"Иван Владимирович Дроздов. Оккупация " - читать интересную книгу автора

Стою у окна, слушаю шелест шагов наступившего года. Незримо идёт он
среди деревьев - идёт ли, ползёт ли, а может, уж полетел ракетой...
В этом году газеты предрекают голод.
Самое страшное - это думы о голоде. Другие его не боятся, а я - боюсь,
потому что знаю, видел и сам голодал.
Под новый 1933 год мы с братом Фёдором приехали в Сталинград на
Тракторный завод. Бежали из деревни, где большевики с наганами прошлись по
амбарам и выгребли весь хлеб. Поселили нас в бараке, спали мы на одной
койке. Мне было восемь лет. И всё бы ничего, брата приняли в лесопильный цех
учеником электрика. Уж и зарплату первую он получил. И печку в бараке
топили. Тепло, сытно, - и даже весело. Вечером с работы ребята приходят: все
молодые, из деревень понаехали. Кто-то поёт, кто-то смеется, а кто-то печку
топит. Но вдруг беда случилась: брат мой однажды с работы не пришёл. Сказали
мне: Фёдора током сожгло, в больницу отвезли.
День живу один, другой. На третий комендант Пётр Чёрный сказал:
- Одевайся, выходи.
- Куда?
- А я знаю - куда? Выходи!
Я оделся, обулся, но выходить не торопился. Некуда мне было идти, да и
холодно. Мороз под тридцать.
- Выметайся, щенок!
Схватил за воротник пальтушки, которую мама мне соткала и сшила, и
вытолкнул за дверь.
Побежал куда глаза глядят: вниз, вниз по скользкой тропинке. В тех
местах, где на снегу накатаны ледяные дорожки, скользил по ним, и затем
снова бежал, и скользил, и бежал. Вдруг впереди увидел, как стайка ребят,
таких же, как я, падают куда-то и пропадают, словно их заглатывало
подземелье. Подбежал и вижу: железный обруч, а внизу темень колодца и оттуда
белый пар клубится, словно из бани. Ребята туда прыгают, и я прыгнул. А там
ручеёк горячей воды течёт у стенки, а где-то впереди, точно звёздочка, свет
мерцает... Туда, на звёздочку, ребята побежали - и я за ними...

Давно это было, а будто бы вчера.
Я теперь боюсь голода. Все говорят о нём, и страх заползает мне в душу.
Не за себя боюсь, за Люшу, и за свою дочь, которая живёт в Москве, и за
внуков - у меня их трое. Есть правнук Максим и правнучка Настя - такие
прелестные, совсем ещё маленькие. За них тревога. Ну, и конечно, за весь
народ - за русский и за все другие народы, которые издревле судьбу свою с
нами связали.
Другие говорят о голоде и не боятся его. Я боюсь. Или потому что
трусоват, но, скорее всего, оттого что не однажды голодал.
Теперь-то мы знаем, что и в 1921 году, и в 33-м голод нам устроили
большевички в кожаных тужурках, народ вымаривали - вот как и теперь хотят,
чтобы нас, русских, было мало. Но тогда-то... Ленин был для нас кумиром,
почти Богом, а пламенных революционеров мы чтили, как наши отцы и деды чтили
святых. Народ доверчив, как дитя малое. Ему сказали, что Ленин наш отец
родной - мы и поверили. А этот отец говорил, что пролетариату нечего терять,
кроме собственных цепей, - мы и в это поверили. А что у этого же
пролетариата, кроме цепей, была ещё и Родина, и род, его породивший, и
могилы предков - ну, это как-то отпало само собой. Нет Родины - и всё тут.