"Змий" - читать интересную книгу автора (Щербаков Александр)

Александр Щербаков Змий

1

За воротами, поближе к ограде, в плетеных креслах расположились трое военных. И, конечно, перед ними на столике рядом с переносным армейским телевизором красовалась неуклюжая самоохлаждающаяся посудина «Гранадос». Разомлевшие от жары, они даже не оглянулись на сенаторскую каравеллу. Понятное дело. У них было вполне достаточно времени, чтобы рассмотреть ее издали, а все, что им нужно было знать, доложил по радио патруль, встретивший сенатора километрах в трех отсюда, за холмом, где дорога ответвилась от шоссе.

Если бы сенатор обращал внимание на такие вещи, он непременно отметил бы, что открывшийся его взгляду дом перекочевал сюда из-за океана, где простоял до этого лет этак двести – двести пятьдесят. Но сенатор лишь машинально пересчитал выстроившиеся перед домом на лужайке полтора десятка каравелл, три вертолета и два грузовых фургона – один побольше, другой поменьше. Убедившись в том, что, как ни считай, он не окажется тринадцатым, сенатор облегченно вздохнул, отключил предохранительную сбрую, но перед тем как повернуть сиденье на выход, запер двигатели личным шифром.

У большого фургона, занятая разгрузкой каких-то ящиков, хлопотала солдатская команда с нарукавными знаками дивизии «Витязи мира». Распоряжался ею не какой-нибудь второй лейтенант, а могучий рослый майор с голосом, подобным трубе архангела. Что свидетельствовало о высочайшем ранге охраняемой военной тайны. Больше никого перед домом не было.

Огромные дубовые двери с цветными стеклами предупредительно распахнулись перед сенатором, и он оказался в небольшом зале, посреди которого начиналась широкая мраморная лестница. Она выглядела вполне по-королевски, хотя в действительности эти ступени некогда попирали всего лишь преуспевавшие дельцы второй половины девятнадцатого века.

У подножия лестницы за столиком сидели двое штатских, оба в огромных затемненных очках. Один из них как бы нехотя принял у сенатора пригласительный жетон и заложил его в опознаватель, а другой, не дожидаясь одобрительного звоночка, протянул плоскую пластиковую коробку и жестом указал на лестницу. Поднимаясь навстречу отзвукам голосов, сенатор открыл коробку. В ней оказалось несколько листов плотной голубоватой бумаги и маленькое черное веретенце.

Официальное приглашение на секретное совещание, полученное сенатской комиссией по внутренним делам, как обычно, было безымянным. Само собой разумелось, что по нему поедет Альбано. Но тот как раз накануне отправился в госпиталь – небольшое обследование, – и сенатор сам вызвался отправиться в эти отдаленные места. Прекрасная возможность дня на три-четыре исчезнуть из тупеющей от майского зноя столицы и даже – даже попытаться встретиться с Ширли. Ни о цели, ни о составе совещания в приглашении не было ни слова, но так как оно исходило от Бюро научных исследований, сенатор надеялся встретить здесь многих своих знакомых. И действительно, еще издали он узнал по голосу генерала Фобса.

В небольшом полутемном зале по голубому потолку плыла изумительно розовая Венус-Афродита со свитой пухлых купидонов при полном боевом снаряжении. Венус улыбалась и указывала перстом на правую сторону зала, где у стены, украшенной старинными гравюрами, стоял длинный раскладной армейский стол. На столе были расставлены приборы и разложены пачки такой же голубоватой бумаги. Посреди зала стояло полукругом десятка полтора кресел. Всю противоположную стену занимал неумеренно большой аквариум, и перед ним, несколько в стороне от кучки людей, тоскливо взирающих на причудливое рыбье разнообразие, чуть ли не держа за пуговицу статного моложавого человека на голову выше его, седовласый краснолицый генерал Фобс громогласно разглагольствовал о секретах размножения какой-то особо редкостной рыбешки. Генерал был в штатском – своеобразная скромность среди всего этого военного лагеря.

Из незнакомых людей сенатор отметил сухонького старичка со скрюченными пальцами, имеющего очень ученый вид, и нескольких молодых людей, чей облик соответствовал стандартным представлениям о динамичности, деловитости и преуспеянии. Тем не менее они стеснительно переминались в стороне, где было расставлено еще кресел десять, но попроще. Кое у кого в руках сенатор увидел такие же коробки, как и у него самого.

Весь вид генеральского собеседника говорил о том, что откровения по поводу – провались она! – рыбьей мелюзги его нимало не интересуют. Но генерала это ничуть не смущало, он был в прекрасном настроении.

Раздался жуткий грохот и лязг. Сенатор вздрогнул и обернулся. Оказалось, что это просто-напросто майорские «витязи» занялись сборкой второго складного стола.

Отвернувшись от солдат, сенатор увидел, что генерал Фобс, на полуслове прервав свой монолог о рыбках, направляется к нему, широко, словно для объятий, раскинув руки и сияя лучезарной улыбкой.

– Сенатор! Давненько с вами не виделись! Давненько! Как дела?

– Благодарю, прекрасно, – механически ответил сенатор, хотя тут же вспомнил, что дела и в самом деле хороши. Законопроект об упразднении железнодорожных линий на территории его штата и сам по себе был удачен и неожиданно легко проскочил через все рогатки. Так что переизбрание на следующий срок – а выборы не за горами – можно было считать обеспеченным.

– А как вы, генерал?

– Служим отечеству. Служим, служим.

С генералом они виделись всего неделю назад на заседании комиссии по внутренним делам, где тот уже два года представлял комитет начальников штабов.

Подхватив сенатора под руку и наморщив лоб, что должно было изображать крайнюю степень доверительности, генерал проворчал:

– Пойдемте, я вам покажу по секрету одну сногсшибательную вещь. Сногсшибательную.

Выведя сенатора из зала и бросив на ходу возникшему рядом трубноголосому майору: «Майор! Энергичней, энергичней», – генерал протащил своего пленника по лабиринту коридорчиков и остановился у странной двери, вделанной в стену так, словно потолок коридора был для нее полом, а пол потолком.

– Глядите! Шикарная штука! Шикарная! – захихикал он, с видимым усилием дотягиваясь до дверной ручки.

Пол в открывшейся комнате действительно являл собою потолок. Посреди его ровной белой пустыни, подобно цветку на тонком прямом стебле, вверх ногами торчала люстра. В свою очередь потолок комнаты изображал наборный паркетный пол, к которому наглухо была прикреплена опрокинутая мебель: диван со смятой постелью, горка с посудой, торшер и большая китайская ваза с букетом нарциссов. Окно и штора на нем тоже были вверх ногами.

Сенатор видел уже с десяток подобных комнат. Судя по набору мебели на потолке, все они были сделаны по одному проекту, и, стало быть, этим делом занималась одна фирма, вернее, какой-то предприимчивый малый, сбивающий деньгу на скуке богатых людей.

– Когда есть деньги, все можно перевернуть вверх ногами, – с завистливым вздохом произнес генерал заранее заготовленный афоризм. – Представляете! Переберешь лишку, уснешь, милые хозяева препровождают тебя сюда, часика через два продираешь очи – на потолке! Каково!

В домах, где сенатор видел подобные комнаты, все удовольствие от этого трюка, по-видимому, исчерпывалось тщательной подготовкой к нему, и ни один не в меру подгулявший гость не был напуган до заикания, очнувшись на потолке в обнимку с люстрой. Их хозяева были слишком хорошо воспитаны для подобных шуток. Весь этот дорогой аттракцион был лишь символом принадлежности к кругу избранных. Достаточно было втихомолку хвастать им перед избранными же посетителями, к числу которых сенатор давно привык относиться.

Это модное поветрие распространилось довольно широко, и вряд ли генерал впервые сталкивался с ним. Фобс ох как неглуп и прикидывается восторженным простачком именно поэтому. («Интересно, кто у него психолог-репетитор?») Стоило подумать, зачем ему понадобилось вести сюда уважаемого гостя. Решив на всякий случай подыграть генералу, сенатор выразил свое восхищение в столь неумеренных выражениях, что Фобс укоризненно покачал головой, прижал палец к носу, хохотнул и подтолкнул сенатора в бок.

– Ради бога, это теина. Чужой секрет. Но мы, уж понятное дело, обшарили весь дом. Мало ли что. И это зрелище, надо вам сказать, меня лично насторожило. Где комнаты не те, там и люди могут быть не те, а?

Все выяснилось, когда они вернулись в зал. Вид у всех был какой-то встрепанный, и сенатор отдал должное сугубой деликатности генерала, вдвоем с которым они, в силу своего положения, были избавлены от некоей процедуры, тем временем без особых церемоний проделанной со всеми остальными. Трубноголосый майор никого не обыскивал, нет. Он просто обдал каждого ультразвуковым душем из дезоляторной головки. И если у кого-нибудь где-нибудь и была утаена звукозаписывающая аппаратура, ее чувствительные датчики были теперь сокрушены безжалостным армейским кулачищем.

Против главной двери, у стены был поставлен еще один длинный стол. На нем майор расположил свои приборы, а перед ним усадил спиной к собравшимся пятерых операторов в шарообразных белых касках. Операторы каменно созерцали застывшие зеленые линии на экранах приборов. Это должно было исключить всякую возможность скрытой радиопередачи из зала заседания.

Вытянувшийся майор пятью краткими фразами доложил о готовности помещения. Господи, ну и голос! Не доклад, а массированная ядерная атака! Но вот и она миновала, и сенатор с облегчением опустился в кресло и стал думать о Ширли. Он почти видел, как она проходит по залу, плавно огибая кресла, как она трогает пальцем стекло аквариума, как она рассматривает разноцветных рыбешек, чуть склонив голову вперед и к левому плечу. И невозможность появления Ширли здесь заставила сенатора видеть эту картину как можно отчетливей, как можно явственней, причиняя ему неизъяснимую ноющую боль.

«Ширли! Боже мой, Ширли! Девочка моя!»

Собственно, у него не было никакого права и никаких оснований так обращаться к ней. Даже мысленно. Но…

Всю жизнь сенатору не везло с женщинами. Ни в школе, ни в колледже красивые девушки, которые ему нравились, не обращали на него никакого внимания. А между тем нельзя было сказать, чтобы они чурались общества молодых людей. Парни, в общем-то ничем не лучше его, легко знакомились с ними, а сенатору так и остался неизвестен секрет знакомства с нравящейся девушкой. Несколько раз полувшутку-полувсерьез он пытался дознаться у однокашников, как это делается, но полученных рецептов не в состоянии был применить в силу каких-то особенностей характера, которые теперь, может быть, и смог бы назвать, если бы не позабыл подробностей за давностью лет. Но в душе у него так и остался горький след, ощущение ущербности, ограбленности, из-за которых он, пожалуй, и стал профессиональным политиком.

Уже чуть ли не в тридцатилетнем возрасте он убедил себя, что по-настоящему любит, и отчаянным усилием заставил себя сражаться за свою избранницу. Преграды пали неожиданно легко, и сенатор скоропалительно женился. Но жена оказалась женщиной болезненной, рассеянной и нервной и не смогла стать для него соратником, опорой или хотя бы прибежищем покоя. Она любила его, но как-то замкнуто и отдаленно. Еще бы! Целые сезоны она проводила на курортах, куда он не мог за ней последовать, потом увлеклась строительством городского гуманитарного центра по индийскому образцу. У нее был свой круг друзей. Их заботы и хлопоты представлялись сенатору, к тому времени уже занимавшему солидный пост, странной смесью выспренней философии и провинциального меркантилизма. Всех их дел ему, как он считал, хватило бы дня на два, на три, а они посвящали им всю жизнь. Он быстро оставил попытки вмешаться. Пусть все течет, как течет. А два сына и дочь росли, и воспитанием их он тоже не мог заниматься, увлекаемый каждый раз то перспективами, то борьбой, в которой неожиданно обнаружил проницательность, хватку, умение ладить с сильным и побеждать равного. А любовь – видимо, ее и вправду выдумали стихотворцы и беллетристы, от прекраснодушия или корыстолюбия рекламирующие канонические идеалы, благоприобретенные в юности. Как вдруг появилась Ширли!

Она вошла в междугородный автобус, которым сенатору пришлось по случаю воспользоваться в прошлом году. У нее был тот ликующий вид, который делает молодых женщин прекрасными. Рядом с ним было свободное место, но в автобусе было еще несколько свободных мест. Она должна была пройти мимо. Девушки почему-то никогда не садились рядом с ним, он уже к этому привык. А Ширли села рядом, улыбнулась и заговорила. Он ощутил слабость и головокружение. Он узнал ее адрес и телефон и вот уже год жил тем, что когда-нибудь, может быть, завтра, позвонит и приедет. Вот позвонит и приедет, хотя она на тридцать лет моложе его…

Между тем в зале неизъяснимым образом произошла кристаллизация, все оказались рассаженными по рангам и должностям, а на председательском месте у столика воздвигся сухощавый безукоризненный джентльмен в квадратных очках с утолщенными дужками, в которых прячут слуховые аппараты. Конечно, после вступительных слов он передаст председательство ему, сенатору, как наивысшему по должности, но перед этим да позволено ему будет произвести церемонию общего представления.

– Господа! – («Оказывается, он директор Национального бюро научных исследований! Вот как! Видимо, он там недавно. Там же был этот, ну, как его! Такой вкрадчивый сангвиник».) – Господа! Еще раз напоминаю вам о весьма секретном характере нашего совещания и о запрете записи и передачи кому бы то ни было всего, что здесь будет сказано или показано. Я позволю себе не перечислять законоположений, которые будут применены к любому из нас, если по его вине произойдет утечка информации («Говорит, словно диктует официальное письмо!»). Многие из присутствующих, безусловно, знакомы Друг с другом, но позвольте мне все же взаимно представить вас. Тем более что с некоторыми я встречаюсь впервые и буду счастлив таким образом познакомиться. («Джентльмен всегда стремится внести живое содержание в мертвые формы. Ты, по крайней мере, пытаешься это сделать. Для начала неплохо!») Итак. Сенатор Тинноузер, член сенатской комиссии по внутренним делам.

Сенатор неторопливо поднял руку.

– Благодарю вас. Мистер Черриз, член палаты представителей, от комиссии по внутренним делам палаты представителей.

Этого сенатор знал, хотя и отдаленно.

– Мистер Ноу, член палаты представителей.

Сенатор искоса оглядел присутствующих. Откликнулся тот самый человек, которому генерал Фобс открывал таинства игрушечной ихтиологии. («Так вот кого они прислали!») Будучи человеком, искушенным в этих делах, сенатор знал, что никакого мистера Ноу, члена палаты представителей, не существует. Под этим призрачным именем на закрытых совещаниях присутствует тот или иной представитель тайного ведомства. Настолько тайного, что, отсидев в сенате уже три срока, сенатор не знал точного наименования и порядка подчинения этой конторы.

– Генерал Фобс от комитета начальников штабов. («Но этот Ноу, он, похоже, крупный ананас! Фобс разбирается в нашем маскараде получше меня, а уж он не снизошел бы до дружеских бесед с бесчиновным осведомителем!»)

– Генерал Деймз от министерства обороны.

– Профессор Мак-Лорис от университета Грэнд-Рэпидс.

Интуиция обманула сенатора. Профессором Мак-Лорисом оказался не сухонький старичок со скрюченными пальцами, а один из державшихся в стороне молодых людей.

– Мистер Говард Левицки, генеральный директор фирмы «Скотт пэйперс мэнюфэкчурин».

Им и оказался тот самый старичок. («Ну что ж, посмотрим, что вы за птица, мистер Левицки, тем более что в вашем лице мы приветствуем хозяина дома!»)

– Мистер Фамиредоу, магистр, старший научный консультант фирмы «Фьючер Вейк». («Боже! Что за фамилия!») Затянувшаяся процедура отвлекла сенатора от печальных размышлений, и, когда мистер Хьюсон, доктор, директор Национального бюро научных исследований, предложил ему занять председательское место, сенатор был полностью готов к этому.

Обменявшись местами с мистером Хьюсоном, сенатор прежде всего поблагодарил хозяина дома за исключительно любезный прием и предоставление всем присутствующим замечательной возможности посетить эти места в разгар здешнего весеннего сезона.

Мистер Левицки в ответ совершил несколько движений, свидетельствовавших о благосклонном приеме сенаторских слов. И о том, что застарелый паралич он преодолевает с помощью патентованной электронной системы «Эскулавт».

Затем сенатор предоставил слово мистеру Хьюсону как руководителю ведомства, созывающего настоящее совещание.

Мистер Хьюсон выпрямился во весь свой великолепный рост под розовой Венерой («О, если джентльменам угодно, вставать совершенно не обязательно, не правда ли!») и в тех же отполированных выражениях посвятил собравшихся в суть дела.

Десять лет тому назад Бюро научных исследований включило в список конкурсных работ, на которые оно готово заключить контракты, проблему замены писчей бумаги новым продуктом, сохраняющим ее положительные качества, но избавленным от недостатков, в первую очередь – от ограниченности сырьевых ресурсов. Конкурс выиграл университет Грэнд-Рэпидс. Тогда же работой заинтересовалась известная фирма «Скотт пэйперс мэнюфэкчурин». Она предоставила гарантии и согласилась на сорокапроцентную оплату расходов по основному контракту в обмен на преимущественное право выкупа патентов и лицензий, буде таковые окажутся.

За прошедшие годы в университете сложилась сильная исследовательская группа, руководимая присутствующим здесь профессором Мак-Лорисом. Она добилась весьма серьезных результатов. Подготовленный ею к выпуску новый материал П-120 – предполагаемое торговое название «пэйперол» – обладает рядом свойств, которые окажутся весьма неожиданными для присутствующих и, более того, имеют общегосударственное значение. О чем будет сказано в докладе, подготовленном бюро деловых прогнозов «Фьючер Вейк».

Настоящее совещание призвано положить начало ознакомлению наиболее заинтересованных организаций со свойствами и возможностями нового материала. И начнет обсуждение ряда технических, административных, социальных, правовых и, если так можно выразиться, конфиденциальных аспектов проблемы.

– Есть ли вопросы к мистеру Хьюсону?

Мистер Черриз, член палаты представителей, припоминает, что когда заключался контракт на эту работу, исследовательскую группу университета возглавлял профессор Мэйсмэчер, с которым он не имел чести встречаться лично, но докладная записка которого произвела тогда на него неизгладимое впечатление. Мистер Черриз интересуется, в какой мере результаты работы соответствуют первоначальным предначертаниям профессора Мэйсмэчера.

Мистер Хьюсон адресует вопрос профессору Мак-Лорису. Профессор Мак-Лорис пользуется случаем высказать свое глубочайшее уважение профессору Мэйсмэчеру, автору основополагающих идей, касающихся П-120. Но профессор Мэйсмэчер, ввиду преклонных лет, сложил с себя обязанности руководителя работ. («Съели, значит, старика молодчики вроде тебя!») Генерал Деймз угрюмо интересуется, прошел ли после этого Мэйсмэчер санирование памяти. («Ого! Мертвая хватка!») Нет, профессор Мэйсмэчер продолжает работу над пэйперолом в качестве ведущего научного консультанта фирмы «Скотт пэйперс», и, следовательно, не имеется юридических оснований предлагать ему санирование.

Мистер Левицки в подтверждение слов Мак-Лориса совершает несколько составных эскулавтических кивков:

– Да, да. Мистер Мэйсмэчер – о! – это великий ученый! Да. («Неужели старик умудрился к чему-то не подпустить эту банду? Иначе они бы с ним не поцеремонились. Ширли! О господи, Ширли! Как всегда и везде – осиное гнездо!»)

– Господа, не будем уклоняться от сути дела, хотя, судя по всему, профессор Мэйсмэчер встретил бы здесь достойный прием и меня несколько огорчает его отсутствие. («Проглоти это, клейменый горлохват! Сожрать ты его сожрал, но да воздается тебе за твою инфантильную жадность. Ловко тебя поддел Черриз!») Мак-Лорис говорит, что лично приглашал профессора Мэйсмэчера на совещание, но профессор не смог прибыть из-за плохого состояния здоровья. («Что-то тут не то. А впрочем, какое это имеет значение?»)

– Но в первую очередь нас интересует пэйперол. Что вы намерены сообщить нам о нем, профессор? («Пропади ж они пропадом все те формулы, которыми ты нас будешь пичкать уж не меньше часа!») Профессор Мак-Лорис предпочитает название П-120. Это не порядковый номер разработки, а число модификаций, в которых может выпускаться новый материал. Он позволит себе опустить ряд биохимических подробностей, которые ничего не скажут большинству слушателей. («Однако! Видно, у тебя полна рука козырей!») Он даст лишь общие представления о природе П-120, которые непосредственно связаны с возможностями его применения. П-120 – биокристаллическое соединение с так называемой активной структурой. Оно кристаллизуется в решетку плоского типа бесконечными параллельными цепями из шести сложных, но подобных радикалов в строгом порядке, что и дает возможность получить 120 видов структур, отличающихся порядком следования. Постоянство структуры в одном последовательно получаемом куске материала гарантируется самим методом получения, так называемой эргодической редупликацией. Самое сложное – это получить 120 зародышевых цепей. Но поскольку эта трудность уже преодолена, дальнейшее строгое разделение материала по типам структур обеспечивается автоматически. Внешне материал напоминает плотную бумагу голубоватого цвета, в чем могут убедиться все присутствующие, которым розданы кассеты с П-120. С целью удобства демонстрации свойств П-120 каждый из присутствующих получил свою модификацию, выбранную из возможных случайным образом.

Под воздействием электростатического раздражения отдельные радикалы П-120 несколько изменяют свою структуру. Это приводит к изменению цвета раздраженного участка. Достаточное раздражение вызывается при письме общепринятым способом с помощью ударных и трущих инструментов, изготовленных из вещества, трение которого о поверхность листа обеспечивает появление наибольших зарядов, позволяя четко воспроизвести нужный текст.

Происходящая реакция обратима. В частности, как заметили собравшиеся, розданные им инструменты для письма имеют тонкий и толстый концы. Тонким концом на листе воспроизводится текст, а если провести по листу толстым концом, написанный текст навсегда исчезнет.

Кое-кто из участников совещания, давно уже забавлявшихся писанием на розданных листах, немедленно принялся стирать написанное. В тот же миг бравая майорская команда, до сих пор неподвижная, как античный фриз, всколыхнулась, над ее столом вспыхнул оранжевым светом фонарь, и зал огласился резким гудком. Во всех трех дверях зала выросли плечистые «витязи мира» в касках с наушниками и выжидательно уставились на своего майора. Генерал Фобс приподнялся в кресле.

– Прошу прервать заседание. Зарегистрирована радиопередача из зала, – неожиданно придушенным голосом отчеканил майор и замер в ожидании приказа.

Профессор Мак-Лорис поднял руку.

– Господин генерал, прикажите вашим людям соблюдать спокойствие. Эта радиопередача не является злостным нарушением закона со стороны кого-либо из присутствующих. Это скорее всего досадное недоразумение. Мистер Джилл, я попрошу вас помочь майору разобраться с этим делом. Постарайтесь впредь исключить подобные инциденты. К общему сведению, операция гашения текста на листе П-120 связана с высокочастотным электромагнитным процессом, который легко улавливается чувствительным радиоприемным оборудованием. Я как раз собирался говорить об этом и хотел показать ряд опытов. Разрешите продолжать?

– Продолжайте, пожалуйста. («Эффектный ход, ничего не скажешь. Ты далеко пойдешь, если сам придумал это вместо того, чтобы злиться, глядя, как мы засыпаем».)

– Одну минуту.

Генерал Деймз совместно с генералом Фобсом просят разрешения покинуть зал на самое краткое время.

– Как вам будет угодно, господа, но, право, жаль. Профессор Мак-Лорис говорит об ошеломляющих вещах.

Генерал Деймз подошел к одному из операторов-белокасочников и хлопнул его по плечу. Оператор обернулся, и генерал жестом указал ему на дверь. Оператор послушно встал и вслед за генералами, мистером Джиллом и майором удалился из зала.

Проводив из взглядом, Мак-Лорис продолжал:

– Электромагнитная активность П-120 явилась для нас некоторой неожиданностью, но за последние два года мы полностью выяснили ее закономерности. Если лист П-120 подвергнуть электромагнитному облучению определенного типа, сообщив ему тем самым избыточную энергию, он быстро начинает излучать избыток, действуя наподобие оптического квантового генератора. Но излучение происходит не сразу от всей массы, а по цепочке от группы к группе, причем излучаемая частота определяется типом структуры, а величина излучаемого сигнала изменяется в зависимости от того, в каком состоянии ранее находилась излучающая группа: в спокойном или электростатически раздраженном в период написания текста. При малой величине возбуждающего сигнала текст в процессе излучения остается неповрежденным. Увеличение возбуждающего сигнала до пороговой величины приводит к гашению текста, то есть мы снова получаем чистый лист, на котором можно писать. При дальнейшем увеличении сигнала начинается самопроизвольное разрушение П-120, и материал вырождается в пластик, не пригодный для дальнейшего использования в качестве писчего.

Интенсивность излучения П-120 может быть, однако, ослаблена на несколько порядков путем легирования материала в процессе изготовления некоторыми металлами в весьма малых количествах. При этом практически не изменяется его внешний вид, неизменными остаются и полезные свойства. Именно такой, если так можно выразиться, «омертвленный» П-120 в отличие от «живого», способного к излучению, мы и предполагаем назвать пэйперолом и выпустить в массовую продажу.

На этом профессор Мак-Лорис просит разрешения прервать свое выступление с тем, чтобы ответить на вопросы и показать несколько опытов, демонстрирующих свойства П-120 и пэйперола.

– Может быть, мы пока отложим опыты? («Черт возьми, куда это подевались наши доблестные вооруженные силы?») Тем более что отлучившиеся будут крайне огорчены, пропустив, как я смело могу сказать, увлекательнейшую часть нашего совещания. («Что-то случилось, но что? Мак-Лорис явно выбит из колеи».) Давайте пока перейдем к вопросам. Вы не возражаете, профессор? Прекрасно. Мистер Фамиредоу? Пожалуйста, мистер Фамиредоу.

Мистер Фамиредоу сиял. Сияла его огромная лысина, сияли стекла его очков над сияющим курносым носиком, мягкий аспидный отблеск лучился от буйной растительности, под которой исчезала вся нижняя часть его лица и шея. И его неожиданно звонкий и чистый голос восторженно известил всех, что его владелец был счастлив детально проанализировать проблему эксплуатации материала «пи» в версиях «примо» и «секундо». Естественно, до сего момента представления мистера Фамиредоу о материале «пи» носили формальный и гипотетический характер, и в связи с этим…

И по неисповедимому закону мышления слово «формальный» заклубилось, зажужжало в голове сенатора, внезапно щелкнуло, рассыпалось искрами по уголкам его мозга, и он понял, что произошло.

Обмирая от ужаса, глядел он на лежащий перед ним голубоватый лист, в верхнем углу которого, аккуратно выписанное, красовалось слово «ШИРЛИ». Он тоскливо оглядел сидящих перед ним людей, так, словно очнулся от тяжелого сна на потолке и теперь, судорожно обнимая стебель люстры, смотрит вниз, в бездну, где уютно, как ни в чем не бывало, стоят милые привычные недосягаемые отныне вещи.

Мистер Ноу внимательно слушал затянувшийся вопрос мистера Фамиредоу, поставив локти на колени и положив подбородок на сомкнутые смуглые кулаки. Кассета с чистыми листами демонстративно лежала на полу у его ног. Чем были заняты остальные, сенатор не видел, он заставил себя отвести взгляд от мистера Ноу и снова увидел на листе слово «ШИРЛИ», которое нельзя было стереть. Ибо тут же придет в действие несложная ловушка трубноголосого майора.

Сенатор уже видел этот лист, разукрашенный штампами военной прокуратуры, сенатского трибунала и еще бог весть каких инстанций. Лист лежал в папке вместе с его, сенатора, объяснениями по поводу того, почему он написал это имя, и заключением экспертизы, в котором говорилось, что ничего предосудительного в его действиях не обнаружено. Но сотни глаз увидят имя Ширли, написанное им, и уж найдется кто-нибудь дотошный! Мала зацепочка, но и не от таких рушились куда более блестящие карьеры!

Выход открылся внезапно, как поворот коридора, и был так же прост. Потея от усилия скрыть поспешность, не слыша звонкого голоса мистера Фамиредоу, моля судьбу, чтобы генералы еще чуточку задержались, сенатор торопливо превращал имя Ширли в затейливую арабеску из кружочков, фестончиков, палочек и корявых завитушек. Вот так, вот так! Но взгляд его по-прежнему безошибочно выделял это имя из путаницы линий, и сенатор написал поверх него имя жены и тоже разукрасил его завитушками до нечитаемости, потом ниже крупно написал имена сыновей…

Двери распахнулись. В зал вошли генералы, сопровождаемые тем же оператором и мистером Джиллом, видимо, сотрудником Мак-Лориса. Вид у Джилла был ошарашенный, и сенатор понял, что был прав. С каким облегчением смотрел он на лист, на котором царило убогое кружевце заседаночки, – так, кажется, именуются художества важных лиц, скучающих во время долгих словопрений. Внутренне ликуя, сенатор положил кассету на свой председательский столик и, страдая от неунимающегося сердцебиения, поднял нарочито спокойный взгляд на вошедших.

Генерал Фобс как-то осел, съежился, уши у него были багровые. Генерал Деймз шествовал, как вестник судьбы. Его глаза и ноздри источали пламень, нижняя челюсть выпятилась. Обычно сутуловатый, он теперь выпрямился, и его четкий шаг отдавался под расписным потолком, как мерный ход мировых часов. И, зачарованный этой монументальной поступью, мистер Фамиредоу умолк на полуслове.

– Ваше превосходительство, – бряцающим голосом произнес генерал Деймз.

– Произошел в высшей степени прискорбный инцидент. Нарушены правила соблюдения секретности. Допущена передача из зала, где происходит закрытое совещание. Командование поставлено в известность. Запрошены инструкции. Дальнейшее военное обеспечение нашей работы возложено на меня. Как участник совещания и лояльный гражданин, я испытал бы глубокое удовлетворение, если бы обстоятельства инцидента были немедленно и надлежащим образом зафиксированы и расследованы. («Ах, генерал Фобс! Ну и дал ты маху! От Деймза теперь не отбиться. Мертвая хватка! И как это я сообразил отложить опыты! Чертов П-120! Ширли, как мне повезло! Я, кажется, выпутался из скверной истории».)

– Благодарю вас, генерал, и рассчитываю на вашу помощь. Мистер Хьюсон! Совещание созвано вами, поэтому позвольте мне обратиться к вам за советом. По-моему, нам следует временно прекратить работу и разобраться с этим делом. Как ваше мнение?

Сухопарый джентльмен выпрямился и тихо сказал:

– Да. По-видимому, вы правы. А вам, профессор Мак-Лорис, следовало бы предупредить присутствующих. Вы поставили многих из нас, в том числе меня самого, я не скрываю этого, в нелепое положение. («Поклюй его, поклюй! Это все еще цветочки!»)

– Господин председатель, господа! Я сожалею о происшедшем недосмотре, но повторяю, не преувеличивайте значения происходящего.

Генерал Деймз уподобил свою челюсть корабельному тарану и отчеканил:

– Оценивать события и определять меру ответственности будут те, кому положено это делать. («Внушительно! Пора кончать».)

– Генерал! Мы все вам признательны за быстрые и эффективные действия. Совещание временно прекращается. Сейчас четырнадцать часов двенадцать минут. А по вашим часам, генерал?

Генерал Деймз долго и сосредоточенно глядел на часы, словно высчитывал что-то. Потом молча кивнул.

– Мистер Фамиредоу, к сожалению, вы не получите сейчас ответа на ваш вопрос. Но я надеюсь, что как только мы…

– Что вы, что вы! – счастливо запротестовал мистер Фамиредоу. – Это блестящая акцентировка одного из тезисов моего экспозе. Достаточно экспонировать данный инцидент на стан гипотетического антагониста. («Антагонист! Стан! А докладик твой надо бы срочно прочесть!»)

– Господа! Прошу простить, но объясните же, что произошло!

– Мистер Гаттенберг, представитель «Юнайтед Полиграфик», если не ошибаюсь? Да? Мистер Гаттенберг, позвольте мне адресовать ваш вопрос генералу Деймзу. Конечно, в неофициальном порядке, генерал. Вы можете не отвечать, если сочтете необходимым.

Генерал Деймз решил ответить.

В тот момент, когда профессор Мак-Лорис объяснял присутствующим, как пользоваться инструментом для письма по листу П-120, кое-кто из них – кто именно, это установит следствие по модификации материала, – руководствуясь теми или иными побуждениями, которыми тоже займется следствие, уничтожил записи, сделанные на листах. Должны были быть розданы листы пэйперола, то есть омертвленного П-120. Но на руках у слушателей оказался живой П-120. Если и по небрежению, то по преступному. Живой П-120 воспроизвел уничтожаемые тексты в виде серий радиосигналов, обнаруженных аппаратурой, установленной в зале. Как значится в записке профессора Мак-Лориса, по этим сигналам можно воспроизвести уничтоженные тексты, не так ли, профессор?

– Так.

Таким образом, имеет место нарушение правил секретности и…

– Так что же, генерал, вы предполагаете, что среди нас находится кто-то, кто воспользовался этим моментом в предосудительных целях?

Предполагать – это не его дело. Его дело принять немедленные меры и доложить о случившемся. Собравшимся предлагается, не мешкая, сдать полученные ими кассеты с листами лицу, «а это уполномоченному, в том виде и со всеми теми записями, которые на листах наличествуют. Каждый получил десять листов и сдаст десять. Это не приказ. Упаси боже, он далек от мысли приказывать. Это наш долг перед властями. („Вот и захлопнулась мышеловка!“)

– Но неужели сигнал так силен, что его можно принять на значительном отдалении?

Какова бы ни была мощность сигнала, это дела не меняет.

– Абсолютно! Абсолютно! Сателлиты-радиоперехватчики!.. – мистер Фамиредоу по-прежнему был в восторге, ибо это тоже акцентировка одного из тезисов его экспозе.

– Позвольте, значит, если я правильно понял, то, например, со спутника можно запросить листы П-120, находящиеся в определенном радиусе, узнать, что на них написано, даже уничтожить чьи-то записи?

Профессор Мак-Лорис не столь компетентен в этой области, чтобы дать исчерпывающий ответ. Генерал же Деймз не собирается вдаваться в обсуждение технических проблем, поскольку совещание прервано не для этой цели.

«Наконец-то!» – сенатор с благодарностью подумал о дотошном мистере Гаттенберге. Так вот ради чего в этом райском уголке по любезному приглашению мистера Левицки зашевелился странный клубок университетских профессоров, государственных чиновников, «витязей мира» и тайных соглядатаев! Новая технология, новый бум – это раз, наскок на врага внешнего – это два, удавка для врага внутреннего – три, – и все из одной химической шкатулочки! Ай да Мак-Лорис, ай да счастливчик, ай да вытянул – на всех хватит. Но почему же тогда Деймз так настаивал на прекращении совещания? Ведь он все это знал и раньше. Вне сомнения. Дело тут не в блюстительстве параграфов и пунктов. За такие доблести генеральских звезд не дают и на секретные совещания с яйцеголовыми не посылают. С кем он связывался? Кто его поддержал? Вплоть до того, что отставил Фобса. Почему?

Один из белокасочников, все так же бдящих над своими приборами, поднял руку и неестественно громким голосом человека, который сам себя не слышит, крикнул:

– Сенатора Тинноузера просят пройти к телефону!

– Простите, господа. Генерал, как вы считаете, имеем ли мы свободу передвижения? Разумеется, в пределах дома.

Отлучки крайне нежелательны. Если уж возникнет необходимость, то выходящему будет дан сопровождающий. Отлучка будет зарегистрирована. Естественно, такой порядок будет соблюдаться до тех пор, пока соответствующие власти не отдадут соответствующие распоряжения.

– В таком случае выделите мне сопровождающего и зарегистрируйте мой выход. Если угодно, отправимся к телефону вместе. Я уверен, что это касается происшедшего.

Генерал Деймз отдает должное доброй воле сенатора Тинноузера. Но считает необходимым остаться в зале.

– Мистер Черриз, позвольте мне временно возложить мои обязанности на вас, как на следующего по старшинству.

Сопровождаемый очередным белокасочником и лично трубноголосым майором, сенатор спустился вниз по лестнице, где один из штатских в затемненных очках протянул ему телефонную трубку.

– Сенатор Тинноузер слушает.

– Господин сенатор, – раздался в трубке добрый старческий голос. – Господин сенатор, говорит федеральный прокурор округа Бартоломью. У меня включена запись. А у вас?

– Одну минуту. Запись включена?

Штатский кивнул.

– Включена.

– Господин сенатор, я слышал, там у вас неприятности?

– Да, мистер Бартоломью.

– Что-нибудь серьезное?

– Трудно сказать. Во всяком случае, формальные нарушения.

– Я должен буду послать к вам моих людей.

– Чем скорее, тем лучше.

– Прекрасно, – голос в трубке помолчал, потом продолжил: – Господин сенатор, вы понимаете, я в затруднительном положении. С одной стороны, я должен сделать кое-какие распоряжения, а с другой стороны, лучше бы, если… Как бы это сказать?.. Вы меня понимаете, сенатор? – и голос сделал нарочито уважительное ударение на последнем слове.

– Я вас понимаю. Все прекращено в четырнадцать двенадцать. Обстановка под контролем. Мы не расходимся.

– Спасибо, сенатор. Это то, что я надеялся услышать. Так мы прибудем минут через сорок.

– Мы вас ждем, мистер Бартоломью.

Передав трубку непроницаемому штатскому, сенатор поднялся по лестнице, вошел в зал, и Венера с потолка опять одарила его застывшей многообещающей улыбкой.