"Ботфорты капитана Штормштиля" - читать интересную книгу автора (Астахов Евгений Евгеньевич)

Глава 2. Бобоська, Скорпион и Сушеный Логарифм

Тошка познакомился с Бобоськой в Старой гавани совершенно случайно. Как-то раз его окликнул коренастый черноглазый паренек в тельняшке.

— Эй, слушай, к#243;рма у тебя есть?

Говорить «наживка» или «насадка» в Старой гавани считалось неприличным. Право хождения имело одно слово: «к#243;рма». Под ним подразумевалось все: и креветки, и морские черви, и нарезанная полосками хамса, и мясо мидий.

— Есть, — ответил Тошка и протянул пареньку горсть уснувших креветок.

Через полчаса тот попросил закурить.

— Я не курю. — Тошка, как бы сожалея, развел руками.

— Мама не позволяет?

— Да нет. Не хочется.

А мне хочется. — Бобоська сплюнул в воду. — Ерго не дасг. И просить не стоит. Не даст. — Он замолчал, подергал леску, пытаясь отогнать от крючка настырную морскую собачку — небольшую темно-серую рыбешку, прожорливую и несъедобную.

— У тебя, может, есть копеек тридцать, а?

— У меня рубль мелочью, — ответил Тошка. — Тебе нужно?

— Дай, папирос купить. Я рыбу продам, верну.

— Пустяки! — Тошка вынул из кармана гривенники и медь. Протянул Бобоське.

— Это ты выручил! По-моряцки. Подержи-ка мою леску, пока я смотаюсь за куревом...

Потом они встречались в Старой гавани почти каждый день. Здесь, под настилами причалов, было не так жарко. К тому же всегда хорошо брались ставридка и кефаль. А однажды подошла стайка длинных, похожих на змей рыб. Они плыли у самой поверхности, неторопливые, с длинными зубатыми рыльцами.

— Игла! — прошептал Бобоська. — Скусывай грузила, режь хамсу! Быстрей, уйдут ведь!

Он первым нацепил на крючок серебристую ленточку. Осторожно бросил в воду, потянул на себя. Ближайшая игла лениво повела узкой головкой. Тошка не дыша следил за этой странной на вид рыбой. Вот она шевельнула плавниками и вдруг, словно стрела, рванулась вперед. Р-р-раз! Бобоська подсек и уже через секунду, зажав иглу в руке, вынимал крючок из ее усеянной мелкими зубами пасти.

— Как у крокодила!..

— Игла подошла? — спросил Ерго с берега. — Хорошая рыба. Если шуметь не будете, много поймаете. Вы ей к#243;рма бросьте. Стая остановится, дальше не пойдет.

...Однажды Бобоська пришел в Старую гавань под вечер. Тошка уже кончил ловить и, смотав леску, нанизывал пойманную рыбу на проволоку.

— Чего не ловил сегодня? — спросил Тошка.

— Отловился, — нехотя ответил Бобоська. — С завтрашнего дня работать буду. В красильне, у Серапиона. Тетка уже договорилась с ним.

— А как же школа?

— Чего школа? Семилетка есть — и хватит...

Бобоська жил у тетки, в маленьком домике, неподалеку от порта. Домик был собран из старых шпал и обшит снаружи листами жести. Цепляясь за протянутые веревки, ползли по его стене узловатые лозы винограда. Шершавые листья, преодолев карниз, расползались по крыше. От этого весь дом казался зеленым.

Бобоськина тетка, толстая, сердитая женщина лет пятидесяти, торговала на Турецком базаре рыбой, креветками и цветами. А осенью еще и перепелками. По воскресеньям она не прочь была распить с товарками бутылочку виноградной водки. И тогда добрела, вздыхала и, вытирая глаза концом фартука, говорила:

— Вот когда был жив Степан, Бобоськин папаша...

Отец у Бобоськи был моряком. Он плавал на танкере. И однажды — это случилось перед самой войной — не вернулся из рейса.

— Пожар на танкере произошел, — рассказывал Бобоська. — В Средиземном море. А знаешь, что такое пожар в открытом море? Да еще на танкере. Взорвет все, и только мазутное пятно на воде останется.

— И что, взорвался танкер?

— Нет, потушили. А отец умер от ожогов. Он в самом огне был и с ним еще трое. Огонь сбили, а сами потом... В общем, от ожогов.

Бобоська долго молчал, глядел куда-то в сторону, прищурив темные глаза.

— А мать у меня фельдшерицей работала. Как война началась, пошла медсестрой. Под Керчью была с десантом. В Севастополе тоже. И в Туапсе, когда немец с гор нажимал. А потом, в конце войны, в Дунайской флотилии. Она отчаянная у нас была. Через год, как война окончилась, моряк один приезжал к тетке. Мичман. Орденов у него девять штук. Привез чемодан, вещи там разные мамины. «От сестрички, — говорит, — от нашей, от Нюры осталось. Примите, мамаша, на сохранение». В прошлом году еще раз приезжал. Мне форменку подарил и ботинки новые. «Хорошая у тебя, — говорит, — мать была, пацан. Геройской жизни человек...»

Тошка слушал Бобоську, и какие-то совсем непривычные, взрослые мысли приходили ему в голову.

Война не докатилась до маленького поселка нефтяников, в котором он жил. Только почтальоны да кинофильмы приносили в Нефтегорск вести о ней. И вдруг сейчас, через три года после последней сводки Совинформбюро, Тошка снова столкнулся с войной. Война смотрела на него суровыми Бобоськиными глазами.

Тошка вздохнул: «И почему это у него тетка такая?— подумал он. — Злая и скандальная. С Турецкого базара не вылезает...»

Турецкий базар был для Тошки запретным местом. Ходить туда ему не разрешали.

Вокруг базара, в кривых и узких переулках, теснились артельные мастерские, склады, магазинчики, закусочные и кофейни.

Здесь с утра и до позднего вечера толкался крикливый, беспокойный народ, пахло жареной рыбой, винными бочками, кожей и смолеными канатами. Гремели деревянными молотками жестянщики, сердито шипели паяльные лампы, взвизгивали ножовки, смеялись и спорили люди, и во всем этом гаме и шуме скрипучим голосом пела шарманка:

На углу тесной и горбатой Трапезундской улицы, в полуподвале с железными ставнями помещалась мастерская химической чистки и крашения. Заведовал мастерской длинноносый человек с маленькими глазами. Звали его Серапион. Никто в городе по-другому и не называл его, этого узкоплечего, вертлявого красильщика с темными ладонями. И зимой и летом Серапион ходил в желтом кожаном картузе и в высоких до колен, шнурованных ботинках.

Кроме него в мастерской работало два человека: помощник заведующего, или, как называл его Серапион, технолог, да еще подсобный рабочий, глухонемой угрюмый детина. Никто его раньше в городе не видел, и откуда он взялся, знал, вероятно, только сам заведующий красильней. Работы у этой троицы было немного. Серапион целыми днями сидел напротив в кофейне, глухонемой спал, а технолог — высокий, сухой, как таранька, старик — монотонно отвечал заказчикам:

— Зайдите через неделю. Химикатов и реактивов нет. Поступят, тогда примем ваш заказ. Мы артель — нас обеспечивают в последнюю очередь...

Несмотря на неважные дела, Серапион все чаще и чаще надоедал Бобоськиной тетке:

— Зачем он бездельничает? Лишних денег у тебя много? Пятнадцать лет скоро парню! Я в его годы уже два ремесла знал. Профессор из него все равно не выйдет, семь классов есть — хватит. Я пять классов имею — и ничего, уважаемый человек, большим производством руковожу. Химическим! Я из твоего хулигана специалиста сделаю, верныи кусок хлеба обеспечу.

— Да ведь вам самим делать нечего, — нехотя отбивалась тетка. — Вон глухонемой весь день по базару бродит, а то дрыхнет на пляже. А ты — четвертого брать.

ня будет. И еще тебе триста рублей в месяц. У меня технолог, научный человек, тыщу двести получает, на всем своем. А тут на всем готовом — триста!

— Сиди и слушай! — не унимался Серапион. — Что за человек! У меня сегодня есть химикаты, краски, завтра кончились. Через неделю опять привезли. А клиент разве знает? Он не знает, не ходит. Мы без работы сидим, план не выполняем. Когда не вовремя приходит — мы ему отказ даем. А вот возьму твоего парня, организуем заказы на дом. Сами ходить будем. Приносить, уносить. Культурно! В газете о нас напишут. А сейчас кого я пошлю? Глухого-немого, да? Или технолога? Ва, дорогая, он ученый, но очень старый человек, он на третий этаж пять раз поднимется и умрет. А я отвечать буду, да? Скажешь: сам ходи? Сам я не пойду. Я заведующий. Мне парень молодой нужен. Отдавай племянника. Как сын у меня будет.

— А платить станешь?

— Кормить буду, одевать буду, делу учить. Жить у меня будет. И еще тебе триста рублей в месяц. У меня технолог, научный человек, тыщу двести получает, на всем своем. А тут на всем готовом — триста!

— Сам говоришь — хулиган он...

— Ва! Может, мне как раз хулиган нужен? Может, я сам хулиган был, сочувствие имею?

Серапион ходил к тетке чуть ли не ежедневно. Ерошил худыми пальцами длинные черные волосы, заглядывал в глаза, совал задаток. И тетка в конце концов согласилась.

С тех пор Бобоська не появлялся в Старой гавани. Тошка ловил рыбу один. И один ходил за волнорез копать морских червей. Приносил домой куканы ставридки и кефали, но это уже не радовало его, как прежде.

Однажды он все же пошел на Турецкий базар. На пороге красильни в потертой кожаной куртке с молниями и в черных брюках клеш сидел Бобоська. Куртка и клеш выглядели шикарно.

— Здорово, Бобоська!

— А, Тошка! Привет! — Бобоська обрадовался, встал, хлопнул друга по ладони. — Чего ты здесь?

— Да вот пришел тебя повидать. Боцман о тебе спрашивал.

Бобоська помрачнел. Он глянул в темный квадрат распахнутых дверей. В глубине красильни маячила тощая фигура технолога.

— Бобоська! — крикнул тот резким птичьим голосом.— Воду в третьем чане смени. Быстро!

— Ладно! Сейчас... — буркнул Бобоська и добавил под нос: — Сушеный Логарифм.

— Что, что? — заинтересовался Тошка.

— Сушеный Логарифм. Это я его так прозвал. Он все на линейке своей что-то считает. Считать на ней можно. Делить, умножать. Он, как баклан, заладит: расчет, процесс, логарифмы, это понимать надо, это голову иметь надо... Ну, я и прозвал его — Сушеный Логарифм.

— А Серапион твой знаешь кто? — сказал Тошка.

— Кто?

— Вылитый Скорпион. Черный скорпион. Ерго про него знаешь что сказал: «Он нехороший человек. Он, как «фараон». Рыба есть такая с ядовитыми колючками.

— Знаю. Скарпена...

— Почему ты не уйдешь отсюда? Ведь скоро в школу.

— Тетке выгодно — Серапион ей платит. Она все жалуется — денег нет, денег нет. Уйду — рева не оберешься.

— Бобоська! — снова крикнул технолог. — Я Серапиону пожалуюсь, что ты мне весь процесс нарушаешь.

— Процесс, процесс... Иду! Слушай, Тошка, на вот тебе. — Он вынул из кармана что-то круглое, завернутое в обрывок газеты. — Ты, помнишь, говорил насчет годовщины. Подарок тут, в общем... Отдашь вместе со своим. Пока!..— И он нырнул в красильню.

Тошка развернул сверток. В нем оказалась небольшая коробка. На глянцевитой оранжевой этикетке дугой выгибалась черная, как уголь, кошка с большими наглыми глазами.

«Ша нуар», — прочел Тошка. Он понюхал коробку. Пахло от нее сладко, а на ладони оставался розовый бархатистый налет.

«Пудра, — подумал Тошка. — Это он для Женщины с Грустными Глазами. Это он здорово... «Ша нуар»... Черная кошка... Да, это он здорово сообразил...»