"Дэниел Сильва. Посланник ("Габриэль Аллон" #6)" - читать интересную книгу автора

экономики, защитник самоубийц со взрывчаткой, апологет "Аль-Каиды", вскочил
на ноги. Вслед за ним поднялся казначей Кембриджского университета, который
говорил о Палестине и евреях так, словно они все еще были предметом
треволнений министерства иностранных дел. На протяжении всей дискуссии
пожилой казначей служил своего рода разделительной стеной между взрывным
Саидом и несчастной женщиной из посольства Израиля по имени Рахиль, которая,
как только раскрывала рот, вызывала свист и шиканье неодобрения. Казначей и
сейчас попытался выступить миротворцем, когда Саид, преследуя направившуюся
к дверям Рахиль, с издевкой твердил, что дни пребывания ее в качестве
колонизатора сочтены.
Али Массуди, профессор, преподававший управление миром и социальную
теорию в университете Бремена, встал последним. И это было едва ли
удивительно, сказали бы его завистливые коллеги, ибо в кровосмесительном
мире ближневосточной науки Массуди пользовался репутацией человека, который
никогда добровольно не уступает место на подиуме. Палестинец от рождения,
иорданец по паспорту и европеец по воспитанию и образованию, профессор
Массуди казался всему миру человеком умеренным. Сияющим будущим Аравии
называли его. Ликом прогресса. Было известно, что он не верит в религию
вообще и в воинственный ислам - в частности. Можно не сомневаться, что в
газетных передовицах, на лекциях и по телевидению он всегда будет сетовать
на дисфункцию арабского мира. В том, что он не сумел должным образом обучить
свой народ, он склонен винить американцев и сионистов - как и во всех своих
бедах. В его последней книге содержался боевой клич к реформации ислама.
Джихадисты объявили его еретиком. Умеренные приписали ему мужество Мартина
Лютера. В тот день он привел Саида в смятение своим утверждением, что мяч
находится теперь прочно на палестинской стороне. Пока палестинцы не
откажутся от культуры террора, заявил Массуди, нечего и ждать, чтобы
израильтяне уступили хоть дюйм Западного Берега. Да и не должны. Это же
профанация, воскликнул Саид. Измена.
Профессор Массуди был высокий - немного выше шести футов - и чересчур
красивый для мужчины, работающего с впечатлительными молодыми женщинами. У
него были черные вьющиеся волосы, широкие крепкие скулы и ямочка посреди
квадратного подбородка. Карие, глубоко посаженные глаза придавали его лицу
чрезвычайно интеллигентный и уверенный вид. По тому, как он был одет - а на
нем был кашемировый спортивный пиджак и кремовый свитер, - его можно было
отнести к образцу европейского интеллигента. Он сильно потрудился, чтобы
придать себе такой облик. Человек от природы неспешный, он педантично уложил
свои бумаги и карандаши в видавший виды портфель, спустился по лесенке со
сцены и направился по центральному проходу к выходу.
Несколько человек из аудитории болтались в холле. В стороне, этаким
неспокойным островом в тихом море, стояла девушка. Она была в выцветших
джинсах, кожаной куртке и клетчатой палестинской куфии на шее. Черные волосы
ее блестели как вороново крыло. Глаза у нее тоже были почти черные, только
блеск иной. Звали ее Хамида аль-Тари. Беженка, сказала она. Родилась в
Аммане, выросла в Гамбурге, а теперь - гражданка Канады, живущая в северном
Лондоне. Массуди познакомился с ней днем на приеме в союзе студентов. За
кофе она пылко обвинила его в том, что он недостаточно возмущается
преступлениями американцев и евреев. Массуди понравилось то, что он видел.
Они договорились вечером выпить в баре рядом с театром на Слоун-сквер. Его
намерения не были романтическими. Он не жаждал обладать телом Хамиды. Его