31 марта 1945 года

А еще какая-то птаха целое утро верещала, прочищала горлышко, пробовала петь в ближайшем лесочке, смелая немецкая птаха, словно и не было ничего этого вокруг, жестокого и кровавого, со сметающими все живое бурями, с ливнями раскаленной секущей стали, со множеством снующих туда сюда людей. Верно, уже примеривалась к тому часу, когда тихая тишина позовет, попросит: а ну-ка, запой.

В самом деле, скоро уже, скоро, думал капитан Бочкарев, двигаясь привычным путем по извилистым тропинкам, мимо указателей, часовых, сваленных в кучу пустых артиллерийских ящиков и автомобилей, укрытых пятнистыми и лохматыми маскировочным сетями.

Но бесконечно отдалившийся Ленинград и неоконченный университет никак не воспринимались в качестве этой самой мирной жизни, вместо них лезла утренняя птаха, да свои разведчики, которые, небось, перемывают косточки командиру. И самый говорливый, наверное, даже не трепло Озеркевич, из Одессы, и не громадный Белушев, с хитрецой и туповатой недалекой выгодцей, а желчный Хомичев, едкий и острый…

Бочкарев пропустил один тяжело груженый грузовик, второй, затем, чертыхнувшись, перебежал дорогу перед третьим.

Расслабился, осадил он себя. И совершенно зря, потому что ничего еще не кончилось. Хоть и в логове зверя, но зверь этот забился в самую глубь, оскалился, ощерился и не дается. Поэтому, не предвидится никакой мирной жизни, никаких тайн звездного неба, ради которых он учился, а предвидится лишь разговор с начальником разведки дивизии. А какие разговоры бывают с начальником разведки – известны…

Майор Сварливцев, расслабленно откинувшись на спинку стула, курил за широким дубовым трофейным столом. Стол занимали офицерский планшет, пару листов бумаги с машинописным текстом и да тусклая латунная пепельница, переделанная из гильзы – от этой малости огромная столешница казалась еще больше.

— Товарищ майор… — начал было Бочкарев, но начальник разведки махнул рукой, останавливая, и жестом показал на кривой самодельный табурет у стола.

Сварливцев начинать разговор не спешил, пустил углом рта одну струю дыма, вторую и только затем спросил:

— Чем занимается рота?

— Согласно плану боевой подготовки рота на политзанятии. Тема – «Железная дисциплина и высокая бдительность – залог скорой победы над фашистской Германией».

Сварливцев задумчиво пустил очередной клуб и произнес:

— Врешь ведь.

— Вру, — согласился Бочкарев после короткой паузы. — Вы же знаете, товарищ полковник, у меня в роте бойцов агитировать не надо. Люди понимающие и сознательные.

— Брось капитан. Чтобы я не слышал таких разговоров. Знаю я эту агитацию.

Разговор выходил душевным, мирным и беспредметным.

Сварливцев посмотрел на часы.

— Погоди, я еще доберусь до твоих барахольщиков и твоей сознательности. Лично буду проверять.

— Так ведь, как у всех – мелочи, не больше. Подбирают только то, что уместится в вещевом мешке: часы, бинокли, ножи…

— Если бы только это. Знаю я твои мелочи! Ишь ты, и слово какое приплёл: подбирают. Ясли-сад! В песочке валялось, а он подобрал. Ты смотри мне, еще аморалку не подбери!

— Товарищ майор, ну это-то тут причем?

— При том. Про капитана Селезнева слышал? То-то же. И было бы с кем – так с немкой! Не со связисткой Дуней, Варей, Маней, а с немкой!

Сварливцев снова посмотрел на часы, а потом неожиданно проговорил.

— Хотя, я его понимаю: неожиданные они какие-то, не наши. Смотрит, смотрит, черт ее знает, чего смотрит, а потом как полыхнет – и готово: и любовь тебе, и, товарищ майор, партбилетом клянусь, что на веки вечные… ладно, об этом потом поговорим. Последние разведсводки читал?

— Читал. Политико-моральное состояние немецко-фашистских войск ослаблено, много случаев дезертирства и паники. В то же время, в плен сдаваться бояться…

— Да не то, — отмахнулся Сварливцев, забираясь в свой планшет. — Донесение химиков… где-то здесь… вот: информационно-разведывательное донесение военно-химического управления Первого Украинского фронта.

Сварливцев пробежал глазами текст.

— Показание пленного танковой дивизии «Охрана фюрера» Герхарда Ритнера: «В середине марта на построении солдатам было приказано постоянно иметь противогазы и держать их в образцовом порядке ввиду того, что Германия скоро применит новое оружие, в ответ на которое Россия, якобы, применит отравляющие вещества». Ну и дальше, в том же роде.

— Помню немного, — кивнул Бочкарев. — Агония фашистского зверя. Да и никакое новое оружие им не поможет.

— Ты у себя в роте противогазы когда проверял?

Бочкарев запнулся.

Сварливцев посмотрел на часы и решительно встал.

— Ладно, политико-воспитательную работу я с тобой провел, пошли.

— Куда? — удивился Бочкарев, быстро вставая вслед за своим начальником.

— К командиру дивизии. Прибыли важные птицы, похоже, из Москвы. Для тебя есть задание. И ватник свой здесь оставь.

У командира дивизии кроме него самого находились начальник штаба армии, начальник особого отдела, и неизвестный майор, крепкий, как пружина, строгий, а еще образцово подтянутый в совершенно немятой форме.

Бочкарев, рассмотрев майора, постарался незаметно огладить свою гимнастерку и запихнуть складки за спину.

— Вот, капитан Бочкарев, — доложил полковник Сазонов, командир дивизии, едва Бочкарев и Сварливцев представились. — Командир роты разведки. Боевой офицер, в должности меньше месяца, но на хорошем счету, до этого командовал взводом разведки, больше пятнадцати языков, имеет награды….

— Восемнадцать языков, — громко подшепнул Сварливцев.

Начальник штаба армии, генерал-майор Коломинов, посмотрел на Бочкарева испытующим властным взглядом.

— Когда последний раз ходили в поиск?

— Неделю назад, товарищ генерал-майор.

— Далеко?

— Километров десять, по тылам.

— Как обстановка? Что скажете?

— На нашем участке – семьдесят вторая пехотная дивизия из состава пятьдесят седьмого танкового корпуса. Никаких действий не предпринимают. — Бочкареву вспомнилась беззаботно поющая в лесочке птица. — Сдаваться не собираются.

— Ну, мы тоже не лыком шиты, — заметил Коломинов. — Воевать умеем. Как считаете?

— Так точно! — бодро вставился командир дивизии. — Научились.

— Подойдите к карте, — начальственно бросил Коломинов Бочкареву, пропуская мимо этот возглас.

На столе распласталась пестрая, зелено-желтая карта района боевых действий с красными и синими линиями и овалами, обозначавшими расположение наших войск, немецких и линию соприкосновения.

Незнакомый майор оказался тут же, рядом с Бочкаревым, едва ли не между ним и генералом.

Неприятная личность, подумал капитан. Наверняка, служака, все строго по уставу. И сапоги, небось, скрипят. Не хотелось бы иметь такого начальника.

Генерал быстро осмотрел карту, посмотрел зачем-то на майора, стоящего рядом с Бочкаревым, и опустил указательный палец на карту, к краю заштрихованного синими линиями овала, далеко к югу от красной линии фронта.

— Вот здесь?

— Так точно, товарищ генерал-майор, — подтвердил майор.

— Товарищ капитан, — Коломинов поднял взгляд на Бочкарева. — Вам ставится задача провести группу майора Ванника вот сюда.

Километров восемнадцать, прикинул Бочкарев. Местность пересеченная, с островками уже зазеленевшего леса, проберемся.

— Сколько человек в группе? — спросил он.

— Пятеро, — сообщил майор. — Вместе со мной.

Ну и наших столько же, подумал Бочкарев. Значит, сегодня ночью нужно будет разведать пути прохода, снять, если попадутся, мины и проволоку, а завтра выступить всем.

— Задача ясна? — спросил Коломинов.

— Так точно. Завтра ночью группу выведем за линию фронта.

— Отставить! — напрягся начальник штаба армии. — Сегодня ночью!

— Товарищ генерал… — начал Бочкарев, потом увидел застывшее лицо своего непосредственного начальника, командира дивизии, и обреченно добавил, — Есть сегодня ночью.

— Учтите, задание особой важности. Отвечаете головой. Если с группой что-либо случится, пойдете под трибунал! В двадцать четыре часа. Доложите, как поняли!

— Есть сопроводить группу сегодня ночью, — уныло ответил Бочкарев.

— Свободны!

В расположении роты властвовал начальник политотдела дивизии, подполковник Петрушкин, сухощавый, с постоянно прищуренным взглядом. Смотрел – как пристреливался. С соответствующими оргвыводами.

Сейчас он, собрав разведчиков вокруг себя, втолковывал про текущий политический момент.

— … распространяют большое количество ложных фотографий и листовок, в которых геббельсовская пропаганда показывает – в кавычках, разумеется, зверства Красной Армии. Поэтому население и немецкая армия в основной своей массе запуганы, потому как правды не знает. И вот тут возникает вопрос, как должен себя вести наш боец…

— Исключительно по уставу, — вставил кто-то. — Строевому.

Бочкарев не видел говорящего, но по голосу узнал Озеркевича.

— Это само собой. А вот как он должен вести себя на освобожденной территории? Я знаю, солдат думает, немец мою деревню сжег, так и я его сожгу. И все его добро теперь мое будет по праву победителя. А это политически неправильно, даже вредно, потому что солдат Красной Армии воюет не для того, чтобы отобрать, а для того, чтобы…

— Дать. Дать как следует. — опять вставил кто-то.

— Кто это у меня такой умный? — спросил недовольно Петрушкин. — Отставить разговоры! Воюет с целью освободить народы Европы. А теперь спросим, почему побеждает боец Красной Армии жестокого и сильного врага? А побеждает он своим крепким моральным духом и политической грамотностью…

Бочкарев поспешил незаметно скрыться, чтобы своим скептическим и независимым видом не разрушить почти идиллию: распространяющего волны идеологической благодати Петрушкина в окружении солдат и сержантов. Ну что поделать, не всем же питаться манной, исходящей от политруков.

Но скрыться капитану не дали. Петрушкин нагнал его в дальнем уголке и спросил:

— Знаю, сегодня на ту сторону идете.

Армия, подумал Бочкарев, что поделать. Слухи и сведения, особенно секретные, распространяются исключительно быстро.

— Кого с собой берешь?

Бочкарев перечислил.

— Озеркевича не надо, — Петрушкин еще сильнее прищурился. — Политически не сдержан, болтает много. И Белушева не желательно. Нет в нем настоящей сознательности. А вот возьми Кучеренко. Активный, грамотный боец, комсомолец, хорошо выступает на собраниях. И вообще, Бочкарев, смотрю я, что ты все сторонкой, все сторонкой, словно как избегаешь. И политически ты какой-то неоформившийся, без правильной основы: тут пошутил, там отбрехался. А внутри что? За что воюешь, капитан?

— Ну как за что. За то же, что и все.

— А вот не верится, Бочкарев, не верится. Ну хорошо, вернешься, поговорим.

Ему сегодня определенно старались помешать. Сразу после рекогносцировки с командирами взводов, его поймал начальник разведки. Аккурат перед расположением роты, чтобы капитан не смог улизнуть.

— Чего кривишься, зуб донимает? — спросил Сварливцев.

— Времени нет, товарищ майор!

— Погоди, долго не задержу. На переднем крае был? Что думаешь?

— Пойдем двумя группами. Первый взвод – через тот проход, который мы в прошлый раз проделали, отвлечь внимание. Главная, пять человек – со мной, плюс саперы. И третий взвод прикрывает.

— С своими бывшими пойдешь? Правильно. Согласен, план утверждаю. Придешь потом с бумагами, подпишу. И вот что, Бочкарев, тут дело серьезное. Из Москвы звонили, спрашивали, как подготовка. Когда пойдешь, на правом фланге дивизии разведку боем проведет полковая разведка, отвлечет от тебя.

— Товарищ майор, а может сразу через громкоговоритель сообщить: так и так, к вам сегодня идет капитан Бочкарев с группой. Немцы же не дураки, такая активность их сразу насторожит!

— Много рассуждаешь, Бочкарев. Нет, чтобы спасибо сказать командованию. Спеси в тебе много. Ладно, иди, потом с тобой поговорим.

К девяти вечера в расположение роты на двух виллисах приехал начальник особого отдела дивизии и майор Ванник со своими. Четверо, одетых в пятнистую зелено-серую камуфляжную форму вермахта. В открытых вырезах виднелась немецкая форма.

Двое выглядели подтянутыми и крепкими, а вот двое других… Один, с брюшком, в очках, с круглыми невоенными щечками, точь-в-точь профессор с кафедры какой-нибудь аэро-гидродинамики, которому вручили непонятную для него винтовку и бросили закрывать вражеский прорыв. И выражение лица у него было соответствующим – испуганно-настороженным.

Другой – долговязый и чуть нескладный, с липким взглядом. Форма заметно тяготила его. Этот вполне мог сойти за какого-нибудь немецкого учителя, но здесь, среди быстрых, уверенных в себе – только чуть более суетливых чем обычно, разведчиков казался совершенно чужим, почти обузой.

Наверное, из-за этих двух и затеяли весь сыр-бор, подумал Бочкарев.

Особист в сторонке завел тихий разговор с Ванником, а разведчики обступили прибывших, присматриваясь и знакомясь.

Из темноты вынырнул подполковник Петрушкин, приклеился сбоку, разве что не дышал в ухо, внимательно всматривался и вслушивался. И едва Бочкарев отвлекся, тут же завладел вниманием:

— Митинг в роте провели?

Бочкарев чертыхнулся про себя… Да, не провел, но до митинга ли, когда нужно предусмотреть все тонкости, оговорить возможные варианты, добиться, чтобы подчиненные уяснили свою цель. Да и отдохнуть разведчикам следует – идут ведь в ночь.

— Провели, — неопределенно ответил Бочкарев, стараясь, чтобы его голос звучал как можно тише, а слова – невнятнее.

— Коммунисты выступали?

Бочкарев оглянулся, ища спасение, увидел начальника разведки и, извинившись, поспешил переместиться к майору Сварливцеву.

— Готов? — спросил коротко тот. — Медали и документы когда сдашь?

— Вот прямо сейчас, — вздохнул Бочкарев. Он уже жаждал той минуты, когда окажется на передовой, когда отступят все эти приготовления и останется только его группа, тихая тревожная ночь и далекая цель впереди.

Но это случилось только через сорок минут.

В последней траншее он еще раз осмотрел своих ребят, молчаливых, настороженных, с рюкзаками и немецкими автоматами за плечами, мельком глянул на майора Ванника и стоявших за ним, и тихонько произнес:

— Порядок следования: саперы, старший лейтенант Петрак, сержант Белушев, я, связные, майор Ванник и его группа. Замыкающие – рядовой Закаилов и сержант Озеркевич. Вперед!

— Ни пуха, — шепнул стоящий рядом Сварливцев.

Они выбрались из траншеи и пригибаясь, быстрым шагом устремились вперед, к невидимой в темноте недалекой рощице.

Метров через сто пришлось остановиться – саперы нашли тонкую проволоку, очень коварную и вредную, в которой путаешься и выдаешь себя звуками, а потом осторожно щупали землю впереди себя, определяя возможные мины.

У рощицы Бочкарев остановил всех и прислушался. Окрест не доносилось ни единого звука, ни с нашей стороны, хотя по времени третий взвод уже начал выдвижение, ни с немецкой.

Вражеские секреты и патрули располагались чуть дальше, но отчего-то Бочкареву стало тревожно. Даже не тревожно, а как-то неприятно, как после тяжелого разговора. Возможно, так бурлил, напоминал о себе сегодняшний суматошный день, в котором и отдохнуть как следует не пришлось. Или же так проявлялось предчувствие, то самое, нечеткое и непредсказуемое, и, как правило верное, если повиноваться его слабому голосу.

Бочкарев приподнял голову повыше. Справа темным пятном проступала роща, непроглядная, безопасная. Слева полого поднимался открытый склон холма. Еще левее начинался другой лесок, совершенно невидимый сейчас.

— Идем прямо, в обход рощи, — решил Бочкарев.

— Ты что! — громко зашептал ему Петрак. — Через открытое место?!

Но Бочкарев уже принял решение. Отослав одного связного к третьему взводу, неслышно крадущемуся вслед за ними, он скомандовал вперед.

Почти сразу же вслед за этим рядом оказался майор Ванник.

— Почему поменяли маршрут, товарищ капитан? Что-то случилось?

— Нет, ничего. Это мое решение, через рощу не пойдем.

Майор, кажется, что-то сказал про себя, недовольное.

Едва они проползли еще метров сто, далеко справа началась стрельба, и в той стороне вспыхнуло сразу два огненных шарика, после чего на посветлевшем куске неба стали видны белые полосы от осветительных ракет. Похоже, начала разведку боем полковая разведка на левом фланге дивизии.

А затем одна осветительная ракета неожиданное рванула прямо над леском, который они обминули.

Еще через минуту слева от них грозно застрекотал пулемет, возглавив редкую дробь автоматных очередей.

— Первый взвод, — подал голос ползущий рядом сержант-связной. — Кажись, они.

Справа вспыхнула еще одна ракета, затем еще, гораздо ближе.

— Ползи назад, — обернулся к связному Бочкарев. — Передай командиру взвода, чтобы пошумел на краю леса.

Возможно, третий взвод отвлечет на себя внимание фрицев и его группа сможет просочиться в тыл. В неудачный исход верить пока не хотелось.

Сержант торопливо уполз, а Бочкарев снова дал команду двигаться вперед.

Шум и стрельба усиливались с каждой минутой. Небо светлело, и проступала как днем, лежащая впереди местность.

Подполз, тяжело дыша, Петрак.

— Спереди немцы, до отделения.

— Стой! — скомандовал Бочкарев.

В рваной смене ночи и светлых сумерек показались бегущие по склону в сторону леса фигуры.

Замерев и прильнув к холодной земле с короткой молоденькой, недавно появившейся травкой, разведчики ждали, когда позади них вступится, обозначит себя огнем и движением третий взвод.

Подлез майор Ванник.

— Сергей Николаевич, полагаю, стоит вернуться, в этом месте мы не пройдем, только загубим людей.

— Отставить разговоры, товарищ майор! — раздраженно бросил ему Бочкарев. Еще не хватало тут советчиков под боком!

Он дождались выстрелов у себя за спиной, после чего дал очередную команду перебежать- переползти метров на пятьдесят вперед.

Снова показались бегущие фигуры автоматчиков, теперь уже совсем близко. Немцы бежали из густой темноты в сторону леса, который остался у них за спиной и в котором шел сейчас сильный бой со взрывами гранат.

— Возьмем левее, — предложил Петрак.

Но Бочкарев думал о другом. Конечно, это было безрассудно, глупо, но кто сообразит в темноте, что русские разведчики решатся на подобное.

— Слушай, Василий, — зашептал он Петраку. — Принимай саперов и оставайся здесь. Через три минуты, если ничего не случится, отойдешь назад, к нашим. Иначе прикроешь огнем.

— А ты? — спросил Петрак.

— А я – вперед, — Бочкарев подозвал Ванника, лежащего метрах в двух от них.

— Дерзко, — только и сказал тот, после чего Бочкарев скомандовал всем «Встать, построиться!»

И плотной группой – в колонну по двое, они последовали вперед, прямо в немецкий тыл.

Если смотреть издалека – организованно и по-деловому по своей территории двигается немецкая пехота. Не прячась по кустам, не скрываясь, как противник. Значит – свои, значит, причин для тревоги нет.

Они прошли метров двести, а потом, дойдя до перелеска, Бочкарев скомандовал рассыпаться.

Рядом почти мгновенно оказался Ванник, быстрый и решительный.

— Молодец, капитан. Можно считать, прорвались.

— Рано радуешься, майор. Еще нет.

Они осторожно пересекли короткую полоску деревьев, вышли к широкому полю и остановились.

Стрельба и шум окончательно остались сзади, перестали расширяться вширь. Лежащее впереди пространство выглядело безопасным и тихим, звало пересечь его одним решительным броском. Но Бочкарев не торопился.

Через пять минут к нему вновь подошел Ванник.

— Чего ждете? Почему не двигаемся? — приглушая голос, спросил он.

— Пусть все успокоится. Время пока есть.

— А может пройти, не скрываясь? На нас немецкая форма, с вами поделимся масхалатами. Кто нас заподозрит?

Бочкарев отрицательно качнул головой.

— Нет, будем ждать. Кстати, товарищ майор, вот эти двое, которые с вами – у них подготовка как? Бежать, в случае чего, смогут?

— Смогут, но не долго. Скажите, — майор запнулся, — разумеется, вопрос не вовремя… Вы кадровый военный?

— Нет, не кадровый.

— Тогда как попали в разведку?

— Служил в артиллерии, потом, как узнали, что знаю немецкий – взяли в штаб. Побыл там. А однажды слышу, набирают в разведвзвод, и я попросился. Тем более, все данные есть, когда-то боксом занимался.

— Немецкий, значит, знаете?

Где-то неподалеку послышался гул. Похоже на грузовик или транспортер.

Они на пару секунд притихли.

— Вот так и попал. Зам взвода, потом командир взвода. А недавно повысили до командира роты.

Бочкарев подумал, что большая часть его начальной неприязни к этому человеку сама собой ушла. Опасность, как это бывает, сроднила их, убрав вне ненужное, демонстративное, что мешает понять человека в гражданской жизни.

— Как вас по имени-отчеству? — неожиданно спросил майор.

Бочкарев ответил.

— Значит, Сергей Николаевич. А я – Михаил Александрович.

— Ну, а вас ни о чем не спрашиваю, — произнес капитан. — Знаю, что не ответите.

— Не отвечу, — Бочкарев не разглядел улыбки, но по тону того понял, что майор улыбается. — Могу сказать, что мы сейчас выполняем задачу государственной важности. И вы, Сергей Николаевич, и я. Возможно, это самое важное, что в данный момент происходит на всех фронтах.

— Даже так? Не поверю, — усмехнулся Бочкарев. — Уж больно жиденькие силы: рота разведки дивизии, все в спешке, без подготовки. Да и не факт, что прошли. Не нравится мне это поле. Знаю, что нужно идти через него, но не нравится мне, и все. И тишина эта не нравится. Знаете, где обычно бывает тихо? Перед секретом или засадой.

— Нет, все так, — сказал майор. — Правильно, что быстро, правильно, что такими силами. Чем меньше людей знает, тем лучше. Задание такое.

— Задание, как задание. Ладно, идемте. Возьмем левее, мимо поля. Там у них ротный опорный пункт, но мы попробуем в темноте его обойти.

Обойти не получилось.

Они наткнулись на патруль или просто дозор из двух автоматичков. В темноте послышалось гортанное «Хальт!» – затем: «Вафн финлэген!» – «Стой, бросай оружие!»

Разведчики, идущие спереди, среагировав, дружно кинулись вправо и влево, уходя от тут же последовавшей длинной автоматной очереди. Почти без задержки в место, где находился враг, ответно ударили три или четыре автомата. И все затихло, вновь вернулась ночная непрочная тишина. Только теперь в этой тишине раздавались негромкие стоны.

Бочкарев метнулся на звук, едва не столкнувшись при этом с Ванником.

Был ранен в бедро Белушев и убит один из группы майора.

Бочкарев осмотрел рану, позвал Закаилова перевязать.

Затем осмотрел застреленных немцев.

Выходило отвратительно, совсем отвратительно. Группа себя демаскировала. Идти дальше – невозможно: крупных лесов нет, до отрогов Судетских гор далековато – до утра никак не поспеть. Раненого оставить нельзя, негласное правило разведчиков – ни при каких условиях не оставлять своих.

Но и вернуться не получится. Сейчас на переднем крае полно немцев. И все настороже, все прислушиваются и всматриваются в холодную весеннюю ночь, держа пальцы на спусковых крючках.

— Что будем делать, командир? — спросил Озеркевич. — Еще пара минут, и нас тут застукают.

И он добавил фразой из фронтовой песенки:

— Вся работа праздник станет, будем семечки щелкать.

— Назад нам не вернуться, — рассудил Бочкарев. — Идти вперед тоже опасно, немцы уже знают, что мы здесь, в их тылу. Сделаем так. Товарищ майор!

Подошел мрачный Ванник.

— Мы возьмем нашего раненого, пусть ваши забирают своего и… — Бочкарев помедлил, — нужно взять этого немца. Понесем на себе.

— Как? — не понял майор.

Озеркевич сообразил первым.

— Голова, командир! — с уважением отозвался он.

— Объясню на ходу, быстрее!

Поредевшая группа сделала крюк, вернувшись на сто метров назад, а затем вновь взяв прежнее направление, в обход начавшегося шума и криков.

— Пусть думают, — объяснял Бочкарев Ваннику на ходу, — что мы пришли за языком. Взяли и отошли назад. Кому придет в голову переться с языком дальше в тыл?

Майор ничего не сказал, только похлопал Бочкарева по плечу.

Они шли как могли быстро, сменяя друг друга. Белушеву нашли более менее толстый обрубок, на ходу стесали, подготовив под костыль. Мощный сержант держался, но чувствовалось, что с превеликим трудом. Рана была паршивой, на верху бедра, такую трудно перевязать. Немца, чтобы не испачкал кровью, скрутили как могли его же курткой и завернули в плащ-палатку. Несли по очереди.

Через час, благополучно преодолев первые полосы обороны, сменили направление. Передохнули пару минут и вновь пустились дальше, обходя фермы, высотки и позиции танкового корпуса.

Их не преследовали, расчет Бочкарева оказался верным.

К утру, перед рассветом, вконец обессиленные, сделали привал.

Нужно было избавиться от убитого немца, осмотреть рану Белушева и определиться, сколько им осталось до нужного места.

Едва непроглядная чернь стала расплываться, сереть, превращаясь в мокрую и холодную утреннюю мглу, едва проступили стволы деревьев – ближних и тех, что подальше, разведчики осмотрелись.

Впереди расстилалось ровное пространство, пустое, темное и очень большое. Где-то в его середине росла короткая рощица, но дальше снова было чисто и просторно – до мутного еще, нечеткого горизонта, на котором угадывались высокие холмы, предгорья Судет.

— Далеко вам еще? — спросил Бочкарев у Ванника, пытающегося рассмотреть подробности в бинокль.

— Видите лесочек вон там справа? В нем развилка трех дорог. В семь утра нас будет ждать связной.

— Можно сказать, мы свою задачу выполнили?

— Да, — уклончиво согласился Ванник.

Вернувшись к месту привала, Бочкарев с удовлетворением отметил, что подчиненные майора времени даром не теряли. Убитого товарища похоронили, а тело немца спрятали, предварительно срезав с формы знаки различия – на земле, у слабенького костерка лежали погоны и нашивки. Скорее всего, все организовал единственный оставшийся военный из группы Ванника. Который, увидев, что они вернулись, поднялся навстречу.

— Товарищ генерал, — негромко и тоскливо произнес он. Потом, спохватившись, бросил быстрый взгляд на Бочкарева. — Речкальцева мы похоронили. Немца оттащили подальше и замаскировали. Документы и знаки различия уничтожу через пять минут. Раненый разведчик перевязан, ему дали одну таблетку нитрокордина.

Говорящий замялся и отвел глаза.

— Держись, капитан, держись. Знаю, какого боевого товарища потеряли. Погоди-ка, ты ранен?

Правую щеку капитана пересекала багровая вспухшая полоса с тоненьким пунктиром засохшей крови.

— Да нет, оцарапало и только. Замешкались, когда профессоров наших с линии огня сталкивали. Мне ничего, а Речкальцева вот…

Ванник поднял руку и отвел голову капитана чуть вбок, осматривая царапину.

— Днем еще распухнет. Ну и что с тобой делать?

Тот осторожно потрогал след от пули.

— По касательной прошла, я поначалу даже думал, ветка хлестнула…

— Эх, Потапов, — с сожалением произнес Ванник. — Ну и куда тебя такого теперь? Что будешь говорить, бритвой порезался?

Тот сокрушенно развел руками.

— Ладно, подумаем, — мотнул головой Ванник. — А сейчас вот что сделай: проверь-ка место встречи. Сигналы – как оговаривали.

— Слушаюсь.

Ванник направился к своим, словно забыв о Бочкареве, а тот, помедлив секунду, побрел к ротным разведчикам, размышляя по дороге над странным «товарищ, генерал».

Рана Белушева была накрепко перевязана, но тот потерял много крови – длинные засохшие следы пересекали всю штанину и уходили в сапог.

— За нами чисто, — сказал Озеркевич, — заметив, куда смотрит капитан. — Я глядел, следов не осталось.

— Много крови потерял, плохо, — добавил Закаилов.

— Кстати, товарищ капитан, — приглушил голос Озеркевич. — Таблеточку дали нашему Ванюше, и очень эта таблеточка необычная. Белушев до того белым был, а после порозовел, в себя пришел. Похамил, как водится, и сразу заснул.

— Да? — спросил Бочкарев, думая о своем.

— Хорошо бы и нам такими таблеточками разжиться. Не поинтересуетесь у майора, вы вроде как с ним на короткой ноге?

— Видно будет.

Они расположились за деревьями, наблюдая за окружающей местностью.

Впрочем, смысл этого ожидания Бочкареву, да и остальным разведчикам был неясен. Свою задачу они выполнили, не оставаться же в тылу врагу просто из удовольствия?

Эта мысль зрела в голове у Бочкарева, подпитываясь многозначительными взглядами Озеркевича и подступающим желанием чего-нибудь зажевать, а потом, когда окончательно и бесповоротно рассеялась утренняя дымка и наступило начало восьмого, он подумал, что ждать дальше не имеет смысла.

Ванник сидел рядом с профессором и долговязым и о чем-то негромко говорил с ними. Но едва подошел Бочкарев, разговор прекратился.

— Товарищ майор, разрешите вас на минутку?

— Да, Сергей Николаевич.

— Я так полагаю, — произнес Бочкарев, едва они отошли, — что нашу задачу мы выполнили, вас до места сопроводили.

— Да, — согласился Ванник.

— И теперь можем уходить?

Майор кивнул, но своим мыслям, а не из-за согласия со словами капитана.

— Нет, Сергей Николаевич. С сегодняшнего утра вы переходите в мое подчинение.

— То есть?

Нет, разумеется, служба в армии приучила Бочкарева к самым необычным вещам и быстрым переменам своего положения, но чтобы вот так… в немецком тылу… ранним утром, к тому же, на голодный желудок…

— Мы потеряли одного, Сергей Николаевич. Второй с такой раной, что с ним никуда. Встреча с проводником не состоялась… — Ванник внимательно посмотрел на Бочкарева. — И сейчас мне нужен решительный, смелый и сообразительный человек. Такой, как вы

— Но для чего? — удивился Бочкарев. — Для диверсий в тылу врага? Для нелегальной работы я никак не гожусь.

Ванник хмуро улыбнулся.

— Забудьте обо всем этом. О фронте, своей дивизии. И о вчерашнем задании, кстати, тоже. У нас совершенно другие цели. Вы слышали о немецком сверхоружии?

— Да, кто же о нем не слышал. Только… — Бочкарев замолк, подумав, при этом, что очень кстати замолк – Ванник был серьезен, очень серьезен.

— Оно здесь неподалеку, в Судетских горах. И немцы готовятся его применить.

Солнце накрыло своим сиянием поросшие лесом холмы, влажные, набухшие весенние поля, деревеньки с высокими шпилями соборов, затопило почти летним теплом, обещанием долгого и тихого мирного лета. Обещанием спокойного и светлого будущего, которое почти свершилось, почти сотворилось усилием миллионов людей, бессонными бдениями у карт, изнуряющим трудом, кровью и надеждой. Чистой надеждой, что оно, это грядущее придет. И в безгрешном свете этого будущего война, казалось, уже находилась на излете, съеживалась, прятала свою ужасающую личину.

Но тут вдруг вновь раздвинулось уродливое черное лицо и стало неопределенно и пугающе. Тревожно и мрачно. А затем, словно подтверждая прежнюю её силу, появились два низко летящих, непривычно громких, ревущих самолета необычной конструкции. Без винтов, с двумя цилиндрами под крыльями и вытянутыми дымными следами за собой. Самолеты пронеслись над полем и, резко взмыв в верх, исчезли из вида.

Ванник, сидевший рядом с Бочкаревым, проговорил:

— Новые Мессершмиты. Знакомы?

— Не очень, — задумчиво ответил тот.

Как-то совсем по-другому все выходило. Не так, как казалось еще вчерашним утром. Словно время свернулось, закрутилось и, попутав все указатели и направления, привело к нежданной развилке, которой тут и быть совершенно не должно!

Фронт, огромный, напористый, готовящийся к последнему броску, к окончательному удару, полурасслабленное житье во время стратегической паузы, и вдруг особая группа НКГБ, которой командует не кто-нибудь, а генерал, вдруг необычное и непонятное оружие, новый противник, загадочный и страшный этой своей новизной…

— Знаете, что самое удивительное, Сергей Николаевич?

А еще было непривычно это обращение к нему по имени отчеству. Приятно, но непривычно. В тех нечастых случаях, когда к нему обращались генералы, они использовали исключительно официальное обращение, иногда используя для смягчения разнообразные и затейливые средства великого русского языка. А тут вдруг генерал обращался к нему, как к товарищу, с уважением, даже несмотря на разницу в звездочках на погонах.

— Откуда у них берется подобное? — Бочкарев не рискнул ответно назвать генерала Михаилом Александровичем. — В последнее время у них, в самом деле, много чего появилось. Самолеты эти. Фаустпатроны… гадкая штука. Автоматы новые, штурмгеверы.

— Если бы только это. Нет, они так далеко шагнули, что оторопь берет. Но не это я имел ввиду. Самое ужасное, что они верят в Гитлера, верят в свою Германию. Искренне и честно. Солдаты, ученые, конструкторы, инженеры, все поголовно. Понимаешь?

— Оболванены, вот и верят.

— Скажешь, оболванены! Оболваненным такое вот не дается, — Ванник кивком головы указал на почти расплывшийся следы от исчезнувших самолетов. — Нет, не все так просто. Потому как сражаемся не мы, а наше право на собственный мир и вера. Вера в будущее. И какая крепче окажется, честнее, правильнее – та и победит. Не оружие – а вера и идеалы.

Затем Ванник неожиданно спросил по-немецки

— Так ты говоришь, знаешь немецкий?

— Яволь, герр генерал, — ответил Бочкарев.

— Где учился? — Ванник не переходил на русский. — Расскажи подробно.

Пришлось рассказывать, хотя подробностей много и не набиралось. Про соседей, три семьи немецких коммунистов, пробравшихся в Советский Союз после краха Веймаровской республики, про долгие их рассказы об Интернационале и будущем, когда не станет государств – только одно, свободное и без границ.

К ним беззвучно подошел капитан Потапов, встал в сторонке, но генерал жестом пригласил его присесть рядом.

— Что?

— Ничего, никаких следов, — ответил Потапов. — Место, кстати, удобное. Движение небольшое, за час – не более пяти машин. Можно выдвигаться.

— Значит, так, — произнес Ванник. — С нами тебе идти нельзя.

— Товарищ ген…

— Отставить. Рассуди: в этом районе ночью произошел бой, а следом появляется офицер с явным следом от пули. Нет, рисковать нельзя.

— Но как же вы…

— Давай подумаем, что можно придумать для него.

— Для него? — Потапов недоверчиво посмотрел на Бочкарева. — А чего для него придумывать?

— Главное – документы. По-немецки говорит сносно, акцент не сильный, сойдет за диалект. И комплекции одной с тобой, твоя форма на нем висеть не будет.

— Товарищ генерал, ведь завалим же дело! Он при первом разговоре себя выдаст!

— Не думаю. Это же разведчик! С немцами на короткой ноге, все их привычки знает. Знаешь, капитан?

— Знаю, — усмехнулся Бочкарев.

— А это мы сейчас проверим, — насупился Потапов и на чистейшем немецком засыпал Бочкарева вопросами – словно азартный забияка-спорщик, пытающийся доказать собеседнику, что тот никогда не служил в армии. Звания, должности, содержание книжки солдата. Полевая жандармерия. Части СС, их отличие от Вермахта.

— Погоди-ка, — изредка встревал Ванник, — это не главное, он и не обязан знать.

— Хорошо, — утомился через десяток минут Потапов. — Вы же видите, многое не знает. Напоследок – в чем заключается честь немецкого солдата?

— А вот это, — встрял Ванник, убирая крохи веселья, которые проступили в его взгляде во время этого разговора, — сам расскажешь ему. А еще – все, чего он не знает.

— Рассказать – расскажу, — безрадостно согласился Потапов. — Но ведь сами говорили, документов на него нет.

— Есть вариант с книжкой СС, которая с портером Гитлера, — сказал Ванник.

— А как объяснить, почему у него такая, а не обычная солдатская?

Бочкарев, внимательно слушавший, решил встрять.

— К чему вообще документы?

Генерал и Потапов враз замолкли и повернули к нему головы с вопросительными непонимающими взглядами.

— Вот, к примеру, пленные, — поспешил пояснить Бочкарев. — Бегут из плена. Затем, после проверки, некоторое время обходятся без обычных документов, с какой-нибудь писулькой, на которой печать.

Ванник перевел взгляд на Потапова.

— Теперь понял?

— Так точно, — ответил тот. — Нешаблонное ситуационное мышление, согласен с вами.

— Даю тебе два часа. Расскажешь легенду, затем основательно пройдешься по штабу рейсхфюрера и нашему отделу. Да, и возьми солдатскую книжку Речкальцева, пусть выучит ее наизусть – от первой до последней страницы. Действуй.

— Слушаюсь, товарищ генерал.

Ванник, поднявшись с земли, ушел, а Потапов, приняв строгий и немного сердитый вид, повернулся к Бочкареву.

— Ну что, капитан. Начнем?!

Около десяти утра Бочкарев вернулся к своим разведчикам.

Белушев спал, Закаилов подремывал, Озеркевич наблюдал за окрестностями. Известие, что они вернутся без него, с капитаном Потаповым Закаилов выслушал по восточному спокойно, без вопросов. И Озеркевич промолчал, только почесал ухо.

— Пойдете по третьему варианту, вот этим маршрутом, — продолжил Бокарев, чувствуя какое-то смущение и неудовольствие, — Дождитесь ночи и выступайте. На нашей стороне в месте перехода сегодня и завтра будет дежурить группа.

— Дело привычное, — сказал Озеркевич. — С Белушевым только неудобно.

— Я говорил с Потаповым, он сказал, что даст вам специальные таблетки. Одну Белушеву, она поставит его на ноги. Действует часов четыре-пять. За это время должны успеть.

— Вот за это спасибо, товарищ капитан, спасибо. За четыре часа точно успеем.

Озеркевич пристально посмотрел на Бочкарева.

— С нами все будет в порядке, Сергей Николаевич, не в первый раз. А вот вы – с ними?

— С ними.

— В логово, значит, лезете.

Бочкарев усмехнулся.

— Лезу.

— Тогда еще неизвестно, кому труднее будет, — задумчиво произнес Озеркевич. — Правда, Исмаил? Чего молчишь?

— Опасное дело, — согласился Закаилов. — И так все ясно, чего словами кидаться. Трудно.

— Философ, — заметил Озеркевич. — Вы там, в случае чего, привет от нас передавайте. Мол, ждите, уже скоро.

Бочкарев отмахнулся: нашел, когда болтать.

— На, держи карту и обоймы. Заберешь еще мой вещмешок. Начальнику разведки передашь… впрочем, ничего не нужно передавать

Бочкарев протянул руку для пожатия, но не удержался и обнял их по очереди…

Теперь группой руководил Ванник, в настоящий момент оберштурмбаннфюрер СС Даниэль Шаубергер, уже без маскировочной куртки, аккуратный, подтянутый, с той ноткой высокомерия, что отделяла настоящих немецких офицеров от остальной массы военных. Бочкарев, ныне Берхард Кёллер, лейтенант-фотограф, переведенный в фотографы сразу после побега из русского плена, переместился на самую последнюю ступень иерархии. И тут же получил для ношения ранец, набитый чем-то тяжелым и неудобным.

Впереди него ступали неловкий и медлительный Петр Павлович, в своих неизменных очках, он же – чиновник административно-технической службы Юрген Грах, и долговязый Василий Семенович – старший оружейник Фридрих Витцих.

Все они составляли особую команду из личного штаба рейхсфюрера Гиммлера. Непосредственное подчинение – начальнику штаба Рудольфу Драндту. Задача – проверить, как обеспечивается режим секретности и как идет подготовка к возможной эвакуации объекта «U-89». Мы, мысленно повторял про себя Бочкарев, служащие особого отдела штаба под названием «Анэнэрбе». Анэнэрбе…

Странный и какой-то совершено непонятный отдел с соответствующим названием: «Наследие предков». И культуру вроде изучает, и погоду, растения древние, и тут же – какие-то невообразимые обитаемые холмы. Почему обитаемые? Кем обитаемые? Неясно. Неопределенный в общем, институтик. Ну и про военные исследования, само собою, не забывает.

Что там еще Потапов втолковывал? Про немецкую выправку, особое почитание старшего по званию, строгое следование приказам, культ формы и честь германского солдата. Далась ему эта честь. Много ума не нужно, чтобы в рот начальству смотреть. А вот если начальство велит: добудь мне языка любой ценой! И плевать ему на все твои возражения. А ты смоги исполнить так, чтобы при этом любая цена не превратилась в белые квадратики похоронок твоих же боевых товарищей. Не бездумно, а с умом, с хитростью. Так, чтобы потом твоя же совесть тебя не глодала поедом. Может, вовсе это и не честь, а достоинство и уважение. К себе и другим.

Можно, как полковник Велигин, прийти в первую линию и из табельного пистолета застрелить первых пятерых, что на глаза попались, поднимая полк в атаку. Честь свою, офицерскую не замарать, приказ выполняя. Да только грош цена той чести, да и не честь это вовсе, а скотство. Не это, не это главное, а то, что гораздо глубже. И зовется по иному – человечностью…

Что он еще говорил? Про полевую жандармерию в ближнем тылу – это знакомо. Про СС упоминал. Печати их, перстни серебряные, кинжалы и посвящения, эти кровавые игрушки самозванных властителей. Черный орден, одним словом…

— Господин Кёллер, подойдите сюда, — прервал мысли Бочкарева Ванник.

На немецком языке. Потому что, теперь они теперь немцы, и он, Бочкарев, — тоже. На своей территории, в безопасности, среди своих. Никаких русских слов, даже среди своих, даже в пустынном месте, как на этом загибе лесной дороги.

— А Вы, господин Витцих, — сказал Ванник Василию Семеновичу, — приготовьтесь.

Они остановились за деревьями, так, чтобы не заметили с дороги.

Смысл происходящего от Бочкареву уплывал, но вопросов он задавать не стал, только внимательно наблюдал. Похоже, готовились остановить или даже захватить автомобиль. Делать этого, по мнению капитана разведки, не стоило совершенно, потому что, во-первых, группы из Берлина не ходят пешком по лесам, а во-вторых, любое нападение, любой захват чего бы то ни было, выдавал их с головой. Пару часов – день и немцы хватятся пропажи, после чего начнутся поиски русской диверсионной группы.

Проехал тяжелый крупповский грузовик техпомощи. Затем, минут через десять, проследовала колонна из четырех крытых грузовиков, за ними – «хорьх» с двумя офицерами и солдатами.

И только через два томительных часа, когда показался автомобиль с одним только шофером, Ванник негромко спросил у Бочкарева:

— Можешь определить принадлежность?

— Похоже на машину топографической службы. Открытый верх, тот же класс.

Ванник дал знак и господин Витцих, обойдя их, поспешно вышел на дорогу с поднятой рукой.

Автомобиль марки БМВ остановился. Василий Семенович подошел поближе к шоферу в звании штабс-вахмистра и заговорил. Неожиданно говорил долго, а шофер молчал и не делал попытки уехать или выйти.

Через пару минут Василий Семенович повернулся к ним и махнул выходить. На его напряженном лице блестел обильный пот.

Шофер сидел за рулем, глядя наполовину осоловелым, наполовину озадаченным взглядом. Но едва они подошли, как он заговорил:

— Жалко бросать такую машину, я мог бы вернуться назад и вызвать тех помощь. А то пропадет ведь…

Господин Витцих взобрался на переднее сиденье, а они втроем уместились взади. Еще с минуту ждали, пока старший оружейник тихонько и очень раздельно говорил что-то прямо в ухо немцу, после чего тот взялся за рычаг сцепления и машина рванула вперед.

Бочкарев полуобернулся к навалившемуся на его бок оберштурмбаннфюреру СС Даниэль Шаубергеру, чтобы задать вопрос, но тот покачал головой, пресекая все попытки разговора.

Так и ехали молча, обвеваемые теплым, уже апрельским ветром по лесу, потом через поля, обминая пологие холмы, заросшие лесом.

Бочкарев чуть напрягся, когда появились встречные автомобили, но никто при виде их не кидался на обочины с криком «Русиш!», не начинал стрельбу и он расслабился. Ощущалась все же странность, нереальность происходящего: немецкие солдаты, спокойные и миролюбивые, не в горячке боя, немецкие автомобили. Но и она быстро сошла, заглушенная мерным покачиванием кузова и негромким гулом двигателя.

Но когда появился пропускной пункт на перекрестке и их автомобиль затормозил, повинуясь знаку старшего патруля, Бочкарев вновь сжался.

Гауптвахмистр, плотный, с небольшим брюшком, подпиравшим шинель, однако очень подвижный и энергичный, посмотрел на номер авто, подошел к Витциху, затем, увидев Ванника, приблизился к оберштурмбаннфюреру и отдал честь.

Грудь гауптвахмистра украшала висящая на цепочке мощная бляха со светло-желтым орлом и надписью «фельджандермерия» – полевая жандармерия.

— Господин оберштурмбаннфюрер, проверка документов.

Ванник с достоинством выбрался из машины и облегченно встряхнулся.

Все начали извлекать документы. Бочкарев тоже достал свои, на которых гаупт-вахмистр задержался, внимательно читая. Особенный интерес вызвала у него солдатская книжка Берхарда Кёллера. Жандарм просмотрел все страницы, затем вернулся на вторую. Вместо обычной небольшой фотографии – вполуоборот, чтобы было видно левое ухо, — и двумя печатями на углах, на обложке красовался большой портрет фюрера немецкой нации.

— Глянь-ка, — позвал жандарм кого-то из своих.

Бочкарев скосил взгляд на Ванника, но тот беспечно и совершенно спокойно разминал после долгого сидения ноги, ни на что не обращая внимание.

Подошел фельдфебель, с такой же бляхой, что и у гаупт-вахмистра, сунулся носом в книжку Кёллера.

— Первый раз такое вижу.

— Ну и как теперь различать, кто перед тобой? — негромко спросил вахмистр у фельдфебеля. — Ну не дураки ли?

Кажется, фельдфебель ответил, что когда своей головы нет, берут чужую. Сказал он это совсем тихо, косясь на плотную фигуру оберштурмбаннфюрера по другую сторону машины.

Бочкарев был точно такого же мнения. Ему показалось, что он должен что-то сказать.

— Это мне такую выдали вместо прежней. Та осталась в плену, — начал он и сразу же услыхал властный окрик оберштурмбаннфюрера Шаубергера.

— Господин лейтенант! Вы предъявили все документы?

— Так точно! — едва не вытянулся в струнку Бочкарев.

Гаупт-вахмистр поспешил протянуть солдатскую книжку и остальные листки обратно.

Затем он занялся шофером.

— Вам известно, что вы проехали указанный в маршруте пункт?

— Мою машину реквизировал господин оберштурмбаннфюрер, — охотно пояснил шофер, — Их сломалась, стояла у обочины, хороший новенький автомобиль, жаль такой оставлять. Наверняка, кто-то уже подобрал.

Гапут-вахмистр, как показалось Бочкареву, метнул не совсем дружелюбный взгляд на оберштурмбаннфюрера, — и спросил у шофера.

— Куда направляетесь?

— В штаб корпуса.

— Хорошо, — произнес жандарм. — Проезжайте.

Ванник взгромоздился на свое место и автомобиль медленно двинулся вперед, мимо патруля. Вот так, легко и просто.

Они не проехали и ста метров, как Ванник почти приник к уху Бочкарева:

— Запомните хорошенько, господин лейтенант, немецкий офицер, тем более, СС, не должен оправдываться перед нижестоящими по званию, позоря мундир и звание. Если Ваши документы не в порядке, это вина тех, кто их вам выдавал, а не ваша.

Бочкарев молчал, внимая. Ему подумалось, что после такой тирады уместно бы выдавить «Яволь, герр оберштурмбанфюрер», но он не смог заставить себя произнести этот бутерброд.

Через полтора часа они свернули в лесок, покружили немного, следуя прихотливым извивам лесной, мало разъезженной дороги и остановились.

Василий Семенович снова занялся немцем, и, пока старший оружейник что-то методично говорил, пристально вглядываясь в глаза шоферу, они молча ждали. Затем, когда автомобиль топографической службы, выпуская бензиновый горький дымок, скрылся из виду, пошли дальше в глубь леса.

Их ждали – офицер и два солдата в немецкой форме. Поначалу Бочкарев на предупредительное «хальт» даже решил, что это очередной патруль, но Ванник, не обращая внимание на «Стой!», подошел и пожал офицеру руку. А затем, указывая кивком на Бочкарева, проговорил теперь уже на родном русском языке: «Знакомьтесь, это капитан Бочкарев».