"Конан и Гнев Сета" - читать интересную книгу автора (Делез Морис)

Часть первая НОВАЯ БЕДА

Глава первая В РАЗНОЕ ВРЕМЯ, НО ОЧЕНЬ ДАВНО

— Мать Земли, всемогущая Иштар! — привычно шептали губы девушки, и по ритму ее речи было понятно, что слова эти она повторяет не впервые.— Ты покровительствуешь всем влюбленным, так помоги же и моей любви! — в отчаянии выкрикнула она.— Даруй мне возможность соединиться с любимым! Ты ведь знаешь, как сильна и безгранична моя любовь к нему, но даже она не в силах побороть мрак неизвестности и победить разделяющее нас расстояние. Так не дай ей угаснуть, ведь ничего иного в жизни мне не надо! Лишь сознавать, что каждый час, каждую минуту он рядом, что он любит меня… Я же знаю, что это так! Разве слишком многого я прошу? Не откажи в моей просьбе! Ради этого я готова пожертвовать всем! Девушка говорила и говорила, порой даже не задумываясь над смыслом сказанного. Она буквально утонула в мечтах о человеке, которого любила всем сердцем. Временами могло показаться, что для нее вообще ничего не существует, кроме слов и мыслей о нем. В такие мгновения она впадала в блаженный транс, подобный тому, что испытывают разочаровавшиеся в настоящей жизни, махнувшие на все рукой курильщики Черного Лотоса, когда пребывают в навеянных дурманом снах, живут в них, совершенно позабыв, что все это — только мираж, недолговечная иллюзия, которая в любой миг может развеяться. Девушка же была много счастливее этих бедняг, потому что душа ее в это время обитала там, куда стремилась, а не в несуществующих мирах, в которые на время переносила опустившихся и отчаявшихся коварная сила черного зелья.

Она видела то, что желала видеть, или, вернее, того, к кому неуклонно тянулась ее исстрадавшаяся душа. Своего могучего, синеглазого героя-варвара, непобедимого и неукротимого. Это повторялось с пугающим родных постоянством — день за днем, неделю за неделей, в течение уже многих месяцев. Она молилась и видела его, так что, в конце концов, и сама уже начала задаваться вопросом: а не сходит ли она с ума? Однако едва эта тревожная мысль приходила девушке в голову, как она тут же понимала, что тревоги ее напрасны, ибо богиня, к которой она обращала свои мольбы, упорно молчала, не желая отвечать. Значит, девушка не потеряла еще здравости рассудка, способности трезво воспринимать окружающее. А в том, что сила ее любви настолько велика, что способна заменить реальность мечтой… Что ж, этому она была даже рада: так меньше ощущалась боль.

Едва эта мысль проникла в ее сознание, как девушка шевельнулась, словно пришла в себя после тяжелого обморока: трудно расставаться с тем, что любишь. Особенно если предмет любви достижим, лишь в мечтах. Она тяжело вздохнула и встала, с величайшей тоской посмотрев на статую Иштар, которой только что молилась. Изображение богини было вырезано из слоновой кости столь искусно, что невозможно было отыскать ни малейших признаков соединения отдельных частей в единое целое. Когда-то это удивляло девушку, приводило в восторг, теперь стало безразличным.

Она легла в постель и тихонько заплакала, не в силах вынести боль от одного только предположения о том, что больше никогда не увидит его, что они расстались навсегда и никогда-никогда больше не встретятся. Постепенно мысли девушки становились все более вялыми и ленивыми, и она сама не заметила, как заснула. Ей казалось, что она все так же лежит в своей постели и тоскует о любимом, с которым злосчастная судьба развела их, судя по всему, навсегда. Она думала о том, что никогда уже не увидит его.

Никогда…

Какое страшное слово… Прежде она не задумывалась о его фатальном, ужасном значении. Для подобных мыслей просто не было причины. Лишь теперь она поняла всю глубину этого простого и обыденного слова — никогда! Никогда она не ощутит больше блаженного трепета от одного только осознания — он с ней, рядом. Никогда больше она не испытает грубую и в то же время нежную ласку его сильных рук. Никогда его губы не коснутся ее пылающего лица, ее истосковавшихся губ…

Никогда!

Ее лицо исказила гримаса боли. Она рывком откинула с себя одеяло и бросилась на колени перед статуей Иштар.

— О, Мать Земли, всемогущая Иштар!— словно в горячечном бреду, зашептала она, почти слово в слово, повторяя свою молитву.— Ты покровительствуешь влюбленным, так помоги же и моей любви!— выкрикнула она и дальше уже забормотала сквозь слезы:— Молю тебя, даруй мне возможность соединиться с любимым! Ты же знаешь, какие испытания преодолела моя любовь к нему, так не дай ей угаснуть, ведь ничего иного в жизни мне не надо! Я не желаю другой судьбы. Лишь сознавать, что каждый час, каждую минуту он рядом, со мной, что он любит меня… Он любит меня, я знаю! Так разве слишком многого я прошу?! Не откажи в моей просьбе, ради исполнения которой я готова пожертвовать всем!

Наконец, она выговорилась, подняла залитое слезами лицо, и тут произошло невероятное: статуя Иштар шевельнулась, и богиня, к милосердию которой она только что взывала,— или и не богиня вовсе? — присела рядом с девушкой и обняла ее за плечи.

— Эх ты, бедняжка моя!— участливо заговорила незнакомка, стараясь успокоить девушку.— Как хотелось бы мне помочь тебе,— она вздохнула,— да не могу!

При этих словах вспыхнувшая, было, в глазах несчастной надежда угасла окончательно. Девушка ткнулась в плечо богини, совершенно позабыв о том, кто она, и некоторое время обе молчали, похожие на двух подруг или сестер.

— Неужели ничего нельзя поделать?— тихо прошептала молившаяся.

— Если бы вы были вместе, и вам что-то угрожало, тогда — да! А так…— Иштар сокрушенно вздохнула.— Поверь мне, твой избранник еще не скоро угомонится, и не в моих силах изменить его, а без этого…

— Так посоветуй мне хоть что-нибудь!— Девушка посмотрела на богиню, едва сдерживаясь, чтобы не разрыдаться снова.— Ведь ты же богиня!

— Ты забываешься, смертная!— Лицо Иштар вспыхнуло от гнева, и некоторое время она молчала, словно придумывала наказание, которому собиралась подвергнуть дерзкую девчонку.— Я уже жалею, что явилась тебе, но, раз это произошло, совет тебе все-таки дам. Забудь Конана! Время излечит боль, и ты сможешь полюбить еще раз!

Она посмотрела на девушку, но та сидела, не шевелясь, и богиня подумала, что действительно лишь зря потратила время. Похоже, даже лучшие из смертных теряют способность здраво мыслить, стоит лишь задеть то, что они считают для себя важным. Она отстранилась и сокрушенно покачала головой, а когда девушка вновь взглянула на нее, Иштар уже замерла в прежней позе. Богини больше не было в комнате, лишь статуя смотрела куда-то поверх головы несчастной.

Девушка нимало не огорчилась, настолько холодным и бессмысленным оказалось благосклонное участие богини, а совет, которым та пыталась ободрить ее, скорее ранил, нежели успокаивал. «Как она сказала?— Девушка задумалась, пытаясь припомнить.— Забудь Конана и сможешь полюбить другого! Ну, уж нет! Благодарю покорно! — Лицо ее запылало от праведного гнева.— Просто так я не сдамся!»

Правда, придя к такому решению, она и сама толком не отдавала себе отчета в том, что означают ее слова и что она собирается делать дальше, чтобы осуществить свой замысел. Зато слишком хорошо она знала, какие шутки порой выкидывает с людьми жизнь. И вот тут, пожалуй, богиня действительно права. Через год или два, когда уляжется боль, наверняка объявится какой-нибудь занюханный юнец, чем-то отдаленно напоминающий киммерийца. Ее живое воображение наделит его недостающими достоинствами, она выйдет замуж, решив, что судьба наконец-то улыбнулась и ей, а еще через пару лет ее постигнет убийственное разочарование в избраннике. Она поймет, каким ничтожеством попыталась заменить его! Но изменить ничего уже будет нельзя. И вот тогда начнется самое страшное: потянутся постылые будни, дарящие не радость каждодневного бытия рядом с любимым, а лишь приближающие миг желанной смерти.

И такой выход присоветовала ей могущественная Иштар!

Девушку разобрал истерический смех, и, будучи не в силах, да и не считая нужным сдерживаться, она рассмеялась. Смех ее становился все громче и громче. Вскоре она поймала себя на том, что не может остановиться, и сама уже не смогла бы сказать, над чем смеется — над собой, над дурацким советом обладающей своеобразным чувством юмора Иштар или над своей злосчастной судьбой. Она продолжала смеяться и, смеясь, постепенно просыпалась, но пробуждение не принесло ей радости. Пожалуй, наяву все обстояло еще хуже, просто потому что явь — не сон… Она смеялась, пока в какой-то миг не осознала, что вовсе не хохочет в голос, как ей до сих пор казалось, а тихонько скулит, оплакивая себя, словно и не жива уже, хотя еще и не мертва.

За окном тихо разгорался кровавый рассвет. Скоро солнце поднимется и вновь начнет плавить город, так что к вечеру улицы пропекутся до состояния раскаленной печи. Ну и пусть. Зато теперь она точно знает, что не останется здесь ни за что. По крайней мере, не останется надолго. Иштар, сама того не ведая, показала, что ожидает ее в будущем, и это постылое грядущее казалось девушке настолько ненавистным, что она решила: чем жить так, лучше уж не жить вовсе. Но расстанется с жизнью она не раньше, чем пройдет по всем возможным и невозможным путям, ведущим к нему.

Бег, наполненный страхом, начал утомлять. Особенно потому, что бегун и сам уже не помнил, как долго бежит. Ему даже начало казаться, что всю жизнь. Самое же страшное заключалось в том, что он остался один, и некому было поддержать его: надежда, которая, как утверждали всегда оптимисты, умирает последней, скончалась еще утром. После ее смерти он уподобился животному. У него остались лишь инстинкты, и то всего лишь три из них; страх, обостривший чувства до предела, жажда жизни, что гнала его вперед, и стремление убивать, чтобы не быть убитым. До тех пор пока эта троица не предала его, как это сделала надежда, у него оставался шанс. По крайней мере, до сих пор именно они помогали ему выжить, но сейчас он не думал об этом. Впрочем, как и ни о чем другом. Просто, почувствовав усталость, он привычно перешел на размеренный шаг, хотя и осознавал, что это ничего не дает: ему нужен настоящий отдых, а не передышка на ходу.

Воин был явно не молод, но зато опытен, силен и вынослив, что с лихвой искупало избыток прожитых лет. Именно благодаря этим качествам он и оказался здесь, в трижды проклятом богами месте, где ник– то иной не протянул бы и часа. Однако и сам он отнюдь не был выкован из стали, и его закаленное годами тренировок и десятками сражений тело обладало своим пределом выносливости, который именно здесь ему впервые в жизни довелось исчерпать. Дыхание срывалось и, несмотря на то, что он уже не бежал, никак не хотело восстанавливаться. Легкие никак не могли набрать столь необходимый воздух и с глухим хрипом выбрасывали его остатки из лихорадочно вздымавшейся груди, словно стянутой огненным обручем. Он давно бы упал, но страх, неодолимый страх, постоянно напоминал, что нельзя делать этого, а жажда жизни гнала вперед, и лишь теперь, когда последние силы оставили его, страх словно испарился. Воин встал посреди мрачной черноты подземелья, чувствуя, что не в силах больше сделать ни шагу, даже если от этого будет зависеть его жизнь.

Его бронзовое, бугристое от мышц, мощное тело было почти обнажено. Наготу прикрывала лишь набедренная повязка, да на ногах были сандалии с ремнями, охватывавшими голени почти до колен. В правой руке воин сжимал короткий, широкий меч, ножны от которого выбросил, когда почувствовал, что они вдруг стали непомерно тяжелы. В левой он держал последний, уже наполовину сгоревший, факел. Длинные светлые волосы, стянутые на затылке синей шелковой лентой, свободно падали на спину.

Постепенно дыхание беглеца успокаивалось. С утра это была уже четвертая передышка и, как и в предыдущие разы, сознание вернулось к нему, напоминая о том, что он человек, и дразня свободой выбора, хотя на самом деле никакого выбора не было и в помине и все пути вели в никуда. Однако иллюзия казалась слишком заманчивой, чтобы от нее отказываться, а потому он стоял, задумавшись, и не мог сообразить, что делать и куда идти, а главное, тщетно пытаясь ответить на вопрос, который уже не однажды задавал себе: где он? Пот обильно струился по загорелому, мускулистому телу, но беглец не замечал этого. Нужно было решить, что делать, и как можно быстрее.

Почувствовав внутренний толчок, словно что-то липкое обволокло его мозг, воин вздрогнул от безотчетного ужаса. Он быстро огляделся, освещая коридор неровным светом догорающего факела, но ничего утешительного не увидел, потому что не обнаружил вообще ничего. Те же заплесневелые стены и тьма, из которой доносились отвратительные звуки, будто кто-то громко чмокал и скреб камень твердыми когтями. Он прислушался и понял, что не совсем прав. Звуки изменились. Временами в них вплеталось нечто похожее на раздирающее душу рыдание, которое так же внезапно сменялось натужным кряхтением, будившим совершенно иные мысли. Но главным было то, что вся эта какофония явно издавалась не человеческими глотками. Беглец, даже не видевший лицедеев, устроивших это дикое представление, от которого мороз продирал по коже, вздрогнул от страха, порожденного только что родившейся мыслью. Он подумал о том, что зря остановился, ибо теперь звуки начали приближаться, наплывать, грозя проглотить его отвратительной пастью неведомого, с наслаждением причмокнув осклизлыми губами.

Он быстро пошел прочь, размышляя о своем бедственном положении, и только теперь осознал, что находится в подземелье не так уж и долго. Об этом говорило хотя бы то, что он до сих пор еще не спал, да и сейчас не испытывал потребности в сне. Конечно, опасность подстегивает, но, когда наступит срок, а, судя по всему, случится это уже скоро, сон непременно настигнет его и свяжет по рукам и ногам. Чтобы отвлечься, он попытался припомнить случившееся, когда еще, полный сил и честолюбивых мечтаний, он, окруженный шумной компанией таких же, как сам, много повидавших на своем веку отчаянных рубак, спустился в подземелье. Теперь он проклинал своих товарищей за дурацкую беспечность, хотя тем уже было все равно. Впрочем, большую часть случившегося с ними вряд ли можно было предвидеть. И все-таки они обязаны были вести себя осмотрительнее!

«Если бы мы только могли заранее знать о том, что ждет нас здесь!»— с горечью думал воин, невольно ускоряя шаг, потому что звуки все приближались, а свет факела тускнел. Он бы не остался сейчас в одиночестве, а будь у него хоть один спутник, насколько все было бы проще! Чувствовать плечо друга, всегда готового встать рядом,— что может быть прекрасней! Но все погибли. Он последний. Еще живой… И он мечется в этой заплесневелой ловушке, точно крыса,— единственный из восьмерых, кому удается пока водить за нос костлявую, но загнанный в самое сердце подземелья, от страха уже лишившийся способности соображать!

Где-то совсем рядом упал камень, словно кто-то крадущийся следом в темноте неосторожно сдвинул его со своего места. Этот звук на время оторвал беглеца от черных, тягостных мыслей и вернул к не менее мрачной действительности. Воин вздрогнул и с тоской осмотрелся. Из последнего зала он свернул в этот коридор, почему-то показавшийся ему безопаснее прочих, и до сих пор у него не было причин ни для сожалений (как бы там ни было, а он жив!), ни для раздумий, ибо сворачивать просто некуда. Теперь же коридор сделался шире и начал разветвляться. Беглец вновь осмотрелся, наугад выбирая путь, которым ему предстояло идти. Все, что он видел вокруг, было одинаково омерзительно. Воняло застарелой сыростью и тленом. Покрытые паутиной трещин стены блестели от проступающей влаги, а отвратительные белесые слизняки, ползавшие по потолку, который мерцал при свете факела, зажатого в левой руке, создавали впечатление жуткой нереальности, дурного сна, от которого нет пробуждения.

В голове острой болью пульсировала единственная мысль: раздумывать некогда, нужно действовать! Выбрав новое направление, он опять побежал. Тревожно колотившееся в груди сердце добросовестно отсчитывало оставшееся для жизни время. Он понимал, что, если хочет уцелеть, не имеет права тратить его даром, а главное — не должен упустить ни одной мелочи, любая из которых может стать роковой. И, тем не менее, он бежал, стараясь не смотреть лишний раз по сторонам. Он уже перестал быть тем сорвиголовой, что спустился сюда сравнительно недавно. Он стал смертельно опасным трусом, которого обуревало единственное желание — выжить! Теперь все приводило беглеца в ужас. Иногда ему казалось, что этот ужас преследует его с первого мгновения, с самого начала, когда он только вступил под эти проклятые богами своды, что само по себе было уже совершенной нелепостью.

Потной ладонью он судорожно сжал меч, и, быть может, именно это привычное движение вновь вернуло его мысли к прежнему. К тому времени, когда он был не один. Настороженные, но, как оказалось, совершенно беззаботные искатели приключений опомниться не успели, как первый из них, не пройдя по коридору и сотни шагов, был схвачен огромной змеей, выползшей из какой-то темной дыры в стене. Конечно, они тотчас бросились на выручку, хотя каждый в душе понимал, что уже поздно: выпавший из руки факел остался лежать на полу, а крик, исполненный ужаса и боли, быстро удалялся в темноте коридора, пока не затих. Они поняли, что это конец. Каждый выплеснул море эмоций и высказал немало слов, но парень был сам виноват — оторвался от группы, и хищник, увидев, что добыча ему по зубам, решился напасть.

Тогда они еще могли уступить голосу разума и вернуться, но никто даже не предложил этого. Каждый считал себя героем, способным на многое, а уступить — значило проявить трусость. Они дали себе и друг другу слово впредь держаться вместе и больше глупостей не делать. Эта клятва сыграла с ними злую шутку, и вместо того чтобы собраться, они успокоились. Гордость погнала их вперед, и расплата за самонадеянность и глупость последовала незамедлительно. Второй из них, хоть и шел всего на пару шагов впереди основной группы и никак не нарушил договоренности, наступив на безобидный с виду выступ в полу, провалился неизвестно куда. Оставшиеся вокруг плиты были незыблемы, за исключением той, что так коварно сорвалась, унеся с собой жизнь их товарища в бездну. Вся компания разозлилась, хотя делать этого не стоило. Прошло не слишком много времени, прежде чем еще двое, идя по краю обрыва, не ухнули в пропасть. Они шли последними, и узкая тропа обвалилась у них под ногами в том месте, где только что благополучно прошли другие.

Их группа уменьшилась ровно вдвое, но оставшиеся упорно шли вперед, словно единственной их целью была бессмысленная смерть. Постепенно становилось все жарче. Впечатление было такое, словно этажом ниже кто-то растопил чудовищную печь, а четверо людей неизвестным образом угодили прямо в ее раскаленное нутро. Однако они продолжали упрямо шагать, на ходу сбрасывая с себя одежду. В какой-то миг, увидев, как с потолка что-то капает и, подумав, что это вода, пятый блаженно зажмурился и подставил лицо, желая охладить раскаленное тело. То, что с беднягой произошло через несколько секунд, до конца жизни не удастся забыть. Кожа с лица мгновенно сползла, обнажив тут же обуглившуюся кость черепа, глаза лопнули и закипели, а в уши им какой-то миг, и ударил оглушительный вопль, почти сразу перешедший в хриплое утробное бульканье. Проклиная все на свете, они вынуждены были снести бедняге голову, спасая его от лишних мучений.

Так их осталось трое. К сожалению, ненадолго. К этому времени люди оказались в просторном зале, где предпоследний из них угодил в изощренную ловушку. Видимо, он задел за неразличимую в темноте нить, или Нергал его знает за что. Только нога его угодила в капкан, и, оглашая подземелье воплями и размахивая руками, он пытался вырваться, с ужасом глядя, как медленно кренится огромная глыба, до тех пор мирно покоившаяся в пяти локтях над его головой. Когда ужасный грохот стих и пыль осела, они увидели, что на их приятеля упал-таки камень, из-под которого осталась торчать только левая рука.

Почти сразу последний его товарищ был схвачен огромным пауком, выскочившим из бокового прохода. Словно отщипнув ягоду от ветки винограда, тварь скусила человеку голову и с отвратительным хрустом принялась ее грызть. Последний из компании, не соображая, что делает, помчался, куда глаза глядят. Довольно скоро он понял, что окончательно заблудился, назад дороги не помнит, а значит, спасения нет, и он обречен. Что делать ему одному? Куда идти в этом подземелье, кишащем смертоносными тварями? Ответа на эти вопросы у него не было. Надежда предательски покинула его, и после этого он лишь бежал вперед, не разбирая дороги, рассчитывая, что лабиринт подземелья сам выведет его наружу, а на деле лишь забираясь вглубь его. Четырежды он ненадолго останавливался, чтобы передохнуть, и как только дыхание восстанавливалось, возобновлял бег, который продолжался и теперь.

Тихий шорох послышался слева, заставив воина насторожиться, но что за тварь затаилась в темноте, он понять не успел. Над самой головой его возникла огромная черная тень, и молнией мелькнувшая длинная, когтистая лапа распорола нагое тело беглеца от паха до горла. Он рефлекторно напрягся, словно это могло спасти его, и перед тем как темная пелена смерти заволокла сознание, успел увидеть повалившиеся на землю внутренности. «Мои!»— с ужасом промелькнуло в голове. В тот же миг руки его ослабели и выпустили факел, который ткнулся в кровавое месиво и, затрещав, потух одновременно с сознанием несчастного.

На ступенях скромного храма, тяжелые двери которого были широко распахнуты, девушка в последний раз оглянулась, желая проверить, не следит ли за ней кто-нибудь, не без трепета ступила за порог и оказалась в небольшом, но уютном зале, заполненном молящимися. Судя по всему, приход этой посетительницы не был неожиданностью для служителей храма, потому что явно поджидавший кого-то жрец тут же подошел именно к ней и, знаком показав, чтобы она следовала за ним, мгновенно скрылся в темном боковом проходе, который тут же закрылся, как только незнакомка оказалась внутри.

Вбежавший следом за ней слуга, о присутствии которого девушка и не подозревала, но которому строго велено было не спускать с госпожи глаз, тяжело дыша, испуганно озирался, переминаясь с ноги на ногу и силясь понять, куда девалась молодая хозяйка. Однако небольшой круглый зал был пуст, не считая нескольких страждущих, которые раболепно склонились перед статуей Деркэто и что-то усердно вымаливали у прекрасной богини. Слуга с десяток раз прошелся взглядом по спинам молившихся, но той, кого парень искал, среди них не было, хотя он ясно видел, как она вошла сюда через приветливо распахнутые двери.

Хотя он уже окончательно понял, что упустил хозяйку, но все еще бездумно продолжал растерянно смотреть по сторонам, в тщетной надежде увидеть ту, которой здесь не было. Быть может, так он и стоял бы еще очень долго и с тем же результатом, но тут к нему подошел служитель, судя по внешности, тот самый, что увел таинственную посетительницу внутрь здания. Он остановился рядом и легко тронул парня за руку.

— Ты кого-то ищешь, брат?— мягко спросил он.

— Девушка…— промямлил парень, озираясь и с трудом проглатывая застрявший в горле комок.

— Тебя бросила девушка?— участливо уточнил жрец, и в глазах его вспыхнули веселые огоньки.

— Да,— кивнул он, пока парень собирался с мыслями,— к сожалению, в нашем несовершенном мире такое случается слишком часто. Ты пришел просить Богиню Страсти вернуть тебе ее расположение?

— М-м-м! — неопределенно промычал парень, неизвестно что попытавшись выразить этим, потом покраснел и затряс головой не в силах больше вымолвить ни звука, быть может, как раз потому, что жрец оказался не слишком далек от истины.

— Не стоит стесняться.— Служитель говорил не громко вроде бы, но и не тихо. Его бархатистый голос удивительным образом был слышен лишь им двоим. Странная акустика этого зала специально была рассчитана так, что сколько бы пар ни говорило одновременно, никто из них не мешал бы другим и в то же время не рисковал выдать своих секретов. Именно поэтому, хотя, кроме них, все молчали, остальным не было до них никакого дела.

— Такое может случиться с каждым — и с королем, и с нищим,— улыбнувшись, закончил жрец свою мысль.— Идем со мной.— Он мягко подтолкнул юношу.— Если ты понравишься богине,— с улыбкой пообещал он,— быть может, она согласится оказать тебе эту маленькую услугу.

Парень огляделся, но госпожи по-прежнему не было видно. Тогда он пожал плечами и махнул рукой — была, не была! Потерял он ее из виду где-то здесь, а еще мама в детстве повторяла: «Где потерялся, там и стой!» Так что нечего метаться: глядишь, взбалмошная хозяйка здесь же и объявится! Успокоив себя этой нехитрой мыслью, недалекий деревенский паренек направился за жрецом.

Едва переступив порог, девушка остановилась.

— Я пришла!— объявила она, еще раз подтвердив своими словами мысль о том, что ее тут ждали.

— Вижу!— ответила вышедшая навстречу ей жрица.— Ты принесла то, о чем мы договаривались?

— Да,— кивнула девушка,— здесь сто туранских империалов.— Она взвесила на руке туго набитый кожаный мешочек.— Скажу откровенно: запросила ты много.

— Те, кому охота сберечь свои деньги, могут беспрепятственно помолиться в общем зале,— усмехнулась жрица, но тут же посерьезнела.— Поверь мне, внимание богини стоит немало и добиться его непросто!

— Я понимаю и не сожалею,— кивнула девушка, протягивая ей деньги,— был бы толк!

— А вот об этом ты узнаешь сама, и очень скоро! — Жрица убрала золото в резной ларец из розового дерева и указала просительнице на тяжелое каменное кресло, больше напоминающее трон.— Садись. Сейчас ты встретишься с богиней и сможешь лично передать свою просьбу.— Она усмехнулась.— Если, конечно, на то будет воля могущественной Деркэто!

Стараясь не смотреть на покрывавшую поверхность кресла затейливую резьбу, которая изображала сцены соития всеми мыслимыми и немыслимыми способами, девушка села на широкое сиденье, оказавшееся неожиданно удобным, и замерла от охватившего ее волнения, когда жрица нараспев произнесла:

— О, могущественная богиня, Повелительница Страсти, услышь меня!

Она стояла на коленях, воздев руки к высокомерно взиравшей на нее статуе Деркэто, словно то было не искусно отлитое из бронзы творение рук человеческих, а сама богиня, грозная и могущественная, которая снизошла до общения со своей служительницей. Странная атмосфера сопричастности к чему-то великому возникла в маленькой комнатке, ибо само это место казалось освященным божественным вниманием, и чувствовала это не только жрица. Сидевшая в кресле девушка тоже видела лишь богиню, и ничего более, хотя голос служительницы еще достигал ее слуха.

— Ты одна повелеваешь самым святым для человека,— взывала она, под усиливающееся гудение невидимого горна,— ты в силах одарить человека животной похотью, неистовой страстью, равно как и высокой всесжигающей любовью!

Не больше двух локтей в высоту статуя из темной бронзы, стоявшая перед жрицей на круглом постаменте из красного гранита, наливалась вишневым свечением. Приятное тепло, распространявшееся от ее тела и до сих пор незаметное, понемногу перешло в удушливый жар. В комнате повисло колеблющееся полупрозрачное марево, и девушка почувствовала, что тело ее мгновенно покрылось липким потом, а мир сузился, и теперь она видела лишь богиню, которая внезапно выросла до нормального человеческого роста.

— Могущественная!— восторженно взвыла жрица и потянулась к богине.— Снизойди же до просьбы той, что пришла к тебе за помощью!

Она пала ниц, да так и осталась лежать, словно те немногие слова, что она сейчас произнесла, отняли у нее последние силы.

С возрастающим ужасом девушка смотрела на статую, налившуюся тяжелым багровым сиянием. Глаза Деркэто продолжали накаляться, пока не засияли слепящим золотом солнца. Просительница вгляделась в эти глаза, и уже не могла оторвать от них зачарованного взгляда. Раскалившиеся добела зрачки шевельнулись, и девушке показалось, что богиня увидела ее…

— Че-го ты хо-чешь?— простонала в смертной тоске распластанная на полу жрица, не меняя позы и даже не двигаясь, словно сама обратилась в живую статую.

Но девушка даже не взглянула на нее.

— Я хочу соединить свою судьбу с тем, кто избегает меня!— ответила она, глядя в сияющие глаза богини.— О том я молила Иштар, но Мать Земли отказалась сделать это.

— Как его имя?— передавая волю богини, тихо прошептала жрица, и девушке почудилось, что на это ушли остатки сил храмовой служительницы.

— Конан,— просто ответила она, и жрица угрожающе зарычала, то ли от боли, то ли от гнева, но пошевелиться так и не смогла.

Девушке показалось, что бронзовый лик богини едва заметно вздрогнул, как то бывает с человеком, нежданно застигнутым врасплох каверзным вопросом собеседника. Призрачно колеблющееся марево сгустилось вокруг раскаленного бронзового тела, обратившись полупрозрачной, скрывающей тело вуалью и придав пылающим чертам вид расплывчатый и неопределенный. Зато молящая могла поклясться, что теперь она видит не статую, а живого человека. Словно заинтересовавшись разговором, могущественная богиня не одним лишь духом, но и телесно перенеслась в храм. Вихрь пламени взметнулся перед глазами просительницы, раскаленным языком вылизал каменные своды и на миг загородил собой видение, но тут же угас.

Впервые Деркэто обратилась к девушке не через жрицу. Она заговорила сама, и, дрожа от волнения, просительница услышала голос богини — низкий и страстный, с едва заметной хрипотцой.

— Ты уверена, что действительно желаешь этого?

— Да!— не задумываясь, выкрикнула девушка, в волнении прижимая руки к груди.

— Что ж,— помолчав, медленно произнесла богиня,— пожалуй, я соглашусь тебе помочь…— Она посмотрела на застывшую в напряженном ожидании смертную.— Но цена может оказаться слишком высокой… Ты подумала об этом?

Сердце девушки затрепетало в груди. Она боялась поверить в услышанное, а из сказанного поняла лишь то, что ей могут помочь. Все остальное осталось за рамками сознания.

— Я…— Она судорожно вздохнула, пытаясь справиться с охватившим ее волнением.— Я готова все отдать! Все, что у меня есть!

— Ха-ха-ха!

Мягкий хрипловатый смех богини показал, как далека она от человеческих ценностей, и нехорошее предчувствие впервые закралось в душу просительницы, но она упрямо отогнала все сомнения.

— Чего же ты хочешь? — стараясь казаться спокойной, спросила она.

— Я?— Голос Деркэто выражал искреннее удивление.— Мне ничего не нужно от тебя, смертная. Просто я хочу, чтобы ты ясно осознавала: просьба твоя может стоить тебе жизни!

— Жизни!— не сдержавшись, воскликнула девушка и почувствовала, как, несмотря на царившую в комнате жару, внезапно налетевший озноб покрыл ее тело мелкими противными пупырышками.— Я согласна! — выкрикнула она, стараясь ни о чем не думать и не спрашивать.

Пораженная услышанным, она не видела странного взгляда скрытого в сгустившемся жарком мареве богини, но ей показалось, что та удивленно, хотя и едва слышно усмехнулась.

— Ты смелая девушка.— В голосе богини впервые за весь разговор послышались нотки уважения и, как показалось просительнице, скрытой зависти.— Выслушай же меня. Я могу сделать для тебя только одно — переселить твою душу в тело той, кого Конан выберет себе в подруги.

— Но ведь та, другая…— Девушка умолкла, страшась произнести последнее слово.— Умрет?— собравшись с силами, все-таки прошептала она и вопросительно посмотрела на Деркэто.

— Какое тебе до нее дело, смертная?— удивилась богиня.— Ведь ты даже не будешь знать, кто она!

— Нет!— в отчаянии выкрикнула девушка, собственным отказом уничтожая зародившуюся было надежду и, не в силах вымолвить больше ни слова, затрясла головой. Обжигающая жара, словно верный пес, принялась слизывать слезы, помимо воли брызнувшие из прекрасных глаз.

— Что ж, будь, по-твоему,— покачав головой, ответила богиня.— Мы можем сделать иначе.— Она замолчала, еще раз обдумывая то, что собиралась сказать. — Хотя это будет значительно труднее, я попытаюсь проникнуть мысленным взором в будущее. Если все получится, я узнаю ту, которой предначертано судьбой стать его женщиной, и, когда ей придет срок родиться, отправлю тебя к ней. По потоку времени ты скользнешь назад, узнаешь обо всем, что должно случиться с тобой, а когда достигнешь поры ее младенчества, и ей настанет время родиться, твоя душа сольется с лишенным пока души телом неродившегося еще ребенка. Это тебе подходит?

Богиня замерла, ожидая ответа, но девушка не в силах была промолвить ни слова, лишь судорожно кивнула, показывая, что согласна.

— Хорошо.— Деркэто прищурилась, оценивающе глядя на нее.— Тогда слушай меня внимательно. Мы не можем терять ни мгновения и потому начнем немедленно. Вернувшись отсюда домой, ты захвораешь, но не бойся. Твой дух отойдет от тела тихо и безболезненно,— сказала она с усмешкой, от которой у девушки похолодело внутри.— Это необходимо для того, чтобы в нужное время твоя душа оказалась рядом со мной. Надеюсь, я говорю достаточно ясно? Ты не должна пропустить миг собственного рождения, иначе все пропало! — Девушка лихорадочно кивнула и провела языком по пересохшим губам.— Но ты не бойся,— вновь повторила богиня,— все пройдет нормально, я уверена в этом. Опасность кроется в другом,— задумчиво сказала она и тут же добавила: — Мир вообще полон опасностей, а Конан вовсе не домосед!

— Он великий воин!— восторженно воскликнула девушка, тут же позабыв обо всем, кроме гордости за любимого.

— Он великий воин,— вторя ей, согласилась Деркэто,— а это значит, что его могут убить, и, если ему суждено было жениться на рабыне, ты проведешь свою жизнь в рабстве, так и не встретившись с ним.— Она со значением посмотрела в глаза просительнице и умолкла, давая ей время подумать.— А теперь решай!

— Я согласна!

Солнце стояло в зените, но в густой, словно сумерки, тени выросшего под выступом скалы раскидистого платана царила приятная прохлада, а налетавший время от времени несильный ветерок приносил ласкающую тело свежесть.

— И все-таки ты уходишь…

Голос говорившей оказался низким, но, несмотря на едва заметную хрипотцу, прозвучал среди стрекотания прятавшихся в траве насекомых бархатисто и нежно.

— Да,— просто ответил Конан, поднял с земли свой верный меч и взвесил его на руках.

Потертые ножны отливали вишневым в солнечных лучах, словно впитали в себя всю ту кровь, что пролил покоившийся внутри клинок.

— Ты твердо решил?— Глаза говорившей еще светились слабым отблеском надежды.— Я надеялась, ты передумаешь,— с нескрываемой грустью сказала она, вставая, и шагнула к нему, но киммериец лишь отрицательно покачал головой.

Он давно сказал себе, что уйдет непременно, но, разрази его гром, если испытываемое им сейчас чувство можно было назвать радостью! Однако он принял решение и вовсе не собирался его менять.

— Поцелуй меня… На прощание,— попросила женщина с несвойственной ей робостью, и киммериец не смог отказать ей.

Ее прощальный поцелуй оказался необычно нежен, быть может, именно потому, что был последним, но, едва губы двух людей соединились, Конан ощутил в нем и нечто особенное, чего никогда не чувствовал прежде. На беду свою, он не сумел сразу разобраться в собственных ощущениях, а когда понял, что к чему, было уже поздно. Ее невинная с виду нежность оказалась той крохотной песчинкой, которой, упав, суждено вызвать сметающую все на своем пути лавину, и если уж она сдвинулась, то сдержать ее невозможно ничем. Слишком поздно молодой варвар осознал коварство богини и все-таки попытался бороться со стремительно набиравшим силу желанием остаться с ней еще на день, прекрасно представляя себе, чем эта уступка неизбежно должна закончиться. А он-то, простак, думал, что она хочет всего лишь подарить ему прощальную ласку! Ему и в голову не пришло, что он может попасть в коварную ловушку!

С усилием он заставил себя оторваться от ее пьянящих, лишающих воли губ, но вопреки ожиданиям это лишь усилило муку, породив непреодолимое желание вновь припасть к ним. Он поборол и эту слабость и даже заставил себя сделать шаг назад, но с удивлением обнаружил, что на самом деле лишь плотнее придвинулся к искусительнице. Несмотря ни на что, он не собирался сдаваться, но, когда она заглянула киммерийцу в глаза и томно простонала своим низким, бархатистым, ласкающим слух голосом: «Ко-на-ан!»,— то звук ее голоса оказался той последней лаской, сладкой волной прокатившейся по напряженному телу, после которой, он знал это, уже нет пути назад.

Неуловимым движением она взяла его руку, прижала к своей груди, и, когда огненный вихрь полыхнул внутри, Конан понял, что опять проиграл. К Нергалу!

Словно обезумев, киммериец сжал ее в объятиях.

— Деркэто!

Он сам не понял, сказал он это или подумал, что сказал, но только богиня услышала его призыв, и не сдерживаемое больше ничем пламя ее страсти бурно выплеснулось наружу. Он почувствовал на себе ее неистовые, сводящие с ума объятия, и мир перестал существовать, рассыпавшись снопом разноцветных искр и полыхающих жаром огненных шаров. Они же, став единым целым, помчались среди этого буйства красок, проносясь мимо сжигавших их светил, пока не почувствовали, что и этот мир неустойчив и разлетается фейерверком ярчайших взрывов, все сильнее сотрясающих их тела, грозя смять, уничтожить.

— Так все-таки ты уходишь!

Слова были теми же, да и голос тот же, но теперь в нем звучала не нежность, а отчаяние и порожденная ею горечь.

— Ухожу,— ответил Конан, прикрепляя меч на его законное место за спиной.

— Ты все-таки решился…— Несмотря ни на что, она еще не верила до конца в его уход.— Я так надеялась, что ты передумаешь! Ты даже не знаешь, как много я могла бы тебе дать!

Пытаясь удержать киммерийца, она даже не поняла, как унижает себя, но, на ее счастье, и он не подумал об этом.

— Мне не нужны подарки!— отрезал Конан.— Я привык брать то, что мне нужно, сам!

Закусив губу, она шагнула к нему, и хотя на этот раз в ее действиях не было скрытого подвоха, а лишь искреннее желание проститься, киммериец отрицательно покачал головой. Быть может, это недоверие и породило ее гнев? Как?! Она, Богиня Страсти, просит его о любви как о милости, а он, простой смертный, отказывает ей!

— Да знаешь ли ты, что я могу сделать с тобой?!— воскликнула она, надменно взглянув на него.

Конан обернулся, увидел, как невероятно она хороша, и на миг у него появилась мысль, а не плюнуть ли на все? В конце концов, много ли радостей у человека в жизни? Одну из них ему предлагают даром, просто за то, что он есть, а может быть, и не одну… Если бы еще Деркэто смогла понять, что для него жизнь — это приключение, ежедневная борьба, полная смертельной опасности, а уже потом любовь и сытный стол. Но без борьбы он не может! Иначе он просто загнется от тоски! Но она не понимает… Он тряхнул головой, словно сбрасывая наваждение. Как бы ни обернулось дело, но он знает, что на этот раз не потерпит поражения.

Улыбаясь, он медленно пошел назад, а она смотрела на него во все глаза, позабыв об отчаянии и гневе, не зная, чего ожидать от проклятого киммерийского варвара, в которого Рок угораздил ее влюбиться. В ней опять родилась надежда, робкая и неверная, и Деркэто, гордая и прекрасная, как несбыточная мечта, стояла и ждала, боясь вспугнуть ее. Конан остановился в полушаге, обнял богиню, притянул к себе, заглянул в глаза, и в них она прочла ответ.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что сильнее меня?— вскипела Богиня Страсти, в гневе сделавшись стократ прекрасней, чем только что была, и попыталась вырваться, но варвар держал крепко.— Да что ты возомнил о себе, смертный?!

Лицо ее пылало, глаза метали молнии, но Конан, не обращая внимания на ее угрозы и не отрывая взгляда от сводящих с ума глаз богини, заглянул в их изумрудную глубину.

— Всего один прощальный поцелуй!— прошептал он.

— Ну, нет…— прошипела она.— По-твоему не будет никогда!

Однако, будто не слыша ее слов, варвар приник к приоткрытым губам, но в то же мгновение прекрасное и гибкое тело Деркэто обернулось змеей, и уже не красивейшую из женщин сжимал киммериец в объятиях, а скользкого гада, на кончике острых зубов которого заблестели ядовитые капли. Пытаясь вырваться, змея отчаянно извивалась, но Конан так и не разжал объятий.

Тогда Деркэто обратилась в чудовищного монстра, образ которого мог быть извлечен лишь из ночного кошмара душевнобольного. Острыми, как клинки кинжалов, когтями тот принялся раздирать человеку спину, и клочья мяса полетели во все стороны! И все-таки Конан не разжал объятий.

Видя, что ничто не помогает, она превратилась в гудящий яростным пламенем огненный столб, который мгновенно прожег тело киммерийца до позвоночника, но и тогда Конан не изменил себе.

Паника овладела богиней. Она принялась молниеносно менять образы, и еще тысячи раз сменила страшные и убийственные для смертного обличия, но киммериец не поддался ни одному из них. Он давно уже ослеп и оглох. Из ощущений осталась только боль, а из желаний — лишь жажда борьбы.

Наконец, упорство Деркэто иссякло — один из двоих неизбежно должен был победить. Конан почувствовал, как привычные ощущения возвращаются к нему, как постепенно затихает боль. Внезапно он понял, что вновь видит, что сжимает в объятиях не огненный вихрь и не ядовитую змею, а прекраснейшую из земных женщин, и тогда с новой силой, словно не было этого долгого кошмара, приник к ее устам. Потом он бережно опустил ее ослабевшее тело на траву, медленно, явно нехотя, развернулся и, преодолевая нахлынувшую горечь и чудовищное желание остаться, пошел прочь, не оборачиваясь, чтобы не видеть ее умоляющий взгляд.

— Ты пожалеешь о том, что бросил меня,— крикнула Деркэто ему вслед.— Я могла бы одарить тебя вечной молодостью! Ты стал бы почти равен мне!

Услышав последние слова, Конан полуобернулся:

— Быть может, когда-нибудь, когда я забуду твой прощальный поцелуй, мы встретимся вновь, и к тому времени ты и в самом деле станешь равной мне. А пока я сильнее!

Сказав это, он пошел дальше, а она опустилась на траву и разразилась рыданиями. Что же она наделала! Едва не погубила самое дорогое, что у нее есть — свою любовь! Как же позволила она настолько овладеть собой гневу, что не смогла управлять собой? И почему киммериец не остался с ней, хотя уходил так, словно к ногам его были прикованы галерные цепи?! Она задавала себе эти и сотни других вопросов, но ни на один не находила ответа.

Наконец, она немного успокоилась и рассмеялась, не вытирая слез. Простой смертный победил ее, Богиню Страсти! Ее, которая одарила неудовлетворенной похотью всемогущего Митру, а теперь сама страдает тем же недугом! Ха-ха-ха! Совсем обезумев от этих мыслей, каталась она по траве. «Но что же делать?— спросила вдруг она себя.— Ведь я все равно люблю его!»

Колонны, которые подпирали низкий потолок с бордюром, украшенным широкой полосой причудливых фресок, протянулись по всему периметру комнаты или, скорее, небольшого зала. Они не были ни толсты, ни высоки. Быть может, именно поэтому, несмотря на довольно небольшие размеры, эта комната и казалась залом.

Еще больше впечатление усиливалось тем, что она была почти пуста. Все ее убранство составляли расположившиеся по углам четыре массивных медных треножника, которые держали освещавшие пространство мягким желтоватым светом масляные светильники, да золотой трон у дальней стены, тяжелый и угловатый, украшенный затейливой резьбой, которая изображала священнодействие слившихся в замысловатые вензеля змеиных тел.

Царившую вокруг тишину нарушали лишь потрескивание огня в светильниках да гулкое эхо, разносившееся по залу. В такие мгновения язычки пламени начинали робко трепетать, словно и в самом деле боялись погаснуть и оставить посетителей в темноте. Они выражали свой страх, до неузнаваемости искажая тени, которые отбрасывали пятеро людей, замерших в центре зала, и на стенах, спрятанных за колоннами, метались, исполняя неведомый колдовской танец, причудливые силуэты.

Две женщины и трое мужчин стояли ровно в середине комнаты, где на полу мозаичной плиткой была искусно выложена зодиакальная карта, на которую днем из крохотного отверстия в потолке падало небольшое пятно света в строгом соответствии с реальным положением небесных светил.

Посетители спокойно ждали, никак не проявляя своего нетерпения, словно были лицедеями, которым не раз приходилось изображать молчаливую группу из пяти живых статуй. Выглядел каждый из них если уж не кошмарно, то, по крайней мере, необычно.

Один из мужчин, стоявший ближе всех к золотому трону, невероятно широкий в плечах воин с огромным и уродливым, вздымавшимся выше головы горбом, с длинными черными сальными волосами, хищно вытянутым крючковатым носом и словно обрубленным на конце, круто выдававшимся вперед квадратным подбородком, обладал неимоверно мощными и длинными для его роста руками. Он опирался на огромный изогнутый лук, возвышавшийся над его головой примерно на локоть, который, не будь у воина столь длинных рук, он просто не смог бы натянуть. Горбун буравил маленькими злыми глазками золотой трон, но вовсе не потому, что испытывал ненависть к его владельцу, которого пока не было на месте, просто он с самого рождения ненавидел весь мир. Лучник был облачен в простые холщовые штаны, некогда синие, а теперь вылинявшие до грязно-белых, заправленные в высокие сапоги из мягкой кордавской кожи цвета спелого каштана. Тело его закрывал потертый черный кожаный панцирь с наклепанными по его поверхности стальными бляхами, перетянутый на талии широким поясом, на котором висели короткий меч и кинжал, почти равный ему по длине. Поросшие густыми черными курчавыми волосами руки оставались голыми, и лишь запястья украшали браслеты, щерившиеся стальными шипами. Создавалось впечатление, что, опусти он руку, и костяшками пальцев упрется в пол. Впрочем, сумей он распрямить чудовищных размеров горб, он стал бы ростом никак не меньше своего напарника, стоявшего позади него и чуть левее.

Его огромный товарищ казался чем-то неуловимо похожим на лучника, хотя около пяти локтей роста горбуна великан превосходил, чуть ли не вдвое. На спине у гиганта тоже красовался внушительных размеров нарост, протянувшийся вдоль всей спины, однако горбатым он не был, Похоже, кто-то из предков его явно был кочевником-гирканцем, и если бы такое было возможно, то вторым родителем гиганта следовало назвать быка. Невероятно, но факт — больше всего своим видом он походил именно на воображаемую помесь быка с человеком. Бритая наголо голова с крупными невыразительными чертами лица и маленькими раскосыми глазками, в минуты ярости мгновенно наливавшимися кровью, широкие плечи, мощный, лишенный талии торс, могучие конечности. Великан был почти наг: одежда его состояла лишь из набедренной повязки. Все остальное облачение молотобойца составляли доспехи, которых, впрочем, тоже было не слишком много. Шипастые наплечники да браслеты, такие же, как у лучника, да пояс с кривым туранским клинком и тяжелым, под стать ему, кинжалом. На нем не было даже нагрудного панциря. О собственной безопасности он, видимо, не заботился совершенно, считая это излишним.

Как и лучник, он стоял, не двигаясь, небрежно оперевшись ручищами, похожими на ноги слона, на окованную железом рукоять огромного боевого молота. Смотрел же он, в отличие от приятеля, не на золотой трон повелителя, а на свою стоявшую справа и чуть впереди подругу — рослую светловолосую амазонку с правильными чертами лица, (которые, однако, выдавали капризный характер и похотливость красотки), тонкой талией и большими обнаженными полусферами тугих грудей. Всю одежду женщины составляла набедренная повязка, переходившая сзади в странного вида короткую юбочку, едва прикрывавшую округлые ягодицы. В правой руке амазонка держала свернутый в несколько колец упругий хлыст, которым размеренно и нетерпеливо ударяла о бедро, словно отстукивала сложный ритм слышной лишь ей мелодии. Взгляд ее был горд и высокомерен. И все-таки она выглядела прекрасной богиней, особенно рядом со своим звероподобным дружком и его уродливым приятелем, тем более что и в самом деле была необыкновенно хороша.

Вторая женщина, стоявшая как раз позади русоволосой амазонки, представляла собой полную ее противоположность. Несколько ниже ростом, смуглая брюнетка, больше всего она походила на стигийку. Да и наряд темноволосой красавицы ничем не напоминал куцую юбочку прекрасной воительницы. Она была одета в доходившее почти до пола роскошное платье из змеиной кожи, с одной стороны полностью скрывавшее ее фигуру, а с другой, наоборот, ненавязчиво, но умело подчеркивавшее все ее многочисленные достоинства, В этом наряде женщина напоминала ядовитую кобру — царицу змей.

На первый взгляд она выглядела самой обыкновенной и даже простенькой, так как в ее внешности не было ничего, чем в изобилии была одарена природой ее подруга-соперница. Казалось, не было в ней ни роста, ни стати, ни роскошных форм, ни осиной талии, ни огромных грудей и все-таки… Всего в ней было в меру: и кроткое лицо деревенской скромницы, и ладная, но отнюдь не кричащая фигура ее, дышали той гармонией истинной красоты, которая создается не привлекательностью отдельных черт лица или фигуры, а их идеальным соответствием друг другу, порождающим прелесть покрытого росой на заре бутона розы, чью красоту невозможно описать словами, а можно лишь увидеть и почувствовать. Лишь изредка, стараясь, чтобы это осталось незамеченным, она бросала быстрый, как молния взгляд, на своего соседа.

Рядом с ней, слева, стоял пятый член этой группы, средних лет кхитаец, неожиданно высокий в отличие от своих низкорослых собратьев, хотя и достававший лишь до плеча звероподобному степняку-молотобойцу, и, конечно же, не такой мощный и мускулистый, но жилистый и крепкий, с длинными черными волосами, стянутыми на затылке черной же шелковой лентой. Узкие глаза глядели с прищуром, словно прицеливаясь. В нем с первого взгляда угадывался смертельно опасный противник, виртуозно владеющий кривыми кхитайскими мечами, которые висели у него за спиной. На нем был черный, расшитый желтыми драконами шелковый халат, надетый на голое тело. Черные же шелковые шаровары, заправленные в невысокие сапоги с загнутыми носами, сильно смахивавшие на туранские, не стесняли движений. На поясе халат перехватывал неширокий кушак, составленный из замысловато переплетенных стальных колец, на котором были укреплены два метательных ножа. Единственный из всех, этот человек действительно ни на кого не смотрел, казалось, лишь ожидая очередного противника, чтобы тут же уничтожить его.

Впрочем, и остальные производили впечатление отнюдь не безопасных людей. Похожий на быка молотобоец, казалось, был способен без особого труда раздробить небольшую скалу, горбатый лучник легко мог прошить стрелой крепчайший аквилонский панцирь, а кнут амазонки почему-то представлялся в ее руках оружием, быть может, и не столь сокрушительным, как молот бритоголового гирканца, но коварным и оттого не менее страшным. Только облаченная в змеиную кожу Черная Роза оставалась невооруженной, но маленькая змейка, как известно, может победить и кровожадного тигра, а в том, что прелестница не беззащитна, сомнений не возникало. Не зря ведь она держалась так, словно была главной в этой маленькой команде.

Ни один из пятерых так и не заметил, в какое мгновение трон, украшенный бесчисленными изображениями змей, перестал пустовать, и в нем появился, наконец, Некто. Человек этот, ибо, по крайней мере, на первый взгляд, выглядел он человеком, был хорошо сложен, но судить о его возрасте оказалось совершенно невозможным, поскольку лица у него не было, а вместо него на гостей взирала морда шакала.

Человекозверь привстал, и едва заметный шорох, который, хотя и с трудом, чуткое ухо еще могло уловить в комнате, тут же стих. Он поднял руку, требуя внимания, хотя и так лица присутствующих были обращены к нему.

— Я собрал вас здесь,— заговорил он резким голосом, похожим на лай,— потому что вы наконец-то готовы.— Он сделал небольшую паузу, чтобы посмотреть на каждого из пятерых, и, судя по всему, остался доволен.— По крайней мере, Али-Гарун клятвенно заверил меня в этом.

Четверо тут же склонили головы в знак согласия и повиновения, и лишь красавица в облегающем платье ограничилась гордым кивком, показывая, что приняла его слова к сведению, но взгляда не опустила… Тем не менее, сидевший на троне предпочел не обратить на это внимания, а может быть, посчитал такое поведение естественным, и продолжил свою речь.

— Теперь вы моя Карающая Рука!— возвестил он.— Отныне я буду действовать, опираясь на вас, и через вас стану изъявлять свою волю! Однако помните, что каждый воин — лишь палец Руки и как бы силен сам по себе он ни был, вместе вы неизмеримо мощнее, так же как сжатый кулак сильнее каждого из составляющих его пальцев! — Он поднял руку и сжал кулак, словно желая получше растолковать свою мысль.— Я приготовил для вас надежное убежище,— заговорил он после паузы,— место, где вы сможете переждать опасное время, прийти в себя и набраться сил, а такая надобность у вас неизбежно возникнет, и не раз. А теперь ступайте, отдохните и присмотритесь. Наведайтесь в мир, привыкните к нему, но до поры не обнаруживайте себя. Вскоре я навещу вас и дам первое задание. Помните: только тогда настанет время попробовать ваши силы.

Он встал, показывая тем самым, что не задерживает их более.