"Дмитрий Шашурин. Средневековая рукопись, или Тридцатый рассказ (Авт.сб. "Печорный день")" - читать интересную книгу автора

господня и милость пресвятой девы осенят род герцога! Да не проржавеет
щит, да не притупится меч его. Да не сотрется девиз герцога с ворот нашего
города. Пусть усталый путник так же легко прочтет позлащенные слова, как
читаю их теперь я на последнем году властвования герцога. Только его сила
и святость помогли нам пережить те бесовские времена, когда ни одни латы
не могли защитить нас от темных сил. В роковой день двери герцогской
опочивальни не отворились перед молодоженами. С этого начались события,
свидетелем которых был я, Фридрих фон Цуцель. По совету моего духовника
отца Клампеля записываю все, как помню..."
Следующего листа не было, а на моем кусочке переводчик прочел всего
несколько слов:
"...У дверей герцогской опочивальни издохла его щенная сука..."
Зато дальше шло подряд:
"...поголубели воды Эрлихинского озера, виноградари прибрали опустевшие
давильни, и по утрам всякая тварь божья с тревогой ощущала дыхание близкой
стужи. Многие, отходя ко сну, вместо молитв шептали о дьявольских
желаниях. С чародейской хитростью вовлекала нас в грех та, в честь которой
мы наперебой слагали сонеты и пели баллады. Мы пьянели, как только
успевали вдохнуть воздух ее гостиной, ловили малейшее ее желание и сразу
бросались исполнять его. Каждый вечер вспыхивали ссоры, примирить которые
могла только кровь за дверями ее дома. Я сам приглашал двоих, а меня
вызывали на дуэль трижды.
В последнюю ночь она снова приняла нас в гостиной, задрапированной
странными тканями. В мерцающем свете свечей казалось, что узоры на тканях
живут - птицы вздрагивали, гады шевелили щупальцами. Откинув голову на
спинку кресла, будто для поцелуя, она нежно сказала:
- Сегодня я хочу лишить вас жизни. Сейчас еще можно уйти. Но если я
начну, будет поздно.
Ее улыбка туманила наши головы. Никто не двинулся с места.
Тогда она начала рассказывать.
Слушая ее и любуясь ею, мы не замечали, как меркли свечи, как
приближались к нам стены, украшенные странными тканями, как исчезали
двери.
- Юноши вскочили, - сказала дама, - и бросились к дверям, но стены
надвигались, и двери исчезли".
Мы с ужасом осмотрелись. Так и было: стены надвигались. Мы вскочили и
бросились к дверям. Двери исчезли...
Дрогнула земля, засвистели, падая, мины, и мы с переводчиком, кинув
рукопись, спрыгнули в укрытие. Мины рвались совсем рядом. Потом разрывы
сдвинулись к переправе и, как будто нащупав, стали точно долбить по
неоконченному понтонному мосту.
- Какая-то сволочь корректирует! - выругался, слезая в укрытие, молодой
сапер. - Только бы узнать, где сидит фашистский потрох! - И опять
выругался.
Переводчик ткнул меня в бок кулаком, показал на одинокий домик:
- Дверь-то исчезла! - и потащил меня из укрытия.
Мы быстро перебежали шоссе, перепрыгнули каменную ограду и, прячась за
ней, подобрались к домику, увитому до самой крыши плющом.
Переводчик расстегнул кобуру и, показав пальцем, что нужно молчать,
скользнул в дом.