"Лев Щеглов. Записки сексолога " - читать интересную книгу автора

поступать на философский факультет.
Само слово "философия" - любовь к мудрости - звучало для меня как
сладчайшая музыка. Но тут, к счастью, вмешалась семья.
У каждого из моих родителей было по шесть братьев и сестер. Для
принятия серьезных решений собирался родственный совет.
Мое намерение стать профессионалом в области мудрости послужило поводом
для сбора такого совещания. И семья мой выбор не поддержала. Дело было вовсе
не в том, что никто из родственников до этого не решал посвятить себя
философии. Да, мой отец служил начальником отдела на вагоноремонтном заводе.
Мама работала также не в гуманитарной области, бухгалтером, хотя основное
свое время посвящала воспитанию болезненных детей - меня и моей старшей
сестры. Ум и образованность в семье ценили, родители много занимались нашим
интеллектуальным развитием, и философия сама по себе реакции отторжения у
них не вызывала...
Но вернемся к сцене семейного совета. Дядя - старший брат отца, -
узнав, что я собираюсь пойти по стопам Канта и Ницше, воскликнул:
- Идиот! Ты просто боишься точных наук! Ты всю жизнь будешь заниматься
философией ближайшего райкома партии!!!
Жаль, что печатное слово не способно передать всего своеобразия дядиной
интонации.
Потом дядя добавил более спокойно:
- Вот врач - удобная профессия. Доктор - он и в зоне доктор. Медик там
всегда оказывается в лучших условиях, чем все остальные.
Дядя был из "сидельцев", и эту разумную идею он выстрадал. Годы спустя
я узнал, что тот же совет получил от матери и отчима писатель Василий
Аксенов, с которым мне как-то довелось познакомиться. В том, что сидеть
придется, ни у кого сомнений не возникало.
Шла первая половина 60-х годов - теперь уже легендарного времени
хрущевской оттепели. В воздухе странно запахло чем-то новым, свежим.
Гнетущий страх, заставлявший молчать много лет, частично улетучился. Теперь
можно было даже посмеиваться над властями. Конечно, шутки сопровождались
шиканьем и тыканьем пальцем в вертикальном направлении. Но все понимали, что
подобные проявления осторожности несколько лет назад никого не спасли бы.
Что-то стало можно. Вопрос только: что и до какой степени?
Режим стал менее кровожадным. Но по-прежнему некуда было деться от
марксистской идеологии. Во всех учебных заведениях выделялось огромное
количество часов под преподавание "научного коммунизма". Я понял, что работы
моих кумиров - Сократа, Цицерона, Фалеса - на философском факультете
превратятся в небольшой раздел огромного, чугунно-марксистского учения.
В то же время еще яснее я осознавал, что никогда не смогу стать
доктором в традиционном понимании - профессионалом со скальпелем или
приборами для изучения болезней человеческого тела. Интерес к философии
остался: по-прежнему меня больше волновал не организм человека, а его
личность. С этой идеей я поступил в медицинский институт (сейчас этот вуз
называется Медицинской академией им. Мечникова) и... напрочь забыл о науках
на несколько лет. Меня увлекла студенческая жизнь.
Учеба отошла на второй план, ибо появились занятия поинтересней.
Во-первых, стиляжничество. Новые, только что купленные брюки безжалостно
распарывались по швам. В них вшивались клинья. Только в таком виде штаны
годились для выходов "в свет". Во-вторых, я стал ярым поклонником джаза. Мои