"Юрий Невский. Секрет живописи старинными красками (Сб. "Время покупать черные перстни")" - читать интересную книгу автора

электрическая насыщенность струит ореол света и силы, огненное',
животворное тепло. Словно им известно давно, пальцы сплетают вязь забытой
тайнописи вещих знамен, и, может, в них - отгадка нерасторжимости времен,-
ее тело рождает навстречу едва слышимое поначалу, глухое, как память
крови, и торжественное, как гудение каленых сосен, глубокое, виолончельное
звучание.
Когда зажжется Чагирь, волшебная звезда, и кровавые пальцы заката будут
казнены гильотиной черного занавеса ночи,- все кончится, и безмерная
тяжесть придавит душу, темная отрава усталости разольется по телу - и
только беспамятный сон, безмолвный полет над леденящим звездным пологом
спасет,- охолодит сердце и высушит слезы.
Она оживет: смутный сумрак глаз, бег черной конницы бровей, ветровые
крылья носа затрепещут листвой, дрожанием речных струй, луком кочевника
изогнутся губы, взметнется смоляная грива волос!..
Пройдет какое-то время, пока мы будем жить в непересекающихся плоскостях
временного хода, заново осваиваясь и привыкая друг к другу, но я уже начну
собираться в дорогу за старинными красками (их и хватает на один только
раз) туда, в самую заповедную хмарь северных лесов, где непременно ждет
меня бабушка.
Буду штопать куртку бельгийского парашютиста, толстую, носкую, что не
берет ни пуля, ни штык, ни дурной глаз, ни какая иная порча, да собирать в
немудреную торобку грецкий орех, яблоки да бутылчонки гранатового
экстракта, править длинненький ножичек финского пластуна-лазутчика и
мороковать над истертыми кроками карты-трехверстки, ставя в уме приглядные
меты, пока неотступно будут следить за мной ее обновленные, омытые живой
водой глаза, пока тихие ласки медленно не подожгут ночи... Но я буду уже
далеко-далеко, в полупустой электричке, пронизанной зелеными стрелами
задиристого, весеннего ветра.
И что я могу поделать, если вот так каждый год, до начала весны, жена как
будто умирает, впадая в мучительное, беспамятное забытье? Что я мог
поделать, обивая пороги столичных светил медицинской науки, комкая и
выбрасывая прочь лаковые облатки лекарств и зарубежные, цветистые ярлычки?
Что я мог поделать, каждый раз умирая вместе с ней, в тупом, каменном
молчании бившись о сумрак безмолвного тумана, где мерк свет и краски, и
звуки с ее загадочным, необъяснимым уходом?.. Ведь все сердца,
обратившиеся ко мне, и мое тоже, были глухи, закрыты для необратимого
шороха осыпающегося времени, для неподдельной доброты и любви. И только
правильно направив сердце, укрепив свою веру, пережив и переплавив себя до
изначальной сущности сострадания, погрязнув в черновой работе души,- я
вынес чистую радость, единственную необходимость своего существования.
Плывя в лучезарном океане любви, осознав всю его безмерность и величие,-
правильно выбрать путь, отдаться верному течению, слиться и раствориться в
нем, не требуя взамен ни терниев, ни славы,- вот необходимое дело сердца и
совести. Вот в чем секрет непреходящей молодости, секрет живописи
старинными красками.
Так буду идти, долго думать лесами, журавлино торя свой путь, как и год
назад, как и раньше, в родимые (вот только отчего так давно покинутые?)
края. Кое-где по низинам еще тянется белесыми волокнами обреченный снег,
бодро курчавится мох-лишайник, в кустах и деревьях берет свою силу пахучая
клейкость почек. В стволах и ветвях, -в корнях и стеблях - гуд и озноб