря, пуговицами. Хорошо, что Надя этого не знала. И даже не подозревала. Надя была доброй, очень доброй, и такие мысли насчет Вити просто не могли появиться у нее в голове.

Надя пришла в интернат и в их класс на полгода позже Вити. Конечно, ее посадили именно к нему, потому что только он сидел за партой один.

- Тебя как зовут? - спросила она.

- Витя. А тебя?

- Надя. А фамилия - Кот.

- Почему не Пес? - глупее некуда сострил Витя.

Соседка молчала, и Витя оцепенел, ожидая затычины. Потом он скосил глаза на Надю. Она спокойно расписывала шариковую ручку на тыльной стороне тетради, слегка улыбаясь. Витя впервые видел такую безобидную девчонку. И уже в спальне, засыпая, он вдруг вспомнил о своей глупой шутке, и ему стало стыдно. С запоздалым раскаянием он стал мысленно исправлять этот разговор. "Почему не Пес?" - спросил он, а Наде надо было ответить: "Потому что ты осел". И, засыпая, он поверил, или это ему уже приснилось, что именно так оно и было.

Сначала Надя показалась Вите очень красивой. У нее было белое, матовое лицо, волосы воронова крыла, длинные брови шнурочком, узкие черные глаза в густых ресницах, широкий, спокойный лоб и сочные, необычайно яркие губы. Однако, присмотревшись, Витя увидел, что Надин рот был, пожалуй, чересчур велик, зубки кривоваты, а нос в мелких веснушках и со смешной продольной черточкой на конце. Да и прекрасные темные волосы не много красоты добавляли Наде - она мастерила из них два нелепых, по словам Бурмусова, "закрутона", болтающихся над Надиными ушами, как уши сеттера или спаниеля.

Эти "закрутоны" скрывали аккуратные Надины уши с крохотными золотыми сережками, которые, однако, сразу же углядела их классная. На ее распоряжение немедля снять сережки Надя ничего не отвечала, спокойно глядя в лицо классной и тихо улыбаясь. Конечно, классная была уверена, что на следующий день сережки исчезнут, но Надя и не думала их снимать. Все с той же благожелательной улыбкой она выслушала приказание классной избавиться от этого безобразия и села за парту, легонько передернув плечами. И лишь Витя-Шушера услышал, как Надя пробормотала:

- Кто мне их надел, тот и сымет. Вот такочки.

Тихое Надино сопротивление победило. Классная сдалась, вконец измучившись Надиным упрямством и посвятив напоследок воспитательный час разговору о девичьей скромности и о том, что не надо слишком много внимания уделять собственной особе.

Однако дело было совсем в другом, и скоро Витя обо всем уже знал.

- А когда меня мамка в интернат собирала, сережки эти надела, говорила Надя, подперев голову рукой и пригорюнясь. - Это не мои сережки, мамины. "Буду спокойная, - говорит, - что хоть там их ирод не ухватит". Это на папашку она, он у нас пьющий. Все-все из дома тащит. А мамка взяла и завербовалась, мы лимитчики, из деревни приехали... Не сбегли от папашки: и тут достал.

- Надо прогнать, - советовал Витя, - с милицией! И засадить его, чтоб не вякал!

- Как засадишь? Свой все ж. Его мамка по сю пору любит. Он видный мужчина, рослый такой, курчавый.

В Наде было что-то неистребимо деревенское. Она говорила "огвурец", "плевается", но, странное дело, ее никто не дразнил.

Почему Вите было легко с ней? Да потому, что Надя не обращала на него внимания. Однако это было вовсе не то обидное "в упор не вижу" - просто Надя была не тем человеком, что получает удовольствие, тыкая пальцем на соринку в глазу другого, не замечая при этом в своем бревна. Витя шепелявит? Ну а Надя обожает орудовать резинкой и протирает свои тетради до дыр. Витя неуклюжий? Зато Надя на уроке пения не может взять верно и двух нот.

Что и говорить, счастливый характер был у Нади! Именно с Надей Витя-Шушера впервые разговорился, именно ей он рассказал про маму и про Алика, про свою домашнюю жизнь, когда временами ему бывало так несладко и все-таки лучше, чем здесь. Это с Надей прятались они под черную лестницу, где стояли ведра и швабры, и уминали всяческую вкуснятину, которую, несмотря на запрет воспитателей, Надя привозила из деревни после каникул: пахнущие чесноком малосольные огурчики, розовое сало, огромную, до хруста обжаренную индюшиную лапу.

- Это от дядьки, - говорила Надя, - это от мамкиной бабки. А папенькина бабка у-у-у... жадина! Напекла пирожков, а только троечку дала...

Витя, мыча, кивал головой, давясь бабкиным пирожком, который по величине один стоил трех. Конечно, если и был у Вити друг, так это Надя.

Но Надя, увы, была не в счет.

И вот настал тот знаменитый майский день, который изменил Витину жизнь. Утром в интернат приехали два автобуса от шефов, в них погрузились два класса, и автобусы повезли их в зоопарк.

Были там, конечно, и звери, и птицы, и жираф, и обезьяны, но Витя их мгновенно и напрочь забыл. Все стерло и заслонило знаменательное событие.

Произошло оно так. По дороге от жирафа к слону Витин класс набрел на продавщицу сладкой ваты - загадочного пушистого лакомства, которое таяло во рту быстрее сахара. Мелочь, конечно, была у всех, у Вити же было целых два рубля. Витя стоял в очереди, сглатывая появившуюся слюну, и предвкушал, как он накупит кучу ваты, сядет на скамейку и будет не спеша смаковать, поглядывая к тому же на жирафа.

И вдруг раздался жуткий визг. Сначала Витя подумал, что это разбушевалась какая-нибудь макака, настолько это было не похоже на человеческий голос. Однако вопил Боря Шапиро из их класса, неимоверно распялив рот и высунув до подбородка длинный розовый язык. Борьку Шапиро укусила оса! И не куда-нибудь, а в язык! Оса, захотевшая полакомиться ватой и спрятавшаяся внутри. Ну а Шапиро полакомился и ватой, и осой, и у несчастной осы не было другого выхода, как ужалить его в язык, защищая свою жизнь. Из Борькиных глаз градом сыпались слезы, смешиваясь с соплями и со сладкими слюнями, стекавшими по обеим сторонам рта, а во рту виднелась полурастаявшая вата и останки наполовину разжеванной осы.

Витю замутило от этого зрелища, и вожделенная вата сделалась отвратительной. Он вышел из очереди и не спеша побрел к слону, чтобы там подождать остальных. Он не успел еще спрятать два рубля, которые держал наготове, и, увидев киоск "Спортлото", подошел и купил два скрученных билетика "спринт", тут же раскаявшись: мама всегда ругала Витю, что деньги плывут у него между пальцев и, вместо того чтобы поднакопить и приобрести приличную вещь, он выбрасывает их на чепуху. Один билетик был без выигрыша, на другом было написано: "Автомобиль ГАЗ-24 "Волга".

Что тут сказать?.. Лишь в этот миг Витя узнал, что значит выражение "сердце ухнуло в пятки".

Затем вдруг все слова и все мысли словно метлой вымело у Вити из головы, он трясущимися руками спрятал билетик в карман и на ослабевших ногах поплелся вслед за остальными к слону и бродил так все время, до автобуса, стараясь лишь не терять из виду красные банты над "закрутонами" Нади Кот.

В автобусе его вдруг начало трясти, и в пустую прежде голову стали возвращаться улетевшие мысли. Причем влетали они туда со страшной быстротой, и первыми вскакивали междометия типа "О!", "А!", "У-у!", "Ух ты!", "Вот это да!". Потом пошли более связные. "Что ж это будет...", "Помереть можно!", "Машина!", "Машина! Ура-а-а!". Губы Вити-Шушеры расползлись до самых ушей, он потряс билетиком и сказал, ни к кому в отдельности не обращаясь:

- А я выиграл "Волгу"!

Бурмусов, перегнувшись, ловко выхватил у него билетик и ехидно поинтересовался:

- А слона ты не выиграл? С хоботом?

Он заглянул в билетик и внезапно побледнел так резко, что классная, в этот миг на него посмотревшая, спросила:

- Бурмусов, тебя укачало?

Потом билетик оказался в руках у Петракова, и тот, наоборот, стал багровым. Ябеда Редькина, выхватившая билет у Петракова, взвизгнула и заорала на весь автобус:

- Гра-аждане!.. Наш Шушера выиграл "Волгу!"

Надо ли объяснять, как счастлив был водитель автобуса, благополучно высадив свою орущую, ревущую и визжащую команду во дворе интерната! Витю-Шушеру окружили, облепили, стиснули со всех сторон. Его дружески подталкивали, похлопывали, тискали, жали ему руку, дергали за уши, за волосы, за нос, выражая этим свои поздравления и радость; кто-то из девчонок застегнул ему карман булавкой, чтобы билет не потерялся, кто-то уныло бубнил над ухом: "Во везунчик! Во везунчик!" Эта куча мала медленно катилась к главному входу, сминая растущие вдоль аллеи пионы, любимые цветы директора.

Сам директор, предупрежденный классной, уже поджидал Витю на верхней ступеньке лестницы.

- Молодец, Синьков, - сказал директор, и Витя принял это как должное, хотя при чем здесь молодец? - А теперь давай его сюда. - Директор протянул руку.

В первый миг Витя похолодел. Ну конечно, всесильный директор может запросто отобрать у него билет! Скажет: учащемуся интерната не положено играть в спортлото! А потом иди доказывай: положено - не положено. Билетик-то тю-тю.

Витя попятился, чуть не свалившись при этом с лестницы, и вызывающим, как ему казалось, а на самом деле перепуганным, писклявым голосом спросил:

- А чего это?

- А того, что я положу его в сейф. А когда придет твоя мать, передам ей. Из рук в руки. Будут еще вопросы?

Витя молча помотал головой и вручил билет директору, а тот с изумленным недоверием, как и все остальные, исследовал билет, сказав при этом: "Ну и ну!"

Витя-Шушера вступил в новую жизнь.

Его мама смогла прийти лишь через несколько дней. Ее как раз посылали в командировку, и она, по ее словам, уже стояла с чемоданом у двери в тот момент, как позвонил директор. Эти несколько дней Витя провел словно в чудесном, хотя и утомительном полусне. Слишком много впечатлений свалилось на Витю. Начать с того, что каждый из учителей, заходя в класс, говорил примерно следующее: "Ну-ка, ну-ка, Синьков, расскажи нам про свои чудеса! Только вкратце".

Витя рассказывал, а ребята хором дополняли, радуясь, что опроса и двоек, похоже, не будет, потому что "вкратце" занимало минут пятнадцать. На следующем уроке повторялось то же самое, и так продолжалось, пока с Витиной историей не познакомились буквально все учителя их класса.

Второе и самое главное - Витя стал наиболее почитаемым и уважаемым человеком в классе, дружбы с ним добивались абсолютно все. Круглая отличница Сысоева, славившаяся своим отвратительным характером и очень большим самомнением, подошла к Вите с несколькими тетрадками и предложила списать, чем Витя незамедлительно воспользовался: за всей этой шумихой ему было не до уроков. Во время английского, на изложении, Сысоева села впереди Вити и, неудобно изогнувшись, писала так, что вся ее тетрадь была перед Витей как на ладони. Впрочем, даже переписывая с тетрадки Сысоевой, Витя ухитрился наделать ошибок.

Его наперебой приглашали к себе за парту, и немало дружб было порушено в те дни, так как для того, чтобы посадить к себе Витю, нужно было спровадить своего соседа к Наде Кот. Наде как будто было все равно, однако не все соседи были такими покладистыми! Зато тот, кто заполучил Витю хотя бы на урок, чувствовал себя победителем. Первенство, конечно, принадлежало Петракову и Бурмусову. Все первые уроки были за Петраковым; но вторым уроком была математика, по которой Петраков хромал, и так как его соседкой была отличница Сысоева - Витей завладевал Бурмусов. К третьему уроку назревала гроза: Петраков готовился отбивать Витю назад, а Бурмусов готовился защищать свое право на Витю до последнего. Витю, однако, юля и посмеиваясь, забирал маленький Федюнин, который не был ни спортсменом, как Петраков, ни хулиганом, как Бурмусов, но в котором зато было столько неукротимой злости в драке, что с ним предпочитали не связываться. В общем, Витю старались заполучить самые авторитетные в классе люди, и Витя вел себя достойно: старался, чтобы никому из желающих не было обидно.

Лишь только начался урок физкультуры, Физкультпривет, подозвав к себе Витю, отправил остальных бежать три круга вокруг школы, а сам обнял Витю за плечи и повел в конец площадки, где стояли скамейки. Он усадил Витю рядом с собой, улыбнулся, прищурившись, затем подмигнул Вите и, заботливо стряхнув соринку с Витиной футболки, сказал:

- Есть серьезный разговор, Витек. Не секешь, насчет чего?

Вите, конечно, очень хотелось бы проявить свою сообразительность, но, как назло, ни одной мысли не было в голове - ни умной, ни даже глупой.

- Вот какое дело, - сказал Физкультпривет, не дождавшись ответа, тут одно предложение... Ты не думай, все по-честному... В общем, продай, Витек, свой билет, а?

- Как... продай?

Рука Физкультпривета на Витином плече была горячей и влажной, и Вите хотелось отодвинуться, но, с другой стороны, сидеть с Физкультприветом вот так, в обнимку, в то время как его любимчики, глотая пыль, мотаются вокруг школы на самом солнцепеке!..

Физкультпривет рассмеялся:

- За деньги, а то как же! "Волга" - она ведь денег стоит, верно? Мамка твоя все равно возьмет деньгами, так какая вам разница?

- Почему... деньгами? - испуганно спросил Витя. Он ничего не понимал.

- Ну, смотри, - терпеливо стал объяснять Физкультпривет, - по закону ты можешь взять или живую, так сказать, "Волгу" или от нее отказаться, а тебе выплатят полную ее цену. Усек?

- Ага, - облегченно кивнул Витя. - Я - "Волгу"! Живую.

- Ты не пори горячку. Что значит "я"? Права дают только совершеннолетним, значит, несколько лет твоя "Волга" будет стоять... Мамка умеет водить?

- Не-е...

- Гараж есть?

- Откуда?! - изумился Витя.

- Значит, будет стоять твоя "Волга", накрытая мешковиной, и сделается из нее куча металлолома. Очень скоро! Нужна тебе куча металлолома?

- Да ну! - В этом Витя, конечно, был согласен с Физкультприветом.

- Правильно. Вон пятнадцать тонн за сараями свалено, шефы второй год не вывозят. Бери даром! Еще вопрос: мамка к механизмам способна?

- Способна! - фыркнул Витя. - Как же! Да она пробку в счетчик ввернуть не умеет.

- Ясно. Женщины, как правило, к вождению машин не способны. И главное - боятся. Так что выход у вас один: брать деньгами. О чем и разговор. А деньги - они всегда и везде деньги!

Витя растерянно молчал. Вот Физкультпривет, вот хитрюга - себе "Волгу", а Вите деньги! Нашел дурачка!

- Конечно, Витек, - доверительно сказал Физкультпривет, - сам понимаешь: деньги эти не мои, я человек скромный, живу на зарплату. Тестя денежки. Тесть у меня мужчина серьезный, прописан на рынке круглый год. Начиная с клубники и кончая картошкой.

Прерывистая цепочка бегунов потянулась из-за угла. Бурмусов и Петраков, бегущие впереди, жестами показывали, что пошел четвертый круг.

- Продолжать! - крикнул Физкультпривет.

Витя хотел встать, но Физкультпривет усадил его обратно, нажав рукой на Витино плечо.

- Не договорили. Ну? Твое слово?

- Я... это... не хочу продавать. - Уставясь перед собой, Витя долбил пяткой ямку в песке.

- Глупо. - Физкультпривет по-прежнему не снимал руки с Витиного плеча. - Ну... в общем, я тебе вот что скажу: тесть согласен тысячу переплатить. Сверх.

- Спасибо большое, не надо, - пробормотал Витя и наконец встал, вывернувшись из-под Физкультприветовой руки.

Он пошел на площадку. Бежать за остальными не было смысла, все равно он их не догонит, а Физкультпривет крикнул ему вслед:

- Две тысячи! Лады? Но больше он не даст! Договорились?

Витя молча покачал головой. Конечно, думал Витя, если б он сделал то, о чем просил Физкультпривет, они бы стали закадычными друзьями... Говорят ведь: услуга за услугу. А так - очень, очень скоро Физкультпривет снова спросит, кому подарить Синькова! "Вот именно, - подумал Витя, - станет он со мной дружить за просто так!" Но слишком уж непомерной была цена этой дружбы. И Витя, вздохнув, решил примириться с тем, что тут ему не повезло. Не во всем же должно везти человеку. И пусть: а то судьба, обозлившись на везунчика, может преподнести ему, в конце концов, какую-нибудь жуткую подлость.

В этот день Витя с Надей дежурили по классу. Хотя Витя все время путешествовал по чужим партам, дежурным, разумеется, считался он, а не все время меняющиеся Надины соседи. После уроков Надя принялась мыть полы; Витя сначала помог ей перетащить с места на место несколько парт, но затем Бурмусов, который тоже остался из-за Вити, нашел закатившийся под парту чей-то пластмассовый мячик, и они стали перекидываться мячом, бегая и скользя по мокрому полу.

Как быстро Витя привык к новой жизни! Казалось, так было всегда дружба Бурмусова и Петракова, тетрадки Сысоевой, "Витек" вместо "Шушеры"...

Надя беззлобно улыбалась, держа на весу мокрые и красные от холодной воды руки, потом отвела локтем прилипшие ко лбу волосы и снова взялась за тяжелую тряпку из мешковины. Закончив мыть, Надя выкрутила тряпку и раздвинула парты по местам, а Бурмусов с Витей, оставив надоевший мячик, принялись швыряться тряпкой - это было намного рискованнее, а следовательно, и намного интереснее.

Когда Надя несла к двери ведро, полное воды, тряпка, запущенная Бурмусовым в Витю, полетела ей в лицо. Выронив ведро, Надя выбросила обе руки вперед, и тряпка шмякнулась на пол. Ведро лежало на боку, а темно-коричневая жижа растекалась под партами.

Надя отвернулась и тихо всхлипнула.

- Слышь, чувишка, закрути свой фонтан, - неуверенно проговорил Витя. Он впервые видел, как Надя плачет.

Бурмусов дернул его за рукав.

- Атас! Драпаем!

Мама пришла на четвертый день. Когда Витя, вызванный классной, шел к кабинету директора, ему встретился Физкультпривет, искательно спросивший:

- Ну? Последнее твое слово?

- Ага! - весело крикнул Витя, тут же, впрочем, лишившийся своего веселья: рядом с мамой стоял Алик.

- Сына, - сказала мама, - сыночка!

Она была маленькой и тоненькой, словно девочка. Издали вообще можно было принять ее за Витину ровесницу - в коротенькой юбке и тонких белых носочках с нарисованной на них вишенкой. Нагрудный карман маминой блузки был украшен аппликацией: кроваво-красное сердце с надписью "Кисс ми" "Целуй меня", если перевести с английского. И чем ближе подходил Витя, тем явственнее проступали морщинки на мамином лице. Две у уголков рта, еще две на щеках, там, где раньше были смешные ямочки, а у глаз - паутинка гусиных лапок.

Алик, высокий, широкоплечий блондин с нежно-розоватым лицом, мужественным ртом и неопределенного мутно-голубого цвета равнодушными глазами, выглядел моложе мамы, и от вида ее носочков, морщинок и такого неуместного "Кисс ми" у Вити защемило сердце.

Директор вышел из своего кабинета, где все было застелено заляпанными известкой газетами и откуда воняло побелкой, и подошел к ним, держа билет кончиками пальцев, словно хрупкую и прекрасную бабочку. Он передал билет маме. Та сразу отдала его Алику, и он осмотрел билет с выражением тусклого любопытства. Вокруг собралось уже немало зевак. Сдерживаемые строгим взглядом директора, они теснились чуть поодаль.

Улыбнувшись своей полусонной улыбкой, Алик повернулся к маме; смуглое, маленькое мамино лицо гримасничало и кривилось, словно у отличницы, которая подсказывает нерадивому ученику.

Алик понял. Все с той же улыбкой он подошел к Вите и слегка похлопал его по голове крупной, вяловатой рукой. Наверное, точно так же Витю пошлепал бы ластой тюлень, если бы тюленю когда-нибудь пришло на ум это сделать. Витя вывернулся и грызнул, словно звереныш, эту ненавистную руку.

Все в миг умолкло, и все оцепенели, точно в аппарате остановилась пленка. Лишь Алик, отскочив, затряс рукой со следами Витиных зубов и втянул в себя воздух с тонким длинным всхлипом. И тогда Витя затопал ногами, замолотил воздух кулаками и завизжал так, что эхо отлетело от стен и возвратило Вите его визг.

- Не... не... не... - толчками вырывалось из Витиного горла и, наконец, вырвалось полностью: - Не хочу-у! Отдай мне его, отдай мне его, отда-ай! Лучше детский сад на эти деньги! Построить детский сад!.. Или купить телевизор в каждый класс! Цветной! Телеви-зор! В каждый класс!.. Я не хочу!! Отдай!!

Витя чувствовал невероятное раздвоение: один вопил и дрыгался, словно чертик на веревочке, другой был печально спокоен. И до чего же было ясно тому, другому, что все надежды и ожидания развеялись как дым! Никого-никого не сделает счастливым этот ящик из железа - да и не в его это силах... А его новообретенные друзья - чем же он заслужил эту дружбу? И в то время как первый Витя визжал, отталкивая перепуганную маму, второй Витя ответил: тем, что купил билетик, в то время как остальные поедали сладкую вату. Но, собственно, разве это его заслуга? Борьки Шапиро, который слопал осу, испортив Вите аппетит. Но если быть совсем уж точным, то это заслуга одной лишь осы. Осы, забравшейся в сладкую вату, чтобы ее съел Шапиро, чтобы из-за Шапириных слюней Витя побрезговал ватой и чтобы взамен ваты купил билет. Вот он, герой! Наградить осу посмертно общей дружбой, любовью и уважением!

Мама то прижимала к груди руки, то умоляюще протягивала их к Вите; Алик, сузив глаза, смотрел вдаль. Потом все в том же ледяном спокойствии он протянул билет маме, держа его кончиками пальцев, словно ядовитое насекомое. Алик всегда ухитрялся оставаться в стороне.

- В каждый класс! Я сказал! И... и... и точка!

- Ну что ты выдумал, сыночка? - Мама всхлипнула и попыталась обнять Витю. - Мы машиной будем на пляж ездить, в лес за земляникой... втроем...

Витя умолк и горбясь побрел прочь. Ребята, стоявшие тесной стеной, быстро расступались перед Витей, делая неширокий коридор.

- Виктор, обожди, - сказал вдруг директор.

Витя понуро остановился, а директор со словами: "Вы позволите?" забрал билет у Витиной мамы и осмотрел его, задумчиво покачивая головой.

- В конце концов, мальчик мог купить на эти деньги что угодно, верно? Конфеты, карандаш, мороженое...

- Ага, - шепнула мама, - он всегда покупает сладкое... а тут вдруг...

- Ну, конфеты вы у него не стали бы отбирать?

- Нет, что вы...

- Держи, Виктор, - сказал директор и вложил билетик в руку Вите.

- Па-азвольте! - выкрикнул Алик. - Где логика, я вас спрашиваю?! В ваших словах полное отсутствие логики!

Витя смахнул последние слезы, посмотрел Алику прямо в лицо, раскрыл рот, запихал туда билет и начал его жевать. В глазах у Алика внезапно появилось что-то живое, и со сдавленным криком: "Выплюнь!" - он двинулся на Витю. Но ребята в тот же миг окружили жующего Витю, завопили, запрыгали, подбадривая Витю криками, так что Алика замотало, словно в водовороте. А Витя проглотил, наконец, билет и сказал:

- Все!

Вот так закончилась история с Витиным автомобилем.

Потом Витя глядел в окно и видел, как мама и Алик выходили из интерната. Мама обернулась и тоже стала смотреть на Витю; Алик удалялся шагом Командора и скоро исчез совсем. Мама смотрела долго. Затем подняла руку и несмело помахала Вите. И Витя, высунувшись из окна, ответил ей. В конце концов, он - единственный мужчина в семье, и надо быть великодушным. А рядом Витю ожидали ребята.