"Обочина" - читать интересную книгу автора (Егорова Наталья)

Наталья Егорова
Обочина

Улица казалась бесконечной. Закопченные бетонные стены поднимались в серое небо, и оттуда нескончаемо сыпался мерзкий, вовсе не зимний дождь. Под ногами жидко чвякало, левая нога в дырявом ботинке безнадежно промокла.

Это казалось закономерным после утреннего собеседования - и мелкий ледяной дождь, пропитавший самый воздух, и уехавшая из-под носа маршрутка, и эта пустынная улица между бетонных заборов, куда Андрей свернул в надежде сократить путь к метро.

Сначала будто бы согрелся на ходу, потом снова замерз и промок окончательно, и мечтал лишь о той сладостной минуте, когда нырнет в душное тепло подземной станции. Но время шло, а улица все так же безнадежно и нескончаемо тянулась вдаль, и ни одной машины не проехало мимо за все время, пока он вышагивал по чавкающей бурой слякотью обочине.

"На обочину сегодня спихнули меня, - подумалось с неожиданной ясностью. - Кому я нужен со своим опытом стояния за кульманом, с умением подобрать оптимальное лекало, если теперь наглые юнцы за полчаса просчитывают сложнейшую сборку на компьютере."

Лена была права, когда пилила его, чтоб учился работать с этой хитроумной техникой. А он отмахивался: молодежь в конструктора не стремится, так если еще и людей с его опытом сокращать, кто работать будет?

Когда сокращали весь отдел, оказалось, никому она не нужна - работа их...

Разговаривал сегодня с именно таким юнцом - лощеным, нахальным, с вежливой улыбочкой на круглом лице. Эта улыбочка сбивала с толку больше всего, из-за нее Андрею казалось, что менеджер видит его насквозь: и мелочь в кармане, и даже дырку в носке.

Он вышел на улицу, как в тумане, не сразу осознав, что минуту назад его вежливо отшили. Потерянно брел вдоль шоссе, спотыкаясь в серой каше, бессвязно ругаясь сквозь зубы, дыша концентрированным выхлопом, и маршрутку увидел уже отъезжающей. Подумаешь, еще одна мелкая закономерность в цепи неприятностей!

Ну, и свернул сюда...

Странные все же места попадаются в Москве. Вот эта улица, например, безлюдная и бесконечная, зажатая в высоченных стенах, за которыми бог весть какие заводы или не заводы даже - водокачка какая-нибудь, котельная... Андрей задрал голову в полной уверенности, что увидит полосатую трубу, добавляющую к желтушному столичному смогу свою толику дыма.

Стена, казалось, уходила прямо в космос, и только дождь моментально заморосил глаза. Андрей поежился и прибавил было шагу, но лишь закопошился в слякоти и моментально запыхался. Пришлось вновь перейти на размеренный шаг враскорячку - имитацию лыжного.

Из водяной пыли вынырнули сплошные железные ворота - выкрашенные в серый цвет и изрядно облупившиеся. С притулившейся у въезда нелепой будочкой время поступило еще жестче: рамы щерились редкими стеклянными обломками, и одна стенка вмялась внутрь, словно пьяный водитель на "Камазе" промахнулся мимо въезда.

Повинуясь, безотчетному порыву, Андрей заглянул в щель между расходящихся створок. Взгляду открылась асфальтовая дорога, кое-где присыпанная сероватым снежком, остовы нескольких ржавых машин, какие-то неопределенные строения грязного кирпича. Эта картина могла принадлежать и фабрике, и, наверное, большой котельной.

Несмотря на мглистый день, окна оставались темными, слепыми, и ни один кар не грохотал вдалеке. Неумолчный гул большого города не долетал сюда, и на секунду Андрея охватило щемящее чувство бесконечного одиночества, точно он остался один во всей Москве, куда там - в целом мире не осталось больше ни единого человека, только выстуженные пустые дома и ржавые остовы брошенных машин.

Он с усилием отлепил взгляд от щели в заборе, заставил себя двинуться дальше. Он почти миновал будку, когда уловил краем глаза несуразную деталь: на мокром, засыпанном каким-то мелким хламом подоконнике стояла матово-серая фигурка с грецкий орех величиной.

Фигурка изображала бородавчатую жабу с толстощекой человеческой головой, в узкой щели ухмыляющегося рта намечены острые треугольные зубы. Таких пластмассовых божков навалом в любой палатке, но именно этой фигурки Андрей не встречал никогда. В ней было нечто столь отталкивающее, что она необъяснимым образом притягивала взгляд.

Казалось странным, что забытую невесть кем нэцке не сбросил со стола ветер. Андрей замешкался, и будто против воли потянулся к жабенышу.

В первый миг показалось, что игрушка приклеилась, пристыла к подоконнику - такой тяжелой она была. Явно не пластмасса, скорее камень: темно-серый, шероховатый и словно немного теплый. Андрей покрутил нэцке в руке, обнаружил в затылке еще один глаз, а на заду у жабы скрюченный, явно поросячий хвост. Похоже, фигурка попала сюда из магазинчика приколов.

Он обнаружил внезапно, что бредет посреди проезжей части, сжимая серую жабу в окоченевшей руке, что железные ворота с разбитой будкой остались далеко позади, а унылой перспективе бетонных стен не предвидится конца. Монотонность дороги, что ли, утомила его, заставив отключиться на ходу?

Наверное, не отойди он так далеко, поставил бы каменную фигурку обратно. Но бросать ее теперь в грязь было глупо, возвращаться же - совсем идиотизм. Досадливо сунув нэцке в карман, Андрей чуть ускорил шаг. Когда-то должна ведь закончиться эта дурацкая улица!

А она точно упиралась в низкое хмурое небо. Но вильнула стена, и в длинной нише нарисовалось такое же унылое и серое, как улица, зданьице. Замаячила над крыльцом грязная вывеска, которой лет, казалось, не меньше, чем самому Андрею. Блеклые буквы утверждали, что это "Парикмахерская", а стекла были заляпаны белой краской и заложены фанерными щитами. Следом выползла из мороси "Модная обувь" с навесным замком на дверях. В витрине красовались пыльные тряпочные шлепанцы на устрашающих каблуках.

Против всякой логики, эти вывески казались не признаками цивилизации, а доказательствами ее гибели. Кто мог стричься в этой парикмахерской, и какие модницы покупали в этом заброшенном магазинчике жуткие шлепанцы? Казалось невероятным, что сюда вообще добирался хоть один человек.

Андрей сунул нос в воротник и чуть не налетел на мокрые облезлые перильца, огораживающие провал подвальчика. Над входом торчала жестяная вывеска "Чарли Понг", между косяком и дверью виден был промежуток, приглашающий зайти.

Название озадачивало. Но подвальчик явно был забегаловкой - с мерзким кофе из пакетиков, клеклыми хот-догами, дешевым алкоголем - и к тому же явно работающей забегаловкой. При одной мысли о теплом помещении, где не капает за воротник ледяной дождь, слабели колени.

Андрей нерешительно глянул в оба конца бетонной улицы, одинаково скрывающихся в дождливой мгле, зачем-то поднял глаза к бесцветному равнодушному небу.

И двинулся по выщербленным ступенькам.

Аккуратно обогнув мутную лужу у порога и дернув за болтающуюся на одном гвозде ручку, он шагнул в полутемное помещение. И сразу задохнулся в спертом воздухе, а лавина неразборчивых звуков оглушила его.

Ползальчика занимал теннисный стол, возле которого шумно суетились двое, не снявшие даже пальто. В дымном прокуренном воздухе метались по стенам причудливые тени, придавая игрокам нечеловеческие черты. Места для пинг-понга явно было маловато, но смысл вывески стал понятен.

Бледное пятно шарика с сухими щелчками металось по столу. Тихо завывало из динамиков нечто джазово-авангардное: какофония в басах внезапно сменялась резким взвизгом саксофона, сиплый голос принимался надрывно выкрикивать тарабарщину, а затем весь этот хаос тонул в флегматичном соло ударника.

Над барной стойкой мгла только сгущалась. "Это чтобы клиент не видел, из каких бутылок ему наливают паленую водку", - мимолетно подумал Андрей. Бармен вскрыл боковую стенку кассового аппарата и деловито тыкал туда отверткой. Выглядело это дико, но неплохо сочеталось с остальной сценой, словно поставленной глумливым режиссером.

Андрей шагнул к стойке.

Музыка внезапно оборвалась, и в вязкой тишине продолжал жестко щелкать пинг-понговый шарик.

Бармен повернул к нему физиономию, напоминающую морду бульдога: те же висящие щеки и вялые, слюнявые губы. Тусклый свет лег поперек набрякшего века, на миг блеснув в мутном глазу.

– Чего хотели? - недовольно проскрипел он, заставив Андрея вздрогнуть, словно за время пути он начисто отвык от человеческой речи.

– Будьте любезны... "Клинское", - неожиданно для себя произнес он. Самым умным было бы заказать кофе: тот, по крайней мере, горячий. Холодное и наверняка разбавленное пиво после промозглой улицы, что может быть гаже? Однако же под тяжелым взглядом бармена Андрей не поправился.

"Ничего, - малодушно успокаивал он себя. - Посижу, согреюсь... потом кофейку перед уходом..."

Бармен молча повернулся, с трудом протиснув грузное тело в узком пространстве за стойкой, подобрался к полкам. Двигался он неловко, угловато как-то, точно неумелый кукловод дергал за ниточки сломанную марионетку.

Андрей уставился в стойку, но та оказалась измазана липкими на вид пятнами, и зрелище это было противней одутловатой физиономии бармена.

Защелкали клавиши кассы, слившись со стуком шарика в странный синкопированный ритм.

– Ну?

Андрей поднял глаза... и задохнулся от отвращения.

Бармен был однорук.

Из подвернутого словно бы из эпатажности рукава торчала скрюченная культя цвета селедочного брюха. Руку обкорнали чуть ниже локтя, и сейчас мерзкий отросток смотрел на посетителя как слепая морда отвратительного червя.

Андрей, как загипнотизированный, достал бумажник.

Бармен привычно зажал бутылку между пузом и стойкой, содрал жестяную пробку. Пенистая струя ударила в стенку грязноватого стакана, поднялась пористой шапкой, поползла по стеклянному боку.

Забегаловка уже казалась весьма неприятным местом. Хотелось скорее выпить пойло и ретироваться, пусть даже под дождь. Но и пить прямо у стойки, возле отвратительного, кичащегося уродством толстяка было невозможно. Андрей подцепил стакан, неловко шагнул назад. От движения холодная отсыревшая одежда соприкоснулась с кожей, и его передернуло.

Оглянувшись украдкой, он увидел, как бармен, распластавшись на стойке, слизывает с нее пролившееся пиво длинным серым языком.

За ближайшим столиком, откинувшись на спинку стула, сидел бомжеватого вида человек в черной шляпе, надвинутой на глаза: из-под полей виднелся только узкий бледный подбородок. На тарелке в остатках соуса неторопливо обедала жирная муха. Пока Андрей брезгливо обходил спящего, еще одна муха, жужжа, вылетела прямо из-под шляпы.

Толстяки продолжали пыхтеть у теннисного стола.

Пиво, против ожидания, оказалось неразбавленным. Наоборот, Андрею подумалось, что бармен для пущего эффекту и последующего обдирания клиента добавил в него спирта: горячие протуберанцы мгновенно полыхнули от желудка, комната мягко качнулась, и он с изумлением обнаружил, что пива осталось на донышке.

Как он умудрился выпить пол-литра в один глоток - уму непостижимо.

Он сделал попытку встать, но с перспективой творилось невообразимое: край стола оказался на другом конце вселенной, а стул внезапно превратился в самое острие геометрического конуса, и Андрей на миг испугался, что не удержится в этом неустойчивом равновесии, соскользнет по идеально гладкому склону в бездну, откуда, из черной бесконечности скалился жабьим ртом каменный идол с глазом на затылке...

Дунуло ледяным порывом из-за спины. Мгновенную дрему как рукой сняло, и Андрей резко обернулся.

За спиной стоял мужик в черной шляпе.

Кривил гнилозубый рот в мерзкой усмешке, крутил что-то в пальцах. Вглядывался в лицо Андрею буравчиками невидимых в тени глаз.

– Все серь... - произнес он сипло.

– Что, извините? - автоматически переспросил Андрей и мысленно обозвал себя кретином. Только излияний от бомжеватого типа ему не хватало.

– Все в этой жизни только серь, - внятно повторил тот. - Согласен?

Андрей неловко пожал одним плечом.

– Согласен? - с напором повторил Шляпа, придвигаясь к Андрею и обдавая его невыносимой вонью из провала рта.

– Д-да, конечно, - запнувшись, согласился он и вскочил. Надо было сразу уходить, не задерживаться ни минуты в этом идиотском заведении, но зов природы после выпитого пива настойчиво заявил о себе. Обернувшись от двери, поперек которой небрежно написали "WC" черным маркером, Андрей заметил, что бомжеватый в шляпе сыто ухмыляется.

Медленно, будто зная, что Андрей не уйдет раньше времени, он показал, что вертит в пальцах - теннисный шарик. Неуловимое движение, легкий треск, отчего-то слышный даже здесь - и сплющенный кусочек пластмассы плюхается в недопитый стакан.

Абсурдность этой картины - раздавленный целлулоидный шарик в пивном стакане - наполнила его безотчетным ужасом. Дверь захлопнулась крышкой мышеловки, и, наверное, лучше всего было сбежать на улицу, наличие сантехники уже не казалось таким уж необходимым. "Но мы же интеллигенты, черт возьми", - кривился он в натужной усмешке.

Горячей воды, естественно, не было. Андрей сунулся под кран, закусил губу сразу занывшими зубами, помял мокрыми ладонями лицо. В заплеванном зеркале отразилась вытянутая физиономия с белыми губами, испуганные глаза. Безумием было зайти в убогую забегаловку посреди безлюдной улицы, еще большим сумасшествием было остаться, не броситься отсюда сломя голову. Черт знает, в какое дерьмо его угораздило вляпаться. Мужик этот в шляпе, однорукий еще...

Щелкнула позади дверца. Андрей подпрыгнул на месте - он был уверен, что туалет пуст. Но из второй кабинки шагнула под синюю лампу... девица в чем-то блестяще-черном, обтягивающем и занимающем на теле минимум места.

Мужчину возле умывальника облило мгновенной неловкостью. В первую секунду он стыдливо вообразил, что ошибся дверью. Впрочем, тут же вспомнилось, что туалет в забегаловке был всего один... и хорошо еще, что вообще был.

Девица между тем остановилась у соседней раковины, деловито пустила воду, сунула ладони под ледяную струю, словно присутствие здесь мужчины одновременно с ней было делом обыденным. Серые, точно пылью присыпанные волосы прилипли к шее неопрятными завитками, над ухом виднелось темное вздутие - то ли недавний шрам, то ли такая некрасивая родинка... Андрей неловко отвернулся.

Каблуки прощелкали по кафелю за его спиной, вызвав неприятную ассоциацию со звуком удара шарика об стол. Едва слышно жужжала муха.

Она остановилась в дверях, полуобернулась, внимательно разглядывая Андрея из-под полуопущенных век. Густо намазанные тушью ресницы бросали на впалые щеки плотные тени, усиливая сходство с манекеном из дешевого фильма ужасов.

Этот взгляд длился от силы секунду, но Андрею показалось, что прошла вечность, прежде чем девица отвернулась наконец и шагнула наружу. В последнее мгновение ему бросилась в глаза нелепая огромная дыра на оранжевом чулке, в которой матово светилась гладкая кожа. Он успел заметить и широкую стрелку, криво поехавшую вокруг бедра, и даже оборванную капроновую нитку. Потом дверь тихо закрылась, и он с шумом втянул спертый воздух.

Чушь, - прошептал он своему отражению. - Какая все чушь.

Из туалета он вышел бодро и уверенно. Шагнул к выходу, не глядя по сторонам. Протянул руку к ручке...

И еще несколько секунд бесполезно шарил по гладкой поверхности, толкал, цеплялся за край двери ногтями.

Пока не услышал позади сдавленное хихиканье.

Спина уткнулась в холодную поверхность предательской двери.

– Все серь, - с удовлетворением констатировал Шляпа. Он сидел на заплеванном столике, забросив одну худую ногу на другую, и прихлебывал остатки пива из стакана с плавающим шариком. Андрей бросил затравленный взгляд в сторону теннисного стола, но толстяки исчезли, оставив на стене две размазанные тени, и только еще один шарик сиротливо лежал посреди зеленого поля и, кажется, даже светился мертвенно-бледным светом.

– Выпустите меня, - попросил Андрей так тихо, что не заглушил даже жужжание мухи. И повторил - громко, сорвавшись на истеричный фальцет. - Выпустите меня!

– Ты сам сюда пришел, - равнодушно бросил Шляпа. - Тебя кто тянул - нет; звал, просил - нет. Так чего ты хочешь?..

– Домой, - еле слышно шепнул Андрей.

Шляпа визгливо расхохотался.

Бедро внезапно пронзила резкая боль, отозвавшаяся жаром даже в грудной клетке. Андрей схватился за карман, выдернул нэцке, внезапно ставшую горячей, почти раскаленной. Фигурка словно сама прыгнула на стол, застыла, нагло улыбаясь ему в лицо широким лягушачьим ртом.

В смятении он шагнул назад. Под ногой скользко подалось...

Оглушенный, он не сразу понял, что произошло. Прямо над ним, из грязно-серой решетки подвесного потолка выглядывал глаз тусклой лампы. Затылку было холодно.

Андрей шевельнулся и закричал от страшной боли в ноге. Казалось, ее от щиколотки до самого бедра припечатал огромный утюг. Он мгновенно ослеп, скорчился на холодном полу, среди окурков, заскулил. И не сразу увидел, что Шляпа подошел вплотную и разглядывает его с интересом исследователя к диковинному экземпляру.

– Скажи, - он облизнул губы узким языком. - Скажи мне, какого цвета боль?

Боль была слепяще-белой. Левую ногу сладострастно грызли чудовищные челюсти. Андрей всхлипывал, не замечая, что слезы, сопли и грязь смешались на лице.

"Сейчас ты проснешься, - билось в голове. - Сейчас ты проснешься, это только дурной сон, этого не может быть. Не может... Не должно!"

– Будешь трепыхаться? - издевательски осведомился Шляпа. - Вся жизнь - серь, чего дергаться, а?

Показалось, он подмигнул из-под шляпы глубоким, как колодец, глазом.

Где-то там был еще бармен с жутким червяком культи, с оплывшей бульдожьей мордой, но взывать к нему бесполезно, они одна шайка, никто не найдет его на этой невозможной улице, где нет людей, и эти - не люди...

Нелюди...

– Потрепыхаешься, - констатировал Шляпа с видимым огорчением.

Ему нужно очутиться снаружи, вырваться из душной мышеловки, тогда все будет хорошо. Андрей отчаянными усилиями заставил себя "трепыхаться".

Каждое движение взрывается жестокой болью в ноге - неужели сломал?, едва не теряет сознание, судорожно переваливается на бок, пытается подняться, цепляясь за прочную на вид поверхность теннисного стола...

Шляпа с мнимым сочувствием поцокал языком.

Серая тень метнулась сбоку, ударила в грудь. Старый оргалит обломился под рукой. Упав на сломанную ногу Андрей закричал снова и понял, что потеряет сейчас сознание и останется во власти этого человека, который пугал его больше, чем все ужасы мира.

Он повернул голову и встретился взглядом с третьим глазом каменного жабочеловека.

Безумным рывком Андрей поднялся на здоровую ногу, ухватился за стену, отшатнулся к дверям. Он мог бы поклясться, что Шляпа не прикасался к столу, что тот сам надвинулся на него облезлым боком, вновь сшиб на пол, придавил в холодный сырой угол. Ногу словно выкрутили, как выкручивают белье.

Он замер на миг, тяжело дыша, пытаясь справиться с болью, пытаясь найти силы на новую попытку. И услышал, как вдалеке журчит вода, кажется, только что этого звука не было.

Шляпа сидел на столе, добавляя свой вес к без того немалому весу мебели, делая любую попытку подняться невозможной. Андрей судорожно вцепился в железную квадратную ножку, извиваясь в попытках хотя бы выбраться из угла. Он не сразу почувствовал холодное под рукой, а потом уже и брючина на здоровой ноге промокла от невесть откуда взявшейся воды.

– Паршивый водопровод в этом районе, не находите? - безмятежно сказал Шляпа: Андрей уткнулся взглядом в покачивающийся на уровне его глаз неожиданно блестящий остроносый ботинок. Черный.

Вода плескалась сантиметра на два, чуть утихомирив боль в сломанной конечности.

Он сумасшедший! - билось в голове. - они оба сумасшедшие, бармен соучастник... это банда... никто не найдет, вокруг одни заводы... сумасшедшие, господи, как убежать!

Буравчики глаз, следящие за ним, казались дырками в бездну.

"Что я вам сделал?"

Он спросил бы, если б мог. Но вода неумолимо поднималась, утопив нэцке и покачивая на поблескивающей поверхности целый теннисный шарик, а с губ срывался хрип. И было уже совершенно неважно, что он сделал убийце...

Он вскинул глаза.

Девица в блестяще-черном стояла за спиной маньяка - там, где, по идее, не было ни двери, ни арки. Глаза ее в полумраке казались темными провалами на неподвижной маске лица. И только губы - тоже черные - плясали, проговаривая неслышимые слова. Почему-то ему показалось необыкновенно важным разобрать, услышать, понять; словно сумасшедшая девчонка знала тайну спасения. Он весь подался навстречу, забыв на мгновение о боли, страхе, о самой смерти, и скорее угадал, чем понял:

– Цвет... вспомни цвет...

Удушающая темь наползала клочьями, тускло блестели в поднимающейся воде отражения грязных ламп. И в этот миг он отчаянно захотел поверить, что все только сон, и так просто вырваться, стоит лишь вспомнить... цвет?

Вспомнить цвет. Какая ерунда!

Он подумал о Лене, и с ужасом понял, что ее лицо похоже на черно-белый снимок в плохом качестве. Ее глаза расплывались на мутной фотографии, и он никак не мог вспомнить, какого они цвета? Зеленые? Голубые?

Цвет был только названием, только словом, напечатанным черными буквами на серой газетной бумаге.

Он принялся лихорадочно перебирать воспоминания, не сознавая, что его тело в поднимающейся воде обмякло, глаза закатились, а черты лица заострились и застыли. Он мучительно представлял себе цветной мир и не мог его вообразить. Не мог!

Школа? Первое сентября - он всегда считал этот праздник глупым. Демонстрации, какие-то бестолковые праздники, пыльные кресла актового зала... какого они были цвета? Красные? Синие?

Работа - длинная комната, перегороженная кульманами, дурацкие цветы в горшках на подоконниках, окна выходят на крыши цехов - бесконечный серый ряд одинаково грязных крыш. Цветы должны быть зелеными. Должны - но в памяти они опять серы и размыты, как небрежный карандашный эскиз.

Почему он сидел в этой комнате столько лет и даже не пытался найти другую работу? Почему он тупо здоровался с этими серыми людьми, вяло вычерчивал бесконечные кривые острым черным карандашом по серой кальке и гордился умением обвести контур жирной идеально черной линией?

Черной!

На грани сознания он чувствовал, как утекают секунды.

Лена? Ведь любил же он ее... наверное. Она была тихой мышкой среди девчонок, вечно терлась по углам и читала тяжелые книги в черных обложках. Она показалась ему... возможной женой - это самое верное. Он не мог представить, как подошел бы к любой другой, яркой, смешливой... цветной. Жена - это был один из признаков нормальной, правильной жизни, монохромной жизни, в которой все катится по раз и навсегда проложенным рельсам. Кажется, она сразу согласилась, когда он сделал предложение... он не помнит, как делал предложение. Господи, как все забывается, как заносится серым песком времени! Свадьба... ряд серых упившихся лиц вдоль длинного стола, полусъеденный салат в миске молочно-белого стекла, графин с пупырчатой полоской по боку...

О чем они говорили, ведь говорили же они о чем-нибудь кроме будущей работы и семейного бюджета?

Они никогда не говорили про детей, неожиданно вспомнил он. Казалось само собой разумеющимся, что не до того, что и так денег в обрез, что квартирка мала, и Лене невозможно бросить работу на целых три года, а за три года и квалификация уже не та, и неизвестно...

Монохром.

Он не замечал, что по лицу его ползут дорожки едких слез. Цвет крошился под пальцами, цвет ускользал в тень, превращаясь не в свою противоположность, а в свое отсутствие. Цвет, цветы... какие цветы любит Лена? Он не помнил. Он не помнил, когда дарил ей цветы, не помнил, когда вообще стоял возле прилавка с пестрыми букетами. Жизнь текла мимо во всем многоцветьи, а он остался за жирной монохромной чертой и умер незаметно даже для себя...

Там, в сером мире гадко улыбался зубастым ртом жабий человек, громко заглатывал пиво прямо из горла однорукий бармен и внимательно, с почти экстатическим выражением на лице наблюдал за агонией обреченного Шляпа.

Но ведь это должно быть так просто - вспомнить цвет. Какие бывают цвета... цветы? Розы красные... тюльпаны, кажется, тоже... эти, как их, нарциссы, да?.. колокольчики...

Колокольчик...

Синий, стеклянный колокольчик, острые грани вспыхивают на солнце, и в густо-синей глубине искрятся золотые пылинки. Язычок - хрустальная бусина на нитке, сверкающий многогранник.

Он всматривается в глубину стекла и, кажется, угадывает там намеченные крохотными искрами силуэты: парусник, башенка, вставший на дыбы конь, балерина...

Пальцем осторожно трогает гладкую поверхность, чуть-чуть толкает игрушку. Та отзывается неожиданно звонким тоном, что отдается где-то внутри организма, точно вибрируют самые кости.

Он смущается, отдергивает руку.

Девчонка продавщица - рыжая челка из-под красно-синей шапки, красные на морозце щеки, шарф весь в помпонах - улыбается ему во весь рот, видна щербинка между передними зубами:

– Чего испугались? Качните еще - с него не убудет. Я сама иногда звоню...

Над прилавком на капроновом шнуре болталось добрых два десятка стеклянных колокольчиков - красных, зеленых, желтых: родниково-чистых, в бликах солнечных лучей. А ему больше всего глянулся этот, темно-синий, в золотых искрах, и он снова, уже смелее качнул его, чтобы в морозном воздухе опять поплыл густой высокий звук... как несмело взятая на флейте нота...

Он тогда даже не спросил о цене. Колокольчик должен был стоить дорого, очень дорого, но вовсе не запредельно, он вполне мог позволить себе такую покупку.

Вот только... это была бесполезная вещь. Не необходимая. Нерациональная. Не вписывающаяся в его мир строгих линий, строгого учета расходов, твердых планов и функциональных предметов.

Серый мир.

Монохромный.

Нет!

Он захрипел, страшно перекосился лицом, удерживая - на самой грани воспоминаний, на краю мысли - синий, невыносимо яркий колокольчик, солнечные брызги в глубине стекла. Он не слышал, как зло и бессильно ругается гнилозубый в черной шляпе, как бармен колотит единственным кулаком по липкой стойке, и как сам по себе мечется по зеленому оргалиту стола теннисный шарик.

Он не видел, как мгновенным отблеском торжества сверкнули глаза девчонки в рваном чулке.

Он уже ничего не видел, кроме золотых капель в глубине синего стекла.


– Мужчина! Да лежите же вы!

Андрей захлопал сразу глазами и ртом, словно вынырнув из проруби в последнем невозможном усилии. Задохнулся от боли, пронизавшей, казалось, всю левую половину тела, закашлялся, замычал - все сразу. Снова поплыл было в невесомую серь и испуганно задергался, поймал мутным взглядом немолодое, помятое женское лицо.

– Лежи, кому говорю!

Блеклые волосы, бледное, одутловатое лицо, какая-то белая тряпка - воротник?.. серое, мутное болтается вокруг... он застонал, хватаясь пальцами за неясные холодные трубки; и тут в глаза прыгнул ярко-синий круг, сверкнули желтые искры. Такие яркие, цветные, такие... теплые...

И вцепившись взглядом в синий огонек, он враз успокоился, шумно задышал холодным сухим воздухом, пережидая острую, как цвет, боль.

Качались серые тени, медленно уползал холод, хлопали какие-то двери, мир рывками качался, окутанный болезненной дремотой.

– Что, Марь Федоровна, опять по улицам потенциальных больных подбираем? - ерническим тенорком спросила темнота. - Тех, что на своих ногах приходят, мало нам?

Что-то недовольно проворчала женщина, и вселенная прекратила движение, съежившись в узкую и очень холодную кушетку.

– Ну, что сказать. Перелом, конечно, нехороший... гадкий перелом. Но жить будет, куда он денется.

– Да ну его, чокнутый совсем, - устало заметил женский голос. - Представляешь, часы у него перед носом держала всю дорогу. Уберу - орет и вскакивает... здоровый, зараза. Так и смотрел на них до самой больницы.

Часы? В этом было что-то ужасно смешное - часы. Качаясь, всплыл перед глазами светящийся циферблат с золотыми искрами стрелок, вспыхнул острыми гранями стеклянный колокольчик глубокой синевы... расцвеченная солнцем медовая доска прилавка... оранжевый чулок с нелепой дырой...

Мир был цветным. Мир был настоящим, и в этом чудесном новом мире его ждала яркая, стремительная, невероятная жизнь. Счастье. Любовь. Работа, черт возьми!

"Оранжевые тюльпаны, - вспомнил он в последний миг перед тем, как окончательно провалиться в забытье. - Ленкины любимые цветы - оранжевые тюльпаны. И как я мог забыть?"