"У истоков христианства (от зарождения до Юстиниана)" - читать интересную книгу автора (Донини Амброджо)

ПРОБЛЕМА ЯЗЫКА

Подобные соображения, имеющие смысл общего ориентира, ни в коем случае не следует воепринимать в качестве этической и социальной оценки религий. К тому же убедительность их сильно снижается, стоит лишь перейти к рассмотрению сложной проблемы происхождения трех упомянутых религий.

Будда мог быть или не быть историческим лицом, умершим за несколько лет до рождения Конфуция, действовавшего между VI и V в. до н. э. Во всяком случае, его биография подвергалась постоянным переделкам в течение первых четырех или пяти столетий после начала буддийского движения, прежде чем сформировался более или менее определенный образ Будды и сложились основы новой религии. Мы тем не менее имеем дело с однородной этнической и языковой средой, благодаря чему оказывается достаточно легко выявить исходное ядро приписываемого Будде учения. Даже если язык, на котором говорили Будда и его первые последователи, не был ни санскритом, классическим языком ведической религии, ни пали, на котором составлен наиболее важный канон новой религии, а одним из многих индоевропейских наречий, распространенных в северной части Индостанского полуострова, у подножия Гималаев, — магадхи, все-таки мы остаемся в рамках одного общего языкового окружения, которое помогает нам выявить за лексическими различиями и диалектными колебаниями достаточно ясную совокупность обрядов и мифов и процесс их передачи во времени.

Историческая ценность наиболее древних буддийских текстов часто спорна, а достоверная реконструкция жизни основателя учения из тумана легенд не всегда легко осуществима. Но о содержании религиозной терминологии, посредством которой формируется центральное ядро проповеди Будды, исследователь может судить с определенной уверенностью. Первоначальная форма буддизма, в которой первые поколения последователей его распространяли, не слишком отлична от более поздней и от сохранившейся доныне, несмотря на влияния и местные добавления к культу, Будда (причастие прошедшего времени от ведического глагола «бодхати» — «пробуждаться») означает «прозревший», «озаренный», «просветленный (высшим знанием)», «осененный (истиной)» — тот, кому было особое откровение относительно проблемы страдания и смерти, кто обрел понимание ее и передал его другим. Таков изначальный смысл термина, таким он остается и сегодня, несмотря на различия богослужебных, молитвенных и институциональных выражений религиозных чувств четырех или пяти сотен миллионов верующих, которых буддизм насчитывает в обширнейших пространствах Восточной и островной Азии.

С еще большим основанием возможно подобное рассуждение о Мухаммеде, жизнь которого со всеми ее превратностями через шестьсот лет после начала нашей эры доступна историческому освещению, несмотря на мифологические прикрасы и перелицовки, в которых она передается в Коране (от арабского «кур'ан» — «чтение») — учении о едином национальном боге (аллахе) и абсолютном повиновении всех бедуинских племен, рассеянных и подчиненных разнообразным формам господства, его воле («ислам»), почитаемой как откровение, учении, разработанном и сформулированном, естественно, не богом, а человеком. Язык же, на котором оно сформулировано, в основном идентичен современному языку арабов, с теми лишь изменениями, которые происходят в самом языке, а также вызываются постоянными этническими и культурными контактами. Язык Корана стал одним из наиболее действенных факторов, которые способствовали укреплению не только религиозного, но и юридического и государственного единства мусульманского мира на протяжении его истории.

Неизбежная трансформация верующими образа Мухаммеда происходила в рамках единой языковой и этнической реальности. Термины, используемые для обозначения основателя веры и его учения, остались без изменения, хотя время от времени они толкуются в соответствии с процессом становления религиозного движения в конкретной исторической ситуации (во всей его сложности и постоянном развитии), которое дало основание для расколов и различных ересей.

Что же касается христианства, то в этом отношении мы сталкиваемся с совершенно иным положением, которое можно, пожалуй, назвать парадоксальным.

Поиски исторической основы исходного ядра христианского учения сложны и порой неосуществимы на языке наиболее древних текстов, к которым мы вынуждены обращаться, чтобы реконструировать учение если не по существу (что вообще представляется в итоге, по большей части бесплодных, изысканий более чем безнадежным предприятием), то по крайней мере в сколько-нибудь удовлетворительной форме, даже если не принимать во внимание изменения в христианском мире в результате постепенного его развития на протяжении двух последних тысячелетий.

Трагическая судьба основателя христианства, Иисуса, прозванного Христом, локализована в текстах, отражающих верования и чаяния его первых последователей в Палестине. В основе этих верований лежит совокупность мифов, с незапамятных времен связанных с библейским откровением, обращенным к маленькому народу Израиля: вестью о торжественном «союзе», или Ветхом завете, заключенном между племенным божеством Яхве, хранителем судеб нации среди несчастий, которые угрожали независимости народа, и избранными приверженцами бога.

Ветхий завет

Закон («Тора»): Бытие, Исход, Левит, Числа и дейтерономий (или Второзаконие[1] — латинизированная форма греческого слова, означающего «там, где вторые законы». В православной Библии принято название «Второзаконие». — Прим. пер. ]). Эти первые пять свитков составляют Пятикнижие.

Пророки («Невиим») — книги «старших» пророков (Иисус Навин, Судей израилевых, Руфь, I и II книги Самуила, I и II книги Царей), «младших» пророков — (Исайя, Иеремия, Иезекииль) и двенадцати «малых» пророков, собранные в один свиток (Осия, Иоиль, Амос, Авдий, Иона, Михей, Наум, Аввакум (Хабаккук), Софония, Аггей, Захария и Малахия). Священные, или агиографические, писания («Кетубим»): Псалмы (Псалтирь), Притчи Соломоновы, Иов, Песнь песней, Плач Иеремии, Екклезиаст, Эсфирь, Даниил, I и II книги Эзры (Ездры) и Не-емии, I и II книги Хроник.[2]

27 книг, или свитков, составляют каноны (правила, каталог), признанные евреями и сложившиеся в конце I в. до н. э. Другие числом около десяти, не получили признания, так как они были первоначально составлены на греческом языке (книги Товита (Товиота), Иудифь, Премудрости Соломона, пророка Варуха, Послание Иеремии, Молитва Манассии, I и II книги Маккавеев (или Маккавей-ские), затем некоторые части книги Даниила и книга Ездры на арамейском языке). Для палестинских евреев критерий «боговдохновенности» состоял в том, что Яхве мог бы говорить только по-еврейски. Евреи, жившие в эмиграции, и первые христиане отнеслись к этим последним книгам как к «вторичному канону», как ко «второзаконным», предназначенным войти во второй и более обширный закон. Католики их признают и по сей день; для протестантов это «апокрифы», то есть недостоверные, «скрытые под неистинным именем» сочинения; чтение их, однако, рекомендуется. Сотнями исчислялись «псевдоэпиграфы», небиблейские тексты, которые циркулировали под вымышленными именами. Лишь немногие из них дошли до нас.[3]

Мессия Иисус, «помазанник» господен, столь долгожданный царь пророческой литературы и народной фантазии, представлялся основателем, глашатаем этого соглашения, настоящего двустороннего договора («ты будешь поклоняться мне, я буду твоим защитником»), и сегодня признаваемого действующим в христианском вероучении и в теологических разработках. Таким договором впоследствии стал «новый союз», Новый завет.

Новый завет

Четыре евангелия (от Матфея, Марка, Луки и Иоанна), из которых два — от апостолов (Матфея и Иоанна). Первые три именуются «синоптическими», поскольку на первый взгляд они обнаруживают, если их расположить рядом в три колонки, существенные совпадения и сходства (sunopticos, что в переводе с греческого языка означает «охватывающий единым взглядом», «общий вид»).

Деяния, или, лучше, как в греческом оригинале, Деяния святых апостолов, автором которых согласно традиции должен быть сам евангелист Лука, предполагаемый ученик св. Павла.

Послания, числом двадцать одно: тринадцать, приписываемых св. Павлу (к римлянам, два — к коринфянам, к галатам, к ефесянам, к филиппинцам, к колоссянам, два к фессалоникийцам, два к Тимофею, к Титу и Филимону), семь якобы принадлежащих различным апостолам (три — Иоанну, два — Петру, одно — Иакову, одно — Иуде, естественно не Искариоту) и Послание к евреям.

Апокалипсис, то есть «откровение последних событий», приписанное Иоанну.

27 книг Нового завета, составленных на греческом языке, были включены между концом II и началом V в. н. э. в канон не без колебаний и противоречий. Существовали, однако, другие бесчисленные тексты (евангелия, деяния, послания и откровения), приписанные легендарным фигурам ранней христианской истории. Первоначально воспринятые народной верой, они были затем большей частью отвергнуты как «апокрифы», плод воображения, или прямо как еретические писания. Для историка же все они имеют равное документальное значение. Деление текста Нового завета на главы и стихи было введено ради удобства при цитировании только в конце средних веков.


Те немногие письменные документы, в которых говорится об Иисусе (то есть четыре евангелия, Деяния апостолов, двадцать одно каноническое послание и Апокалипсис — двадцать семь в целом, как двадцать семь книг в Библии и двадцать семь букв в еврейском алфавите), до нас дошли не на том языке, на котором говорили в те времена и в тех местах, где якобы происходили описанные в библейских текстах события, то есть не на арамейском и даже не на еврейском языке, хотя священнослужители стремились передавать в своей среде «слово божие» без. из-менений, даже если оно становилось непонятным. Эти документы составлены на разговорном народном греческом языке униженных и обездоленных масс средиземноморского мира — на койне, который был принят в последние два или три столетия до нашей эры (не без изменений и переделок) большей частью работников, ремесленников иудейского происхождения, евреями, эмигрировавшими из Палестины и рассеянными почти по всем прибрежным городам Римской империи и целым зонам Малой Азии, Греции и Египта.

Имя Христос (греческая форма еврейского слова «машиах» — «помазанник», «царь»; мессия — прозвище, а не собственное имя) и такие термины, как апостол (особый посланец, которому поручено приносить в Иерусалим пожертвования на поддержание храма), пресвитер («старейшина»; отсюда современное «священник»,[4] во французском — pretre,[5] в испанском — preste.[6] Ср. также английское priest,[7] немецкое Priester[8] и т. п. — Прим. пер. ]), епископ («наблюдатель»), крещение («очистительное омовение»), агапы («любовь», затем, в переосмыслении, — «братское вкушение пищи»), причащение (выражение благодарности, ритуальная священная вечеря), апокалипсис («откровение») и даже евангелие («весть о каком-либо счастливом событии») и церковь [ Русские религиозные термины в ряде случаев существенно отличаются от греко-латинских, перешедших в западные языки и католическое богослужение. Так, «крещение» в тексте А. Донини обозначается как производное от латинского baptisma [баптисма], в свою очередь происходящего от греческого baptizein [баптизейн] — «погружать», откуда современные французское bapteme, итальянское battesimo и т. д.; «агапы» — греческое agape («привязанность», «любовь»); «откровение» — как «апокалипсис» (от греческого арока-lupsis); «причащение» — как «евхаристия» (от греческого eukharistia — акт благодарения); «церковь» (по предположению от греческого kyrikon (из kyrios — «господь»), превратившегося через посредство готского языка, изменения «к» в «ц» и других переделок на славянской почве в современное слово. А. Донини передает романскими проиаводными от греческого ekklesia [экклесиа] — «собрание»: во французском — eglise [эглиз], в итальянском — chiesa [кьеза], в испанском — iglesia [иглезиа] и т. д. — Прим. пер. ], имели неоспоримое религиозноезначение для евреев, живших в эмиграции, или диаспоре. Достаточно ограниченный мир диаспоры ограждал религиозные понятия от неправильного употребления или интерпретации не в духе иудаизма. Но эта же среда явилась тем каналом, через который только что возникшая новозаветная проповедь осваивалась людьми совершенно иного происхождения и иной культуры, для которых старая религиозная терминология значила уже весьма немного. Достаточно вспомнить, что только в двух случаях в евангелии транскрибируется по-гречески еврейское слово «мессия» (Евангелие от Иоанна, 1:41 и 4: 25), и автор чувствует себя вынужденным напомнить верующим, которые явно уже не знали, что это слово в переводе означает Христос.

Не исключено, что некоторые тексты, вошедшие в канон Нового завета в течение первых трех веков истории христианства, были первоначально составлены на арамейском или непосредственно на еврейском языке. Но от них нам остались только немногие уцелевшие выражения, которые повторяются и сейчас, но уже без знания их прежнего смысла. Например, абба («отец»)[9] дало в ряде современных европейских языков слова, обозначающие настоятеля монастыря: abbe[10] во французском, abbate[11] в итальянском и т. д. — Прим. пер. ], рабби («господин мой») [Откуда еврейское наименование священнослужителя — раввин. — Прим. пер. ], аллилуйя («хвала богу») [Слово, принятое во всех христианских вероисповеданиях (от еврейского hallelou-yah — «восхвалим Вечного»). — Прим. перв. ], аминь («истинно», а не «да будет так», как думают) [От еврейского amen [амен]; некоторые этимологи (например, А. Доза) действительно переводят смысл этого термина «да будет так», — Прим. пер. ], осанна («даруй нам победу», «спаси нас»), эффата («отворись»), талифй кумй («девица, встань») — слова, сказанные по поводу чудесного воскрешения дочери Иаира в Евангелии от Марка (5:41) или воскрешения Серны: «Тавифа! встань!» — читаем мы в аналогичном эпизоде воскрешения из мертвых, приписанного Петру в Деяниях апостолов (9: 40).

Во всяком случае, типичное значение употребительной в иудейских общинах терминологии в период, предшествешавший крушению их национальной независимости в 70 г. н. э. при императоре Тите и затем в 135 г. при императоре Адриане, переходя из центров эмиграции к массам нееврейского происхождения, обращенным в новую веру, было уже иным. Оно соотносилось отныне с другими религиозными идеями и другими культовыми приемами, несовместимыми с традиционной библейской верой, но непосредственно воспринимавшимися людьми «без истории», которых римское завоевание низвело до положения личной рабской зависимости или полного экономического и социального порабощения и поражения в правах, безотносительно к глубоким внутренним противоречиям и к игре взаимопротивоположных интересов различных форм культа.