"Артур Конан Дойль. Сильнее смерти" - читать интересную книгу автора

Есть ли на свете лучший друг, чем огромное, беспокойное, волнующееся
море? С каким только настроением нашего духа оно не гармонирует! Море -
это полнота жизни, и человек испытывает прилив бодрости, слушая его
живительный шум и наблюдая, как катятся длинные зеленые волны, на гребнях
которых весело дробятся солнечные лучи. Но когда свинцовые валы в ярости
вздымают косматую голову и ветер ревет над ними, еще больше их
раззадоривая, тогда даже самый мрачный человек чувствует, что и в природе
есть такая же угрюмая меланхолия, как и в собственном существе.
В спокойные дни поверхность бухты Мэнси была гладкой и блестящей, как
зеркало, и только в одном месте, недалеко от берега, воду рассекала
длинная черная полоса, напоминавшая зубчатую спину какого-то спящего
чудовища. Это была опасная гряда скал, известная рыбакам под названием
"зубастого рифа Мэнси". Когда ветер дул с востока, волны с грохотом
разбивались об утесы и брызги перелетали через мой дом, достигая
находившихся позади холмов. Бухта была живописна, но открыта для сильных
северных и восточных ветров, и из-за ее грозного рифа моряки редко
заходили в нее. Было что-то романтическое в этом уединенном месте. Катаясь
в лодке в тихую погоду и свесившись через борт, я пристально всматривался
в глубь моря и различал там мерцающие, призрачные очертания огромных рыб,
которые, как мне казалось, были совершенно неизвестны натуралистам, и мое
воображение превращало их в духов этой пустынной бухты. Однажды в
безветренную ночь, когда я стоял у самой воды, откуда-то из глубины, то
усиливаясь, то ослабевая в неподвижном воздухе, в течение нескольких
секунд разносился глухой стон, словно в безысходном горе кричала женщина.
Я слышал это собственными ушами.
В этом уединенном приюте, между незыблемыми холмами и вечно шумящим
морем, избавленный от людской назойливости, работая и размышляя, я провел
больше двух лет. Постепенно я так приучил к молчанию свою старуху
служанку, что она стала редко открывать рот, хотя я уверен, что, навещая
два раза в год своих родственников в Уике, она за эти несколько дней
полностью вознаграждала себя за вынужденное молчание. Я уже почти забыл,
что являюсь членом великой семьи человечества, и привык жить среди
мертвецов, книги которых я внимательно изучал, когда произошел случай,
придавший моим мыслям новое течение.
После трех суток бурной погоды в июне выдался тихий, спокойный денек.
Ни малейшего дуновения не чувствовалось в воздухе в тот вечер. Солнце
зашло на западе за гряду багровых облаков, и на гладкую поверхность бухты
легли полосы алого света. Лужи воды после прилива казались на желтом песке
пятнами крови, словно здесь с трудом протащился какой-то раненый великан,
оставив кровавые следы. По мере того как сгущались сумерки, бесформенные
облака, нависшие над восточной частью горизонта, собрались в огромную,
причудливых очертаний тучу. Барометр все еще стоял низко, и я чувствовал,
что надвигается гроза. Около девяти часов вечера с моря стали доноситься
глухие стоны, словно какое-то измученное существо почувствовало, что вновь
приходит час его страданий. В десять часов с востока подул сильный бриз. К
одиннадцати часам он усилился и в полночь разразился таким яростным
штормом, какого я еще никогда не видел на этом бурном побережье.
Когда я ложился спать, галька и морские водоросли барабанили в окно
моей мансарды, а ветер завывал так уныло, что, казалось, в каждом его
порыве слышится стон погибающей души. К тому времени завывания бури стали