"Григорий Яковлевич Бакланов. В месте светлом, в месте злачном, в месте покойном (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

расстрел белых офицеров на берегу под грохот волн, и волны поглотят их и
вынесут вновь, покажут зрителю, и увлекут с собой в пучину. А белые чайки,
как светлые души, будут виться над кипящим морем.
Но к тому времени, когда удалось выбить деньги, и все устроилось, и
фильм запустили в производство, интерес общества как-то поостыл, да и
лица, навсегда исчезнувшие, тот самый утраченный генотип, стал вновь
попадаться на каждом шагу.
Отсняли еще дубль, опять ждали, курили. Изабелла, гример, мягкой
кисточкой освежала грим на лицах актеров. Она же и заметила этого
офицера-десантника по ту сторону белой веревки: полюбопытствовать подошел.
Стоял он вольно, грудью на ветер и, видно было, не мерз в легкой пятнистой
форме, тельняшка грела его.
Когда Изабелла начинала работать на студии, все вокруг были старше
ее. А теперь незамужние подруги-ровесницы одна за другой становились ее
моложе. Она уже, как говорится, сходила замуж один раз. Вспомнить нечего.
Хорошо хоть без последствий. И теперь за ней ухаживал массовик санатория,
иногда от скуки она прогуливалась с ним вечерами.
Изабелла подозвала к себе ассистента:
- Смотри, будто на меня смотришь. Офицер-десантник, к нему милиционер
подошел с мегафоном... Видишь, позади меня?
Можно было и самой пойти сказать режиссеру, каждому приятно
отличиться, но она терпеть не могла капризных мужчин: сощурится и голосом
плаксиво-громким: "Что?" Будто уж такое ничтожно малое перед ним, не
человек, а лейкоцит в поле зрения.
Ассистент нырнул под веревку и вскоре подводил десантника к
режиссеру, тот сидел под зонтом на парусиновом стуле, шарфом кутал горло.
Изабелла загадала: гримироваться его поведут к ней. Не к Валентине, не к
старухе Клавдии Петровне - к ней. И, действительно, услышала
приближающиеся шаги по гальке; она знала в себе эту силу, способность
внушить.
На отдалении слышался довольный, поучающий голос режиссера:
- Какой прекрасный человеческий экземпляр! Вам жаль, если его будут
расстреливать? Мне - да! И зрителю будет жаль.
Изабелла усадила десантника перед собой на стул. Зеркала, как в
гримерной, чтоб он мог видеть себя, здесь не было, и она пошутила:
- Вашим зеркалом буду я.
Он не обратил внимания, сидел спокойно, изредка смаргивая спаленными
солнцем ресницами. Кепку с козырьком снял, надел на колено, и чуб его,
густой, кучерявый - расчесать такой, зубья расчески сломаешь - тоже был
осветлен солнцем до рыжины. И такие же глаза: карие, рыжеватые от яркого
солнца. Она взглядом мастера, как бы примериваясь, разглядывала его лицо.
Захотелось тронуть его пальцами, и, как бы лепя, она потрогала скулы,
щеки:
- Не холодные у меня руки?
Он покачал головой. Шрам не портил мужественное это лицо, шрам рассек
нижнюю губу, широкий подбородок, исчезал на шее.
- Это - там? - спросила Изабелла.
Он глянул на нее и не ответил.
- У меня брат был в Афгане, - сказала она, будто оправдываясь. -
Старший брат.