"Алексей Николаевич Толстой. День Петра" - читать интересную книгу автора

Алексей Николаевич Толстой


ДЕНЬ ПЕТРА

В темной и низкой комнате был слышен храп, густой, трудный, с
присвистами, с клокотанием.
Пахло табаком, винным перегаром и жарко натопленной печью.
Внезапно храпевший стал забирать ниже, хрипче и оборвал; зачмокал
губами, забормотал, и начался кашель, табачный, перепойный. Откашлявшись,
плюнул. И на заскрипевшей кровати сел человек.
В едва забрезжившем утреннем свете, сквозь длинное и узкое окошко с
частым переплетом можно было рассмотреть обрюзгшее, большое лицо в колпаке,
пряди темных сальных волос и мятую рубаху, расстегнутую на груди.
Потирая потную грудь, сидящий зевнул; пошарив туфли, сунул в них ноги
и обернул голову к изразцовой, далеко выдвинутой вперед, огромной печи. На
лежанке ее ворочался, почесываясь во сне, солдат в сюртуке, в больших
сапогах. Неспешно сидящий позвал густым басом:
- Мишка!
И солдата точно сдунуло с лежанки. Не успев еще разлепить веки, он уже
стоял перед кроватью. Качнулся было, но, дернув носом, вытянулся, выпятил
грудь, подобрал губы.
- Долго на рожу твою мне смотреть, сукин сын, - тем же неспешным
баском проговорил сидящий. Мишка сделал полный оборот и, выбрасывая
по-фронтовому ноги, вышел. И сейчас же за дверью, сквозь которую проник на
минуту желтый свет свечей, зашепталось несколько голосов.
Сидящий натянул штаны, шерстяные, пахнущие потом чулки, кряхтя
поднялся, застегнул на животе вязаный жилет красной шерсти, вздел в рукава
байковую коричневую куртку, швырнул колпак на постель, пригладил пальцами
темные волосы и подошел к двери, ступая косолапо и тяжело.
В комнате соседней, более высокой и просторной, с дубовыми балками на
потолке, с обшитыми свежим дубом стенами, с небольшим и тяжелым столом,
заваленным бумагами, свитками карт, инструментами, отливками железа,
чугуна, меди, засыпанным табаком и прожженным, с глобусом и подзорной
трубой в углах, с книгами, переплетенными в телячью кожу и валяющимися
повсюду - на подоконнике, стульях и полу, - в рабочем этом кабинете царя
Петра, где ярко пылала изразцовая печь, стояло семь человек. Одни в военных
зеленых сюртуках, жмущих под мышками, другие - в бархатных камзолах. И
сюртуки и камзолы, неряшливые, залитые вином, топорщились, сидели мешками.
Огромные парики были всклокочены, надеты, как шапки, - криво, из-под черных
буклей торчали собственные волосы - рыжеватые, русые, славянские. В свете
сырого утра и наплывших светилен лица придворных казались зеленоватыми,
обрюзгшими, с резкими морщинами - следами бессонных ночей и водки.
Дверь распахнулась, вошел Петр, и перед ним склонилось низко семь
париков. Кивнув, он сел у стола, резко сдвинул в сторону бумаги, опростав
для руки место, забарабанил пальцами, и на присутствующих уставились
круглые его черные глаза, словно горевшие безумием.
Такова была его манера смотреть. Взгляд впитывал, постигал, проникал
пронзительно, мог быть насмешливым, издевательским, гневным. Упаси бог
стоять перед разгневанным его взором! Говорят, курфюрстина Евгения