"Знак черепа" - читать интересную книгу автора (Данн Джон Аллан)

Глава третья. ЧЕЛОВЕК С ШИШКОЙ ЗА УХОМ

Был октябрь, деревья стояли в золоте и багрянце, поля опустели, и в воздухе уже чувствовался первый острый холодок, свидетельствовавший о том, что осень вскоре сдастся на милость победительницы-зимы. Когда мы выехали из леса Сен-Джон-Вуд, обе наши упряжные лошади потеряли по подкове, увязнув в раскисшей после недавних дождей дороге. Понадобилось целых два часа, чтобы отыскать кузнеца и заново подковать их. На всем протяжении от Холбурна до Вестбурна по широкому Эджуорскому тракту дорога была немногим лучше топкой трясины, так что хмурый полдень застал нас медленно и осторожно поднимающимися вверх по длинному склону Уилльсден-Лэйн по направлению к Кинсбери-Нисден, где мы должны были свернуть на боковую дорогу, идущую через вершину холма Доллис-Хилл и далее, по вересковой пустоши, до Хендона-у-Озера.

Я ехал верхом на хорошей лошади, принадлежащей сэру Ричарду, поскольку сам благородный джентльмен решил разделить тяготы путешествия с племянником и удобно устроился рядом с ним в карете. Энергичный и оживленный, он мог бы считаться мужчиной в полном соку, если бы не предпочитал мягкую постель и обильную еду ежедневным физическим упражнениям. Мышцы его настолько размякли и ослабели, что даже незначительная нагрузка вызывала в них активный протест.

Я же чувствовал себя в буквальном смысле слова узником, выпущенным из тюрьмы; резкий ветерок, первое время заставлявший мою лошадь капризничать и не повиноваться узде, похлопывание шпаги по бедру, звон гиней в кошельке — все это сливалось в волшебную мелодию, звучавшую в унисон с пылкой и горячей кровью, которая струилась в моих жилах.

Мне было двадцать семь лет, я все еще в каждом гусе видел лебедя, пока не наступала пора его общипывать, и эта поездка верхом прочно врезалась в мою память, как иногда запоминаются самые обычные факты и события, несмотря на всю их, казалось бы, заурядность; и кто мог знать, что конец путешествия окажется воистину непредсказуемым, что фортуна, сия капризная дама, круто повернет свое колесо и отправит нас на поиски опасных приключений.

Еще долго после того, как строптивая кобыла наконец успокоилась, сердце мое продолжало выделывать немыслимые курбеты, и я понял, что счастье познается только в сравнении двух противоположностей. Нет более удовлетворенного человека, чем тот, кто испытал, что такое комфорт, потерял его и обрел вновь, ибо он не только вернул утраченное, но познал нужду и страдания и теперь может по достоинству оценить приобретенное.

Философствуя таким образом, я ехал верхом впереди почтовой кареты, с трудом тащившейся по глубоким колеям размытой дороги, усаженной высокими вязами, которые венчали вершину холма Доллис-Хилл. Неожиданно со стороны кареты до меня донеслись призывы о помощи, и я галопом поскакал обратно. Оказалось, наша карета по ступицы колес завязла в грязи, слишком густой и глубокой, чтобы усталые лошади могли с ней справиться самостоятельно. Потребовалось более двух часов, прежде чем с помощью моей лошади нам удалось вытащить застрявшую колымагу. Мы все с головы до ног перемазались грязью, так как приходилось и толкать карету, и носить Щебенку, чтобы засыпать глубокие рытвины под колесами, и тянуть лошадей под уздцы, — но в результате наших усилий мы достигли наконец вершины холма, и карета покатилась вниз к вересковой пустоши.

Малиновый свет заката освещал плотные серо-свинцовые тучи, предвещавшие ночью очередной дождь, когда мы выбрались из предательской колеи. В наступивших сумерках дорога через вересковую пустошь была едва различима. Местность вокруг поросла вереском, ракитником и мелким еловым редколесьем с группами сосен на более возвышенных местах. Милях в четырех пурпурным багрянцем блестела поверхность озера, отражая краски заката, быстро меняя цвет на серо-стальной, словно с полированного рыцарского щита смывали покрывавшую его кровь. Небо на востоке представляло собой сплошную мрачную завесу быстро перемещающихся туч без единой звездочки на горизонте. Месяц тоже ожидался не скоро, так что мы приблизились к тому этапу нашего путешествия, когда неплохо было бы проверить пистолеты.

Хендонская и Хэмпстедская вересковые пустоши — практически части одной и той же пустынной равнины — были излюбленными охотничьими угодьями «рыбаков с большой дороги», к числу которых, как утверждали слухи, недавно добавились и люди Тауни. Моряки — неважные всадники и поэтому предпочитают нападать в пешем строю, что было нам весьма на руку, учитывая плачевное состояние наших измученных лошадей.

Юный Мадден весь пылал от возбуждения в предвкушении возможного нападения. Сэр Ричард, имевший при себе солидную сумму золотом для кое-каких платежей, которые предстояло сделать хозяйке Мадден-Холла, не был столь благодушно настроен. Я тоже, со своей стороны, не имел особого желания расстаться с так недавно приобретенными гинеями, сколь бы мало их ни было.

С наступлением полной темноты мы зажгли фонари. Рекомендацию путешествовать ночью без света можно было счесть излишней предосторожностью, ибо чавканье копыт и скрип колес достаточно громко оповещали всех о нашем продвижении. Грабежи на дорогах стали в то время весьма обычным явлением, особенно перед наступлением зимних холодов, и потому мы собрались на краткий военный совет. После него кучер вооружился короткоствольным мушкетоном, хотя, судя по его опасливому обращению с оружием, было довольно сомнительно, чтобы у него хватило смелости пустить его в ход. Форейтору же буквально под каждым кустом чудилась притаившаяся смерть.

Мне было поручено ехать впереди в качестве передового дозора, постоянно держа связь с каретой и зорко следя за всем подозрительным. Главное преимущество грабителя — неожиданность; ему вовсе ни к чему неоправданный риск, хотя у моряков, превратившихся в «рыбаков с большой дороги», отваги и смелости могло быть и больше, чем у остальных. Итак, мы продолжали двигаться дальше: я — верхом. Дон, в течение последних часов наслаждавшийся привилегированным местом на козлах рядом с кучером, мелкой рысцой трусил за нами по залитым водой колеям и лужам, а почтовая карета громыхала сзади.

Конечно, было довольно рискованно полагаться в столь важном деле на того, кто еще ни разу не обнажал шпагу в драке или не спускал курок в настоящем, серьезном деле. Я сам не был уверен в собственной доблести, хотя сознание ответственности за порученную задачу, конечно, преодолевало всякие сомнения на сей счет. Разумеется, я тоже ощущал нечто подобное душевным переживаниям форейтора — возможно, я этим от него заразился — и множество раз готов был поклясться, что вижу притаившуюся фигуру, которая впоследствии оказывалась безобиднейшим ракитовым кустом, а однажды чуть не выпалил по выскочившей на дорогу овце из пистолета, рукоятка которого уже успела нагреться в моей ладони.

Поднялся ветер и пошел свистеть и стонать по вересковой равнине; время от времени случайная звездочка мигала нам с черного неба и тут же исчезала. На полпути до Хендона находился постоялый двор, пользовавшийся не слишком хорошей репутацией то ли из-за завсегдатаев, то ли из-за владельцев; у меня немного от души отлегло, когда с верхней точки подъема я заметил огонек, светящийся в отдалении, словно кошачий глаз в темноте. Затем дорога пошла через густой ельник, и огонек исчез.

Неожиданно Дон заворчал и предостерегающе гавкнул. Я не мог его видеть в окружавшей меня угольной черноте, как не разглядел и сову, прямо перед моим носом перелетевшую, ухая, через дорогу, да так низко, что я ощутил даже движение воздуха от ее крыльев. Лошадь фыркнула и в испуге отпрянула назад. Если бы я не привык гоняться верхом за оленями и лисами по холмам, пустошам и оврагам задолго до того, как начал мечтать о том, чтобы отправиться в Лондон на поиски счастья, я бы кубарем перелетел через голову лошади.

Я изо всех сил пытался остановить испуганное животное, подобрав поводья и сжимая коленями бока строптивой кобылы, пустившейся в галоп, но было уже поздно: лошадь на всем скаку налетела на туго натянутую поперек дороги веревку и с размаху рухнула на колени.

К счастью, я успел выдернуть ноги из стремян и выскочить из седла, прежде чем кобыла упала, и даже ухитрился разрядить пистолет в кого-то, кто, с треском пробравшись сквозь кусты, спрыгнул с откоса слева от меня. Одновременно я отозвал Дона, чтобы тот не ввязался в драку, которая могла бы кончиться для него плачевно.

По-видимому, всем моим подвигам суждено было совершаться во мраке. Вспышка пистолетного выстрела, пронзив темноту, ослепила меня, и тьма, казалось, сгустилась еще сильнее. Человек, в которого я выстрелил, остановился, и затем я услышал, как он, ломая ветки, бросился наутек. Позади меня кобыла поднялась на ноги, фыркая и отряхиваясь, перескочила через веревку и помчалась галопом по дороге, унося с собой в седельной кобуре мой второй пистолет. Мужской голос прокричал с противоположного откоса:

— Он выбрался из ловушки! Ни к чему за ним гнаться, раз он так лихо улепетывает! Марш к карете, дурачье! Вон показались ее фонари!

С обеих сторон от меня слышался громкий треск ломаемых веток и кустов и топот ног, бегущих в сторону кареты, бледный свет фонарей которой показался, как только она въехала в заросшую елями узкую ложбину между двумя откосами.

Со шпагой в руке я помчался за нападавшими. Дон, повинуясь команде, бежал рядом, то и дело касаясь моей руки влажным носом.

Впереди вспыхнул огненный фейерверк: это кучер выпалил из мушкетона прямо в небо, спугнув с гнезд множество ворон. Я услыхал звон стали и смутно разглядел фигуру сэра Ричарда, выскочившего из кареты и вступившего в поединок с одним из грабителей. Лезвия шпаг тускло сверкали, отражая огни фонарей, тени сражающихся метались огромными черными призраками в их неярком свете.

Форейтор что-то выкрикивал в страхе, сидя в своем седле, когда я добежал до лошадей. Мужчина, державший их под уздцы, выстрелил в меня из пистолета прямо в упор. Зубы Дона впились в его лодыжку, когда он спустил курок, иначе тут бы и наступил конец всей истории. Пуля пролетела чуть выше, пробив тулью моей шляпы и словно бритвой срезав на ней перо. Я сделал выпад, и впервые в жизни моя шпага вонзилась в живую плоть, — в нечестивую плоть дорожного грабителя.

Я до сих пор помню, с каким сопротивлением острая сталь вошла в его тело — словно в подушку — и негодяй свалился прямо под копыта напуганных лошадей. Карета дернулась вперед, и я бросился на помощь сэру Ричарду, чья рапира едва ли могла противостоять рубящим ударам бандитского тесака. Прочное лезвие абордажной сабли взметнулось над головой почтенного джентльмена, и в следующую секунду череп сэра Ричарда был бы рассечен надвое, если бы я не ранил разбойника в предплечье. С воем он выпустил оружие и бежал, растворившись в ночи.

Кучер и форейтор едва удерживали взбесившихся лошадей, карета свалилась боком в придорожную канаву, и мы, бросившись к ним на помощь, услыхали грохот пистолетного выстрела и ощутили едкий запах порохового дыма. Вспышка выстрела осветила возбужденное лицо юного Маддена.

— Я попал в него! — в восторге кричал он. — Я подстрелил своего противника!

Похоже было, что он не ошибся. Атака закончилась. Фрэнк выстрелил в бандита, когда тот попытался открыть дверцу кареты, но не смог, поскольку ему помешала близость крутого откоса. Разбойник лежал в канаве; лицо его, на которое падала полоса света от каретного фонаря, заливала кровь.

Тот, кого я проткнул шпагой, лежал поперек дороги, весь покрытый грязью. Сомнительно, чтобы мой удар оказался смертельным, но голова его попала под копыта лошадей, а тяжелые колеса проехались по нему, так что он был уже мертв, когда мы нашли его.

— Черт с ним, пускай валяется, бандитское отродье, — проворчал сэр Ричард. — Придут из постоялого двора и заберут его. Меня не удивит, если хозяин окажется с ними в сговоре. По одежде это моряк. Один из людей Тауни. Кстати, вы спасли мне жизнь, Пенрит; моя рука за последнее время стала не такой крепкой, как прежде. Тот бандит, что сбежал, измотал ее силы в конец: до сих пор ноет!

Фрэнк что-то кричал из кареты. Оказалось, раненный им человек начал приходить в себя. Пуля только оцарапала его висок, а обильное кровотечение и пятна от сгоревшего пороха создали обманчивое впечатление, будто состояние раненого значительно серьезнее, чем в действительности. Он все еще пребывал в беспамятстве, хотя стонал вовсю. Фрэнк, усевшись на ступеньку кареты, поставил рядом с собой фонарь и внимательно разглядывал бандита.

— Это пират, — заявил он. — Видите татуировку на руке и запястьях? Готов побожиться, что на груди у него выколот корабль под всеми парусами. Он мой пленник, сэр Ричард. Я возьму его с собой и заставлю рассказывать всякие удивительные истории об испанском Мэйне, о Мадагаскаре…

— Вряд ли у него будет возможность рассказывать длинные истории, разве что священнику, прежде чем его вздернут на виселице за ночную работенку, — возразил сэр Ричард. — Многое я отдал бы, чтобы узнать, случайным ли было это нападение, или бандиты пронюхали, что я везу золото из Лондона. Вот какую историю он мне расскажет до того, как я передам его судебным властям!

— Нет, он мой пленник! — настаивал хромой мальчик, глядя на моряка так, словно видел перед собой некое странное морское чудо, выброшенное на берег приливом или демонстрирующееся на выставке в балаганчике на Флит-стрит. — Я заставлю его рассказать о всех своих приключениях. Мы возьмем его в карету и привезем домой.

— Может, так оно и лучше, — согласился дядюшка. — Я сильно подозреваю, что если мы оставим его на постоялом дворе, то завтра он исчезнет; а его следует допросить. Давно пора освободить проезжие дороги от бандитов и сделать их безопасными для добрых людей!

Мы поместили раненого в карету, что оказалось делом нелегким, так как он был весьма тяжелым. Я снял с его головы платок, чтобы использовать в качестве повязки, и обнаружил под ним наполовину лысый череп с протянувшимся поперек длинным шрамом, частично скрытым свалявшимися завитками грязновато-седых волос, которые прикрывали также большую, с перепелиное яйцо багровую шишку за правым ухом.

Одет он был в черную плисовую куртку прямого покроя, немного тесноватую для него в плечах — несомненно, снятую с какого-нибудь трусливого торгаша; кружевная отделка ее потускнела, широкие обшлага поистрепались. Плисовые бриджи его, неимоверно грязные, были заправлены в сапоги испанского фасона с широкими голенищами. Широкий пояс с большой серебряной застежкой поддерживал цветастую полосатую перевязь; на нем висел морской кортик в кожаных ножнах. Обветренное лицо бандита было рябым от оспы и отличалось множеством самых порочных и гнусных черт, какие мне когда-либо доводилось встречать, — хотя в скором времени мне предстояло повидать немало ему подобных.

Нападение бандитов оказалось довольно скоротечным; значительно больше времени понадобилось нам на то, чтобы поднять карету из канавы, поставить ее на колеса и привести в порядок спутанную упряжь перепуганных лошадей. Кобылы нигде не было видно, — мы обнаружили ее в последствии спокойно ожидающую у ворот нашей усадьбы, так что мне пришлось разделить с Доном место на козлах рядом с кучером.

Когда мы добрались до постоялого двора, сквозь плотно закрытые ставни его не пробивалось ни единой искорки света. Во всем Доме, казалось, не было ни одной живой души, и сколько сэр Ричард ни барабанил в дверь, и сколько ни кричали мы все вместе, ответа так и не добились.

— Честные люди уж как-нибудь откликнулись бы, — проворчал сэр Ричард, отдавая распоряжение двигаться дальше. — Будь я окружным судьей, я давно отобрал бы патент у этакого бездельника. Грубиян, угрюмый висельник, мошенник, и жена ему под стать! Ну, погоди: мы займемся тобой, когда придет время!

К усадьбе Мадден-Холл мы прибыли далеко за полночь.

Миссис Мадден — я представлял ее себе важной, чопорной дамой, а увидел перед собой кроткую застенчивую женщину, робеющую перед братом и без ума от сына, — радостно встретила нас, все еще не придя в себя от тревоги и беспокойства из-за нашего долгого отсутствия.

Пирата — юный Мадден настоял, чтобы именно так называли разбойника, — надежно заперли на ночь в каменном помещении с крепкой дверью, где обычно хранили запас сыра, после того, как тот пришел в себя и ему дали по приказанию Фрэнка холодного бекона и кружку эля на ужин.

Я опять заметил странную почтительность, с которой сэр Ричард относится к капризам своего подопечного, и был немало удивлен. Но все мы устали как собаки, и я очень обрадовался, когда меня проводили в отведенную мне комнату с большой широкой кроватью под балдахином, где я вскоре погрузился в блаженный сон, слишком глубокий, чтобы еще раз переживать все приключения сегодняшнего дня.