Фрэнк Йерби Гибель «Русалки»

Пролог

1 апреля 1900 года Ланс Фолкс ехал под проливным дождем из Фэроукса в скверном настроении, что в его обстоятельствах было вполне понятно.

– Дурак, – ворчал он про себя, – с дурацким поручением в День дураков! Черт бы побрал эту Джуди, чем старше она становится, тем больше похожа на своего папашу…

Он имел в виду тестя, покойного Гая Фолкса. Джуди считалась дальней родственницей Ланса и от рождения носила фамилию Фолкс. Поскольку и замуж она вышла за Фолкса, ей не пришлось даже менять фамилию.

Как только Ланс вспомнил старика, он сразу смягчился. Он души не чаял в своем тесте и понимал, что этот яркий своенравный человек был ему ближе, чем собственный отец. Когда два года назад восьмидесяти лет от роду Гай умер в одиночестве и горе, вызванном потерей любимой жены Джо Энн Фолкс, матери Джуди, которую он пережил всего на полгода, Ланс плакал, никого не стесняясь.

Хотя Ланс и ворчал, сходство характеров Джуди и ее отца на самом деле еще больше привязывало его к жене.

Погода была совершенно отвратительной, сказал бы он на своем безукоризненном, почти оксфордском английском, правда в особой манере, проглатывая буквы. И именно погода послужила причиной поездки. Прошлой ночью случилась сильная буря: разверзлись хляби небесные, а ветер достиг штормовой силы, поэтому утром Джуди настоятельно попросила его съездить к тому месту на высоком берегу Миссисипи, где было семейное кладбище.

– Люди говорят, что могилы совсем смыло. Бога ради, Ланс, съезди посмотри! – сказала она ему обеспокоенно.

Сама она из-за детей не могла с ним поехать. Их было теперь пятеро: три мальчика и две девочки. Джуди, бывало, говорила с лукавой улыбкой:

– Раз папа так решил, чтобы в Фэроуксе всегда были Фолксы, мы уж ради него постараемся. И ведь дети такая радость…

Он еще думал о них и о том, как ему повезло с женой, родившей ему целый выводок озорников, сущих чертенят, как он и хотел, когда наконец показался кладбищенский холм. Ланс остановил лошадь, увидел представшую его глазам картину и даже слегка присвистнул, ошеломленный.

Джуди оказалась права. По всему кладбищу были разбросаны деревья, надгробный камень могилы Гая и Джо Энн Фолкс заметно покосился. Гигантский дуб рухнул, проломил железную ограду, окружающую участок, и сбил памятник на могиле Ивонны де Сомпайак Фолкс. У Ланса, которого Джуди основательно познакомила с историей семьи, возникло ощущение святотатства над могилой, совершенного стихией.

Ланс спешился, привязал лошадь к уцелевшей части ограды и распахнул калитку. Увязая в черном речном иле, он пробрался к могиле Ивонны. Надгробие в виде скорбящего ангела лежало на боку, сложенные за спиной ангела крылья наполовину погрузились в грязь. Ланс наклонился, чтобы поднять его, но не смог. Памятник весил не одну сотню фунтов, и это было не по зубам даже Лансу с его недюжинной силой.

«Надо бы прислать сюда несколько негров с инструментом и веревками», – подумал он, но додумать до конца не успел, потому что внезапно увидел шкатулку.

Она была небольшая, из бронзы, позеленевшая от времени, и лежала в квадратном отверстии-тайнике, вырубленном каменщиком в постаменте памятника и скрытом от глаз под ногами у ангела.

Ланс наклонился и поднял шкатулку за ручку, приделанную к крышке. Он потряс ее, но ничего не услышал. Тогда он снова сел на свою серую лошадь и поскакал в Фэроукс.

Дома Ланс положил шкатулку в ящик письменного стола в кабинете, запер его, а ключ спрятал в карман. Поднявшись наверх, он сообщил жене о том, что натворил ураган, и послал слугу-негра собрать работавших в поле мужчин для расчистки кладбища.

– Я был бы тебе очень благодарен, Джуди, – подчеркнуто спокойно сказал он жене, – если бы ты не пускала ко мне пару часов этих чертенят. У меня есть несколько непросмотренных счетов, и нужна тишина, чтобы управиться с ними.

– Конечно, дорогой, – ответила Джуди. – А когда кончишь, принеси их мне, чтобы я еще разок проверила. Ты ведь не очень силен в арифметике. А теперь иди, будь хорошим мальчиком. Видишь, я занята?

Исполненный благодарности, он поцеловал ее в щеку, спустился вниз, запер дверь и, вооружившись молотком и зубилом, взломал шкатулку. Внутри был только конверт, выцветший, влажный и покрытый плесенью, и большая тетрадь в кожаном переплете с линованными страницами – в столь же плачевном состоянии. В конверте лежало письмо, написанное по-французски человеком, знавшим, по-видимому, этот язык довольно слабо.

«MachereIvonne,[1] – прочитал он, а потом машинально начал переводить: – Прошлого теперь не вернешь, и ничто не может оправдать отсутствие мужества, которое вынудило меня лгать тебе до самого конца. Теперь я знаю, что мог бы сказать тебе правду и ты бы поняла меня. Незадолго до своей кончины ты доказала мне, что любила не имя, а человека. Что, в конце концов, значило для тебя имя Фолкс? Ты никогда не умела даже произнести его правильно. Имя Сэмюель Мили могло бы быть для тебя столь же дорогим, как и Эштон Фолкс. Суета сует, говорит Писание, а я, да простит меня Бог, прожил суетную и пустую жизнь.

Здесь, в моем дневнике, – правда. Я верю, что в огромном, пронизанном ветром пространстве, разделяющем миры, где всяческая суета навеки исчезает из виду и помыслов, ты прочтешь мои слова и простишь человека, который любил тебя больше жизни и который все эти годы был не одним человеком, а сразу двумя. Моя двойственность простирается настолько далеко, что я, любивший тебя удвоенной любовью своего раздвоенного «я», должен подписаться обоими своими именами…

Сэмюель Мили / Эштон Фолкс,

20 июня 1820 года».

«Чертовски любопытно», – подумал Ланс, раскрывая заплесневелую тетрадь в кожаной обложке. На форзаце вновь оказались два имени, написанные точно так же: «Сэмюель Мили / Эштон Фолкс: Его / их дневник».

Склонившись над тетрадью, Ланс начал читать. Почерк был неразборчивый, в повествовании случались большие пропуски, однако живость изложения свидетельствовала о природной одаренности писавшего. Почти до самого конца имя Эштон Фолкс не упоминалось.

«Я, Сэмюель Мили,  – читал Ланс, – и Джекоб, мой младший брат, родились в задней комнате таверны, что у Старого Причала в Уоппинге. А может, и не там… Но скорее всего, в Уоппинге, потому что мне было не больше семи-восьми лет, когда я начал скитаться по Лондону, таская за собой своего братишку, в поисках места, где можно было бы выпросить или украсть еду для нас обоих, и единственное, что я помню, это сам Причал, а не таверну и не прилегающий к ней квартал. Я родился, по собственным приблизительным подсчетам, году в 1760-м, а Джейк – в 1762-м. Мы считали себя сыновьями Денниса Мили, всю жизнь бывшего бродягой, пьяницей и мелким вором. В 1764 году, когда мне было четыре, а Джейку не больше двух, он пытался совершить грабеж на большой дороге, но неудачно, и в результате кончил жизнь на виселице в Тайберне. Был ли он в действительности нашим отцом или нет, так и осталось неизвестным, поскольку наша мать, которая бросила нас вскоре после рождения Джекоба, тем самым дав мне право говорить так откровенно, была прислугой в таверне и обычно пополняла свои скудные доходы способом, наиболее доступным для женщин такого сорта. Надо ли говорить о том, что подобное занятие едва ли способствовало выяснению истины в деликатном вопросе отцовства. Не исключено, что она выбрала Денниса Мили из всех равноценных кандидатов уже после того, когда довольно эффектная кончина придала его образу некое зловещее величие…»

Ланс усмехнулся: «Надо же, до чего откровенный тип! Хотя ирония здесь малоуместна».

Он читал дальше:

«Моя первая честная работа, хотя, по правде говоря, она была не намного лучше моей предыдущей профессии – попрошайки и вора, – состояла в том, что я таскался по улицам Лондона с продувной бестией Хирамом Хенксом, который, обнаружив мою природную способность к имитации, научил меня развлекать толпу ради брошенных кем-нибудь полпенни, подражая разным известным людям вроде Чарльза Таунсенда, чей налог на чай привел к Бостонскому чаепитию[2], и, таким образом, способствовал рождению новой счастливой нации. Среди других моих героев были: лорд Норт, премьер-министр, Чатем, знаменитый виг[3], и Чарльз Фокс, лидер парламентской оппозиции. В узком кругу я также часто имитировал короля Георга III, но мистер Хенкс был слишком умен, чтобы позволить мне делать это на публике…»

Еще один пропуск, но Ланс Фолкс, не обращая на него внимания, читал дальше. Что это была за история!

«В начале 1775 года Джейк и я поступили на службу, как это ни удивительно, в дом графа Блумсбери. Это стало возможным благодаря моему совершенному владению языком и манерами благородных сословий и прекрасным рекомендациям, которые я купил у одного безработного, мастера подделывать разные документы, временно пребывавшего вне своих привычных апартаментов в ньюгейтской тюрьме. Всем сердцем хотел я прожить в тепле, чистоте и комфорте остаток своих дней. Но этому не суждено было случиться. В 1777 году мы были уволены за кражу, в которой я был совершенно неповинен, поскольку слишком ценил свое положение, чтобы рисковать им ради нескольких пенсов, шиллингов или даже фунтов. Я полагал, что и Джейк был обвинен ложно, но брат, уличный мальчишка до мозга костей, вскоре признался мне, что украл он…

А вот что было дальше: банда вербовщиков похитила нас и мы были зачислены матросами 1-го класса на службу во Флот Его Величества. Это случилось вскоре после нашего возвращения к обычным занятиям. Во времена моей юности жизнь моряка королевского флота напоминала в лучшем случае чистилище, а в худшем – ад, вот почему, когда наш корабль бросил якорь в устье Темзы в декабре 1779 года, мы сбежали и сразу же оказались вне досягаемости властей, нанявшись матросами на «Русалку», торговое судно, плывущее в Вест-Индию, где мы собирались улизнуть с корабля и таким образом навсегда распрощаться с Англией…»

А затем он пришел, этот день: 8 апреля 1780 года у берегов Южной Каролины, точно в 8 часов утра. Тот день, когда случилось чудо: Сэмюель Мили поймал свою мечту двумя мозолистыми руками и облек ее в плоть.

Повествование оживилось. Новые детали, речи, произносимые невольными актерами, играющими в нескончаемой драме жизни Сэма, описания места и действия – все это было образно, ярко и вполне завершение Ланс перечитал все записи от начала до конца четыре раза. Он сидел здесь, в своем доме, но его воображение целиком было во власти прочитанного. Стены его кабинета куда-то исчезли, кругом было море, над ним – небесная ширь, и он, Ланс Фолкс, был там, вместе с людьми того давно прошедшего времени, он видел все их глазами и жил их жизнью…

Сэм и Джейк Мили с высоты бизань-мачты во все глаза глядели на людей, завтракавших на полуюте внизу.

– Господи Боже, до чего же они нарядные! – сказал Джейк. – Как, ты сказал, их зовут, Сэм?

– Фолксы. Сэр Персиваль Фолкс из Хантеркреста, леди Мэри и два их сына, Эштон и Брайтон. Его назначили губернатором Антигуа, вот почему они взяли с собой весь свой скарб. Малый в военной форме – сэр Милтон Тарлетон, их кузен, это из-за него мы забрались так далеко на север…

– Храни нас Бог, – сказал Джейк. – Я-то думал, мы идем прямо по курсу…

– Так и есть, – перебил его Сэм. – Но только курс теперь – на Саванну, в королевской колонии Джорджия, а не в Карибское море. Нужно доставить этого типа на берег. Он везет секретные распоряжения губернатору Райту и военному…

– Ну и красиво же ты говоришь, Сэмюель! Ни дать ни взять – лорд. Оно конечно, ты и раньше был мастак, только вот как это ты не разучился; ведь с тех пор, как нас выгнали из Хеджкрофта, у тебя не было другой компании, кроме меня?

– Мы и сейчас могли бы быть там, – огрызнулся Сэм, – все из-за тебя! Ну да ладно, Джейк. Может статься, я еще когда-нибудь скажу тебе спасибо за твой глупый поступок…

– Мне спасибо? Ты, наверно, шутишь, Сэм? Я ведь и сам знаю, что жутко виноват. Там у нас были чистые постели, еды сколько влезет и красивые ливреи. И мы могли бы иметь все это до конца нашей жизни, если б не я. Есть за что говорить мне спасибо! Сглупил я, чего уж там…

– И все же я говорю: спасибо тебе. Или еще скажу, дай срок. Слишком уж я был доволен собой в Хеджкрофте. Меня вполне устраивало, что остаток дней я проведу на побегушках у какого-нибудь важного господина, будь они все неладны. Теперь совсем другое дело. Когда-нибудь у меня самого будет такая одежда, как у них, и лакеи в ливреях на посылках. Человек может разбогатеть где угодно, только не дома…

– Пинок в зад – вот все, на что можно рассчитывать дома. Верно говоришь, Сэмюель. Но как ты думаешь всего этого добиться?

– Не знаю. Там видно будет. Сначала надо разобраться, что это за место такое – Антигуа. Будем работать, само собой, пока не отложим гинею-другую. Затем откроем винную лавку. Спиртное – это верные деньги. Потом на доходы, которые даст лавка, купим гостиницу или что-нибудь в этом роде. И наконец – землю. Все, кто чего-то добился, имели собственную землю.

– Ты добьешься, – сказал Джейк уверенно. – У тебя всегда была голова на плечах, Сэм. Плохо только, что в тебе слишком мало терпения, для тихой жизни ты не годишься.

– Пожалуй что так. Хотя не знаю, что хуже: слишком мало терпения или слишком много, как у тебя. В чем-то ты прав, хотя вспомни тот мятеж…

– Не напоминай мне об этом. – Джейк даже содрогнулся.

– У меня все еще перед глазами бедняга Дэниелс, как его прогоняли сквозь строй. Те, кого повесили, – они еще легко отделались. От его спины ничего не осталось, одни кровавые кости, когда его принесли к нам на «Харви». Он уже больше часа как был мертвый, а его все били и били. С тобой было бы то же, если б не я. Они, как пить дать, протащили бы тебя под килем.

Или заставили бы сплясать на конце реи свой последний танец…

– Вот-вот, не удивительно, что колонисты так долго не сдаются, – сказал Сэм. – Уже пять лет, как мы их усмиряем, а они по-прежнему продолжают драться…

– Не пойму, к чему ты клонишь, Сэм.

– Сам посуди: ведь чего только с ними не вытворяют – и под килем протаскивают, и порют, и вешают. Может, потому они и сражаются. Они сыты нами по горло. И еще другое: посмотри на всех этих щеголей, вроде Фолксов, – разодеты в пух и прах, едят досыта самое лучшее, а мы носим лохмотья и колотим о стол заплесневелыми галетами, чтобы вытряхнуть из них долгоносиков! У одних слишком много, у других – ничего. Несправедливо это, Джейк. Не годится, чтобы человек всю жизнь ходил нищим и верил всякому вздору, который плетут так называемые благородные. Посмотри на этих парней. Они примерно нашего роста и ничуть нас не крепче. Да отскреби с нас грязь, вычеши вшей и одень в их одежки…

– И мы сразу же себя выдадим, как только откроем наши дурацкие рты, – сказал Джейк.

– Ты-то уж точно, – огрызнулся Сэм Мили, – но не я. Вот послушай: «Не соблаговолите ли вы, любезный, развести огонь. В комнате дьявольски холодно. И поторопитесь, голубчик: я не могу ждать целый день!»

– Здорово! – рассмеялся Джейк. – Ты всегда умел передразнивать этих господ. Если бы только у нас была одежка и деньги, как у них…

– Вижу парус! – крикнул впередсмотрящий с топа мачты. – Три румба слева по курсу!

Капитан Дженкинс, который завтракал с сэром Персивалем Фолксом и его семьей, мгновенно отодвинул свой стул. Он поклонился благородной компании, а затем побежал, выкрикивая на ходу:

– Боцман! Свистать всех наверх! Мистер Мартин! Поднять все паруса!

– Что это он так переполошился? – спросил Джейк, когда они поднимались на бом-брам-стеньгу бизани.

– Из-за парусника… В здешних водах это скорее всего капер[4] колонистов или французское судно, не наше. Весь наш флот – вблизи Нью-Йорка, где сэр Генри Клинтон держит его для обороны. Очень рискованное дело – плавать у берегов Каролины. Если б не этот тип Тарлетон, мы взяли бы в Португалии на борт торговцев с Юга и сразу же направились бы к островам, а теперь…

– А что теперь?

– Наверно, придется вступить в бой с их кораблем, он-то, пожалуй, вооружен получше нашего.

Матросы карабкались по вантам ловко, как обезьяны. «Русалка» при попутном бризе и так шла почти на всех парусах, но теперь, понукаемый командами капитана и его помощников, экипаж постарался поднять на мачтах все, что можно, включая рубашку повара.

Но при всем этом скорость «Русалки» увеличилась всего на каких-то жалких пять узлов. Массивное судно, построенное для того, чтобы перевозить грузы, которыми обычно набивали его до отказа, просто не было рассчитано на большую скорость. А хуже всего было то, что все его вооружение состояло из четырех древних каронад, способных выбросить ядра в лучшем случае чуть дальше кабельтова. Эти пушки могли пригодиться, если бы противник вздумал пойти на абордаж. Заряженные картечью и легко управляемые, они помогли бы очистить палубу от неприятеля. «Если к тому времени кто-нибудь останется на борту в живых, – подумал Сэм мрачно, – любой мало-мальски вооруженный неприятель легко разнесет „Русалку“ в щепки, не получив ни единого ядра в ответ».

– Это судно янки! – крикнул впередсмотрящий с топа мачты. – На флаге звезды и полосы! По виду капер!

В душе у Сэма шевельнулась надежда. Капер не потопит их. Они слишком заинтересованы в денежном вознаграждении и товарах, что на борту судна. А если команде придется драться с ними, то у матросов «Русалки» хорошие шансы в рукопашной схватке на палубе. Большинство каперов невелики, и их абордажная команда вряд ли превысит по численности команду «Русалки».

– Раздать оружие! – скомандовал капитан Дженкинс. Затем, подняв рупор, прокричал впередсмотрящему: – Ты можешь разглядеть его получше?

– Да, сэр. Малый корвет, оснащенный как шхуна. Двенадцать орудий.

Все заняли свои места, ожидая исхода погони. Впрочем, Фолксы и полковник Тарлетон спустились вниз только после прямого приказа капитана Дженкинса.

– Я отвечаю за вашу безопасность, господа, – сказал капитан. – Если с вами что-нибудь случится, Адмиралтейство шкуру с меня спустит. Немедленно вниз!

Янки гнались за ними почти целый день. Поздним вечером капер подошел достаточно близко для того, чтобы дать предупредительный выстрел из носовой пушки – приказ остановиться и сдаться на милость победителя.

– Ответим им огнем, мистер Мартин, – сказал капитан Дженкинс. – Мы не попадем в них отсюда, но дадим им знать, что они имеют дело с британскими моряками. Может, тогда эти трусливые псы призадумаются…

Старый военный моряк был виден в капитане Дженкинсе невооруженным глазом. Сэм недоумевал, почему он командует тихоходным торговым судном.

Между тем матросы давно уже выкатили четыре маленькие жалкие допотопные пушки, посыпали палубу песком и заняли места у пожарных насосов. Один из моряков поднес дымящийся фитиль к запальному отверстию орудия. Короткая массивная каронада дернулась и громыхнула, откатившись назад к вантам. Для такого маленького орудия звук был внушительный. Вдалеке в небо поднялся столб воды, затем несколько всплесков там, где круглое ядро промчалось по водной поверхности. Затем оно нырнуло и скрылось в воде, не долетев нескольких сот ярдов до капера.

Корабль янки отклонился влево от курса и сделал пристрелочный выстрел. Столб воды дорической колонной поднялся в кабельтове от носа по правому борту. Второе ядро упало в воду на том же расстоянии слева. Сэм взглянул на брата. Даже самый скверный артиллерист мог теперь скорректировать угол прицела.

Капер полностью исчез за завесой огня и дыма, когда с него раздался первый бортовой залп. Он разнес все шлюпки левого борта «Русалки». Обломки древесины с пронзительным жужжанием разлетелись во все стороны. Сэм видел, как один моряк упал, пронзенный, как копьем, доской в ярд длиной.

– Глупцы! – взревел Дженкинс. – Они пытаются потопить нас. Неужели у них не хватает ума сначала снести наши мачты?

– Как видно, нет, – сказал Мартин, первый помощник. – Смотрите, капитан, – надвигается шторм. Это нам на руку – мы сможем уйти от них: встречную волну мы выдержим лучше, чем они.

– Верно, – ответил капитан. – Дайте курс рулевому, мистер Мартин…

Мартин бросился к корме. Он не успел добежать до штурвала, когда второй бортовой залп с капера пришелся как раз на середину судна. Люди со стонами падали на палубу. Из расщепленной обшивки показалось пламя.

– Боже правый! – выдохнул Сэм. – Они хорошо пристрелялись!

– Все к помпам! – крикнул боцман.

– Чертовски странно ведет себя этот капер, – сказал Сэм, с трудом переводя дыхание. – Можно подумать, добыча им ни к чему!

Джейк не ответил брату. Лицо его стало мертвенно-бледным: он плохо переносил опасность.

Огонь был быстро потушен, но три шлюпки правого борта успели сгореть на своих шлюпбалках. Их пришлось выбросить в море. Сэм даже представить себе не мог, что они будут делать, если возникнет сильный пожар и придется покинуть судно: на всю команду и пассажиров оставалось всего две шлюпки. Кроме того, море начинало волноваться не на шутку.

Корабль янки теперь пытался пробить корпус «Русалки» и заметно преуспел в этом. Внизу моряки отчаянно работали у помп по колено в воде. На выручку пришел шторм – море так разбушевалось, что ни один артиллерист не мог бы толком прицелиться. Снаряды с капера, не нанося особого вреда, со свистом пролетали над палубой раскачивавшейся на волнах «Русалки» или падали в море, не долетая нескольких ярдов. Но вот выпущенный наугад снаряд расщепил фок-мачту. «Русалка» опасно накренилась на левый борт.

Вся команда бросилась к мачте. Матросы, вооруженные топорами и абордажными саблями, стали рубить спутанный такелаж. Через несколько минут фокмачта была высвобождена и выброшена за борт, и «Русалка» вновь выпрямилась. Корабль янки окончательно скрылся из виду, но это было слабым утешением. Теперь стало совершенно ясно, что они захвачены краем настоящего шторма.

– Взять рифы! – приказал капитан, но ветер унес его слова. Да и не было необходимости в этой команде: моряки знали, что надо делать. Ветер порвал верхние паруса на грот-мачте еще до того, как матросы добрались до рей. Затем начала трещать сама грот-мачта, поврежденная огнем янки. Она рухнула – и с ней пять матросов. Когда ее рубили, Сэм мрачно подумал: «Если так и дальше дело пойдет, то двух шлюпок, пожалуй, и хватит».

Но места всем не хватило. Когда стемнело, «Русалка» начала медленно тонуть, и любой матрос на борту знал это. Ветер несколько стих, но волны вздымались, как горы. Хотя берег Каролины слабо виднелся с подветренной стороны, добраться до суши и не быть разбитым вдребезги гигантскими волнами казалось совершенно невозможным.

Именно в этот момент капитан Дженкинс проявил свой характер. Он приказал приготовить обе шлюпки и предложил команде тянуть жребий, чтобы решить, кому достанутся места. Ни Сэму, ни Джейку не повезло. Затем капитан послал матроса вниз, к сэру Персивалю Фолксу с семейством, с просьбой подняться на палубу. Как только все собрались наверху, он сказал им правду: есть один шанс из тысячи, что корабельные шлюпки достигнут берега, но у тех, кто останется на борту «Русалки», шансов не было вовсе.

Стоя неподалеку от них, Сэмюель Мили получил незабываемый урок – вот когда он понял, что значит быть настоящим джентльменом. Сэр Перси повернулся к жене и, хотя ему приходилось кричать, чтобы она услышала сквозь рев моря, сумел задать вопрос так, что он прозвучал удивительно мягко:

– Что скажешь, Мэри, моя дорогая?

– Мы прошли с тобой вместе такой большой путь, Перси! – прокричала она в ответ. – Одолеем и это расстояние. Умирать не так трудно, когда ты не один…

Сэр Перси повернулся к сыновьям.

– Мы с вами, губернатор! – послышались сквозь бурю их голоса.

Сэр Милтон Тарлетон вел себя не столь достойно.

– Я должен добраться до берега! – пронзительно закричал он. – У меня депеши чрезвычайной важности. Капитан, я должен…

Короткое затишье между порывами ветра позволило капитану Дженкинсу ответить с надлежащим спокойствием:

– Место для вас оставлено, сэр.

– Отлично! – прокричал сэр Милтон. – Тогда скорее! Не будем терять времени.

– Я остаюсь на борту, сэр, – сказал капитан Дженкинс. – Места на всех не хватит.

Они изумленно посмотрели на него.

– Черт побери, сэр! – пролепетал сэр Милтон. – Я…

– Шлюпки на воду! – скомандовал капитан Дженкинс матросам.

Они прошли пятьдесят ярдов в подветренную сторону, когда их настигла волна. Сэм видел, как она поднялась до самых небес, нависнув над двумя лодками подобно длани Господней. Затем волна обрушилась вниз густым клубом пены и серо-черной воды, и лодки исчезли. Какое-то время можно было видеть лишь черные пятнышки, мечущиеся за кормой на фоне серебряно-серого океана.

Так оборвалась история этой ветви семьи Фолксов. Вернее, так она должна была оборваться.

Братья слышали, как трещат шпангоуты «Русалки» по мере того, как она погружалась. К капитану подошел боцман: лицо его от страха стало серым.

– Послушайте, сэр! – закричал он. – Если сейчас же взяться за дело, мы смогли бы сделать плот из обломков. В таком море плот куда надежнее, чем шлюпка! Нужно только привязать себя к бревнам. Может, нам повезет! Ради Бога, капитан, дайте нам шанс!

– Хорошо, хорошо, – устало сказал капитан Дженкинс. – Приступайте к работе.

И они взялись за работу с отчаянной решимостью. Плот был сделан неправдоподобно быстро. Они спустили его за борт и прикрепили прочными канатами, затем полезли сами. Сэм уже перебросил одну ногу через планшир, когда что-то словно толкнуло его, и он обернулся. Его брат бежал прочь, в сторону люка. Сэм соскочил назад на палубу и бросился вслед за ним.

Вот так они и уцелели, благодаря трусости Джекоба Мили. Когда Сэм наконец вытащил своего царапающегося, рыдающего, отчаянно сопротивляющегося братца назад на палубу, плот исчез. Далеко за кормой мелькнули разметанные волнами бревна. И больше ничего – ни капитана, ни команды. Братья остались совсем одни на борту тонущего судна. По крайней мере, так они сами думали. Но судьба распорядилась иначе…

Во время боя и после него просто не было времени промерить лотом глубину со стороны бушприта, поэтому братья не знали, что «Русалка» уже затонула – насколько это позволяла глубина. И корабль, который обычно имел осадку двадцать футов, коснулся дна на глубине всего десяти футов, поскольку его выбросило на мель.

Всю ночь они лежали, тесно прижавшись друг к другу и укрывшись брезентом, и ожидали смерти. Вскоре после полуночи ветер стих, но волны высоко вздымались до самого утра. Когда взошло солнце и море успокоилось, братья изумленно посмотрели друг на друга.

– Ты знаешь, – сказал Сэм, – по-моему, мы сели на мель. Теперь мы точно не утонем, Джейк, слышишь?

– Благодарю тебя, Господи! – прорыдал Джейк, чувствуя, что страшная тяжесть свалилась у него с плеч. Затем, увидев, что брат направляется к люку, он закричал: – Сэм, куда же ты?

– Мне надо кое-что сделать, – загадочно сказал Сэм и исчез внизу. Когда он вернулся, Джейк изумленно уставился на него. Сэм был одет в алый вельвет, под треуголкой – напудренный парик, стройная талия затянута ремнем, на ремне – шпага. Ни дать ни взять – юный лорд.

– Чтоб мне провалиться! – воскликнул Джейк. – Какого дьявола…

– Успокойся, мой друг, – сказал Сэм твердо. – Видишь паруса на горизонте? Вероятно, к нам спешат на помощь. Полагаю, мы не слишком далеко от Саванны. А уж если нам придется сойти там на берег, я хочу выглядеть прилично. А теперь иди, переоденься в одежду Брайтона. И запомни: это отныне твое имя, заруби себе на носу.

– Брайтон… Фолкс! – прошептал Джейк. – Бога ради, Сэмюель!..

– Не Сэмюель, а Эштон. Сэр Эштон Фолкс, с вашего позволения!

– Но как же можно! – завопил Джейк. – А вдруг кто-нибудь узнает? И вообще, грабить мертвых и само-то по себе скверно, а уж если в придачу присвоить их имена, то мне кажется…

– Не теряй времени, Брайт! – оборвал его новоявленный Эштон Фолкс. – Ступай и поторапливайся!

Следующие два часа они провели, перетаскивая имущество Фолксов на палубу. Некоторая его часть, конечно, была испорчена морской водой, но большинство вещей не пострадало. Сэр Эштон Фолкс (поскольку теперь в своем воображении он был им целиком и полностью) сидел, вцепившись в сумку, набитую банкнотами и драгоценностями, и с восхищением разглядывал картины, наполовину выпавшие из разбившихся от качки ящиков. Внимание его привлек завитой по тогдашней моде, в лентах, кавалер эпохи Реставрации с мрачным лицом.

– Приветствую вас, сэр, – сказал он очень вежливо, – мой достопочтенный предок, не так ли? Не беспокойтесь, старина, я о вас как следует позабочусь…

– Ты сошел с ума, – сердито набросился на него брат. – На что тебе этот ящик с картинами? Они не стоят и пенни и…

– Они стоят чертовски дорого, – сказал Сэм невозмутимо. – Человеку нельзя без предков, особенно в чужом краю. Пойдем, Брайтон, мой мальчик, корабль уже близко. Надо приготовиться и достойно встретить спасителей – так, как это подобает людям нашего круга. Саванна по-прежнему верна нам. И я совершенно убежден, что верноподданные британской короны проявят к лордам подобающее им уважение…

Ланс откинулся на спинку стула и громко рассмеялся:

– Каков нахал! Какое неслыханное нахальство!

Затем он посерьезнел. «Интересно, знал ли старик, – подумал он. – Нет, не может быть. Он так гордился тем, что носит это имя – Фолкс, его религия, вся его жизнь заключалась в этом. Вера, такая истовая вера, что ее можно было назвать святой. И не так уж важно, не правда ли, Гай, старина, что весь этот маскарад построен на обмане? Ты стал таким, каким хотел тебя видеть тот самонадеянный нищий кокни, – джентльменом до мозга костей. Благослови тебя Бог, куда бы ты ни попал после смерти. Ты был достойным человеком и воспитал мою Джуди под стать себе…»

Он сидел нахмурившись: «Единственное, что меня волнует теперь: как, черт возьми, поступить с этими проклятыми бумагами? Сжечь их все-таки было бы неправильно…»

Он еще долго сидел, пока не принял решение. С задумчивой улыбкой он засунул письмо и тетрадь в карман пальто и поднял сломанную шкатулку. Оседлав лошадь, Ланс поскакал к баварскому поселку и подождал, пока кузнец припаял сломанные петли и приладил новый замок. Положив письмо и тетрадь назад в шкатулку, он запер ее и поехал к реке. Там, размахнувшись изо всех сил, он швырнул ключ в мутную воду.

На кладбище Ланс приехал как раз тогда, когда негры поднимали с помощью рычага ангела на прежнее место.

– Стойте! – крикнул он им и, проскакав галопом до железной ограды, на ходу соскочил с лошади. Ланс пробежал через калитку, нагнулся и, закрыв шкатулку своим телом, чтобы негры не видели, аккуратно положил ее назад, на место ее вечного хранения.

– Давайте! – сказал он, выпрямившись.

И негры установили на пьедестал ангела, чтобы он вечно оплакивал давно ушедшие, невозвратные времена.