"Лучшее за 2004 год. Научная фантастика. Космический боевик. Киберпанк" - читать интересную книгу автора

Уильям Бартон — Полет на космическом корабле

William (Renald) Barton (III). Off on a Starship (2003). Перевод Н. Фроловой

Предлагаемая повесть — яркая, захватывающая, во многом более интригующая, чем большинство трилогий Бартона, — это история молодого человека и его неожиданные приключения. Тут есть и опасности, и чудеса, и тайны, о которых мечтает каждый мальчишка, и неожиданности, которые вряд ли могут представить даже самые изобретательные из нас. Уильям Бартон родился в Бостоне в 1950 году, а сейчас живет в Дареме, штат Северная Каролина. Большую часть своей жизни он проработал инженером в области военных и промышленных технологий. Одно время был сотрудником Министерства обороны, служил на атомных подлодках, а теперь стал писателем и консультантом-программистом. Его рассказы публиковались в журналах «Aboriginal SF», «Asimov’s Science Fiction», «Amazing», «Interzone», «Sci Fiction», «Tomorrow», «Full Spectrum». Он написал несколько романов: «Hunting on Kunderer», «Aplange of All Cowards», «Dark Ski Legion», «When Heaven Fell», «The Transmigration of Souls» (был выдвинут на премию Филипа К.Дика), «Acts of Conscience»; совместно с Майклом Капобианко — «Iris», «Fellow Traveler», «Alpha Centauri». Последние его романы: «White Light» совместно с М. Капобианко и «When We Were Real».


Это было самое прекрасное время, это было самое злосчастное время [1]. Разве не так все и должно быть? Кажется, была середина ноября 1966 года; вечер, — наверное, часов семь; на улице, конечно, темно, холодно и тихо. Небо над городком Вудбридж, штат Виргиния, просто усыпано звездами — их было так много, что темный, холодный вечерний воздух казался подсвеченным каким-то необычным зеленоватым светом. Может быть, правда, это отражалось освещение небольших заправочных станций и магазинчиков, расположенных неподалеку вдоль автострады № 1.

Я шел домой с ярмарки не пользующихся спросом товаров в торговом центре Фишера, который находился рядом с шоссе. Сам я начитался комиксов и съел две порции жареной картошки-фри с кетчупом, но все равно хандру это не развеяло. Я здорово задержался — прочитал почти целиком «Фантастическую четверку», теперь можно было и не покупать книгу. Я должен был вернуться домой к половине седьмого, потому что мать спешила на свидание.

С каким-нибудь толстым рабочим, эдаким пропахшим пивом парнем с сальными волосами; она обычно говорила, что «встречается» с ними (но я-то знал, что имеется в виду); в течение двух лет после того, как она выгнала моего отца, один парень сменял другого, и мать оставляла меня дома присматривать за двумя маленькими сестренками, которым было три и семь.

Помню, я часто думал, что мать совсем опустилась.

Сейчас я стоял на восточном краю долины Дорво, смотрел вниз и удивлялся, как же там темно (долина напоминала пустую чашу и была такой же таинственной, как всегда). Мы с Марри обнаружили ее три года назад и сами дали ей название; почти полмили заброшенной земли, на которой даже кусты и трава не росли, а вокруг были деревья. Мы назвали ее в честь одного места из книги, которую тогда пробовали писать, — «Жители Венеры». Это был наш личный вклад в жанр научной фантастики, но после выхода в свет «Пиратов с Венеры» мы отказались от своей затеи.

Марри. Черт бы его побрал. Именно из-за него я оказался один на ярмарке. Когда я позвонил ему, в трубке сначала долго молчали, потом его мать сказала:

— Извини, Уолли. Марри снова ушел сегодня с Ларри. Я не знаю, когда он вернется, но передам, что ты звонил.

Я чувствовал полное опустошение. Сколько раз мы сидели вместе на таких же ярмарках, бесплатно читали комиксы, пили кока-колу и поедали картошку-фри с кетчупом. Потом я вспомнил, как прошлым летом мы в последний раз тут, в Дорво, играли «в Венеру», размахивали мечами из тростника и сбивали грозди ягод с кустов Контака — ведь это были зловредные существа, которых мы называли Красными Дьяволами. Мы хохотали и делали вид, что стали героями настоящего романа. Нашего романа.

Контаком назвал эти кусты отец Марри, он же объяснил нам, что на самом деле они называются эфедра и именно из них изготавливают лекарства против аллергии.

Но потом снова начались занятия в школе, одиннадцатый класс, и мы познакомились с Ларри. Тем самым Ларри, который встречался с Сузи. Хорошенькой блондинкой Сузи, а у той была толстая подруга-коротышка в очках по имени Эмили.

Нечто подобное случалось и раньше. Когда нам было лет десять или одиннадцать, Марри вступил в «Малую лигу» [2], он еще сказал тогда, что это поможет ему добиться успехов в многоборье. Теперь же место бейсбола заняла «киска».

Я молча стоял и смотрел на темную долину, за ней простирался лес, а над деревьями поднимался золотой шпиль католической церкви Божьей Матери. Церковь подсвечивалась снизу. Мне приходилось бывать там до того, как родители развелись. В наших мифах о долине Дорво, о прекрасной планете Венере, утраченной Венере, мы называли эту церковь собором Венусии, а город, расположенный рядом, из торгового центра превратился у нас в столицу Дорво Ангор.

Я понимал, что пора идти. Через темный лес, вниз по Зеленой дороге, мимо дома Марри (его родители наверняка молча сидят перед телевизором, попивают пиво Пабст [3]), потом через ручей, через площадь Стэггс домой, где меня поджидает бешеная, вечно ко всему придирающаяся мать.

Если мне повезет, она не вернется домой до утра, и тогда мне не придется лежать всю ночь без сна в темноте и слушать, чем они там занимаются.

Я сделал глубокий выдох — струя теплого воздуха, которая заблестела в темноте при свете мириадов звезд; и тут я замер: в темноте долины показался какой-то слабый свет. Сердце у меня готово было выскочить из груди. Смотри, Марри! Межоблачный гидроплан!..

Да. Точно. Где же теперь Марри? Где-нибудь в темном кинозале, щупает там себе девчонку, словно взрослый парень.

Свет не исчезал, и спустя мгновение я принялся спускаться вниз, сквозь высокую траву, продираясь через Красных Дьяволов и сорняки, огибая ямы, которые и не разглядеть было, но ведь я прекрасно все знал здесь. Чем дальше я уходил в темноту, тем острее становилось ночное зрение.

Я всмотрелся в призрачный свет, приставил ладонь ко лбу, чтобы заслонить собор и свет звезд.

И встал как вкопанный.

Нет, не может быть.

Я отвернулся и заморгал как сумасшедший. Потом снова взглянул в ту сторону.

Летающая тарелка ничего особенного собой не представляла — обычный диск, едва касается земли, примерно шестьдесят футов [4] в диаметре. Размером с дом. Не блестит, иначе в ней отражались бы звезды. Под тарелкой, там, где еще больше сгущалась темнота, виднелось что-то, — может, амортизирующие посадочные модули, и еще какие-то тени — и эти тени двигались, даже слышно было, как шелестит трава.

Совсем рядом. Что-то сжалось в груди.

Защекотало между ног. Захотелось писать.

Я медленно спустился вниз, до самого дна долины. Двигающиеся в траве и кустах тени были совсем маленькими — по размерам не больше крабов, только без клешней, и я никак не мог разобрать, что же у них там вместо клешней.

Казалось, что тени хватают кусты Красных Дьяволов, пригибают их к земле и срывают с них гроздья ягод. Зачем крабам без клешней понадобились ягоды Контака?

Роботы. В книжке комиксов они были бы роботами.

Во всяком случае на меня они никакого внимания не обращали.

У меня было такое чувство, что все это происходит не со мной, как будто я принял три таблетки Контака или выпил целую бутылку сиропа от кашля.

Снизу под тарелкой виднелся длинный узкий трап, он вел к люку; изнутри лился неяркий синеватый свет, — может, как раз этот свет я и заметил, стоя наверху. Я подошел ближе, хотя сердце у меня колотилось все быстрее и быстрее; потом поднялся по трапу и зашел внутрь.

В кино летающие тарелки бывают оснащены лучевыми пушками, они прямо-таки сжигают целые города. Мысленно я слышал, как Марри, совершенно забыв о девчонке, с завистью говорит, что не ожидал от меня такого смелого поступка.

Как бы там ни было, я зашел внутрь.

Тарелка оказалась очень похожей на звездный корабль из книги «День, когда Земля остановилась». Вот изогнутый коридор, одна стена цельная, вторая решетчатая и слегка вогнута. Вот несколько лампочек над чем-то похожим на дверь. За поворотом…

Дыхание у меня перехватило, я замер, только сердце бешено колотилось в груди.

Я еще раз успел подумать, зачем вообще тут оказался.

То, что я увидел, мало походило на торга из фильма. Тот был совсем никакой. А у этого все как у людей — локти, запястья, колени, бедра, но на месте лица — пусто, лишь серебристый щиток, такой выпуклый пятиугольник, напоминающий бляху городского полицейского. У моего дяди Ала похожий значок работника Бостонского метро.

Я стоял прямо перед ним. Ростом он был примерно как мой отец, то есть всего на дюйм или два выше меня. Чем-то он походил на тех роботов, которых я сам рисовал, когда пытался писать рассказы о Звездах; я изображал их на заднем плане, а на переднем были герой Золтан Тарки, полицейский Декстеран Келенн и те негодяи и разбойники, с которыми им приходилось сталкиваться.

Я вспомнил, как мы с Марри, бывало, сидели на ярмарке и рассматривали картинки в комиксах и раскрасках, добавляли свои персонажи: Тарки, Келенна, роботов, а также Элендара и Райтериона с Венеры. У этих даже были девушки…

Тут я остановился и содрогнулся.

Протянул руку и дотронулся до него.

Холодный. Неподвижный.

Голос меня совсем не слушался, но я все же пробормотал:

— Клаату, барада…

С трудом сдержал смешок, вместо этого чихнул. Вспомнил, что Патрисия Нил никак не могла произнести эти слова, как Майкл Рении, вместо этого у нее получалось что-то вроде «Клатту, буродда» — чисто по-американски. Стоп! О боже!

Спокойно.

Я отвернулся от серебристого призрака; может, это всего лишь скафандр, пустой внутри? Я провел рукой по панели с лампочками. Совсем как в кино, дверь бесшумно отворилась, и я вошел.

— О-о-о-о-о!..

Я даже голоса своего не узнал.

За дверью начинался еще один коридор, задняя стена его была прозрачной, — наверное, сделанной из толстого стекла. В комнате за ней был мутный желтый свет, много воды и какие-то вещи, похожие на папоротники. Что-то шевелилось в этом призрачном тумане…

Я прислонил нос к теплому стеклу и впился глазами в помещение; тут же вспомнил последнюю сцену из комикса «Том Свифт и побег на Луну» — это всегда была моя любимая книга, там им в самом конце все-таки удается попасть на борт тарелки, управляемой роботами, которую послали за ними друзья из космоса.

Маленькие динозавры. Маленькие тиранозавры. Маленькие бронтозавры. Маленькие птеранодоны, летающие в тумане.

— Но не совсем бронтозавры, — сам себе сказал я, почти прошептал. — Головы длиннее и костлявее. Но и не диплодоки. Ноздри не там. — Вдали в тумане двигалось что-то еще. Может, младенцы? Только что вылупившиеся из яйца? Наверное, целый выводок.

Медленно я двинулся дальше, миновал еще одну дверь, прошел еще один коридор. Через какое-то время я вдруг подумал, как же им удалось разместить в одной летающей тарелке столько помещений, ведь вся тарелка целиком спокойно приземлилась в долине Дорво.

Еще один робот, еще одна дверь, и вот я уже в изогнутой комнате с большими окнами вдоль одной стены. Палуба наблюдения, вспомнил я; этот термин использовался в одной из книг. Я снова прижался к холодному стеклу и уставился в зеленоватые ночные сумерки.

Долина Дорво. Небольшие сухопутные роботы, похожие на крабов. Откуда-то из-за леса яркий зеленый свет. Странно. Снаружи совсем не так светло. Сейчас ведь часов восемь вечера.

Перед моим мысленным взором мелькнуло лицо матери.

Скоро она начнет звонить в полицию.

Я отогнал эту мысль.

Что же мне делать?

Сейчас же выбираться отсюда! Бегом домой. Надо самому вызвать полицейских.

Я представил себе, как это будет. Как они будут смеяться надо мной перед тем, как повесить трубку, а мне потом придется объясняться с разъяренной матерью. «Негодяй!» — закричит она. Боб даже не стал ее ждать.

Потом я проиграл другой сценарий. Вот приезжают полицейские, вместе мы отправляемся в долину Дорво. Там пусто, даже трава не примята. А в школу утром мне нужно идти в любом случае. Так или иначе, но там обо всем узнают.

Неожиданно замигали огни и раздался спокойный женский голос:

— Ратан адун дахад, шай ункахан амараналей. — Снова замигали огни. Я видел, как снаружи маленькие крабоподобные роботы принялись спускаться по склону, таща за собой собранный урожай Красных Дьяволов.

Внутри у меня все похолодело.

Я повернулся и побежал, через дверь, по коридору, снова через дверь, потом опять по коридору, повернул за угол, снова через… Палуба наблюдения! Я повернулся и чуть не наткнулся на безликого робота. Он так и не двигался. Я еле выдавил из себя: «Пожалуйста…» Откуда-то снизу раздался громкий вой, корабль весь затрясся. Огни снова замигали, а женский голос тихо произнес:

— Амеоглат оррис темтуил аглат эотаэо.

Опять замигали огни, где-то далеко раздался звук, похожий на вой сирены.

Я почувствовал, что могу наделать в штаны, крепко сжал ягодицы и прорычал:

— Дурацкая история! Думай! Делай же что-нибудь, недоносок! — Словно привычные слова отца могли мне сейчас помочь.

Я повернулся и выглянул в окно. Земля куда-то опускалась. Я как на ладони увидел за лесом поселок Марумско в свете ночных фонарей. Вот Зеленая дорога, родители Марри уже, наверное, допивают свое пиво. Дальше темная полоска реки, где-то там, на площади Стэггс, должно светиться крыльцо моего дома. Мать, конечно, уже готова меня убить.

Поселок быстро уменьшался, да и окружавший его Вудбридж тоже. Я прижал лицо к стеклу и глядел на север. Как же все-таки здорово, что отсюда видны и огни Пентагона, и залитый светом купол Капитолия, и желтоватый памятник Вашингтону.

Куда ни глянь, везде огни городов. Маленькие и большие, настоящие потоки огней, они ярче и многочисленнее, чем все звезды на небе. Я никогда раньше не летал ночью на самолете. Я никогда раньше…

Лицом я чувствовал холод.

И внимательно смотрел, как удаляются огни городов.

Вдруг на западе появился какой-то свет — так обычно восходит солнце.

Нет! Я уже так высоко, что солнце светит оттуда, где сейчас в разгаре день!

Я посмотрел на голубую полоску над изогнутой линией горизонта — узкая голубая полоса, сверху все черное, и солнечный свет затмевает звезды.

Изогнутая линия?

Неожиданно я понял.

Я вижу изгиб поверхности Земли, а это значит, что… Я содрогнулся, а потом вдруг подумал; а что если где-то рядом за взлетом моей тарелки наблюдают из своего «Джемини XII» [5] Базз Элдрин и Джим Лоуэлл?

Теперь внизу ясно была видна выпуклая поверхность Земли. На какую-то долю секунды я вспомнил изображения, которые присылали астронавты «Джемини XI». Наша выпуклая голубая планета быстро уменьшалась.

Что-то пронеслось мимо, огромное и желто-серое.

Луна! Это ведь Луна!

С какой скоростью мы летим?

Ведь и летим-то всего минут пять, не больше.

Я попытался подсчитать скорость в уме, но не смог. Я никогда не был силен в математике. В любом случае наша скорость намного меньше скорости света.

Я вспомнил последнюю сцену из фильма «Захватчики с Марса». Там маленький мальчик просыпается после того, как ему приснился страшный сон. Сердце у меня защемило. А что если и я сейчас вот проснусь и нужно будет идти в школу?

Но корабль улетал дальше и дальше в темное звездное пространство, и я вдруг понял, что, пока на секунду отвлекся, Земля и Луна совсем исчезли из виду. Куда мы летим?

И почему я лечу?


Я очнулся от тяжелого сна без сновидений, медленно открыл глаза. Я лежал на боку, порядком замерз, аж до судорог; спиной я уткнулся в изогнутую стену палубы наблюдения, а глаза, когда я их открыл, уставились в неподвижную фигуру торга у двери. Я прошептал:

— Горт. Меренга. — Ноль эмоций.

Я всегда просыпаюсь вот так, всегда знаю, где именно нахожусь, никогда ничего не путаю. Может, потому, что между самим просыпанием и тем моментом, когда открываешь глаза, проходит несколько секунд, и в эти несколько секунд я успеваю вспомнить, кто я такой и где я находился, когда заснул, а значит, знаю, где проснусь.

Я сел, опершись спиной в обшивку, что-то в затылке хрустнуло. Не знал, что позвоночник может так хрустеть.

Теперь, после сна, все казалось мне более реальным; между прошлым вечером и настоящим моментом пролегала пропасть. Я здесь. Точка. Около полуночи мы пролетели мимо Юпитера. Планета выглядела как толстый, слегка приплюснутый оранжевый мяч, совершенно не похожий на то, что я себе представлял.

Три часа, думал я. Какая же должна быть скорость? Пятьдесят тысяч миль в секунду? Больше? Мы пролетели мимо какого-то предмета, напоминавшего моток розовых крепких ниток, и тут я обнаружил, что, если провести пальцем по стеклу иллюминатора вокруг предмета, он становился больше, если же постучать по стеклу, предмет снова уменьшался.

Я выбрал пять небольших полумесяцев. Сначала обвел их пальцем, потом постучал по стеклу. Вон та красноватая картофелина, должно быть, Амальтея, а розовый шар — Европа. Может, некрасивый желтый шар — это Ио? Две другие планеты, почти одинаковые, серые, изъеденные кратерами, чем-то схожие с Луной, это Ганимед и Каллисто [6], но я не мог различить, где какая.

Марри смог бы. Все ребята в округе, кроме меня, не могли надивиться на Марри, который в летнюю ночь спокойно называл все звезды на небе, он знал и научные, и мифологические имена. Но однажды я поймал его на ошибке. И тогда он сказал:

— Не знаю, захочу ли я дальше с тобой дружить.

После этого я предпочитал молчать.

Лампочки снова замигали, а тихий женский голос произнес:

— Ля гринеао друай лек аиорра… — Фраза оборвалась, словно женщина хотела сказать что-то еще, но не знала, что именно.

Я постоял немного, потом повернулся и посмотрел в окно.

Похоже на желтый мяч, немного подернутый дымкой, что ли, а вокруг него желто-белое полосатое кольцо, рифленое, как пластинка на сорок пять оборотов. И по цвету похоже на те пластинки, что были у меня в детстве, особенно одна, она еще называлась «Уилли, свистящий жираф». Мне очень нравилась та песня, и я так часто ее слушал, что до сих пор помню наизусть. Много лет спустя я с удивлением узнал, что написал эту песню Руб Голдберг.

Сатурн в окне становился все больше, медленно рос… и тут я подумал, что он должен бы оказаться уже позади, должен уменьшаться. «Мы замедляем ход». Я взглянул на робота, словно ждал от него подтверждения своих мыслей.

Ничего.

Когда я снова посмотрел в окно, там появился дымчатый красный шар, мы пролетали мимо него. Я обвел шар пальцем по стеклу, он остановился и замер; теперь двигалось лишь небо за ним. И Сатурн.

— Титан.

Ничего.

— Черт побери, Титан!

Как будто я что-то мог сделать — разве что вспомнить капитана Нордена из «Песков Марса», который все время говорил о холодных, завывающих ветрах на Титане, да еще Така и Дейви из «Беды на Титане» и их доморощенный кислородный летательный аппарат, на котором они преодолели метановую атмосферу.

Неужели и спустя много лет я буду все это помнить?

Перед глазами у меня промелькнул образ взрослого мужчины, каким я мог стать: толстяк в помятом костюме, продающий невесть что. Такими были все мужчины площади Стэггс. Такими были все мужчины в Америке в 1966 году.

Снова раздался женский голос:

— … кагат вреканай сео ке эгга.

Опять замигали огни, словно знаки препинания. Я постучал по изображению Титана на стекле, чтобы убрать его, и прижался носом к стеклу.

Я ожидал, что здесь будет холоднее. Сатурн ведь достаточно далеко от Солнца.

Вот мелькнула искорка бледно-желтого света.

Она молниеносно разрасталась и без моей помощи заполнила уже все окно, остановившись прямо напротив меня. Серый каменный цилиндр, на поверхности которого имелись разные строения. Я даже видел, что он вращается вокруг своей длинной оси.

Вращается, значит, должен обладать искусственной гравитацией, центробежной силой. А внутри он, наверное, пуст. Может, это то самое, что Айзек Азимов в своих научно-фантастических рассказах называл «споумом», «космическим домом». Это было в той книге, которую отец принес домой, что-то там еще насчет Каммермейера… Так вот, там была статья Азимова… «Нет места лучше споума» [7]. За год или два до этого отец уезжал на конференцию Американского химического общества, а когда вернулся домой, все время посмеивался над маленьким толстым мужчиной с «ярко выраженным нью-йоркским акцентом».

Я помню, как он тогда говорил:

— Азимов? Теперь я вижу его совсем в ином свете!

Когда я был маленьким, мы жили где-то в Бостоне, — может, в Бруклине, — в квартале, где селилось много российских евреев, и отец прекрасно различал их акцент и особенности выговора. У нас в семье было даже много шуток на эту тему.

Цилиндр, вращаясь, приближался к нам, хотя, наверное, это наша тарелка летела к нему. Вдруг цилиндр раскрыл свой черный клюв, как у попугая, оттуда вырвался яркий желтый свет, и мы залетели внутрь.

Прямо вот так залетели внутрь, пролетели мимо каких-то зеленых лужаек, зависли над большой белой площадкой (наверняка бетон) и аккуратно приземлились на свободное место — вокруг было полным-полно таких же летающих тарелок.

Огни снова замигали.

Раздался приветливый женский голос:

— Тодос пасажейрос сай…

Тут тарелка вся задрожала и застонала, вниз опустился трап. Я сообразил, что надо найти хотя бы одного крабоподобного робота, тогда я смогу попасть к входному люку. И спустя каких-нибудь четверть часа я уже был на улице.

По бетонной площадке гулял прохладный ветер, запах тут был какой-то сладковатый, у меня даже защекотало в носу. Может, пыльца каких-то неизвестных растений? У меня на многие вещи аллергия. Я прошептал: «А если я заболею?» В окружающей тишине голос мой прозвучал как-то странно. Тогда я прокричал:

— Э-э-э-эй!

Даже эхо не ответило мне, ветер просто сдул мой крик.

— Кто-нибудь… — Конечно нет. Я нахмурился, прошел мимо двух других летающих тарелок, потом вдруг остановился, в животе все прямо свело — я обернулся, посмотрел на свою тарелку и подумал, как же легко тут запутаться и потеряться. Но разве это так важно?

Откуда мне знать, полетит ли моя тарелка снова на Землю? С того места, где я стоял, мне было видно пространство за последними тарелками. Там возвышался высокий сетчатый за бор, сверху была натянута колючая проволока; а еще дальше, за забором, простирался темно-зеленый лес. Нигде никакого движения.

В лесу никаких динозавров, ни больших, ни маленьких; в небе никаких птеранодонов. В небе? Ну не совсем.

Сверху была такая длинная желтая полоска яркого света. В научно-фантастическом романе ее назвали бы термоядерной трубкой или как-то в том же духе, «внутренним солнцем» этой длинной планеты, суррогатного Пеллусидара. Слева и справа от трубки были полосы такого же темно-зеленого цвета, как и лес. А между ними еще три полосы черного цвета.

В одной из них был виден Сатурн, его яркие кольца напоминали отсюда уши, а может, большие ручки, как у кувшина. А это что за яркая звезда? Наверное, солнце. Стекло? Почему же снаружи я не заметил никаких окон? Почему поверхность цилиндра казалась мне каменной?

В памяти начали всплывать отрывки из романов и рассказов. Что-то двигалось вдалеке. Я всмотрелся внимательнее и весь похолодел, когда понял, что это такое. Одно из тех бронтозавроподобных существ, кажется взрослое, но голова какая-то маленькая и качается на змеиной шее, выискивая добычу среди деревьев. Хорошо, что я за колючей проволокой. Несмотря на страх, я чувствовал и возбуждение. Словно… словно…

Послышался глухой бренчащий звук, будто кто-то рыгнул далеко-далеко. Бронтозавр посмотрел наверх. Внутреннее солнце внезапно стало ярче и наполнило все вокруг ослепительным лиловым светом.

Я заморгал, в глазах появились слезы, потом взглянул наверх и сообразил, что Сатурна там уже нет. Зато у меня внутри все куда-то потянуло. Голова кружилась. Меня подташнивало. Было такое ощущение, будто корабль совершил неожиданный маневр.

Потом раздался громкий треск.

Большие окна прорезала белая зигзагообразная трещина, она протянулась от одного оконного отверстия к другому, словно раскололось само небо. Я тут же представил, что может случиться, если сейчас исчезнет стекло на окнах, — весь воздух, как в трубу, улетит в космос, а вместе с ним и лес, и деревья, и бронтозавры, и летающие тарелки, и Уолли, и все-все-все.

Трещина разошлась в стороны, образовав что-то вроде двух огромных губ, за ними была видна сине-лиловая глотка, в которую, казалось, странным образом влетел корабль. После этого термоядерная труба внутреннего солнца постепенно поблекла, приняв прежний желтый оттенок, странные ощущения, будто меня куда-то тянет и выворачивает наизнанку, прекратились, только дул легкий ветерок.

«Будь это роман, — подумал я, — мы бы сейчас неслись быстрее света».

И тут я сказал:

— Черт побери! Такого еще ни с кем не случалось! Марри с ума сойдет от зависти!

Да, точно. Я даже представил себе, как он был бы потрясен и рассержен, с какой глупой улыбкой отвернулся бы от меня, тут же забыв и обо мне, и о Венере, и обо всех наших совместных делах и мечтаниях.

А люди на Земле тоже скоро забыли бы обо мне и продолжали бы жить своей обычной жизнью.


Прошло несколько дней, точно не могу сказать сколько. Я здорово похудел с той ночи, когда по пути домой с ярмарки решил сократить путь и пройти по долине Дорво. Я сидел у небольшого костра, который развел прямо на бетонной площадке у моей верной летающей тарелки, и жарил себе на ужин несколько свежих плодов хлебного дерева.

Мангустан! Я видел этот плод в детской книжке, которую раскопал на чердаке у деда, когда года четыре тому назад мы ездили на похороны. Называлась книжка «Дети на затерянном острове». С тех самых пор я пытался найти продолжение, в котором Лебек и Дюбуа посылают мальчишек в Страну Пещерных Жителей.

Плод хлебного дерева? Наверное, нет. Наверное, в юрский период не было никаких хлебных деревьев.

Неожиданно я представил себе, как выхожу через калитку, ведущую в Большой лес, а там чего только не растет. В основном орехи и еще вот эти штуки. Папоротники. И дерево, — наверное, настоящее гинко. А вокруг маленькие ящерицы, — может, семейства сцинковых, а может, какие-то змейки.

Я аккуратно достал один плод из огня палкой и разрезал его второй палкой, которую мне удалось заострить под определенным углом. Бело-желтая мякоть плода была вполне съедобна, чем-то похожа на разваренный картофель, но без запаха.

Больше плодов у меня не было. Завтра придется снова отправиться за новой партией… При мысли об этом мне стало слегка не по себе. В последний раз, когда я бродил по лесу и собирал орехи, ягоды и другие плоды, я услышал тихий шорох, поднял голову — и не сдержался, намочил штаны.

Аллозавр меня не заметил. Он даже не поднял головы, а я потихоньку отполз в сторону и также ползком добрался до калитки. Я молча приготовил еду и поел, а штаны повесил сушиться у огня, использовав в качестве вешалки своего безмолвного друга.

Тут я поднял на него глаза — маленький человекоподобный робот, ростом не больше двух футов, напоминает детскую игрушку из каталога «Сире». У меня был похожий, когда мне было лет восемь-девять, — в одной руке он держал электрический воспламенитель, а в другой — огнетушитель. Робот неуклюже подошел ко мне, когда я разрыдался над жалкой грудой сухих палочек, с помощью которых хотел добыть огонь. С криком «К черту!» я отбросил палочки в сторону.

Я спросил тогда:

— Что скажешь, старина? Почему у этого космического корабля биом юрского периода?

Молчание.

— То-то. Я тоже не знаю.

Я подобрал немного остывший плод хлебного дерева и откусил безвкусную мякоть.

— М-м-м-м… — Даже масло с перцем и сметаной не помогли бы. Не очень, по крайней мере.

— Что скажешь, приятель? День Благодарения уже наступил?

Скорее всего, нет. Ведь даже недели еще не прошло. Но я представил себе младших сестренок, Милли и Бонни, — вот они вместе с матерью усаживаются за стол, на котором стоит жареная индейка. Бонни, наверное, скучает без меня. А Милли — та просто рада, что ей достанется и моя порция.

Рождество. Интересно, что подарит мне отец? Я просил его достать мне книгу «Русский вкратце». Два года. А что потом? Колледж — это не для меня. Оценки плохие, да и денег нет.

Вьетнам?

Наверное. У некоторых из моих друзей старшие братья попали туда. А один парень, который дразнил меня, еще когда я был совсем маленьким, погиб там. Помню, я читал даже статью в газете «Пост» [8] о том, как много хороших американских парней развращают порочные маленькие азиатские проститутки.

Мы с Марри обсуждали статью на следующий день, и он так странно посмотрел на меня, усмехнулся, а потом заговорил о чем-то другом. Я вспомнил еще, как мы говорили о Вьетнаме на уроке социологии в восьмом классе. Я сказал тогда, что меня это не волнует, что к тому времени, когда я дорасту до призывного возраста, то есть к концу 1969 года, все благополучно закончится. Ну да. Закончится.

И в этот момент раздался низкий гудящий звук, словно кто-то беспрестанно бил в гонг. Я посмотрел наверх — голубой бархат неба снова прорезала белая трещина, белые губы раскрылись, и над нами разверзлось полное звезд небо.

Я поднялся на ноги, отбросил в сторону наполовину недоеденный плод и побежал в сторону трапа моей летающей тарелки. Сзади я услышал резкий шипящий звук — это мой приятель-робот заливал костер из огнетушителя.

Когда мы приземлились на желто-серой планете, я спрятался под трапом летающей тарелки и всмотрелся в горизонт — ровный ландшафт под бледным бело-голубым небом. В первый момент я рванул было туда прямо с трапа, высоко подпрыгивая на ходу, ведь гравитация здесь была примерно вдвое меньше земной.

Но тут яркая точка крошечного голубого солнца, казалось, разлетелась на сотни миллионов иголок и булавок, которые вонзались в мою по-осеннему белую кожу, и я вынужден был снова спрятаться в тень. Когда я дотронулся до лица, то почувствовал, что кожа на нем уже успела обгореть.

Господи. Как глупо.

Что же дальше? Ведь и воздух здесь может быть опасным, смертельно ядовитым. Я могу подхватить какую-нибудь болезнь. А может, я вообще уже мертв, только еще не упал.

Да, да, знаю. Герой романа никогда не умирает. Кроме той книжки Фолкнера, над которой посмеивалась учительница литературы в десятом классе. Она еще говорила: «Как же нам все это понимать? Герой бродит с ручкой и бумагой по берегу реки, а потом прыгает в воду, тонет и при этом все записывает?»

Из космоса планета была похожа на желто-серый мячик, ничем не примечательный. Правда, на полюсе виднелась маленькая шапка ледяного покрова. И еще несколько бледных тучек рядом с какими-то горными вершинами. Небольшие каньоны, дюны. Марс, только не красный?

Арракис, подумал я. Мне очень понравился тот сериал из пяти частей в «Аналоге», хотя сбивали с толку вечные перемены формата, которыми так увлекался Кэмпбелл: то он издавал журнал так, как обычно издают дайджесты, то возвращался к нормальному размеру, и так постоянно; а у меня из-за этого вся коллекция на полке была перепутана. Помню, я еще решил, что мир Дюны, наверное, пошел с Марса, — Герберт, скорее всего, в какой-то момент понял, что для его романа места в Солнечной системе маловато.

Я вспомнил свою спальню. Свою кровать. Маленький стол. Книжные шкафы, до отказа набитые детскими книжками в твердых переплетах, которые я собрал на чердаке у деда, а еще книгами в мягких обложках и журналами, купленными на ярмарке: «Удивительное рядом», «Фантастика», «Таинственные миры»…

Крабоподобные роботы с ведрами и небольшими автоматическими тачками на солнцепеке нагружали розовато-лиловый песок. Какая-то смесь? Что бы это ни было, но лежала смесь не толстым слоем. Я принюхался, но никакого особого запаха не заметил. А чего я ждал, чтобы запахло корицей? Здесь скорее пахнет, как на салюте или фейерверке. Порох. Здесь пахнет порохом.

С палубы наблюдения я смог разглядеть нечто напоминавшее город — далеко на горизонте виднелись низкие белые здания, ярко блестевшие в свете солнца. Я обвел их пальцем по стеклу, и изображение тут же увеличилось. Необожженный кирпич? Никакого движения, некоторые здания полуразрушены. Может, это развалины Кораада?

В любом случае до развалин очень далеко. Я могу дождаться темноты, а потом отправиться туда, — наверное, дорога займет часа три-четыре. Да? А что если корабль улетит без меня? Что тогда? Я вдруг вспомнил книгу «Брошенные в Галактике». Нет. Я совсем не хочу стать одним из мальчишек Андре Нортон. Уж лучше приключение в духе Хайнлайна.

А может, из меня выйдет настоящий Джон Граймз? Может, меня уже поджидает прекрасная шпионка? Бог ты мой! Какой же я глупый. Мне повезет, если я продержусь еще хотя бы неделю!

А что если сценарий моего романа разыгрывается, как у Ларри Найдена? Что если мы приземлимся на планете, где есть заселенная область? Я представил, как сбегаю по трапу прямо на песок, и тут меня подхватывают убийственные ветры и несут в чертову страну Оз.

Немного погодя я поднялся по трапу. Выглянул в окно. Увидел маленьких динозавров или кого-то в этом роде. Одно известно точно: тарелка улетит, космический корабль отправится дальше в космос, рано или поздно мы окажемся где-то еще. Но кто стоит за всем этим? Роботы? Вряд ли, приятель. Может, вся эта штука — просто некий суперсовременный зонд? Рано или поздно он соберет все образцы и повезет их домой.

И что будет, когда меня обнаружат вместе с другими образцами?

Я наблюдал, как крабы-роботы собирают спайс, и вдруг… мне так сильно чего-то захотелось. Все равно чего. Например, увидеть вдалеке песчаного червя. Или чтобы сейчас сюда подъехал Пол Атридес? Нет. Тогда, может, Чани.


Я думаю, что в следующий раз мы приземлились на очередную планету недели через три, хотя слово «приземлились» тут вряд ли подходит. За эти три недели я уже видеть не мог плоды хлебного дерева. Примерно на полпути я набрался храбрости, поймал и приготовил несколько маленьких ящериц, но они оказались слишком костлявыми и солеными — как копченая селедка. Тогда я поймал двух коричневых змеек, каждая длиной около двух футов.

По вкусу они напоминали… нет, не курицу, скорее рыбу, но зато во время готовки из них вытекал сочный жир, который придавал особый вкус плодам хлебного дерева.

Следующую планету я даже не берусь описать… Я сошел вниз по трапу, соблюдая предельную осторожность, да так и остался стоять, разинув рот. А что тут можно сказать? Похожа на Землю, но какая-то чужая?

Космодром, если это был он, представлял собой простую бетонную площадку, не больше посадочной площадки для вертолетов, что возле Пентагона. А рядом высились стены города — или так мне показалось. Ни на средние века, ни на Древний Рим не похоже. Стены простые, без украшений, ни зубцов, ни бойниц, ни башен. Я вспомнил, что египтяне называли Мемфис Инеб-хед. Белые Стены.

За стенами я видел невысокие белые квадратные здания.

Небо наверху было темно-зеленым, словно выкрашено краской, то тут, то там по нему проплывали маленькие коричневые облака. Солнце, если это было солнцем, имело тускло-красный цвет и висело посреди неба, окаймленное, как Юпитер, какими-то крапчатыми пятнами. Пятна на Солнце? Или на звезде? Может, это планета. А пятна — отраженный свет?

В стороне от города рос невысокий лес, эти растения даже и деревьями-то было не назвать, какие-то сероватые, голубоватые, красновато-фиолетовые. Амторский гелиотроп? В тени леса что-то двигалось. Какие-то предметы, похожие на коконы или стручки. Растения с губами.

Из тарелки появились роботы-крабы, они выстроились ровными рядами и направились к ближайшим городским воротам. Я пошел за ними. Какого черта? Если они пойдут назад, то я вернусь вместе с ними. Вполне безопасно.

В городе было мрачно, кругом серо-зеленые тени. Мрачно и тихо, никакого движения, мне это напомнило тот момент, когда Гэн из Гатола сходит на Манатор, вроде бы покинутый всеми. Ну да, а крабороботы очень похожи на калданесцев.

Перед моим мысленным взором предстал Гхек, пробирающийся по бесконечным норам и лазам Манатора.

Я заглянул в открытую дверь, закричал, споткнулся и упал на колени, не в силах отвести взгляд. Боже мой! Хорошо, по крайней мере, что оно не двигается.

Когда я подобрался ближе, то разглядел, что существо было примерно три фута ростом и все словно сделано из черной кожи. Широко раскрытые черные кожаные глаза, черные кожаные клыки, черные кожаные руки, похожие на трехпалые механические захваты.

Я дотронулся до него, а сам подумал: «Интересно, а что я буду делать, если оно вдруг проснется и окажется настоящим? Черт побери. Наверное, сделаю все, что оно ни пожелает». Но существо не двигалось, несмотря на мои пинки, в нем не было ни капли жизни. Холодный черный металл, приклеенный к земле.

Может, это статуя? Или еще один отключенный робот?

Что же здесь такое происходит?

И где все?

Я снова вышел на улицу, крабороботов нигде не было вид но. О'кей. Еще немного осмотрюсь, а потом вернусь к тарелке. Я дошел до конца улицы, она вела на какую-то восьмиугольную площадь. Посреди площади возвышалось нечто, напоминавшее отключенный фонтан, а за ним здание с куполом, почти полностью стеклянным. Внутри здания игра света и тени.

Я толкнул стеклянную дверь, и она отворилась. Я вошел.

Внутри были сплошные широкие коридоры, полы устланы коврами того же цвета, что и небо. А вдоль стен стояли… понятия не имею, экспонаты, что ли? Что-то похожее на картины. Диорамы. Куски какого-то материала вроде стекла, а в них неподвижные фигуры. Наверное, животные. Некоторые могли быть только механизмами. И какие-то изображения — фигуры ходят по городу и что-то делают.

Так что, это инопланетяне? Может, все они в каком-то оцепенении? В состоянии временного бесчувствия?

Я вдруг осознал, что все романы, которые я читал с тех самых пор, как научился читать, были достаточно однообразными, будто у авторов не было других источников новых идей, кроме чужих произведений, и они пародировали друг друга.

Посреди здания, занимая почти все пространство под куполом, находилась наклонная спираль; она была сделана из какого-то материала, похожего на металлическую пыль, и висела в воздухе без движения. Похожа на галактику Андромеды, голубого, красного, белого цветов, да еще… Тут у меня даже во рту пересохло. Карта звездного неба!

Я все кружил вокруг этой спирали, заглядывал внутрь и пытался понять, узнать хоть что-нибудь, но спираль ничем не отличалась от других изображений спиральных галактик, которые мне доводилось видеть раньше. Она была похожа на них всех. И в то же время ни на одну. Если это какая-нибудь NGC 7006, то, значит, я уже дальше самой далекой звезды.

С другой стороны спирали находился коридор, по бокам которого стояли предметы, выглядевшие как модели космических кораблей. Некоторые из них почти не отличались от тех, что создают на Земле люди. Бот, например. Очень напоминает капсулу «Джемини». Не точно такая же, но похожа. А это? Кто-то карабкается по пыльной поверхности какой-то Луны?

Чем дальше я шел, тем совершеннее становились модели кораблей. Интересно, а где тут летающие тарелки? Ага. Вон там. В самом конце. Вот летающая тарелка, вокруг нее существа держат в руках что-то похожее на оружие, а рядом еще танки и пушки… Да, точно, все они стоят у края летающей тарелки.

И а земле под краем тарелки расставлено дюжины две фигурок, причем все разные.

Ох ты! Неужто Федерация Галактик? Ну и сообразительный же я. Тут я повернул назад к бесполезной карте звездного неба. А может, мне повезло, и это моя родная галактика. Может, я не так уж и далеко от дома. Ну и что? Как домой-то добираться, ведь не пешком же!

Я остановился у модели аппарата для полетов к Луне. Может быть, это их луна? Довольно примитивный космический корабль, немного напоминает самые первые экскурсионные модули серии «Аполлон» для высадки на Луну. Луна. Я запрокинул голову, пытаясь разглядеть, что там наверху, над куполом. Может, мне удастся увидеть лунный серп на этом темно-зеленом небосводе?

Очень темном зеленом небосводе.

Во рту стало так сухо, что просто терпеть невозможно. Никакого солнца, хотя с одной стороны неба я заметил какие-то красные проблески. Так сколько же времени я пробыл здесь, черт побери?

Я прошел назад по коридору, обогнул спиральную галактику и по второму коридору вышел из здания. На улице немного похолодало, но я чувствовал, что начинаю потеть, особенно под мышками. Что ж. Я пошел той дорогой, которая, по моему мнению, должна была привести меня к космодрому. Главное, выйти за городские стены. Там я все увижу.

Я побежал, задыхаясь на ходу, горло сжало, словно железом, и я чувствовал, что сейчас заплачу, как маленький ребенок, который потерялся в супермаркете.

А впереди над стенами вдруг взлетела в воздух моя маленькая летающая тарелка, зависла там на секунду, а потом поднялась в темно-зеленое небо и улетела.

Я стоял и смотрел вверх, по щекам катились горячие слезы, в глазах затуманилось, и я прошептал:

— Вечно я делаю глупости. Отец прав. — Я отер рукой слезы, неожиданно разозлился и подумал: «Все равно Марри теперь умрет от зависти, вот».


Я проснулся, открыл глаза. Сквозь окно пробивался ярко-красный солнечный свет, он, как прожектор, светил прямо на меня, и я неожиданно пожалел, что не отношусь к той категории людей, которые, просыпаясь, долго не могут сообразить, где находятся. Сон свой я помнил плохо — что-то про школу; чувствовал я себя отвратительно, но, возможно, сон к этому не имел никакого отношения.

Боже, как сухо во рту.

Я повернулся на бок и огляделся; голова у меня кружилась и болела, очень хотелось есть. Ковер, на котором я спал, покрывал весь пол и был светло-серого цвета, гораздо мягче и пушистее, чем ковер в доме моих родителей. Теперь это, правда, дом матери. Стены темно-зеленого цвета с коричневой отделкой. Нечто напоминающее мебель, странной формы диваны, стулья и маленькие столы. Не знаю почему, но я боялся до них даже дотрагиваться.

Слишком много книг начитался. Вечный вопрос: «А что если?…»

Я обошел все кругом. Тем временем стало темнеть, а я все думал, что же мне теперь делать, и смотрел, как на небе загораются не известные мне звезды. В конце концов встал на колени и напился из канавы. Горький металлический привкус, куда хуже, чем вода в речке Марумско. В последний раз, когда я выпил воды из этой речки, меня выворачивало, как бродячего пса, потом подскочила температура и обострился тонзиллит, в результате я пять дней не ходил в школу, мне сделали какой-то укол и напичкали лекарствами.

Помню, как Марри смотрел на меня с удивлением и презрением. Почему ты вес время болеешь, Уолли?

Не знаю.

Прошло еще немного времени, совсем стемнело, и начался дождь. Дождь был горячим, он обжигал глаза и голову, и я бегом пустился к ближайшему укрытию. Так я оказался на крыльце какого-то дома, как в обычном пригороде. Нет, не в пригороде. В маленьком городишке. Из фильмов тридцатых годов. С Джуди Гарланд и Мики Руни в главных ролях. Я толкнул дверь, она открылась. Я зашел внутрь и сел посреди комнаты на пол — просто сидел там и слушал шум дождя, а еще думал, есть ли у них тут громы и молнии.

Через какое-то время я поднялся, чувствуя себя усталым; все тело у меня занемело. Я потер рукой пустой живот. Он больше не выпирал вперед. Такими темпами я скоро стану худышкой, как когда-то в детстве. Вообще-то я всегда об этом мечтал. Почему я вообще растолстел? Это произошло тогда, когда я сдружился с Марри, мы все время болтались где попало, ели что попало и когда попало. Помню только, что мама радовалась, когда я начал толстеть.

Рядом с комнатой, которую я про себя назвал гостиной, была другая, маленькая, без окон и очень душная. В сумеречном свете я разглядел, что там рядом с отверстием в полу было нечто напоминавшее каменную раковину. Может, здешние существа не могли садиться, они приседали на корточки над дырой. Нет, погоди, тринтуны обычно отрыгивают излишки и шлаки, значит, они просто наклонялись над дырой и…

Я почувствовал, как внутренности у меня скрутило. Ну вот, теперь и мне надо справить нужду. Замечательно.

Я сделал шаг вперед и остановился, лоб у меня покрылся испариной, мышцы свело. Я боялся присесть на корточки над дырой. А что если я поскользнусь и упаду, а назад не выберусь? Что если все смывается смертоносным лучом? Дезинтегратором? «Черт побери, откуда во мне столько глупости? Неудивительно, что в школе меня не любят».

Лучше выйти на улицу и присесть там.

Рядом с отверстием в полу имелась и настоящая ванна, сделана она была из такого же серого камня, что и раковина, с одного края располагался целый ряд прозрачных «кнопок». Световой пульт управления? Я дотронулся до одной «кнопки». Раздалось шипение, и ванна стала заполняться водой, хотя ничего похожего на кран я не заметил. Жидкость поступала непонятно откуда, и вся комната вскоре наполнилась уже знакомым острым и неприятным запахом.

Серная кислота? Я помню этот запах с уроков химии. Интересно, как там у них дела. На лабораторных работах со мной всегда сидел большой и крепкий парень, звали его Эл, он вечно отпускал глупые шутки и готов был все время говорить о спортивных состязаниях.

Была в доме еще одна комната, похожая на кухню. Там был также черный ход, расположенный с боковой стороны здания, совсем как в доме моих родителей. На кухонном столе стояла небольшая плитка с дверцей. Я открыл ее, но не увидел никаких газовых конфорок или электрических нагревательных элементов, только одну маленькую лампочку.

Ну да. Я вспомнил, что у моей сестры Милли была игрушечная плитка, и в ней можно было по-настоящему готовить с помощью одной только лампочки на сто ватт. Например, омлет или малюсенькие печеньица, а еще праздничный пирог размером с карточную колоду. Если бы я знал…

А как же холодильник? Вот длинный, узкий желоб под одним из окон — может, раковина для мытья посуды? Рядом на стене висит рулон белых бумажных полотенец. Прекрасно. Мать Марри уже перешла на такие, хотя в моем доме мы все еще пользовались обычными полотенцами, они вечно так ужасно пахнут. Мать еще называла их «тряпками для посуды».

Я нажал одну из прозрачных кнопок над желобом, и он тут же наполнился серой пузыристой грязью с запахом кислоты. Я стоял, как парализованный, боясь даже дотронуться до этой грязи. Все верно. «Заколдованная деревня».

Может, и правда я попал в книгу А. Е. Ван Вогта?

Тут я совсем рассердился, сорвал бумажные полотенца с деревяшки и прошел назад в гостиную. Я хотел снова выйти на улицу. Черт побери, теперь у меня по крайней мере есть туалетная бумага…

— Уух! — Я отскочил назад и повернулся, чтобы бежать, но ударился головой о стену. Я попытался успокоиться и заставил себя посмотреть еще разок.

У открытой наружной двери стоял двуногий, похожий на человека, не совсем горт, но почти такой же, и ростом не больше четырех футов. Он смотрел на меня своими горящими красными стеклянными глазами. Нет, он все же не такой, как горт. Ноги у него птичьи, а руки трехпалые. Два пальца и еще большой — это уже скорее тринтун.

Неужели он что-то напевает или мурлычет? Нет, все тихо.

Я проглотил комок к горле и, заикаясь, произнес:

— Генри Стенли, если не ошибаюсь?

Молчание.

— Эй, приятель, извини, но должен сказать, что я совсем не Дэвид Ливингстон [9]. Просто маленький человечек, попавший в беду.

Голова у него слегка повернулась, красные линзы сфокусировались на моем лице. Казалось, он смотрит прямо мне в глаза. Потом он проговорил:

— Биииоп-клик, зинг?

Ничего себе! Я ответил:

— Приятно познакомиться.

Черт побери. Живот совсем свело, я и забыл на секунду, что хотел в туалет, а теперь быстро прошел к двери, обогнул робота, а он повернулся ко мне. На тротуаре старался не наступать на волокнистую сине-желтую траву гаяона (вчера вечером, когда я шел по ней, трава вся извивалась и пыталась схватить меня за ботинки). Я вышел на середину улицы и принялся стягивать штаны, потом сбросил ботинки и гитаны — все вместе.

Я сел на корточки и еще раз порадовался, что у меня есть с собой бумажные полотенца. На космическом корабле я пользовался похожим на мох растением, которое собирал в лесу, но оно было колючим. Боже, как бы я хотел залезть в ванну!

Когда я поднял глаза, то увидел робота — он стоял на крыльце и наблюдал за мной.


Спустились сумерки, и на западе (я думал, что запад именно там) на темно-зеленом небе разлились красные всполохи — это заходила за горизонт красная планета-солнце. Вконец измученный, я брел по одной из радиальных дорог, ведущей в сторону от центра города. Мы уже побывали на космодроме, на этой небольшой бетонной площадке, потом снова вернулись в музей и внимательно осмотрели там все экспонаты, пытаясь найти какой-нибудь знак, ключ. Любой ключ.

Мы. Я и мой маленький приятель-робот, который везде ходил за мной, словно безмолвный щенок. Его крохотные птичьи лапки постукивали по тротуарам и каменным полам зданий, которые не были устланы коврами, но таких было не много.

— Видения курильщика опиума, — прошептал я, голос у меня стал скрежещущим, как у персонажей мультиков, потому что во рту пересохло и на зубах скрипела пыль.

Робот тихонько произнес что-то вроде «уут-бууп», словно пытался меня успокоить. По утрам на улице всегда было много луж, но к полудню они все высыхали. Я подошел к одной из них, вода была скорее похожа на маслянистую грязь. Я встал на колени и склонился над лужей.

— Фууу? — На плечо мне легли длинные металлические пальцы.

Я поднял голову.

— Приятель, может, ты знаешь, где можно найти воды?

Робот склонил голову набок, так обычно собаки слушают то, что говорят им люди. Вряд ли он меня понимал. Собаки тоже хотят понять, но не могут. Я отвернулся, наклонился над лужей и глотнул. Чуть не задохнулся. Сплюнул.

— Боже мой.

Я провел рукой по зудящим губам, огляделся и, выбрав один из домов, поднялся на крыльцо, открыл дверь и зашел внутрь. В доме было уже темно, никакого освещения, кроме окон, не было. В конце концов я сел на ковер посреди комнаты, думая, что же будет дальше.

— А что вообще я могу найти в этом чертовом музее?

Робот стоял и смотрел на меня, его красные глаза ярко поблескивали, словно он пытался сконцентрироваться. Но вправду ли он хочет меня понять? Откуда мне это знать? Это же просто робот. Робот, которого сделали инопланетяне.

Перед глазами у меня пронеслось видение: вот мы с роботом находим на большой карте звездного неба Землю, а потом еще раз находим ее ночью в небе над куполом. После этого робот ведет меня к какому-нибудь древнему аппарату, одному из экспонатов этого музея тринтунов.

— Уолли на Землю! Уолли на Землю! Слышите, парни?

Робот по-прежнему стоял на месте и смотрел на меня своими красными глазами.

— Все верно. Только в книгах…

Но это… что это?! Я прошептал:

— И как же мне, черт возьми, называть тебя? Пятницей? Нет, слишком уж это избито.

Робот издал несколько звуков, будто играл на флейте. Милли в прошлом году на Рождество подарили флейту, и она так вот именно и играла.

— Звукоподражание? — В одной книге так делал паровоз. — Наверное, я смогу…

Неожиданно робот протянул свой металлический палец и хотел было сунуть его мне в рот.

— Эй!

Он замер, потом произнес:

— Уиии. Дот-дот.

Грустно. Я лег на ковер, свернулся калачиком, закрыл лицо руками и принялся всхлипывать. Слез у меня не было. Наверное, я весь высох. Потом я перевернулся на спину, вытянулся и уставился на бессмысленные темные тени. Я пытался проглотить комок в горле, но вместо этого издавал какие-то клохтающие звуки.

Что ж. Утром будет вода. Горячая, горькая, но ведь пока что я не умер. Я посмотрел на робота.

— Ты знаешь, как зажечь свет, приятель? Может, где-нибудь и телевизор найдется?

К черту. Я соскучился по ящику. Когда только снова увижу «Остров Джиллигана»? Что на моем месте сделал бы Профессор? Или мистер Уизард? Нет, не этот. А тот, что похож на сову. «Дризл, дэзл, дои, ему пора домой…»

Господи, как многого мне не хватает. Даже того, что раньше мне так не нравилось. Мамы и папы. Сестричек. Моих так называемых друзей. Марри. Даже школы. В какой-то момент, когда в комнате стало совсем темно и видны были только блестящие красные глаза робота, я, наверное, заснул.


Проснулся я внезапно, открыл глаза — кругом темно, а в руке нестерпимая боль. Я сел, пытаясь разобраться, что к чему, а голос, мой голос так и кричит — будто я начал кричать во сне и так и не останавливаюсь.

Красные глаза робота совсем рядом, в их свете я могу раз глядеть и его самого, руки, ноги, бесстрастное лицо, даже очертания вещей в комнате, мебели тринтунов.

Я попробовал встать, споткнулся и изогнулся, чтобы посмотреть на плечо сзади. Боль пронзила меня насквозь. Какое-то темное и мокрое пятно. Кровь! Я истекаю кровью! Я издал какой-то неопределенный звук, посмотрел на робота и заметил, что он держит что-то в руке, аккуратно зажав это пальцами.

Он на секунду поднес руку к своему бесстрастному лицу, словно желая съесть это что-то, хотя рта у него не было, потом потянулся и схватил меня за руку, как раз под темным пятном.

— Нет! Нет! Пусти! — Голос у меня срывался.

Робот протянул вторую руку и коснулся моей раны.

Вспыхнул белый свет.

Невыносимая боль.

Вот так. Я потерял сознание.


Потом снова проснулся. Голова была ясной. Комнату заливал розовый солнечный свет. Надо мной неподвижно стоял робот, его красные глаза неотрывно следили за мной. Глаза без век. Точно. Я сел, чувствовал я себя не хуже обычного, во рту было по-прежнему очень сухо, левая рука у плеча болела, как от сильного удара.

Память.

— Кее-рист… — шепотом.

Сон?

Нет. Больное место на руке отмечено белым шрамом, словно я когда-то давно сильно порезался. Точно. Свежие шрамы обычно красные, потом они еще долго остаются розовыми. А такой большой и подавно. Я дотронулся до шрама. Чувствительно, но не больно.

— Какого черта…

Я поднялся на ноги, облизал губы, и робот отступил на несколько шагов, продолжая при этом смотреть мне прямо в глаза. Потом он поднял руку, будто звал меня за собой. Сюда. Сюда. Пошли. Повернулся и медленно побрел к двери в ванную комнату. Снова обернулся ко мне. И снова тот же жест рукой. Пошли. Чего же ты ждешь?

Я прошел вслед за ним в ванную.

— Ну и?…

Робот протянул руку и ткнул в прозрачную кнопку, комната тут же заполнилась бледным розовым светом, и кожа моя словно тоже порозовела, я прямо-таки чувствовал, как набираюсь сил и бодрости. Затем он стукнул по кнопке над отверстием в полу, и внизу мелькнул слабый голубой свет, послышалось негромкое шипение. Я почувствовал электрический запах.

Ага. Дезинтегратор.

Почему я сам не догадался проверить все кнопки в доме? Боялся? Господи, я ведь заполнил и ванну, и раковину на кухне…

Робот постучал по кнопке над ванной, по той самой, на которую нажимал я, тогда еще у меня набралась полная ванна кислоты. На сей раз в ванной появилась прозрачная, чистая вода. Я не мог оторвать взгляд от нее, смотрел, как наполняется ванна, и потирал шрам на руке. Сердце у меня бешено колотилось в груди.

— Ладно, — сказал я и посмотрел на робота. Он, как и прежде, бесстрастно взирал на меня. — Что-то проясняется. Но что? Черт побери. — Я протянул руку и потрогал пальцем воду. Ни какого шипения. Никакого ожога. Теплая вода. Я зачерпнул пригоршню, поднес ее к лицу. Понюхал. Никакого запаха. Набрал полный рот. Никакого вкуса. Проглотил.

— Вода.

Голосочек, как у попугая, повторил:

— Ва. Та.

По спине у меня пробежали такие мурашки, словно кто-то там прополз. Я повернулся к роботу и спросил:

— Ты что-то сказал, приятель?

— Биии-уууу.

— Ага. — Я снова повернулся к ванне, перевел дыхание. Потом стащил с себя грязную одежду, залез в ванну и сел. Окунулся в теплую воду и, наклонившись, погрузил в нее лицо и принялся растирать щеки — они покрылись местами жесткой, местами шелковисто-мягкой щетиной. Я открыл рот и попробовал выпить воды, но вместо этого чуть не захлебнулся и расхохотался.

Я поднял взгляд на робота и прокричал:

— Господи! Как здорово!

Он ответил:

— Ва. Та. Сдо. Ра. Ва. — Потом неожиданно отвернулся и медленно вышел, а я остался один в ванной.

Я откинулся назад и погрузился в воду. Как приятно, когда вода вот так обволакивает тебя, отдирает чешуйки старой, отмершей кожи, слой старого пота, грязи и бог его знает чего еще; неожиданно я вспомнил о шампунях, мыле, зубной пасте и щетке.

Откуда робот узнал, что я хочу вымыться? Тут в памяти всплыло, как я кричал, пытался вырваться, на руке была кровь, а робот поднес что-то к лицу, потом зашипел заживитель ран, и остался вот этот шрам.

Я дотронулся до него и подумал: «Образец». Наверное, робот взял образец моей плоти для анализа. Что там говорили на уроках естествознания? Мы на семьдесят процентов состоим из воды. Что-то вроде этого.

Как я мечтал о пузырьке «Микрин», противного голубого ополаскивателя для рта, который обычно стоял у нас в ванной! Я всегда просил мать покупать ополаскиватели марки «Скоун», как делала мать Марри, но «Скоун» зеленого цвета, а моя мать всегда, видите ли, предпочитала голубой.

Я решил, что даже если просто прополощу одежду в воде, все равно она станет чище. Разве нет?

Лучше, чем вообще ее не стирать.

Робот вернулся, в руках он нес каменное блюдо с чем-то дымящимся и коричневым. Вся ванная наполнилась запахом жареной свинины. Боже мой, настоящие свиные отбивные! У меня даже слюнки потекли.

Я поставил блюдо на край ванны. Еда внешне была похожа на гамбургер с толсто нарезанным мясом, немного светлее по цвету, чем обычная говядина. Я потрогал еду пальцем, потом облизал его и понюхал.

Ага. Похоже на жир от свиной отбивной, но… Я вздрогнул и уставился на робота.

— Синтезировано из?…

Молчание.

Какой же он умный. Умнее меня. Что еще можно ожидать от цивилизации, освоившей жизнь в космосе? Внутри у меня все замерло. Это лучше, чем «Арсенал чудес». Не считая, конечно, книжки о Пеганне Серебряные Волосы.

Я взял кусочек жареного мяса и положил его в рот. Разжевал. Проглотил. Взял второй. Не совсем, конечно, свинина. Похоже на дичь, но и не оленина. Вдруг я понял, что тарелка наполовину опустела, а живот уже не сводит от голода.

Я произнес:

— Ну что ж, рубленое мясо «Уолли» вполне ничего. А вустерского соуса [10] случайно у тебя нет? Мне больше всего нравится соус марки «Ли и Перринс».

Робот повторил:

— Рубленое. Уолли. Ничего. Нет. Соус.

— Ну ладно, я… — начал я и замолчал. Вгляделся в его красные глаза и внезапно понял, что мой маленький механический друг только что произнес целое предложение.


Посреди ночи я очнулся от сна и понял, что это был сон. Я ненавидел себя и сам сон, но ничего уже не мог поделать. Лицо у меня было мокрое, кто-то поглаживал голову. Я стряхнул с себя остатки сна, открыл глаза — вокруг разливался неяркий розовый свет, исходивший непонятно откуда, явно не из окон, но заполнявший всю комнату.

С улицы доносился тихий шум дождя — здесь каждую ночь шли кислотные дожди.

Робот гладил меня по голове тремя своими длинными тонкими пальцами.

— Уолли. Проснись. Сейчас.

Я прошептал:

— Да. — Вздрогнул, подумал, что чего-то очень хочется. Все равно чего.

— Уолли. Плачет. Во сне. — Говорил он все еще словно лаял, хотя уже намного лучше — слова стали похожи на слова, не были какими-то отрывистыми, разрозненными слогами.

Что же такое мне снилось? Я уже не мог вспомнить — так обычно бывает со снами. Что-то о родителях, о какой-то ссоре, произошедшей несколько недель тому назад. Отец тогда ушел из дома. Помню, мать назвала его «дерьмом», а он ее «шлюхой». Они вечно так ругались, будто пытались выяснить, кто же главный в доме.

Я спросил:

— Можешь приготовить мне поесть?

— Что. Поесть. — Без какой-либо интонации, но уже кое-что понимает.

А действительно, что? Он уже умеет делать мясной фарш и желтоватый напиток, похожий на сладкое жирное молоко. Молоко «Уолли»? Тоже каннибализм? Неожиданно я понял, чего мне так сильно не хватало: представляете, брюссельской капусты!

— Мороженое?

— Что. Мороженое.

Действительно, что?

— М-м-м… Молоко. Сахар. М-м-м… — Какого черта, почему я не знаю, из чего оно делается? Я прекрасно могу себе его представить, даже на вкус — аж мурашки по спине побежали и в животе свело. Ванильное мороженое. Я его больше всего люблю. Я даже знаю, как выглядит плод ванили. Но не думаю, что плод ванили можно получить из содержимого тела Уолли Мансена.

Робот протянул руку и еще раз медленно погладил меня по голове.

Я сказал:

— Оно холодное. Замороженное. Но не такое твердое, как лед… — И тут я понял, что на планете не холодно, может, робот вообще не знает, что такое лед. — Оно мягкое. Кашеобразное. — Я беспомощно пожал плечами. — Наверное, оно такое из-за жирности.

Я прошел вслед за роботом на кухню. Мне было интересно, что же он собирается делать. К черту, возможно, и я смогу запускать синтезатор? Робот всего-навсего дотронулся пальцами до четырех кнопок — две были расположены с одной стороны панели управления, две с другой. Кнопки стали голубого цвета, а дотом робот замер и стоял без движения примерно минуту.

Раздался тихий булькающий звук, и неожиданно из нижнего желоба появился шарик белого мороженого. Наверное, около кварты. Робот достал из буфета тарелку, положил мороженое на тарелку и протянул мне.

— Мороженое.

Я взял тарелку, понюхал шарик мороженого.

— Наверное. — Но пахло оно совсем не как мороженое. Вернее, не совсем как мороженое. — А ложка у тебя есть?

— Нет. Ложка.

Я вздохнул. Его можно попросить даже коктейль из Макдональдса. Я высунул язык и лизнул шарик. Нет. Это не мороженое? Больше похоже на жирные сливки. Наверное, таким было бы мороженое без вкусовых добавок.

— Ничего, вполне. Спасибо. — Я откусил кусок побольше и запачкал все лицо. Да, с консистенцией все в порядке.

Потом я умылся над раковиной в ванной комнате, вернулся в гостиную и свернулся клубочком на полу, намереваясь заснуть. Я еще не спал, когда вернулся робот. Он сел рядом со мной на корточки, протянул руку и нежно погладил меня по волосам. Холодные, металлические пальцы, но все равно приятно.


Бывали дни, когда я просыпался с ощущением какого-то неописуемого счастья. Я вволю ел. Отдыхал. Мне было с кем поговорить. Если это можно так назвать. Свет из окна падал наискось, будто я проспал. На сером ковре этот свет казался оранжевым.

Я встал, потянулся, прислушался, как хрустнули хрящи на спине. Оттого, что я спал на полу, я чувствовал себя намного лучше, чем после всех мягких матрасов в родительском доме. Мать обожает мягкие матрасы и считает, что они должны нравиться и всем остальным.

Помню, как по утрам потягивался и хмурился отец. Интересно почему?

Я подошел к двери и вышел на крыльцо. Было тепло, легкий ветерок ласково касался моего обнаженного тела. На перилах висели мои вещи. Они высохли, но словно задубели. Стирка в простой воде не дала почти никакого результата. Я попробовал объяснить роботу, что такое мыло, но у него получилось что-то вроде кулинарного жира «Криско» — приятное на вкус и на запах вещество, которое я в результате просто-напросто съел.

Я вывесил вещи на улицу для просушки и позабыл о них, они вымокли под кислотным дождем, и брюки даже посветлели, местами на них видны светлые подтеки.

Господи. Мать меня за это убьет.

Ботинки я оставил в доме. На планете было тепло, так что я спокойно ходил нагишом. По крайней мере пока. Я снова потянулся, помочился за перила на траву — мне показалось, что она при этом извивалась, словно пыталась увернуться от моей струи. Потом вернулся в дом.

— Робот?

Молчание.

Какое-то уж очень грозное молчание. Я прошел на кухню.

Рядом с желобом стояла тарелка с холодным, светло-коричневым куском мяса и кружка с желтоватым молоком Уолли.

— Робот?

Сердце у меня бешено забилось в груди. На заднем дворике его тоже не было. И в ванной комнате не было. Ни в одной комнате этого дома, который стал мне почти родным. Не было его и на улице. В принципе на улице вообще никого не было. Одна лишь трава. И еще медленно плывущие по небу облака.

Никаких птиц.

Никаких крыс. И жуков.

Я вернулся на кухню и медленно съел холодный завтрак. Робот позаботился обо мне — оставил еду. И дал мне вы спаться.

Черт побери.

После завтрака я прошел в ванную, набрал воду. Я старался не паниковать.

Полдень. Ни обеда. Ни робота.

Наконец я натянул носки и ботинки, вышел голышом на улицу и занялся своими обычными делами, только не разговаривал. К чему говорить, когда тебя никто не слышит. Я вышел через ближайшие городские ворота и прошел к пустому космодрому, постоял там, всматриваясь в зеленое, словно трава, небо и прикрыв рукой глаза от яркого света красно-оранжевого полуденного солнца. Никаких тарелок. И робота тоже не видно. Я вернулся домой и осмотрел все там.

Робота нигде не было.

Очень медленно я прошел в центр города, к музею. Всю дорогу я размышлял над тем, что же мне делать, если робот исчез навсегда. Да, конечно, у меня есть раковина, туалет, ванная. Есть вода для питья, вода для умывания, я могу спокойно справить нужду в доме.

С другой стороны, я так и не научился управлять синтезатором. Сколько раз я стоял рядом с ним, положив пальцы на нужные кнопки, но чувствовал себя при этом крайне глупо. Мне так хотелось, чтобы у меня получилось, я бормотал про себя всякую чушь типа: «Абракадабра, сезам, откройся, черт бы тебя побрал…»

Робот стоял рядом и наблюдал за мной своими красными глазками, а потом произнес:

— Уолли нет может делать. — Он уже говорил намного лучше, чем в начале, но все равно делал ошибки.

— Ну же, негодяй. Можешь посмеяться надо мной!

Но он повторил:

— Нет может делать, Уолли.

И каждую ночь он усаживался рядом со мной и гладил меня, пока я спал, по волосам. Мне этого будет недоставать, пусть даже я не умру с голоду. Я зашел в музей, думая о том, как бы не заплакать. А что если он не вернется? Ведь космический корабль может вообще не прилететь. Что если мне придется остаться здесь навсегда? Остаться одному? Одному, а если повезет, вместе с несчастным роботом?

Нет, не навсегда.

Мне всего-навсего шестнадцать лет.

Что если мне придется прожить здесь лет пятьдесят?

Пятьдесят лет питаться своей собственной синтезированной плотью.

У меня по коже мурашки забегали. Я стоял под прозрачным куполом музея перед бесполезной картой звездного неба.

— Где я, черт побери? — Голос мой разнесся эхом по большому залу и оглушил меня.

Я прошел в исторический отдел, где был в самый первый день, в коридор с экспонатами, относящимися к эпохе, когда тринтуны вышли на первый контакт и когда их радостно приняли в Федерацию Галактик. Здесь было много интересных диорам — на каждой из них тринтун, рядом с ним другие существа, а сзади большое изображение другого мира — с розовыми солнцами и небом зеленого или желтого, голубого, фиолетового, золотого и самых разных других цветов. Обычно во всех мирах растительность по расцветке дополняла цвет неба, как на Земле: голубое небо и зеленая трава.

Словно Бог творил все по определенному плану.

Моей любимой была диорама с бледно-бледно-желтым небом; казалось, тот мир состоял из сплошных высотных зданий — эдакая инопланетная версия азимовского Трантора. Тут было много разных существ и крабоподобных роботов. В небе над зданиями висела летающая тарелка, а над ней завис в пространстве споум — такой большой, что его было видно с поверхности планеты.

Интересно, все эти планеты все еще существуют?

Или исчезли?

Что если все эти миры опустели, как и тот, где оказался я, как все те, в которых мне довелось побывать? Про себя я даже иногда называл этот мир Затерянной Империей и не раз думал, что же тут могло приключиться. Интересно, робот это знал? Я не раз спрашивал его, но он ничего не отвечал.

Либо не знал, либо не умел ответить.

Вдруг раздался свистящий голос:

— Уолли?

Сердце оборвалось у меня в груди, я обернулся:

— Ты… уух.

Я хотел сказать «Ты вернулся!», но передо мной стоял вовсе не робот. По крайней мере не мой робот. Существо было такого же роста, но… у него была светло-серая кожа. Большие, темные, слегка раскосые глаза. Лицо без носа. Рот без губ. На каждой руке по три пальца. И птичьи ноги.

Очень похоже на рисунки, которые обычно встречаются в книжках про инопланетян и летающие тарелки, таких книжек в мягких переплетах навалом на ярмарках-распродажах, из-за них трудно бывает разглядеть настоящую научную фантастику, которую я люблю. Интересно, кто вообще читает такие книжонки? Кенни. Кенни всегда брал Чарльза Форта, в то время как мы с Марри набрасывались на книги Андре Нортон — «Принц опасностей» и все, что у нее выходило. Как называлась та книга? «Слушай!» Что-то в этом духе.

Существо приблизилось ко мне, подняло одну трехпалую руку в воздух.

— Извини, я тебя напугал.

— Кто… Что?

Он сказал:

— Это я, Уолли.

— Робот?

Тонкий рот без губ расплылся в улыбке.

— Да, можешь меня по-прежнему так называть, если тебе это нравится, но я поднялся на одну ступеньку вверх. Теперь я скорее искусственный человек.

Искусственный… В голове проносились беспорядочные мысли: «И что теперь? Тор-Дур-Бар? Пиноккио?» Я вспомнил шутку о «единственном, единородном сыне» и ухмыльнулся.

Робот продолжал:

— Пошли, Уолли. Пошли домой. Ты, наверное, умираешь с голоду. — Я заметил, что он теперь говорил с правильными интонациями.


Наступила ночь. Я лежал на полу, завернувшись в одеяло, которое Робот достал неизвестно откуда, и прислушивался к шуму дождя. Комнату этого инопланетного дома освещал неяркий оранжевый свет. Даже если бы у меня и была с собой книга, читать при таком свете было бы невозможно.

Но мне все равно очень хотелось почитать.

Я склонил голову к груди и всеми способами пытался забыться. Вспоминал книги, которые прочитал. Бог ты мой. Да я прочитал тысячи книг, я только чтением и занимался! Почему я так плохо помню, что в них было написано?

Я попробовал представить себя Гхеком, который в одиночку крадется во тьме под пещерами Манатора, пьет кровь Ульсиоса, а потом оказывается на скале, возвышающейся над подземной рекой, которая, возможно, течет к… Омеану? Затерянному морю Коруса? Черт побери.

Но я был Тарсом Таркасом и пытался протиснуть свой толстый зад в отверстие между корнями дерева, а Джон Картер тем временем защищал меня от Агоде и Растений, или нет, погодите, его звали Карторис… И это были цветки пималии из садов Птарта в Тувии…

Ничего не помогло, я никак не мог забыться. Теперь я пробирался сквозь репродуктивные дебри Красных Марсиан. Однопроходные, судя но всему. Помню, на уроках естествознания нам однажды показывали такой фильм. Биолог в том фильме перевернул утконоса, а все ребята в классе еще хихикали над отверстием на брюхе животного, покрытым шерстью. Биолог раздвинул в стороны края отверстия, ребята захихикали еще больше, а там — черт побери! — оказалось яйцо!


Он молчал, но через минуту спросил:

— Что-то не так, Уолли?

Я почувствовал, как эрекция уходит, но тут робот спросил снова:

— Хочешь, я помогу? — И я опять почувствовал необычное возбуждение — к своему ужасу. Вместо промежности Деджи Торис я представил, как к моему члену тянутся три пальца и делают то, что еще дня три тому назад я сам проделывал перед роботом в ванной. Он так же бесстрастно стоял у двери и спокойно наблюдал за всем происходящим своими тогда еще красными глазами — похожими на лампочки, украденные с рождественской елки.

Робот сказал:

— У тебя изменился цвет лица, Уолли. Ты покраснел. Такого с тобой раньше не случалось.

Член выскочил из моей руки и совсем опал, стал намного меньше обычного. Я ответил:

— Уух. Извини. Теперь все в порядке. Я…

А чего я хочу? Может, мне и вправду хотелось, чтобы он помог? Неожиданно передо мной пронеслось видение моего возможного будущего — вот я живу здесь вместе с роботом, живу до самой старости, а потом умираю. Ну уж нет.

Казалось, робот улыбается. Я тут же вспомнил все сальные шуточки, которые слышал в школе. Он же не живой, не живой. Словно мастурбируешь в носок. Хороший такой, мягкий носок. Робот сказал:

— Я буду на кухне. Позови меня, когда закончишь. Я принесу тебе молока.

И ушел.

Я вдруг почувствовал, что страшно замерз, и завернулся в одеяло.


Вы когда-нибудь просыпались прямо после того, как увидели сон? Нет, не так. Прямо посредине сна? Сон словно еще продолжается, действие разворачивается так же реально, как в настоящей жизни, и вдруг вы становитесь самим собой, прекрасно осознаете, что все это вам снится, вы знаете, что все это лишь сон, но он все равно продолжается.

В моем сне стояло лето, — наверное, июнь. Мне было лет десять-одиннадцать, значит, класс пятый-шестой — 1961 или 1962 год. Занятия в школе либо только-только закончились, либо вот-вот должны были закончиться, следовательно, было примерно восьмое июня.

Мы сидели у большого пустыря, грязного и заброшенного, в самом конце Картер Лейн, напротив дома Кенни. Иногда мы, мальчишки, собирались там, чтобы поиграть в настоящий бейсбол. В этом месте почти у самой дороги протекала небольшая речка, там собирались построить большой частный бассейн, а мои родители не захотели купить семейный абонемент на лето 1963 года, а пока там были редкие деревца и чвакаюшее болотце, сплошная грязь, которая вдруг обрывалась у самой воды.

Мы с маленькой светловолосой девочкой сидели на стволе склонившегося почти горизонтально дерева и смотрели друг на друга. Как же ее звали? Ну конечно, я помню. Трейси. Ей столько же лет, сколько мне, и она учится в моей школе в параллельном классе. Я встречался с ней лишь на площадке во время переменок, да вот еще здесь в выходные дни.

У нее были белокурые волосы, голубые глаза, светлая кожа и любопытный взгляд. Совсем худенькая, даже трудно представить, что она вырастет и превратится во взрослую женщину. Всему свое время. Волосы у нее были заплетены в длинные косы и уложены кругами на голове. Однажды я спросил ее, почему она всегда носит такую прическу.

— Тебе бы пошли длинные распущенные волосы.

Своими голубыми, любознательными глазами она заглянула прямо мне в душу.

— Мама считает, что так я буду выглядеть слишком взрослой.

— А для меня распустишь их?

По-моему, она никогда не улыбалась. Нет, она не была печальной, просто очень серьезной. Похожа на меня больше, чем кто-либо другой. Она ответила:

— Я не смогу сама их так же заплести. Мама убьет меня. — На секунду она перестала хмуриться. — Но мне бы очень этого хотелось. Для тебя, Уолли, я сделала бы все, что угодно.

Я улыбнулся.

Во сне можно увидеть то, чего не было на самом деле.

Одиннадцатилетние дети влюбляются друг в друга, несмотря на то что мама девочки не хочет, чтобы она была «слишком взрослой», несмотря на то что девочка никогда ни слова не сказала о своем отце или о том, почему она всегда такая… Нет, не печальная. Просто очень серьезная. Что бы там ни было, она видела меня насквозь. Может, эти дети могли бы подождать лет десять, а потом зажили бы свободно и счастливо?

В реальной жизни в тот самый день она сказала мне, что ее отца перевели на другое место работы и что они теперь уедут в Техас. Когда? Завтра. Утром.

Потом она посмотрела на солнце, заслонив глаза рукой, и сказала:


И что дальше? Если Джон Картер будет совокупляться с Деджа Торис, он что, наткнется, на яйцо? Как все это будет называться?

В моих фантазиях все время, пока они беседовали, он наседал на нее и…

О боже. Теперь у меня появилась эрекция, настоящая, какая появляется иногда, даже если ничего не делаю руками. С другой стороны… ну да.

Я откинул одеяло, перевернулся на спину, сомкнул пальцы на чертовом члене и… замер, затаив дыхание. Робот неподвижно стоял у двери в ванную комнату, сложив руки на своей светло-серой груди. Его черные глаза блестели в оранжевом свете.


— Мне пора идти. Мама не знает, что я здесь. — К моему удивлению, когда мы поднялись на ноги, девочка крепко обняла меня, потом повернулась и убежала.

Я брел домой под палящим полуденным солнцем, и у меня щипало в горле. Так всегда бывает, когда хочется плакать. Когда я пришел домой, мама готовила ланч — сэндвичи с тунцом и огромным количеством сельдерея. Она взглянула на меня и сказала:

— Что произошло? — Потом потрогала мой лоб, наверное, думала, что у меня поднялась температура.


Я открыл глаза — вокруг все было розовым, как всегда по утрам в Затерянной Империи. Рядом со мной, скрестив ноги, сидел робот, он медленно гладил меня по голове. Волосы у меня прилично отросли, а из-за отсутствия шампуня выглядели не очень-то чистыми. Интересно, как первобытные люди мыли волосы? Я…

Откатился в сторону, сердце бешенно колотилось.

Робот сказал:

— Извини, Уолли. Если тебе неприятно, больше я этого делать не буду.

Я проглотил комок в горле. Боже, уж лучше бы у меня не было этих эрекций при пробуждении. Да вряд ли.

— Нет, нет. Ты просто меня напугал. Я все еще не могу к тебе такому привыкнуть.

— Извини. Процесс необратим.

Я почувствовал, что краснею.

— Да ладно. Все в порядке.

— Хочешь позавтракать?

— Ага. — Бутерброды с тунцом? Ну, тут все возможно. Робот поднялся на ноги, а я поймал себя на том, что осматриваю его бесполую промежность. Ну нет, не совсем. Сзади у него есть какое-то подобие задницы, так иногда выглядят молодые мамаши летом, когда надевают белые шорты в обтяжку.

Робот повернулся и направился на кухню, а я подумал, что вообще-то он чем-то напоминает девочку в комбинезоне. Что-то там под этим комбинезоном есть.

Снова всплыл в памяти образ Трейси. Конечно, в том возрасте у нее никаких особых форм не было. Я видел ее волосы, глаза, лицо.

Ну что ж. Значит, робот может удовлетворить меня вручную. Он сам вызвался. А ты, подонок, уже и о другом подумал. А о чем другом? Что может обыкновенный тринтун? А может, у него опыт общения с другими расами Затерянной Империи?

Может, народ Летающих Тарелок из книжек в мягких обложках существовал на самом деле, а мой робот сейчас сделал огромное усилие, чтобы стать как можно больше похожим на человека. Он всегда так старался накормить меня и сделать все, о чем я просил. Помнишь мороженое? Не говоря уже о «мыле».

Эх!

Такое вкусное мыло. Я даже попросил его еще раз сделать такое же — на десерт.

А что если попросить его обрести половые признаки — для меня?

Как и о чем именно просить?

Иногда я видел своих младших сестренок в ванной. Ничего особенного. Однажды летом мельком видел мать — она переодевалась в комнате и забыла прикрыть дверь, не подозревая, что я вижу ее отражение в зеркале. Наверное, тогда мне было лет пять. Она, возможно, и не придавала значения тому, вижу я ее или нет. Тогда еще не придавала.

Помню, меня тогда поразили черные волосы.

А что еще?

Ну, в одной энциклопедии дома я видел подробный рисунок. Черно-белый рисунок, назывался он «Наружные женские половые органы», и я мало чего там понял.

А те журналы, которые отец Марри хранил в подвале? Ничего. Я достаточно разбирался в анатомии и в рецептах журналистской кухни, чтобы понимать, что девочки в этих журналах слишком уж прилизанные.

Я ухмыльнулся. Бог ты мой, до чего я дошел. Может, лучше просто есть «мыло»? Может, заказать роботу настоящий торт?

На кухне робот заканчивал приготовление завтрака для меня — мясо, нарезанное кусочками, сочное и аппетитное, а к мясу чашка молока. Несколько раз мы пытались сотворить хлеб, но все заканчивалось каким-то серого вида пластилином, на вкус гораздо больше похожим на мыло, чем то мыло, что я ел на десерт.

Я положил руку ему на плечо. Мне уже надоело постоянно есть мясо со вкусом свинины или оленины и пить сладковатое молоко.

— Робот?

— Что, Уолли?

— Ты можешь помочь мне вернуться домой?

Он обернулся и долго-долго смотрел на меня своими пустыми черными глазами.

— Тебе так одиноко тут, Уолли?

В горле у меня был комок, и я кивнул, говорить я не мог. Да, черт бы тебя побрал, одиноко. Мне не хватает всего на свете, пусть даже это все дребедень. Мне не хватает даже того, от чего я раньше страдал. Никогда бы не подумал, что буду так страдать без всего этого. То же самое было с отцом — я никогда не думал, что буду скучать по нему, пока он не ушел от нас.

Робот ответил:

— Тебе известно что-нибудь об ускоренных рамках соответствия и вероятностных аттракторах пространства и времени?

— Ну…

Он опять долго смотрел на меня, потом сказал:

— Ешь свой завтрак, Уолли. Прими ванну, а потом решим, что делать.

Часов в десять утра он провел меня через город к так называемому космопорту. Мы вышли на пустую бетонную площадку, на улице тепло и приятно пригревало красновато-желтое солнце. Я даже чуть не скинул ботинки, но робот остановил меня.

— Ты ведь не хочешь поранить палец, правда?

Я сразу же вспомнил, как в детстве, еще до школы, я как-то гулял по пляжу вместе с родственниками матери. Мы тогда жили в Массачусетсе, в небольшом городке неподалеку от Бостона, а пляжи Новой Англии достаточно каменистые. Куда же мы обычно ездили? Не в Нантакет. Это остров, на котором живут богатей. Натаскет, может? Да, точно. Помню, однажды утром дед водил меня смотреть грузовое судно.

Но я там всегда ранил пальцы на ногах. Постоянно.

Робот сказал:

— Встань тут, Уолли. Рядом со мной.

Он поднял руки и сделал медленный жест.

В животе у меня все замерло — мы медленно поднялись в воздух, а с нами вместе и кусок бетонной площадки космопорта.

— Эй!

— Стой спокойно, Уолли.

Мы поднимались все выше и выше, а из бетона под нами вдруг стали появляться какие-то антенны, гигантские радиотелескопы, такие еще бывают на телебашнях.

Я прошептал:

— Сезам, откройся. — Откуда это я взял? Из каких-то комиксов?

Мы остановились, и тут неожиданно в бетонной площадке открылся люк. Робот позвал меня за собой:

— Пойдем?

— Что это?

— Информационный центр космопорта и межзвездный центр связи.

— Ого. — Я обомлел.

Когда мы спустились, внизу оказался большой зал, похожий на центральный диспетчерский зал любого аэропорта, — с такими же наклонными окнами и экранами радаров. Множество мерцающих огней. Красные, зеленые, голубые, желтые — все цвета радуги.

Робот помахал пальцами в сторону огней, и наружные антенны со стоном закружились в разные стороны, закивали огромному зеленому небосводу.

— Что ты собираешься делать? Ты вызываешь Землю?

Робот уставился на меня своими пустыми черными глазами:

— Нет, Уолли. Я могу вызывать только станции с такими же системами межзвездной связи, как эта.

— Ага. Значит…

Он ответил:

— Я должен выяснить, что произошло, Уолли, только после этого я смогу придумать, что следует делать, если вообще что-либо можно сделать. — Мне стало не по себе, а робот продолжал: — Это займет какое-то время. Ты ведь сможешь сам добраться отсюда до музея?

— Ну да, конечно. — Неужели робот считает меня таким идиотом? Наверное, да. Не так уж много людей попадает на автоматический космический зонд, а потом теряется на заброшенной планете.

— Я сам разыщу тебя, когда подоспеет время ужинать. Вон в том лифте-клетке ты сможешь опуститься на поверхность. — Сказав это, робот отвернулся и снова принялся что-то делать с разноцветными огоньками, а огромные антенны при этом скрипели и раскачивались в разные стороны.

Какое-то время я в полной растерянности стоял и наблюдал за ним. Чего же мне надо? Действительно ли я хочу вернуться домой, к той обыденной, незаметной жизни, которая вряд ли хоть капельку изменится в будущем? А что если Империя вовсе не Затерянная? Что если тарелки снова вернутся, и на этот раз в них будут живые существа? Что если жизнь снова забьет тут ключом?

Ведь, возможно, меня ждут настоящие приключения.

В конце концов я залез в лифт и спустился вниз, думая о том, чем буду теперь заниматься.

«Займет какое-то время», — сказал робот, но он явно переоценил свои возможности. Прошло два, три, четыре дня, и я уже отчаялся: перестал ходить в космопорт и наблюдать за раскачивающимися антеннами и мигающими разноцветными огнями, которые отражались в слегка раскосых глазах робота, немного напоминавших защитные очки.

Солнцезащитные очки.

А что за очками, приятель?

Робот готовил мне завтрак и что-нибудь на ланч, а потом уходил, и я на весь день оставался один. Так муж уходит на работу, а жена остается дома.

Помню, мать всегда орала по этому поводу, еще до разрыва с отцом. Отец возвращался после работы такой усталый, что был способен только поужинать и плюхнуться перед телевизором, а мать постоянно его подзуживала: «Я тут сижу целый день, постоянно перед глазами одни и те же четыре стены, черт бы их побрал. Мне тоже хочется куда-нибудь сходить, хоть изредка!»

А отец смотрел на нее мутными глазами, лежа в трусах на диване, и отвечал: «Я устал».

Тогда в глазах у матери вспыхивали красные огоньки. «Устал? Ну, попозже ночью ты уже не так чувствуешь усталость, уж я-то знаю».

«Сучка».

Теперь, когда отца с нами не было, мать сама работала и тоже возвращалась домой уставшая. Мы в основном питались макаронами с сыром. Макароны с сыром и мясным хлебцем. Я часто задумывался, вспоминает ли мать отца, думает ли о том, как он уставал, и что она чувствует теперь сама.

На пятый день уже стемнело, а робот все не возвращался. Я успел проголодаться и начинал беспокоиться, как обычно беспокоилась мать, когда отец позже обычного приходил домой с работы — на автостраде 113-1 часто бывали пробки. Может, сходить в космопорт и посмотреть, что там такое? А если робота там нет? А если начнется дождь?

Но тут открылась дверь, и появился робот. Он шел медленнее обычного.

— Извини, я задержался. Сейчас приготовлю тебе ужин.

Я прошел вслед за ним на кухню; он нажал на голубую кнопку над желобом — так обычно он начинал процесс приготовления мяса и молока для меня, — но сегодня он казался очень уставшим.

— С тобой все в порядке?

Он выложил мясо на тарелку и произнес:

— Непросто овладеть этой органической формой. Мне понадобилось еще усовершенствовать себя с физиологической точки зрения. — Тут он вытащил из желоба вторую тарелку с дымящимся куском мяса, точно такую же, как первая, а потом и две кружки прохладного желтоватого молока. — Теперь есть будем вместе.

Мы устроились на полу в гостиной. Первым начал есть я. Робот рукой взял кусок мяса и долго крутил его, словно был озадачен.

«Кусок меня», — подумал я и спросил:

— Что-то не так?

Робот взглянул на меня и ответил:

— У меня есть некоторые предрассудки: не могу есть то, что выглядит как кусок живого существа.

— Оно же синтетическое.

— Когда я был настоящим роботом, я это знал. Но органическому процессору с этим труднее справиться.

— Слушай, если даже я спокойно поедаю свою плоть, то почему это волнует тебя?

— Верно. — Робот сунул кусок мяса Уолли в рот и принялся жевать. Я даже мурашками покрылся.

После мяса было мороженое, теперь оно уже стало намного слаще и даже походило на то самое, ванильное, о котором я так мечтал. Робот попробовал его и сказал:

— Вот это нормально. Может, в следующий раз мне удастся его усовершенствовать, ведь теперь я понимаю, каким оно должно быть.

Но он почти ничего не съел и поставил тарелку на пол.

Я протянул руку и спросил, так и не дотронувшись до его руки:

— Скажи, в чем дело.

Казалось, он вздохнул.

— Так много всего, Уолли.

Внутри у меня похолодело.

— Например?

— Я не знаю, как доставить тебя домой.

— Ага.

— И еще я не могу понять, что произошло с цивилизацией моей планеты. Не знаю, куда они все подевались. И почему, тоже не знаю. — Он пододвинул ко мне вторую тарелку с мороженым: — Съешь.

— Хорошо.

Спустя какое-то время я спросил:

— Ты хоть знаешь, где мы находимся?

— Да. В моей галактике. В моем мире.

— Земля тоже в этой галактике?

— Думаю, что нет, Уолли.

— Ага.

Я доел мороженое. Робот убрал посуду. Двигался он, правда, очень медленно. Когда он вернулся, я уже встряхивал одеяло и устраивался на ночлег. Мне так хотелось, чтобы у меня была хоть какая-нибудь книга. Боже мой, я был согласен даже на «Зеленые дворцы» [11] или на «Лорда Джима» [12]. И даже на «Алый знак доблести» [13].

Робот остановился и посмотрел на меня; руки безжизненно болтались у него по бокам. Это не просто усталость. Я отбросил одеяло и позвал его прилечь рядом.

— Давай. Раз тебе теперь нужно есть, то, наверное, нужно и спать.

Он свернулся рядом со мной под одеялом. Вскоре стало тепло, а потом я, видимо, заснул.


Я проснулся, но глаза у меня еще были закрыты, и я плохо помнил, что видел во сне. Что-то из реальной жизни; скорее всего, что-то хорошее, иначе бы я точно помнил. А сейчас в груди какое-то теплое чувство, даже если спать в обнимку с подушкой, так тепло не будет. Ну и, конечно, эрекция, — правда, тут что-то не совсем как обычно.

О боже, я обнимаю робота.

Я попытался высвободить руку, спокойно, без паники. Интересно, что так щекочет кончик носа.

С трудом открыл глаза. Прямо перед моим лицом чья-то шея. Худощавая, с белой кожей, в обрамлении курчавых светлых волос. Длинные светлые волосы, заплетенные в длинные косы, которые аккуратно уложены вокруг головы…

Наверное, все мышцы у меня напряглись, как при хорошем столбняке. Я глубоко вздохнул, воздух так быстро проскочил по напряженной гортани, что из горла вырвался странный вскрик. Я мгновенно откатился в сторону, поднялся на руки и колени. Одеяло висело у меня на спине, а я так и стоял на четвереньках, выпучив глаза, и сердце бешено колотилось в груди.

Рядом со мной под одеялом, оказывается, лежала нагая девочка. Она повернулась лицом вверх, подняла голову, посмотрела на меня своими голубыми глазами и сказала уставшим и смущенным голосом: «Уолли…»

У меня изо рта опять вырвался странный звук — точно та кой же, какой испускает ошеломленный Джеки Глисон в каждой новой серии «Новобрачных», что-то вроде «хаммминахуммина…».

Девочка медленно села, скрестив ноги, и повернулась ко мне. Глаза ее прояснились, как всегда бывает, когда человек медленно пробуждается от сна. Бледная гладкая кожа, маленькие розовые соски на гладкой, ровной груди, курносый нос с россыпью веснушек, огромные, огромные голубые глаза и никакой одежды, кроме шпилек цвета латуни в волосах.

— Доброе утро, Уолли!

Я плюхнулся на пол. Проглотил комок в горле. По крайней мере попробовал.

— Трейси?

Девочка наклонила голову набок, улыбнулась, и вся комната наполнилась солнечным светом.

— Наверное, так, Уолли. Я та девочка, которая снилась тебе в снах.

— Мои… сны.

Странно. Обычно, когда во рту пересыхает, то пересыхает сразу, и человек замечает это уже потом, а мне сейчас казалось, что язык впитывает слюну, как сухая губка, — медленно и постепенно.

Девочка сказала:

— Да, Уолли.

Как же назывался тот рассказ? Кажется, Сильверберга. Точно помню на обложке цифру семь — седьмая подборка лучшего либо из «Гэлакси», либо из «НФ и фэнтези». Там еще телепат видит мысли людей, как целые предложения бегущей рекламы, соединенные специальными значками.

— Ты… читаешь мои мысли. — Без интонаций. Мне было не по себе.

Девочка поднялась на ноги, потянулась, как потягиваются все люди после сна. У нее еще по-девичьи узкие бедра, а между ног лишь немного светлых волос.

«Ей одиннадцать лет», — подумал я. Я вспомнил, что у большинства девочек груди начинали расти классе в седьмом.

Она заметила мой взгляд, улыбнулась и сказала:

— Ну да. Может, не совсем, как мне хочется. — Потом странно так на меня посмотрела. — А как, по-твоему, я научилась говорить по-английски? Думаешь, простое подражание твоей постоянной болтовне?

Я отвел глаза, щеки у меня пылали. Да. Именно так я и думал.

— Угу. Тебе мешает, что я все время разговариваю? — Я знаю, что это многих доставало, в том числе и моих родителей. Наверное, даже и Марри, хотя обычно он с удовольствием меня слушал.

Девочка сказала:

— Что ты, Уолли! Мне нравится с тобой разговаривать! — Глаза ее засветились. Я вдруг вспомнил, что настоящая Трейси именно так и говорила мне тогда. А эта Трейси (какой-то противный голос в мозгу напомнил мне, что это вовсе не Трейси, а робот) продолжала: — Со мной никогда не происходило ничего более прикольного!

Не происходило с Трейси? Или с роботом?

Я ответил:

— Со мной тоже. — И сел, подтянув колени к подбородку и сжав пятки. Черт побери, ушла бы эта эрекция! Туалет. Надо просто помочиться, вот и все.

Трейси… Нет! Боже мой. Робот! Его светло-голубые глаза неотрывно смотрели прямо мне в лицо, и в них читалось сочувствие. Девочка подошла ко мне, присела на колени, положила свою мягкую, теплую руку мне на колено и, нагнувшись, заглянула прямо в глаза.

Это он. Он, не она.

Мне трудно даже описать, как я струсил в этот момент.

Девочка сказала:

— Хочешь попробовать то, что тебе снилось во сне, Уолли? В твоих снах, правда, мало подробностей, но мне удалось добыть достаточно программного обеспечения на основе Х-хромосом и скопировать инстинктивные модели поведения из твоей генетической матрицы.

Я даже содрогнулся. Какой ужас. Запинаясь, я с трудом произнес:

— Но… ты же еще ребенок! — Настоящей Трейси, моей Трейси, сейчас шестнадцать лет, и она уже девушка. А эта… этот…

Девочка села на пятки. Вид у нее был очень грустный, так всегда выглядела настоящая Трейси — печальной и серьезной.

— Извини, Уолли. Я не знал, что это имеет значение.

На завтрак роботу удалось приготовить французские тосты. Даже желтые шарики сверху, — наверное, их можно назвать масло «Уолли». Правда, кленового сиропа не получилось, даже противного заменителя, который всегда ели мои сестры (они вечно сдирали все с телевизионных реклам, и этот сироп покупали только для того, чтобы подражать тому жуткому ролику).

Каждый раз, когда они это делали, я вспоминал, как менее десяти лет тому назад сам подражал за столом другому рекламному ролику. Но мое поведение меня почему-то не раздражало.

Робот принес мне тарелку прямо в ванную, я нежился в теплой воде.

— Смотри, Уолли. Скоро я научусь делать для тебя настоящий хлеб! — Потом она перелезла через край ванны и с улыбкой погрузилась в воду напротив меня.

— Ага. — Я взглянул на дымящиеся кусочки тостов с желтым маслом сверху. — Ты и себе приготовила?

Девочка взяла один тост, окунула его в масло и откусила.

— М-м-м-м…

После ванны мы вышли на улицу. Волосы у робота были такие чистые, это и понятно, они ведь совсем новые. Он настоял, чтобы я надел свои грязные носки и ботинки, хотя сам шел босиком. Я хотел было и одеться, но вещи мои все это время оставались на перилах крыльца и так задубели и выцвели, что я побоялся их надевать.

Я старался не смотреть на идущую рядом девочку.

— Куда направляемся, робот?

Она вдруг остановилась, повернулась ко мне, заглянула прямо в лицо, а глаза ее при этом стали еще больше и еще печальнее… нет, тоскливее? Наверное, так выглядела и Трейси, вовсе не печально и не серьезно, но я, одиннадцатилетний я, просто не разобрался в этом.

Она сказала:

— Мне было бы приятно, если бы ты называл меня Трейси.

Я был потрясен, в голове была только одна мысль: это ведь робот. Не девочка. Не Трейси. Трейси, моей Трейси, сейчас шестнадцать лет, и она живет где-то там на Земле, скорее всего в своем Техасе, а я… Тот второй голос, строгий, немного похожий на голос отца, шептал мне: «Это всего лишь робот». А если это всего лишь робот, то какая разница, если?… Я резко оборвал сам себя.

И сказал:

— Извини, Трейси.

Она улыбнулась. И день стал светлее.

— И куда же мы направляемся?

Она показала на купол музея, он был совсем недалеко, в самом центре города, там сходились в одну точку все улицы-лучи.

Когда мы зашли в музей, она подвела меня к большой сине-бело-красной галактике, висевшей прямо под куполом. Она смотрела вверх, запрокинув голову и уперев руки в бока. На секунду я задумался, откуда у нее заколки для волос. Наверное, тоже из моих снов, из моей памяти. Неужели они сделаны из гемоглобина моей крови? А почему они цвета латуни? Обычно такие заколки бывают стального цвета. Но заколки у Трейси действительно были цвета латуни. Может, в образце моей ткани оказались молекулы меди.

Трейси принялось что-то нажимать на панели управления, находившейся в самом низу. Галактика исчезла, вместо нее появилось бесформенное пятно света и тени, чем-то похожее на взрыв.

Она посмотрела на меня:

— Твоя культура только сейчас начинает постигать подобные космические объекты и называет их сверхскоплениями, Уолли. Это карта того мира, который ты называл Затерянной Империей.

У меня волосы зашевелились на голове, но… черт побери. Я знал, что существует телепатия. Может, поэтому мне было легче, чем кому-либо другому. Представляю, что бы было с моей матерью, осознай она, что кто-то может заглянуть в ее мысли.

Все выглядело не похожим ни на что на свете. Но если она знает, как это называется, то, значит, и у меня в голове где-то должно быть это название. Может, я читал об этом в «Сайентифик Американ» [14]. Я был так рад, что публичная библиотека округа Принца Уильяма всегда получала этот журнал.

— Он большой?

Она ответила:

— Около трехсот миллионов световых лет в поперечнике. — С одного боку в пятне загорелась яркая точка. — Это мы.

— А… Земля?

— Твоих знаний о структуре вашей галактики недостаточно, чтобы я могла определить.

— Ага. Извини.

Она улыбнулась, потом нажала на какую-то кнопку, и с другой стороны пятна засветилась еще одна точка.

— Там может находиться твоя местная группа. Примерно пять галактик отвечают твоим описаниям Млечного Пути, Андромеды, Треугольника и Магеллановых Облаков. Они приблизительно так же расположены, но твои представления об их размерах и местонахождении очень неточны.

— Извини.

— А рядом с этими галактиками есть еще примерно двадцать других; ваши астрономы, должно быть, знают о них.

— Но не я.

— Нет, Уолли.

— Но даже если это и есть Земля, мы не можем…

Она зажгла еще одну точку, на этот раз рубиново-красного цвета, в самом центре сверхскопления Затерянной Империи.

— Это исследовательская станция, она расположена в одном из главных образовательных учреждений Империи. Там можно попробовать разузнать… что возможно сделать.

— Но…

Она ответила:

— Если бы нам удалось достать космический корабль, мы бы долетели туда за несколько недель, Уолли.

Я неожиданно почувствовал себя очень странно.

— А… Земля?

Опять тоскливый взгляд.

— Если это действительно твоя местная группа, тогда и до нее ненамного дальше.

— А где еще может быть Земля?

— Уолли, ты прибыл сюда на автоматическом космическом зонде, как ты и сам догадался. Мы долгое время исследовали другие сверхскопления.

— Значит, Земля может быть где угодно? — По какой-то причине я почувствовал себя… даже не знаю, как это выразить. Свободно, беспечно, что ли?

Она сказала:

— Да.

— А что если она на обратной стороне Вселенной?

Она рассмеялась:

— Обратной стороны нет, Уолли.

— Ну, тогда очень-очень далеко. Ваши корабли летают так быстро.

— Если Земля где-то очень далеко, нам, возможно, не удастся найти ее вообще. Ты, похоже, даже не представляешь себе истинных размеров Вселенной.

— Один из ваших зондов нашел же ее.

— Да. Это вселяет надежду. У зондов тоже есть свои пределы дальности полета.

— Но космического корабля у нас все равно нет.

Тут она отвернулась от меня и посмотрела наверх сквозь купол музея в далекое зеленое небо:

— Я не знаю, куда подевались все, не знаю почему, но система связи работает отлично. Мне удалось активировать узлы, находившиеся в режиме ожидания, удалось ввести код программы и необходимые данные. Нам скоро должны прислать корабль.

Она снова взглянула на меня и рассмеялась, — наверное, выражение лица у меня было крайне глупым.


Пустой мир с темно-зеленым небосводом остался в прошлом, я уже никогда туда не вернусь. Мы с Трейси теперь жили у журчащего ручья в лесу светло-оранжевого споума. Над светло-оранжевым пейзажем протянулись широкие полосы голубого бархатистого гиперпространства. Динозавров тут не было. Мне даже в какой-то степени их недоставало. Зато по воздуху летали то ли бабочки, то ли летучие мыши серебристо-красного цвета, они садились на светло-оранжевые деревья; а по светло-оранжевой траве ползали то ли мыши, то ли пауки, кругом был слышен их шелест.

Все здесь было маленьким, нежным, неопасным.

Когда мы прибыли сюда, то спокойно вышли за пределы космопорта для летающих тарелок — здесь не было никакого заграждения из колючей проволоки. Тем временем зеленая планета все удалялась и наконец совсем исчезла из виду. Кругом было одно лишь звездное небо, и Трейси сказала:

— Слушай, Уолли, ты опять-таки все перепутал. Тринтун — это название планеты, а жители называли себя просто тринтами.

— Ты уверена?

Она улыбнулась:

— В твоей долговременной памяти то же самое, а вот в кратковременной произошла путаница. Но я, конечно, не могу гарантировать, что в книжке все было именно так.

— Ага.

Она подвела меня к длинному низкому зданию, похожему на склад, там мы забрали волшебные игрушки и ушли в лес. Тем временем космический корабль летел все дальше и дальше, в верхние окна было видно голубое небо, так контрастировавшее с окружавшим нас пейзажем. Наконец мы вышли на луг, заросший оранжевой травой и редкими оранжевыми деревьями — маленькими, узловатыми, как дикие яблоньки; на них даже висели небольшие плоды оранжевого цвета. Еще в траве попадались красновато-желтые цветы, а ручей с журчанием омывал круглые коричневые камешки.

Мы установили палатку, расстелили одеяло для пикника. Оказалось, что Трейси среди волшебных игрушек прихватила термосумку с горячими гамбургерами, от них исходил такой аппетитный запах, что у меня слюнки потекли.

Я потрогал один гамбургер, он был как раз таким, как надо.

— Что это такое?

Трейси ответила:

— Не знаю. Химический состав соответствует нашим телам.

При ближайшем рассмотрении оказалось, что это вовсе не гамбургеры. Круглые, хорошо прожаренные кусочки хлеба. Я надкусил один.

— У-у-ух.

В глазах Трейси мелькнула тревога.

— Невкусно?

Я откусил еще и поморщился.

— Ужас. Разве можно мешать горчицу с корицей?

Она улыбнулась.

— Но даже это тебя не останавливает.

— Нет. — Я доел первый «гамбургер» и принялся за второй. — А сосиски этот аппарат делать умеет?

— Наверное.

Сосиски с булочками. Замечательно. В какой книжке я вычитал выражение societe anonyme d’hippophage [15]. Я встряхнул головой, чтобы отделаться от дурацких мыслей. Если это возможно. Боже. По крайней мере, я больше не ем Уолли. Уже одно это хорошо.

— Кто жил здесь, Трейси? В этом оранжевом мире?

— Здесь никто никогда не жил, в споумах вообще не живут, Уолли. Они нужны были для автоматизированной транспортировки. Я думаю, что в них просто разрослись экологические образцы. Споумы уже так давно предоставлены сами себе.

— Как давно?

Задумчивый взгляд.

— Ну, со времени первого полета к звездам до момента моего производства прошло около миллиарда ваших лет.

Во рту снова пересохло — уже знакомое чувство.

— Я не то имел в виду.

Она сказала:

— Судя по астрономическим данным, большую часть этого времени я провела в латентном сне. Может, сто миллионов лет.

— Значит, еще до конца мелового периода и тех страшных событий, из-за которых вымерли динозавры? — Теперь понятно, откуда в автоматических споумах эти животные. Помнится, некоторые ученые выдвигали разные теории о сверхновой звезде.

— Не думаю, что тут была какая-либо связь, — сказала она. — Где бы ни находилась Земля, она должна быть за пределами… на нее не распространилось то, от чего погибли или исчезли все. — В ее кукольных фарфоровых глазах появилось задумчивое выражение, но тут же исчезло.

— И ты не знаешь, из-за чего наступил конец Затерянной Империи?

— Нет, пока не знаю. Но, похоже, исчез лишь органический разум.

— Мне трудно в это поверить. — Я обвел рукой окружавший нас пейзаж. — Все это, все то, что я видел на планетах, существовало и сохранялось без всякого присмотра на протяжении сотни миллионов лет, а может, и больше того.

Она снова улыбнулась:

— Нельзя говорить «без присмотра», Уолли. Без присмотра людей — это да.

— Ну да.

Я лег на спину и взглянул на небо, голубое гипернебо. Интересно, что ждет меня? Что будет, если нам все же удастся найти Землю? Что тогда? Просто так вот отправлюсь домой? Я пытался представить себе, как снова окажусь в долине Дорво, — вот так, с голой задницей, держа за руку обнаженную девочку. Привет, мама! Извини, я опоздал! Смотри, что я зато нашел!

— Уолли, у тебя снова эрекция, — сказала Трейси.

Я перекатился на бок, лицом к ручью и деревьям, прижал колени к животу.

— Извини.

Она ответила:

— Слушай, я понимаю, что мы не можем сделать того, о чем ты мечтал во сне. Мы рискуем разрушить это незрелое тело. Но я бы могла тебе помочь, я видела, как ты это делаешь.

Я подумал: «А что если мы разрушим меня?»

Через какое-то время она осторожно дотронулась рукой до моей спины.

Я вздрогнул. Она сказала:

— Я вырасту, ты ведь знаешь. Это тело настоящее, все сделано с помощью твоего генома.

Я ответил:

— Тебе одиннадцать лет, Трейси. Пока ты вырастешь, пройдет немало времени.

— Я созрею для нормального полового акта через год-полтора. Если, конечно, ты не против подождать.

Я посмотрел на нее через плечо:

— Не могу поверить, что обсуждаю такие вопросы с маленькой девочкой.

Она тихо ответила:

— Я не маленькая девочка, Уолли. Я робот, ты не забыл?

Я отвернулся. Она ведь сама просила, чтобы я называл ее Трейси, не робот.

Она снова по-девичьи вздохнула:

— Мне трудно понять, что хорошо, что плохо, Уолли. Твои воспоминания о реальной жизни перемежаются тем, что ты читал в своих бесчисленных книжках. Похоже, и ваша цивилизация запуталась, не может отличить мечту от реальности.

Я расхохотался.


К полному разочарованию Трейси, Главная планета оказалась в руинах. Причем каких!

Руины, настоящие развалины обычно почти сравниваются с землей. Это знает любой американский мальчишка 60-х годов. Мы часто спорили на эту тему с Марри, когда пытались писать собственные рассказы о нашей Венере. Марри все время настаивал, что развалины должны напоминать Помпеи или Колизей, как их описывают в книгах и показывают в кино или по телевизору. Как затерянные африканские города, описанные Берроузом, или Кораад на Барсуме. Марри просто никогда не видел настоящие развалины, он ведь мало путешествовал, всю жизнь прожил в Нью-Йорке и пригородах Вашингтона. А я жил на Юго-Западе, родители возили меня в Меса Верде, в каньон Чако [16].

Руины оставленных городов, которые в течение веков подвергаются воздействию непогоды, отличаются от охраняемых руин типа Колизея или тех, которые несколько тысячелетий оставались под слоем вулканического пепла. Берроуз в 1890 году служил в армии на Юго-Западе. Почему же он этого не знал?

Небоскребы Главной планеты выглядели теперь простыми обрубками. Сохранились в основном лишь фундаменты. Стены разрушены. Везде какая-то дымка.

Мы стояли рядом с нашей летающей тарелкой. Трейси сказала:

— Что бы ни произошло, произошло оно здесь. И потому не осталось ничего и никого, кто поддерживал бы жизнь.

Поддерживал бы жизнь, подумал я, и ждал бы возвращения хозяев.


Спустя несколько дней мы оказались на «подстанции» (термин Трейси) невдалеке от Главной планеты. Таких станций множество, и разбросаны они по всем просторам Затерянной Империи. Из окна летающей тарелки станция была похожа на небольшую луну голубого цвета, даже планетой-то ее трудно было назвать, такая маленькая голубая луна, окруженная призрачным белым сиянием. Я пристально всматривался, но ничего рядом с ней не заметил. Ни солнца, никакой особо яркой звезды, никакого газового гиганта, вокруг которого она могла вращаться по орбите, вообще ничего.

На земле… нет, какая земля. Кругом один огромный город, но здания построены вроде как из листового металла — олова, меди, цинка, разноцветного анодированного алюминия; мостовые вымощены листами золотистого цвета — все из металла, кроме неба.

Я стоял под навесом тарелки и смотрел на черное небо, в котором было так много звезд, что они освещали все вокруг.

Время от времени по небу пролетал метеор, а за ним тянулся желтый хвост.

— Где мы, черт побери? — Впечатление было такое, что за каждой звездой прячется какая-то бесформенная масса, а когда я смотрел на них, то видел лишь полоски света, которые тут же исчезали.

Трейси положила свою прохладную руку мне на спину, у меня даже мурашки пробежали по коже.

— Мы находимся в нестандартной галактике. Здесь много звездной пыли. Туманности. И множество по-настоящему молодых звезд.

Как Магеллановы Облака. Я… ох…

— А эта галактика была здесь сто миллионов лет тому назад?

— Да. Эти галактики быстро развиваются и существуют не очень долго, но все же они не эфемерны. Они не похожи на обычные, заселенные планеты. Мы использовали эти галактики как центры добычи ресурсов. Промышленные комплексы.

Мы. Моя маленькая Трейси. Инопланетянка.

Она продолжала:

— У меня много дел, Уолли. Может, сходишь сам все посмотришь? Я потом найду тебя.

— Угу… — Я внезапно вздрогнул и обернулся, чтобы посмотреть на нашу тарелку. Она улыбнулась.

— Я не отпущу ее, Уолли. — Она похлопала меня по руке, потом повернулась и быстро исчезла в сумерках.

Все посмотреть. А что здесь смотреть? Я тронулся с места, но достопримечательностей никаких не заметил. Металлические здания. Нет, даже не это главное. Все это похоже на внутренний механизм какой-то огромной машины. Или старый телевизор. Только нет вакуумных трубок. Словно я поднял капот машины, заглянул внутрь, а что искать — не знаю.

Я вспомнил, что всегда недолюбливал мальчишек, которые хорошо разбирались в машинах. Я не мог принять того, в чем сам разобраться не мог. Отец не разрешал мне помогать ему, когда чинил нашу машину. Он вечно называл меня кретином или тупицей. Говорил, что я либо что-нибудь сломаю, либо поранюсь. Когда я скучал по отцу, то о таких вещах обычно не вспоминал.

На меня всегда все сердились по тому или иному поводу.

Впереди я увидел нечто похожее на озеро. Нет, скорее на бассейн. Круглый, с прохладной, свежей водой, а вокруг гладкий, немного наклонный берег. Жаль, что нет травы, здесь все будто затянуто каким-то атласным одеялом. На нем очень приятно сидеть голышом.

Но вообще-то тут прохладно без одежды.

Я вернулся к тарелке, достал одно из одеял, которые мы захватили из споума, потом снова пошел к бассейну, завернулся в одеяло и сел, осматривая город-эрзац. Я вспомнил, что отец Марри учил в колледже французский, а мой отец — немецкий, поэтому я всегда говорил «эрзац», а Марри — «фо» [17].

А если бы я мог выбрать кого-то себе в спутники? Кого бы я взял?

Марри? Хочу ли я, чтобы тут со мной оказался Марри? Он был моим лучшим другом начиная со второго класса, а правильнее сказать, у меня вообще не было больше друзей. Помню, за день до моего исчезновения я наткнулся на Марри в школьном коридоре. С ним вместе стоял Ларри, они что-то горячо обсуждали, а увидев меня, замолчали. Ларри улыбнулся, и глаза Марри выражали уже хорошо мне известное презрение.

Что такого я сделал, Марри?

Чем больше я смотрел в небо, тем лучше начинал различать очертания скоплений за звездами. Надо было просто не смотреть прямо на них, делать вид, что рассматриваешь что-то другое, но при этом удерживать внимание краешками глаз, следить боковым зрением, и тогда вроде бы ниоткуда появлялись тусклые, бледные световые пятна и формы.

Если бы тут со мной был Марри, он наверняка прочитал бы мне лекцию о боковом зрении. При этом вид у него был бы самый восторженный, он никогда не упускал случая продемонстрировать свою крутизну, показать, что он умнее и лучше меня во всем.

Я почувствовал резь в глазах и потому отбросил все волновавшие меня вопросы. Я точно знал, что не хочу, чтобы рядом со мной сейчас был хоть кто-нибудь. Интересно — почему?

Над головой небо прорезали три ярко-желтых следа от метеоров, они летели рядом друг с другом. Похоже на след от кошачьих когтей, только уж слишком длинный.

Наверное, потом я заснул.


Очнулся я, так и не поняв, спал или нет, потому что небо оставалось здесь неизменным. Темнота, звезды и неясные формы за ними. Неожиданно я заметил, что на краю бассейна стоит маленькая девочка и смотрит прямо на меня.

— Трейси?

Она подошла ко мне по атласному покрытию, теперь я мог разглядеть ее в свете звезд — огромные глаза, мягкое и прекрасное лицо. Что было бы, если бы ты не уехала тогда, пять лет тому назад? Ничего. Твоя мама обнаружила бы, что мы встречаемся, переговорила бы с моей матерью, и нам запретили бы видеться — «на всякий случай». Мальчики и девочки в этом возрасте не должны проводить так много времени вместе.

Но что-то с ней не так.

Я спросил:

— С тобой все в порядке? У тебя нездоровый вид.

Она опустилась на колени рядом со мной, я заметил, что кожа ее блестит от пота.

— Что случилось?

Она ответила:

— Все будет в порядке. Мне пришлось еще кое-что в себе изменить, раз уж я оказалась здесь. Технические возможности здесь гораздо шире, чем на Зеленой планете. — Она дрожала.

— Ох, Трейси… — Я притянул ее к себе и закутал в свое одеяло. Она была горячая и вся какая-то вялая, обмякшая; но это был не жар — такое впечатление, что внутри у нее что-то нагревалось, от этого она и потела, а ночь вокруг казалась холодной.

Когда мне было лет пять, мой дед (который и умер-то в состоянии алкогольного опьянения) дал мне выпить стакан виски. Он еще очень смеялся, когда я спокойно все проглотил и даже не поперхнулся. Но потом я вот так же потел. Помню, мать тогда совсем с цепи сорвалась, она так ругала деда, как никогда раньше, но сделать ничего не могла. Я просто заснул тогда, а на следующий день проснулся, ощущая себя как шарик, надутый гелием и готовый вот-вот взлететь.

Она прижалась ко мне, обхватила руками мою грудь; ее пот стекал по моей коже, и я тоже начал дрожать.

— Все будет хорошо. Правда, — чуть слышно прошептала она. Ну и ладно.

Она сказала:

— Я нашла Землю.

Я неожиданно испугался:

— Хм-м-м…

Она продолжала:

— На самом деле не так уж и далеко. Не больше двухсот миллионов парсеков. На другой стороне следующего сверхскопления.

— И сколько времени нужно, чтобы туда добраться?

Я почувствовал, как ее лицо, прижатое к моей груди, изменило форму. Улыбается?

Она ответила:

— Это зависит от многих факторов.

— Например?

Она слегка сжала меня и задрожала еще больше:

— Ну, ты долетел до Зеленой планеты всего за несколько недель, поэтому и назад можно будет добраться почти так же быстро.

Черт побери. Мать. Школа. Марри.

И как же я смогу им объяснить, где я был все это время или кто такая эта маленькая девочка? Меня охватила волна ужаса. Когда я сойду на землю в долине Дорво, Трейси, моя Трейси, — а теперь она действительно моя Трейси, — вернется на тарелку и улетит?

Я услышал щелчок, а потом ее голос:

— Но на сверхдвигатели оказывает воздействие теория относительности, Уолли.

Я подумал о возвращении домой — вот я в своей старой задубевшей одежде появляюсь на пороге материнского дома на площади Стэггс. Наверное, уже март 1967 года? «Аполлон-1» уже, видимо, улетел. И еще мне придется второй год учится в одиннадцатом классе.

Ну и ладно. Марри все равно с ума сойдет от зависти.

Тут я спросил:

— Ну и что?

Еще щелчки.

— С тех пор как ты оставил Землю, прошло двадцать три года, Уолли. — Опять щелчки. — Часть времени затрачена на небольшие перелеты и остановки на планетах. — Еще щелчки. — Если я отвезу тебя прямиком домой, на это уйдет еще двадцать лет. — Щелчки. — А по космическому времени всего три недели.

Тут она принялась сильно дрожать, я только теперь понял, что это за щелчки: она так дрожала, что стучала зубами.

— Боже мой, ты больна!

Пот с нее лил ручьем, у меня вся грудь и живот были залиты ее потом, он стекал даже на атласное покрытие. Она сказала:

— Прижми меня покрепче, Уолли. Утром со мной все будет в порядке. Обещаю.

Я крепко завернул ее и себя в одеяло, стало теплее. Я так и сидел, уставившись в небо, а Трейси дрожала и стучала зубами, что-то шептала сама себе, иногда я даже различал отдельные слова, иногда мне казалось, что она говорит на каком-то иностранном языке.

Двадцать три года. 1989? А потом еще двадцать?

Высоко в небе медленно двигались звезды, старые садились, новые поднимались. Так я немного разобрался в направлении оси голубой луны. Метеоры сгорали в атмосфере — то один, то сразу два или три. Потом я вгляделся внимательнее и обнаружил источник дождя метеоритов. Туда, подумал я, и мы должны будем двигаться в межзвездном пространстве.

Один раз из ниоткуда появилось нечто, похожее на розовую луну Боунстелл, — сначала просто точка на небе, которая быстро разрослась в рябой шар, а потом снова исчезла.

Прошло немало времени, и Трейси понемногу успокоилась, перестала дрожать. Я решил, что кризис прошел. Я долго держался, но, несмотря на свое решение не спать до утра, охранять Трейси и помогать ей, я все же заснул.

Когда я проснулся, вокруг, конечно, было темно.

Я лежал на боку, а надо мной было звездное небо. Я обнимал Трейси, она прижалась спиной к моей груди, а я уткнулся лицом в ее затылок. Волосы, которые давно уже расплелись, щекотали мне нос. Пот уже не тек с нее ручьем, но волосы были какими-то жирными и пахли странно. Вначале они были совсем другими.

У меня, как всегда, была эрекция, даже сильнее обычного.

Жара у нее не было.

Кожа была прохладной и не потной, но и не сухой. Словно смазана маслом. Жирная, как и волосы.

И очень прохладная. Настолько прохладная, что…

Я почувствовал, как сердце колотится в груди.

О боже.

Какая-то она странная стала, словно поправилась, что ли. Стала мягче. Я…

Я протянул руку к ее груди, чтобы послушать, бьется ли сердце. У меня дыхание перехватило, я пытался подавить все мысли, но вот же — я так и знал. Что же мне теперь делать?

Она зашевелилась, глубоко вздохнула, а я замер. Она еще раз вздохнула, потянулась, потом снова свернулась клубочком, коснулась моей руки грудью.

Я прошептал:

— Трейси…

Голос у нее был хриплый, будто она очень сильно устала.

— Вот, Уолли.

Я прижал руку к ее груди и подумал: «Погоди, погоди немного…»

Она перевернулась, перевернулась на спину, посмотрела мне в глаза, ее собственные глаза блестели в свете звезд, зубы белой полоской выделялись в темноте.

— Ускоренное созревание. Да, я знаю, я еще не совсем выросла. Я не могу за одну ночь набрать такую массу тела, но приборы быстро сообразили, как сократить процесс.

Она взяла мою руку, стянула ее с груди и положила себе между ног, туда, где было так горячо и влажно.

— Теперь отступать некуда, Уолли.

Как ни странно, но я прекрасно знал, что нужно делать.

Мы по-прежнему сидели, обнявшись, у озера под звездным небом, но потом я так проголодался, что у меня даже закружилась голова. Я попробовал прилечь, но это не помогло. Идти назад к тарелке оказалось непросто — не потому, что трудно было уйти с волшебного берега, а потому, что Трейси тесно прижималась ко мне, и я постоянно спотыкался.

Наконец мы решили идти, просто держась за руки. Я не мог сдержать улыбки. Мне казалось, что я лечу по воздуху. Все по-другому. По-другому. Так…

Я сказал:

— Теперь я ощущаю себя взрослым! Интересно, почему от одного совокупления все чувства так меняются?

Трейси рассмеялась, потом остановилась и посмотрела на меня снизу вверх, взяла обе мои руки в свои:

— Ну не совсем одного…

Наверное, она была права.

— Ты все еще хочешь домой?

Улыбка исчезла с моего лица, меня словно выключили.

— Уолли?

Я ответил:

— Если только вы не изобрели путешествие во времени, моего дома уже нет. Мне трудно представить, какой станет Земля в две тысячи девятом году. Может, там уже прошла атомная война.

Помню, в восьмом классе я пробовал написать рассказ, я назвал его «Разрыв бомбы». Действие происходило в далеком будущем — в тысяча девятьсот восемьдесят первом году. Я примерно знал, сколько атомного оружия было в Америке в тысяча девятьсот шестьдесят третьем году, и попытался экстраполировать это число на два десятилетия в будущее — получилось что-то около тридцати тысяч боеголовок. О'кей. Пусть и у русских будет то же количество. И я попытался описать войну, во время которой в один день разорвется шестьдесят тысяч водородных бомб.

Я не смог написать рассказ, но представил себе, каковы будут последствия такой войны.

Трейси ответила:

— Ты прочел столько книг, а все же не можешь представить себе две тысячи девятый год. К чему тогда книги?

— Не знаю.

Она продолжала:

— Если домой к тебе мы не полетим, то что будем делать?

Я провел рукой по ее обнаженной спине, однако то ли она была слишком невысокой, то ли у меня руки слишком короткими, но я не смог ухватить ее за мягкое место.

Она хихикнула:

— Если ты ни о чем другом и думать не можешь, значит, этим и будем заниматься.

— Я согласен.

Она сжала мою руку.

— Рано или поздно тебе это надоест, Уолли.

— Невозможно.

— Ну, тогда пошли. Когда-нибудь позже что-нибудь придумаем.

Всю дорогу назад к тарелке я думал о своем.

— Трейси? — Она посмотрела на меня. — А тебе удалось узнать, что стало с твоим народом?

На секунду она отвела глаза.

— Я никогда не была «народом», Уолли.

Мне стало не по себе — зачем я ей напомнил?

— Но теперь ты человек.

Она улыбнулась — мне всегда хотелось, чтобы именно так улыбалась та, первая Трейси.

— Да. Благодаря тебе.

— Мне?

Она ответила:

— Кое-что мне удалось узнать, Уолли. Я ведь говорила тебе, что сверхдвигатели восприимчивы к растяжению времени.

Я кивнул.

— Так вот, граждане Империи жили достаточно долго по сравнению с людьми, в основном благодаря усовершенствованию медицины, но и они не были бессмертны. В каком-то смысле Вселенная была им неподвластна — ведь и для землян многие звезды недостижимы.

Верно. «Аполлон-Сатурн» долетит до Луны через десять лет, до Марса к 1984 году, к концу столетия до лун Юпитера. Но до звезд? Никогда.

Тут передо мной предстала другая картинка Земли в 2009 году. Хорошая. Не разорванная десятками тысяч атомных взрывов планета. Вот Марри, например, мог стать первым человеком, высадившимся на Марс, ведь он так и хотел. Марри тридцать с небольшим лет, и он на Марсе. Вот я возвращаюсь домой, а он готовит новую экспедицию — на Сатурн.

Ревность?

Нет. Я же держу за руку Трейси.

Она сказала:

— Я думаю, они разрабатывали новый тип космических двигателей, которые могли бы переносить корабли мгновенно, чтобы в любой момент времени попадать в любую точку пространства.

Какую же, к черту, книгу я читал, в которой было такое мгновенное радио? «Мир Роканнона»?

— Доказательств моей теории немного, но похоже, что все процессы прекратились после того, как они включили одну из опытных установок.

— И?… Куда они делись?

Глаза ее затуманились.

— Не знаю, Уолли. Может, они улетели к точке Омега.

Я молчал, она тоже. Я решил больше не расспрашивать. Спустя какое-то время мы поднялись по трапу на борт и от правились в сторону нашего споума.

Путешествия.

Путешествия и секс.

Мы так много занимались сексом, что я спокойно мог бы по терять еще двадцать фунтов и превратиться в поджарого рок-певца, но Трейси настаивала на том, что ей нужно есть, чтобы расти. Я бы не возражал, если бы она осталась прежнего роста (четыре фута девять дюймов), но ведь несправедливо не давать ей вырасти; а когда она ела, что оставалось делать мне? Я тоже ел.

В конце концов мы отправились в мир, который Трейси обнаружила в одном из электронных информационных узлов.

Мне они казались чуть ли не волшебными, но она умела с ними обращаться. Она сказала, что там будет интересно нам обоим. И правда: планета-музей, главная достопримечательность Затерянной Империи. Смитсоновский институт [18], музей Гуггенхейма [19], Лувр, все музеи, какие только можно себе представить, в одном.

Как можно рассказать об истории цивилизации, которой миллиард лет? Миллиард лет, сто миллиардов галактик — и все это сосредоточено в одной точке.

Я стоял в зале, который по площади был больше, чем Пентагон; здесь подробно рассказывалось о развитии нетехнологической расы разумных существ, внешне напоминавших устриц без раковины, — склизкие сероватые существа, которые сто тысяч лет занимались оттачиванием особого вида искусства, чьи произведения были, на мой взгляд, похожи лишь на кипящий свиной жир.

Меня постоянно мучила одна мысль — в книжках все неправильно. В них все инопланетяне похожи на китайцев или на индусов, только одеты в дурацкие резиновые костюмы и делают вид, что они такие необычные и такие замечательные. Даже в самых лучших книгах… Говорящие медведи из детских сказок. Марионетки? Помню, раньше мне все это даже нравилось. Разумные коровы и огромные двуногие кошки расширяли круг друзей.

Мы с Трейси бродили по залам музея, занимались сексом, ели. В один прекрасный день мы оказались в пещере, где к своду были подвешены межзвездные боевые корабли — около десяти тысяч. Они ощерились дулами своих орудий, пушками и лучевыми огнеметами.

Автоматический гид сообщил нам название — флот чукамагов; наверное, по просьбе Трейси, он изобрел слово, которое я бы смог воспроизвести. Их задел фронт волны расширяющейся Империи, а так как они были воинственной цивилизацией, то решили постоять за себя и объявили войну. Местная полиция, если их можно так назвать, насильно завела весь флот сюда, заставила экипажи покинуть свои корабли и отправила их общественным транспортом на родные планеты.

Мы лежали на полу на разостланном одеяле, усталые, все еще потные, а перед нами висел звездный боевой корабль примерно с километр длиной. Я даже в кино такого никогда не видывал.

Взгляни только на эту штуковину! Тут можно написать целый роман!

Черт, может, кто-то уже и придумал нечто подобное.

Может, написал роман и опубликовал, просто я его пропустил.

А может…

Я повернулся на бок, взглянул на Трейси и улыбнулся.

Я видел, что она ждет, чтобы я снова залез на нее, но я лишь сказал:

— Слушай, у меня есть идея! Скажи, что ты думаешь о…


Автопилот остановил наш корабль неподалеку от орбиты Юпитера, как мы и рассчитывали. Чтобы привлечь наше внимание, он проиграл негромкую мелодию. Но мы и так уже закончили, поднялись с пола, вытерлись одеялом и сели голышом в прекрасные кожаные кресла, которыми так гордились чукамаги.

Не совсем удобно, особенно если учесть, что член у меня все время проваливался в углубление, которое чукамаги сделали специально для своих бобровых хвостов, но ничего.

— Давай посмотрим, что там у нас.

Я наблюдал, как автопилот нашел Землю с помощью телескопических приборов — на наших экранах появился покрытый инеем бело-голубой шар. Хм-м-м. Не совсем, как я представлял. Наверное, когда я улетал, я плохо его разглядел, поэтому теперь ожидал увидеть континенты, как на глобусе, а вместо этого вижу какие-то бело-голубые полоски и небольшие светло-коричневые пятна. А что это там светится? Антарктида?

Я сказал:

— Надеюсь, до атомной войны не дошло.

Трейси ответила:

— Не так-то часто встречаешь подобное. Насколько мне известна ранняя история Затерянной Империи, на миллион цивилизаций с трудом найдется одна такая, которая сама себя взрывает. Чаще случаются экологические кризисы.

Какие такие кризисы? Как можно стереть с лица Вселенной целую межгалактическую цивилизацию? Нет, она говорит о другом. Она не рассказывает, что такое точка Омега, почему она притянула к себе лишь органические формы жизни, способные ощущать, а роботов оставила на месте. Ладно, оставим это на потом. Может, расскажет, а может, и нет.

Я проверил электромагнитный спектр. Со стороны Земли много шумов — этого и следовало ожидать. Можно послушать.

— Боже мой!

Трейси склонила голову набок, а на экране появилось изображение двух моряков.

— Узнаешь?

— Да. Не думал только, что «Остров Джиллигана» будут показывать и спустя полвека.

— Но говорят они не на твоем языке.

— Наверное, фильм дублирован на арабский или японский. Я проверил всю Солнечную систему…

— Почти пусто. Пара спутников у Юпитера и Сатурна. Черт побери, я был уверен, что они уже устроили большую базу на Марсе.

Никаких сигналов с Луны. А как же лунные станции? Что, черт побери…

На одной из близких к Земле орбит была небольшая станция, похожая на детскую оловянную игрушку. Никакого управления. Никакого вращения. Никакой искусственной гравитации. Но зато меня потряс пришвартованный с одного из ее боков большой корабль с треугольными крыльями.

— По крайней мере доросли до настоящих космических кораблей!

Трейси ответила:

— Приборы дальнего сканирования говорят, что на борту одиннадцать человек.

Одиннадцать. Даже у Фон Брауна в его кораблях 1950 года было всего семь человек.

— А сколько человек на станции?

— Всего одиннадцать — на станции и на корабле. — Она внимательнее всмотрелась в данные сканирующих приборов и сказала: — Кажется, станция рассчитана на одновременный прием трех человек. Вон та маленькая штука с солнечной батареей, наверное, спасательная капсула.

Я посмотрел, но ничего не увидел. Меньше «Аполлона», больше «Джемини». Чем-то похожа на «Восход» с двумя блоками возвращения; все затянуто чем-то зеленым.

Я откинулся в кресле пилота и сказал:

— Черт побери, ничего не понять! Может, у них там уже закончилась атомная война, а этим удалось спастись?

Трейси улыбнулась:

— Ты несправедлив к ним.

Теперь, когда она стала взрослой, она научилась проявлять характер. Хотя с точки зрения секса так было намного удобнее: она была теперь ростом пять футов восемь дюймов, а я шесть футов.

Она спросила:

— Ну что, мы готовы?

Я печально взглянул на старушку Землю, вспомнил о Марри — что-то он там теперь делает, шестидесятилетний старичок? Потом сказал:

— Давай. — Побыстрее закончить бы и заняться чем-нибудь более интересным.

Я послал сигнал, и основные силы флота вынырнули из гиперпространства — управляемые роботы боевые корабли волна за волной. Через несколько минут экраны радаров словно с ума сойдут.

И после этого на всех экранах телевизоров и кинотеатров, на всех аудиокассетах, во всех книгах, журналах, газетах, на всех рекламных щитах, на всех придорожных знаках, где обычно указывают предел скорости и направление движения, на всех бутылочных наклейках, на всех коробках с сухими завтраками, на всех волшебных вещах, о которых поведала мне Трейси, — маленьких экранах электронных калькуляторов (!), блестящих маленьких штучках, называемых компакт-дисками, которые пришли на смену нашим старым долгоиграющим пластинкам, на каждой странице каждого браузера (понятия не имею, что это такое, но Трейси говорит, что это связано с какой-то штукой под названием «Интернет») — так вот, по всему миру, кругом и везде появилось яростное лицо Бога и его слова:

«Смотрите! Я накажу каждого за то, что он сделал, и за то, чего не смог сделать».

На секунду я представил себе выражение лица Марри, еще успел подумать, помнит ли он меня вообще. А потом мы принялись за работу.

Семя человечества было отправлено в триллионы миров Затерянной Империи: одну семью сюда, общину туда, в одно место целую нацию, в другое население небольшого городка, кое-куда просто мужчину или женщину по одиночке. И каждый остался наедине со своими мыслями: «За что мне это наказание?», «За что мне эта награда?»

Прошло много-много времени, прежде чем они поняли, что произошло; и еще больше воды утекло, прежде чем они начали разыскивать друг друга.

Но это, малыш Адам, уже другая сказка.