Стамфорд, март 875 года от Рождества Христова

– Это же просто деревня, – возмущался кое-кто. – Несколько хижин на обочине. Столица Севера! Да это даже не столица болот. Никогда там ничего не было и не будет.

Обитатели Стамфорда, как немногие старожилы, так и гораздо более многочисленные пришельцы, с легкостью переносили насмешки соседей. Они могли себе это позволить. Неважно, какая у города была собственная история, ведь он сделался главной резиденцией короля Севера, бывшего когда-то соправителем Англии, до этого ярлом, еще до этого – карлом распавшейся ныне Великой Армии, а в самом начале – чуть ли не трэлем в болотной деревне. Теперь его звали Единый Король, каковым он и стал, а к имени и титулу – король Шеф – его норманнские подданные добавляли прозвище Sigrsaell, а английские – Sigesaelig, что означало на обоих языках одно и то же: Победоносный. Этому королю ничего не приходилось повторять дважды. Коль скоро он объявил, что столица будет находиться в захудалом Стамфорде, значит, так тому и быть.

После его легендарной победы над братьями Рагнарссонами в великой битве при Бретраборге в 868 году по христианскому летосчислению, последовавшей за его победой в поединке со шведским королем у Священного Дуба в Упсале, Шеф, Единый Король, стал сюзереном всех мелких королей скандинавских земель – Дании, Швеции и Норвегии. Пополнив свой флот за счет вице-королей, среди которых самыми выдающимися были его боевой товарищ Гудмунд Шведский и Олаф Норвежский, Шеф с новыми силами вернулся в Британию, не только восстановив власть над Восточной и Средней Англией, которые сами склонились под его господство, но и быстро внушив благоговейный трепет мелким правителям Нортумбрии и южных графств, а потом принудил к подчинению еще и шотландцев, пиктов и валлийцев. В 869 году король Шеф предпринял морскую экспедицию вокруг Британских островов, выйдя из лондонского порта и направившись на север вдоль английского и шотландского побережья, нагрянув как туча на беззаботных пиратов Оркнейских и Шетландских островов и заставив их призадуматься и устрашиться, а затем повернул на юг и снова на запад, пройдя сквозь бесчисленные острова шотландцев, вдоль не знающих закона западных берегов до самого Края Земли. Только там он вновь встретил закон и порядок, убрал когти и поплыл на восток в сопровождении дружественных кораблей короля Альфреда, правителя западных саксов, пока не вернулся в родную гавань.

С тех пор обитатели Стамфорда могли смело похвастаться тем, что дают приют королю, чья власть простирается от самого западного острова Сцилла до кончика мыса Нордкап, за две тысячи миль к северо-востоку. Власть была неоспорима и лишь номинально делилась с королем Альфредом; границы его скудных владений король Шеф неизменно чтил, свято соблюдая договор о совместном правлении, который они заключили в годину бедствий десять лет назад.

Но жители Стамфорда не смогли бы объяснить – да не особенно и задумывались над этим, – почему самый могущественный со времен Цезаря король Севера выбрал место для своего дома в болотах Средней Англии. Зато королевские советники много раз заговаривали с ним на эту тему. Ты должен править из Винчестера, говорили одни, натыкаясь на хмурый взор единственного глаза короля, – ведь Винчестер оставался столицей Альфреда на Юге. Править надо из Йорка, предлагали другие, оставаясь под защитой крепостных стен, которые король сам когда-то взял приступом. Лондон, твердили третьи, долгое время находившийся в запустении, так как там не было ни короля, ни двора, а теперь ставший центром оживленной торговли со всем светом, от богатых пушниной северных краев до винодельческих земель Юга, набитый судами с хмелем, медом, зерном, кожами, салом, шерстью, железом, жерновами и уймой прочего добра; и все купцы платили пошлины представителям обоих королей – Шефа на северном берегу и Альфреда на южном. Нет, говорили многие приближенные к Шефу датчане, править надо из древней цитадели королей Сквольдунсов, из Глетраборга, ведь там находится центр твоих владений.

Король не соглашался ни с кем. Будь это возможно, Шеф выбрал бы город в самом сердце болот, ведь он и сам был дитя болот. Но большую часть года до города Или, да и до Кембриджа, было попросту не добраться. В Стамфорде хотя бы проходила Великая Северная дорога римлян, которую по приказу короля заново вымостили камнем. Именно здесь Шеф решил воздвигнуть Wisdom-hus, Дом Мудрости, который должен был увенчать дела его правления и стать новым Святилищем Пути в Асгард: не просто заменить старое Святилище в норвежском Каупанге, но превзойти и затмить его. Здесь будут собираться жрецы Пути, делиться своими открытиями и учиться сами.

Одним из законов жрецов Пути было правило, что они должны сами зарабатывать себе на хлеб, а не жить на церковную десятину и подушную подать, как священники христиан. Тем не менее король назначил в святилище опытного казначея – бывшего христианского монаха отца Бонифация – и велел ссужать деньги всем нуждающимся жрецам Пути с тем, чтобы расплатились, когда смогут, своей работой, знаниями или звонкой монетой. Теперь со всего Севера приходили сюда люди Пути, чтобы научиться молоть зерно на водяных и ветряных мельницах, и расходились по своим землям, научившись молоть, а также ковать железо с помощью опрокидывающихся молотов и воздуходувных мехов. Они узнавали, как применять новые машины там, где раньше пользовались лишь мускульной силой рабов. Отец Бонифаций, с разрешения короля, но без его ведома, нередко давал деньги таким посетителям, покупая на них долю в прибылях от новых мельниц и кузниц на срок в пять, десять и двадцать лет.

Серебро, которое текло в сундуки короля и в сундуки Пути, раньше привлекло бы десятки тысяч почуявших добычу викингов. Но теперь на Севере лишь изредка можно было увидеть бородатых пиратов, болтающихся на прибрежных виселицах в назидание себе подобным. Королевские корабли патрулировали моря и подходы к гаваням, а несколько городов и фьордов, которые остались приверженцами прежнего обычая, один за другим подверглись визитам объединенного флота, в котором собрались силы слишком многих вице-королей, чтобы у кого-то возникло желание ему сопротивляться.

Жители Стамфорда не знали, да и не желали знать, что сама незначительность и безвестность их города была для короля лучшей рекомендацией. В конце концов тот признался своему старшему советнику Торвину, жрецу Тора, стоящему во главе Святилища Пути:

– Торвин, место для новых знаний там, где нет древней истории и древних традиций, которым люди подражают и которые чтут, но которых не понимают. Я всегда говорил, что важно не только новое знание, но и старое знание, о котором никто не помнит. Однако хуже всего – это старое знание, ставшее священным, не вызывающим сомнений, настолько общеизвестное, что о нем уже никто не задумывается. Мы начнем все сначала, ты и я, в таком месте, о котором никто не слышал. Там не будет витать дух чернил и пергамента!

– Не вижу ничего плохого в чернилах и пергаменте, – возразил жрец. – Особенно из телячьих кож. У Пути есть свои книги древних сказаний. Даже твой стальных дел мастер Удд научился записывать свои открытия.

Король нахмурился, подбирая слова:

– Я ничего не имею против книг и письма как ремесла. Но люди, которые учатся только по книгам, начинают думать, что в мире ничего больше нет. Они делают из книг свою Библию, и таким вот образом старые знания превращаются в устаревшие мифы. Мне нужны новые знания или старые, но позабытые. Поэтому у нас в Стамфорде, в Доме Мудрости, мы будем придерживаться такого правила: любой, будь то мужчина или женщина, человек Пути или христианин, любой, кто сообщил нам новое знание или показал, как с пользой применить старое, получит награду большую, чем за долгие годы добросовестного труда или за годы грабежей с викингами. Мне больше не нужны молодцы Рагнарссонов. Пусть люди проявят свою доблесть по-другому!

В 875 году от Рождества Христова – а хронисты Пути, хоть и отвергли христианского Бога, придерживались христианского летосчисления – столицу построили, и политика Шефа стала приносить свои плоды: иногда сладкие, а иногда горькие.

Глава 1

Высоко в небе белели маленькие облака, гонимые сильным юго-западным ветром. Тени их скользили по яркой зелени свежей травы, по жирно-коричневым пятнам пахотной земли, по спинам тяжеловозов, неторопливо ведущих свои борозды по весенним полям. В просветах сияло солнце, горячее и долгожданное в просыпающейся от зимней спячки Англии. Просыпающейся, как уверовали многие, от долгой ночи и приветствующей новый день, новый расцвет при юном короле и его еретическом, но счастливом правлении.

На рыночной площади Стамфорда толпилось не меньше двух тысяч человек, собравшихся с окрестных полей, чтобы поглазеть на обещанную невидаль. Таны и керлы явились с женами и детьми; они откидывали капюшоны, подставляя лица солнцу; иные с опаской – не хлынет ли дождь – снимали свои грубые накидки. На простых невыразительных лицах светились радость, удивление и даже восторг. Ведь в этот день им предстояло увидеть такого удальца, с которым не могли бы сравниться ни Ивар Бескостный, ни его брат Сигурд Змеиный Глаз. Сегодня человек должен был прыгнуть с высокой башни Дома Мудрости. И взлететь!

По крайней мере, так говорили. Всей толпе посчастливится увидеть этот полет, чтобы было о чем потом рассказывать детям и внукам. Но с не меньшей радостью они посмотрят и на падение летуна. Подкрепляясь хлебом и доброй кровяной колбасой, все с одинаковым интересом ожидали любой исход.

Пение рожков заставило зрителей разбрестись по обе стороны площади, освободив дорогу для вышедших из дворца короля, его гостей и свиты. Во главе, вслед за отрядом ратоборцев, неистово дувших в сохранившиеся с незапамятных времен гигантские рога зубров, с нарочитой церемонностью выступали два короля – Шеф, а также его гость и соправитель Альфред Саксонский. Те, кто не видел их прежде, растерянно смотрели на две разительно контрастирующие фигуры, замирая в недоумении – кто же из двоих полновластный король, а кого только терпят в качестве соправителя, – пока более осведомленные соседи не шипели им на ухо подсказку. И действительно, Альфред в своих царственных одеждах выглядел как настоящий монарх: в алом плаще поверх небесно-голубой туники, с золотым венцом на светлых волосах, левая рука величаво возложена на золотую рукоять старинного меча.

Идущий рядом с ним человек тоже носил алые цвета, а плащ его был соткан из такой тонкой шерсти, что казался не менее мягким снаружи, чем со стороны роскошной шелковой подкладки. Но под плащом были надеты простые сермяжные штаны и рубаха. Король шел без меча и вообще без оружия, он вышагивал, заткнув большие пальцы за пояс, словно возвращающийся с поля крестьянин. И все же при внимательном взгляде становилось ясно, что это вполне мог быть тот самый человек, которого северяне величали Ивароубийца и Сигурдоубийца, человек, который собственными руками убил обоих братьев – Ивара Бескостного и Сигурда Змеиный Глаз, равно как и шведского короля Кьяллака Сильного. А еще разбил под Гастингсом Карла Лысого с его франкскими копейщиками в год Господа нашего 866-й.

Возраст короля приближался к тридцати годам, и телосложением он оставался настоящим кузнецом-оружейником: широкие плечи, могучие руки, длинные ноги и такая узкая талия, что он мог бы поменяться поясом со своей женой – будь он женат. Но выглядел король намного старше своих лет. В черных волосах поблескивала седина, особенно заметная на висках и в короткой стриженой бороде. Правый глаз короля закрывала черная повязка, а непокрытая ею плоть казалась ввалившейся и изможденной. Лоб бороздили морщины. Это были следы затаенной боли, а может быть и раскаяния. Поговаривали, что король вышел из схватки с последними Рагнарссонами один-одинешенек, заплатив за жизнь и победу потерей всех своих друзей. Злые языки заявляли, что его удача осталась на том поле битвы, где лежали его мертвые товарищи. Другие, более информированные, утверждали: его собственная удача так велика, что перетягивает к себе удачу других, и он приносит смерть всем, кто подошел слишком близко.

Как бы там ни было, король ничем не подчеркивал свое положение и богатство. Он не носил ни короны, ни дорогих украшений, не нуждался в искусных ювелирах. Правда, на бицепсах у него висело с десяток золотых браслетов, незамысловатых и грубо обработанных: видимо, не для показухи, а в качестве своеобразных денег.

Вместе с королями двигались их приближенные: камергеры, телохранители, оруженосец Шефа, норманнские вице-короли, английские ольдермены, стремящиеся находиться поближе к власти. По пятам за Шефом размашистым шагом шел человек, вызвавший уважительный шепоток среди деревенских жителей, – ростом ближе к семи футам, чем к шести, такой, что может запросто швырнуть груз в двадцать, даже в двадцать пять стоунов[1] весом.

Его голова и плечи возвышались над всеми людьми, кроме разве что самых могучих телохранителей из отборного королевского отряда. Это был викинг Бранд, носящий ныне титул ратоборца всей Норвегии, а не только его родного Галогаланда. Уже и в английскую глубинку дошли передаваемые шепотом слухи о том, что он родственник троллей и свойственник марбендиллов из морской бездны. Лишь немногие знали, что на самом деле произошло, когда за королем шла охота по всему Северу, а расспрашивать мало кто осмеливался.

– Но где же человек, который должен лететь? – взволнованно допытывался сельский житель у своего городского родственника. – Где человек, одетый птицей?

– Он уже в Доме Мудрости со жрецами, – отвечал городской всезнайка. – Он боится, что его оперение, его одежду из птичьих перьев, помнут в давке. Пошли за королями, и ты сам все увидишь.

Толпа за процессией сомкнулась и проследовала за ней по заново мощенной Великой Северной дороге. Но люди шли не к городским стенам, которых в гордом своим величием Стамфорде попросту не было, так как его линия обороны проходила далеко в море, где стояли военные корабли с катапультами, разгромившие в свое время и викингов, и франков. Они шли к деревянным хижинам простого люда, за которыми на лугу раскинулось огромное каре спален, мастерских, кузниц, конюшен и складов, которые и представляли собой английское Святилище Пути, осененное высокими крыльями ветряных мельниц. В центре возвышалась построенная по приказу Шефа каменная башня, затмевавшая все сооружения христианских королей: шестьдесят футов в высоту и сорок в ширину, а ее каменные блоки были так массивны, что окрестные керлы даже не верили, будто бы их поднимали обычные люди с помощью талей и противовесов, и рассказывали страшные сказки о заколдованных демонах.

Короли и свита прошли в высокую, обитую железом дверь. А сгрудившиеся зеваки раздались и встали в предписанный для них полукруг.

Поднявшись по лестнице, Шеф впервые обогнал своего соправителя и подошел к зубцам башни. Торвин уже ждал его, одетый, как всегда, в простые, но сверкающие белизной одежды жреца Пути. На шее Торвина висел серебряный молоточек как знак посвящения Тору, а за пояс был заткнут настоящий молоток с двумя бойками, свидетельствуя о ремесле своего хозяина. Позади него, в окружении других жрецов, стоял человек, который собирался лететь.

Шеф задумчиво пошел ему навстречу. Одежда мужчины была из простой домотканой шерсти, но не обычные рубаха и брюки, а что-то плотно облегающее, словно выкроенное и сшитое из одного куска. Но эту одежду почти скрывала его накидка. По-прежнему молча, Шеф пригляделся. Тысячи и тысячи перьев, не просто воткнутых в шерстяную или льняную ткань, а прочно пришитых стволом к стволу. Накидка была жилками привязана к запястьям и лодыжкам, крепилась также к линии плеч и вдоль позвоночника, однако свободно свисала по бокам.

Человек-птица, встретив взгляд короля, вдруг широко раскинул руки и расставил ноги. Накидка приняла форму – форму паутины или паруса. Шеф кивнул, уловив замысел.

– Откуда ты?

Человек-птица отвесил поклон Альфреду, стоявшему на шаг позади Шефа.

– Из земель короля Альфреда, мой государь. Из Уилтшира.

Шеф воздержался от расспросов, почему человек явился к нему из другого королевства. Ведь только один король платил серебром за новые знания, и так щедро, что изобретатели тянулись к нему из всех северных стран.

– Как у тебя появилась такая мысль?

Человек-птица выпрямился, словно приготовил свою речь заранее.

– При рождении, государь, я был крещен христианином. Но уже много лет назад узнал об учении Пути. Я услышал историю о великом кузнеце, Вёлунде Мудром. Я решил, что если Вёлунд смог подняться в воздух и улететь от врагов, то и я смогу. С тех пор я не жалел усилий, чтобы сделать такое оперение; это последний образец из многих перепробованных мною. Ведь в сказании о Вёлунде говорится: «Смеясь, наверх он взмыл, полетел в одеянье из перьев». А я верю, что слова богов правдивы, правдивей, чем сказки христиан. Взгляни, я изготовил себе амулет в знак моего предназначения.

С этими словами человек очень осторожно показал пару серебряных крыльев, висевших на шейной цепочке.

В ответ на это Шеф вытащил из-за пазухи свой амулет – лесенку с одной тетивой вместо двух, kraki, знак его небесного патрона, а возможно и отца, мало кому известного бога Рига.

– До сих пор никто не носил крыльев Вёлунда, – заметил он, обращаясь к жрецу Торвину.

– И очень мало кто носит лесенку Рига.

Шеф кивнул:

– Успех многое меняет. Но скажи-ка мне, человек Вёлунда, что, кроме сказания, заставляет тебя верить, будто ты сможешь полететь?

Человек-птица, казалось, удивился.

– Разве не очевидно, государь? Птицы летают. У птиц есть перья. Будь у людей перья, и они бы летали.

– А почему же они не сделали этого раньше?

– У них не было моей веры.

Шеф снова кивнул и неожиданно вспрыгнул на самый верх башенного зубца, застыл на узкой полоске камня. Телохранители обеспокоенно дернулись в его сторону, но путь им заградила туша Бранда.

– Полегче, полегче, – проворчал тот. – Король не из Галогаланда, но он все-таки немножко моряк. Он ясным днем не свалится с ровного места.

Шеф посмотрел вниз и увидел две тысячи задранных вверх лиц.

– Назад, – крикнул он, разводя руки. – Отойдите. Дайте ему место.

– Думаете, я упаду? – спросил человек-птица. – Хотите испытать мою веру?

Взгляд Шефа скользнул мимо него, отыскав в толпе среди поднявшихся на башню стоящую рядом с Альфредом женщину – Годиву, жену Альфреда, известную также под именем леди Уэссекс. Подруга детства Шефа и его первая любовь, она оставила его ради человека, в котором было больше доброты. Ради того, кто не стремился использовать других людей в своих целях. Годива смотрела с укоризной.

Шеф отвел взгляд и взял человека-птицу за плечо, стараясь не смять перья.

– Нет, – ответил он. – Вовсе нет. Но, если они не отойдут от башни, им будет плохо видно. Я хочу, чтобы им было что рассказать своим детям и внукам, а не говорить просто: «Он так быстро летел, что я ничего не видел». Я желаю тебе удачи.

Человек-птица гордо улыбнулся, осторожно шагнул сначала на приступку, затем встал на краю рядом с Шефом. Толпа ахнула от изумления. Летун стоял, расправив оперенье на сильном ветру, который, как отметил Шеф, задувал сзади и прижимал перья к спине. Итак, человек-птица считал, что накидка подобна парусу, который понесет его, словно кораблик, по ветру. Но что, если накидка окажется не парусом, а?..

Человек-птица присел, собрался с духом и стремглав ринулся вперед, крикнув во весь голос:

– Веди меня, Вёлунд!

Его руки колотили по воздуху, а накидка волнами полоскалась над ним. Один взмах, и Шефу пришлось опустить взгляд, а потом… Удар о камни, и со двора донесся дружный стон толпы. Посмотрев вниз, король увидел тело, лежащее футах в шестнадцати от основания башни. К нему уже бежали жрецы Пути, жрецы Идуны-Целительницы. Среди них Шеф узнал щуплую фигурку еще одного друга детства, бывшего раба Ханда, носившего, как и он сам, собачью кличку вместо имени. Теперь Ханда считали лучшим лекарем и костоправом Британии. Должно быть, лекарей поставил там Торвин. Значит, он тоже разделял дурные предчувствия Шефа.

Лекари внизу закричали:

– Он сломал обе ноги и сильно расшибся. Но позвоночник цел.

Годива вместе с мужем тоже заглядывали через стену.

– Он смелый человек, – сказала она, и нотка осуждения прозвучала в ее голосе.

– Мы окажем ему самую лучшую медицинскую помощь, – пообещал ей Шеф.

– А сколько денег ты ему дал бы в случае удачи, если бы он пролетел, скажем, целый фарлонг? – спросил Альфред.

– Ну, за фарлонг я заплатил бы ему сто фунтов серебра.

– А сейчас ты заплатишь ему что-нибудь как компенсацию за увечья?

Шеф упрямо поджал губы, так как почувствовал, что на него давят, требуют проявить щедрость и поощрить благие намерения. Он знал, что Годива рассталась с ним из-за его безжалостности. Но сам он не считал себя безжалостным. Он просто делает то, что должен делать. Он должен заботиться обо всех своих подданных, а не только о тех, кто рядом с ним.

– Он смелый человек, – произнес Шеф, отворачиваясь. – Но еще он дурак. Этот человек способен лишь на слова. А в Святилище Пути признают только дела. Не так ли, Торвин? Он прочел твою книгу преданий и превратил ее в свой молитвенник, в Библию, как у христиан. Чтобы верить в нее, но не задумываться над нею. Нет. Я пошлю к нему лучших лекарей, но ничего не заплачу.

И снова со двора донесся голос:

– Он пришел в себя и говорит, что ошибся, взяв куриные перья, ведь курицы роются в земле. В следующий раз он будет брать только перья чаек.

– Запомните, – произнес Шеф, обращаясь ко всем и отвечая на невысказанные упреки. – Я буду тратить королевское серебро только на дело. Ведь оно может нам понадобиться в любой момент. Подумайте, сколько у нас врагов.

Он вытянул руку наперекор ветру, указывая на юг и на восток.

Если бы птица или человек-птица, повинуясь жесту короля, пролетели тысячи миль над морями и землями, пересекли Ла-Манш (который называли Каналом или Узким морем), а потом и всю Европу, они достигли бы места давно подготавливаемой встречи. Долгие томительные месяцы участники добирались туда по разбитым дорогам и штормовым морям, приготовив свои осторожные вопросы на языках Византии и Рима.

– Допустим, что наш император в его неизреченной мудрости окажется готов рассмотреть некие соображения; а затем, допустим, попытается употребить то слабое влияние, которое он имеет на его святейшество папу римского, чтобы убедить того изменить некоторые формулировки; тогда (коль скоро мы сделали такое чисто условное допущение, или, пользуясь вашим необычайно выразительным и гибким языком, приняли такую hypothesis, гипотезу) окажется ли возможным, что и ваш basileus, басилевс, в свою очередь переменит свое мнение по известным вопросам? – пускали пробный шар римские католики.

– Уважаемые коллеги, оставим на минутку в стороне ваши прелюбопытные гипотезы, но если бы наш басилевс мог, не отступая от канонов православия и не попирая прав патриарха, рассмотреть хотя бы предварительное и краткосрочное соглашение, затрагивающее упомянутую область интересов, нам бы очень захотелось узнать, какую позицию займет ваш император в животрепещущем вопросе о миссионерах в Болгарии и недостойных попытках предыдущей римской администрации оторвать наших новообращенных от их новой веры и вернуть под эгиду Рима, – отвечали им греки.

Очень медленно эмиссары находили общий язык, лавировали, прощупывали друг друга, возвращались за новыми указаниями. И столь же медленно повышался ранг послов, на смену простым епископам и вторым секретарям приходили архиепископы и митрополиты, а вместе с ними появлялись и полководцы – графы и стратеги. Присылались все новые представители, но быстро становилось ясно, что как бы ни были велики их полномочия, они не осмеливаются самостоятельно решать судьбы своих империй и церквей. В конце концов не осталось другого выхода, кроме как устроить встречу на самом высшем уровне, встречу четырех главных властителей христианского мира: папы римского, константинопольского патриарха, римского императора и басилевса греков.

Организация встречи растянулась на месяцы, так как выяснилось, что греческий басилевс только себя считает подлинным наследником Цезаря и поэтому претендует называться «римским императором», в то время как папа римский, наоборот, горячо протестует против прибавки к его титулу уточнения «римский», полагая себя наместником самого святого Петра и, следовательно, папой всех христиан, независимо от их местонахождения. Наконец протокол встречи был согласован и удалось обговорить не только все допустимые формулировки, но и все недопустимые тоже. Участники будущей встречи притирались друг к другу деликатно и осторожно, как спаривающиеся дикобразы.

Даже место встречи потребовало многократных обсуждений. Но в результате встреча состоялась у моря такой синевы, что и не снилось языческим королям Севера: на берегу Адриатики, омывающей Италию и Грецию, там, где один из могущественнейших римских императоров когда-то построил дворец для отдыха, в Салонах Диоклетиана, которые проникшие в регион славяне уже переименовали в Сплит.

Под конец, после нескольких дней изнурительных церемоний оба высших полководца потеряли терпение и выгнали всех своих советников, переводчиков и секретарей. Теперь они сидели на балконе, любуясь морем. Здесь же стоял кувшин с терпким тягучим вином. Все серьезные вопросы были решены, в данный момент целая армия переписчиков золотыми и пурпурными чернилами готовила нужное количество копий обширного договора. Единственное препятствие могло возникнуть лишь со стороны церковных иерархов, которые уединились, чтобы поговорить о своем. Каждому из двоих его светский коллега и спонсор дал строжайшие указания избегать осложнений. Ведь у церкви, растолковал император Бруно своему ставленнику папе Иоанну, могут быть неприятности похуже, чем расхождения по поводу истинной природы принятого на Никейском соборе Символа Веры.

Итак, императоры сидели себе, прислушиваясь, не возвращаются ли церковники, и обсуждали свои личные дела, как монарх с монархом. Возможно, каждый из них впервые так свободно и непринужденно говорил на эти темы. Беседа шла на латыни, которая ни для одного из них не была родным языком, зато позволяла общаться без посредников.

– Итак, у нас много общего, – задумчиво протянул греческий басилевс. Выбранное им тронное имя, Василий I, свидетельствовало о полном отсутствии воображения, что при его биографии было неудивительно.

– Hoc ille, – согласился Бруно, император римлян, как он себя называл, хотя на самом деле это были франки, итальянцы и, в большинстве своем, германцы. – Так оно и есть. Мы люди новые. Конечно, у меня много знатных предков. Но я не из рода Шарлеманя.

– Ну, я тоже не из династии Льва, – подхватил басилевс. – Поправь меня, если я ошибаюсь, но, по-моему, из рода Карла Великого уже никого не осталось.

Бруно кивнул:

– По мужской линии никого. Некоторых, например Карла Лысого, убили свои же вассалы за неудачливость в войнах. Об остальных мне пришлось позаботиться самому.

– И сколько их было? – поинтересовался Василий.

– С десяток. Мне было тем проще, что они не отличались друг от друга даже по именам. Луи Заика, Луи Германский. У каждого по три сына, но имена все те же: одни Карлы, Луи да Карломаны. Ну и еще кое-кто. Однако не совсем верно, что из рода Шарлеманя никого не осталось. У него есть праправнучки. Когда-нибудь, когда я улажу остальные дела, я женюсь на одной из них.

– И твое положение упрочится.

Выражение на непреклонном, закаменевшем лице Бруно стало еще более суровым. Он встал со стула и потянулся за оружием, с которым никогда не расставался, невзирая ни на какие дипломатические протоколы, – копье с наконечником в форме листа, в котором сиял заново инкрустированный золотой крест, с ясеневым древком, едва заметным под золотыми и серебряными накладками. Бруно расправил гориллообразные плечи, стукнул древком копья в гладкий мраморный пол.

– Нет! Мое положение уже не может быть прочнее. Потому что именно я – владелец Святого Копья, копья, которым германский центурион Лонгинус пронзил сердце нашего распятого Спасителя. Кто держит это копье, тот и есть наследник Шарлеманя, по праву большему, чем право крови. Я обрел это копье в битве с язычниками и снова вернул в христианский мир.

Бруно почтительно поцеловал копье и с нежностью поставил его рядом с собой. Телохранители, насторожившиеся на своих постах, расслабились и слегка улыбнулись друг другу.

Басилевс задумчиво кивнул. Он узнал две вещи: во-первых, этот странный выходец с франкских окраин верит в собственные басни, а во-вторых, все, что о нем рассказывали, оказалось правдой. Такому человеку не нужны телохранители, он и сам может за себя постоять. Как это похоже на франков, выбрать своим королем самого сильного в поединках, не стратега, а просто воина. Впрочем, этот может оказаться и стратегом тоже.

– А ты, – в свою очередь поинтересовался Бруно, – ты… э-э, лишил трона своего предшественника Михаила Пьяницу, как его прозвали. Я знаю, что у него не осталось детей, которые могли бы начать смуту.

– Ни одного, – отрывисто подтвердил Василий, и его бледное лицо с черной бородой залила краска.

Лев считается вторым сыном Василия, но на самом деле он прижит от Михаила Пьяницы – сообщили Бруно его шпионы. Василий убил своего повелителя за то, что тот наставил ему рога. Но грекам в любом случае необходим император, который способен сохранить трезвость, пока выводит войска на битву. На греков нападают славяне и болгары, а с востока по рекам подбираются викинги. Не прошло и двадцати лет, как флот викингов угрожал Константинополю, который они называют Византией. Почему Василий оставил Льва в живых, неизвестно.

– Итак, мы новые люди. И никто из старых не бросит нам вызов. Но у нас много врагов. У нас и у всего христианского мира. Скажи-ка мне, – попросил Бруно, и его лицо напряглось, – в ком ты видишь самую страшную угрозу нам, Христу, Церкви? Я имею в виду твое личное мнение, а не мнение твоих полководцев и советников.

– Для меня это простой вопрос, – сказал Василий, – хотя мой ответ может показаться тебе неожиданным. Ты знаешь, что твои враги, варвары с Севера, которых вы зовете викингами, поколение назад привели свои корабли к самой Византии?

Бруно кивнул.

– Когда я узнал об этом, то очень удивился. Не думал, что они смогут пройти через Внутреннее море. Но твой секретарь сказал мне, что они этого не делали, они каким-то образом провели свои корабли по рекам Востока. Ты считаешь, величайшая опасность исходит от них? Я так и думал…

Поднятая рука остановила его.

– Нет. Я не считаю, что эти люди, при всей их кровожадности, являются главной опасностью. Знаешь, ведь мы купили их с потрохами. Простой люд думает, что неприятеля остановила Дева Мария, но я-то помню переговоры. Нам пришлось отдать им немножко нашего золота. Мы разрешили им бесплатно посещать наши городские бани! Тут уж они не устояли. Мне они кажутся жестокими и жадными детьми. Это несерьезно. Нет, подлинная опасность исходит не от этих бесхитростных язычников, деревенских недорослей. Она исходит от приверженцев Мухаммеда, – Василий потянулся за вином.

– Я пока не встречал ни одного, – признался Бруно.

– Они появились из ничего. Двести пятьдесят лет назад эти поклонники ложного пророка вышли из пустыни. Разрушили Персидскую империю. Отобрали у нас все африканские провинции и Иерусалим. – Басилевс наклонился поближе. – Захватили южный берег Внутреннего моря. С тех пор на этом море не прекращается война. И пока мы ее проигрываем. Знаешь почему?

Бруно покачал головой.

– На галерах все время нужна вода. Гребцы пьют ее больше, чем рыбы. Тот, кто владеет береговыми колодцами, владеет и морем. А значит, и островами. Они заняли Кипр, остров Венеры. Потом Крит. Покорив Испанию, они дотянулись до Балеарских островов. Сейчас их флот снова тревожит Сицилию. Если они захватят и ее, что тогда будет с Римом? Видишь, мой друг, они угрожают и тебе. Давно ли их армия стояла у ворот вашего Святого города?

Распахнувшиеся двери, шум голосов и топот ног возвестили императорам, что беседа папы и патриарха закончилась и пора снова соблюдать церемониал переговоров. Бруно терялся в поисках ответа. «Василий – человек Востока, – думал он, – как и папа Николаус, которого мы убили. Он не понимает, что предназначение находится на Западе. Он не знает, что народ Пути – уже не те жадные недоросли, которых подкупали во времена его отца. Они страшнее даже арабских последователей лжепророка, потому что их пророк живет с ними, этот одноглазый, которого мне следовало убить, когда мой меч был у его горла.

Но спорить, наверно, не стоит. Басилевсу нужны мои береговые базы, а мне – его флот. Не для войны с арабами, просто чтобы перевезти моих копейщиков через Ла-Манш. И пускай он даже обстряпает сперва свои делишки. Ведь у него есть то, чего нет у людей Пути…»

Императоры встали, церковники подошли к ним, все улыбались. Поклонившись, заговорил кардинал Гюнтер, тот, что некогда был кельнским архиепископом. Родной для него и Бруно нижненемецкий диалект не понимали ни папа, ни патриарх, ни греки, ни итальянцы. Одновременно с ним кто-то из людей патриарха завел речь на простонародном греческом, очевидно с такой же целью.

– Все решено. Они согласились, что мы имеем право добавить к формулировке Символа Веры слова «и Сын» – совсем другое дело! – если только не будем выводить из этого заключение о двойном сошествии Святого Духа. Нашему дурачку-итальянцу заявили, что он должен отозвать своих епископов с болгарских земель и позволить святому Кириллу обучать славян письму и чтению. Мы сошлись на том, что следует осудить предыдущего патриарха Фотия Книжника. Все решено.

Бруно повернулся к Василию, чей секретарь тоже закончил отчет. Властители одновременно улыбнулись, протягивая друг другу руки.

– Мои базы в Италии, – сказал Бруно.

– Мой флот освободит Сицилию. А потом и все Внутреннее море, – ответил Василий.

А потом Атлантику, подумал Бруно, но придержал язык. В конце концов, он сможет отделаться от греков и их басилевса раньше. Как только Бруно или его агенты раскроют секрет оружия, благодаря которому Константинополь неприступен с моря. Секрет, которого не знает никто на Западе, ни римляне, ни германцы, ни люди Пути.

Секрет греческого огня.