Аллаберды Хаидов Там, где засыпает солнце

Глава первая

Мать-шакалиха первой принялась есть курицу, украденную в селе. Она лежала, похрустывая костями, и неприязненно косилась на своих детенышей — оба уже вымахали с нее ростом.

Ярко-рыжий шакаленок пытался подобраться ближе. Щелкнув зубами, мать зарычала на него. Шакаленок попятился и больше не осмеливался двинуться с места. Но он ничего не мог понять: ведь обычно мать, такая сейчас неласковая, принося добычу, клала ее перед своими детенышами, а сама довольствовалась остатками. Почему же теперь она уплетает курицу одна и рычит так угрожающе?

Второй шакаленок, должно быть, раньше понял, что приближаться нельзя, и лежал в сторонке, положив голову на лапы. Мучительное чувство голода толкало его подняться и уйти; что ж, отныне он будет обходиться собственными силами. Разве мать не обучила его охотиться на сурков и сусликов, обманывать в селе злых сильных собак? Не поднимая головы, он искоса оглядел своего брата, рыжего шакаленка, очень похожего на мать. Даже в тени кустов, при лунном свете, их ярко-рыжая шерсть была приметной.

А этот, второй шакаленок, был темным. Он давно уже приметил, что, если лежит вот так, прижавшись к земле, то другие шакалы вначале видят его мать и брата и лишь после — его самого. Ночью многое становится черным — это так же приметил шакаленок и угадывал чутьем, что жить ему будет полегче, чем его сородичам. Как макушки деревьев, как пни или песчаные барханы, он способен слиться с ночной мглой, и тогда его не различит ни человек ни зверь. С каким недоумением шакалы, видящие его впервые, приглядываются к цвету его шкуры. Глупцы, они могли бы ему позавидовать!

Черныш — будем называть его так — поднялся с места, полный охотничьего азарта. Он кинул презрительный взгляд на брата — тот жадно глазел на мать, с аппетитом пожиравшую курицу, — и скрылся в кустах.

У околицы села Черныш остановился. В ноздри ему ударил густой смешанный запах хлева: запах коров, ослов, овец, коз. Сквозь него пробивалась едкая струйка дыма. Чернышу доводилось видеть, как люди сносят в одно место ветки и хворост и устраивают что-то вроде солнца. Оно бьется на земле, мечется из стороны в сторону, гудит глухо и гневно в бессильных попытках взвиться в небо…

Это удивляло, тревожило, но вообще Черныш считал людей глупцами. Он всякий раз снисходительно наблюдал за двуногими существами, которые беспечно проходили мимо, не догадываясь, что под кустом ежевики лежит шакал. Черныш сердился на мать: чего она их опасается?

Черныш был убежден, что люди трусливы. Будь они смелыми, они не искали бы защиты у свирепых собак, не прятались бы на ночь в большие закупоренные норы.

Мало-помалу Черныш перестал опасаться и костров, которые люди жгли так близко от своих жилищ, и животных, жующих траву вместо мяса. Он смотрел на них с пренебрежением, потому что ощутил силу своих быстрых ног и острых клыков — наградой за это и бывает сочное мясо.

И вот теперь, выйдя из кустарника, Черныш издали разглядывал коров и коз, глотал слюнки, угадывая по запаху, как вкусно он мог бы тут полакомиться.

Лишь однажды в жизни отведал Черныш мяса большой коровы. Это было в тот раз, когда на корову, увязшую в трясине, налетели волки. Они уходили чуть ли не волоча по земле отвисшее брюхо. Остатки пиршества достались шакалам — среди них были Черныш, его мать и брат. Но ведь та корова увязла в трясине, а эти стоят неподвижно и жуют свою жвачку. Шакаленок знает: стоит ему сделать еще шагов пятнадцать-двадцать, и коровы учуют его запах, начнут грозно мычать и кружиться у колышков, к которым привязаны. Такое бывало много раз, когда Черныш приходил сюда с матерью и братом. Но беспокоило его не это: он боялся собак. Обычно они лежат, вытянувшись, будто мертвые волки, но едва скот в селе начнет тревожиться, они вскакивают на ноги и обнюхивают воздух. Черныш всегда поражался, до чего чувствительны к запахам их носы! Двуногий может пройти совсем рядом и ничего не заметить, а собака, подняв нос, мгновенно, точно кто ей на ухо шепнул, узнает, в какой стороне залег шакал, и кидается туда.

Долго-долго стоял шакаленок на небольшом холмике, разглядывая село, вслушиваясь в затихающие звуки. Светлых окон становилось все меньше, село уже погрузилось в темноту, но шакаленок так и не решился пробежать по улице, поискать какую-нибудь не добравшуюся до своего насеста курицу. Ну ничего. Охоту на кур и гусей он начнет завтра вечером вместе с другими шакалами: сегодня, следуя по пятам за матерью, он упустил время охоты. Придется поголодать, а впредь надо надеяться лишь на собственные силы. Если мать на глазах у своих детенышей одна пожирает сочную курицу, если она угрожающе рычит, когда они подползают поближе, глотая слюнки, значит, больше она для них не опора.

Инстинкт подсказывал молодому шакалу, что возвращаться к материнскому логову опасно. И Черныш побежал к заброшенному арыку, что тянулся к югу от села.

До чего же чудесно и безопасно ночью в открытом поле! Право, темнота наверняка создана именно для шакалов. Во всяком случае, так представлялось Чернышу.

Он бежал вдоль арыка, среди шуршащих камышей, чувствуя себя самым легконогим, хитрым и смелым зверем. Вдруг прямо у него из-под ног с тревожным криком выпорхнула перепелка. Шакаленок отскочил в сторону, присел на задние лапы. Проклятая птица, и чего ей не спится на ветках, как всем остальным! Черныш даже не поглядел, куда опустилась потревоженная птица, и продолжал свой путь. Он давно запомнил, что в конце старого арыка водятся суслики.

Теперь шакаленок крался по берегу почти бесшумно. Однако прыгавший в зарослях суслик заметил его первым. Шакаленок бросился на добычу, но маленький суслик вырвался, можно сказать, прямо из когтей и метнулся в свою нору.

Теперь Черныш крался еще осторожнее, но ни одно живое существо не попалось ему на пути. Шакаленок утомился. Нет, он не уставал ни от бега, ни от ходьбы — его утомили неудачи. Он слышал, как шуршат в зарослях суслики, но они его и близко не подпускали: исчезали мгновенно, а через несколько минут шуршали и пересвистывались в другом месте.

Небо на востоке посветлело. Еще во времена, когда Черныш не ел мяса, а обходился лишь материнским молоком, он узнал, что небо розовеет от приближения солнца. Солнце выплывет из-за дальних бугров, и в мире станет светло.

В характере шакаленка, сына шакала, было спешить в эти минуты к своей норе, где бы он ни находился. Правда, Черныш был голоден… Ну и что из этого? Ведь его мать даже после неудачной ночной охоты, когда и она сама, и дети ее оставались голодными, все равно, едва начинало светать, предпочитала уползать в нору, под колючие густые заросли кустарника.

Восток побелел, но тьма еще не выпускала мир из своих объятий. Густой громадой высились вдали деревья, черными оставались кусты и трава — лишь небо прочертила узкая белая полоса. Черныш знал: пройдет совсем немного времени и все вокруг будет залито солнечным светом, но уходить ему не хотелось, он все еще надеялся на удачную охоту. Решился он уйти, лишь когда совсем рассвело и до него донеслось блеяние овцы. Это означало, что вскоре поблизости могут оказаться люди вместе со своими собаками.

Ноги сами понесли Черныша к старой норе под зарослями джиды. Наверно, мать-шакалиха спит там сытая, закрыв морду лапами, а брат лежит скорчившись где-нибудь в уголке или, скорее, у входа в нору: уже несколько дней мать не впускала их к себе. Лежит беспомощный — обглодал оставленные матерью косточки и почувствовал еще больший голод. Скулит потихоньку, чуть слышно, не то мать проснется, высунется из норы и даст ему лапой крепкую затрещину…

Поначалу Черныша удивила такая перемена в матери, однако с той поры, как она одна жадно съела целую курицу, в его душе зародилась ненависть к ней. И если он спешил сейчас к зарослям джиды, то лишь потому, что там было обиталище многих шакалов. Остерегаясь острых колючек, к зарослям не подступались ни люди, ни скот, да и от села это было не близко. Чернышу предстояло отыскать себе новое жилище — ведь найти удобное логово тоже не такое простое дело: удобное, неприметное, да к тому же такое, чтобы оттуда можно было видеть и слышать, что делается вокруг, а при случае — ловко удрать.

Черныш бежал к зарослям, но он забыл материнские уроки: у шакалов была своя тропа между зарослями и старым арыком. Никто не назвал бы тропой этот путь между причудливо разросшимися кустами, под узловатыми ветками, которые лежали прямо на земле. Однако шакалиха никогда не меняла дороги, независимо от того, удачной или нет была охота. А голодный Черныш, впервые ощутив себя самостоятельным, выбрал путь короткий и открытый, чтобы не ползти по земле на брюхе, не продираться между веток. Он миновал поле, засеянное люцерной, но нежный запах люцерны вызвал у него лишь отвращение. Ему нужен запах курицы, которая пока что осталась за дверкой курятника, или хотя бы запах обглоданных костей.

Неожиданно шакаленок остановился и принюхался: дразнит его, что ли, этот утренний влажный ветер, что так приятно холодит нос? Шакаленок снова принюхался и свернул с пути. Вскоре он услышал звяканье железа — опасный звук! Он замер на мгновение, потом подполз ближе и увидел под кустом длинные шевелящиеся уши. Это заяц пытался вырваться из капкана. В мгновение ока шакаленок оказался рядом с зайцем и схватил его за глотку.

Насытившись, Черныш лениво поднялся с места. Вокруг было уже совсем светло: деревья, пни, кустарники — все приобрело новые для шакаленка очертания, выбравшись из густой клейкой темноты. За полем и деревьями открылись удивительные розово-синие дали, каких Черныш никогда не видел. И шакаленок испугался, припустился изо всех сил, чтобы побыстрее укрыться в зарослях джиды.

Перед ним простиралось хлопковое поле — на дальнем краю Черныш заметил людей. Он очень рассердился на двуногих, которые так рано покидают свои убежища, и остановился в нерешительности.

Мог ли знать глупый шакаленок, что люди спешат собрать весь хлопок до наступления зимы, хотят вовремя сдать его государству, а потому рассвет встречают в пути и с первыми лучами солнца начинают работу в поле? Конечно, ничего этого Черныш не знал, а понял только, что права была мать-шакалиха, пробираясь и на охоту, и с охоты дорогой, где не встречались ни люди, ни звери.

Поджав хвост, Черныш кинулся назад, вернулся на берег старого арыка и легко нашел привычную тропу.

Дорогу ему то и дело перебегали суслики. Черныш поймал одного и съел, несмотря на сытость. Если бы он захотел, он мог бы изловить и того, и вон того… Глупые зверьки, не поддававшиеся ему ночью, сейчас так и мельтешили перед глазами.

Шакаленок забыл про осторожность, перестал принюхиваться и прислушиваться. Слишком поздно он заметил, что неподалеку от его тропы уже пасется отара овец. Вернее, он понял это, лишь когда овцы тревожно заблеяли. Свирепые псы тоже учуяли шакала и с лаем ринулись к кустам.

Долго пришлось бежать шакаленку, пока псы не отстали от него. Но вот затих вдали свирепый лай, и шакаленок в изнеможении растянулся на земле. Сердце его бешено колотилось, бока были изодраны острыми колючками…

Солнце еще не взошло, но багровые лучи его, пронзив облака, окрасили их в кровавый цвет. Шакаленок никогда не видел красных облаков. Сколько он себя помнил, над головой его, в норе, где он родился и вырос, шуршал полусгнивший сухой камыш. Камыш и кустарник днем скрывали от шакалов и небо, и солнце. А вечером, когда шакалы выбирались из зарослей на охоту, небо уже было темным, в глубине его холодно мерцали звезды, луна поблескивала, как вода в маленьком степном колодце.

В полудреме Черныш следил за красными облаками — они постепенно светлели, расползались и вдруг будто утонули в разлившейся ослепительной синеве. Глаза шакаленка округлились от удивления. Синее безграничное небо, медленно уползающие за горизонт светлые клочья тумана, круглый ослепительный шар солнца — все это было так ново, так удивительно. Не видел шакаленок прежде и этих красных и желтых листьев, опаленных дыханием осени, не видел торопливо летящих птичьих стай. Мир представлялся ему то черно-серым, то густо-черным. Лишь сегодня он узнал, что и у деревьев, и у неба, и даже у каждой птицы свой цвет. Он смотрел округлившимися глазами, удивляясь, как разнообразен и многоцветен мир. А мать — может, оттого, что он был еще мал, — ни разу ему не показала этого…

Лежать на жесткой земле было неудобно и больно: болели изодранные бока. Шакаленок шевельнулся, чтобы перевернуться на другой бок, но в этот миг над головой его зашумели крылья, отчаянно зашуршали ветки. Это сорвалась с дерева сорока. Она долго кружилась над кустом, под которым лежал шакаленок, спускалась все ниже и ниже, пока не убедилась окончательно, что перед нею не холмик и не иссохший пенек. Сорока взвилась на самую верхушку дерева и пронзительно закричала. Она беспрестанно оглядывалась вокруг и голосила, голосила… На голос ее прилетели еще две сороки — теперь они верещали втроем. Черныш чувствовал, что это он вызвал такую тревогу; сороки верещат своими скрипучими голосами, как бы давая знать всем другим: эй, слышите, тут под кустом разлегся шакал!

Шакаленок осторожно затрусил в сторону зарослей джиды. Спасаясь от собак, он потерял знакомую тропу и бежал наугад, лишь бы удрать от назойливых сорок. Правда, он знал, что нельзя возвращаться к старому арыку: там теперь люди и злые собаки.

Но сороки не отставали. Их собралась целая стая, и они пронзительно верещали, перелетая с дерева на дерево.

Черныш присел перевести дыхание под высохшим тутовым деревом. Ох, как раскричались сороки! Пуще прежнего. Свесив язык, Черныш круглыми немигающими глазами смотрел на птиц-сплетниц: почему им не терпится оповестить весь лес, что увидели шакала? Он едва слышно заскулил — так потянуло его в темную материнскую нору. Многоцветие дня его уже не радовало. Бросив на птиц последний недобрый взгляд, шакаленок поднялся с места, но вдруг заметил, что нижняя ветка тутового дерева зашевелилась. Конечно, он знал, как шевелятся ветки, но еще ни разу не видел, чтобы они ползали. Он вздрогнул и припал к земле. А ветка, прямо на глазах, отделилась от дерева, на мгновение растянулась на траве, потом начала медленно подниматься.

Это была змея, гюрза. Ее растревожило стрекотание сорок и шорох ветвей. Змея вплотную подползла к шакаленку. Шакаленок во все глаза смотрел на нее.

Перепуганные сороки взлетели с дерева, а шакаленок улегся на земле, положил голову на лапы и облизнулся. Всем своим видом он будто говорил: «Да ползи же ты быстрее. Хоть я сыт, в моем брюхе найдется и для тебя местечко». И змея, казалось, поняла. С шипением отступила.

Сороки кружились над сухим тутовым деревом и беспрерывно галдели.

Они уже не обращали внимания на шакаленка — их гораздо больше пугала змея.

Черныш вразвалку побрел к темневшим неподалеку высохшим кустам. Всем своим видом он как бы хотел показать, что никого не боится, ни от кого не убегает, а просто вышел на поиски добычи…

Издали кусты казались глухой стеной, однако шакаленок быстро понял, что и тут не укроешься от зорких птичьих глаз. Сквозь редкую увядшую листву шакаленок видел небо, светло-серые плывущие облака. Значит, и они виДят его?

Шакаленок спрятал голову в лапы — от неба, от облаков — и пролежал так до самого вечера, вздрагивая от каждого шороха. А шуршала и шелестела колхозная кукуруза: Черныш попал на кукурузное поле.

Приоткрыв глаза, он вдруг с удивлением заметил, что» солнце опустилось совсем низко, и чем ниже оно скатывалось, тем краснее становилось. Кровавые отблески легли на кусты, на траву и стволы деревьев, окружавших кукурузное поле.

Шакаленок облизнулся — должно быть, солнце показалось ему птицей или каким-нибудь забравшимся на небо животным. Наверное, это неведомое существо тоже продиралось сквозь колючки и потому залило своею кровью кусты и деревья.

Долго глядел шакаленок на пылающее закатное небо, а когда небо погасло и темнота залила все вокруг, он решил, что круглое яркое существо на небе умерло. Или, может быть, уснуло? Когда-нибудь Черныш отправится на его поиски, а теперь он намеревался принять участие в вечерней охоте шакалов. Он выбрался из зарослей и ожидал, навострив уши: приближалось время, когда шакалы со всех сторон подкрадывались к уснувшему селу.

Темнота становилась все гуще. Уже с трудом можно было различить на фоне почерневшего неба верхушки деревьев, а трава и шкура Черныша казались одного цвета.

В эту пору люди уходят с полей, а вслед за ними уходит и скот с пастбища. Болтливые сороки спят где-то, и ночной ветер баюкает их, раскачивая высокие ветки. Если сидеть очень тихо, вслушиваясь в каждый шорох, можно уловить скользящую поступь шакалов. Поначалу они крадутся тихо-тихо…

Черныш подобрался к самой околице села. Ему не пришлось долго ждать. Неподалеку раздался протяжный, пронзительный вой. Собаки в селе отозвались дружным лаем. Шакал-запевала снова завыл, к нему присоединился другой, третий, четвертый… Собаки просто надрывались, а шакалы подбирались все ближе к селу, окружали его все теснее и завывали, завывали.

Внезапно вой оборвался, но разъяренные собаки лаяли еще минут десять. А шакалы в это время бесшумно, будто тени, появлялись у дворов, откуда не доносился собачий лай. Шакалы сгоняли на землю кур, дремавших на заборе или на дереве, настигали их и душили.

Пока шакалы еще выли, Черныш выбежал на тихую сельскую улочку. Он увидел распахнутую, будто пустая глазница, калитку и вошел во двор. Он и внимания не обратил на человека, который, подложив руку под голову, лежал на топчане и задумчиво считал звезды. Возможно, если бы человек сидел или хоть ногой пошевелил — шакаленок повернул бы назад. Но человек лежал неподвижно, и шакаленок проскользнул мимо. Корова, заметившая его, поднялась с места, овцы сгрудились в дальнем углу загона, куры тревожно закудахтали. А Черныша гнал дальше неведомый сладкий запах: он доносился из открытого окна. Однако лезть в дом шакаленок не решился, вошел в курятник и попытался прыгнуть на насест, где дремали куры. Хотя петух знал по опыту, что шакал прыжком не может достичь насеста, он всполошился, сорвался с места и пролетел над крышей, кукарекая и хлопая крыльями. В темноте птицы ничего не видят даже в трех шагах, и, конечно, петух уже не мог опуститься на насест. Он ударился о стену и оказался у топчана, где лежал человек. Тот вскочил с места. Вне себя от изумления смотрел человек на шакала, который гонялся по двору за его любимым красным петухом.

Потом человек бросился затворять калитку, схватил дубинку, торчавшую в куче хвороста. Шакаленок заметался по двору. На мгновение взгляд зверя и человека скрестились: шакаленок увидел высоко занесенную дубину и длинные черные усы — они дрожали от гнева. С быстротой молнии шакаленок влетел в отворенную дверь дома.

Скользящим прыжком он ринулся через стол прямо к раскрытому настежь окну, задев по пути огромное блюдо. Именно это блюдо источало удивительный дразнящий запах: на нем лежала жареная курица. Челюсти Черныша разомкнулись и сжались — это произошло в одно мгновение, а в следующее он уже во весь опор мчался по улице села с жареной курицей в зубах.

Ошеломленный наглостью хищника, который разбойничал прямо на глазах, хозяин сорвал со стены охотничье ружье и тоже выпрыгнул в окно. В темноте он, не целясь, выстрелил…

Минут через десять после того, как на улице прогремел этот неожиданный выстрел, в отворенные ворота вошел милиционер.

— Мурад, это ты стрелял?

— Да, брат. Шакал, представляешь…

— Разве ты не знаешь, что в населенном пункте из ружья стрелять нельзя?

— Так я же тебе объясняю: я в шакала стрелял. Представляешь, в дом ко мне ворвался! Бешеный какой-то. Курицу уволок прямо из-под носа…

— Ну, если курицу уволок, значит, не бешеный. Но учти: если даже тигр к тебе ворвется, нельзя палить куда попало. А ты… да мало ли кто мог идти по улице! Сейчас же плати штраф.

Не слушая возмущенных воплей обокраденного владельца курицы, милиционер стал выписывать штраф. Мурад плюнул от злости, отдал десять рублей, дрожащей рукой налил в пиалу холодного чая из пузатого расписного чайника.

— Сон это или явь? — бормотал он недоуменно. — Откуда такая смелость у шакала: ворваться в дом, пока хозяева не уснули, схватить курицу прямо с блюда… Да разве шакалы рыщут по домам? Ни деды, ни прадеды такого не рассказывали. Ба, да ведь он был черный! А шакалы рыжие… Может, это нечистая сила?

Хотя Мурад задал себе вопрос насчет нечистой силы, он в нее не верил. Не считал же он чудом восход и заход солнца, круговращение земли. Бывший школьник, он знал с детских лет, что все это — явления природы, что Солнце — самая близкая к нам звезда, что Земля — планета. Человека, который не верит в бога, не напугаешь и нечистой силой. А так как Мурад был человеком неверующим, то он сам и ответил на свой вопрос: «Ну ладно, нечистая сила, я тебе покажу!»

Надо сказать, хозяин украденной курицы считался человеком не трусливого десятка. Если кто-то считает усы признаком солидности, то Мурад считал их признаком мужества. Усы его были черны, как казан[1], и блестели, будто лакированные туфли.

Разве мог такой человек допустить, чтобы остался безнаказанным шакал, разбойничавший прямо у него под носом? Мурад не повесил ружье на старое место. Он решил отыскать черного шакала, подстрелить, а из шкуры сшить себе шапку.