"Николай Васильевич Гоголь. Гетьман" - читать интересную книгу автора

что это так; но, несмотря на это, при виде этого постановления, приводимого
в исполнение, он так изумился, как будто бы это была новость. Так
преступник, знающий о своем осуждении на смерть, еще движется, еще думает о
своих делах; но прочитанный приговор разом разрушает в нем жизнь. После
перемены в лице рука каждого невольно опустилась к кинжалу или к пистолетам.
Но ход окончился; все спокойно вошли в церковь при пении "Христос воскресе
из мертвых!". Между тем совершенно наступило утро. Выстрелы из пистолетов и
мушкетов потрясали деревянные стены церкви. На всех лицах просияла радость:
у одних при мысли о пасхе, у девушек при целованье с козаками, <у тех> при
попойке, как вдруг страшный шум извне заставил многих выйти. Перед
разрушившеюся церковью собрались в кучу, из которой раздавались брань и крик
жидов. Три жида отбирали у дряхлого, поседевшего как лунь козака пасху, яйца
и барана, утверждая, что он не вносил за них денег. За старика вступилось
двое стоявших около него; к ним пристали еще, и, наконец, целая толпа
готовилась задавить жидов, если бы тот же самый широкоплечий высокого росту,
чья физиономия так поразила находившихся в церкви, не остановил одним своим
мощным взглядом. "Чего вы, хлопцы, сдуру беснуетесь! У вас, видно, нет ни на
волос божьего страха. Люди стоят в церкви и молятся, а вы тут черт знает что
делаете. Гайда по местам!" Послушно все, как овцы, разбрелись по своим
местам, рассуждая, что это за чудо такое, откудова оно взялось, и с какой
стати ввязывается он, куда его не просят, и отчего он хочет, чтобы
слушались. Но это каждый только думал, а не сказал вслух. Взгляд и голос
незнакомца как будто имели волшебство: так были повелительны. Один жид стоял
только, не отходя, и, как скоро оправился от первого страха незваною
помощью, начал было снова приступать, как тот же самый и схватил его могучею
рукою за ворот так, что бедный потомок Израилев съежился и присел на колени.
"Ты чего хочешь, свиное ухо? Так тебе еще мало, что душа осталась в
галанцах? Ступай же, тебе говорю, поганая жидовина, пока не оборвал тебе
пейсики". После того толкнул он его, и жид расстлался на земле, как лягушка.
Приподнявшись же немного, пустился бежать; спустя несколько времени
возвратился с начальником польских улан. Это был довольно рослый поляк с
глупо-дерзкою физиономиею, которая всегда почти отличает полицейских
служителей. "Что это? Как это?.. Гунство, терем-те-те? Зачем драка,
холопство проклятое? Лысый бес в кашу с смальцем! Разве? Что вы? Что тут,
драка? Порвал бы вас собака!.." Блюститель порядка не знал бы, куда
обратиться и на кого излить поток своих наставлений, приправляемых бранью,
если бы жид не подвел его к старику козаку, которого волосы, вздуваемые
ветром, как снежный иней серебрились. "Что ты, глупый холоп, вздумал? Что ты
начал драку? Басе мазенята, гунство! Знаешь ты, что жид? Гунство
проклятое!.. Знаешь, что борода поповская не стоит подошвы?.. Черт бы тебя
схватил в бане за пуп!.. У него еломец краше, чем ваша холопска вяра..." Тут
он схватил за волосы старца и выдернул клок серебряных волос его...
Глухое стенание испустил старый козак.
- Бей еще! Сам я виноват, что дожил до таких лет, что и счет уже им
потерял. Сто лет, а может, и больше, тому назад, меня драли за чуб, когда я
был хлопцем у батька. Теперь опять бьют. Видно, снова воротились лета мои...
Только нет, не то, не в силах теперь и руки поднять. Бей же меня!..
При сих словах стодвадцатилетний старец наклонил свою белую голову на
руки, сложенные крестом на палке, и, подпершись ею, долго стоял в живописном
положении. В словах старца было невероятно трогательное. Заметно было, что