"Василий Кондратьев. Бутылка писем (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

ультразвуковые колебания, из которых складывается идиом
прохожих, на самом деле не текущая, еще не замеченная мной,
модификация местного жаргона? Я почти отказался от любого
общества и, странным образом, пристрастился к картам, хотя
они в общем никак не изменили моей жизни и не дали мне новых
увлечений взамен той моей прежней компании, которую я
растерял. При этом я даже забываю те немногие игры и
пасьянсы, которые знал, а мое будущее не настолько меня
волнует, чтобы о нем гадать. И все же я отдаю картам все
время, свободное от моих редких и случайных занятий, которые
я никогда не считаю обязанностями и всегда готов отложить,
чтобы снова приняться за колоду, которую раскидываю так, как
кто-то перебирает четки или смотрит в калейдоскоп. В этом
смысле семьдесят восемь картинок вполне заменяют мне книги,
иллюстрированные журналы и даже программу новостей. Поэтому я
и не берусь рассказывать конкретные наблюдения, которые
избегают меня, так же, как и я сам избегаю их в толкучке и
занятости повседневного быта. В мире событий, разыгрывающихся
вокруг и помимо меня, скрытность и занятая ночная жизнь
сделали из меня арапа, проживающего в страхе своих дней на
редкие подачки: я разве что задумываюсь, какое же мое
изумительно редкое уродство дает мне этот надежный хлеб, и
насколько оно поблекнет или разовьется в пестроте возможных
дней. Впрочем, я уже заметил, что мое будущее мне
безразлично.

Не знаю, интересно ли мне будущее моих записок, и
насколько мне вообще дорога судьба того неисчислимого
множества прошлых и ожидаемых сочинений, в основном
неизвестных или уже недоступных, которому я обязан и этими
строками, и, подозреваю, существованием. Только наедине я
ощущаю себя вполне реальным. В одиночестве я оглядываюсь на
моих любимых, на моих редких друзей, а также на моих
мастеров, чьи черты я обнаруживаю в себе уже вопреки личным
воспоминаниям. Тогда стыд подсказывает мне, кто я сам. В
остальном мне не трудно представить себя кем-то вполне иным,
тем более, что я наделен слепым воображением. Перечитывая
собственные записи, я часто гадаю, чьи минувшие замыслы и
прах каких страниц я поневоле перевожу набело, и вместе с тем
не могу избавиться от ощущения, что эти воображаемые мной
слова приходят на ум совсем другому человеку из еще ожидаемой
эпохи. Все, составляющее смысл и счастье моей жизни, убеждает
меня в том, что я жив, по законам, которые Агвиллон в своей
"Оптике" называет орфографической проекцией вещей. Ночью и
особенно днем я часто испытываю видения, а иногда
продолжительные кошмары, которых я, однако, не вижу, хотя
мысленно они все же выражаются в более или менее связных
фразах, за которыми так и не складывается никакой картины.
Эти стихи я записываю на полосках папиросной бумаги, набиваю
их и выкуриваю один за другим, разглядывая привычный вид из