"Елена Яковлева. Блефовать, так с музыкой" - читать интересную книгу автора

потягивался и чмокал меня в макушку, поощряя на новые хозяйственные
подвиги. Слава богу, в еде он был неприхотлив и из всех разносолов
предпочитал жареную картошку и квашеную капусту, а то еще неизвестно,
надолго ли хватило бы моих познаний в кулинарии.
Так вот, Светка такой моей жертвенности не понимала и не упускала
случая сдобрить мою "бочку меда" хорошим половником отборного дегтя.
"Да ты же как на барщине, - скворчала она, как масло на сковородке, -
нельзя так растворяться в мужчине! Пойми ты наконец, что даже самая
высокоорганизованная особь из этого проклятого племени не способна оценить
такой самоотверженности!"
Но я ее не слушала и растворялась, растворялась... Пока не
растворилась окончательно, без остатка и без осадка. По большому счету,
это довольно сладостное ощущение, хотя и звучит несколько драматично. А
Светку я не слушала и окончательно с ней разругалась, когда она заявила,
что меня нужно срочно отправить на принудительное лечение от
парамонозависимости. И все же она была права, и я поняла это довольно
скоро, поняла умом, в то время как сердце мое продолжало выбивать
счастливую чечетку при одном парамоновском намеке на нежность, которая
случалась все реже и реже.
Нет, он не говорил мне: "Закрой рот, дура, я все сказал", для этого
он был слишком хорошо воспитан, только все чаще ронял: "Занялась бы ты
своими делами, что ли...", и в его голосе звучали нотки плохо скрываемого
раздражения. А я не имела ни малейшего представления, как отделить свою
жизнь от парамоновской, притом что в те далекие времена песенку "Я - это
ты, ты - это я" никто и слыхом не слыхивал. Я предпринимала отчаянные
попытки удержать Парамонова возле себя, а он с каждым днем становился все
скучнее и скучнее, свою любимую жареную картошку поглощал без аппетита, а
в глазах у него застыла тоска авиапассажира! уставшего ожидать рейса,
который бесконечно откладывают из-за нелетной погоды.
За неделю до защиты диссертации он не пришел ночевать. Я всю ночь
рвала на себе волосы и прислушивалась к стуку двери в подъезде, а едва
рассвело, помчалась в университетскую общагу к парамоновскому приятелю
Алику, чтобы хоть что-нибудь узнать о том, в ком я так опрометчиво
растворилась, ну вы уже знаете, без остатка и без осадка. Заспанный Алик
выскочил в коридор в одних трусах и стал клясться-божиться, что Парамонова
сто лет не видел, а я успела рассмотреть за неплотно прикрытой дверью
босые парамоновские ноги, торчащие из-под тощего казенного одеяла.
Несколько дней я караулила Парамонова возле физического факультета.
Видно, в конце концов совесть его заела, потому что однажды он все-таки
выбрался из подвала, в котором помещалась его лаборатория, чтобы сказать
мне:
- Подожди, сейчас мне некогда, добиваю библиографию. После защиты
приду.
В день, когда Парамонов защищал диссертацию, я загодя накрыла стол,
охладила бутылку шампанского и прилипла к окну в надежде издалека увидеть
любимый долговязый силуэт, да так и проторчала до рассвета. Назавтра он
тоже не пришел, зато прислал за вещами все того же Алика. Тут в меня будто
бес вселился, я наотрез отказалась выдать Алику сиротские парамоновские
манатки и потребовала, чтобы их хозяин самолично за ними явился. Однако
тот предпочел оставить свои пожитки мне.