"Петр Францев "Под черной звездой" (одухотворенная проза)" - читать интересную книгу автора

предметы. Я хотел превознести их над миром животных, избавив от патологии
уродливой ненормальности ... Бытовой разум и тот у них выродился, потерян
инстинкт самосохранения. Где уж тут говорить, о присущем человеку даре
воображения, поэтическом измерении повседневной жизни, богодуховности:
умении любить и восхищаться. И сны-то их стали будничными, тревожными,
унылодостоверными...
Не зря же миллионы людей по своей нелюбви к жизни: злобности,
расхлябанности, распущенности не доживают и до тридцатилетнего возраста...
Я хотел помочь несчастным выжить...
И такая-то знаменательная книга совсем недавно испытала на себе самую
разнузданную критику раздраженной цензуры за то, что кто-то осмелился в
ней говорить сверхправдиво и причинах трагедий, переживаемых у нас
человеком и природой; за то, что кто-то осмелился в ней напомнить об этой
печальной трагедии, длящейся уже более семидесяти лет, происходящей в
стране, где самые обширные площади плодородных черноземов, где бескрайние
просторы лесов и полей, где самые богатые недра, а люди в стране раздеты,
разуты, голодны, холодны и задыхаются от ядов и смога: ко всему этому еще
и находятся в рабском бесправии: за то, что кто-то в ней осмелился указать
простейший путь как преодолеть эту отсталость позорную! Как обратить сей
нищий край в землю обетованную...
Полномочному представителю цензуры рецензенту А.Карышеву в чрезмерных
потугах пришлось использовать для нападок не только вест свой скудный
интеллектуальный потенциал, но и прибегнуть к не совсем чистоплотным
приемам при проведении анализа, нацеленным в основном на то, чтобы
очернить все в книге, а не осветить имеющиеся в ней недостатки.
Уже в самом начале такого "рассмотрения рукописи по плану" во всем
чувствуется стремление литконсультанта квалифицировать "Апокрифы" не
иначе как произведение неудавшееся, со ссылкой на "общие" стратегические и
тактические ошибки... (Во, зануда, во нахал!...) Не производя каких-либо
мало мальских вразумительных обоснований такого надуманного изъяна,
декларативно провозглашается: "мысль выбирает форму!?" За это, видимо,
позволительно было бы спросить критика: "А что сие означает? Мысль без
мысли? Форма без формы? Или же здесь подразумевается мрачный смысл лозунга
из времен красного террора: кто не с нами, тот против нас?" Если это так,
то тогда и нет ничего удивительного в том, что критик анализирует по этой
порочной формуле, но что, естественно, не могло не озадачить автора
произведения.
Материализация метафоры, возникшей у него по этому поводу, из
гуманистических соображений автором не предпринималась, однако внутреннее
чувство его все же не выдерживает и протестует: форма во всяком истинном
искусстве определяется прежде всего его содержание. Это же общеизвестная
аксиома не доступна, видимо, только уму А.Карышева. В последующем по той
же причине находим в том анализе и другие несуразицы типа: "Идея
произведения не ясна. Отсутствует композиция..." (Какой зловредный
смерд!,,,) Побойтесь Бога!... Да как же может отсутствовать композиция в
целом произведении вообще? Без композиции нельзя ведь составить даже самый
захудалый микротекст. Не менее удивляет и другое недоразумение из той же
серии скоморошьего аналитического шедевра. Спрашивается, как можно
говорить, что идея произведения не ясна, когда же на самом деле она с
самого начала ясней ясного, стоит лишь чуточку вникнуть в суть заглавия.