"Памятники русской публицистики XV и XVI веков" - читать интересную книгу автора (Автор неизвестен)

Автор неизвестенПамятники русской публицистики XV и XVI веков

Памятники русской публицистики

XV и XVI вв.

________________________________________________________________

СОДЕРЖАНИЕ:

МОСКОВСКАЯ ПОВЕСТЬ О ПОХОДЕ ИВАНА III ВАСИЛЬЕВИЧА НА НОВГОРОД

(В сокращенном варианте)

ИЗ "ИСТОРИИ О ВЕЛИКОМ КНЯЗЕ МОСКОВСКОМ" А. М. КУРБСКОГО

________________________________________________________________

МОСКОВСКАЯ ПОВЕСТЬ О ПОХОДЕ ИВАНА III

ВАСИЛЬЕВИЧА НА НОВГОРОД*

(В сокращенном варианте)

Той же осенью**, ноября в восьмой день, на праздник архангела Михаила преставился архиепископ Великого Новгорода Иона. И новгородцы по старине, как это было у них в обычае, созвали вече и стали выбирать из иеромонахов архиепископа. И, выбрав троих, бросили жребий, и выпал жребий некоему иеромонаху по имени Феофил, и возвели его во двор архиепископский. И послали к великому князю Ивану Васильевичу посла своего Никиту Ларионова бить челом и защиты просить, чтобы избранного ими чернеца Феофила почтил, велел бы к себе в Москву прибыть и поставить бы его велел своему отцу духовному, митрополиту Филиппу, на архиепископство в Великом Новгороде и Пскове, как то и прежде всегда бывало при прежних великих князьях.

_______________

* Автор "Московской повести о походе Ивана III Васильевича на

Новгород" - великокняжеский летописец, московский книжник. Он,

естественно, одобряет все дела московской рати, жестокое обращение с

местными жителями, не признает права новгородцев.

** Осень 1470 г.

Князь же великий, по их челобитью и прошению, не только к прежнему ничего не добавляя, но и в снисхождении жалуя, посла их, почтив, отпустил со всем, о чем просили его новгородцы, ответ дав ему такой: "Что вотчина моя, Великий Новгород, прислал ко мне бить челом о том, что взял Бог отца их духовного, а моего богомольца архиепископа Иону, и потому избрали себе по своему обычаю согласно жребию инока Феофила, в том я, князь великий, их жалую и того избранного Феофила. И велю ему быть в Москву ко мне и к отцу моему духовному, митрополиту Филиппу, чтобы поставить на архиепископство Великого Новгорода и Пскова без всяких задержек, но по старым обычаям, как было то и при отце моем, великом князе Василии, и при деде, и при прадеде моем, и при прежних всех великих князьях, из рода которых и я, из владимирских, и новгородских, и всей Руси". И когда тот посол их Никита Ларионов воротился в Новгород и передал им пожалование великого князя, то многие там бывшие люди знатные, посадники и тысяцкие, и житьи люди* очень тому рады были, и Феофил также.

_______________

* Ж и т ь и л ю д и - среднее сословие.

Некоторые же из них: посадничьи дети Исаака Борецкого с матерью их Марфою и с остальными иными изменниками, подученные дьяволом, хуже бесов стали прельстителями на погибель земле своей и себе на пагубу, начали непристойные и соблазнительные речи высказывать и, на вече являясь, кричать: "Не хотим за великого князя московского, и вотчиной зваться его не хотим! Вольные все мы люди - Великий Новгород, а московский князь великий многие обиды и неправды над нами чинит! А хотим за короля польского и великого князя литовского Казимира!"

И так взволновался весь город их, и всколыхнулись все, как пьяные: те хотели за великого князя по старине, к Москве, а другие - за короля, к Литве. Те же изменники стали нанимать худых мужиков из участников веча, готовых на все, как обычно. И, явясь на вече, звонили они во все колокола и, крича, говорили: "За короля хотим!" Другие же им возражали: "За великого князя московского хотим по старине, как было и до сего!" И те наймиты изменничьи каменье метали в тех, что за великого князя хотят. И великая смута была у них, и сражались друг с другом, и сами на себя поднялись.

Многие же из них: прежние посадники, и тысяцкие, и знатные люди, а также и люди житьи - говорили им: "Нельзя, братья, тому так быть, как вы говорите: к королю нам перейти и архиепископа поставить от его митрополита, католика. Ведь изначала вотчина мы великих князей русских, от первого великого князя нашего Рюрика, которого по воле своей взяла земля наша из варягов князем себе вместе с двумя его братьями. А после и правнук его, князь великий Владимир, крестился и все земли наши крестил: русскую, и нашу словенскую, и землю мери, и кривичскую, и весь, то есть белозерскую, и муромскую, и вятичей, и остальных. И от святого того великого князя Владимира вплоть до господина нашего Ивана Васильевича за латинянами мы не бывали и архиепископа от них себе не поставляли, так чего ж вы теперь хотите ставить его от Григория, именующего себя митрополитом Руси, хотя он ученик Исидора и католик!"

Те же отступники, подобно и прежним еретикам, научены были дьяволом, желая на своем поставить, на благочестье дерзнув и великому князю не желая покориться, единодушно вопили: "За короля хотим!" А другие говорили: "К Москве хотим, к великому князю Ивану и к отцу его духовному, митрополиту Филиппу, - в православие!" Злодеи же те, восставшие на православие, Бога не боясь, послов своих отправили к королю с дарами многими, Панфила Селиванова да Кирилла Иванова, сына Макарьина, говоря: "Мы, вольные люди, Великий Новгород, бьем челом тебе, честной король, чтобы ты государю нашему Великому Новгороду и нам господином стал. И архиепископа повели нам поставить своему митрополиту Григорию, и князя нам дай из твоей державы".

Король же принял их дары с радостью, и рад был речам их, и, много почтив посла их, отпустил к ним со всеми теми речами, которых услышать они хотели, и князя послал к ним Михаила, Олелькова сына, киевлянина. И приняли его новгородцы с почетом, но наместников великого князя не выгнали с Городища. А бывшего у них князем Василия Горбатого, из суздальских князей, послали того в Заволочье, в заставу на Двину.

Прослышал об этом князь великий Иван Васильевич, что в вотчине его, в Великом Новгороде, смятенье великое, и стал посылать к ним послов своих, говоря так: "Вотчина моя это, люди новгородские, изначала: от дедов, от прадедов наших, от великого князя Владимира, крестившего землю Русскую, от правнука Рюрика, первого великого князя в вашей земле. И от того Рюрика и до сегодняшнего дня знали вы единственный род тех великих князей, сначала киевских, и до самого великого князя Дмитрия-Всеволода Юрьевича Владимирского, а от того великого князя и до меня род этот, владеем мы вами, и жалуем вас, и защищаем отовсюду, и казнить вас вольны, коли на нас не по-старому начнете смотреть. А ни за королем никаким, ни за великим князем литовским не бывали вы с тех пор, как земля ваша стала, теперь же стремитесь вы от христианства в католичество, нарушив крестное целование. Я, князь великий, никакого насилья вам не чиню, ни тягот не налагаю сверх того, что были при отце моем, великом князе Василии Васильевиче, и при деде моем, и при прадеде, и при прочих великих князьях рода нашего, да еще и жаловать вас хочу, свою вотчину".

Слышав же то, новгородские люди, бояре их и посадники, и тысяцкие, и житьи люди, которые не желали прежнего своего обычая и крестного целования преступить, рады были все этому и управляться хотели великим князем по-старому.

Но Исааковы дети, о которых было сказано, с прочими своими пособниками и с наймитами своими будто взбесились, точно дикие звери, человеческого разума лишенные, речей послов великого князя, как и посла митрополита Филиппа, и слышать не хотели. И еще нанимали злых этих смердов, убийц, мошенников и прочих безродных мужиков, что подобны скотам, нисколько разума не имеющим, но только один крик, так что и бессловесная скотина не так рычала, как эти новгородские люди, невежды, называя себя "господарем Великим Новгородом". И они приходили на вече, били в колокола, и кричали, и лаялись, точно псы, говоря нелепое: "За короля хотим!"...

...Князь же великий, прослышав об этом, впал в скорбь и тужил о них немало: "Когда и не были еще в православии, от Рюрика и до великого князя Владимира, не отходили к другим государям, а от Владимира и вплоть до сегодняшнего дня знали один его род и управлялись великим князем во всем, сначала киевским, потом владимирским, а теперь, в последние годы, все свое благочестье хотят погубить, от христианства к католичеству отступая. Но что делать, не ведаю, а возложу всю надежду мою на единого Господа Бога, и будет он милостив ко мне в этом". И возвещает он об этом отцу своему, митрополиту Филиппу, и матери своей, великой княгине Марии, и бывшим при нем боярам его и о том, что хочет идти на Новгород ратью. Они же, услышав это, советуют ему, упованье на Бога возложив, исполнить замышленье свое на новгородцев за их нарушения и отступничество.

И тотчас князь великий послал за всеми братьями своими, и за всеми епископами земли своей, и за всеми князьями, и боярами своими, и воеводами, и за всеми своими воинами. И когда сошлись все к нему, тогда сообщает им замысел свой - идти на Новгород ратью, ибо во всем изменил он. И князь великий, получив благословение от митрополита Филиппа, а также и от всех святителей земли своей, и от всего священного собора, начал готовиться к походу, а также и братья его, и все князья его, и бояре, и воеводы, и все его воины...

В Новгород же послал князь грамоты разметные* за неисправление новгородцев, а в Тверь послал к великому князю Михаилу, помощи прося на тех новгородцев. А в Псков послал дьяка своего Якушку Шачебальцева мая в двадцать третий день, на праздник Вознесения Господня, веля сказать им: "Вотчина моя, Великий Новгород, отходит от меня за короля, и архиепископа своего ставить желают у него митрополита Григория, католика. И потому я, князь великий, иду на них всею ратью, а целование свое к ним я с себя слагаю. И вы бы, вотчина моя, псковичи, посадники, и житьи люди, и вся земля псковская, договоры с братом вашим, Новгородом, отменили и пошли бы на них ратью с моим воеводой, с князем Федором Юрьевичем Шуйским, или с его сыном, с князем Василием".

_______________

* Г р а м о т ы р а з м е т н ы е - объявление войны.

В тридцать первый день мая, в пятницу, послал князь великий Бориса Слепца к вятчанам, веля им всем идти на Двинскую землю ратью же. А к Василию Федоровичу к Образцу послал на Устюг, чтобы и он с устюжанами на Двину ратью пошел и соединился бы с Борисом да с вятчанами.

Месяца же июня в шестой день, в четверг, на Троицу, отпустил князь великий из Москвы воевод своих, князя Даниила Дмитриевича Холмского да Федора Давыдовича со многим воинством, а с ними и князя Юрия Васильевича, и князя Бориса Васильевича, и детей боярских многих. А велел всем им князь идти к Руссе.

А в тринадцатый день того же месяца, в четверг, отпустил князь великий князя Ивана Васильевича Оболенского-Стригу со многими воинами, да с ним и князей царевича Даньяра со многими татарами. И велел им идти на Волочок да по Мсте.

А после этого великий князь начал по церквам молебны совершать и милостыню большую раздавать в земле своей - и по церквам, и по монастырям, священникам, и монахам, и нищим... Князь же великий Иван Васильевич, приняв благословение отца своего митрополита Филиппа и всех епископов державы своей и всех священников, выходит из Москвы того же месяца июня двадцатого, в четверг, в день памяти святого отца Мефодия, епископа, а с ним царевич Даньяр и прочие воины великого князя, князья его многие и все воеводы, с большими силами собравшиеся на противников, подобно тому как прежде прадед его, благоверный великий князь Дмитрий Иванович, на безбожного Мамая и на богомерзское его воинство татарское, так же и этот благоверный и великий князь Иван на этих отступников.

Ибо хотя и христианами назывались они, по делам своим были хуже неверных; всегда изменяли они крестному целованию, преступая его, но и хуже того стали сходить с ума, как уже прежде написал: ибо пятьсот лет и четыре года после крещения были под властью великих князей русских православных, теперь же, в последнее время, захотели отойти к католическому королю и архиепископа своего поставить от его митрополита Григория, католика, хотя князь великий посылал к ним, чтобы отказались от такого замысла. Также и митрополит Филипп не раз предостерегал их, поучая, будто отец детей своих...

...Но нет, люди новгородские всему тому не внимали, но свое зломыслие учиняли; так не хуже ли они иноверных? Ведь неверные никогда не знали Бога, не получили ни от кого правой веры, прежних своих обычаев идолопоклонства держась, эти же долгие годы пребывали в христианстве и под конец стали отступать в католичество. Вот и пошел на них князь великий не как на христиан, но как на язычников и на отступников от правой веры.

Пришел же князь великий на Волок в день Рождества Иоанна Предтечи. Также и братья великого князя пошли каждый от себя: князь Юрий Васильевич из своей вотчины, князь Андрей Васильевич из своей вотчины, князь Борис Васильевич из своей вотчины, князь Михаил Андреевич с сыном Василием из своей вотчины. А в Москве оставил князь великий сына своего, великого князя Ивана, да брата своего, князя Андрея Меньшого.

На Петров день пришел князь великий в Торжок, и подошли к нему в Торжок воеводы великого князя тверского, князь Юрий Андреевич Дорогобужский да Иван Никитич Жито, со многими людьми для помощи на новгородцев же; а из Пскова в тот же Торжок пришел к великому князю посол Василий да Богдан с Якушкой с Шачебальцевым, а присланы известить, что от присяги Новгороду отказались и сами готовы все. Князь же великий из Торжка послал к ним Богдана, а с ним Козьму Коробьина, чтобы немедля пошли на Новгород, а Василия от себя не отпустил; и из Торжка пошел князь великий.

Братья же великого князя все со многими людьми, каждый из своей вотчины, пошли разными дорогами к Новгороду, пленяя, и пожигая, и людей в полон уводя; так же и князя великого воеводы то же творили, каждый там, на кое место был послан. Ранее посланные же воеводы великого князя, князь Данило Дмитриевич Холмский и Федор Давыдович, идя по новгородским пределам, где им приказано было, распустили воинов своих в разные стороны жечь, и пленить, и в полон вести, и казнить без милости жителей за их неповиновение своему государю великому князю. Когда же дошли воеводы те до Руссы, захватили и пожгли они город; захватив полон и спалив все вокруг, направились к Новгороду, к реке Шелони. Когда же пришли они к месту, называемому Коростыней, у озера Ильменя на берегу, напала на них неожиданно по озеру рать новгородская в ладьях, которая, на берег выйдя, тайком подошла под их лагерь, так что они оплошали. Стража воевод великого князя, увидев врагов, сообщила воеводам, те же, тотчас вооружаясь, пошли против них и многих побили, а иных захватили в плен; тем же пленным велели друг другу носы, губы и уши резать и потом отпустили их обратно в Новгород, а доспехи, отобрав, в воду побросали, а другое огню предали, потому что не были им нужны, ибо своих доспехов всяких довольно было.

И оттуда вновь возвратились к Руссе в тот же день, а в Руссе уже другое войско пешее, еще больше прежнего вдвое; и пришли те в судах рекою под названием Пола. Воеводы же великого князя, и на тех пойдя, разбили их и послали к великому князю с вестью Тимофея Замытского, а примчался он к великому князю июля в девятый день на Коломну-озеро; сами же воеводы от Руссы пошли к Демону-городку. Князь же великий послал к ним, веля идти за реку Шелонь на соединение с псковичами. Под Демоном же велел стоять князю Михаилу Андреевичу с сыном его князем Василием и со всеми воинами его.

А воеводы великого князя пошли к Шелони, и как подошли они к берегу реки той, там, где можно перейти ее вброд, в ту же пору вышла рать новгородская против них с другой стороны, от города своего, к той же реке Шелони, многое множество, так что ужаснулись воины великого князя, потому что мало их было - все воины княжеские, не зная этого, покоряли места окрест Новгорода.

А новгородские посадники, и тысяцкие, и с купцами, и с житьими людьми, и мастера всякие, или, проще сказать, плотники и гончары, и прочие, которые отродясь на лошади не сидели и в мыслях у которых того не бывало, чтобы руку поднять на великого князя, - всех их те изменники силой погнали, а кто не желал выходить на бой, тех они сами грабили и убивали, а иных в реку Волхов бросали; сами они говорили, что было их сорок тысяч в том бою.

Воеводы же великого князя, хоть и в малом числе (говорят бывшие там, что только пять тысяч их было), увидев большое войско тех и возложив надежду на Господа Бога и Пречистую Матерь его и на правоту своего государя великого князя, пошли стремительно на них, как львы рыкая, через реку ту широкую, на которой в том месте, как сами новгородцы говорят, никогда брода не было; а эти и без брода все целые и здоровые ее перешли. Увидев это, новгородцы устрашились сильно, взволновались и заколебались, как пьяные, а наши, дойдя до них, стали первыми стрелять в них, и взволновались кони под теми, и начали с себя сбрасывать их, и так скоро побежали они, гонимые гневом Божьим за свою неправду и за отступление не только от своего государя, но и от самого Господа Бога.

Полки же великого князя погнали их, коля и рубя, а они и сами в бегстве друг друга били, кто кого мог. Побито же их было тогда многое множество - сами они говорят, что двенадцать тысяч их погибло в тех боях, а схватили живьем более двух тысяч; схвачены и посадники их: Василий Казимир, Дмитрий Исаакович Борецкий, Кузьма Григорьев, Яков Федоров, Матвей Селезнев, Василий Селезнев - два племянника Казимира, Павел Телятев, Кузьма Грузов, а житьих множество. Сбылось на них пророческое слово: "Пятеро ваших погонит сотню, а сотня потеснит тысячи". Так долго они бежали, что и кони их запалились, и стали падать с коней в воды, и в болота, и в чащобу, ибо ослепил их Господь, не узнали уже и земли своей, даже дороги к городу своему, из которого вышли, но блуждали по лесам, а как где-нибудь они выходили из леса, так хватали их ратники, а некоторые, израненные, блуждая в лесах, поумирали, а другие в воде утонули; которые же с коней не свалились, тех кони их принесли к городу, будто пьяных или сонных, но иные из них второпях и город свой проскакали, думая, что и город взят уже; ибо взволновались и заколебались, будто пьяные, и ума лишились. А воины великого князя гнали их двадцать верст, а потом возвратились в великой усталости.

Воеводы же князя великого, князь Даниил и Федор Давыдович, став на костях, дождались воинства своего и увидели воинов своих всех здоровыми, и благодарили Бога, и Пречистую его Богоматерь, и всех святых. И стали воеводы говорить схваченным ими новгородцам: "Отчего вы с таким множеством воинов своих сразу бежали, увидев малое наше войско?" Те же ответили им: "Потому что мы видели вас бесконечное множество, идущих на нас, и не только идущих на нас, но еще и другие полки видели, в тыл нам зашедшие, знамена у них желтые и большие стяги и скипетры, и говор людской громкий, и топот конский страшный, и так ужас напал на нас, и страх объял нас, и поразил нас трепет". Было же это июля четырнадцатого, в воскресенье рано, в день святого апостола Акилы.

Воины же князя великого и после боя того сражались часто по посадам новгородским вплоть до немецкой границы по реке Нарве, и большой город, называемый Новым Селом, захватили и сожгли. А воеводы великого князя, чуть отдохнув после боя того и дождавшись своих, послали к великому князю Замятню с той вестью, что помог им Бог, рать новгородскую разбили. И тот примчался к великому князю в Яжелбицы того же месяца в восемнадцатый день, и была радость великая великому князю, и братьям его, и всему войску их, ибо был тогда у великого князя и царевич Даньяр, и братья великого князя, благоверные князья Юрий, и Андрей, и Борис, и бояре их, и все войско их. И тогда дал обет князь великий поставить в Москве церковь памяти святого апостола Акилы, что и исполнил, а воеводы, князь Даниил и Федор, другую церковь, в честь Воскресения.

А в ту же пору был у великого князя из Новгорода от избранного архиепископа и от всего Новгорода Лука Клементьев за охранной грамотой; князь же великий дал им охранный лист и отпустил его из сел возле Демона; а князю Михаилу Андреевичу и сыну его князю Василию воеводы новгородские, которые были осаждены в городке Демоне, били челом и сдались с тем, что их живыми выпустят, а за другое, что не держались; а с города дали выкупа сто рублей новгородских.

А от псковичей пришел к великому князю в Игнатичи с Кузьмою с Коробьиным посадник Никита с тем, что псковичи всею землею своею вышли на его службу, своего государя, с воеводой князем Василием Федоровичем, и по дороге стали новгородские поселения грабить, и жечь, и людей сечь, и, в дома запирая, жечь. Князь же великий послал к ним Севастьяна Кушелева да прежнего посла их Василия с ним от Полы-реки.

Месяца того же на двадцать четвертый день, на память святых великомучеников Бориса и Глеба, пришел князь великий в Руссу и тут повелел казнить отсечением головы новгородских посадников за их измену и за отступничество: Дмитрия Исааковича Борецкого, да Василия Селезнева, да Еремея Сухощека, да Киприана Арзубьева; а иных многих сослал в Москву да велел их бросить в тюрьму, а незнатных людей велел отпускать в Новгород, а Василия Казимира, да Кузьму Григорьева, да Якова Федорова, да Матвея Селезнева, да Кузьму Грузова, да Федота Базина велел отвезти на Коломну да заковать их. А сам пошел оттуда на Ильмень-озеро к устью Шелони и пришел там на место, называемое Межбережье и Коростынь, двадцать седьмого в субботу.

И в тот же день был бой у воевод великого князя с двинянами, у Василия Федоровича Образца, а вместе с ним были устюжане и прочие воины, да у Бориса Слепца, а вместе с ним вятчане, бой у них был на Двине с князем Василием Шуйским, а с ним вместе были заволочане все и двиняне. Было же с ним рати двенадцать тысяч, а с воеводами великого князя было рати четыре тысячи без тридцати человек. И та и другая стороны бились на берегу, выйдя из лодок, и начали биться в третьем часу дня того, и бились до захода солнечного, и, за руки хватая, рубились, и знамя у двинян выбили, а трех знаменосцев под ним убили: убили первого, так другой подхватил, и того убили, так третий взял, убив же третьего, и знамя захватили. И тогда двиняне взволновались и уже к вечеру одолели полки великого князя и перебили множество двинян и заволочан, а некоторые потонули, князь же их раненый бросился в лодку и бежал в Холмогоры; многих же в плен взяли, а потом и селения их захватили и возвратили всю землю ту великому князю. Убили же тогда князя великого рати пятьдесят вятчан, да устюжанина одного, да человека Бориса Слепца, по имени Мигуна, а прочие все Богом сохранены были.

О н а р е ч е н н о м Ф е о ф и л е и о н о в г о р о д ц а х, к а к п р и ш л и о н и к в е л и к о м у к н я з ю б и т ь ч е л о м. В тот же день пришли на устье Шелони в лодках озером Ильменем нареченный Феофил с посадниками, и с тысяцкими, и с житьими людьми от всех городских концов и начали прежде бить челом князьям, и боярам, и воеводам великого князя, чтобы заступились перед братьями великого князя, а те бы заступились перед братом своим, великим князем, да и сами бы бояре заступились. Бояре же пошли вместе с ними и били челом братьям великого князя, братья же великого князя, князь Юрий, князь Андрей, князь Борис и князь Михайло Андреевич с сыном и бояре их били за них челом великому князю. Князь же великий ради них новгородцев пожаловал, велел тому нареченному чернецу Феофилу, и посадникам, и тысяцким, и прочим явиться пред его очи. Те же, войдя к великому князю, начали бить челом за свое преступление и за то, что руки против него подняли, - чтоб государь их пожалел, смилостивился над ними, прекратил бы гнев свой не ради их челобитья, на свою доброту показал бы к согрешающим, не велел бы больше казнить, и грабить, и жечь, и пленить. Смилостивившись, князь великий явил им милость свою и принял челобитье их, усмирил гнев свой и тотчас повелел прекратить жечь и пленять их, и пленных, тут бывших, повелел отпустить, а каких уже отослал и увел, и тех вернуть.

А били челом великому князю шестнадцатью тысячами серебром в новгородских рублях, кроме братьев великого князя и князей и прочих: бояр, и воевод, и всех остальных, которые ходатайствовали за них; а земля их вся пленена и сожжена до самого моря, ибо не только те были, которые с великим князем и с братьями его, но и со всех сторон пешею ратью ходили на них, и псковская вся земля от себя их завоевывала. Не бывало на них такого нашествия с тех пор, как и земля их стоит.

О п с к о в и ч а х. А что до того, что послал князь великий Севастьяна Кушелева навстречу псковичам, то тот встретил их за Порховом, а они идут от своего городка от Дубскова, захватив там шесть пушек, к Порхову. Севастьян сказал им о здоровье великого князя и о победе над новгородцами, а им велел князь великий быстрее идти к Новгороду. Псковичи же из-под Порхова отпустили Севастьяна к великому князю, а с ним и послов своих, Кузьму Сысоева да Степана Афанасьевича Винкова, а сами пошли всеми силами своими к Новгороду. И не дойдя до Новгорода двадцати верст, стали у храма Спаса на Милице, а Севастьян с теми послами псковскими, Кузьмой да Степаном, пришли к великому князю на устье Шелони июля тридцатого на пост Госпожин, а князь Василий Федорович Шуйский, воевода псковский, с посадниками и со знатными людьми остальными вслед за послами своими пришли к великому князю туда же, на устье Шелони.

И после прихода всех тех стоял тут на одном месте князь великий одиннадцать дней, разбирая дела новгородские, и пожаловал их, дал им мир по их желанию, как сами захотели, а псковичам договор заключил с новгородцами лучше прежнего, как псковичи хотели. После этого князь великий дал новгородцам мир, и любовь, и милость и, почтив нареченного ими Феофила и посадников их, и тысяцких, и прочих всех, которые с ним приходили, отпустил их в их город. А с ними послал в Новгород боярина своего Федора Давидовича, чтобы привел весь Великий Новгород к крестному целованию, а от мала и до велика и серебро с них взял; те же пошли в Новгород и совершили все что велено было им.

А Иван Васильевич, князь великий владимирский и новгородский, всей Руси самодержец, возвратился оттуда в Москву с победой великой месяца августа тринадцатого; также и все братья его, и князья, и воеводы, и все воины их с большой добычей...

XV в.

(Памятники литературы Древней

Руси. Вторая половина XV века. М.,

"Художественная литература", 1982,

с. 376 - 403).

ИЗ "ИСТОРИИ О ВЕЛИКОМ КНЯЗЕ МОСКОВСКОМ"

А. М. КУРБСКОГО*

Многократно многие светлые мужи вопрошали меня с большой настойчивостью: "Отчего это случилось с таким прежде добрым и великим царем, не раз за отечество, о здоровье своем не думая, в военных делах против врагов креста Христова труды тяжкие и беды, и бесчисленные поты претерпевавшим, и прежде от всех добрую славу имевшим?" И много раз отмалчивался со вздохами и слезами, не хотел отвечать. Впоследствии же, из-за частых вопросов, вынужден был кое-что рассказать о некоторых из происшедших событий и отвечал им так: если от начала и по порядку рассказывать, много пришлось бы писать о том, как в предобрый род русских князей всеял дьявол злые нравы, прежде всего (как это случилось и с израильскими царями) через жен их, злых и чародеек, особенно же тех, которых взяли от иноплеменников. Но, это все оставив, расскажу нечто лишь о самом важном.

Как говорят многие премудрые: "Доброму началу и конец бывает добр", также и наоборот: злое злым заканчивается; особенно же для человека, самовластного от природы, когда волю свою направляет он на злое и во всем против Божьих заповедей дерзает поступать. Князь великий Василий Московский** ко многим злым, не по закону Божьему, делам своим (которые и описывать и перечислять из-за краткости книжицы этой неуместно; то же, что достойно быть упомянутым, очень кратко опишу, как сумею) и такое прибавил: прожив с женой своей первой, Соломонией, двадцать и шесть лет, постриг ее, не хотевшую и не помышлявшую об этом, в монахини и заточил в дальний монастырь, от Москвы более чем в двухстах милях в земле Каргопольской лежащий, и приказал в темницу, тяжкую и уныния исполненную, затворить ребро свое - жену, ему Богом данную, святую и неповинную. И взял себе Елену, дочь Глинского, хотя и воспротивились ему в этом беззаконии многие святые и преподобные, не только монахи, но и синклиты*** его. Одним из них был Вассиан Патрикеев, пустынник, родственник ему по матери своей, а по отцу - внук князя Литовского. Оставя мирскую славу, вселился он в пустыню, и настолько строгой и святой была жизнь его в монашестве, что уподобился великому и славному древнему Антонию. Да не посчитает кто дерзкими слова мои - Иоанну Крестителю ревностностью уподобился; ведь и тот противился законопреступному браку царя, беззаконие творившего. Тот царь закон Моисея преступил, этот же - евангельский. Из мирских синклитов воспротивился ему Семен, по прозванию Курбский, из рода княжат Смоленских и Ярославских, а о нем и о святой жизни его не только в Русской земле ведомо, но и Герберштейн, знатный муж, цесарский великий посол, в Москве был и прознал, и в хронике своей свидетельствует, которую на латинском языке в Милане, в славном городе, будучи, написал.

_______________

* К у р б с к и й А н д р е й М и х а й л о в и ч - князь,

боярин, ровесник Ивана Грозного. Участвовал в Казанских походах, был

воеводой в Ливонской войне. Опасаясь опалы за близость к казненным

Иваном IV боярам, бежал в Литву. Автор ряда публицистических

произведений. В "Истории о великом князе московском" он раскрывает

характер Ивана Грозного, причины резких перемен в его поведении и

политике, осуждая массовые казни, другие беды, которые принесла

русским людям опричнина.

** В е л и к и й к н я з ь В а с и л и й М о с к о в с к и й

отец Ивана Грозного.

*** С и н к л и т - собрание избранных сановников.

Он же, прежденазванный Василий, великий, больше в гордыне и лютости, князь, не только не послушал их, столь знатных и достойных мужей, но того блаженного Вассиана, кровного родственника своего, приказал схватить и заточить. И связанным, как злодея, отослал святого мужа в прегорчайшую темницу к подобным ему самому в злости презлым иосифлянам, в монастырь их, и скорою смертью уморить повелел. Они же - лютости его быстрые исполнители и во всем злом помощники, к тому же еще и подражатели - уморили его вскоре. И других святых мужей - одних заточил пожизненно (один из них Максим Философ, о котором впереди еще поведаю), а других погубить повелел, имена же их на сей раз умолчу. А князя Семена прочь с очей своих прогнал, вплоть до смерти его.

Так зачат был нынешний Иоанн* наш, и родилась, в законопреступлении и в сладострастии, лютость... А этому злому началу еще и то помогло, что остался он после отца своего очень маленьким, около двух лет от роду, а через несколько лет и мать его умерла. Потом воспитывали его великие гордые паны, на их языке - бояре, растили на свою и детей своих беду, соперничая друг с другом, окружая лестью и угождая ему во всяком наслаждении и сладострастии.

_______________

* И о а н н - Иван IV.

А когда стал он входить в возраст, лет в двенадцать, и позже что вытворял, умолчу о многом и многом, однако же поведаю вот о чем. Первыми начал бессловесных животных кровь проливать, сбрасывая их со стремнин высоких, а на их языке - с крылец либо с теремов, также и иные многие непотребные дела творить, показывая склонность свою к жестокости (как говорит Соломон: мудрый милует души скотов своих, тогда как безумный бьет их нещадно); а льстивые наставники поощряли это и хвалили - на горе себе отрока учили. Когда же достиг он пятнадцати лет и больше, тогда начал и людей губить. Собрав вокруг себя ватаги юных, детей и родственников тех прежденазванных синклитов, по площадям и по торжищам начал на конях с ними ездить и простых людей, мужей и жен, избивать и грабить, скача и бегая всюду неблагочинно. Воистину, дела самые разбойнические вытворял и другое зло выделывал - о нем же не только говорить излишне, но и срамно. Ласкатели* же все это на свою беду восхваляли: "О, храбр, - говорили они, - будет этот царь и мужествен!" Когда же достиг он семнадцати лет, тогда те же прегордые синклиты начали подучивать его один против другого, чтобы отомстить своим недругам. И первым убили очень храброго стратега, мужа могущественного и великородного, происходившего из рода княжат Литовских, потомка короля польского Ягайло, по имени князь Иван Бельский, а был он не только мужествен, но и очень разумен, и в некоторых из священных писаний искушен.

_______________

* Л а с к а т е л и - льстецы, приспешники царя.

Спустя немного времени он уже сам повелел убить также благородного одного князя, по имени Андрей Шуйский, из рода княжат Суздальских. Потом, года через два, убил он трех великородных мужей: одного - близкого родственника своего, рожденного сестрой отца его, князя Иоанна Кубенского, который был у отца его великим земским маршалком, а происходил он из рода княжат Смоленских и Ярославских и был мужем очень разумным и тихим, в зрелых уже годах. А вместе с ним убиты были прежденазванные мужи - Феодор и Василий Воронцовы, родом из немецкой земли, потомки княжат Рижских. И тогда же убит был Феодор, по прозванию Невежа, знатный и богатый землевладелец. А незадолго перед этим, года за два, удавлен был им сын князя Богдана Трубецкого, юноша пятнадцати лет, Михаил именем, происходивший из рода княжат Литовских. А потом, помнится, в тот же год убиты были им благородные княжата: князь Иоанн Дорогобужский, родом из великих княжат Тверских, и Феодор, единственный сын князя Иоанна, по прозвищу Овчина, родом из княжат Тарусских и Оболенских. Еще совсем юные, как агнцы были они неповинно заколоты. Потом, когда бесчисленными злыми делами превысил он всякую меру, тогда Господь, чтобы усмирить лютость его, наслал на великий град Москву страшный огонь и так явственно гнев свой явил, что если бы по порядку обо всем писать, могла бы повесть целая выйти или книжица. А перед этим, еще в детские его годы, покарал Бог страну бесчисленными набегами варваров, то царя перекопского, то татар нагайских, то есть заволжских, а особенно, и хуже всех, царя казанского, сильного и могучего мучителя христианского, который властвовал над шестью различными народами. С их помощью он бесчисленное и несказанное разорение и кровопролитие учинял, так что уже в восемнадцати милях от Москвы все пусто было. Так же и перекопским, то есть крымским царем, и ногайцами вся Рязанская земля, аж до самой реки Оки, опустошена была. А изнутри человекоугодники вместе с царем молодым опустошали и разоряли нещадно отечество. Вот тогда это и случилось, после того прежденазванного пожара, сильнейшего и воистину очень страшного, о нем же всякий без сомнений скажет - явственный гнев Божий. Ну а что же тогда случилось?

Было возмущение великое всего народа, так что и сам царь бежал из города вместе с двором своим. И в том возмущении убит был народом один из дядей его по матери князь Юрий Глинский и дом его весь разграблен; другой же дядя его, князь Михаил Глинский, который был всему злому начальник, сбежал, и другие человекоугодники, бывшие с ним заодно, разбежались. И в это время, как будто Бог руку помощи подал, чтобы отдохнула земля христианская, свершилось дивное, и вот каким образом. Тогда вот, тогда, говорю, пришел к нему некий муж, пресвитер чином, а по имени Сильвестр, выходец из Новгорода Великого, обличая его из священных писаний и строго заклиная страшным Божьим именем; к тому же еще и про чудеса, и как бы про видение от Бога поведал ему (не знаю, были ли они истинными, или же замыслил он, зная о буйстве и о детских неистовых нравах царя, ужаснуть его; как отцы часто повелевают слугам стращать детей вымышленными ужасами, чтобы отвратить от излишних игр с презлыми сверстниками, так, думаю, и здесь блаженный лгал во спасение, добавил отчасти ужасов от себя, но этим великое зло исцелить задумал). Как и врачи делают, вынужденные к тому, гниющие гангрены разрезают железом и удаляют, то есть дикое мясо, вырастающее на ране, обрезают аж до живого мяса; подобно этому и он, блаженный, лжец правдивый, замыслил. Так и вышло на деле: душу его от прокаженных ран исцелил он и очистил и развращенный ум исправил, так и эдак наставляя его на стезю правую.

И соединился с ним тогда для доброго и полезного общего дела некий благородный юноша, именем Алексей Адашев; царем же тот Алексей в то время очень любим был, и во всем они были согласны. И был он общему делу весьма полезен и отчасти, в некоторых нравах, ангелам подобен. А если бы рассказал я о нем все по порядку, воистину, не поверил бы никто, настолько отличен он был от грубых и мирских людей. Если же посмотрим, как благодать святого духа верных в Новом Завете украшает, не по делам нашим, но по преизобильности щедрот Христа нашего, то не только удивительно не будет, но и станет очевидно, ведь и крови своей сотворитель всего не пожалел за нас пролить. Однако, прекратив об этом, к прежденазванным снова возвратимся.

Что же эти два мужа делают полезного для земли той, опустошенной уже, воистину, и жестоко порушенной? Приклони же ухо и слушай с прилежанием! Вот что творят, вот что делают: главную доброту начинают - укрепляют душу царя. И какого царя?! Царя юного, в злых страстях и в самовольстве без отца воспитанного, и сверх меры жестокого, и крови уже напившегося всякой, не только всех животных, но и человеческой. Прежде всего подручных его в прежних злых делах, одних удаляют от него (тех, что были особенно люты), других же обуздывают и сдерживают страхом Бога живого. А что ж еще к этому добавляют? Наставляют царя в строгом благочестии, молитвам, прилежным Богу, и посту, и воздержанию усердно следовать учит его этот пресвитер. И отгоняет от него тех прежденазванных прелютейших зверей (то есть ласкателей и человекоугодников, а губительнее их в царстве ничто не может быть), и отсылает, и отделяет от него всякую грязь и скверну, которыми прежде наделил его сатана. И призывает, и присоединяет себе в помощь архиерея великого города, а также всех предобрых и преподобных мужей, пресвитерским чином украшенных. И побуждают они царя к покаянию и, исчистив сосуд его внутренний, как подобает, к Богу приводят, и к святым, непорочным Христа нашего тайнам приобщают, и на такую высоту его, прежде бывшего окаянным, возводят, что даже многие соседние народы дивились обращению его и благочестию.

А к этому еще и вот что добавляют - собирают вокруг него советников, мужей разумных и совершенных, старости почтенной достигших, благочестием и страхом Божьим украшенных; других же, хотя и средних лет, так же предобрых и храбрых, и тех и других в военных и в государственных делах весьма искусных. И такой любовью и дружбой их с царем соединяют, что без их совета ничего он не делал и не задумывал. Воистину, как премудрый Соломон говорил: царь, говорил он, добрыми советниками, как крепость претвердыми башнями, укреплен; и еще - любящий совет, говорил он, хранит свою душу, а не любящий его совсем исчезнет. Ведь, если бессловесные по природе своей чувством управляются, то все словесные - советом и рассуждением. А назывались тогда те советники у него Избранной радой; воистину, по делам и название имели, поскольку все избранное и наилучшее советами своими производили. А именно - суд праведный, нелицеприятный, как для богатого, так и для убогого, а это в царствах бывает наилучшим. Кроме того, воевод, искусных и храбрых мужей, для борьбы с врагами отбирают, и стратилатские* чины устанавливают, как над конными, так и над пешими; а если кто проявит себя мужественным в битвах и окровит руку в крови вражьей, такой дарами награждался, как движимым имуществом, так и недвижимым. Некоторые же из них, искуснейшие, за такие заслуги и до высших степеней возводились. А паразиты или тунеядцы, то есть нахлебники или товарищи в трапезах, те, что услаждениями и шутками кормятся, а угощение хают, не только тогда не одаривались, но и изгонялись вместе со скоморохами и с иными в том же роде, коварными и презлыми. Но только к мужеству людей поощряли и к храбрости всякого рода дарами и мздовоздаяниями, кто чего достоин.

_______________

* С т р а т и л а т с к и е - воеводческие.

И тогда, с помощью Божьей, на супостатов подняли они воинство христианское. А на каких супостатов? На измаильтян*, столь великих и грозных, что пред ними некогда вся вселенная трепетала, и не только трепетала, но и опустошена ими была. И не против одного царя ополчились, но сразу против трех, великих и сильных - против перекопского царя, и казанского, и против княжат Ногайских. И за благодатью и помощью Христа, Бога нашего, с того самого времени над всеми тремя часто верх брали, набеги их пресекали, и преславными победами украшались, а о них, если все по порядку описывать, эта краткая повесть не вместит, но коротко говоря: был ли хоть малейший урон от них Русской земле? Не только не было, но широчайшие пределы христианские раздвинулись за немногие годы: где были прежде в опустошенных краях русских зимовища татарские, там крепости и города поднялись, и не только кони русских сынов в Азии из текущих рек напились, и из Танаиса**, и из Каялы, и из прочих, но и крепости были там поставлены.

_______________

* И з м а и л ь т я н е - татары.

** Т а н а и с - Дон.

Увидев же такие несказанные Божьи щедроты, и так вскоре случившиеся, сам царь, своею головою, ревностно начал против врагов ополчаться и собирать себе воинство величайшее и храбрейшее, не желая покоем наслаждаться и в прекрасных палатах затворясь пребывать (как это в обычае у нынешних западных царей, все ночи напролет истреблять, за картами сидя и за прочими бесовскими бреднями), но выступал не раз сам, не щадя здоровья своего, на супротивного и злейшего своего супостата, на царя казанского. Первый раз - лютой зимой, хоть и не взял города его главного Казани и с уроном немалым отошел, но все же не сокрушилось его сердце и воинство его храброе, поскольку укреплял их Бог через тех советников его. И, осмотрев тамошнюю местность, спустя год или два, город превеликий и очень красивый тотчас поставить повелел на реке Свияге, от Волги за четверть мили, а от великого города Казани миль за пять. И так ближе к нему подступил.

И тем же летом он, отправляя пушки большие стенобитные рекою Волгою, сам сухим путем решил тотчас выступить. Но пришла ему весть, что царь перекопский с великими силами на него идет, чтобы помешать походу его на Казань. Он же, хотя и войско великое для построения города уже послал, также и с пушками множество воинов, но, однако, по этой причине на Казань выступление на малое время отложил. И вот с большею частью войска пошел он против прежденазванного того врага Христова, и сам встал на реке Оке в одном месте, ожидая его, чтобы сразиться, а другие войска разместил по другим городам, что лежат на той же реке, и повелел разведывать о нем, поскольку неведомо еще было, на какой город он, идти намерен. Он же, когда услышал: великий князь с войском стоит против него, то рухнули надежды его (поскольку уверен был, что тот уже на Казань пошел), и возвратился тогда, и обложил город великий с каменными стенами - Тулу, что в шестнадцати милях от города Коломны, где царь христианский стоял с войском, ожидая его. А нас тогда послал царь с другими о нем выведывать и земли от набегов оборонять, и было тогда с нами войска около пятнадцати тысяч. Мы же, со многими трудностями переправясь через великую Оку-реку, стремительно двинулись и в тот же день, проехав около тринадцати миль, расположились на ночь на одной речке вблизи от дозоров царя перекопского, а от города Тулы, возле которого сам царь стоял, в полутора милях. Дозоры же татарские ускакали к царю и поведали ему о множестве войска христианского, и решил он, что сам князь великий пришел со всем своим войском. И той же ночью царь татарский от города бежал, миль за восемь, в дикое поле, через три реки переправился, и пушки некоторые и ядра потопил, и пороки* и верблюдов побросал, и войско, посланное в набег, оставил (поскольку три дня хотел воевать, но только два дня под городом простоял, а на третий день побежал).

_______________

* П о р о к и - стенобитные машины.

Наутро мы, встав рано, двинулись к городу и расположились с войском там, где шатры его стояли. Войска же татарского - треть, или больше, была в набеге, и возвратились они к городу, надеясь, что царь их здесь стоит. Когда же осмотрелись и увидели нас, то ополчились против нас. Мы ж тотчас сразились с ними, и продолжалась битва около полутора часов. Потом помог Бог нам, христианам, взять верх над басурманами, и столько избили их, что мало кто остался - едва весть в Орду возвратилась. Из той битвы и сам я тяжкие раны на теле вынес, как на голове, так и на других местах.

Когда же возвратились к царю нашему с пресветлой победой, тогда повелел он отдыхать тому утомленному войску около восьми дней. А после этих восьми дней сам выступил с воинством к Казани - на город великий, называемый Муром, что лежит уже на окраине перед полем у казанских пределов, а оттуда через дикое поле почти месяц шел к тому прежденазванному новому городу, поставленному на Свияге, где уже воинство, то, что приплыло Волгою, ожидало его с большими пушками и со многими запасами. А нас тогда послал с тринадцатью тысячами людей через Рязанскую землю и далее через Мещерскую, где живет мордовский народ. Потом, преодолев дня за три мордовские леса, вышли мы на великое дикое поле и пошли от царя по правую руку в пяти конных переходах, чтобы заслонить его тем войском, что с нами шло, от заволжских татар (поскольку боялся он, не напали бы на него неожиданно те княжата Ногайские). И почти через пять недель, оголодав и испытывая нужду во многом, вышли мы на Суру, реку великую, к устью речки Борыш, куда и он в тот же день с войском большим пришел. И в этот день хлеба сухого наелись мы с большой радостью и благодарностью, или очень дорого покупая его или беря взаймы у родственников и приятелей и друзей; поскольку у нас его уже дней девять как не стало, и Господь пропитал нас и войско рыбами и иными зверями, ведь в пустых тех полях очень много в реках рыб.

Когда же переправились через Суру-реку, тогда и черемису горную (а сами себя они называют чувашами, и язык у них свой особый) начали встречать по пятьсот и по тысяче человек, вроде бы радующихся цареву приходу (потому что в их земле поставлен тот прежденазванный город на Свияге). И от той реки шло наше войско восемь дней полями дикими и дубравами, иногда же и лесами; а сел с людьми видели очень мало, поскольку села у них хорошо укреплены и спрятаны от глаз, так что невидимы даже вблизи проходящим. И тут уже нам было привезено, и по окрестностям разъезжая, сами смогли купить хлеба и скота. Хоть и очень дорого пришлось платить, но мы, изнемогающие от голода, были все же благодарны. А мальвазию и другие любимые напитки с марципанами там и не вспоминай! Черемисский же хлеб был для нас тогда слаще драгоценных калачей. Но важнее всего было то, что поднялись на бой за отечество и правоверное христианство против врагов креста Христова, к тому же вместе с царем своим - вот за это были более всего благодарны и этому радостны, и не смотрели ни на какие трудности, друг друга ревностней к добрым подвигам стремились; главное же, сам Господь Бог помогал нам.

Когда же подошли к новопоставленному городу, воистину прекрасному, тогда выехали навстречу царю гетманы, как городовой, так и те, что с пушками прибыли, выехали со многими воинами, как положено по чину построенными в полки. Конного войска вышло с ними для встречи тысяч около пятнадцати, также и пеших многое множество; к тому же и отрядов тех варваров, новопокорившихся царю, немало, всего около четырех тысяч человек (земли их и села близ города того были, так что, волей-неволей, покорились). И радовались там тогда немало благополучному прибытию царя со множеством воинов, также и победе преждеописанной, той, что над крымским псом одержали (поскольку очень боялись, что придет и поможет он Казани), и построению города того превеликого. А мы туда приехали после того долгого и очень трудного пути, воистину, как к себе домой, потому что привезено нам было, чуть ли не каждому, из дому по Волге в больших галерах множество запасов; также и купцов бесчисленное множество с различной живностью и со многими иными товарами приплыло, так что был во всем достаток, чего бы душа не пожелала (разве что скверного купить там захочешь, так не найдешь). И, отдохнув там около трех дней, начало войско через великую реку Волгу переправляться, и переправилось все войско к концу второго дня.

А на третий день двинулись мы в путь, и за три дня прошли всего четыре мили, поскольку там немало рек, впадающих в Волгу, а переправлялись по мостам и гатям, которые перед нами казанцы попортили. И на четвертый день вышли напротив города Казани на великие, и просторные, и гладкие, очень веселые луга, и расположилось все войско подле реки Волги. А по лугам этим до города около мили очень большой, ведь стоит этот город с крепостью не на Волге, но река сквозь него течет, Казань называемая, ее же именем и город назван. А расположен он на высокой горе, особенно со стороны Волги это заметно, а с ногайской стороны, от Камы-реки, от уже названного Арского поля подходы к нему равнинные. Отдохнули мы всего один день, пока пушки, которыми полки вооружены, из кораблей были выгружены. А на другой день, пораньше, после Божьих литургий, двинулось войско из станов с царем своим и, развернув знамена христианские, со многим благочинием стройными полками пошло к городу супостатов. Город же казался пустым, ни человека видно не было, ни единого голоса человечьего не слышалось в нем, так что многие неопытные обрадовались этому и решили, что бежал царь и все воинство в леса от страха перед таким большим войском.

Так пришли мы в окрестности города Казани, который сильно укреплен самим своим расположением: к востоку от него течет Казань-река, а к западу Булак-речка, сильно заболоченная и непроходимая, до самого города течет и впадает под угловой башней в Казань-реку. А вытекает она из озера большого, Кабан называемого, которое находится за полверсты от города. А как переправишься через ту труднопроходимую речку, то за ней между озером и городом возле Арского поля гора будет, очень высокая и для восхождения трудная. А от той реки около города ров выкопан очень глубокий, аж до озерка, Поганым названного, что лежит возле самой Казани-реки. А со стороны Казани-реки гора так высока, что взглядом не охватишь, и на ней крепость стоит, и палаты царские и мечети, очень высокие, каменные, в которых их умершие цари похоронены, числом, помнится, пять их.

Когда же начали подступать к городу тому басурманскому, то войску христианскому повелено было идти тремя полками, переправляясь через прежденазванную речку Булак. Первым, наведя мосты, переправился через нее передний полк, а там привыкли его называть яртоул, в нем же было войска отборного около семи тысяч, а над ним стратилатами двое - князь Пронский Юрий и князь Феодор Львов из рода князей Ярославских, юноши очень храбрые, и пришлось им идти с трудностями прямо на гору на Арском поле между городом и Кабаном, прежденазванным озером, что в двух выстрелах из лука от городских ворот. Другой же - большой полк, только начал переправляться через ту реку по мостам, как царь казанский выпустил войска конного из города около пяти тысяч, а пеших - более десяти тысяч, на первый прежденазванный полк. Конные татары были с копьями, а пешие - со стрелами. И тотчас на склоне горы ударили они в середину полка христианского и прервали ряды его. Но тут оправились стратилаты того полка, уже успевшие более чем с двумя тысячами воинов взойти на гору. И сразились с ними крепко, и была сеча немалая между ними. Потом подоспели другие стратилаты с пешими нашими ручничными стрельцами и смяли басурманов, как конных, так и пеших, и погнали их, избивая, аж до самых ворот городских, а около десяти и живыми захватили. В тот же час, что и сражение то, стрельбу огненную из города начали, и с башен высоких, и со стен городских по войску христианскому стреляли, но никакого, за помощью Божьей, урона не нанесли.

И в тот же день обложили город и крепость басурманские полки христианские и заняли со всех сторон пути и проезды к городу, так что не могли они ни из города, ни в город ходить. Тогда же стратилаты (а на их языке - воеводы полков) передового полка, который ходит у них за яртоулом, и еще другой полк, а с ним были царь Шигалей и другие великие стратилаты, пришли на Арское поле и перекрыли все пути, что из Ногайской страны к городу проложены.

Мне же тогда с другим моим товарищем правый рог, а на их языке - полк правой руки, поручен был; хоть и молод я был годами, ведь всего мне тогда от роду было около двадцати четырех лет, но все же, за благодатью Христа моего, достиг таких высот не без заслуг, но по степеням военным взошел. А было в нашем полку более двенадцати тысяч воинов - и пешие стрельцы, и казаков около шести тысяч. И повелено нам было идти за Казань-реку. И протянулись войска полка нашего от Казани-реки выше города, а другим концом - аж до моста, что на Галицкой дороге, и до той же реки, но уже ниже города; и перекрыли мы все пути, что к городу проложены от луговых черемисов. И пришлось нам стоять в низине на лугу между большими болотами, город же с нашей стороны на превысокой горе стоял, и из-за этого сильно нам, больше всех, доставалось, как от огненной стрельбы из города, так и сзади, из лесов, от частых набегов черемисских. Другие же полки встали между Булаком и Казанью, по эту сторону от Волги. Сам же царь с большим полком, со множеством воинов, встал от Казани за версту, или немного больше, со стороны переправы своей через Волгу на возвышенном месте. И таким образом город и крепость басурманские обложили. Царь же казанский затворился в городе с тридцатью тысячами отборных воинов и со всеми карачами, духовными и мирскими, и с двором своим. А другую половину войска оставил вне города, в лесах, вместе с теми людьми, что ногайский улубей прислал на помощь ему, а было их две тысячи и несколько сотен.

А через три дня начали мы возле города шанцы устраивать. А басурманы этому всеми силами мешали, и стреляли из города, и, выходя, врукопашную рубились, так что пало с обеих сторон множество народа, но, однако, больше басурманов, нежели христиан; и в этом был знак Божьего милосердия к христианам, и духом храбрости наши исполнились.

Когда же прочно и надежно устроили шанцы и стрельцы со стратилатами их окопались в земле, так что уже в безопасности от стрельбы из города и от вылазок почувствовали себя, тогда приволокли пушки и большие, и средние, и зажигательные, которыми вверх стреляют, ближе к городу и крепости, а помнится, всего их было около полутораста, и больших, и средних, за всеми шанцами со всех сторон города и крепости поставлено. А были еще и небольшие, по полторы сажени в длину, кроме того, и полевых много, около царских шатров. Когда же начали бить со всех сторон по крепости, то подавили сильную стрельбу со стен, то есть не дали им стрелять из больших пушек по войску христианскому, только гаковничную и ручничную стрельбу не смогли подавить, и ею они большой урон наносили войску христианскому в людях и в конях.

К тому же тогда еще и иную хитрость выдумал царь казанский против нас.

- Какую же? Умоляю, поведай мне.

- Поистине, таковую. Но слушай внимательно, изнеженный воин!

А был у него такой уговор со своими, с тем войском, что оставил он вне города, в лесах. Уговорился он с ними про некий знак, а на их языке ясак. Как вынесут на высокую башню, или иногда в крепости на самое высокое место, знамя их, самое главное у басурманов, и начнут им размахивать, тогда, говорю, - позже удалось нам об этом узнать - ударят басурманы со всех сторон из лесов очень грозно и стремительно на расположение полков христианских. И из города во все ворота тотчас выбегают они на наши шанцы, и так крепко и храбро наваливаются, что и поверить трудно. А однажды вышли сами карачи с двором царским и с ними тысяч десять войска на те шанцы, где были пушки большие установлены, и такую сечу злую и жестокую басурманы христианам устроили, что уже всех наших далеко от пушек отогнали было, но, за помощью Божьей, подоспела шляхта Муромского повета, поскольку тут же поблизости станы их были (а между русскими те шляхтичи известны как очень храбрые и мужественные мужи, из стародавних родов русских), и тогда тотчас смяли карачей со всеми силами их, и те принуждены были им тыл показать, а они аж до ворот городских гнали и рубили их, и не так много порубили, сколько в воротах подавилось из-за тесноты; многих же и живыми поймали. В тот же час и у других ворот вылазка была, но там не так крепко бились.

И воистину, почти три недели каждый день такая беда случалась, так что не раз и пищу столь необходимую не давали нам принимать. Но так нам Бог помогал, что храбро, с помощью Божьей, сражались с ними, пешие с пешими, из города выходящими, конники же с конниками, из леса наезжающими; к тому же и пушки большие с железными ядрами разворачивали от города и стреляли по тем полкам басурманским, что вне города из лесов наезжали. А хуже всех было от их набегов тем христианским полкам, что стояли на Арском поле, а также и нам на Галицкой дороге от набегов луговых черемисов. А которое войско наше стояло под городом, за Булаком, на той же стороне Волги, где и царь наш стоял, те от внешних нашествий басурманских в покое пребывали; только из города частые вылазки отбивали, поскольку ближе всех под стенами города стояли при пушках. А кто бы поведал, какой нам урон в людях и в конях был, когда слуги наши добывали траву, выезжая на конях наших (хотя ротмистры и охраняли их с полками своими, но не могли везде уберечь из-за злохитрости басурманской и наглости, внезапности, стремительности их набегов), - воистину, и взявшись описывать, не описал бы по порядку, сколько бито их было и поранено.

Как увидел царь казанский, что уже изнемогает войско христианское, особенно же то, что близ стен городских, укрепившись шанцами, расположилось, и от частых вылазок, и от набегов их из лесов, и от скудости питания, поскольку очень дорого стала стоить всякая еда (войско, как уже говорил, из-за постоянной тревоги не могло и хлебом сухим наесться, а к тому же почти все ночи проводило без сна, охраняя пушки больше жизни и чести своей), когда же, как уже сказал, и царь их, и вне города бывшие басурманские воеводы, уразумели, что измучено войско наше, тогда еще сильнее и чаще стали извне налетать и из города на вылазки выходить. Царь же наш со всеми синклитами и стратилатами стал советоваться об этом, и решение наилучшее, благодати ради Божьей, принял: повелел разделить свое войско. Половину его под городом при пушках оставя, части немалой особу свою стеречь повелел, при шатрах своих быть, а тридцать тысяч конников выделил, разбив их на полки по чину рыцарскому и поставив над каждым полком по два, а иногда и по три стратилата, в богатырских делах испытанных. Также и пеших около пятнадцати тысяч выделил, стрельцов и казаков, разделив их на полки под командованием стратилатов. И поставил над всеми ними гетмана великого, князя Суздальского Александра, по прозванию Горбатый, мужа весьма разумного и достойного и в военных делах испытанного. И повелел выжидать, укрыв все войско христианское за горами, а когда выйдут басурманы из лесов, по обыкновению своему, тогда повелел сразиться с ними.

Поутру же, в третьем часу дня, вышли на большое поле, называемое Арским, из лесов полки басурманские и сначала ударили на ротмистров, что на страже полков стояли, а тем было приказано уклониться от боя и отступать аж до шанцев. Они же, думая, что от страха христиане побежали, погнались за ними. А когда заманили их уже в обоз, тогда начали у шанцев круги водить и гарцевать, поливая их стрелами как дождем. Те же стройными полками медленно двигались, конные и пешие - уже пожрать христиан хотели. Тогда вот, тогда, говорю, вылетел тотчас гетман с войском христианским, также многими рядами построенным, и с рвением ринулся в сражение. Увидев это, басурманы и рады были бы назад к лесу возвратиться, но уже не могли, поскольку далеко отъехали от него в поле. И вот, волей-неволей, пришлось им дать битву, и крепко сразились они с первыми полками. Когда же подоспел большой полк, а с ним был и сам гетман, также и пешие полки приблизились, обходя их со стороны леса, тогда сразу же в бегство ударились все полки их. Христианское же воинство гналось за ними, избивая их, так что на полутора милях трупов басурманских множество лежало, а к тому же около тысячи и живыми захватили. Вот такую, за Божьей помощью, тогда пресветлую победу христиане над басурманами одержали.

Когда же привели тех пленных связанными к царю нашему, тогда повелел он, за шанцы выведя, привязать их к столбам, чтобы своих, в городе засевших, молили и упрашивали сдать город Казань царю христианскому. То же и наши, выезжая, предлагали им, обещая жизнь и свободу от царя нашего, как тем, связанным, так и засевшим в городе. Они же, эти слова выслушав молча, тотчас начали стрелять со стен городских, не столько по нашим, сколько по своим, говоря при этом: "Лучше увидим вас мертвыми от рук наших, басурманских, чем порубят вас гяуры необрезанные!" И иные слова бранные отрыгали с яростью многою, так что все мы дивились, глядя на это.

А после этого, дня через три, повелел царь наш идти тому князю Александру Суздальскому с тем же войском походом на засеку, поскольку басурманы соорудили стену на горе одной между большими болотами, мили за две от города, и там после разгрома того множество их собралось, и задумали они оттуда, как бы из некоей крепости выезжая, снова наносить удары по войску христианскому. И еще к тому прежденазванному гетману придан был другой гетман, а на их языке - великий воевода, с полками его, по имени князь Семен Микулинский из рода великих княжат Тверских, муж очень храбрый и в богатырских делах искусный. И дано им было повеление такое: если Бог им поможет ту стену проломить, то пусть идут всем войском аж до Арского города, который лежит от Казани в двенадцати милях больших. Когда же пришли они к той стене, то уперлись басурманы и начали обороняться крепко, так что почти два часа бились. Потом, за Божьей помощью, одолели их наши, как пушечной стрельбой, так и ручничною, и побежали басурманы: наши же погнали их. Когда же перевалило все войско большое за ту стену, то оттуда к царю с вестью послали. И там наше воинство ночь провело и обрело в шатрах и станах басурманских немало богатств. А дня через два пришли наши к тому прежденазванному городу Арскому и нашли его покинутым жителями, со страху бежали из него все за самые дальние леса. И опустошало войско наше землю ту в течение десяти дней, поскольку в земле той поля большие и весьма преизобильные и урожайные на всякие плоды. Также и дворы княжат их и вельмож очень красивы и, воистину, удивления достойны, и сел много; хлеба же всякого такое там множество, воистину, и поверить трудно: подобно множеству звезд небесных, также и стад скота различного бесчисленное множество, и богатств драгоценных, особенно мехов различных зверей, в той земле обитающих. А водятся там куницы драгоценные, и белки, и прочие звери, которые и для шитья одежды, и для еды пригодны; а немногим далее соболей добывают множество, также и меда: не знаю такой страны под солнцем, где бы всего этого больше было. А через десять дней с бесчисленными богатствами и с множеством пленных басурманских жен и детей возвратились они к нам благополучно, к тому же и своих многих, издавна захваченных, от басурманов освободили, от многолетнего рабства. И была тогда в воинстве христианском великая радость, и благодарение к Богу воспевали. И так стала дешева в войске нашем всякая живность, что корову покупали за десять денег московских, а вола большого за десять аспр*.

_______________

* А с п р а - серебряная монета.

Вскоре после возвращения того войска, дня через четыре, собралось черемисов луговых немало, и ударили они на наши станы задние на Галицкой дороге, и немало табунов коней наших отгромили. Мы же тотчас послали в погоню за ними трех ротмистров, а вслед за ними другие легкие полки для устройства засады; и нагнали они их в трех или четырех милях - одних побили, а других живыми взяли.

А если бы писал по порядку, что там под городом каждый день делалось, то целая книга вышла бы. Но вкратце вот о чем следует упомянуть - как они на войско христианское чары насылали и большие дожди наводили. Началось это вскоре после окружения города: едва солнце начнет подниматься, выходят на стены, так что все мы их видели, или престарелые мужи их, или бабы и начинают выкрикивать сатанинские слова, размахивая одеждами своими на войско наше и вертясь неблагочинно. И тогда тотчас поднимется ветер и собираются облака, хотя бы день и как совершенно ясный начинался, и хлынет такой дождь, что сухие места в болото превратятся и влагой наполнятся. И все это было только над войском, а по сторонам - нет, точно воздух здесь другой по своей природе. Глядя на это, мы тотчас стали советовать царю послать в Москву за древом спасенным, вделанным в крест, который всегда при царском венце лежит. И исполнено было, за Божьей помощью, очень скоро: водою до Новгорода Нижнего добрались за три или четыре дня на вятских, очень быстро плавающих корабликах, а от Новгорода аж до Москвы быстроходными подставами. Когда же привезен был честный крест, а в него частичка вделана от распятия Спасителя, на котором Господь наш Иисус Христос плотью страдал за людей, тогда пресвитеры собором, с церемониями христианскими, шествие устроили и по обычаю церковному освятили им воды, и, силою животворящего креста, сразу же с того часа исчезли бесследно чары те поганские.

И в то же время, благодаря подкопу, воды их лишили, а было это за две или три недели до взятия. Был подкоп подведен под башню большую и под тайники, откуда они для всего города воду брали, и пороха было подставлено бочек двадцать больших - так башню и взорвали. А к тому же и наши башню необычно большую и высокую за две недели сработали втайне, в полумиле от города. И за одну ночь была она возле рва городского поставлена, и внесли на нее десять пушек и пятьдесят гаковниц. И очень большой урон в городе и в крепости каждый день причиняли с нее, так что до взятия города побито было с той башни люда басурманского военного, кроме женщин и детей, около десяти тысяч со всех сторон, и из пушек, и при вылазках их. А как она строилась, и каким образом, и как иные различные стенобитные хитрости делались, о том умолчу для краткости этой истории, поскольку пространно в летописной русской книге это описано. Только о взятии города немного вспомним, то, что сможем вспомнить, и вкратце опишем. Бог тогда не только разум и дух храбрости даровал, но и явления некоторые достойным и чистым совестью мужам. В ночных видениях объявил он о взятии города басурманского, воодушевляя на это воинство, для того, думаю, чтобы отомстить бесчисленное и многолетнее пролитие крови христианской и чтобы оставшихся еще там в живых избавить от многолетнего рабства.

Когда же истекло семь недель от начала осады города, было нам еще днем приказано ожидать утренней зари и восхода солнца и готовиться со всех сторон к штурму. И дано было такое повеление: когда взорвут стену порохом, что в подкопе (а был еще один подкоп сделан и заложено под городскую стену сорок восемь бочек пороха), тогда большая половина войска пешего должна на штурм идти, а треть войска всего, или немного больше, на поле остаться, прежде всего для охраны царской особы. Мы же, как было приказано, заранее к этому изготовились, еще часа за два до зари. Я тогда послан был самые нижние ворота брать, в верхнем течении Казани-реки, и было со мною двенадцать тысяч войска. Ко всем же четырем сторонам также были посланы пресильные и храбрые мужи, некоторые со многими своими слугами. Царь же казанский и сенаторы его уведали об этом и так же к бою с нами изготовились, как и мы с ними.

Перед самым солнечным восходом, когда понемногу стало уже солнце показываться, взорвало подкоп, и по повелению царя войско христианское тотчас ударило со всех сторон по городу и крепости. Да свидетельствует каждый о себе; я же о том, что перед глазами тогда имел и что делал, поведаю истину вкратце. Разделил я войско мое двенадцатитысячное на отряды под началом стратилатов, и потекло оно к городским стенам и к той большой башне, что перед воротами стояла на горе. Пока еще были вдалеке от стен, ни одного выстрела ни из ручницы, ни стрелою по нам не было сделано. А когда уже вблизи были, тогда, первым делом, огонь по нам открыли со стен и башен, тогда стрелы так густо, подобно частоте дождя, полились на нас, тогда камней такое множество бесчисленное обрушилось, что и света белого не видать! Когда же с большими трудностями и бедами к самым стенам пробились, тогда воду кипящую начали на нас лить и целые бревна метать. Все же Бог помогал нам тем, что храбрость и силу и презрение к смерти даровал, и, воистину, с воодушевлением сердца и с радостью бились с басурманами за православное христианство: за полчаса, стреляя из луков и ручниц, сумели отбить их от бойниц. К тому же еще и пушки наши помогали нам, из-за шанцев стреляя по ним, поскольку они открыто уже стояли на башне той большой и на стенах города, не укрываясь как прежде, но крепко с нами лицом к лицу врукопашную бились. И тогда же могли бы мы их победить, но много нас на штурм пошло, да мало к стенам городским пришло: кто возвратился, а многие залегли, притворяясь убитыми и ранеными.

Но потом Бог помог нам! Первым брат мой родной на стену города взошел по лестнице и еще некоторые воины храбрые с ним, другие же рубились и кололись с басурманами и в окна той большой башни влезли, а из башни кинулись в большие городские ворота. Басурманы же тотчас тыл показали, стены городские оставив, побежали за высокую гору к царскому двору, поскольку был он сильно укреплен - среди палат и мечетей каменных стеной высокой обнесен. Мы же за ними к царскому двору бросились, хотя и отягощены были доспехами, а многие храбрые мужи на теле и раны уже имели, и совсем мало нас, сражающихся с ними, осталось. А войско наше, те, что остались снаружи, как увидели, что мы уже в городе, а татары со стен побежали, то все в город ринулись - и лежавшие, будто раненные, вскочили и те, что якобы сном смерти спали, воскресли. И со всех сторон не только эти, но и из станов, и кашевары, и те, что были у коней оставлены, и купцы, что с товарами приехали, - все сбежались в город, но не для боя с врагами, а за добычей многой, поскольку город тот, воистину, полон был драгоценных богатств: золотом, и серебром, и камнями драгоценными, и соболями был изобилен, и другими великими богатствами. Татары же с нашей стороны укрылись на царском дворе, а низинную часть города те, кто смог убежать, покинули. А с другой стороны, от Арского поля, там, где подкоп взорвало, царь казанский с придворными своими отступил до половины города и укрепился на Тезицком рву, а по-нашему - на Купеческом, крепко сражаясь с христианами. А города этого две части плоски и на горе стоят, а третья часть очень низинна, как в пропасти; поперек же от стены через полгорода Булак течет аж до низинной части, образуя ров немалый. Сам же город этот велик, немногим меньше Вильно.

И длилась эта описанная выше битва, помнится, уже часа четыре и даже больше - и стены со всех сторон штурмовали, и в городе сеча шла. И тут увидели басурманы, что христианского войска мало осталось - чуть ли не все за добычей кинулись: многие, говорят, по два и по три раза к станам отходили с добычей и снова возвращались, храбрые же воины беспрестанно сражались. Вот увидели басурманы, что утомлены уже воины храбрые, и, ударив на них, стали крепко налегать. Добытчики же те прежденазванные, когда увидели, что наши вынужденно отступают понемногу, отбиваясь от басурманов, в такое тотчас бегство ударились, что многие и в ворота не попали, а вместе с добычей со стены бросались, а некоторые, и добычу побросав, только вопили: секут, секут! Но, за благодатью Божьей, храбрые сердцем не дрогнули. Также и нам, с нашей стороны, очень тяжко было от напора басурманов - за то время, как ворвались в город и вышли из него, в моем полку девяносто восемь храбрых мужей было убито, не считая раненых. Однако, благодати ради Божьей, устояли с нашей стороны против них недвижимо. С другой же, прежденазванной стороны немного отступили, как уже говорил, из-за большой силы натиска их. И подали о себе весть царю нашему и всем советникам, возле него в то время бывшим. Да и сам он видел бегство из города тех прежденазванных беглецов, и не только сильно в лице изменился, но и сердце его дрогнуло, поскольку решил он, что уже войско христианское басурманы из города изгнали. Увидели это мудрые и искусные синклиты его и повелели хоругвь великую христианскую возле городских ворот, называемых Царскими, воздвигнуть, и самого царя, хотел он того или не хотел, за узду коня его взяв, возле знамени поставили. А некоторые из синклитов этих были мужами в возрасте отцов наших, состарившимися в добродетелях и во всяческих делах ратных. Половине же большого полка царского, в котором было более двадцати тысяч отборных воинов, тотчас приказано было сойти с коней, то же самое не только детям своим и родственникам повелели, но и самих их половина сошла с коней, и двинулись они в город на помощь тем утомленным воинам.

Когда пришло в город внезапно так много воинства свежего, в пресветлые доспехи облаченного, тотчас царь казанский со своим воинством начал отступать назад, упорно при этом отбиваясь. Наши же неотступно и напористо их преследовали, сражаясь с ними на саблях. Когда же прогнали их аж до мечетей, что близ царского двора стоят, тогда вышли навстречу нашим абазы их, сеиды, муллы, а за ними - великий епископ их, а на их языке великий анарый, или эмир, по имени Кулшерифмулла, и сразились с нашими так ожесточенно, что все до единого перебиты были. А царь со всеми оставшимися затворился на дворе своем и начал обороняться так крепко, что бились еще часа полтора. Когда же увидел, что неоткуда уже ждать ему помощи себе, тогда приказал в сторону жен и детей своих в прекрасных и изукрашенных одеждах, числом около десяти тысяч, собрать и оставил их в одной стороне громадного прежденазванного двора царского, надеясь, что прельстится войско христианское красотой их и в живых оставит. Сами же татары с царем своим собрались в одном углу и порешили не даваться живыми в руки, только бы царя живым сохранить, и пошли от царского двора в низинную часть города к нижним воротам, где я возле царского двора против них стоял. И не осталось уже со мною и полутораста воинов, а их еще было около десяти тысяч. Однако, благодаря тесноте улицы, оборонялись мы от них, отходя и отбиваясь, крепко. Наше же войско главное с горы той сильно потеснило их, особенно задний конец татарского полка, рубя их и избивая. Тогда еле-еле, с большим трудом, за Божьей помощью, смогли выйти мы из городских ворот. Наши со стороны большой горы сильно налегали и теснили их, мы же по эту сторону стояли и, в воротах сражаясь, не пускали их из города (а на помощь нам уже два полка христианских подоспели). Они же, поневоле, из-за сильнейшего натиска с горы в такой тесноте оказались, что вровень с башней высокой, которая над воротами стояла, трупы их лежали, а средние и задние воины их принуждены были по людям своим отступать в город и на башню. Когда же возвели царя своего на башню, тогда принялись кричать, прося немного времени для переговоров; мы же, понемногу успокоившись, выслушали их прошение. Вот что тогда порешили они и сказали: "Пока, сказали, царство стояло и город главный, где престол царский был, до тех пор, не жалея жизни, сражались мы за царя и отечество. А ныне царя отдаем вам в целости - ведите его к своему царю. Мы же, оставшиеся, хотим выйти на широкое поле, испить с вами последнюю чашу". И отдали нам царя своего с одним карачем, что самым старшим у них был, и с двумя царскими молочными братьями. Царю их было имя басурманское Едигер, а князю тому - Зениеш. И, передав нам царя в целости, тотчас ударили по нам стрелами, а мы по ним. И не пошли на нас в ворота, но кинулись со стены прямо через Казань-реку, рассчитывая как раз против моего стана пробиться сквозь шанцы через те места, где шесть больших пушек стояло.

И тотчас по ним ударили изо всех тех пушек. Они же развернулись оттуда и пошли налево вниз подле Казани-реки, берегом, на расстояние трех выстрелов из лука к концу шанцев наших. Там остановились и начали облегчать себя - сбрасывать доспехи и разуваться, чтобы преодолеть реку, а оставалось их еще целый полк, тысяч шесть или немного меньше. Мы же видели все это, а кое-кто из нас сумел добыть себе коней в своих станах за рекой, и вот, вскочив на своих коней, устремились мы быстро против них и преградили путь, которым хотели они уйти, и застали их еще не переправившимися через реку. А собралось нас против них чуть больше двухсот всадников, поскольку уж очень быстро все это произошло, так что по эту сторону стен все то войско, которое осталось, при царе было, а чуть ли не все - уже в городе. Они же, перейдя реку (а на их счастье была она мелкой в том месте), стали ожидать нас на самом берегу, готовясь к сражению и вооружаясь в различные доспехи, чуть ли не у каждого в руках луки были и уже на тетивах стрелы приготовлены. И вот начали они понемногу от берега продвигаться, выдвинув сильный передовой отряд, а за ним остальные все вместе шли очень плотно и вытянувшись, если на глаз прикинуть, на два хороших выстрела из лука. Войска же христианского множество бесчисленное со стен городских, а также из палат царских видело все это, но помощи нам из-за большой высоты и крутизны горы никак не могло подать.

Дали мы отойти им немного от берега, так, что конец их еще из реки не вышел, и тогда ударили по ним, рассчитывая смешать их и строй полков их разорвать. Молю, да не посчитает меня кто безумным за то, что сам себя нахваливаю! Правду, воистину, говорю, дух храбрости от Бога дарован мне, не скрою; к тому же и конь у меня очень быстрый и сильный был. Самым первым врезался я в полк тот басурманский. Помню, как в сечи три раза конь мой в них упирался, а на четвертый раз, сильно израненный, повалился посреди них вместе со мною, и что дальше было, из-за ран тяжелых не помню. Очнувшись уже потом, спустя немного времени, увидел я двух слуг моих, надо мной стоящих, плачущих и рыдающих как над мертвецом, и других двух воинов царских. Себя же увидел лежащим обнаженным и многими ранами покрытым, но живот был цел, поскольку доспех на мне был праотеческий, очень крепкий, ну а главное - так благоволила благодать Христа моего, который заповедал ангелам своим сохранять меня недостойного на всех путях моих. Потом уже, впоследствии, узнал я, что все те благородные мужи, что намеревались на них ударить, а их собралось тогда уже около трехсот, устремились было со мной вместе, но лишь скользнули по полку их, так и не сразившись с ними (или из-за того, что враги некоторых из них, вырвавшихся вперед, сильно поранили, подпустив поближе, или от страха перед толщью полка их), а возвратились вспять и начали сзади тот басурманский полк рубить, налетая и давя их. Передовой же отряд их прошел беспрепятственно через широкий луг к большому болоту, куда проехать на коне было уже невозможно, а за тем болотом начинался уже бескрайний лес.

Тогда же, рассказывают, подоспел и он, прежденазванный брат мой, тот, кто первым на стену городскую взошел, и еще будто бы посреди луга застал их и в самый передовой отряд стремительно, отпустив все поводья у коня, врезался так мужественно, так храбро, что поверить трудно, но, однако, все свидетельствуют, что два раза проехал он сквозь них, разворачивая коня и рубая врагов. Когда же в третий раз врезался он в них, то присоединился к нему некий благородный воин, и, помогая ему, вместе с ним стал бить басурманов. В городе же все удивлялись, глядя на это, а те, которые не знали о пленении царя, думали, что это сам царь казанский среди них ездит. И так его поранили, что по пяти стрел в ногах его торчало, не считая других ран; но живот цел остался, Божьей благодатью, поскольку доспех очень крепкий на нем был. И было у него такое мужественное сердце, что когда уже конь под ним так изранен был, что с места двинуться не мог, то он себе другого коня нашел, взял его у одного дворянина царского брата с его позволения, и, забыв, а точнее и не думая, о своих жесточайших ранах, вскочил на него и догнал снова полк басурманский, и рубил его с другими воинами аж до самого болота. Воистину, такой вот был у меня брат храбрый, мужественный и добронравный и к тому же весьма разумный, так что во всем войске христианском не нашлось бы храбрее и лучше, чем он, а если бы и нашелся кто, Господи Боже, то такой же был бы! Я же очень его любил, воистину, готов был за него душу свою положить и ценой жизни своей здоровье ему возвратить, поскольку умер он чуть позже, на следующий год, от тех жестоких ран.

На этом кончаю краткое описание взятия Казани, великого города басурманского.

А на третий день после той преславной победы царь наш, вместо благодарности воеводам и всему воинству своему, отрыгнул нечто неблагодарное, на одного мужа разгневался и такое слово изрек: "Ныне, сказал, защитил меня Бог от вас!" Как бы говоря этим: "Не мог я вас мучить, пока Казань была не побеждена, поскольку нужны вы мне были всячески; а теперь ничто уже не мешает мне злобу и жестокость свою вам показать". О слово сатанинское, объявляющее несказанно злую долю человеческому роду! О продолжение и умножение кровопийства отцовского! Следовало нам, христианам, от всего сердца человеческого, между благодарственными молитвами к Богу всемогущему, сказать таковое слово: "Благодарю тебя, Господи, что защитил ныне нас от врагов наших!" Но использовал сатана человеческий скверный язык как орудие и поклялся губить роды христианские со своим сообщником, как бы отмщая христианскому воинству за то, что воинов его, скверных измаильтян, мужеством храбрости своей с Божьей помощью победили они.

Устроил царь совет о судьбе новоприсоединенного города, и советовали ему все мудрые и разумные, чтобы остался он тут на всю зиму, аж до весны, со своим воинством (поскольку запасов всяких было множество из Русской земли на галерах доставлено, также и в той земле бесчисленное было богатство всяких припасов), и до конца разгромил бы воинство басурманское, и царство то себе покорил бы, и усмирил землю навеки. Ведь кроме татар в том царстве еще пять особых народов: мордовский, чувашский, черемисский, вотяки, или арский, и пятый - башкирский. А живут те башкиры в лесах, в верхнем течении великой реки Камы, что впадает в Волгу в двенадцати милях ниже Казани. Он же совета мудрых воевод своих не послушал, а послушал совета шуринов своих, которые шептали ему в уши (к тому же и других ласкателей направили к нему с попами), чтобы поспешал он к царице своей, к сестре их.

Он же, простояв там неделю и оставив в городе часть войска и пушек, сколько может потребоваться, сел на суда и поехал к Новгороду Нижнему, который является окраинным русским большим городом и лежит от Казани в шестидесяти милях. А коней наших всех послал не той хорошей дорогой, которой сам шел к Казани, но вдоль Волги по труднопроходимым тропам, через большие горы проложенным, на которых чувашский народ обитает, и от того погубил у всего воинства своего тогда коней: у кого было сто или двести коней, едва три или два дошло. Вот он первый плод совета человекоугодников! Когда же приехал в Новгород Нижний, то пребывал там три дня и распустил по домам все воинство, сам же промчался на подставах сто миль до главного города своего Москвы, поскольку родился у него тогда сын Дмитрий, которого (впереди я вкратце об этом расскажу) он из-за своего безумия погубил. А через два или три месяца после возвращения в Москву заболел он таким тяжким огненным недугом, что никто уже не надеялся, что выживет. Но, немалое время спустя, начал он понемногу поправляться.

Вскоре после болезни той, когда уже выздоровел, замыслил он и дал обет поехать за сто миль от Москвы в некий монастырь, называемый Кириллов. И на третьей или четвертой неделе после великого дня Воскресения Христова выехал он сперва в монастырь Троицы живоначальной, называемый Сергиев, что лежит от Москвы в двенадцати милях на большой дороге, которая идет к Студеному морю. А поехал он в столь дальний путь не один, но с царицею своею и с новорожденным младенцем. И пробыл он в Сергиеве монастыре около трех дней, дав себе отдых, поскольку еще не до конца поправился.

А в том монастыре обитал тогда Максим преподобный, монах святой горы Афонской, из Ватопедского монастыря. Грек родом, муж очень мудрый, и не только в риторском искусстве изощренный, но и философ искусный. Пребывал он уже в годах достойной старости и терпением исповедническим украшен был от Бога - много претерпел он от отца его: многолетнее заточение в прегорчайших темницах в тяжких и многолетних оковах и другого рода муки изведал он безвинно из-за зависти Даниила митрополита, прегордого и лютого, и от лукавых монахов, называемых иосифлянами. А он его из заточения освободил по совету некоторых синклитов своих, поведавших о том, что совсем неповинно страдает такой блаженный муж. И вот этот самый монах Максим начал убеждать его, чтобы не ехал он в столь дальний путь, особенно же с женой и с новорожденным младенцем.

"Хотя, - говорил он, - и поклялся ты ехать туда, чтобы упросить святого Кирилла помолиться Богу, однако обеты такие не в согласии с разумом. И вот почему: когда завоевывал столь прегордое и сильное басурманское царство, тогда и воинства христианского храброго, того, что сражалось стойко за Бога и православие, немало там от рук поганых пало, а тех убитых жены и дети осиротели, а матери лишились детей своих, и все они в слезах многих и в скорби пребывают. Так насколько же лучше, - говорил он, - тебе тех пожаловать и пристроить, утешить их в бедах и скорби, собрав в своем царственнейшем городе, нежели такие обещания неразумные исполнять. А Бог, - говорил он, - везде присутствует, все наполняет и все видит недреманным оком своим, как сказал пророк: он не задремлет, не уснет, охраняя Израиль; а другой пророк говорил: очи у него в семь раз солнца светлее. Так что не только святого Кирилла дух, но и написанные на небесах всех древнейших праведников духи, которые предстоят ныне у престола Господня, а богатые все в аду, и с высоты своей очами духовными все видят и молятся Христу за всех людей, на земном кругу обитающих, особенно же за кающихся в грехах и по доброй воле, беззакония свои отвергая, обращающихся к Богу. Ведь Бог и святые его не за место моления нам внимают, но за добрую волю нашу и за самовластие. И если, - говорил он, - послушаешься меня, то здоров будешь и многолетен, с женою и ребенком". И иными словами многими, воистину слаще меда, каплющими от уст его преподобных, наставлял его.

Он же - гордый человек - заупрямился: только ехать да ехать, твердил, к святому Кириллу; к тому же льстили ему и подогревали его монахи, любящие лишь богатство и все мирское, - расхваливали они решение царское, как богоугодный обет. А те монахи корыстолюбивые не заботятся о богоугодном и, как велит разум духовный, не советуют, что должны были бы делать более нежели в мире живущие люди, но всячески и настойчиво стараются угадать, что угодно царю и властям, другими словами, только и думают о том, как бы выманить имения к монастырям или богатство многое, и жить в сладострастиях скверных, подобно свиньям питаясь и, можно было бы сказать, в грязи валяясь. О прочем же умолчу, чтобы не сказать чего-либо еще более горького и скверного, а к тому, о чем прежде речь шла, возвращусь и расскажу о том добром совете. Когда увидел преподобный Максим, что не принял царь его совета и в путь бесполезный готов устремиться, то, исполнясь духа пророческого, начал предвещать ему: "Если, сказал, не послушаешь меня, богоугодное советующего тебе, и забудешь кровь тех мучеников, погибших от рук поганых за правоверие, и отвернешься от слез сирот тех и вдов и поедешь из упрямства, то знай, что сын твой умрет и не возвратится оттуда живым. Если же послушаешься и возвратишься, то здоровы будете, как сам ты, так и сын твой". И повелел передать ему эти слова нам четверым: во-первых, исповеднику его пресвитеру Андрею Протопопову, во-вторых, Иоанну, князю Мстиславскому, в-третьих, Алексею Адашеву, постельничему его, а в-четвертых - мне. И те слова, что услышали от святого, пересказали мы ему полностью. Он же не принял их во внимание и поехал оттуда до города, именуемого Дмитров, а оттуда до монастыря одного, называемого Песношским, что лежит на реке Яхроме, где были у него и суда приготовлены к плаванию.

Здесь же, смотри внимательно, что враг наш непримиримый, дьявол, замышляет и к чему человека окаянного приводит и на что подстрекает, выдавая за благочестие ложный, противоречащий разуму обет Богу. Как бы стрелой по цели, выстрелил он царем до того монастыря, в котором епископ, уже состарившийся, в преклонных годах, пребывал. А прежде был он одним из лукавых монахов иосифлянских и близким сподручником отца его, и вместе с прегордым и проклятым Даниилом митрополитом прежденазванных тех мужей многими наветами оклеветал и жестокое гонение на них воздвигнул. Тот митрополит и Сильвана преподобного, ученика Максима, в обеих философиях, внешней и внутренней, искусного мужа, в своем епископском дворце в короткое время злою смертью уморил. Вскоре же после смерти князя великого Василия, как митрополита московского, так и того коломенского епископа, не только по совету всех синклитов, но и по воле всего народа согнали с престолов их, поскольку все знали об их преступлениях.

Что же тогда произошло? А вот что, воистину - приходит царь к тому старцу в келью, и, зная, что тот отцу его был единомышленником, и во всем ему угождал, и был послушен, вопрошает его: "Что нужно, чтобы счастливо царствовать и чтобы знатных и могущественных вельмож в воле своей держать?" И следовало так ответить ему: "Сам царь должен быть головой и любить мудрых советников своих, как свои члены", и иными многими словами из священных писаний ему следовало доказывать это и наставлять царя христианского, как и подобает бывшему епископу, к тому же состарившемуся уже, в преклонных годах пребывающему. А что же он сказал? Тотчас начал шептать ему на ухо, с издавна привычной для него злобой, как и отцу его когда-то ложные наветы шептал, и такие слова изрек: "Если хочешь самодержцем быть, не держи возле себя ни единого советника более мудрого, чем ты, поскольку сам ты - всех лучше. Тогда будешь прочно сидеть на престоле своем и всех будешь держать в руках своих. А если более мудрых, чем ты, будешь держать возле себя, то поневоле будешь послушен им". И такой вот выстроил силлогизм сатанинский. Царь же тотчас руку его поцеловал и сказал: "О, если бы и отец мой был бы жив, то и он такого полезного совета не смог бы мне дать!"

Царь же, хоть и удостоен царского величия, но в чем дарований от Бога не получил, должен искать доброго и полезного совета не только от советников, но и от простых людей, поскольку дар духа дается не по богатству внешнему и по силе царства, но по правости душевной. Ведь смотрит Бог не на могущество и гордость, но на правость сердечную, и дает дары тем, кто воспринимает их доброй волей своей. Ты же все это забыл. Отрыгнул вместо благоухания смрад! И вот еще что забыл или не знаешь, что все бессловесные в своих поступках душевной природой бывают движимы, а, точнее, принуждаются ею, и чувствами руководятся, а люди - не только существа из плоти, но и бестелесные силы, то есть святые ангелы, а поэтому советом и разумом управляются, как Дионисий Ареопагит и другой великий учитель пишут об этом. Вот бы тебе об учениях тех древних блаженных мужей поведать ему! К тому же и о том следовало немного вспомнить, что еще и сейчас всеми там из уст в уста передается, то есть про деда того царя, князя великого Иоанна, столь широко границы свои раздвинувшего, и, что еще удивительней, великого царя ордынского, у которого в неволе был, изгнал он и царство его разорил. А достиг этого не из-за кровопийства своего и любимого им грабительства, ни в коем случае, но, воистину, из-за частых советов с мудрыми и мужественными синклитами его - ведь, говорят, очень любил он советоваться и ничего не начинал без глубочайшего и обстоятельного обсуждения. Ты же против всех их, не только тех древних прежденазванных великих святых, но и против недавнего того славного государя вашего выступил - ведь все они в один голос провозглашают: любящий совет любит душу свою; а ты говоришь: "Не держи советников более мудрых, чем ты!"

О сын дьявола! Зачем человеческой природе, кратко говоря, жилы пресек и, всю крепость души его разрушить и похитить желая, такую искру безбожную в сердце царя христианского всеял, что от нее во всей Святорусской земле пожар лютости возгорелся? А чтобы поведать о нем, и слова, думаю, не нужны! Ведь на деле такая прелютейшая злость родилась, какой никогда в нашем народе не бывало. А произошла беда эта от тебя, но впереди еще о плодах твоих прелютых дел вкратце будет рассказано. Воистину, в имени твоем и дело твое названо: ведь имя твое - Топорков, ты же не топорком, то есть маленькой секиркою, но, воистину, большой и широкой, настоящей секирой благородных и славных мужей по великой Руси порубал. К тому же и бесчисленное множество, подобное большому воинству, простых людей царь, который прежде в добром покаянии пребывал, но от тебя, Вассиана Топоркова, будучи прелютостью наквашен, всех тех прежденазванных различными смертями погубил. Но об этом оставим и к тому, о чем прежде речь шла, возвратимся.

Царь христианский, напившись от православного епископа такого смертоносного яда, поплыл своим путем, Яхромою-рекою аж до Волги. Волгою же плыл несколько десятков миль до большой реки Шексны, а Шексною вверх, до озера большого Белого, на котором город и крепость стоят. И вот, не доезжая монастыря Кириллова, когда еще по Шексне-реке плыл, сын его, по пророчеству святого, погиб. Такова первая радость по молитвам того прежденазванного епископа! И такова плата за обеты, противоречащие разуму, а потому не богоугодные! А оттуда приехал он к тому Кириллову монастырю в печали большой и тоске и возвратился с пустыми руками, но со многою скорбью в Москву.

К тому же и вот о чем стоит вкратце вспомнить: о том, что произошло, когда впервые отверг он добрый совет. Еще в Казани это было, советовали ему синклиты не уходить оттуда, пока до конца не искоренит в земле той басурманских властителей, как прежде я об этом писал. Что же, чтобы смирить гордыню его, допускает Бог? Ополчились против него оставшиеся князья казанские вместе с прежденазванными прочими народами поганскими и стали воевать много, не только на город Казань нападали, выходя из бескрайних лесов, но и на земли муромскую и нижегородскую совершали набеги и разоряли их. И продолжалось это беспрестанно в течение шести лет после взятия города Казани, так что построенные нами в той земле крепости, а некоторые и в Русской земле в осаде были от них. Тогда же сошлись они в битве с гетманом его, мужем знатным, имя же его было - Борис Морозов, по прозванию - Салтыков. И пали полки христианские от поганых, и сам гетман был захвачен. Держали они его в плену около двух лет, а потом убили, не захотев ни выкупа принять, ни обменять его на своих. А за те шесть лет много битв было с ними и стычек, и погибло за то время такое множество войска христианского, воюя и сражаясь с ними беспрестанно, что и поверить трудно.

На седьмой год собрал царь наш немалое войско, более тридцати тысяч, и поставил над ним трех воевод: Иоанна Шереметева, мужа очень мудрого и дальновидного, с молодости своей в богатырских делах искусного, и князя Симеона Микулинского, и меня. И с нами было немало стратилатов - светлых, и храбрых, и великородных мужей. Пришли мы в Казань и, дав отдохнуть немного войску, двинулись в те пределы далекие, где князья казанские с басурманскими и другими поганскими войсками собрались. А было их ополчение более чем в пятнадцать тысяч, и завязывали они битвы с нами, с нашими передними полками, и сражались, помнится, чуть ли не двадцать раз, поскольку было у них преимущество как у хорошо знающих свою землю. Также и из лесов выходили они и сопротивлялись нам стойко. Однако везде, за благодатью Божьей, побеждаемы были христианами. К тому же и погодой Бог помогал нам против них, очень в ту зиму снега были большие, без северных ветров, так что мало что от них осталось. Ведь преследовали их месяц целый, а передние полки наши гонялись за ними аж за Уржумку и Мет-реку, за большие леса, а оттуда до Башкирской земли, что вверх по Каме-реке к Сибири протянулась. А те из них, что остались, покорились нам. И воистину, тогда более десяти тысяч воинства басурманского с атаманами их погубили (писать же по порядку о тех сражениях с басурманами, чтобы не быть многословным, не стану). Тогда же и с известными кровопийцами христианскими - Янгурой Исмаильтянином и Алеком Черемисиным и со многими другими князьями их покончили. И возвратились, за Божьей благодатью, в отечество с пресветлой победой и с многими богатствами. И с того времени начала Казанская земля усмиряться и покоряться царю нашему.

А потом, в том же году, дошла до царя нашего весть о том, что царь перекопский, со всеми силами своими переправясь через проливы морские, пошел войной на землю черкассов пятигорских. Послал тогда царь наш на Перекоп тридцатитысячное войско, а гетманом над ним поставил Иоанна Шереметева и других с ним стратилатов. Когда же пошли наши через поле великое к Перекопу дорогой, проложенной на Изюм-курган, то царь басурманский войска из Черкасской земли возвратил (издавна существует у них обычай: в одну сторону лук натянут, а в другую выстрелят, другими словами, слухи распустят, что на одну страну войной идут, а пойдут на другую) и, ничего не зная о христианском войске, пошел на Русь по дороге на Великий перевоз, которая от той дороги, что проложена из Изюм-кургана, в одном конном переходе в стороне лежит. Иоанн же, как муж разумный, наладил охрану надежную с обеих сторон войска и разослал разъезды по дорогам. Так, узнав о походе царя на Русскую землю, тотчас послал весть к царю нашему в Москву о том, что грядет недруг его с большой силой, а сам зашел сзади, рассчитывая ударить по татарам, когда распустят они войско по Русской земле. Потом разузнал он, что стан царя перекопского в стороне от дороги, по которой сам Иоанн шел, в половине дневного перехода находится (а у царя перекопского есть такой обычай - всегда днях в пяти или шести езды от Русской земли оставляет он про запас половину коней всего воинства своего), и послал он на него около трети войска.

Писари же наши русские, которым князь великий очень доверяет, а отбирает их не из дворянских родов, не из благородных, но больше из поповичей или из простонародья (а поступает так из ненависти к вельможам своим, поскольку, как говорил пророк, единственный на земле радоваться хочет). Но что же сделали те писари? Вот что, воистину: то, что втайне нужно было хранить, всем об этом громогласно растрезвонили. "Скоро, говорили они, исчезнет царь перекопский со всеми силами своими! Царь наш грядет со множеством войск против него, а Иоанн Шереметев сзади уже над головою его меч занес". И об этом все порубежные города письмами своими оповестили. Царь же перекопский до самых русских пределов дошел, ни о чем не ведая. Так уж Бог дал, что ни одного человека не мог нигде захватить, хотя и большие старания приложил, - туда и сюда во все стороны рыскал в поисках "языка". Потом же, к несчастью, поймал двоих, один из которых, пытки не выдержав, все ему по порядку выложил, о чем написали мудрые наши писари. И тогда, как говорят, сначала в страшный ужас пришел и в недоумении был со всеми своими приближенными, а затем тотчас двинулся по дороге своей назад в Орду. И дня через два встретился с войском нашим, и то не со всем, поскольку еще не вернулась та прежденазванная часть войска, что на стан его послана была. И сошлись оба войска в среду около полудня, и продолжалась битва до самой ночи. В первый день даровал Бог удачу в битве с басурманами, так что множество их побито было, в христианском же войске большого урона не было. Лишь некоторые из наших из-за излишнего удальства врубились далеко в полки басурманские, так что один, знатного отца сын, был убит, а двое дворян живыми пойманы. И привели их татары к царю, царь же начал с пристрастием и пытками допрашивать их. Один из них отвечал, как и следовало храброму воину и благородному, а другой, безумный, устрашился мук и выложил ему все по порядку: "Перед тобой, сказал он, войско малочисленное, к тому же четвертая часть его на стан твой послана".

Царь татарский в ту же ночь думал отойти и бежать в Орду, поскольку очень боялся, что ударит на него сзади сам князь великий с войском христианским. Однако он, прежденазванный безумец, его во всем успокоил, и потому он задержался. Наутро, в четверг, едва день стал разгораться, снова битва началась и продолжалась до полудня - так крепко и мужественно билось то войско малочисленное, что уже разогнали было все полки татарские. Царь один остался среди янычар, а было их с ним около тысячи, вооруженных ручницами и многими пушками. В это время, за грехи наши, сам гетман воинства христианского сильно ранен был, к тому же и коня под ним застрелили, и тот сбросил его с себя, как это обычно делают раненые кони, и полумертвого его отбили несколько храбрых воинов и вынесли из боя едва живым. Татары же, увидев царя своего среди янычар при пушках, стали возвращаться, наши же, оказавшись без гетмана, дрогнули - хоть и были с ними другие воеводы, но не были они столь же храбры и искусны. Потом еще продолжалась битва чуть ли не два часа, но, как говорится в пословице: "Хоть бы и львов стадо было, но без доброго пастыря пропадет". Разогнали татары большую половину войска христианского - одних побили, а немалое число храбрых мужей и живыми пойманы были; другая же часть, тысячи в две и даже больше, сумела отбиться в одном овраге. Царь со всем войском своим три раза в тот день наступал, чтобы покончить с ними, но отбились они от него, и перед заходом солнца отошел он от них с большими потерями. Быстро двинулся царь к Орде своей, поскольку боялся войска нашего, идущего за ним сзади. И приехали все те стратилаты с воинами невредимы к царю нашему.

Царь же наш тогда еще не ведал о поражении своего войска и с великим рвением быстро шел против царя перекопского. А когда пришел из Москвы к реке Оке, то не стал там, как это издавна в обычае, преграждать войском христианским путь царю татарскому, но переправился через широкую Оку-реку и пошел оттуда к городу Туле, желая сойтись с ним в великой битве. Но на середине дороги от Оки к Туле дошла до него весть, что разбито войско христианское царем перекопским, а потом, через час, некоторые раненые наши воины повстречались. Тогда у царя нашего и у многих советников его намерения переменились, и начали они по-другому советовать ему, а именно, чтобы шел он снова за Оку, а оттуда - к Москве. Некоторые же мужественнейшие укрепляли дух его и убеждали - да не покажет спины врагу своему, да не посрамит прежней славы своей доброй и чести всех храбрых воинов своих, да выступит мужественно против врага креста Христова. И еще говорили они: "Хоть он и выиграл, за грехи христианские, битву, но, однако, уже войско его утомлено, к тому же много раненых и убитых в нем, ведь жестокое сражение с нашими продолжалось два дня". Вот какой добрый и полезный совет ему дали, поскольку еще того не знали, что царь ушел уже в Орду, и ожидали скорого его прихода. Царь же наш тогда совет храбрых принял, а совет трусливых отверг - пошел к городу Туле, желая сразиться с басурманами за православное христианство. Вот каков царь наш был, пока приближал к себе добрых и правду советующих, а не презлых ласкателей, хуже и губительнее которых в царстве ничего не может быть. Когда же приехал он к Туле, тогда съехалось к нему немало людей из разбитого войска, и те прежденазванные, что от царя отбились - а было их около двух тысяч приехали со своими стратилатами и поведали: "Уже дня три, как царь ушел в Орду".

Потом он как бы в покаянии пребывал и немало лет царствовал хорошо испугался, наверное, тех наказаний, посланных от Бога: и нашествия перекопского царя, и Казанского восстания. А от сражений с теми казанцами (о них я чуть раньше уже рассказывал) изнемогло воинство христианское и до нищеты дошло, так что очень многие из нас и остатков имущества лишились. К тому же болезни различные и моровые поветрия частые случались там, и многие уже принялись советовать с воплями - да покинет царь город и крепость казанскую и воинство христианское уведет оттуда. А советовали это богатые и ленивые монахи и мирские, но, как говорится в пословице: кто родит младенца, тому и кормить его или заботиться о нем следует, другими словами - кто трудился ради этого и лишения терпел, тот достоин и советовать об этом.

В те годы кончился срок перемирия с Лифляндской землей, и приехали оттуда послы с просьбой о мире. Царь же наш начал требовать дань, которую еще дед его по договорной грамоте установил, но с того времени, лет пятьдесят, не платили они ничего. А немцы не захотели ему дань ту выплатить, и из-за этого война началась. Послал тогда царь нас, трех великих воевод, а с нами других стратилатов и войска более сорока тысяч не города и крепости занимать, но землю их разорить. И разоряли ее месяц целый, и никто не вышел на битву с нами, только из одной крепости осмелились выйти против отрядов наших и потерпели поражение. А прошли мы войною по земле их более сорока миль - выступили в поход на землю Лифляндскую из большого города Пскова и, пройдя по земле их, вышли благополучно аж на Ивангород. И вынесли с собой множество различной добычи, поскольку земля там очень богатая, а жители в ней настолько горды, что и от веры христианской отступили, и от обычаев и дел добрых праотцов своих отошли, и ринулись все по широкому и пространному пути, другими словами, к пьянству многому и невоздержанию, к сну долгому и лени, к неправдам и кровопролитию междоусобному, как это обычно и случается: у тех, кто в догматы презрелые верует и дела бывают нехороши. И оттого, думаю, и не дал им Бог пребывать в покое и долгое время отчинами своими владеть.

А потом выпросили они перемирия на полгода, обещая подумать, как собрать ту прежденазванную дань, а выпросив, и двух месяцев его не соблюдали. Вот как нарушили они то перемирие. Все знают, что немецкий город, называемый Нарва, и русский Ивангород рядом на берегах одной реки стоят. Оба города и крепости в них большие, особенно же русский город многолюден. И вот в тот самый день, когда Господь наш Иисус Христос за человеческий род плотью пострадал (в этот день каждый христианин по силам своим старается ему уподобиться, как и он, муки претерпеть, в посте и воздержании пребывая), их милость немцы, вельможные и гордые, сами себе новое имя выдумавшие, назвавшись "евангеликами", в начале еще того дня, ужравшись и упившись, неожиданно для всех принялись палить из больших пушек по городу русскому и побили немало люда христианского с женами и детками, и пролили кровь христианскую в столь великие и святые дни, поскольку беспрестанно стреляли три дня и даже в самый день Христова воскресенья не унялись, хоть и было в то время перемирие, присягами утвержденное. А воевода Ивангорода, не смея без царского приказа перемирие нарушить, срочно послал весть в Москву. Созвал царь совет и после совета так порешил - поскольку сами они начали и нас к тому вынуждают, то повелел он защищаться и стрелять по их городу и крепости из пушек. А еще раньше из Москвы было туда больших пушек доставлено немало, к тому же послал он туда стратилатов и повелел собираться к ним дворянам двух пятин новгородских. Наши же, когда навели пушки большие на город их, то начали бить по крепости и по палатам, также и из верхних пушек стали стрелять ядрами каменными большими. Тогда они, совсем к этому не привыкшие, жившие множество лет в покое, гордость свою отложили и тотчас стали просить перемирия на четыре недели, обещая подумать об условиях сдачи города и крепости. И отправили в Москву к царю нашему двух бургомистров своих и с ними еще трех мужей богатых, обещая за четыре недели город и крепость сдать. К магистру же лифляндскому и к другим властителям немецким послали гонцов, прося о помощи: "Если, говорили они, не окажете помощи, то мы такой сильной стрельбы не стерпим, сдадим крепость и город". Магистр же тотчас послал им в помощь военачальника феллинского и другого - из Ревеля, а с ними четыре тысячи людей немецких, конных и пеших.

Когда, недели две спустя, прибыло войско немецкое в крепость, то наши не стали начинать боя, ожидая, пока закончится месяц перемирия. Они же не прекращали привычного для них пьянства многого и хуления над догматами христианскими. Нашли они в комнатах, где прежде русские купцы жили, икону Пресвятой Богородицы, у которой на руках предвечный младенец во плоти, Господь наш Иисус Христос, писан, и, глядя на нее, хозяин дома с некоторыми из недавно пришедших в город немцев начали ругаться, говоря: "Сей болван поставлен был здесь для купцов русских, нам же он не надобен: придем и уничтожим его". Как пророк некогда сказал о таких безумцах: "Топором и теслом разрушают и огнем сжигают светило Божие". Также и те глупые мужланы сотворили: взяли образ со стены и, придя к большому костру, на котором в котле для потребностей своих похлебку варили, бросили его в огонь. О Христос! Невыразима сила чудес твоих, которыми обличаешь беззакония и наказываешь дерзнувших на имя твое! Тотчас, быстрее камня, из пращи пущенного, или как из большой пушки, весь огонь из-под котла ударил вверх (воистину, как из печи халдейской), а там, куда образ брошен был, совсем огня не стало, но тотчас крыша палаты загорелась. Все это случилось в четвертом часу в день воскресный. Воздух чист был и тих, но внезапно налетела буря страшная, и загорелся город так быстро, что за какой-то час весь был пламенем объят.

Люди немецкие, спасаясь от сильного пламени, все побежали из города в крепость и ничем не могли помочь себе. Русские же, увидев, что стены городские пусты, тотчас устремились через реку: кто на лодках различных, кто на досках, некоторые же поснимали ворота с домов своих и плыли. Следом и воинство бросилось, хотя и настрого запрещали им это воеводы из-за перемирия, но они не послушались, явственно видя волю Бога, врагов наказывающего, а нашим помогающего. И тогда, разбив ворота железные и разломав стену, вошли они в город. А буря та сильная уже из города на крепость огонь перебросила. Когда же из города к крепости подошло войско наше, тогда начали немцы сопротивляться ему, выходя из ворот вышегородских, и бились они с нами около двух часов. Тогда взяли наши пушки, что в воротах города немецкого и на стенах стояли, и начали по ним стрелять из тех пушек. Затем подоспели стрельцы русские со стратилатами своими и множеством стрел, и ручничною стрельбой ударили по ним. И так загнали их обратно в вышгород. И то ли из-за сильного жара от огня, то ли из-за стрельбы, что из их пушек по воротам вышегородским велась, то ли из-за великого множества народа, поскольку вышгород был тесен, но начали они тотчас просить, да позволено им будет выйти для переговоров. И когда утихли с обеих сторон войска, то вышли они из крепости и стали договариваться с нашими, чтобы дали они им свободно выйти и отпустили невредимыми. На том и порешили: отпустили недавно прибывших в крепость воинов с одним личным оружием, а местных жителей - только с женами и детьми, а богатство и имущество их в крепости удержали, а кто изъявлял желание тут в домах остаться, то это оставляли на их усмотрение.

Вот какова плата хулителям, которые уподобляют икону Христа во плоти и родившей его болванам поганских богов! Таково иконоборцам воздаяние! Всего за четыре часа или за пять все отцами собранное, и все палаты превысокие, и дома златописаные утратили, и, премногих богатств и имущества лишенные, со стыдом и унижением, и с многим срамом ушли, как нагие, - воистину, знамение страшного суда прежде самого суда им было явлено, чтобы другие поучились и устрашились хулить святыни. Так первый город немецкий вместе с крепостью был взят. О случае же с той иконой в тот же день узнали стратилаты наши. И когда за ночь окончательно погашен был огонь, то наутро найден был образ Пречистой Богоматери там же, где брошен был, в пепле, ничуть не поврежденный, ради Божьей благодати. А потом в новопостроенной большой церкви был он поставлен, где и сегодня каждый может его увидеть.

Потом, через одну неделю, взят был другой город немецкий, называемый Сыренеск, что оттуда в шести милях стоит на реке Нарве, там, где она вытекает из большого озера Чудского (а река та большая и от города Пскова аж до мест тех прежденазванных судоходна). Били из пушек по нему только три дня, и сдали его немцы нашим. А мы пошли из Пскова под немецкий город, называемый Новый, что лежит от границы псковской в полуторах милях, и поставив пушки большие, стояли мы под ним более месяца и едва смогли взять, поскольку был он очень сильно укреплен. Магистр же лифляндский со всеми епископами и властителями земли той пошел к тому городу на помощь против нас, имея войска немецкого с собой более восьми тысяч. И встал лагерем, не доходя до нас пяти миль, за непроходимыми болотами и за рекой одной, на нас же, испугавшись, далее не пошел, а окопался и простоял обозом на одном месте четыре недели. А когда узнал, что стены разбиты и город взят, то пошел назад к резиденции своей - Кеси, а епископские войска - к городу Юрьеву. И не подпустили их наши к городу и разбили. За магистром же мы сами пошли, и отошел он от нас.

Возвратились мы оттуда и пошли к большому городу немецкому, называемому Дерпт, в котором сам епископ затворился с главными бургомистрами и с жителями, а с ними и около двух тысяч заморских немцев, что пришли к ним за деньги. И стояли мы под тем большим городом и крепостью две недели: устроили шанцы, и поставили пушки, и весь город окружили, так что невозможно было уже ни выходить, ни входить в него. А сопротивлялись они нам крепко, обороняя крепость и город, - и из пушек стреляли, и часто вылазки устраивали на войско наше, воистину, как и подобает рыцарским мужам. А когда мы уже стены городские из больших пушек разбили, также и из верхних пушек, как раскаленными ядрами, так и каменными стреляя, немалый урон в людях нанесли, тогда они начали переговоры с нами и выезжали к нам из города четыре раза в течение одного дня. Обо всем этом много можно было бы писать, но, коротко говоря, сдали они город и крепость. И оставлены все были в домах своих и со всем имуществом. Только епископ выехал в свой монастырь, что находится в большой миле от города Дерпта, и оставался он там до повеления царя нашего, а потом поехал в Москву, и там дан был ему в удел пожизненно и с большими правами один город.

А взяли мы в тот год городов немецких с крепостями числом около двадцати, и оставались в той земле аж до самого начала зимы, и возвратились к царю нашему с великой и светлой победой, поскольку даже если после взятия какого-либо города и выступало против нас немецкое войско, везде разбито бывало посланными для этого ротмистрами. А вскоре после ухода нашего, недели через две, собрал магистр войско и нанес немалый урон в псковских землях, а оттуда пошел к Дерпту. И, не доходя до этого большого города, осадил один городок - на иговском языке называют его Рындех, - что в четырех милях от города Дерпта. Стоял он, осадив его, три дня и, пробив стену, предпринял штурм и третьим приступом взял его. И того ротмистра, что в нем захватил, с тремястами воинами - почти всех их в презлых темницах голодом и холодом поморил. А помощи оказать тому городу мы не могли из-за очень далекого расстояния, ведь от Москвы до Дерпта миль сто восемьдесят будет и зимний путь еще не установился, да и войско было уже очень усталым. А к тому же в ту зиму выступил было царь перекопский со всей Ордой на князя великого, поскольку дана была из Москвы от татар весть, якобы князь великий со всеми силами своими на лифляндцев к городу Риге пошел. А когда дошел он до Украины и был в полутора днях пути, тогда захватил в степи на ловах рыбных и бобровых казаков наших и узнал, что князь великий в Москве, и войско из Лифляндской земли возвратилось невредимым, взяв немецкий большой город Дерпт и других двадцать городов. И он, так и не повоевав, возвратился оттуда в Орду со всеми силами своими, с большими потерями и позором. Ведь та зима была со снегом глубоким и очень морозна, и от того татары коней себе всех погубили, и множество их от стужи и самих перемерло. К тому же и наши гнались за ними аж до реки Донца, называемого Северским, и там, на зимовщинах их настигая, губили. В ту же зиму царь наш послал с войском больших гетманов своих: Ивана, князя Мстиславского, и Петра Шуйского из рода князей Суздальских - и взяли они, добравшись туда, один город, очень красивый - среди обширного озера на острове расположены большой посад и крепость; а называют его на иговском языке - Алвист, а по-немецки - Мариенбург.

В те годы, как я уже говорил, был царь наш в смирении и хорошо царствовал, и по пути Господня закона шествовал. Тогда, по словам пророка: "Без усилий Господь врагов его смирил", и на страны, посягнувшие на народ христианский, возлагал он руку свою. Ведь волю человеческую Господь прещедрый больше милостью направляет на добрые дела и укрепляет ее в этом, нежели наказанием, если же человек закоренелый в зле и непокорным окажется, тогда наказанием, с милосердием смешанным; ну а если он неисцелим, тогда казнит в назидание тем, кто пожелал бы жить не по закону. И добавил он ко всему еще один дар, как уже говорил, награждая и утешая в покаянии пребывающего царя христианского.

В те же годы, или немного раньше, даровал ему Бог к Казанскому еще и другое царство - Астраханское, а как - вкратце расскажу об этом. Послал он тридцать тысяч войска на галерах по реке Волге на царя астраханского, а над ними поставил стратига, Юрия именем, из рода князей Пронских (о нем прежде уже рассказывал, когда о взятии Казани писал), и к нему присоединил другого мужа - Игнатия, называемого Вешняковым, постельничего своего, мужа, воистину, храброго и достойного. Пошли они и покорили то царство, лежащее возле Каспийского моря; царь же бежал от них, а цариц его и детей захватили вместе со скарбом царским. И всех людей царства того его покорили, и возвратились со светлою победою со всем воинством невредимы.

Потом, в те же годы, мор пущен был от Бога на Ногайскую Орду, то есть на заволжских татар, и вот каким образом: наслал он на них зиму, настолько лютую и студеную, что все стада их перемерли, как кони, так и другой скот, а летом и сами они вымерли, ведь питаются они только молоком различных животных из стад своих, а что касается хлеба, то и слова такого у них нет. Как увидели оставшиеся в живых, что явственно на них гнев Божий пущен, то пошли к Перекопской Орде, чтобы найти себе там пропитание. Господь же и в пути поражал их - жаром солнечным землю иссушал и в безводную пустыню превратил; там, где прежде реки текли, вода совсем пропала, так что и на три сажени копая землю, лишь кое-где понемногу воды находили. И настолько того народа измаильтянского мало за Волгою осталось, что едва пять тысяч воинов могли выставить, а прежде многочисленны были подобно песку морскому. А из Крыма тех ногайских татар также выгнали, поскольку и там голод и мор великий были, так что совсем мало их осталось. Некоторые очевидцы, мужи наши там в то время бывшие, свидетельствуют, что и той Орде Перекопской из-за бедствий и десяти тысяч коней не осталось. Тогда самое время было христианским царям отомстить басурманам за многолетнее и беспрестанное пролитие крови христианской и обезопасить себя и отечество свое навеки, ибо ни для чего другого, но только для того и бывают помазаны на царство, чтобы праведно судить и царства, врученные им Богом, оборонять от нашествий варваров. Потому тогда и нашему царю некоторые советники, мужи храбрые и мужественные, настойчиво советовали, чтобы двинулся сам, с собой во главе, с большим войском на перекопского царя, поскольку время для этого благоприятно, и Бог на это призывает и помощь для этого дела праведного подает, как бы перстом указывая, повелевает погубить врагов своих извечных, кровопийц христианских, и освободить множество пленных от многолетнего рабства, как от самих адских пропастей. Если бы про обязанности сана своего царского помнил и послушался бы совета добрых и мужественных стратигов, то премногую благодарность и на этом бы свете заслужил, но неизмеримо большую на небесах от самого Создателя, Христа Бога, который наидражайшую кровь свою не пожалел за погибающий род человеческий пролить! Если бы и души наши положить пришлось бы за порабощенных многие годы бедных христиан, то, воистину, эта добродетель любви выше всех добродетелей Богом оценена была бы, ведь и сам он говорил, что нет выше добродетели, чем душу свою положить за друзей своих.

Хорошо бы, и больше скажу, очень хорошо было бы избавить в Орде плененных от многолетнего рабства и освободить закованных от тяжелейшей неволи, но наш царь тогда уже мало об этом думал. Послал всего пять тысяч войска с Вишневецким Дмитрием Днепром-рекою на Перекопскую Орду, а на следующее лето с Даниилом Адашевым и с другими стратилатами около восьми тысяч также водою послал. И они неожиданно для татар выплыли по Днепру в море и немало урона нанесли Орде: как самих их побили, так и многих жен и детей их полонили, и христианских людей от рабства освободили немало, и невредимы восвояси возвратились. Мы же снова и снова настойчиво к царю обращались и советовали: или сам бы пошел, или войско большое послал бы в то время на Орду. Но он не послушался - поддержали его и помешали нам ласкатели, добрые и верные товарищи в трапезах и за кубками, и в различных наслаждениях друзья. Видно, уже на своих родственников и единомышленников остроту оружия более, чем на поганых, готовил, скрывая в себе то семя, что всеял в него прежденазванный епископ, по прозванию Топорков.

А здешнему королю и того ближе было, но его королевская высота и величество не к тому склонялся умом, а больше к различным пляскам многим и к разукрашенным маскам. Также и вельможи в земле той за большие деньги драгоценными калачами и марципанами гортань и чрево себе набьют, и, как в бездонные бочки, тончайшие различные вина льют без меры, и в пляске, с прихлебателями своими вместе, высоко скачут и воздух ногами бьют, а напившись, так заносчиво и прегордо друг друга восхваляют, что не только Москву или Константинополь захватить, но если бы и на небе были турки, сбросить их оттуда вместе с другими неприятелями своими клянутся. А потом возлягут на постели свои между толстыми перинами и, едва к полудню проспавшись, очухаются и с тяжелыми от похмелья головами, чуть живые, встанут; а в прочие дни по многолетней привычке бывают гнусны и ленивы. Оттого и упустили такое благоприятное для похода на басурман время, не заботясь, хуже тех, прежденазванных, о своем отечестве: не только о тех плененных, что в многолетнем рабстве находятся (о них я говорил немного выше), не пекутся, но каждый год на глазах их множество жен и деток, а также и слуг их в полон гонят, но ни они, ни тем более прежденазванные прихлебатели не защищают их. Если же, опасаясь срама великого и из-за упреков многослезных народа, соберутся и выедут, то тянутся вдалеке по следам полков басурманских, страшась настичь и ударить по врагам креста Христова. Проедутся так за ними дня два или три и возвратятся восвояси, а что уцелело от татар или какое имущество и скот убогими христианами в лесах были спрятаны, то все поедят и последнее разграбят, ничего бедным, окаянные, не оставят из слезных тех остатков.

А издавна ли те народы и те люди столь равнодушны и немилосердны к соплеменникам своим и родственникам? Воистину, не издавна, а недавно. Раньше были среди них мужи храбрые и заботливые о своем отечестве. Но отчего же ныне так стало, и отчего с ними такое случилось? Воистину, вот отчего: когда следовали вере христианской и в церковных догматах были тверды, и в делах житейских умеренность и воздержание сохраняли, тогда все, как один человек, наилучшими во всем были, и себя, и отечество свое обороняли. Когда же путь Господень оставили и веру церковную отринули, поскольку преизлишний покой возлюбили и ринулись по проторенному и широкому пути, то есть в пропасть ереси лютеранской и других различных сект (первыми пребогатейшие их вельможи на такое святотатство решились), вот тогда от этого с ними это и случилось. Сначала только некоторые вельможи их богатые, великой властью у них наделенные, к такому самовольству умом обратились, а глядя на них, не только слуги их, но и братия их меньшая свободную от природы волю свою самочинно, святотатственно и безрассудно к таковым слабостям направили. Ведь, как говорят мудрые: куда начальники волю свою направляют, туда и простонародья воля несется или устремляется.

И еще более горькое видел я, что от этих сладострастий случилось с ними, - многие из них, даже некоторые знатные мужи и князья, настолько боязливы и изнежены женами своими, что как узнают про варварское нашествие, так забьются в неприступные крепости, и, воистину, смеха достойно: облачившись в доспехи, сядут с кубками за стол и рассказывают побасенки пьяным бабам своим, а о том, чтобы из ворот крепостных выйти, и не думают, хотя бы возле самого города или у крепости битва басурман с христианами была. Все это, воистину, удивительное сам глазами своими видел, и не только в одном городе, но и в других некоторых.

В одном же городе привелось мне увидеть такое: сидели в нем пятеро знатных мужей с придворными своими, к тому же и два ротмистра с полками, и тут же под самыми стенами города горстка воинов вместе с простыми людьми бились упорно с проходящим мимо полком татарским, который уже с полоном из земли той возвращался. И наносили поражение неоднократно и в бегство обращали басурманы христиан, а из тех прежденазванных вельмож ни один из города не вышел на помощь им, но, говорят, сидели они и осушали большие полные сосуды. О пиршество постыдное! О сосуд, не вином, не медом сладким, но самой кровью христианской наполненный! И если бы волынский полк, стремительно гнавшийся за теми погаными, в конце битвы той не подоспел, то всех бы их до единого перебили. А когда увидели басурманы, что за ними гонится полк христианский, то посекли большую часть полона, а оставшихся в живых побросали и, все оставив, в бегство обратились. Также и в других городах, как немного выше говорил, глазами своими видел богатых и благородных облаченных в доспехи мужей, которые не только не отваживаются против врагов выйти или в погоню за ними пуститься, но, видно, и самого следа их боятся, ведь вельможи эти вооруженные не осмеливаются и шага ступить из крепости.

Вот такие ужасающие, когда слышишь об этом, а более того - смеха достойные перемены случаются с христианскими представителями от роскоши и от презлых различных ересей, так что прежде бывшие храбрыми и мужественными славными воинами стали они женоподобными и от страха трепещущими. А что касается тех волынцев, то не только в хрониках мужество их описано, но и новыми повестями засвидетельствовано, однако, как несколько выше и о других сказал: все это было, пока держались они веры православной и сохраняли умеренные нравы, к тому же имели над собой гетмана храброго и славного Константина, правоверными догматами просветленного и всяческим благочестием сияющего, тогда славными в делах ратных проявляли себя, отечество свое обороняя, и не единожды, не дважды, но многажды показали себя достойными похвалы. Но повесть эта, думается мне, затянулась, а потому оставим об этом и к прежней теме возвратимся.

Многое рассказал я уже о лифляндской войне и еще кое-что о битвах некоторых и о взятии городов вспомню вкратце, чтобы не затягивать историю и к концу ее приблизиться. И прежде всего вспомню про тех двух добрых мужей, исповедника царского и другого - постельничего, которые достойны называться друзьями его и советниками духовными, как сам Господь говорил: где двое или трое соберутся во имя мое, там и я буду среди них. И воистину, был Господь посреди них, то есть многая помощь Божия, пока были сердца их и души едины, и советники те мудрые и мужественные с искусными и мужественными стратилатами царя окружали, и храброе войско цело и весело было. Тогда, говорю, царь всюду прославляем был, и земля Русская доброю славою цвела, и города претвердые германские сокрушались, и пределы христианские расширялись, и на диком поле некогда Батыем безбожным разоренные города снова возрождались, и противники царя и враги креста Христова погибали, а другие - покорялись, некоторые же из них и к благочестию обращались, научившись от клириков и просветившись верою, за Христом последовали, и из лютых варваров, из кровоядных зверей в кротких овец превратились и к Христову стаду присоединились.

Потом же, года через четыре после взятия Дерпта, государство Лифляндское окончательно разрушилось, большая часть его королю польскому отдалась, в великое княжество Литовское влилась - новоизбранный магистр Кесь стольный город свой отдал и убежал, как от страха, за Двину-реку, выпросив себе у короля Курляндскую землю, а прочие города, как уже сказал, вместе с Кесью, все, что по эту сторону большой Двины-реки, оставил. А другие города, в том числе большой город Ревель, шведскому королю отдались, а некоторые - датскому. А в городе, называемом Вильян, а по-немецки - Феллин, старый магистр Фирстенберг остался и при нем пушки большие, те, что за дорогую цену из-за моря из Любека, большого города, от германцев своих достали они, а также и множество других пушек.

И на этот Феллин князь великий войско большое с нами послал. А я еще раньше, весной, месяца за два до этого пришел, посланный царем в Дерпт из-за того, что воинство его там упало духом, - ведь вынуждены были тогда, охраняя границы свои, двинуть искусных воевод и стратилатов против царя перекопского, а в лифляндские города вместо них пришлось посылать неискусных и непривычных к командованию полками, и оттого много раз терпели они поражения от немцев, не только от равных войск, но уже и малые силы большие в бегство обращали. Вот отчего привел меня царь в опочивальню свою и обратился ко мне со словами, милосердием наполненными и любовью, а к тому же и обещаниями многими: "Вынужден я, сказал он, из-за тех неудачливых воевод моих или сам идти против лифляндцев, или тебя, любимого моего, послать, чтобы воспрянуло духом воинство мое, помогай тебе Бог, а потому иди и послужи мне верно". Я же, не мешкая, выехал, поскольку послушен был, как верный слуга, повелению царя моего.

И тогда, за те два месяца, пока подошли другие стратиги, я ходил в поход два раза. В первый раз - под Белый Камень, что от Дерпта в восемнадцати милях, на очень богатые волости. И там нанес поражение полку немецкому, который под самым городом на страже стоял, и от пленных узнал, что магистр и другие ротмистры немецкие стояли с немалым войском милях в восьми оттуда за большими болотами. Тогда часть сил с полоном отправил я к Дерпту, а сам с отборным войском шел всю ночь и вышел к утру к тем большим болотам и целый день с легким войском переправлялся через них. И если бы они тогда ударили, то разбили бы нас, имей мы даже войско в три раза большее, а ведь со мной тогда войск немного было - тысяч пять. Но они из гордости стояли, ожидая нас для сражения, на широком поле, милях в двух от тех болот. И мы, как уже сказал, переправясь через те опасные места, дали часок отдохнуть коням и за час до захода солнца двинулись на них. Было уже около полуночи, когда подошли мы и вступили с ними в сражение (ночь была лунной, к тому же происходило все близ моря, а там ночи бывают светлее, чем где бы то ни было), и бились с нами на широком поле их передние полки. Продолжалась битва та около полутора часов, и не столько пользы было ночью от их огнестрельного оружия, сколько от нашей стрельбы из луков по вспышкам от их выстрелов. Когда же подошла помощь к нам от большого полка, тогда сразились с ними врукопашную и опрокинули их наши. А потом в бегство ударились германцы, и гнали их наши почти милю до одной реки, на которой был мост. А когда вбежали они на мост, то, ко всем несчастьям их, еще и мост под ними подломился, и так погибли они окончательно. Когда же возвращались мы из сечи, то уже солнце воссияло, и на том прежденазванном поле, где битва была, обнаружили пеших их кнехтов, в посевах и где придется спрятавшись лежавших, и тогда, не считая убитых, только живыми взяли мы семьдесят знатных воинов (ведь было их четыре полка конных и пять пеших). У нас же убито было из благородных мужей шестнадцать человек, не считая слуг.

А оттуда возвратились снова к Дерпту. И отдыхало войско около десяти дней, и там присоединилось к нам около двух тысяч войска, а то и больше, из тех, кто не по приказу, но по своей охоте пошел на войну. Тогда выступили мы к Феллину, где прежденазванный магистр находился. И, укрыв все войско, послали мы только один полк татарский, будто бы предместья поджечь. Магистр же, решив, что мало у нас людей, вышел на вылазку сам со всеми людьми, которые были в городе, и поразили мы его из засады так, что и сам он едва спасся. И воевали потом неделю целую и возвратились с большой добычей и богатствами. Короче говоря, было в то лето семь или восемь битв, больших и малых, и во всех, за Божьей помощью, победили. Но неприлично было бы мне самому все свои дела подробно описывать, потому о большей части умолчу, как и о татарских битвах, что в дни молодости моей были с казанцами и перекопцами, также и с другими народами, ибо убежден, что ни малейший из подвигов христианских воинов не будет забыт Богом, ведь не только подвиги за правоверие с похвальной ревностью для Бога совершаемые, и против чувственных врагов, и против мысленных, но и волосы на головах наших сочтены, как сам Господь сказал.

А когда пришли гетманы с другим большим войском к нам, к Дерпту (а с ними более тридцати тысяч войска конного и пеших - 10 000 стрельцов и казаков, и сорок пушек больших, а также и других пушек около пятидесяти, как тех, которыми пушечную стрельбу на стенах города подавляют, так и небольших - по полторы сажени в длину), то получили мы повеление от царя идти под Феллин. И мы, узнав, что магистр хочет переправить прежденазванные большие пушки и другие пушки и скарб свой в город Гапсаль, что на самом море стоит, тотчас послали 12 000 войска со стратилатами в обход Феллина, а сами с оставшимся войском пошли другим путем. А пушки все отправили Эмбахом-рекою вверх, а оттуда озером, и выгрузили их из галер на берег в двух милях от Феллина. А те стратилаты, что прежде были посланы нами к Феллину, проходили поблизости от города немецкого Эрмиса, приблизительно в миле. Филипп же, маршал ордена, муж храбрый и в военных делах искусный, располагая 500 человек рейтаров немецких, а также 500 или 400 человек пехоты, стремительно и дерзко двинулся на них, не зная, какое многочисленное войско идет, думая, что это лишь посланный мною отряд, ведь я не раз посылал отряды к тому городу и раньше, когда еще войско то большое с прежденазванными стратигами не пришло (а поверил он сведениям прибежавших под защиту городских стен и подробнее не разведал, что за войско двигается, поскольку немцы редко когда на дню трезвыми бывают). Наши же, хоть и знали о нем, но и подумать не могли, что он со столь малыми силами осмелится ударить на столь неравное своему войско. И вот около полудня, во время привала, ударили они на один из отрядов, смешались со стражею, а потом дошли и до коней наших, и таким образом битва завязалась. Другие же стратилаты, узнав об этом, с помощью хороших проводников, знакомых с этими местами, обошли их со своими полками наперерез через леса и ударили так, что едва несколько человек смогло убежать с поля битвы, а самого того храброго и славного в народе своем мужа, воистину, последнего защитника и надежду лифляндского народа Алексея Адашева слуга живым поймал, и с ним вместе были взяты живыми одиннадцать комтуров и сто двадцать шляхтичей немецких, не считая других. Мы же ничего об этом не знали, а когда пришли под город Феллин, то встретили там наших стратилатов не только невредимыми, но и пресветлую победу одержавших и славного начальника лифляндского, храброго мужа маршала Филиппа с одиннадцатью комтурами и с другими пленными, в руках имевших.

А когда повелели мы привести его и поставить перед собой и стали о некоторых вещах расспрашивать, как это обычно делается, тогда, с просветленным и радостным лицом (безо всякого страха, поскольку готов был пострадать за отечество) стал он дерзко отвечать нам. А был он муж, как мы убедились, лучше узнав его, не только мужественный и храбрый, но и оратор искусный и острым разумом и крепкой памятью обладавший. Многие ответы его нам память моя не сохранила, и потому умолчу о них, но один из них - плач его о Лифляндской земле, на память мне приходит, о нем и расскажу. Сидел он как-то с нами за обедом (хотя и оказался он в плену, однако мы с почестями его содержали, как и подобает светлого рода мужа), и среди прочих разговоров, как это обычно бывает в застолье, начал он нам вот что рассказывать:

"Сговорились все короли западные вместе с папой римским и с самим цесарем христианским и послали множество воинов крестоносных: одних опустошенным землям христианским помочь защититься от нашествия сарацинов, других же - в земли варваров для поселения и обучения их и насаждения там веры в Христа (как это и ныне делается королями испанским и португальским в Индии). Разделили тогда то прежденазванное войско между тремя гетманами, и пустилось одно из них по морю к полудню, а два - к полуночи. Те, что поплыли к полудню, достигли Родоса, опустошенного прежденазванными сарацинами из-за внутренних усобиц безумных греков, и, получив его совершенно разоренным, они его и прочие города и крепости отстроили и укрепили их на случай осады, и стали жить там и господствовать над остатками местных жителей. Из тех же, что к полуночи отправились, одни приплыли в землю пруссов и стали господствовать над живущими там, а другие - в эту землю. И застали они здесь народы жестоких и непокорных варваров, и заложили город с крепостью - Ригу, а потом - Ревель, и воевали много с живущими здесь прежденазванными варварами, и едва смогли их покорить, и немало лет принуждали их к принятию христианской веры.

Когда же сделали ту землю христианской, тогда посвятили себя служению Господу, на похвалу имени пречистому его Богоматери. И пока держались католической веры и жили умеренно и целеустремленно, тогда Господь наш помогал нам во всем и всегда защищал здесь живущих от врагов наших, как от русских князей, нападавших на землю эту, так и от литовских. О прочем умолчу, только об одном поведаю - очень жестокая битва была у нас с великим князем литовским Витовтом, так что за один день шесть магистров у нас сменилось и один за другим были они убиты. Настолько упорно тогда сражались, что только темная ночь развела ту битву. Также и в недавнем прошлом (думаю, что об этом вы и сами лучше знаете) князь великий Иоанн Московский, дед нынешнего, задумал эту землю покорить. И мы стойко оборонялись, с гетманом его Даниилом в нескольких битвах сошлись и в двух победили. Короче, тем или иным способом, но сумели поладить с теми прежденазванными могучими государями, поскольку Бог, как уже говорил, помогал праотцам нашим, и отчины свои тогда сохранили. Ныне же, когда отступили от веры церковной и возгордились, и отвергли законы и уставы святые, и приняли веру новоизобретенную, а вслед за этим к невоздержанности ринулись по широкому и пространному пути, вводящему в погибель, ныне явственно обличает Господь грехи наши и казнит нас за беззакония наши: предал нас в руки вам, врагам нашим. И то, что построили для нас прародители наши - крепости неприступные и города укрепленные, палаты и дворцы пресветлые, всем этим вы, не вложив труда и не понеся расходов многих, ныне владеете садами и виноградниками нашими, не посадив их, наслаждаетесь, а также и другими полезными в жизни богатствами домов наших.

Да что говорю о вас, думающих, что мечом себе все это добыли? Другие же и без меча наше богатство и имущество получили, просто так, ничего для этого не сделав, лишь обещая нам помощь и защиту. Хороша же их помощь, если стоим мы перед врагами связанными! О, о сколь печально мне и скорбно, когда вспоминаю, как на глазах наших все эти лютые хищники, за грехи наши, были допущены сюда и милое отечество разорили! А потому не думайте, что вы силою своей всего этого достигли - всем этим Бог нас наказывает, за преступления наши предал он нас в руки врагам нашим!"

Все это говорил он нам, обливаясь слезами, так что и у нас, глядя на него и слыша все это, слезы на глазах выступили. Потом же, утерев слезы, с радостным лицом возвестил он: "Но, однако, благодарю Бога и радуюсь, что связан ныне и муки принимаю за любимое отечество; если мне за него и умереть придется, воистину, дорога мне эта смерть будет и желанна!" И, сказав это, умолк. Мы же все дивились разуму этого мужа и красноречию и содержали его под стражей в почести. Потом послали его к царю нашему с прочими вельможами лифляндскими в Москву и в епистолии молили царя, да сохранит он ему жизнь. И если бы послушался он нас, мог бы всею землей Лифляндской с его помощью завладеть, поскольку почитали его все лифляндцы как отца. Но когда поставили его перед царем и начали расспрашивать сурово, то он ответил: "Неправдой, сказал он, и кровопийством отечество наше покоряешь, а не как следует царю христианскому". Он же, разгоревшись гневом, повелел тотчас казнить его, поскольку уже лютым и бесчеловечным становился.

А тогда под тем Феллином стояли, помнится, три недели, и даже больше, и, устроив шанцы, били по городу из пушек больших. А я в то время ходил на Кесь и дал три битвы, и в одной из них под городом Вольмаром нанес поражение новому маршалу ордена, на место прежнего избранному. А как были разбиты пришедшие под Кесь ротмистры, посланные на нас Иеронимом Ходкевичем, и как, стоя под Кесью, посылал я войска к Риге, и как Иероним, узнав о поражении своих, испугался и бежал от нас из земли Лифляндской аж за Двину-реку большую - обо всем этом умолчу и не стану по порядку описывать ради сокращения истории, но вернусь к рассказу о взятии Феллина. Уж разбили мы стены городские (но немцы все еще стойко сопротивлялись нам), и вот как-то ночью стреляли мы раскаленными ядрами, и одно ядро попало в самое яблоко церковное, которое венчало главную церковь их, а другие падали там и здесь, и тотчас загорелся город. Тогда осажденные и магистр стали просить о перемирии для переговоров, обещая город и крепость сдать, и потребовали свободного выхода, всем, кто находится в городе, со скарбом своим. Мы же на это не пошли и вот на чем сговорились: солдатам давали свободный выход и жителям городским, кто захочет, а его самого и скарб его не выпускали, обещая милость ему от царя. Так оно и вышло, дан ему был в пожизненное владение город в Московском государстве, и тот скарб, что был взят, возвратили ему потом. Так взяли мы город и крепость и огонь в городе погасили. И еще тогда взяли два или три города, в которых сидели наместники того магистра Фирстенберга. Когда же вошли в город и крепость Феллин, то увидели, что в нем еще три вышгорода стоят, из претвердых камней сооружены, и рвы у них глубокие - столь крепки, что и поверить трудно. Даже рвы те, очень глубокие, гладкими обтесанными камнями выложены. И захватили в нем восемнадцать больших пушек стенобитных, а кроме них, в городе и крепости больших и малых - двести пятьдесят, и запасов, и всякой добычи множество. А в самом верхнем вышгороде не только церкви, и палаты, и сама крепость, но и кухня, и конюшни толстыми оловянными пластинами были крыты. И всю ту кровлю тотчас князь повелел снять, и вместо нее кровлю из дерева сделать.

Что же после этого царь наш начинает? Когда уже с Божьей помощью оборонился благодаря храбрым своим воинам от окрестных врагов, тогда воздает им! Тогда платит презлым за предобрейшее, прелютым за превозлюбленнейшее, лукавством и коварством за простые и верные их службы. А как же он это начинает? Вот как: прежде всего отгоняет от себя тех двух прежденазванных мужей - Сильвестра, говорю, пресвитера, и уже упоминавшегося Алексея Адашева, безвинных, ни в чем перед ним не согрешивших, открыв оба уха свои презлым ласкателям (как уже неоднократно говорил, ни один прыщ смертный в царстве не может быть губительнее их), которые клеветали и за глаза наветы шептали ему в уши на тех святых, особенно же шурины его и другие вместе с ним нечестивые губители всего тамошнего царства. А для чего же они это делают? Воистину, вот для чего: чтобы не обличена была злость их и чтобы беспрепятственно им надо всеми нами властвовать, и судить неправедно, и взятки брать, и другие злости плодить скверные, богатства свои умножая. Что же они клевещут и о чем шепчут на ухо? Тогда у царя жена умерла, они же стали утверждать, что якобы чарами погубили ее те мужи (одним словом, в чем сами искусны и во что верят, в этом этих святых и добрых мужей обвинили). Царь же, придя в страшный гнев, тотчас им поверил. Услышав об этом, Сильвестр и Алексей начали просить, и епистолии посылая, и через митрополита русского, чтобы расспросили обо всем их самих. "Не отказываемся, - говорили они, - если будем признаны виновными, смерть принять, но пусть будет суд открытый перед тобою и перед всем сенатом твоим".

А злодеи эти что же еще замыслили? Епистолий к царю не допускают, епископу старому запрещают за них ходатайствовать и угрожают, а царю говорят: "Если, говорят, допустишь их пред свои очи, то околдуют тебя и детей твоих. К тому же любят их все твое воинство и народ больше, чем тебя самого, - побьют тебя и нас камнями. Если же этого не случится, то пленят тебя снова и покорят в неволю себе. Ведь эти худородные люди и никчемные колдуны тебя, государя, столь великого и славного, и мудрого боговенчанного царя держали прежде как в оковах, повелевая тебе в меру есть и пить, и с царицею жить, ни в чем не давая тебе своей воли, ни в малом, ни в большом - ни людей своих миловать, ни царством своим владеть. А если бы не они были возле тебя, государя столь мужественного, и храброго, и пресильного, и не держали бы они тебя как уздой, то уже чуть ли не всей вселенной обладал бы. А делали они все это своими чарами, как бы глаза тебе закрывая и не давая ни на что смотреть, поскольку хотели сами царствовать и над нами всеми властвовать. И если пред очи свои допустишь их, снова тебя околдуют и ослепят. Ныне же ты, после того как прогнал их, образумился, то есть стал своим умом жить и раскрыл себе глаза, уже свободно глядя на все свое царство как помазанник Божий, и никто другой, только ты сам управляешь им и владеешь".

И другими такими же многими и бесчисленными лживыми словами, следуя отцу своему дьяволу (а точнее, воистину, сам дьявол, чтобы погубить род христианский, языком их и устами говорил), подольщаются к нему ласкательными словами своими и так губят душу царя христианского, в добродетели живущего и в покаянии пребывающего, и так разрывают союз тот, Богом для любви духовной сплетенный (как и сам Господь говорил: где соберутся двое или трое во имя мое, тут я и посреди них), и от Бога отгоняют его они, проклятые, и больше скажу: теми лживыми словами губят царя христианского, в добре жившего много лет, покаянием украшенного и с Богом соединенного, в воздержании всяком и в чистоте пребывающего. О, злые и всякой презлости и лжи исполненные, своего отечества губители, точнее говоря, всего Святорусского царства! Какую же пользу принесет это вам? Скоро на деле испытаете это на себе и на детях своих и услышите от грядущих поколений вечное проклятие!

Царь же напился от окаянных со сладостной лестью смешанного, смертоносного яда и сам лукавством, а больше глупостью наполнился и принялся хвалить их совет - любовь и дружбу свою им дарит и клятвами их связывает, ополчаясь как на врагов своих на неповинных святых, а вместе с ними и на всех добрых, ему добра хотящих и душу за него полагающих. И учредил он и собрал уже вокруг себя пресильный и большой полк сатанинский*. С чего же он начинает и что перво-наперво делает? Собирает соборище, не только весь сенат свой мирской, но и духовных всех, то есть митрополита и епископов городов призывает, и к ним присоединяет прелукавых некоторых монахов: Мисаила, по прозванию Сукин, издавна известного по его злым делам, и Вассиана Бесного, справедливо так названного, в самом деле неистового, и других с ними им подобных, полных лицемерия и всякого бесстыдства дьявольского и дерзости. И сажает он их возле себя и с благодарностью слушает их, изрекающих ложь и клевещущих на тех святых, и обвиняющих праведных в беззаконии, с премногой гордыней и бранью. Что же на том соборище делают? Заочно написали и стали зачитывать обвинения на тех мужей, так что и митрополит тогда при всех сказал: "Следует, - сказал он, - привести их сюда и поставить перед нами, чтобы убедиться в справедливости обвинений на них, воистину, следует нам послушать, что они на все это ответят". И все добрые согласились с ним, то же самое стали говорить; губительнейшие же ласкатели вместе с царем возопили: "Нельзя, закричали они, - о епископ! Поскольку известные они злодеи и чародеи великие, околдуют царя и нас погубят, если придут". И так осудили их заочно. О смеха достойный, а точнее, беду принесший, приговор обманутого ласкателями царя!

_______________

* П о л к с а т а н и н с к и й - опричный корпус.

Заточен был по его повелению пресвитер Сильвестр, исповедник его, на острове в Студеном море в монастыре Соловецком, что лежит в земле Карельской, в краю диких лопарей. А Алексей без суда отогнан был от очей его в недавно взятый нами город Феллин, и там антипатом был он некоторое время. Когда же услышали презлые, что и там Бог помогает ему (поскольку немало городов лифляндских, еще не взятых, хотели сдаться ему, зная его доброту, - так что и в беде будучи, верно служил он своему царю), то стали они клевету за клеветою, шептание за шептанием, ложь за ложью говорить на того мужа, праведного и доброго.

И тогда повелел царь перевести его оттуда в Дерпт и держать под стражей. А два месяца спустя заболел он недугом огненным, исповедался и, приняв святые Христа, Бога нашего, тайны, к нему отошел. Клеветники же, когда о смерти, его услышали, возопили царю: "Это твой изменник сам принял яд смертоносный и умер".

А тот пресвитер Сильвестр еще до того, как изгнан был, видел, что уже не так, как Бог велит, начинает он всякие поступки совершать, и обличал его и наставлял много, чтобы в страхе Божьем пребывал и в воздержании жил, и иными многими божественными словами поучал и обличал его часто; он же совсем не внимал ему, а к ласкателям ум свой и уши приклонил. Поняв из всего этого, что царь уже отвратил от него лицо свое, пресвитер отошел было в монастырь, в ста милях от Москвы лежащий, и там в монашестве достойную и чистую жизнь вел. Клеветники же, узнав, что он там в чести у монахов, и оттого завистью распалившись (или завидуя славе мужа этого, или боясь, как бы не прослышал царь об этом и снова не возвратил его к себе, а тогда вскроются их неправды и несправедливость суда, и непомерные, издавна полюбившиеся им и привычные взятки, и вновь начатое пьянство и нечистоты будут пресечены тем святым), схватили его оттуда и, как уже сказал, заслали на Соловки, так, чтобы и слуха о нем не было, похваляясь при этом, что будто бы собор осудил его, мужа достойного и готового отвечать на клевету.

Где это слыхано под солнцем, чтобы суд был без очного разбирательства? Тот соборный суд царя нашего христианского таков! Таков приговор знаменитый, вынесенный вселукавым сонмищем ласкателей, на вечный срам и унижение русскому народу перед грядущими поколениями - поскольку в нашей земле уродились такие лукавые, презлые ехиднины отродья, что у матери своей чрево прогрызли - у земли Святорусской, которая породила их и воспитала, воистину, на свою беду и разорение!

Что же за плод от преславных ласкателей, а лучше сказать - от презлых губителей, произрастает, и как дела меняются, и что царь от них приобретает и получает? Перво-наперво совершают они с дьяволом первый шаг к злости - от узкого и воздержанного пути Христа царя отлучают, а по всем известному и широкому пути свободное хождение разрешают. А как же они это начинают и как разоряют прежнюю воздержанность царской жизни, про которую они говорили, что был он тогда в неволе? Часто пиры начинают устраивать со многим пьянством, а от этого всякие грехи случаются. И что еще к этому добавляют? Чаши огромные, воистину, дьяволу посвященные. А чаши те такие: наполняют их сильно хмельным питьем и предлагают первым царю выпить, а потом всем пирующим с ним, и если этими чашами в усмерть, или, лучше сказать, до неистовства не упьются, то они другие и третьи чаши добавляют, а не желающих их пить и такие беззакония творить заставляют с большой настойчивостью и царю доносят: "Вот, - говорят, - этот и этот, - и имя называют, - не хочет на твоем пиру весел быть, видно, тебя и нас осуждает, и насмехается над нами как над пьяницами, лицемерно праведность свою выставляя. И, значит, они - твои недоброхоты, раз тебе не следуют и тебя не слушают, видать, еще Сильвестров или Алексеев дух, то есть обычай, не вышел из них!" И иными, кроме этих, многими словами бесовскими множество мужей трезвых и воздержанных, добродетельных в жизни и нравах, поносят и срамят, выливая на них чаши те проклятые, которые не захотели они выпить, а часто и не могли, и к тому же смертью и различными муками им угрожают, а немного позже многих из-за этого и погубили. О, воистину, новое идолослужение - посвящение и жертвоприношение не болвану Аполлонову и прочим, но самому сатане и бесам его. А в жертву приносили не волов и козлов, насильно влекомых на заклание, но сами души свои и телеса по свободной воле своей, делали же они это из сребролюбия, ослепленные славой мира сего! Вот так, первым делом, достойную и воздержанную жизнь царя разоряют, презлые и окаянные!

Вот что, о царь, получил ты от шепчущих тебе в уши любимых твоих ласкателей: вместо святого поста твоего и воздержания прежнего пьянство губительное с посвященными дьяволу чашами, вместо целомудренной жизни твоей грехи, всякой скверны полные, вместо строгой справедливости суда твоего царского к лютости и бесчеловечию подтолкнули они тебя, вместо же молитв тихих и кротких, которыми с Богом своим беседовал, лености и долгому сну научили тебя, и зевоте после сна, и главоболию с похмелья, и другим злостям, непомерным и неисповедимым. А что восхваляют они тебя, и возносят, и называют тебя царем великим, непобедимым и храбрым - воистину, и был таким, когда в страхе Божьем жил. Теперь же, когда раздулся от лести их и обманут, что получил? Вместо мужества твоего и храбрости, царь великий христианский хоронякой стал и беглецом от врага, от басурманского волка, который прежде, убегая от нас, и в диком поле места себе не находил. А по советам любимых твоих ласкателей и по молитвам чудовского Левкия и прочих вселукавых монахов что доброго, и полезного, и похвального, и Богу угодного приобрел? Разве что разорение земли твоей, как от тебя самого с кромешниками твоими, так и от прежденазванного пса басурманского, и к тому же злую славу у ближайших соседей, и проклятие и упреки слезные от всего народа. И что еще самое горькое и постыдное, о чем и услышать-то было тяжко, - сама отчина твоя, величайший и густонаселенный город Москва, во всем мире прославленный, сожжен и уничтожен был внезапно с бесчисленным народом христианским. О, беда претягчайшая и известие прискорбное! Разве не время было образумиться и покаяться перед Богом, как Манассия, и в согласии с природой человека направить свободную волю свою к своему сотворителю, искупившему нас наидражайшей кровью своей, вместо того, чтобы это самовластие свое вопреки своей природе покорять супостату человеческому и внимать верным слугам его - презлым ласкателям?

Неужели не видишь, о царь, к чему привели тебя человекоугодники? И каким сделали тебя любимые твои маньяки? И как свергли вниз и поразили проказой прежде святую и вечную, покаянием украшенную совесть души твоей? А если нам не веришь, понапрасну называя нас лживыми изменниками, да прочтет величество твое в "Слове об Ироде", златовещательными устами изреченном. "Ирод, - говорил он, - мучитель граждан и воинов, разбойник, друзей своих губитель". Твое же величество от преизлишней злости не только друзей губителем стал, но и всей Святорусской земли с кромешниками твоими разорителем, домов грабителем и убийцей сыновей. От этого Боже сохрани тебя и не допусти этому случиться, Господи царь веков! Ведь уже и так все как на острие сабли висит, поскольку если и не сыновей, то уже соплеменников и близких родственников погубил, продолжая начатое кровопийцами, отцом и матерью твоей и дедом. Как отец твой и мать, всем известно скольких погубили, так же и дед твой с гречанкой, бабкой твоей, сына предоброго Иоанна от брака с тверской княжной святой Марией рожденного, наимужественного и преславного в богатырских делах, а также рожденного им внука своего, царя Димитрия, с матерью его святой Еленою, одного смертоносным ядом, а другого многолетним заключением в темнице, а потом удушением погубил, отрекшись и забыв о родственной любви. И не удовлетворился этим! Еще и брата своего единоутробного, Андрея Углицкого, мужа весьма разумного и мудрого, в тяжких веригах в темнице за малые дни уморил и двух сыновей его погубил, от груди материнской оторвав. О, как печально слышать и тяжко говорить об этом! О том, как человеческая злость в такую презлость произрастает, особенно когда это случается с христианскими властителями, - одним словом, уморил их он беспощадно многолетним заключением в темнице. Князю же Симеону, по прозванию Ряполовский, мужу весьма могущественному и разумному, происходящему из рода великого Владимира, голову отрубил. А других братьев своих, ближайших своих родственников, одних разогнал по чужим землям, как Михаила Верейского и Василия Ярославича, а других, еще отроков по годам, заключением в темнице уморил - о увы! и слышать тяжко об этой беде: по скверному и проклятому завещанию поручил он сыну своему Василию тех неповинных отроков погубить. То же сделали и со многими другими, но об этом слишком много можно было бы написать, а потому здесь умолчу.

О царь, прежде столь любимый нами! Не хотел я и о малой части презлости твоей рассказывать, но преодолен был и вынужден любовью к Христу моему, и долгом любви к братьям нашим - мученикам, тобою перебитым неповинно. От тебя самого не только слышал слова твои, но и видел, как на деле исполнялось, - вот что, как бы похваляясь, говорил ты: "Я, говорил, гробы убитых отцом и дедом моими покрываю драгоценными аксамитами и украшаю раки праведных, без вины погубленных". А тобою и по твоему повелению кромешниками твоими бесчисленных убитых мучеников кто будет гробы украшать и раки их позолотой покрывать? О воистину, смеха было бы достойно, с горьким плачем смешанного, и непотребно было бы, если бы сыновья твои стали это делать, пожелав, от чего Боже сохрани, по твоему пути следовать. Никто - ни Бог, ни те, кто были погублены человекоубийцами в древности, как при жизни не желали от тех, кто без вины их убивал, так и от сыновей их, если они по свободной воле своей следуют отцам по пути зла, не желают после смерти своей не только чтобы гробы и раки их украшались и позолотой покрывались, но и чтобы самих их хвалили и возвеличивали: но праведные от праведных, мученики от кротких и по закону Божьему живущих восхваляемы и почитаемы должны быть.

А на этом и конец положим, поскольку и это все вкратце для того решил написать, чтобы не было предано забвению, ведь для того славные и выдающиеся свершения великих мужей мудрыми людьми и описываются в историях, чтобы подражали им грядущие поколения. А презлых и лукавых пагубные и скверные дела для того описаны, чтобы оберегали и сохраняли себя от них люди как от смертоносных ядов или от морового поветрия, не только телесного, но и душевного. Для этого и мы вкратце описали кое-что, как и прежде не раз говорил, все прочее возлагаю на Божий суд нелицеприятный...

(Сочинения князя Курбского,

т. 1. - Русская историческая

библиотека, т. XXXI, Спб., 1914,

с. 161 - 276. Текст подготовил

С. А. Елисеев).