"Оноре де Бальзак. Воспоминания двух юных жен" - читать интересную книгу автора

гордячка, а гордость ведет либо на небеса, либо в ад. Впрочем, душа твоя
благородна, и благородство удержит тебя от падения! Я знаю тебя лучше, чем
знаешь себя ты сама: страсти, которые будут обуревать тебя, не чета страстям
женщин заурядных!" Она ласково привлекла меня к себе и поцеловала в лоб,
вложив в свой поцелуй огонь, который ее сжигает, огонь, от которого
потемнела лазурь ее глаз, одрябли веки, поредели на висках золотистые волосы
и пожелтело прекрасное лицо. У меня пробежал мороз по коже. Прежде чем
ответить, я поцеловала ей руки. "Дорогая тетушка, - сказала я, - если даже
ваша бесконечная доброта не помогла мне обрести в вашей обители телесное
здоровье и душевный покой, то сколько же слез нужно мне пролить, чтобы
вернуться сюда; вы не можете желать мне столько горя. Я вернусь, лишь если
мой Людовик XIV предаст меня, но пусть только он попадется в мои сети -
разлучить с ним меня сможет только смерть! Никакая Монтеспан[11] мне не
страшна". - "Ступайте, безрассудная девчонка, - сказала тетушка с улыбкой, -
не оставляйте эти суетные мысли здесь, забирайте их с собой, и знайте, что
вы больше похожи на маркизу де Монтеспан, чем на мадемуазель де Лавальер". Я
поцеловала ее. Бедняжка не могла удержаться и проводила меня до кареты,
глядя то на фамильный герб, то на меня.
Ночь застала меня в Божанси; после необычного прощания с тетушкой душа
моя словно оцепенела. Что ждет меня в столь желанном свете? Наконец карета
остановилась у подъезда нашего дома; сердечные мои порывы пропали даром:
никто меня не встретил. Матушка была в Булонском лесу, отец - в Совете; брат
мой, герцог де Реторе, как мне сказали, появляется дома только затем, чтобы
переодеться к обеду. Мадемуазель Гриффит (коготки у нее и правда, как у
грифа) и Филипп проводили меня в мои покои.
Эти покои принадлежали прежде моей любимой бабушке, княгине де Воремон,
оставившей мне состояние, размеров которого я не знаю. Ты поймешь, какая
грусть охватила меня на пороге этого жилища, священного в моей памяти. Все
здесь осталось точно таким же, как при ней! Мне предстояло спать на кровати,
где она испустила дух. Присев на край козетки, я плакала, не замечая, что я
не одна, я вспоминала, как часто забиралась к бабушке на колени, чтобы лучше
слышать ее, вспоминала ее лицо, утопающее в пожелтевших кружевах и
осунувшееся от старости и предсмертных мук. Спальня эта, казалось мне, еще
хранит ее тепло. Ужели мадемуазель Арманду Луизу Марию де Шолье ждет участь
простой крестьянки, которая ложится в постель, еще не успевшую остыть после
смерти матери? - ибо хотя княгиня умерла в 1817 году, мне казалось, будто
это случилось только вчера. В спальне находились вещи, которым было здесь
вовсе не место, - свидетельство того, как мало люди, занятые делами
королевства, пекутся о своих собственных делах и как быстро все забыли эту
благородную даму, одну из выдающихся женщин XVIII столетия. Филипп по-своему
истолковал причину моих слез. Он сказал, что княгиня отказала всю мебель
мне. Вообще все парадные покои по распоряжению моего отца остаются в том
виде, в каком он нашел их после Революции. Я встала, Филипп распахнул передо
мной дверь маленькой гостиной, выходящей в приемную, и я увидела знакомую
картину запустения: над дверями, где некогда висели старинные полотна,
пусто, мраморные статуи разбиты, зеркала раскрадены. Раньше я боялась
подниматься по парадной лестнице и проходить под высокими сводами больших
пустынных зал, поэтому взбегала по маленькой лесенке, которая вьется под
сводом большой и ведет к потайной двери бабушкиной уборной.
Покои состоят из гостиной, спальни и этой прелестной алой с золотом