ЖЕЛЕЗНАЯ ТИШИНА.

Н. Ляшко.

В черной короне заводской трубы торчит шест с паутинными останками красного флага. Водружали его весною в праздник, под радостные крики и песни. Он бурлил в синеве комочком крови, видный полям, лесу, деревушкам и окутанному мглою городку. Ветер рассек его, оборвал и клочьями унес в перерезанные мертвой насыпью просторы.

Воронье чистит клювы о шест, каркает и спокойно глядит в черный зев, откуда десятки лет ввысь и вдаль неслись косяки дымных птиц.

Стеклянные крыши мастерских дырявы. Из протемей в небо округло глядят недвижные трансмиссии. Дремлют моторы. Дождь и снег изранили серебряные от бега и об'ятий ремней шкива. Суппорта прилипли к сухим станинам. Суставчатая рука электрического крана заломлена и беспомощно свешивается с разметочной плиты. На постели похожего на гигантский трон строгального станка развалившимся костяком сереют болты, угольник, планки и гаечный ключ.

В гитарах самоточек дрожат запорошенные снегом тенета пауков. Следы резцов на недоточенных валах и рычагах заволокла короста застоя. По сверкающим ниткам винтов прошел язык немоты, слизал масло и закруглил их ядом ржавчины.

С полуденной стены тускло глядит побуревшая надпись "Хоть шторы повесьте, душно". Стены не изменяют. Снаружи их изранили пулями, снарядами. Сколько веры, тоски, болей, радости и гнева взрывалось в них.

Эй, каменные!.. помните?!.

Вот там, в углу, среди револьверных станков и американок под свист ремней, щелканье собачек, журчанье шестерен тайно шелестело книжками целое поколение. Чует ли оно тоску застуженных колес и рычагов по бегу и теплу мускулов? Налетевшая буря, как семена пахарь, разбросала его по всей земле. Постель запыленного строгального станка не раз служила ему трибуной. С суппотра, словно с ворот, свешивалось знамя с золотым и белым "Да здравствует"...

У котельной под ветром гудят котлы. В оскал разбитой рамы зияет разорванная светом тьма. Среди прессов - свист. Ржавый пол в алмазах. У окон из снежных курганов выглядывают козлы, ящики и гнутое железо. Ручные горна чуть видны.

В углу, на стене, под буро-красным валом трансмиссии, чернеют пятна. Это - кровь. На валу распято висел слесарь, схваченный болтом муфты, бился ногами по острию винта гидравлического пресса, пока не остановили мотора, и кропил кровью и клочьями мяса стену, пол и пресс. В сумерки снимали его с железного креста. На наспех сколоченном столе блестели крест и евангелие. В пустоте котлов рыдающе билось заупокойное пение и тонуло в шуме соседних мастерских. Свечи дрожали в окрашенных железом руках.

... Со стены заколоченной кузницы, сквозь жемчужный узор мороза, на котельную глядит седой Мирликийский Николай.

Каждый год, 9 мая, после забастовки, стены кузницы украшались венками кленов, берез и осин; пол устилался травой с красными каплями клевера. Пели певчие. Сгибались избитые нагайками спины. Их и наковальни, печи, паровые молота и горна осеняли слетавшие с кропила хрустальные крылья брызг.

Было празднично от женских и детских голосов, улыбок и нарядов. Кузнецы водили по мастерской жен, невест, детей и показывали им свои горна и наковальни.

После молебна от заводских ворот к городку протягивалась живая пестрая стежка. От нее на ходу отделялись точки, через поля плыли к лесу, в долины и там справляли свой молебен. По просторам катилось звонкое, взмывающее к небу, "Вставай, поднимайся"...

Среди двора убегающим к литейной ворохом из-под снега, желтеют ржавые бандажи и никогда не дрожавшие под паром цилиндры.

Электрическая станция - заснувшее, осиротелое, развенчанное сердце завода - приплюснулась в снега. Сирены - голоса, сзывавшего на труд и бой, плакавшего от боли, нет, - снята и Бог весть где.

Барьеры у ворот сломаны. В проходной конторе передняя завалена изрубленными в поленья стропилами и козлами. Выломанными и искрошенными костями глядят они на пляшущий огонь и ждут... своей участи.

Дремлют сторожа. Потрескивает в печи да снаружи доносится звон выдуваемых ветром стекол. Проходная вперила заледенелые окна в сугробистый двор и бредит. Когда-то она дрожала от ударов паровых молотов, от свивавшихся над нею грохотов, гудков, лязга и свистков. Порою железо смолкало в неурочный час. Из мастерских потоками выплескивались говор и крики. Во дворе бурлило синими блузами в пятнах, преображенными лицами, руками. Дребезжали звонки, скрипели ворота. В'езжали казаки; ротами проходили солдаты, поблескивая штыками. Звучала команда, свистели нагайки. Из мастерской тучами неслись гайки, болты, обрезки. Лошади тарахались и испуганно ржали. А в потолки билась тысячеголосая песня.

Против завода торчат следы лавчонок. За ними ютится вереница домиков. Рабочие ушли из них и в городке заняли дома. Здесь остались старики, вдовы, калеки да те, кому убогое милее богатого. Они салазками возят из леса дрова, кое-как перебиваются, терпеливо выслушивают насмешки проезжающих крестьян над немым заводом и хмурятся, когда те сворачивают к заводу и на зерно, мясо выменивают у сторожей вынутые из окон стекла, куски железа и жести.

В синие сумерки жены сторожей на салазках привозят в завод еду, а обратно увозят выменянное у крестьян и куски распиленных балок и стропил. Им вслед со стороны домишек несется брань.

... Ночь слизывает со снегов голубой разлив сумерек.

От городка и домишек к заду завода подкрадываются тени. В одиночку, стаями ломают заборы, будки, навесы и рвут остатки проводов. Сторожа кричат, стреляют. Тени в панике прячутся и ждут. Сторожа мечутся от одной к другой и, обессилев, бредут к теплу.

Завод глядит в зернящееся золотом небо и стонет, охает. Выламываемые из него кости с шорканьем уползают к дороге.

Ветер гонит в расширяющийся пролом забора поземку, через вынутые и выбитые стекла вдувает ее в мастерские и плачет в плену железа, пока не разобьется на смерть.

Так день за днем... тление, сторожа и тени точат завод.

Порою из городка выбегает автомобиль с красным флажком. Растет, с ревом проносится мимо домишек и замирает у ворот завода. Мелькают папахи, шинели и кожаные куртки. Сторожа пугливо суетятся. Прибывшие идут по протоптанным тропочкам в мастерские. Среди стылого железа шаги звучат четко и глохнут. Прибывшие вслушиваются в каменящее звуки молчание, вздыхают и выходят. Дивятся полям, все смелее наступающим на завод, слушают бормотанье сторожей о кражах, пишут что-то в книжечках, греются в проходной и уезжают.

Сторожа провожают взглядами тающий автомобиль с дрожащей на ветру крапинкой крови, перемигиваются и говорят:

- Чудаки, право...

- Да-а...

Раз в неделю давящая завод тишина вздрагивает от грохота, звона и испуганно разлетается. Мастерские играют трелями грянувшей песни железа. Отдыхающее на короне завода воронье шарахается и с карканьем улетает.

Сторожа спешат на крики железа в котельную и видят: человек в коротеньком тулупчике, в обшитых кожей катанках изо всей мочи бьет кувалдой в старый котел:

- Бум... Бум...

Это Степа, бывший молотобоец. Говорят, он - дурачок, но это неправда. Он вкось глядит загадочным единственным глазом на приближающихся сторожей, опускает кувалду и едко спрашивает:

- Испугались?..

- Брось, Степа... беспокойство делаешь... разве виноваты мы?

- Беспокойство-о... - передразнивает Степа сторожей. - Вам бы тихиньким обобрать завод... ловкачи, - и смеется.

Сторожа кидаются на него и норовят отнять кувалду. Он отбивается ею от них, шмыгает за пресса, котлы и - в окно.

Снаружи ехидно спрашивает:

- И мою кувалду продать хотите?.. Ого-го-о-о!.. воровское семя...

Котлы обрадованно хором повторяют его крик - и тихо. А через минуту железо вскрикивает под кувалдой за кузницей. Звуки сплетаются, взлетают с ветром и настораживают поля.

У ворот домишек появляются люди, качают головами и умиляются:

- Опять глушит Степушка...

- Ишь его как...

- В роде бы настоящая работа пошла...

Но слабеют силы Степы. Кувалда вываливается из рук, и завод сжимает тишина. Степа прячет кувалду и с блаженной усмешкой идет по проложенной ворами тропинке из завода.

На дороге останавливается и, наклонив голову, слушает... Машины, станки, котлы гнетет молчание. Степа вздыхает, ежится и на ходу бормочет:

- Нешто убережешь... куда тут... эва как растащили...

За ним в прокопченные едким дымом чугунка стены ползет тоска немого железа. Он чует ее рядом, мотает головою, распаляется и спешит в проходную контору. Бранится со сторожами, грозит им и озабоченно шагает в городок. Топчется там в передней Совета, жалуется всем, всех просит пустить завод и, успокоенный, ободренный, возвращается к себе.

Во сне размахивает жилистыми руками, мечется и кричит:

- Эй-эй!.. Оправку... Заклепки сжег... Бей-бей!..