Дар Фредерик (Сан-Антонио)Елка в подарок

Сан-Антонио

Елка в подарок

Перевод А. Мусинова, Т. Березовской

Лотереи, конкурсы, розыгрыши! Сначала вас охватывает бешеный азарт. А потом - полное разочарование. Квартира (машина, пылесос, набор зубочисток нужное подчеркнуть) в большинстве случаев уплывает к неизвестному счастливчику. Впрочем, даже если вы выиграли, то радоваться еще рано...

Вот, например, коллега Сан-Антонио - Пинюш - выиграл в газетной лотерее домик с участком земли. Разумеется, что столь знаменательное событие в жизни Старой Развалины и его жены не могло обойтись без званого обеда. Все бы ничего, если бы Берюрье не решил одарить старинного друга красавицей-ёлкой. Причем, он настоятельно требовал, чтобы вечнозеленая громадина была посажена немедленно.

Но вечнобольному Пинюшу опять не повезло. Похоже, что вместо участка под шпинат и капусту он выиграл кладбище. Дважды Берю пытался выкопать яму для своего подарка. И оба раза его лопата натыкалась на труп двухгодичной давности. Можно ли спокойно обедать, не выяснив хотя бы имена усопших? А также имена тех, кто помог им перейти в столь плачевное состояние? Этим-то и занялся ваш друг Сан-А.

Вы все еще не оставили надежды выиграть приз и пытаетесь заполнить шесть клеток произвольными номерами от одного до шести? Однако выигрыша, а тем более его последствий, никто не гарантирует. Купите лучше книгу источник знаний. Здесь вас точно не надуют.

Эти нескончаемые или ничем

не заканчивающиеся приключения

посвящаются Жану Редону и Симоне.

Сан-А

Хочу предупредить всех, кто страдает печеночными коликами, несварением желудка, желчностью, изнуряющими комплексами и просто разжижением мозгов!

Знайте же: сюжет этой книги высосан из пальца, о персонажах и говорить не приходится - они выдуманы. Впрочем, нет сомнения, что некоторые читатели, страдающие тугодумием, обнаружат сходство с моими героями. Но тут, извините, я ни при чем!

Часть первая

Которая, надеюсь, сможет убедить вас в том, что не стоит запускать руки туда, куда не ступала нога человека

Глава первая

В которой я потихоньку начну вводить вас в курс дела

Я только-только врубился в сенсационную статью о сексуальной жизни Робинзона Крузо - утверждавшую, между прочим, что, несмотря на свою набожность, он перестал соблюдать посты с прибытием на остров Пятницы, как вдруг открывается дверь и в мой кабинет неслышной тенью просачивается тщедушная фигура старшего инспектора Пино.

Возникновение в кабинете Пино, ввиду заурядности данного события, нисколько не отвлекло меня от захватывающего чтива, и я со все возрастающим интересом углубляюсь в потрясающие подробности интимной жизни всеобщего любимца, как вдруг до моего слуха доносится звук, похожий на шипение испускающей дух шины.

- Не надо так сильно вздыхать, - советую я, не глядя на своего вечно страдающего от многочисленных недугов сотрудника, - а то бумаги разлетятся.

В ответ на подобные замечания Пинюш Развалина, дабы не уронить достоинства, обыкновенно пускается в нудные объяснения, провоцирующие, естественно, новые подковырки на его счет. Но на этот раз он остается безмолвным, как минута молчания во время конгресса глухонемых. Тогда я поднимаю на него глаза, вернее, в направлении, где, судя по вздоху, должен быть Пинюш, и с удивлением констатирую: в поле моего зрения нет абсолютно ничего, хотя бы отдаленно напоминающего человеческий силуэт. Мой старичок, хоть и полупрозрачен, подобно истонченному временем пергаменту, но все же, как ни крути, материален, а тут совсем исчез. Исчез напрочь. Испарился. Растворился без остатка!

Не веря своим глазам, я вскакиваю, огибаю стол и вижу Пино, растянувшегося на грязном полу. Его нос уткнулся в раскрытый номер "Средиземной утки" - газетенки, издающейся для тех французов, чей интеллектуальный уровень ниже... Впрочем, не будем об уровне, замнем для ясности. Старичок, не иначе, слетел с катушек. Уж не отдал ли богу душу? Что ж, с него станется, при его-то физическом состоянии.

В смятении бросаюсь к нему и переворачиваю на спину. Пино явно жив, ибо напряженно морщит лоб с налипшим окурком, открывает мутные глаза, а отвислые усы принимают форму буквы "О".

- Черт возьми, что с тобой, Пинюш? У тебя начался климакс? встревоженно спрашиваю я, отрывая беднягу от пола без малейшего, труда, что неудивительно, учитывая его вес. Есть же, в конце концов, музыканты, играющие на тубе или геликоне на ходу.

Я укладываю цыплячью тушку Пино на кресло - единственное украшение моего кабинета, - великолепное сиденье которого вращается на манер суперсовременного биде. На деревянном подлокотнике ушлая рука Берюрье в запальчивости нацарапала: "Смерть дуракам!" Попадись этот глубокомысленный афоризм на глаза начальству, и дальнейшая карьера моего помощника окажется под сомнением, поскольку нельзя ответить однозначно на вопрос, кого он имел в виду.

Его Старческое Величество медленно приходит в себя.

- Пить... - лепечет оно.

Я опрометью кидаюсь к шкафу Берюрье, обнаруживаю, к счастью, вино и протягиваю бутылку Пинюшу. Старик делает приличный глоток и скашивает глаза на валяющуюся на полу газету.

- Может, доктора позвать? - спрашиваю я участливо, глядя, как вино слегка окрашивает его дряблые щеки.

Пино грустно качает головой, как китайский болванчик в трауре.

- Нет... Невероятно!

- Что невероятно? Что ты потерял сознание? Может, это от давления? Или ты вчера перебрал? Так ничего удивительного!

- Газета! - бормочет он с жаром.

- Что газета?

- На первой странице, читай.

Я поднимаю с полу газету и разглядываю набранные жирным шрифтом заголовки статей, густо замешанные на лингвистических упражнениях торговцев Общего рынка.

- Внизу! - выдыхает Пинюш.

Внизу, полосы красуется фотография актрисы века Фригид Мордо, чей бюст даже в полуприкрытом виде способен произвести потрясения в рядах консерваторов Великобритании и свести скулы улыбающимся красавчикам на рекламных афишах зубной пасты. А ее ягодицы! Величие рельефа! Гимн выпуклостям! Достаточно тридцати секунд непрерывного показа этих ягодиц крупным планом, и любой стадион можно брать голыми руками! Собственно, контракт от актрисы большего и не требует. Бешеный успех гарантирован. С ее приходом на экран женщины освободились от предрассудков, перестали стесняться в рентгеновских кабинетах и на пляжах. Отныне стало модным и престижным быть в форме и поддерживать свою красоту, используя многочисленные шампуни, кремы, лосьоны и тому подобную дребедень. И чем они дороже, тем лучше! Торговцы мылом, ваш час настал! Всемирная история гигиены делится на два периода: до Фригид Мордо и после! Раньше было необязательно мыть ноги, чтобы сниматься в кино, теперь необязательно сниматься в кино, чтобы вымыть все, вплоть до собственного самолета!

- Ты видел? - кряхтит, сипя внутренностями, Пинюш.

- Да, ее формы действительно впечатляют. Понимаю, почему ты хлопнулся в обморок. В твоем возрасте это может быть очень опасно. Тебе бы лучше почитать что-нибудь религиозное.

- О чем ты говоришь? - плаксиво кривится он. - Читай третью страницу!

Читаю и чувствую, что волосы у меня на башке встают дыбом.

Лауреатом нашего конкурса стал инспектор полиции господин Пино! Ему присуждается наш, главный приз - "Дом твоей мечты!"

Я мгновенно столбенею, как жена Лота, оглянувшаяся назад.

- Вот это да... Так ты, значит, сорвал приличный куш?! И твою физиономию теперь будут знать все от мала до велика! Еще бы, счастливчик года! А ты уверен, что ты - этот самый Пино?

Поскольку в таких случаях полагается музыка, после произнесенной мной тирады вместо фанфар на столе начинает торжественно звонить телефон. На другом конце провода мадам Пино, в состоянии шока (или грогги, как говорят американские комментаторы боксерских матчей), требует своего законного супруга. Она не знает, что делать, - журналисты, и среди них, естественно, корреспонденты "Утки", заполонили их малогабаритную квартирку.

- Сейчас он подойдет! - уверенно обещаю я.

Прежде чем дать возможность старику слиться по телефону со своей законной половиной, я любопытствую:

- А что это за конкурс такой?

- Нужно было придумать текст.

- Текст?

- Для рекламы новой лапши!

- Ха! Это в самый раз для тебя... И что же ты придумал?

- Да не очень помню... В тот вечер, когда посылал предложение в газету, я прилично набрался. Наверное, там написано, посмотри!

Действительно, посредине текста жирными буквами напечатано мощное по глубине мысли, краткое и строгое, как все гениальное, двустишие:

Один лишь вид лапши "Петит"

Разбудит страшный аппетит.

- Умри, лучше не скажешь! Старик, можешь спокойно почить - ты оставил свое послание человечеству. Какой урок будущим поколениям! Ты родился лапшой, всю жизнь был лапшой и останешься лапшой во веки веков!

- Дом! - бормочет он как заведенный. - Дом мой!

Мы сгибаемся над газетным листом, как два горбатых колдуна над зельем. На маленькой фотографии в рамке изображен главный приз. Это кокетливый домик в нормандском стиле, находящийся в Маньи-ан-Вексен, недалеко от побережья Атлантики. Короткая приписка дает пояснение: одна гостиная, две спальни, кухня, гараж и сад площадью двадцать пять квадратных метров. Господин Пинюш на старости лет вновь обретает веру в Деда Мороза.

* * *

Дело тем не кончилось. Более того: небольшое событие, произошедшее как бы вне рамок нашей профессиональной деятельности, послужило началом этого удивительного приключения. Приключения совершенно необычного, я бы сказал даже экстраординарного (кто не знает значения этого слова, пусть поинтересуется у своего лечащего врача). Но о развитии событий вы узнаете из дальнейшего повествования, если у вас хватит сил и терпения дойти со мной до конца.

Еще раз прочувствуйте, насколько слеп Его Величество Случай. Старший инспектор Пино возвращается со службы домой, имея единственное намерение скоротать вечерок в компании литра бургундского крепкого. Когда его взор уже основательно замутнен, ему на глаза попадается объявление в газете. Сквозь винные пары до него доходит, что речь идет о конкурсе. И тут Пинюша посещает мысль, как потом оказывается, всей его жизни, и он решает поделиться ею с человечеством. Взамен наклеенной на конверт скромной марки в пятьдесят сантимов он получает загородный дом! Признайтесь, в следующий раз и вы клюнете на заметку, приглашающую задаром покататься на лыжах на заснеженном Таити или позагорать на солнечных пляжах Гренландии!

* * *

Ровно через неделю, вечером, если быть точным, мы с маман сидим перед телевизором и вкушаем передачу под несколько абстрактным названием "Изысканное чтение". Ведущий Пьер Болтуньон наводящими, как бы спонтанными вопросами предлагает будущему знаменитому писателю объяснить, почему режиссер, выплеснувший на экран его гениальное творение, показывает крупным планом ноги служанки в таком неожиданном, как ему кажется, ракурсе, а именно сверху. И будущая знаменитость, вместо того чтобы сказать, мол, его герой смотрит на ноги служанки сверху по той самой что ни на есть тривиальной причине, что девица лежит перед ним на постели, пускается в пространные объяснения. По его толкованию, режиссер поддался смелому импульсу души, крайняя эстетическая эгоцентричность которой обусловливает рваный ритм киноинтерпретации, а его условные рефлексы будто бы вытекают из бивалентной наследственности. И вовсе не кухаркины ноги сами по себе привлекают режиссера, а волосы на ее ногах, которые он обнаружил у актрисы во время съемок. Это, видите ли, всколыхнуло его память и, в частности, подняло на поверхность сознания неизгладимое впечатление об усах кормилицы, живущее в нем с грудного возраста.

Ведущий заявляет, что именно так он и понял художественный прием авторов экранизации, и просит писателя уточнить, какими были в воображении романиста волоски на ногах служанки, темными или светлыми? Гость студии поясняет, что он всегда их видел каштановыми. Это прямо-таки воодушевляет ведущего Болтуньона, и он тут же цитирует фразу с двадцать восьмой страницы романа: "Она всегда обожала печеные каштаны". Затем, не давая несчастному опомниться, прижимает его к стенке неожиданным вопросом, не было ли в подсознании автора некоего намека через каштаны на зрелость, он бы даже сказал спелость, молодой героини? И затравленный романист краснеет, сознавая, что полностью разоблачен вплоть до своих самых последних задних мыслей.

Короче говоря, мы с Фелицией мило проводим время, тупо глядя на экран, когда нашу идиллию нарушает телефонный звонок.

Мадам Пино, собственной персоной, приглашает нас в следующее воскресенье на новоселье в их новый, нежданно-негаданно свалившийся на голову загородный дом в Маньи-ан-Вексен. Я пытаюсь объяснить, что в воскресенье как раз матч века по регби между Францией и Шотландией, но она стоит насмерть, и я наконец сдаюсь.

Хочу вам сказать, дорогие мои, и поверьте мне на слово: если судьба зовет вас, пусть даже неблагозвучным голосом матушки Пино, лучше всего ответить: "Слушаюсь!"

Глава вторая

В которой говорится о том, что Фелиция берет с собой маленький сверток, а я - огромный мешок

Самое противное в жизни, доложу я вам, мои несообразительные читатели, - ее неумолимость. Она течет, постоянно приближая поставленные вам всевозможными обстоятельствами сроки. Возьмем, к примеру, сроки платежа. Когда вы ставите закорючку под распиской в получении ссуды, вас это не пугает. Но время неумолимо бежит вперед, не спрашивая вас, как вы к этому относитесь, и вот уже пора возвращать долги. Ах, как портится настроение, особенно когда отдавать нечем. Хоть волосы на себе рви, при условии, что они у вас еще остались. Сроки есть сроки - не отвертишься, будь то последний взнос за купленный вами и уже достаточно потрепанный автомобиль или приглашение на новоселье четы Пино. И как бы вы ни пытались этого избежать, но день "Д" и час "Ч" настают. Поняли, что я хочу сказать, твердолобые мои?

Из-за нехватки места в загородной резиденции, столь удачно снесенной "Средиземной уткой", Пинюши устраивают свое новоселье в самом узком кругу.

На званом обеде присутствуют моя матушка Фелиция, я сам (это тот парень, который, как вы знаете, превращает головы девушек во флюгеры), а также супруги Берюрье.

Накануне великого события, то есть в субботу, а событие, как вы должны помнить, назначено на воскресенье (если я вас запутал своими логическими рассуждениями, подумайте, не пора ли нанести визит вашему психоаналитику), мне позвонил Толстяк Берю и уведомил, что его так называемый автомобиль как нельзя кстати сломался. Надо вам заметить, что Берю вообще большой знаток и любитель самодвижущихся (изредка они у него и вправду движутся) агрегатов. У моего помощника своего рода бзик что касается немецких и австрийских тележек, произведенных на свет до первой мировой войны. Блеск, уникальные машины! Есть, правда, один затык: если Толстяку необходима запчасть, он вынужден обращаться сначала в музей истории автомобильной техники и лишь потом в мастерскую, чтобы ее изготовили. Стоимость детали при этом намного превосходит стоимость всего самодвижущегося (в данном случае неподвижного) средства.

Так вот недавно Берю приобрел экземпляр "рихард-штрауса" 1904 года выпуска. Любитель автораритетов хвастливо объявил нам, будто тачка как новая, с иголочки. В действительности же вышеупомянутая повозка напоминает машину лишь по той простой причине, что у нее четыре колеса и руль, к счастью установленные на положенном им месте, а не выданные Толстяку в придачу к железному ящику с заклепками, как это случалось раньше. Он выложил за старушку круглую сумму (кто скажет, что сумма квадратная, я тому плюну в лицо) в пятьсот старых франков, то есть пять новых, которые должен теперь выплачивать в рассрочку в течение полутора лет. Толстяк самолично красил свою развалюху целый месяц специальной белой краской для внешних деревянных покрытий. У этого чуда доисторической техники литые шины, ацетиленовые фары и брызговики, прикрученные к корпусу колючей проволокой, чтобы отпугивать шутников, имеющих обыкновение отрывать от машин все, что торчит. Машина - зверь, уверял нас Берю, заводится без ручки и без стартера, правда, при одном лишь условии: должна стоять под уклон не менее двадцати пяти градусов. Клаксон издает звуки, напоминающие рев коровы, которой приспичило срочно отелиться, а когда в редкие счастливые моменты движения Толстяку необходимо переключить передачу (обычно ударом ноги), скрежет стоит такой, будто с рельсов сошел поезд. Словом, как тонко подметил сам владелец, машина серьезная. Сев в нее, ощущаешь, что едешь! Вопрос лишь в том, приедешь ли? Итак, мне звонит Берю.

- Слушай, Сан-А, тебя не затруднит заехать за нами завтра утром?

- Что, твоя сенокосилка опять заартачилась?

- Да понимаешь, проблема: сегодня по дороге из Жуенвиля я потерял задний мост.

- И теперь ты, значит, безлошадный?

- Тачку починят только на следующей неделе. У меня есть механик, готовый обменять мой "рихард-штраус" на открытый "мартин-лютер". Представляешь, задарма! Если б ты увидел эту тележку, старик, ты бы обделался от зависти - до чего хороша! Сиденья из чистой кожи! Набиты настоящим конским волосом! Это тебе не нынешняя губка... Фары из красной меди, колеса со спицами...

- У садовых тачек колеса тоже со спицами! - обрываю я вошедшего в раж приверженца автоантиквариата. - Ладно! Подъеду часам к одиннадцати...

- Слушай, у тебя на крыше есть багажник? - интересуется Берю.

- А что?

- Сообразил подарок для Пино, а он довольно громоздкий...

- Что же это такое? Дирижабль?

- Нет. Елка!

- Ты спутал, Толстяк, мы же едем не на Рождество.

- Ну и что? Я подарю ему живую елку, чтобы посадить в саду. Пинюш жаловался, что на его участке ни деревца!

* * *

Когда на следующее утро я подъезжаю к дому Берюрье, тротуар около его дома сильно смахивает на лесоповал где-нибудь в Северной Норвегии. Елочка, приготовленная Толстяком, длиной метров пять - корни лежат поперек улицы, а макушка скрывается за углом.

Супругов Берюрье провожает с плаксивой миной друг семьи, парикмахер Альфред. Мы здороваемся, грузим королеву лесов на багажник. Мадам Берю, запакованная, как рождественская индейка, в нежно-розовое облегающее платье, садится сзади рядом с маман, плюхнув увесистый зад прямо на коробку с пирожными, которые Фелиция приготовила с вечера для праздничного стола.

Церемония отъезда напоминает суету, предшествующую королевскому приему. Все непомерно воодушевлены и взбудоражены. Толстяк напялил на себя концертный вариант number one: черный костюм, практически новый, всего-то десятилетней давности, будто жеваный и страшно узкий, белую в принципе рубашку, галстук в шотландскую клетку и желтые ботинки. Атасный прикид! Он усаживается рядом со мной, снимает заляпанную шляпу с помятыми полями, водружает ее на колено и приглаживает редкие потные волосы, прилипшие к голове, как водоросли к панцирю черепахи.

- Хороший денек! - заявляет Берю, довольный собой, будто именно он был у истоков формирования сегодняшней атмосферы.

Никто не подхватывает его глубоко философское замечание, исходя из принципа полной и очевидной самодостаточности выраженной Толстяком мысли. Не услышав ответа, он решает продолжить монолог:

- В такую погоду я начинаю жалеть, что не стал моряком. Ох, как я был влюблен в море! Когда был мальчишкой, только и думал о парусных судах... Клянусь, я назубок знал все термины, паруса, мачты - все наперечет: большой галсбюст, клитвер, бимбомбамсель, бизань-кафель! Все держал в голове, подыми среди ночи - без запинки...

- Зато ты стал легавым! - ободряю я мечтателя милой улыбкой, которая так дополняет мой природный шарм.

Похоже, такой поворот беседы вполне удовлетворяет его, и он с готовностью кивает головой. На этом повествование о детских переживаниях Берю заканчивается.

Тут я чувствую - а у меня сверхразвитый обонятельный нерв, - по машине распространяется приторно удушливый запах. Оглядевшись кругом и удостоверившись, что на горизонте нет ни одной свинофермы или скотобойни, я прихожу к единственно возможному выводу: флюиды испускает бледно-розовая мадам Берюрье. Она окатила себя духами настолько ядреными, что ест глаза.

- Это от вас так божественно несет, мадам? - культурно осведомляюсь я.

Бегемотиха Берю томно закатывает глаза и, сюсюкая, пускается в разглагольствования о том, как ее дружок цирюльник одарил ее целым набором всевозможных пробных духов. (Это те, на которых написано: "Не для продажи". Незаменимая вещь для подарков родственникам и знакомым, поскольку ничего не стоит.) Она слила их все в один большой флакон, и получился, как ей кажется, изысканнейший букет запахов, которому мог бы позавидовать любой парфюмер.

- Прямо целый винегрет запахов! - соглашаюсь я.

Фелиция, чей взгляд я ловлю в зеркальце заднего вида, еле удерживается от смеха. Толстуха тихо колышется, вся во власти волнения, опасаясь, как бы не лопнуло платье. Вообще ее платье - это маленький шедевр. Глубочайшее декольте потрясло бы воображение самого Казановы, а при виде кружевной оборки устыдился бы своей бедности даже Людовик XIV. В том месте, где, по моим представлениям, должна быть талия, мадам перетянута ремнем шириной с пожарный шланг. На вопрос Толстухи, как она выглядит, моя любезная маман вежливо отвечает, что мадам Берюрье сегодня настоящая принцесса. Воодушевленная комплиментом Берта, хлопая ресницами как крыльями, тут же заявляет: "Да, да, у меня отличная портниха... Жена одного угольщика". Видимо, этим и объясняется впечатление, что платье приехало из дома высокой моды под названием "Рур"... Толстуха добавляет, что если у Фелиции появится желание сшить себе что-нибудь эффектное, то она уж замолвит за нее словечко. Но Фелиция с присущим ей тактом отказывается - она, увы, уже не в том возрасте, когда можно позволить себе носить последнюю парижскую моду.

Одним словом, в машине царит полное согласие и взаимопонимание, как на дипломатической тусовке.

Когда мы проезжаем Понтуаз, Толстяк вдруг заявляет о своей жажде. Дамы соглашаются сделать небольшую остановку: настало время всем промочить горло, тем более что за этим занятием можно продолжить трескотню о шмотках.

Через пару километров нашим пересохшим глоткам предлагает свои услуги небольшой придорожный трактир. Берю болидом устремляется в дверь. Симпатичное заведение с обычными клетчатыми скатертями, медными украшениями, посудой по стенам и настоящей стойкой из фальшивого красного дерева.

Не теряя темпа, Берю подлетает к стойке и заказывает себе огромный бутерброд с сыром.

- Ты что, спятил! Мы же через четверть часа сядем за стол!

Толстяк пожимает плечами.

- Ну, когда еще сядем... - замечает он, заглатывая хлеб с сыром одним махом. - Да и неизвестно, чем нас сегодня будут кормить. Если судить по комплекции Пинюша, особых разносолов не жди, видно, его жена не очень-то сильна в кулинарии.

С некоторым замешательством я наблюдаю, как бутерброд длиной в полбатона бесследно исчезает в его широкой пасти.

- Тем, что ты сожрал за свою бренную жизнь, можно было бы прокормить с сотню детей-индусов, - пытаюсь я усовестить обжору.

Однако Толстяк с апломбом и отрыжкой для усиления аргумента утверждает, что ему плевать на маленьких индусов, как на свой первый выпавший молочный зуб.

- А почему ты вдруг вспомнил об индусах? - отдуваясь, выдыхает он и снова косится на стойку.

- Они там, понимаешь, умирают с голоду!

- А какого черта они не сопротивляются? - рубит сплеча Толстяк, у которого свои взгляды на проведение социальных реформ.

- Не получается.

- Почему это? У других получается, а у них нет?

- Потому что очень голодны, Берю. Требуется по меньшей мере по тысяче двести калорий на брата в день, чтобы устроить революцию.

Устыдившись и признав наконец обоснованность моего горького упрека, он тихо замечает, что мы, мол, не в Ma-Трасе каком-нибудь живем, и вообще он сожалеет из-за невозможности предложить матрасцам тарелку с бутербродами, чтобы те не передохли с голода, и... быстро заказывает себе второй.

Отхватив немалый кусок, Толстяк вдруг застывает с набитым ртом и поправляет галстук, поскольку мимо нас проплывает официантка кафе. Девица одаривает меня горячим взором, но так как она косит на один глаз, Толстяку кажется, что взгляд адресован ему.

- Шик птичка, а?

- Ничего, слегка похожа на сову.

- Может быть, зато какая гузка! - причмокивает Берю.

Мне наконец удается направить его к машине. Губы Толстяка лоснятся от масла, а глаза - от прилива чувств.

- Повезло же этому старому хмырю Пино! - восклицает он. - Сорвать такой куш! Главный приз! Раз-два - и целый дом! Такое счастье, говорят, приваливает только рогоносцам! А он вроде бы нет...

Мадам Берюрье, поперхнувшись, закашливается.

* * *

Как бы то ни было, но в конце концов мы достигаем цели нашего путешествия. Оказывается, новые владения четы Пино находятся на отшибе, вдалеке от поселка, по дороге на Руан. Маленький мальчик - пастух, судя по длинной хворостине, и чертенок по обличью (плутовские глаза, всклокоченные волосы и чумазая физиономия) - показывает нам дорогу и полнейшее понимание ситуации.

- А-а, тот господин, который выиграл конкурс в газете? Это там, на холме, рядом с хутором, сразу за фермой, где искусственное осеменение.

Я благодарю юнца и жму на газ.

- Ушлый парнишка-то, - решает вдруг пошутить Берю, - из тех, кого голыми руками не возьмешь. Хитрец, держит все время руки на заднице.

Его супруга закатывает глаза, краснеет и шипит:

- Ты мерзкая скотина, дорогой!

И вот мы у новой усадьбы старшего инспектора Пино. Домик, конечно, выглядит менее презентабельно, чем на фотографии в газете, но все равно вполне прилично. Дом, поняли? Дареному коню...

К калитке прикреплен колокол, как на Нотр-Даме. Мы ударяем в него так бьют склянки на корабле. Берю в восторге от этой затеи и намеревается грохнуть еще раз, но тут на зов набата появляется сам хозяин. Он одет с иголочки и потому выглядит как фермер-интеллигент. Попадись он вам на глаза в таком виде, вы непременно возымели бы желание взять его и поставить где-нибудь на тумбочке в гостиной, если, конечно, ваша гостиная выдержана в стиле "кантри". Пинюш вырядился в джинсы, свитер и сапоги "прощай, молодость", что в принципе находится в полном соответствии с возрастом и состоянием нижних конечностей новоявленного фермера.

Но в общем и целом Пино больше похож не на Пино, а скорее на его старшего сына, если бы у него таковой был. Старик тщательно выбрит, усы аккуратно подстрижены. Он отмылся и надушился по такому случаю, а на голове красуется бейсболка красного цвета с надписью "Привет с горы Сен-Мишель". Торжественный, как жокей, выигравший главный приз в финальном заезде и только-только слезший со своего скакуна, счастливый домовладелец приветствует нас с радостным и гордым видом:

- Салют честной компании!

Сняв картуз, Пинюш жмет наши протянутые пятерни. Дамы, повизгивая от восторга, чмокают его в щеки, и наступает вожделенный момент вручения подарков. Я сую Пино бутылку виски, а маман, помимо бисквитных пирожных, потерявших форму от соседства с задом мадам Берю, передает хозяйке вазу, расписанную под китайский фарфор.

Толстяк, сопя, тащит свою елку. При виде подарка старик Пинюш слегка меняется в лице, и есть отчего: эта громадина займет его микроскопический палисадник целиком, затемнив весь дом. Однако, как вежливый человек, Пино старается изо всех сил не подать виду и подавить свои эмоции на корню.

Нас проводят по дому. Дом не новый, но в приличном состоянии.

- Здесь гостиная, - уверяет хозяин.

Комната большая, светлая, мебели кот наплакал: несколько складных стульев и кухонный стол. Остальные комнаты еще только предстоит обставить.

В спальне супругов, кроме коврика и деревянного топчана, ничего, в другой и вовсе пусто. На кухне газовая плитка с баллоном, шланг для полива и на столике немного посуды. Все! Но пахнет хорошо. Мадам Берюрье плотоядно улыбается в предвкушении обильной трапезы, в то время как ее племенной бычок как бы невзначай приподнимает крышки кастрюль и сковородок, стоящих на плите. Привычка, доведенная до автоматизма, - проверить, что там внутри.

Его супруга, досконально зная замашки благоверного, говорит с укоризной:

- Дорогой, опять ты за свое! Какой же ты невоспитанный!

Толстяк поворачивается к своей половине и с горящими глазами доверительно сообщает:

- Рагу из белого мяса курицы... с белым вином... и рис.

Лицо дамы в розовом принимает серьезно-озабоченное выражение, не без налета, однако, раздражения, вызванного непредвиденной скромностью предстоящего угощения. Она, между прочим, ждала настоящего новоселья жрать так жрать! Ей виделось по целому индюку на брата в качестве легкой закуски и по бараньей ножке на горячее.

- Мы можем садиться за стол! - приглашает мадам Пино.

- Но сначала, - решительно выскакивает с инициативой Толстяк, - надо посадить елку! А иначе после жратвы ни черта не согнешься...

Пинюш слабо сопротивляется, лелея в душе надежду, что эта проклятая елка успеет сдохнуть за время обеда, но куда бедняге тягаться с Толстяком! Если тому что-нибудь втемяшится в голову, тут уж ничем не выбьешь, хоть кол на голове теши.

Смирившись, мы одалживаем кирку и лопату у соседей и, покружив на пятачке участка, решаем, что наиболее подходящим местом для посадки елового богатыря будет один из углов палисадника. Тут у самого забора, густо увитого диким виноградом, раньше, похоже, были грядки и земля рыхлая.

- Я специально привез тебе елку, - объясняет Берю, - ведь она круглый год зеленая.

Он бросает пиджак на землю, засучивает рукава, жирно плюет на ладони, хватается за черенок лопаты и с жаром принимается за работу. В предвкушении обильной еды он копает землю, как экскаватор.

Чтобы как-то посодействовать общему трудовому подъему, я по мере накопления выброшенной из ямы земли отбрасываю ее подальше в сторону. Господин Берю - прирожденный землекоп, можно сказать, зарыл в землю свой талант. Надо видеть, как быстро он погружается вниз! Не человек, а буровая установка!

Для поддержания ритма новоявленный землекоп поет, если так можно выразиться. Душераздирающий романс "О, как я жаден на женские ласки" напоминает что-то среднее между "Марсельезой" и вальсом Штрауса. Оглушительный рев будоражит дальних соседей. Ему устало отвечают опустошенные от семени быки и накачанные ненатуральным путем коровы с находящейся поблизости станции искусственного осеменения. Мощное звучание, по сравнению с которым миланская "Ла Скала" так, жалобное попискивание. Вдруг Толстяк обрывает концерт и резко выпрямляется.

- Ха, смотри-ка, Пинюш, у тебя на участке известняк.

Тот стоит на куче выброшенной из ямы земли и переминается с ноги на ногу, то и дело задирая голову вверх, как бы прикидывая, на какую высоту взмоет вечнозеленый подарок Берю.

- Откуда это? - спрашивает он.

- Смотри, все белым-бело. Будто мука.

- А может, здесь была школа во времена галлов? - делает робкое предположение Пино, чьи нулевые познания в археологии не мешают ему тем не менее выдвигать гипотезы.

- При чем тут школа? - Ну, потому что мел...

- Рехнулся на старости лет? Не знаешь разве, что в те времена царапали на дощечках гвоздями?

Пока мы каждый про себя обмозговываем рвущиеся на волю смелые гипотезы, Берю вновь вонзается в землю. Но вдруг застывает, уставившись на лопату глазами круглыми, как бильярдные шары.

- О черт!

- Мама!.. - тихо шепчет хозяин участка.

Что касается меня, я воздерживаюсь от звучных междометий, хоть они и пытаются сорваться с кончика языка. Не верю своим глазам. Дайте чистую тряпку, я их протру. Толстяк только что извлек из земли человеческий череп и держит его на острие лопаты.

Быстрее всех прихожу в себя я. Подойдя поближе, наклоняюсь, чтобы внимательно рассмотреть подброшенный судьбой сюрприз. Это и впрямь то, что некогда было человеческой головой. На изъеденной известью желтоватой кости сохранились лохмотья кожи, в некоторых местах даже волосы... Похоже, женские. Что касается плоти незнакомки, то негашеная известь ее не пощадила, сделав находку, честно говоря, малопривлекательной.

Пино тихо всхлипывает в стоячий воротник свитера.

- Вот это, я понимаю, вляпался! Из всей земной суши выбрать одно-единственное местечко - и такой подарочек! - комментирует Берю с присущим ему тактом. - Любопытные у тебя здесь полезные ископаемые, Пинюш! Как по-твоему, это входит в комплект главного приза?

Старик вновь мысленно обращается к спасительной истории галлов и лепечет придушенным голосом:

- Наверное, мой дом был построен на месте древнего захоронения, а?

- Только что ты уверял, что тут была школа, теперь кладбище... - не унимается Берю. - Так ты скоро до сортира дойдешь.

- У моей жены будет удар, - чуть не плача, бормочет новый хозяин археологических раскопок.

- Да ладно тебе, - пытаюсь я его ободрить. - Это, конечно, неприятно, но ты же тут ни при чем.

Тщедушный Пинюш, стуча коленками и шурша джинсами, заводит жалобным тоном:

- Все твоя чертова елка. Она такая громадная, что пришлось копать глубоко...

- Вот так вот, вместо благодарности! - воспаляется Берю. - А я-то хотел доставить тебе удовольствие! Черт меня дернул надрываться выкапывать ее в Булонском лесу!

Словом, новоселье обернулось эксгумацией. Во всяком случае, что касается торжественного обеда, закуска удалась на славу.

- Проклятье! Ладно, что будем делать? - осведомляется Берю. Мысль о предстоящем обеде не отпускает его, и он опасается радикальных изменений в программе новоселья.

Пино щупает свои отвислые усы крысы в трауре.

- Может, пойдем пообедаем... а там посмотрим? А?

Я его хорошо понимаю: ему не хочется портить себе праздник. Как-никак, а он король рекламы лапши.

- О'кей, отложим пока эту девушку в сторонку, - оживляется Толстяк. Пино прав, не хрена ломать башку на голодный желудок. Я думаю, женщинам о находке говорить не стоит, а то они потеряют аппетит.

Глава третья

В которой сюрпризы продолжаются

Сказать, что торжественный обед в самом разгаре, было бы, пожалуй, слишком, но все идет весьма пристойно: челюсти успешно работают, вилки бодро стучат по тарелкам. Время от времени мы с Пинюшем обмениваемся многозначительными взглядами. Мадам Пино взахлеб расхваливает красоты местной природы. Она уверяет нас, что как только ее присутствующий здесь супруг выйдет на пенсию, они переберутся сюда насовсем.

- Знаете, мы уже подходим к той черте, когда каждый ищет место, где бы обрести покой.

Понимающий толк в юморе Берю фыркает с набитым ртом и обдает розовое платье своей жены целым звездопадом риса. Бедный старик Пинюш квасит страдальческую мину. Согласитесь, есть с чего! Выиграть главный приз стать обладателем дома и получить в придачу женский труп в саду...

- Вы очень задумчивы сегодня, комиссар! - обращается ко мне хозяйка участка с домом и трупом.

- Я отдыхаю. Здесь так спокойно, хочется полностью расслабиться.

- Как вы находите куриное жаркое?

- О, между луковичками! Благодарю вас, мадам!

- Некоторые кладут мясо прямо с костями, - заявляет Толстуха Берю, наваливая себе еще порцию.

- Я знаю, - отвечает обидчивая хозяйка. - Но у местного мясника куриная грудка бескостная.

- Если у этого парня не хватает костей, то я вам подскажу местечко неподалеку, где их навалом, - встревает остроумный Берю, опрокинув в глотку шестнадцатый бокал красного вина.

Пино вращает глазами, не находясь как заткнуть фонтан своего друга. К счастью, Толстяк вновь накидывается на рагу. У меня складывается впечатление, что он соревнуется со своей половиной. Пока Берю в аутсайдерах, так как Берта легко пропихивает в себя уже вторую полную тарелку жаркого. Не давая передышки ни себе, ни тем более своему мужу, она тут же накладывает очередную порцию, такую же гигантскую, как и предыдущие, низко склоняется над столом и вилкой, как ковшом экскаватора, начинает часто-часто метать в топку увесистые рисовые горки. Берю, дорвавшись наконец до блюда и зная способности своей ненаглядной, без промедления воздвигает на своей тарелке целый террикон из рагу и той же ложкой, сопя и отдуваясь, начинает мощными гребками обходить жену на финишной прямой. В спешке он промахивается мимо рта и орошает соусом свой праздничный галстук. Обсасывая его на ходу, Толстяк теряет темп и проигрывает своей драгоценной буквально доли секунды. Берта, перехватив инициативу, попросту завладевает всем блюдом, утянув его из-под простертой пятерни мужа, и уже единолично опустошает его, более того, выскребает пристывший ко дну рис. Победоносно глядя на супруга, она вытирает ладонью прилипший к усам рис и облизывает пальцы.

Первый бой выигран, но не выиграна пока вся битва. Ее исход должен решить поданный на стол салат. Тут уж супруг, не давая себя облапошить, загребает всю миску и вываливает прямо через край в свою тарелку. Куча получается весьма объемной, а то, что не влезло, оказывается на его штанах. Но Толстяку на это наплевать. Не обращая внимания на подобные мелочи, он вилкой и пальцами на удивление споро запихивает салатные листья в незакрывающийся рот. Сожрав все с тарелки, он обращается к отложенному на брюках запасу. Последние листики приходится выковыривать из не совсем уверенно застегнутой ширинки. Этот бой, без сомнения, за Его Величеством и счет выравнивается. Идет напряженнейшая борьба. Обе стороны наверняка будут стоять до победного конца. Уверен, что проходящий сейчас в Париже матч по регби между Францией и Шотландией не достигает подобного накала. Но апогей баталии наступает, когда подают сыр. Супруги одновременно изготавливаются к прыжку, однако Бегемотихе посчастливилось первой завладеть ножом. Свое преимущество она использует, чтобы в мгновение ока отхватить себе две трети куска камамбера и уполовинить круг швейцарского сыра. Мадам в курсе правил хорошего тона и не забывает о присутствующих, оставляя на всех несколько крупных дырок и жесткий край. Потерпев столь позорное поражение, Толстяк все-таки надеется свести битву к ничьей, налегая на запасы красного вина. Он в темпе расправляется с двумя бутылками бордо, тут же откупоривает бургундское крепкое и без передышки опрокидывает три бокала. Видя, что победа близка, Берю делает последнее усилие и сваливает на свою тарелку добрую половину яблочного пирога, дополняя десерт одиннадцатью эклерами, пятью корзиночками с кремом и четырнадцатью бананами. Финиш!

Счастливый, раскрасневшийся Толстяк в изнеможении откидывается на спинку стула. Губы лоснятся атласным блеском новой карточной колоды, осоловелый взгляд полуприкрытых глаз обращен внутрь самого себя, как у удава, умудрившегося проглотить кролика вместе с крольчатником. Победитель, одним словом!

Но мы что-то воздерживаемся от аплодисментов.

- Пойдемте пить кофе в сад, - скромно предлагает мадам Пино.

Ее супруг устремляет на меня умоляющие глаза.

- А мне кажется, нам и здесь замечательно! Как ты считаешь, маман? как бы за всех отвечаю я, приходя ему на помощь, и под столом тихонько толкаю коленом Фелицию - бессловесная просьба о поддержке. Хотя это явно лишнее. Обычно моя матушка мгновенно оценивает ситуацию и все понимает с полуслова. Не успеешь не то что сказать, а подумать "белый", как она уже галопом несется за отбеливателем (надеюсь, вы понимаете, о чем это я).

- Да, да, конечно! Вы и так достаточно набегались! Все просто замечательно, дорогая мадам Пино!

Глаза старого краба источают поток благодарности - уф, пронесло на этот раз! Следующее молчаливое послание на нормальном повседневном языке означает SOS. Я встаю и иду к двери. Пинюш устремляется за мной.

- Послушай, Сан-А, я все время думал об этой истории, пока мы обедали... Ни в коем случае нельзя ничего говорить нашим женщинам. Если моя жена узнает, что у нас в саду труп, она уж точно не захочет здесь жить, а знаешь, этот дом, он для меня так много значит!

Лично я полностью разделяю его точку зрения. В конце концов, эта дама в извести лежит немало времени, может и еще сутки-другие полежать. Когда ты уже скелет, то не черта дергаться и проявлять нетерпение!

- О'кей! - соглашаюсь я. - Выйди потихонечку в сад и набросай на труп земли. Мы посадим елку в другом месте, а завтра, когда вы с женой вернетесь в Париж, я сам займусь этим делом.

У старика такая жалобная физиономия, будто на лицо ему нацепили греческую маску скорби.

- Вот ведь как не повезло, скажи?

- Не стоит расстраиваться, Пинюш. Представь, будто у тебя пока живет бывшая квартирантка. Да она и места много не занимает, а?

- Думаешь, это убийство?

- Гм... Чистой воды! Трудно предположить, чтобы девица покончила с собой, вырыла яму под метр глубиной, да еще накрылась слоем негашеной извести...

- Одним словом, шума не миновать и моя жена обо всем узнает!

- Ты считаешь?

- Может, обойдется и без шума! Ты не забывай, что участок был главным призом конкурса, а конкурс проводился газетой. Шикарная реклама для "Утки". Представь, какой разразится скандал среди собратьев по перу, если кто-нибудь хоть пикнет об этом. Так что, я думаю, они пойдут на все, чтобы полиция спустила дело на тормозах!

- Уверен! Сам знаешь, журналисты и полиция в серьезных случаях заодно, как потная рубашка со спиной!

Мадам Пино окликает нас с кухни:

- Эй, господа, о чем это вы там шушукаетесь?

Я поворачиваюсь с обворожительной улыбкой на лице и досадой на сердце. Честно говоря, у меня нет никакой уверенности, что огласки удастся избежать.

- Восхищаемся красотами природы в вашем живописном местечке.

Мы заходим в гостиную, где хозяйка с торжественным видом сервирует кофе. Могу себе представить, насколько этот домишко важен для милой старой четы. Он олицетворяет собой давнишнюю мечту, вершину их тяжелой, полной забот и тревог жизни. Бедный Пино - ведь тридцать пять лет в упряжке... И такой трофей в огороде!

- Вот пошептались, - бормочет мне на ухо старик, - и вроде бы от сердца отлегло. Иной раз не мешает, согласись?

- Пойди сделай, что я тебе сказал, а я пока присмотрю за Берю. Он уже надубасился, как бы не ляпнул чего сдуру насчет твоей квартирантки.

Семья бегемотообразных Берюрье дружно дрыхнет, скрывшись за парами кофе. Фелиция, которая цивилизованно прятала откровенную скуку во время всего праздничного обеда, устремляет на меня потеплевшие глаза. Не знаю, ведомо ли вам, но у женщин типа моей матушки и того же возраста вырабатывается с годами одна особенность: они способны переживать самые мерзостные ситуации в жизни с милой улыбкой на лице. С их уходом уйдет и умение весь вечер интеллигентно болтать о банальностях только ради того, чтобы собеседники не дай бог не заподозрили, как неинтересно, скучно и тоскливо в их обществе. Не останется никого, кто дал бы себе труд с упоением и страстью говорить о кулинарных рецептах, гадании на кофейной гуще, марках столовых вин, терпеливо выслушивать рассказы о ветрянке племянника или фиброме соседки, рассуждать о влиянии испытаний атомной бомбы на погоду ("времена года теперь просто смешались").

Это поколение владеет искусством стоически проживать серые воскресные дни и проходить сквозь пакостные периоды существования, не показывая виду, как им противно...

Ах, дорогая моя Фелиция... В настоящий момент она объясняет мамаше Пино, что нужно всегда класть кусочек сахара в жаркое из кролика. Хозяйка, прожившая на свете пятьдесят четыре года и не обладающая знаниями о подобных вещах, на все лады испускает восторженные звуки. Ободренная Фелиция и вовсе не жалеет себя, входя во все детали затронутой проблемы, раскрывая механизм воздействия кусочка сахара на жаркое и его влияния на маринад. Затем она переходит к технологии непосредственно жарки с учетом добавленного кусочка. Ее послушать, так это сложнейшая операция, несоблюдение которой грозит чуть ли не неминуемой катастрофой в масштабе всей Галактики. Растекшаяся по стулу мадам Берю время от времени приоткрывает тяжелый глаз, всем видом показывая, что и она следит за объяснениями маман. Сам господин Берюрье ушел в сон глубоко и прочно. Его пиджак давно снят и брошен на спинку стула. Белая рубашка, вся в пятнах, может служить наглядной иллюстрацией к только что поглощенному ее хозяином обеду и похожа на шкуру леопарда. Шляпа, сдвинутая на затылок, открывает всему миру сосредоточенный, напряженный лоб, а мощный подбородок спускается на галстук. Одержав верх в трудном поединке, а заодно наевшись и напившись до отвала, Толстяк отдал себя всего во власть Морфея и теперь спит сном человека, крепко уверенного в том, что главные победы еще впереди.

Выпив кофе, я толкаю победителя локтем в бок. Он тяжело просыпается, ерзает на стуле, чуть не падает, открывает поросячьи глазки и обводит всю честную компанию мутным взглядом.

- Что-то... стряслось? - вопрошает инспектор в унисон с громкой отрыжкой.

- Давай пей кофе, Толстяк, и пойдем посадим елку...

Память постепенно возвращается к нему. Он, хотя и туго, начинает соображать, затем издает смешок, похожий на выброс гейзера, демонстрируя все оставшиеся во рту великолепные черные зубы.

- Приглашаешь меня закончить партию в кости?

Моя реакция молниеносна - я даю ему такой пинок ногой под столом, что он срочно меняет выражение так называемого лица. К счастью, наши дамы ничего не замечают. Полностью образумившийся Берю залпом опрокидывает в себя кофе, лишь совсем чуть-чуть пролив на галстук, как бы добавив краски на палитру, и уже без всяких фокусов спокойно следует за мной в сад.

Как только мы выходим, я объявляю ему повестку дня: молчок, будто ничего не произошло... Естественно, он голосует "за".

К этому времени Пино уже практически засыпал могилу, где покоится мисс Негашеная Известь.

- Посадим эту треклятую елку слева от входа, - предлагает хозяин. Она, к сожалению, закроет красивую каменную кладку (и правда, в углу участка есть некое сооружение из сложенных вертикально камней), ну да ладно!

- А что будем делать с экскремированной незнакомкой? - спрашивает, почесываясь, знаток труднопроизносимых слов Берю.

- Ею займемся завтра!

Подумав, Толстяк хватается за лопату.

Наверняка найдутся читатели, нашпигованные предрассудками, как рождественская индейка каштанами, которые подумают: как-то не по-джентельменски вы, господа легавые, ведете себя по отношению к усопшей даме - просто свинство праздновать новоселье в двух шагах от могилы. По их мнению, мы, обнаружив труп, должны все бросить и заниматься только им. Таким моралистам я ответил бы, что мы, полицейские, навидались всякого дерьма. Смерть и преступление - дело для нас вполне обычное, поэтому на многие вещи у нас свой собственный взгляд, не имеющий ничего общего со всякого рода фальшивыми причитаниями.

Берю, налегая на лопату, издает Всевозможные звуки, которые вполне способны породить у местного населения надежду на прибытие в их деревню бродячего цирка.

- При такой тяжелой физической работе можно было бы и стаканчик пропустить, а, хозяин? - выкрикивает он, вонзая лопату в мягкую землю.

- А кто в этом виноват? - заводится старик Пинюш. - Кому в башку пришла дурацкая идея притащить сюда такую здоровенную елку? Мало того что она закроет мне весь свет, так еще и ветки будут лезть в окна! А как я через двадцать лет буду двери закрывать, ты подумал?

Неожиданно Берю впадает в состояние бешеной ярости. Теперь, чтобы привести его в чувство, мне придется немало потрудиться. Его Оскорбленное Величество начинает вопить, что через двадцать лет вовсе не ветки, а корни дерева будут представлять для Пино угрозу, поскольку, исходя из логических рассуждений, к тому времени старик сам ляжет в землю, как эта костистая дама. Он советует Пинюшу не слишком с этим тянуть, чтобы доставить хоть какое-то удовольствие своим друзьям, уставшим от его занудства. Ну а на закуску Берю предлагает хозяину либо напилить дров из его подарка, либо, если уж он такой экономный, сколотить себе гроб.

- По мне, хоть выстругай еловый кол и засунь его себе в задницу! заканчивает монолог Толстяк.

Идея сделать из Пино флюгер настолько неожиданна, что старик первый начинает весело похрюкивать...

В этот момент появляются наши дамы.

- Мы пройдемся после еды! - объявляет мадам Пино.

На физиономии китообразной Берты явственно написано, что гулять ходят обычно после сытного обеда, а уж в данном случае... Но тем не менее, хоть и без всякого энтузиазма, она дает себя увести моей милой матушке.

Пино смотрит на дом.

- Нужно бы дать ему имя. Как назовем? У тебя есть мысли на этот счет, Сан-А? Ты все-таки книги пишешь.

- На твоем месте я назвал бы его "Вечный покой". Он вздыхает:

- С тобой совершенно невозможно говорить серьезно! Я вроде подумал назвать его "Предел мечтаний"... Смешно, правда?

- Слишком оригинально - по мозгам бьет! - встревает Берю. - Куда как лучше "Приятный отдых".

- Да, неплохо, но смахивает на название гостиницы!

Толстяк выпрямляется и произносит с расстановкой, задумчиво глядя в им же вырытую яму:

- А почему бы и не гостиница? Постояльцев тебе хватает!

Глава четвертая

В которой я всех развожу по домам, как извозчик

Наступает минута молчания, лишь изредка прерываемая легкомысленным щебетом птиц. У них, божьих пташек, голубая бесконечность неба над головой. Свободное от клевания конского навоза время эти чирикающие создания обычно посвящают выяснению отношений. Им плевать на трупы в саду Пино, как на свой первый птенячий пух.

Шесть наших глаз (постойте, я пересчитаю... Да, точно, шесть - три пары - среди нас одноглазых нет) уставились в одну точку на дне ямы, где из земли, как в фантастическом фильме, вдруг появилась кисть скелета. Что-то вроде диковинной архитектурной конструкции в стиле Корбюзье.

Скажу вам сразу - зрелище воистину неординарное. При этом надо учесть любопытный факт: на одном из пальцев неизвестно чьей руки поблескивает золотое кольцо.

- Левая рука, - в оцепенении бормочу я.

Мои коллеги награждают меня тяжелыми взглядами. В глазах Пино стоят слезы. Ну и домик же он отхватил! Целый мавзолей!

- Пропустить бы сейчас чего-нибудь покрепче, - замечает Берю. - А то как бы не вышло конфуза с рагу.

Я в смятении бросаю через забор взгляд в ту сторону, куда направились наши дамы. Трио преспокойно удаляется по дороге среди кустарника. К счастью, они и не догадываются о нашей находке. У них свои проблемы, женские: вязанье, пятновыводители, соус мадера, хроническая астма - спектр очень широк!

- Что же теперь будет? - еле слышно лепечет старик, готовый рухнуть, как песочный замок от прилива морской волны.

- Толстяк прав: поди-ка принеси чего-нибудь успокоительного, а мы пока займемся этим господином.

- Откуда ты знаешь, что это мужчина? - удивляется Берю.

- По размеру его кольца. Ты когда-нибудь видел женскую руку с пальцем такого калибра?

Пино, еле переставляя негнущиеся ноги, удаляется за бутылкой рома. Подобного рода эмоции действительно хорошо пролечиваются перебродившим соком сахарного тростника. Толстяк, охваченный злостью, с утроенной энергией принимается за работу. Ну вылитый землекоп на сдельщине, которому как раз приспичило купить лисью шубу своей землекопше. За то время, что вы тратите за завтраком на чистку сваренного вкрутую яйца, Толстяку удается полностью откопать останки господина, которого Пино невольно приютил у себя на участке. Мужчина, по всему видно, был довольно крупного телосложения. Его кости запакованы в полуистлевшие лоскуты ткани, а ведь когда-то это был дорогой и модный костюм.

Пино, продолжая хныкать и лить слезы, возвращается с бутылкой "Негриты".

- Ну все, - ноет он, - конец моему счастью. Когда жена узнает...

- Послушай-ка, дед, - стараюсь я успокоить владельца кладбища, - с чего это она что-нибудь узнает? Сейчас мы этого молодца прикроем от любопытных глаз, как прикрыли соседку, а вы вернетесь в Париж вместе с нами - мы все спокойно втиснемся в тачку. Скажи жене, что плохо себя чувствуешь, она поверит. А остальное предоставь мне!

- Думаешь, тут еще кто-нибудь есть? - Старик беспокойным взглядом окидывает свои владения.

- А почему бы и нет?

- Но какого черта их всех положили именно здесь?

Берюрье, которому ром возвратил хорошее настроение, шутит:

- Наверное, в районе была эпидемия свинки...

Мы замечаем силуэты приближающихся женщин и решаем прикрыть результат новых раскопок по ускоренной программе. Я приволакиваю кусок брезента из багажника своего "брабанта" и накрываю скелет. Сверху мы набрасываем земли, будто глубже и вовсе не копали, и Берю немного утаптывает захоронение, дабы не дать мадам Пино повода для лишних вопросов.

- Ну а с елкой-то что? - скромно напоминает Толстяк о своем подарке.

Этого Пино выдержать не в силах. Он взрывается, как тротиловая шашка:

- Черт бы побрал тебя и твою елку! Можешь сам настрогать из нее гробы для себя и своей мадам. Если бы ты мне приволок горшок с гортензиями, как все нормальные люди, мы никогда бы не докопались до этих паршивых скелетов, никто бы ничего не знал и все были бы спокойны!

Берю белеет от злости. Как вы понимаете, это всего лишь метафора, чтобы он побелел, его нужно окунуть мордой в мешок с мукой.

- Ах, ты так? Тогда я ее забираю!

- Вот и забирай! - взвизгивает старик. - И вставь ее себе... на подоконник!

- Нет, я подарю ее более благодарным и достойным людям!

- Хватит выпускать пары, мужики... Не будем с ней больше возиться, только корни прикопаем, а потом Пинюш посадит по своему усмотрению, если, конечно, захочет, - пытаюсь я призвать спорщиков к спокойствию и заставить их прислушаться к голосу разума.

К нам подходят возвратившиеся с прогулки женщины. Пино, стараясь срочно эвакуировать свою половину из некрополя, начинает скулить и жаловаться. Он гнусавит что-то о ломоте в суставах и всем предлагает пощупать свой пульс в доказательство того, что у него началась лихорадка. Мамаша Пинюш возражает, что, мол, можно и потерпеть, когда в доме гости. Фелиция, которой я отвешиваю свой взгляд номер 38-бис категории "А", тут же поддерживает старика, мол, дело не в гостях, а в здоровье, выбирать в таких случаях не приходится. Наверняка болезнь простудного характера, и если не начать лечение срочно... и так далее.

- Давайте возвратимся в Париж, мадам Пино. Если ваш муж простудился, так уж лучше ему болеть в Париже, чем здесь. Тут и врачей-то, наверное, нет, - добавляю я.

- А посуда! - протестует хозяйка. - Что же, все бросить как есть?

Однако Фелиция тут как тут:

- Мадам, я вам помогу, и мы управимся за четверть часа.

Коровушка Берюрье свои услуги не предлагает. Прогулка по свежему воздуху лишила ее последних сил. Войдя в комнату, мадам тяжело плюхается на несчастный складной стул, совершенно не приспособленный для большого тоннажа. Брезентовая ткань лопается, ножки гнутся, несчастная Берта опрокидывается назад: ноги вверх, платье и все, что снизу, - к подбородку.

Кто-то когда-то зачем-то сказал: "В единстве сила". И вот мы, объединив усилия, с трудом возвращаем Толстуху в вертикальное положение. Она верещит, что у нее вся задница в синяках и она теперь будет выглядеть непрезентабельно. Моя участливая матушка советует пострадавшей приложить к ушибленным местам компресс из оливкового масла, "и все как рукой снимет!"

Одним словом, на этом инцидент исчерпан, посуда вымыта и через два часа мы, набившись в машину (заметьте, мою машину!), отправляемся в Париж. Я высаживаю пассажиров в порядке очередности в соответствии с обещанием доставить их к дому. Расставание сопровождается поцелуями и пожеланиями поскорее встретиться вновь. Моя добрая и вежливая маман, стремясь не отстать в гостеприимстве и накормить весь мир, приглашает высшее общество в полном составе в первое же воскресенье после выздоровления бедняги Пино к нам на обед. Веселенькая перспектива, доложу я вам!

И вот мы наконец одни в машине - маман и я.

- Едем домой? - спрашивает она с некоторым испугом в глазах, как бывает всякий раз, когда какая-нибудь неспокойная мысль терзает ее.

- Да, маман, я только что вспомнил...

Ох, до чего же я не люблю ей врать! И я умолкаю. Фелиция смотрит на проплывающий мимо пейзаж Булонского леса. То тут, то там на пустынных аллейках стоят машины, в которых влюбленные парочки предаются любовным шалостям, как сказал бы кто-нибудь из академиков, или спешат закончить с грехом (пополам), как сказал бы я... На лужайках резвятся хорошо одетые детки под чутким присмотром своих высокооплачиваемых нянь, а в двух шагах богатые домохозяйки выпускают из шикарных машин породистых псов, родословную которых можно сравнить разве что с генеалогическим древом Капетингов, чтобы те справили свою высокопородную нужду у вековых дубов. Иногда по аллеям проскачет какой-нибудь всадник, этакий благородный сопляк из высшего света, разыгрывая из себя Зорро или Д'Артаньяна.

- Скажи мне, Антуан... Ты собираешься заняться трупом, который вы обнаружили возле дома Пино?

От неожиданности у меня сводит правую ногу, и я резко жму на тормоз. Припарковываюсь к бордюру рядом с аллеей для верховой езды и поворачиваю голову к маман. Удивительно, она смотрит на меня с некоторой иронией.

- Господи, как это тебе удалось раскрыть наш секрет?

- Очень просто. Когда вы копали яму перед обедом, я смотрела на вас в окно...

Ну конечно же, как я мог забыть? Всякий раз, когда мы выезжаем вместе, Фелиция только тем и занята, что наблюдает за мной. Она любуется мной, и этим все сказано, поэтому ей нередко ведомо такое, о чем никто даже не догадывается! Ах, моя милая матушка! Она ведь не на нас смотрела, а только на меня. Это я вам для ясности говорю! Можете мне поверить на слово. Зачем молчать о том, что есть? К чему ложная скромность? Все же знают, что я красив, как Аполлон (кстати, я никогда с ним не встречался), и сексуален, как... (сравнение прошу добавить по вкусу, как соль и перец). Во мне больше элегантности, чем в принце Галльском. Ну а уж интеллект настолько выше среднего, что обычному человеку, если он пожелает ко мне обратиться, придется принести с собой раздвижную пожарную лестницу. Да с какой стати скрывать свои достоинства, если они и так прут в глаза?

- Итак, маман, ты видела человеческий череп на лопате Берю?

- Представь себе... Боже, мне это отбило всякий аппетит.

- А чей это труп?

- Я заметил, что ты почти ничего не ела, но подумал, тебе стало противно из-за кошмарной жрачки Берюрье...

- Какой-то женщины...

- Ее убили?

- По всей вероятности...

- Как по-твоему, труп давно зарыт у них в саду?

- Этот? Точно не знаю, поскольку он был засыпан негашеной известью...

Маман содрогается.

- Что значит "этот"?

- Да просто там зарыт еще один. Мы его обнаружили, когда вы прогуливали Толстуху Берю. Второй труп мужской. Он не был засыпан известью, и, судя по его нынешнему состоянию, можно предположить, что лежит там уже несколько лет!

- Боже! Но это же ужасно! Ты не находишь, мой дорогой?

- Да. Случай сам по себе невероятный... Инспектор полиции выигрывает участок, нашпигованный трупами! Бывает же...

- И что ты собираешься делать? - тихо спрашивает Фелиция.

- Если зайцу дают морковку, он ее грызет!

Она вздыхает. Что тут еще говорить, мы понимаем друг друга без слов.

- Хочешь поехать со мной?

- Правда, мам?

О господи, она как ребенок! Представьте себе маленькую девочку, прижавшую нос к кондитерской витрине (классическая картина). И вот кто-то появляется в дверях и предлагает ей самое большое, самое красивое пирожное! Малютка в полном экстазе, на седьмом небе! Сейчас то же самое с Фелицией.

- Если я тебе не помешаю...

Вместо ответа я делаю разворот на ближайшем перекрестке и мчусь к центру города.

Глава пятая

В которой я вхожу в журналистику и так же быстро оттуда выхожу

В воскресенье вечером "Средиземная утка" отдыхает. Огромное здание тихо и пустынно. В вестибюле при входе бородатый старичок-охранник читает последний выпуск газеты, прикрепленный кнопками к стене. А в отгороженном стеклом узком закутке дежурный по редакции с отсутствующим видом изо всех сил старается ничего не делать, что в принципе не так просто, как кажется. Редакционный работник похож на осьминога в аквариуме. Сходство усугубляется обширной лысиной (на голом черепе восемнадцать длинных волосинок, тщательно приклеенных, каждая в отдельности, поперек головы) и бесстрастным выражением лица.

Я подхожу вплотную к его стеклянной будке. Узрев постороннего, дежурный смотрит на меня с тупым презрением, будто я вылез из засорившегося унитаза, и наконец с трудом выдавливает из себя:

- Слушаю?

- Главный редактор здесь?

- Нет.

- Тогда я хотел бы встретиться с одним из секретарей редакции.

- По вопросу?

- А это я объясню ему сам...

- Он занят.

- Он будет еще больше занят после того, как я его увижу!

Поскольку газетный головоногий и не думает выходить из транса, я сую ему под нос свое удостоверение. Дежурный смотрит на него без эмоций.

- Давай, папаша, - кричу я через стекло, - пошевеливайся! Сделай усилие, доложи обо мне! Мое имя Сан-Антонио - произносится, как пишется!

Теперь он надевает на себя маску плаксивого засранца, снимает трубку и спрашивает, почти не двигая губами (согласитесь, для французской артикуляции это нетипично!):

- Господин Кийе здесь?

Лысому, по всей видимости, что-то отвечают, но что именно, по его каменной роже понять невозможно. Он кладет трубку на рычаг, затем, секунду поразмыслив, снимает снова и набирает номер. Чертов истукан! Дохлый череп! Вот это уже ближе к сегодняшней повестке дня - я мысленно переношусь к двум полуразложившимся трупам, лежащим в земле и терпеливо ожидающим своей участи.

- Господин Кийе? Тут некто комиссар Сан-Антонио хочет с вами поболтать!

Аквариумный дежурный слушает, не меняя выражения, затем медленно склоняет голову.

- Вас примут через десять минут...

- Отлично, но я хотел бы попутно уточнить две вещи, мой милый...

Его брови вскидываются домиком, точь-в-точь как на японской гравюре.

- А? Вот как?

- Вот так! Первое, я не "некто комиссар Сан-Антонио", а господин комиссар Сан-Антонио. И второе, я намерен не поболтать, а серьезно поговорить с этим господином...

Он настолько ошарашен моим напором, что один из волосков отклеивается из-за проступившего на лысине пота.

Я подхожу к бородатому старичку, все так же водящему глазами по пришпиленному к стене номеру "Утки". Оказывается, его близорукое внимание приковано к литературному творению под заголовком "Роман неизвестного публициста".

Борода старичка подрагивает от напряжения. Он, видимо, настолько увлечен, что потерял чувство реальности. Наверное, вкушает нечто суперострое, как соус из красного перца в пирожном. Это тот литературный жанр, который призван охмурить маленьких людей незатейливой мыслишкой, что любой может сколотить себе состояние на писанине, если у него есть телефон, блокнот и абонентский ящик на Елисейских полях.

Тяжелая рука с силой опускается мне на плечо.

- Что ты тут вынюхиваешь?

Я делаю резкий разворот и узнаю малышку Неф Тустеп, занимающуюся в "Утке" разделом (и развесом) "Сплетни из народных глубин" под высоким патронажем Стеллы Арьер-гардини. Занятное создание эта мадемуазель Тустеп. Мужские брюки, кожаная куртка, прическа под Брандо, грима нет, всегда чисто, до синевы, выбрита, монокль в глазу - словом, завидев ее, так и хочется встать и с надеждой на спасение запеть в полный голос "Боже правый, помилуй мя!"

Делаю движение обеими лопатками, то есть приподнимаю плечи на достаточный уровень, одновременно втягивая шею, и одариваю ее своей наилучшей улыбкой, у которой столько же шансов достичь ее сердца, сколько у ракеты "Атлас" - поверхности Луны.

- Я жду, когда меня примет некто Кийе.

- У тебя встреча с Роже?

- Если его зовут Роже, то да!

- И что тебе от него нужно?

- Напряги серое вещество, детка... Что может хотеть легавый от журналиста? Информацию, не правда ли?

- Ты попал в точку, считай, повезло! Кийе - ходячая энциклопедия!

- Смотрю, ты пашешь без передыху, даже в воскресенье! Может, заинтересуешься, есть у меня кое-что. Дыхание сопрет! А у тебя язык подвешен! Ну как, идет?

- Черт, ты вдруг стихами заговорил, Сан-А?

На ней такое пальто, что даже самый последний бездомный под мостом не положил бы его себе под голову.

- Поднимемся ко мне в кабинет, быстро, - говорит изумительная ошибка природы.

Сверхбыстрый лифт увлекает нас в бешеный подъем. Красиво, правда?

Коридоры пусты, как помойка безработного. Неф Тустеп (Айлюли для друзей) открывает дверь.

- Устраивайся!

Я кладу важнейшую часть своего тела в супермодерновое кресло, раздутое, как морда каноника.

- Как на любовном фронте? - осведомляюсь я вежливо.

- Не жалуюсь, - уверенным голосом отвечает Айлюли. - Недавно познакомилась с одной вдовой... Милашка! А вообще, после французского канкана нет ничего лучше темноты, чтобы возбудить воображение.

К счастью, у этой мадемуазели в мужском обличье работа на первом месте, что избавляет меня от подробностей ее сексуальной жизни.

- У тебя нет для нас чего-нибудь остренького или хотя бы скабрезных проповедей в твоем духе, Сан-А?

- Может, и есть, - говорю я загадочно, - но только сомневаюсь, что вашему директору это придется по вкусу.

- Давай, давай, выкладывай!

- Нет, красавица моя. С такими текстами я пойду в "Франс суар" и сделаю себе состояние. Заметь: себе, а не вам!

И вот на моих глазах происходит метаморфоза, как на японской открытке. Девочка-мальчик выпускает когти:

- Ты, легавый до мозга костей! Не шути так со мной, а не то я в завтрашнем номере напечатаю заметку, что ты наставил рога президенту!

В этот момент на столе начинает трезвонить телефон. Она снимает трубку.

- Да, Роже, он у меня. Этот умник разыгрывает из себя сфинкса. Приходи, ковырнем его вместе!

Чтобы заполнить паузу, мы решаем закурить. Айлюли достает из кармана пальто трубку и табак, а я - сигареты.

* * *

Тремя минутами позже вышеозначенный Кийе входит в бюро.

Он худ, с чертами лица конторской крысы. На нем два свитера и потертый замшевый пиджак с роговыми пуговицами.

- Перед тобой блестящий Сан-Антонио, - представляет меня Айлюли, спокойно прочищая трубку. - Флик, который решает проблемы раньше, чем они возникают.

Затем она трубкой тычет в сторону вошедшего.

- А вот это Кийе, король верстки. В зависимости от количества новостей он умудряется из ерунды сделать четыре колонки на первую полосу или три строчки на пятую!

Мы обмениваемся рукопожатием, Кийе и я. У него запачканные типографской краской пальцы, и я стараюсь незаметно вытереть руки платком.

- Вы хотели меня видеть, комиссар?

- Честно говоря, мне хотелось бы видеть главного редактора, но, может быть, вы тоже сможете меня просветить.

- Знаешь, - хмыкает Айлюли, - у комиссара диплом по праву и язык как бритва, поэтому его выбрали для следующего номера.

- Что вы хотите узнать? - ухмыляясь, спрашивает король безразмерных хроник. - Результаты сегодняшних матчей? На кубок Сета выиграла у Терции со счетом семь - три!

- Надо же! Может, и правда начать играть в вашем тотализаторе?

Терпеть не могу такие рожи, похожие на высохший огурец. Эти люди воображают себя всезнающими только потому, что им первым достается бесценная информация: у премьер-министра Великобритании вскочил фурункул на заднице, а Элизабет Тейлор удалила миндалины. Они ни на секунду не задумываются над тем, что уже через пару часов их читатели будут информированы об этих глупостях так же хорошо, как они сами.

- Так что, Сан-А, мы люди понятливые, - нежно мурлыкает Айлюли. Может, хоть вопросик задашь?

- Мне необходимо узнать, кто из чернорабочих вашей пекарни новостей занимается конкурсом?

- Ха! Да, действительно, - вскрикивает сморщенный огурец, - один из ваших полицейских выиграл хибару в этом году!

- Не просто хибару, а вместе с привидениями!

- С привидениями? - переспрашивает Кийе, усиленно соображая, что я имею в виду. Для пущей респектабельности он одновременно полирует свои ботинки из крокодиловой кожи чехлом от пишущей машинки. В это время мастер по выпечке скандальных хроник о сексуальных запросах среднего класса с точки зрения трансвестита с самым серьезным видом выпускает в воздух клубы вонючего дыма.

Мое терпение лопается.

- Позвольте, вопросы буду задавать я...

- Вы ощущаете себя здесь как в своем кабинете в управлении полиции? с иронией подкалывает меня Кийе.

Приходится сдерживаться изо всех сил, чтобы не заставить эту ходячую мумию сожрать чехол от пишущей машинки. Но я, как вы знаете, человек интеллигентный, поэтому, даже вскипая изнутри, сдерживаюсь и произношу холодным тоном:

- Послушайте, Кийе! Когда я вам скажу, - при условии, конечно, что вы будете себя хорошо вести, - зачем я сюда пришел, вы побежите со всех ног в церковь и поставите за мое здоровье свечку толщиной с Вандомскую колонну.

- Даже так?

- Именно! И еще одно, дорогой мой бумагомаратель. Если вы продолжите общение со мной в подобном тоне, то и я заговорю с вами по-другому. И если по причине вашей же дури мне придется довести известную мне информацию до сведения главного редактора, то вы вылетите отсюда так быстро, что не успеете снять плащ с вешалки. А тогда в профессиональном плане сможете надеяться только на чистку сортиров, и то при условии, что наклеите фальшивую бороду и смените паспорт. Айлюли вытаскивает трубку изо рта.

- Эй, апостол, дело, видно, и впрямь серьезное! - бросает она своему коллеге.

Но Кийе, вероятно, и сам допер, что хватит кочевряжиться.

- Черт возьми! - скулит он. - Но вы же говорите загадками. Если бы вы прямо сказали, как и что...

- Так, вернемся на исходные позиции. Кто занимается этим проклятым конкурсом?

Со стороны ошибки природы слышится тихое ржание. Она и правда иногда чем-то напоминает жеребца.

- Он как раз и занимается. Его идея. Очень даже неплохо для нашего родного издания. Руководство обещало ему повышение за гениальную находку.

Эдак, выходит, я попал прямо на того, кто мне нужен!

Я рассматриваю свою тщедушную жертву, готовясь попробовать на зуб... Но прежде чем наброситься на него, подхожу к окну.

Вижу Фелицию, мирно сидящую в машине с номером журнала "Путешествия" в руках. Она просто ждет меня. День потихоньку умирает. Зажигаются фонари и рекламы, как бы оправдывая данное кем-то название моей столице - "Город света" (после того, как в одном из районов вырубили электричество).

Я сажусь за стол Айлюли.

- Как вы организовывали свой конкурс?

- Вы что же, не читаете нашу газету?

- Много чести. Так как же?

- Значит, так. Обычно конкурс финансируется какой-нибудь фирмой. В этом году спонсором была макаронная фирма "Петит".

- Кто покупает "Домик вашей мечты"?

- Управляющий делами газеты. Он составляет список земельных участков с домами из выставленных на продажу и соответствующих духу конкурса, и представляет его директору по рекламе спонсирующей фирмы. А потом они уже вместе выбирают главный приз.

- Кто решает, какие дома включить в этот список?

- Наш управляющий делами. Он мне показывает фотографии, и я провожу предварительный отбор.

- Вы видели дом в Маньи?

- Только на фото.

Я обдумываю услышанное.

- Дайте-ка мне адрес управляющего делами... пожалуйста.

- Насосная улица, шестьдесят девять. Его зовут Бормодур.

Я записываю.

- Хорошо! Спасибо.

Кийе хватает меня за пуговицу пиджака.

- Эй, комиссар, как вас там, теперь ваша очередь - выкладывайте!

- Ах да! Совершенно справедливо. Так вот, я праздновал новоселье у моего подчиненного, счастливого обладателя вашего главного приза. Ну и так, между прочим, решили покопаться в саду - любовь к земле, знаете ли. И наткнулись на останки двух человек. Два трупа: мужчины и женщины.

Айлюли икает от неожиданности.

- Это я вам говорю, чтоб вы знали: ваши дорогие собратья по перу очень заинтересуются этой новостью. Еще бы: "Утка" предлагает своим читателям дома, нашпигованные трупами! Ваш конкурс будет в... сами знаете где! О вас будут петь куплеты в забегаловках...

Кийе в панике. Его лицо совсем сморщивается, хотя куда уж больше!

- Сан-Антонио, необходимо срочно прикрыть это дело!

Сразу вспомнил, стервец, как меня зовут!

- Смотри-ка, - говорю я Айлюли, - парень, похоже, иногда просыпается!

Кийе бел, как вся кисломолочная продукция швейцарских ферм, вместе взятая.

- Надо что-то делать, черт возьми! - хрипит калибровщик сплетен. Да-а? И что же вы предлагаете? Выкопать скелеты и распределить кости между окрестными собаками? По методу безотходного производства, так, что ли?

- Как же быть?

- Может, начнем с того, что позвоним вашему патрону и сообщим ему радостную весть? Было бы очень любопытно узнать мнение начальства. Вполне возможно, его взгляд на вещи диаметрально противоположен вашему, а?

- Он мне тут же сыграет отходную, - сипит Кийе.

- Если ты от него скроешь, он уж точно вышвырнет тебя на улицу! смачно обещает сердобольная коллега, которой не чуждо все, что касается железной мужской логики.

Сушеный огурец в панике согласен на все. Великий монтажник газетной чепухи сшиблен с катушек. Земля уходит из-под ног, обутых в крокодиловые ботинки. Он уже видит себя с протянутой рукой, плетущимся из редакции в редакцию, предлагающим свои услуги на любых условиях всем и каждому. Будущее представляется ему черным, как запачканные типографской краской руки. Бедняга Кийе, а ведь он был таким талантливым, таким услужливым, таким лояльным.

- Наверное, вы правы, - еле слышно соглашается убитый горем огурец.

Он вытаскивает откуда-то, чуть ли не из носка, кожаную записную книжку, ищет домашний телефон патрона и трясущимся пальцем набирает номер Симона Перзавеса, директора "Утки".

На другом конце провода трубку снимает слуга. Он объявляет, что господин Перзавеса не может подойти к телефону, поскольку занят приемом министра текущих дел. Кийе, проявляя дьявольское безрассудство, настаивает, мол, дело срочное. Словом, ставит на карту все, даже собственное повышение. Слуга, видно, тоже не лыком шит. Говорит отрывисто, словно сплевывает через губу. Но наш огурец добивается своего: патрон берет трубку. Голосовые связки Кийе комкаются, как юбка гимназистки во время киносеанса на последнем ряду.

- Господин директор, - с придыханием сипит поставивший все на карту огурец, - произошло событие чрезвычайной важности. Нет, нет, господин директор, Франция не объявила войну Великому Герцогству Люксембург... Речь идет о нашей газете... Вернее, о нашем издательстве!

"Наша газета, наше издательство"! Как он мил, этот бульварный трубадур, как судорожно ухватился за множественное число. Множественное число, которое для того, кто держит сейчас трубку с другой стороны, все равно останется единственным. Но сейчас для Кийе это ниточка надежды.

- Абсолютно необходимо вас увидеть, господин директор! Как вы сказали, господин директор? Очень хорошо, господин директор! Тотчас же, госпо...

Кийе вешает трубку на вешалку для пальто и произносит с заговорщицким видом:

- Он нас ждет.

- Насколько мне удалось понять из разговора, он ждет вас, дорогой Кийе.

- Я думаю, вы сможете лучше, чем я, объяснить ему... э-э... Ну вы же понимаете!

- Еще как!

- Пойду вымою руки.

Он ретируется со сцены, еще более согбенный, чем обычно. Я остаюсь с Айлюли, которая в задумчивости водит пальцем по усам, попыхивая трубочкой.

- Надеюсь, он не будет слишком усердствовать с мытьем, - замечаю я.

- Почему?

- Боюсь, как бы в его душевном состоянии он не смылился напрочь, так что от него ничего не останется. А каким поначалу был крутым, по крайней мере хотел казаться...

Ошибка природы вынимает трубку изо рта.

- У него проблемы в личной жизни. Жена устраивает ему такие цирковые номера! От этого Роже озлобляется на весь свет, но в принципе он хороший малый. Тянет газету, как рабочая лошадь...

Мадемуазель принимается выбивать пепел из трубки о плоский каблук своего башмака.

- Жаль, что это недоразумение произошло у нас. Представляешь, какой мог бы быть эксклюзивный материал, Сан-А?

- Очень хорошо представляю, спасибо за подсказку. А ты?

- Иногда я сама не рада своей верности.

- Ты как Кастро! Он тоже до конца верен революции. Тебе бы еще бороду - и полное сходство! Есть, правда, одно расхождение: он курит сигары, а ты трубку...

Возвращается Кийе - чистые руки, свежее дыхание, галстук на месте, спортивный пиджак с кожаными пуговицами. Конечно, это еще не картинка из модного журнала, но все же приятнее, чем сортирный таракан.

- Я готов, - объявляет он, будто собирается на плаху.

Я сливаюсь с Айлюли в мужском рукопожатии.

- Не хочешь составить нам компанию?

- Нет, мне нужно разобраться с письмами. Может, попадется что-нибудь... Пока нет ни черта интересного.

- Неужто? Разве Брижит Бардо ушла в монастырь, а Азнавура кастрировали? Подумай над этим!

Она вздыхает.

- Ты даже не представляешь, Сан-А, какая это жуткая работа. Несмотря на кажущееся разнообразие событий, в мире, в сущности, ничего не происходит. По крайней мере ничего нового. А мы обязаны создавать у читателей впечатление, что кругом, мол, полно интересного, непредвиденного, неожиданного. Вот и приходится фантазировать, понимаешь?

Глава шестая

В которой я мешаю некоторым отдыхать в воскресный день

Странные это все-таки существа - женщины. Маман, на мой взгляд, должна была бы дохнуть со скуки в машине в ожидании моего возвращения. А она, завидев меня, вся светится. Я говорю ей об этом, Фелиция смотрит на меня и счастливо улыбается, и я вижу, что она и правда счастлива. Ждать меня в машине - это все равно что быть вместе со мной.

- Ну что, поехали? - говорю я, предварительно представив Кийе моей матушке.

Мы приезжаем на авеню дю Буа. Дом Симона Перзавеса один из самых больших. Выложен из крупного камня с резным орнаментом, огромные окна, широкий стеклянный подъезд и чугунные ворота с завитушками. В общем, дом не для тех, кто стреляет сотню до зарплаты.

Обитая дубовыми панелями кабина лифта бесшумно возносит нас на четвертый этаж.

Директор "Средиземной утки" занимает его весь целиком. Двести квадратных метров ковров, не считая мест общего пользования!

Кийе легонько жмет на кнопку звонка. Самое горячее (и самое абсурдное) его желание сейчас - не быть услышанным. Но обслуга в доме, видно, знает толк в беготне с тряпками-щетками для наведения чистоты и блеска. Она приучена поворачиваться. Едва Кийе коснулся звонка, как тяжелая входная дверь тут же открылась.

На пороге стоит фрачный слуга (во фраке то есть). Церемонный, настроенный явно враждебно, он осматривает нас, будто мы две собачьи кучки, выложенные на коврике у двери.

Я со своими габаритами и приличной одеждой еще мог бы быть удостоен чести... Но Кийе, в спортивном пиджачке и пожелтевшей от пота рубашке, выглядит совершенно недопустимым, как загаженный унитаз посреди белого танцевального зала.

- У нас назначено, - заикается Кийе.

Фрачный слуга слегка склоняет голову. Он в курсе. Он в курсе всего, что происходит в квартире. Он маг и волшебник, он парит над миром в двести квадратных метров, не считая санузлов. Одним мановением пальцев, как акушерка, являет миру то, чему, по его мнению, должно быть.

Этот пингвин на курьих ножках проводит нас в слабоосвещенную гостиную, отделанную чем-то бархатно-серым. Из глубины квартиры доносится веселый шум.

- Я первый раз у шефа, - с благоговением произносит Кийе. - Какой люкс, надо же! Как подумаю, что еще совсем недавно он впаривал доверчивым покупателям зубные щетки для собак...

Я не могу лишить себя удовольствия его приободрить:

- Это его профессия, дорогой Кийе. Сейчас он впаривает доверчивым читателям вашу стряпню.

Дверь резко открывается, и появляется хозяин. Он маловат ростом, располневший, с прилизанными седеющими волосами. Толстый висячий нос, бегающие свинячьи глазки и над переносицей очки в виде подвесного моста из массивного золота. Золото настолько тяжелое, что для равновесия бедняге пришлось вставить такой же мост на все тридцать два зуба.

Быстрый взгляд на Кийе, затем такой же, как молния, но с недоумением на единственного сына моей матушки Фелиции, и сеанс начался.

- В чем дело, Кийе?

- Чрезвычайное дело, господин директор. Но вначале позвольте мне представить вам комиссара Сан-Антонио, он все вам подробно расскажет.

Кийе, видимо, в юности играл в регби. Во всяком случае, пас назад у него поставлен хорошо.

Я прочищаю глотку, делаю шаг вперед и рассказываю все по порядку. В зависимости от обстоятельств дела я либо углубляю, либо расширяю повествование или просто иду по часовой стрелке. Перзавеса прикуривает сигару "Генри Клей" и пускает такую дымовую завесу, что запросто могла бы сбить с панталыку все радары в округе.

Слушая меня, он молча курит, выпуская в воздух по сто франков (не волнуйтесь, старых франков) при каждом выдохе. Когда я заканчиваю монолог, господин директор оборачивается к Кийе с таким видом, будто только что его обнаружил.

Тот бледнеет, весь полностью - до прямой кишки. Коленки трясутся, а унылый клюв похож на пистолет бензозаправки.

- Вы должны согласиться, господин Перзавеса, что моей вины в этом нет!

- А кто вас обвиняет? - вопрошает спокойным тоном бывший продавец собачьих зубных щеток, а ныне скандальных хроник. - Просто у вас несчастливая рука!

Вот ведь сволочь! Слышали бы вы, с каким апломбом он произнес эту гадость!

Огуречное лицо Кийе покрывается зеленью и пупырышками. На его карьере можно ставить жирный крест. Теперь она стоит не больше мартышкиной задницы. Патрон, самый главный патрон, патрон из патронов не обвиняет его в профессиональной непригодности, нет, - он обвиняет беднягу Кийе в том, что тот приносит несчастье. Соображаете? Хуже не придумаешь: от такого пятна уже никогда не отмыться! Абсурдно, но не поспоришь! С этим ярлыком можно спокойно идти и выбирать мост повыше, чтобы сигануть оттуда рыбкой.

Симон Перзавеса поднимает свой округлый зад с мягкого стула. Он тычет концом сигары в направлении перепуганного насмерть Кийе, затем переводит жезл на меня, видимо желая, как фея Маржолена, превратить меня в своего сторонника.

- Послушайте-ка, я не люблю такого рода шутки. Если разразится скандал, кое-кто сложит головы.

- Господин Перзавеса, - отвечаю я ему спокойно, - хотел бы обратить ваше драгоценное внимание на то обстоятельство, что двое уже сложили свои головы.

- Кто это?

- Те, кто лежат на садовом участке в Маньи.

Он пожимает плечами.

- Вы - знаменитый флик, не так ли?

- Ну да! - скромно отвечаю я.

Если бы мне не дали в свое время прекрасного воспитания и классического образования, я бы заставил его сожрать свою сигару.

- Я позвоню вашему начальнику и скажу, чтобы он поручил вам расследование этого дела и дал столько времени, сколько необходимо для полного выяснения обстоятельств... Работайте тихо, без огласки.

Мне противна его наглость, и я смотрю сквозь него.

- Послушайте, господин Перзавеса, вы забываете, что у нас на руках два трупа, а значит, имеется как минимум один убийца... Можно спрятать, если постараться, остывшее мясо - вернее, кости, - но если я заарканю убийцу, то его придется судить, не так ли? А судебный процесс как мед - на него слетятся все мухи!

- Ну, до этого еще далеко! - рубит он.

Сила этого малого в том, что он живет сегодняшним днем. Между прочим, и вы должны это признать, если ваши мозги не совсем высохли, - истинная сила человека в его настоящем. Не многие знают об этом, и уж тем более не многие умеют жить в узких границах без прошлого и будущего. Симон Перзавеса верит в настоящее и его силу. И он стал тем, кто он есть, лишь за счет умения выжать максимум из текущего момента.

- Единственное, о чем я вас прошу, комиссар, - расследование должно быть проведено сугубо конфиденциально. Дальнейшие наши действия мы сообразуем с развитием событий. На этом Перзавеса как бы ставит точку в переговорах. Заседание следует считать закрытым. Его ждут министр, три посла, две графини с пересохшими глотками, а также целый выводок писателей-академиков, которых он маринует в осиротевшей без него гостиной. Он должен быть там, среди хрусталя и накрахмаленных скатертей, - каждая минута на счету. Через мгновение он полностью забудет об инциденте и займется более важными делами.

- Господин директор, я... - стартует Кийе.

- Вот именно! - отвечает тот.

Перзавеса протягивает нам руку, вернее, два свободных пальца руки, в которой держит сигару. Мы вынуждены пожать их, чтобы ответить на акт его вежливости.

И вот мы уже на лестнице. Мраморные статуи взирают на нас с сонным безразличием.

- Вот это человек! - блеет Кийе.

Я скашиваю на него глаза. Всегда находятся людишки, гордые тем, что служат своим хозяевам лишь ковриком для вытирания ног.

* * *

- Ну и что теперь? - спрашивает оживший огурец, когда мы приземляемся на тротуаре.

Меня начинает тошнить от его компании.

- А теперь, мой бесстрашный друг, вы можете вернуться к своим высосанным из пальца новостям... Если у вас появится информация и вы захотите со мной поделиться, позвоните. Вот моя карточка.

Я оставляю его с открытым ртом и иду к машине.

- Ну, как дела? - беспокоится маман.

- Как у волка, которого ноги кормят. Придется возиться с этой загадкой. В этом деле, похоже, ожидается куча палок в колесах, да еще рот придется держать на замке...

Она понимает, что я взвинчен, и пытается мне помочь успокоиться.

- Какой он из себя, директор газеты?

- Как сама газета, мам. Изъясняется исключительно заголовками и полагает, что все человечество стоит не больше пятидесяти сантимов, как его капустный листок.

- А куда мы теперь?

- К бизнесмену от газеты, который купил эту чертову халупу. А потом я приглашаю тебя в хороший ресторан где-нибудь в центре. Честно говоря, рагу мамаши Пино для меня лично как кроличий чих.

* * *

Ну и денек выдался - ни одной встречи с приличными людьми! Именно об этом я думаю, когда мне открывает дверь служанка Бормодуpa. Вот уж, видно, шлюха - на все сто! Она сверлит меня своими глазами-буравчиками, будто штопором, если вы, конечно, соображаете, что я имею в виду. Грудь настолько обнажена, словно готова превысить свои полномочия.

- Вы от кого? - мяукает она, продолжая рентгеновское исследование.

- От господина Симона Перзавеса, - отвечаю я, зная наперед, что престижное имя откроет мне любые двери.

Девица проводит меня в небольшую гостиную в стиле ампир и указывает на диванчик, стоящий под огромной, во всю стену, картиной кисти фламандского живописца эпохи космических завоеваний. Проигнорировав приглашение сесть, я хожу по комнате и разглядываю суперсовременную мазню. И вдруг мне в голову (как всегда, гениальную) приходит мысль (соответственно гениальная) по поводу так называемой исторической правды. Люди всегда задавались вопросом, почему Наполеон изображен на всех портретах с рукой, засунутой за отворот мундира. Полагаю, что дам вам глубоко рациональное объяснение. Вы ведь знаете, что парень скончался от рака желудка? Из этого можно заключить: рак мучил его долгие годы, и он держал руку на солнечном сплетении, чтобы незаметно массировать больное место. Однако из школьных учебников мы знаем, что у него были заболевания и других органов, находящихся несколько ниже, но... Если бы живописцы пошли на поводу у правды, то наш национальный герой должен был бы держать руку в соответствующем месте, что, признайтесь, не делало бы чести великому Бонапарту.

Я все еще продолжаю про себя философствовать, рассматривая очередной шедевр современного искусства, когда господин Бормодур вносит в гостиную сто с чем-то килограммов собственной плоти. Кроме излишков веса у хозяина дома есть и другие особые приметы: толстый нос, похожий на гусиную гузку, и взгляд соленой трески.

Он сдвигает брови.

- Месье? Мне доложили...

- Я знаю. Как и то, что я прямиком от господина Симона Перзавеса. Комиссар Сан-Антонио.

- О-о!

С тем же эффектом он мог бы произнести и "а-а!", что позволило бы ему сэкономить силы, ушедшие на складывание губ в трубочку. Но вполне возможно, такое упражнение для рта составляет основную часть его ежедневной физической зарядки, поскольку, войдя, он тут же тяжело плюхается в массивное кресло.

- Для начала хочу попросить вас о неразглашении того, о чем я вам сейчас расскажу, господин Бормотун.

- Дур.

Я напрягаюсь, предчувствуя с его стороны желание нанести мне оскорбление.

- Не Бормотун, а Бормодур, - уточняет он жалобно.

- О, простите, я не нарочно.

Чтобы сгладить неприятное впечатление, я спешу изложить ему (в третий раз за сегодня) обстоятельства дела и причину моего визита.

Узнав, что он из самых лучших побуждений купил для "Утки" небольшой склад костей, мастодонт бизнеса приходит в тихий ужас, у него отваливаются бивни.

- Но это же кошмар! Что обо мне подумает мой друг Симон?!

- Кое-что неприятное, смею вас уверить, - подтверждаю я. - Между нами говоря, он просто взбешен.

- Бог мой, я сейчас же ему позвоню.

- Сейчас не надо! Он принимает, но не соболезнования, а министров...

Надутый толстяк начинает на глазах уменьшаться в размерах. Естественно, это литературный образ, но его суть в полной мере соответствует реальности. Впечатление, будто толстяк сел на гвоздь и сильный выход воздуха того и гляди приведет к декомпрессии в помещении.

- А теперь, господин Трубадур...

- Бормо!

- Простите?

- Не Труба, а Бормо... Бормодур.

- А! Прошу прощения! Теперь предстоит разгадать предложенный вами ребус, и вы должны оказать мне в этом действенную помощь.

- Я?

- Вы!

- Но ка... ка...

Интересная физиология у человека: он еще не знает самого главного, а уже такой позыв!

- Но ка... как я могу вам помочь? - заканчивает он фразу, к моему великому облегчению.

Бромтутур, или как там его, не в себе. Он на грани инфаркта. Беднягу можно понять! Сегодня воскресенье, вечер, и в кухне мирно готовится утка с апельсинами. А он с тоской представляет себе, как его уводят в темную ночь навстречу жутким приключениям. Только от одной этой мысли в животе у Дурбормота все индевеет. В голове полная мешанина, паника среди слюнных желез, раскаты грома в эпителии желудка и мольбы о спасении, готовые сорваться с кончика языка. Он представляет себе борьбу не на жизнь, а на смерть вокруг серебряного подноса, испускающего пар, подобно транссибирскому экспрессу, и утку, золотистую, сочную, нежную, с хрустящей корочкой и растопыренными лапками... Несчастный видит, как члены его семьи берут на абордаж поднос с водоплавающим чудом, чтобы свести с уткой счеты, полностью забыв о нем, отсутствующем. Когда он вернется, останется лишь остов, чистый, будто обглоданный стаей стервятников, и, если повезет, шейка во всей своей первозданной красоте.

- Первое, чем вы можете мне помочь, так это дать справку об истории дома, господин Бомбодур.

- Бормо! Бормодур...

- О, извините еще раз, у меня короткая память на некоторые имена. Словом, мне нужны фамилии предыдущих хозяев, которые наверняка фигурируют в купчей. Кстати, постройка, кажется, довольно новая.

- Да, да, весьма новая. Пройдемте ко мне в кабинет.

Будто невзначай толстяк бросает взгляд на часы. Его утка жарится сейчас в инфракрасной духовке или же в микроволновой печи на вращающемся блюде, окутанная парами и микроволнами. Затем в дело вступает гриль. Могу спорить! Как только она будет готова, звоночек известит об этом голодных хозяев. В наши дни кухни стали похожи на лаборатории ядерных исследований.

Бормотуш ведет меня в соседнюю комнату. Здесь тоже ампир. Немного вычурно - я имею в виду стиль, когда его слишком много. Похоже, он купил целиком Малый Елисейский дворец... Перепродажа недвижимости позволяет ему урвать лакомые кусочки, моему птенчику Бармалею, будьте покойны!

Хозяин, или мэтр (хотя роста в нем метр с кепкой), начинает лихорадочно рыться в выдвижных ящиках своих далеко не ампирных шкафов и вскоре вытаскивает толстую тисненую папку. На обложке вензеля и надпись округлыми жирными буквами: Конкурс "Средиземная утка".

Вздыхая, бизнесмен развязывает тесемки. Каждое его движение сопровождается скрипом, какой издает мачта корабля во время шторма. Он перелистывает бумаги, перекладывает всевозможные бланки, принюхивается, слюнявит пальцы, похожие на сосиски, и в конце концов набредает на нотариальный акт.

- Вот он! Нашел, - кряхтит толстяк.

Он читает тихим голосом, шевеля губами. До меня доносится лишь сипение и причмокивание, но я человек воспитанный и научен ждать. Наконец он отрывается от бумаги, поднимает на меня глаза и, как сказали бы об архангеле Михаиле, подает мне знак.

- Добрая весть! - объявляет он.

- Да?

- Был только один хозяин. Я вам сейчас объясню. Значит, так. Дом был построен десять лет назад вдовой Планкебле, и она жила в нем со своей дочерью... Затем она, то есть вдова, вышла замуж за некоего господина Сержа Аква. Через восемь месяцев она умерла и дом унаследовала ее дочь...

Пока он рассказывает, меня не покидает легкое раздражение: я бы предпочел сам лично покопаться в бумагах и выудить необходимые сведения нет ничего лучше, чем текст перед глазами. Но хорек Бормодур, бросая отчаянные взгляды на часы, не выпускает досье из рук. Он торопится. В гонке между мной, легавым, и уткой для него единственный способ спасти положение - это не упустить момент, когда надо рвануть к финишу. Необходимо срочно покончить со мной, иначе от утки останутся рожки да ножки.

- Таким образом, мы приобрели дом у дочери Планкебле.

- Ее адрес?

- Париж, девятый район, улица Баллю, сто двадцать.

Записываю информацию в блокнот.

- Благодарю, мэтр... Значит, при оформлении сделки вы встречались с этой девушкой?

- Естественно. Ей двадцать восемь лет. Несчастное создание! Она инвалид и живет с отчимом...

- С отчимом? Но она ведь была взрослой, когда тот женился на ее матери? Вы говорили, что мадам Планкебле сыграла в ящик через восемь месяцев после заключения брака...

- Сыграла... во что? - выпучивает глаза благовоспитанный продавец недвижимости.

- Я хотел сказать - умерла! Прошу прощения за мой язык, господин Бормодыр, но в полиции мы встречаемся не только с представителями высшего света, каким являетесь вы, отсюда и некоторые выражения.

Он выдавливает улыбку.

- Забавно...

- Вы сказали, дочь Планкебле инвалид? Чем страдает бедняжка?

- Паралич ног. Она передвигается только в кресле-каталке.

- А этот отчим, который в конечном итоге был ее отчимом всего восемь месяцев, взял парализованную девушку под свою опеку?

- К счастью, на свете бывают и добрые люди.

- А что представляет собой этот сердобольный господин?

- Если вы его увидите, сразу поймете, почему он так поступил. Это нелюдимый человек, весь ушедший в себя, слабого здоровья. Он так и остался в мире, который избрал для себя, понимаете? У него свои привычки...

- Понимаю...

И мэтр устремляет пронзительный взгляд на циферблат часов, пытаясь остановить неумолимый бег времени, отведенного для полного прожаривания утки. Но утка готова, и мне пора делать ноги.

- Ни слова кому бы то ни было о нашем разговоре, господин Бомбардир...

- Бормодур! Можете полностью положиться на меня! Не думаете же вы...

Он провожает меня до двери и протягивает руку. Я жму его упаковку франкфуртских сосисок и желаю спокойной ночи без кошмаров...

Фелиция тихо спит на сиденье. Прежде чем залезть в машину, я с умилением смотрю на нее через стекло. Какая она красивая, моя старушка, с седыми, стянутыми на затылке волосами, в черном платье, с бледной рукой, покоящейся на подлокотнике. Я стараюсь тихо открыть дверцу. Но маман все равно вздрагивает и тут же одаривает меня нежной улыбкой.

- Ну что?

- По-моему, у меня есть вся необходимая информация, мам. Сейчас только позвоню в Контору, и на сегодня закругляемся. Гульнем по полной программе! Сначала как следует поедим в баскском ресторане, а потом пойдем в кино. Какой-то новый фильм с Фернанделем, говорят, смешно!

Фелиция сияет. Для нее этот торжественный выезд в Париж настоящий праздник, особенно если учесть, что она месяцами безвылазно пребывает в нашем домике на окраине.

* * *

Заняв столик в ресторане "Аавинь", я прежде всего иду к телефону. На другом конце трубку снимает шеф. Он уже в курсе, поскольку Перзавеса сдержал обещание. А так как шеф, с одной стороны, не может отказать человеку такого калибра, а с другой - Старику не улыбается видеть в своих элитных рядах легавого, замешанного в подобную историю, то он, естественно, полностью согласен, чтобы я вел расследование в фетровых тапочках и на цыпочках, а также с сурдинкой на моем речевом аппарате, предназначенном для произнесения красивых и интеллигентных слов.

Получив сполна ценные указания, я с минуту обдумываю свои первые, наиболее важные действия, примерно так же, как телеведущие готовят вопросы и реплики, которые они будут потом "импровизировать" с умным выражением лица во время политических теледебатов.

Я снова снимаю трубку и звоню домой своему приятелю Лашо из криминалистической лаборатории. Он, как всякий нормальный человек, в такое время принимает друзей. Когда он снимает трубку, вместе с его неуверенным голосом в мое ухо врываются звуки музыки и голосов. Кто-то ревет "Я знал тебя, когда был молодым", а какая-то дама подпевает, исполняя соло на бретельках бюстгальтера и резинках чулок. Мое сердце наполняется щемящей завистью.

Глава седьмая

В которой я выступаю как грузополучатель

- Ты в состоянии уяснить то, что я тебе сейчас скажу? - спрашиваю я у Лашо.

- Еще как! За кого вы меня принимаете?

- Хорошо, тогда раскрой уши пошире. Завтра, ровно в восемь утра, ты подъедешь к моему дому на фургоне, на котором должно быть четко и внятно написано, что он принадлежит строительной компании. Следишь за моей мыслью?

- Практически след в след.

- Замечательно! Прихвати с собой еще кого-нибудь из ваших и оденьтесь как рабочие-каменщики. Ты все еще слушаешь меня?

- Так точно!

- Отлично! Возьмите с собой кирки, лопаты - словом, строительные инструменты!

- А что будем делать?

- Сносить Версальский дворец! Похоже, под ним огромное месторождение нефти. Еще захватите несколько кусков брезента...

- Договорились.

- Ровно в восемь. Не опаздывай, понял?

- Заметано! Беру с собой Мюллера, возражений нет?

- Никаких! Чао!

Все, рабочий день закончен!

Наконец-то наступает благословенный момент, когда можно принять дозу на грудь и отдышаться!

Утром в понедельник в своем рабочем комбинезоне из белой парусины Лашо выглядит как настоящий Пьеро на подмостках кукольного театра. Пьянка у него дома, видно, затянулась и перевалила далеко за полночь, поэтому физиономия славного криминалиста приняла интенсивный бутылочный цвет, какой бывает, когда печень страшно сквернословит, а желудок шлет справедливые проклятия и угрозы.

Его друг Мюллер на фоне Лашо смотрится немного посвежее, может быть, из-за своей огненной гривы, замечательно гармонирующей с медными звуками его луженой глотки.

Что касается лично меня, любимого, то я пребываю в состоянии великолепной сбалансированности физического самочувствия и морального духа. Мы с Фелицией улеглись спать около двенадцати, и я, как благовоспитанный мальчик, вплоть до половины восьмого усердно давил подушку, пока маман не принесла мне утренний кофе с тостами. Прохладный душ, свежее белье - ив вашем распоряжении, милые дамы, ваш дражайший Сан-Антонио в своей наилучшей форме.

- Куда едем? - еле ворочает языком Лашо.

- Выкапывать мертвецов.

Лашо их видел столько, что подобные заявления, даже застреленные в упор, действуют на него, как на слона дробинка.

- Какого характера трупы?

- Характера весьма раздетого, я бы сказал, до самых костей.

- Класс!

Мы делаем по глоточку рома, чтобы поднять моральный дух на должную высоту, и идем к фургону с надписью "Каменные кладки и кровля, предприятие Латюиль и сыновья, Париж, улица Фоли-Мерикур". Очень достойное название, внушает доверие.

- Почему такая секретность? - любопытствует Лашо, с трудом взгромождаясь на сиденье водителя.

- Чтобы не привлекать внимания, сынок. Если мы начнем копать в саду в вечерних костюмах от Версаче, выставив шикарные тачки напоказ перед домом, то в деревне начнется шум, лишние вопросы, любопытствующие прохожие и прочее. А так мы бравые ребята-строители, приехали копать под фундамент для новой террасы, понял?

- И где это удовольствие?

- В Маньи-ан-Вексен...

Он едет не спеша. Во всяком случае, на поворотах шины не выражают протеста режущим слух визгом. Мы все трое тесно прижаты друг к другу на переднем сиденье. Солнце палит как из огнемета и согревает не только душу. Словом, все хорошо. Только Мюллер застыл с несчастной миной.

- Тебе жена устроила головомойку за вчерашнее? - выдвигаю я наиболее вероятную гипотезу.

- Нет, - вздыхает он, - просто зуб затрахал, болит - ужас! Я уж и аспирин принял - ни черта не проходит.

- А почему не идешь к врачу? - ставит вопрос ребром садист Лашо.

- Боюсь.

- И напрасно, - продолжает издеваться Лашо. - У меня есть дантист, так он зубы не рвет, а вынимает, будто вишни ложечкой из компота.

* * *

Меньше чем через час мы подъезжаем к владениям Пино. Погода прекрасная! Неподалеку крестьянин-винодел гонит свою жену на работу в поле. Природа звенит тысячью радостных голосов. Приятно работать в лучах жарко палящего солнца. Это прибавляет жизненных сил.

Мы ставим грузовичок у ворот и вытаскиваем из кузова инструмент: лопаты, лом, всякую строительную всячину, а также свернутый брезент. Правая щека Мюллера беременна на восьмом месяце. Показав ребятам места археологических раскопок, я иду обозреть окрестности. И очень вовремя. Потому что к нам, нос по ветру, со стороны фермы искусственного осеменения направляется землепашец, дабы удовлетворить любопытство, чрезмерно возбужденное нашим появлением.

- Это вы там работаете, в доме? У старичка висячие усы, как у моржа, и очки, отливающие голубизной.

- Да, приехали строить веранду...

- А! Вы из Парижа? Его удивляет, чего мы приперлись из Парижа, когда и здесь полно рабочих.

- Я двоюродный брат нового хозяина...

- Ага, ага...

Лаконичный дедушка прочищает остатки зубов кончиком кривого ножа, сплевывая на землю результаты изысканий...

- Хорошая погодка, да?

- Я смотрю, вы здесь производите кое-что, хоть и ненатуральным способом...

Он беззвучно смеется. Надо использовать его расположение, чтобы ввести в действие мой вопросник. Так, между прочим, будто невзначай. Я большой дока по этой части - десятилетний опыт, бронзовая медаль на олимпиаде! Симпатичный домик, правда? Моему кузену повезло!

- Да уж!

- Совсем новый, в отличном состоянии - что еще надо! Бывшие хозяева были, видно, большими чистюлями?

- Когда была жива мадам Планкебле - да... А потом она умерла, и...

- От чего она умерла? Не от заразного чего-нибудь, я надеюсь?

- А, не... - Дед чешет волосатую грудь. - Попала под товарный поезд на переезде. Близорукая была и туга на ухо... Ну и вот!

- У нее была дочь, как мне сказали, и новый муж?

- Точно. Они еще некоторое время жили здесь после ее смерти, а потом сдали дом в аренду...

- Понятно.

- Знаете, инвалидное кресло не очень-то подходит для наших дорог.

Я предлагаю старичку сигарету.

- Значит, сдали...

Это уже что-то новое. Мэтр Бормотун утаил от меня немаловажную деталь. Хотя, конечно, может, он и сам ничего не знал?

- Сдали людям... недостойным... Устраивали тут гулянки! В общем, бардак, прости господи!

- С моим братом вы можете быть спокойны: он человек тихий, ходит в домашних тапочках.

- Так-то лучше...

Настает время вырулить разговор на главную магистраль.

- Говорите, снимали дом люди недостойные?

- Да. Они содержали ночной притон на Монмартре. Знаете, где женщины заголяются перед всеми...

- Кто они ?

- Парочка, о которой я вам говорю... Неизвестно даже, женаты были или нет. И друзья у них под стать, орали тут всякие непристойности.

- А как звали эту парочку?

Он морщит лоб, будто собирается чихнуть.

- Вы не поверите...

- Почему?

- Этого никто не знал... С ними никто не водил дружбу!

И на этом, посчитав, видимо, что и так потратил на меня слишком много слюны, он прикладывается к козырьку кепки и удаляется к своим неосемененным коровам.

Вернувшись к ребятам, я вижу, что они уже раскрыли обе ямы и очистили останки от земли. Помогаю им запаковать содержимое могил в брезент. Один брезент у нас для "леди", второй для "джентльмена". Обвязав тот и другой, оттаскиваем оба свертка в фургон. Лашо углубляется в изучение мест захоронения. Он тщательно прощупывает землю в ямах сантиметр за сантиметром, разбивает комки земли, мнет их в руках, тщательно выбирая клочки и мельчайшие кусочки ткани, которые затем кладет в целлофановые пакеты. Лашо знает свою работу, и ему не нужно подсказывать. Я направляюсь к Мюллеру, приступившему внутри фургона к первичному осмотру эксгумированных трупов. Жарко! Солнце палит немилосердно, и в кузове грузовика стоит страшная вонь. Лучше уж пойду закапывать могилы вместе с Лашо, тем более что через пару часов нужно возвращаться в Париж.

Закончив работу, мы идем к фургону.

- Ну что вы об этом думаете, ребята? - спрашиваю я, срочно закуривая сигарету, чтобы хоть как-то нейтрализовать кошмарный запах.

Мюллер, который и так говорит с эльзасским акцентом, твердым, как застывший бетон, из-за флюса еле ворочает губами. Видом своим он напоминает мне половинку бегемота.

- Женщина молодая. Антропометрию я вам сообщу позже. Зубы в порядке...

Туг его голос срывается, и он корчит болезненную гримасу. Осторожной рукой несчастный ощупывает правую щеку, затем продолжает:

- Кости поражены негашеной известью, но не полностью разрушены, поскольку известь в контакте с мокрой землей теряет свои коррозивные качества. Вы же знаете, что окись кальция...

Я перебиваю его:

- Нет, Мюллер, не знаю, и не морочь мне голову. Давай дальше!

- Это, значит, что касается женщины. Естественно, позже мы вам расскажем больше. Теперь о мужчине. Я думаю, ему лет сорок, довольно крупный. У него - счастливчика - тоже были здоровые зубы, что, конечно, затруднит идентификацию.

Мюллер снова гладит вздувшуюся щеку. Бедняга, видно, страшно мучается, но мужественно продолжает:

- Кроме того, поскольку его не засыпали известью, труп сохранился значительно лучше, хотя, похоже, его закопали раньше.

Тошнотворный запах разлагающихся трупов бьет мне по носу, как кувалдой.

- Что еще удалось установить? - задыхаясь, выдавливаю я.

- Женщина шатенка... Можете это сами видеть... У мужчины пальцы рук хорошо развиты, последние фаланги широкие. Такой тип рук дает возможность накрыть монету в пять франков одним пальцем...

Мюллер умолкает, и эстафету перехватывает Лашо:

- На момент смерти на нем был шикарный костюм, синяя рубашка и черный вязаный галстук... Замшевые туфли...

- Ладно, спасибо, мальчики, для начала очень неплохо.

Мы останавливаемся перекусить в уютном придорожном ресторанчике, где накануне Берю принял косоглазие официантки за проявление интереса к своей персоне.

Мы с Лашо заказываем себе сосиски с чечевицей, а для Мюллера очень жидкое пюре и соломинку.

Глава восьмая

В которой я пытаюсь составить план расследования

Я расхаживаю среди шкафов и полок в архивном отделе, где собраны все материалы по особо тяжким преступлениям и списки с данными на пропавших граждан.

По мере того как ребята из лаборатории подбрасывают мне все новые детали о "моих" скелетах, я пытаюсь сориентироваться в расследовании. Огромное количество людей каждый год исчезает без следа, и в подавляющем числе случаев они никогда больше не объявляются ни живыми, ни мертвыми. К сожалению, даже если иной раз и удается найти пропавшего, то в основном только для того, чтобы прикрепить бирку с номером к его навсегда остывшим конечностям. Поэтому хоть я тут и суечусь, но надежда обнаружить среди всего этого скопища досье на "жильцов" Пинюша очень слабая.

После двух часов тщетных поисков в компании архивиста, перелистав сотни дел, я понимаю, что нахожусь в тупике с двумя неопознанными трупами на руках. Откуда они взялись? Кто такие? Тайна и сплошной мрак...

Вы ведь, наверное, думаете, что вместо того чтобы таращить глаза на ворохи бумаг, мне стоило бы скорее посетить бывших жильцов дома, ныне принадлежащего моему подчиненному Пино? Вас, видно, удивляет, как это при таких натренированных для беготни нижних конечностях комиссар Сан-Антонио проявляет адское терпение и отсиживает себе зад в архиве! Так вот, несмотря на то что я не обязан учить вас уму-разуму и отчитываться в собственных действиях, тем не менее постараюсь раскрыть вам глаза на элементарные вещи. Известно, что неприлично ходить в гости с пустыми руками. Лучше прийти с подарком, а еще лучше - с сюрпризом. Вы, твердолобые, как себе представляете мой визит? Постучу в дверь, держа шляпу в руке, и с умным видом и проницательными, как рентген, глазами спрошу: "Извиняюсь, господа, не вы ли, случаем, зарыли два трупа в саду?

А вот если я заявлюсь к ним, имея в загашнике некоторые доказательства их причастности к захоронениям или хотя бы зная имена обнаруженных жмуриков, то с полным правом могу строго спросить: "Что стало с мадам Бамс и месье Бомс, которые были среди ваших гостей вечером такого-то числа?"

Вот тут-то и будет сюрприз, вот тут они зашевелятся. А так как у вашего любимого (но не до конца оцененного, как я вижу) Сан-Антонио глаз как все ультрачувствительные фотопленки, вместе взятые, то он тут же зарегистрирует вздрагивания, подергивания и всякие там покраснения-побледнения, весьма симптоматичные в таких случаях.

Ладно, не стану давать вам заочных уроков полицейского искусства, но стиль, которого следует придерживаться в моем деле, вкратце я вам объяснил. Полагаю, вы согласитесь с моим мнением, и на этом поставим точку! Стиль Сан-А - он как бы от природы, его нельзя объяснить, ему нельзя научить! Он вытекает из-под моего пера, как вода для слива в унитазе после нажатия на рычаг. Здесь позвольте мне сделать маленькое отступление, а если не позволите, то можете идти ко всем чертям!

Так вот, однажды я читал в очень серьезном толстом (сантиметра три) журнале интервью с Раймоном Кено из Гонкуровской академии, очень активным членом этой многоуважаемой ассамблеи, где он поведал миру, что ему для написания одного произведения требуется семь лет. Семь лет, вы ухватываете? То есть срок, как у президента Франции, в течение которого тот может многое изменить в государстве! И прекрасно, утверждает Кено, что не получается снести что-то нетленно-эпохальное за меньший срок. Только безответственные кретины якобы способны рожать быстрее. Удивительно ли, что эти недоумки производят на свет рахитичные книжонки, о которых потом и вспоминать не хочется.

Ну уж дудки! - отвечу я досточтимому академику. Семь лет! Древним не требовалось столько времени даже на то, чтобы высечь бессмертное творение из мрамора! За такой период пространство между запятыми и точками успеет зарасти мхом, а плесень несколько раз покроет все вспомогательные и смысловые глаголы.. Семь лет! Да за такое время слова выпадут в осадок и выпустят газ! Склонения склонятся и загнутся, а спряжения распрягутся, и где их потом искать? Конечно, это мое личное мнение. Согласен, я тоже могу ошибаться, хоть и не часто, как вы успели заметить. Но вот тираж - он говорит сам за себя! Если кому-то нравится макать перо не в чернильницу, а в истлевший саркофаг, - пусть его! Но его тираж обычно смахивает на еле теплящееся пламя газовой горелки, когда у вас в доме уже отключили газ! Ощущаете образ? Мой образ! А кроме того, что это значит - "потом вспоминать не хочется"? Кстати, между нами и господином Кено, хотел бы заметить, что если бы я был современником великих классиков (Расина или Рабле, например), то отрывки из моих произведений непременно вошли бы во все школьные хрестоматии. Между прочим, и сейчас мои книги находят в школах, но только мои добропыхатели, хоть и читают сами втихомолку, работают с ними ножницами, чтобы сделать секвестр моим шедеврам, лишая их самых жизненных мест. Бедные! Им не хватает смелости, современности, чтобы признать мои книги! Ну и не надо. Когда твое имя увековечено на табличке с названием улицы, то так и видишь его на могильном камне, а это не очень весело. Учитывая все эти обстоятельства, я сам выбираю лучшие отрывки из моих произведений и самолично передаю их в женские ручки. Именно вам, мои милые читательницы!

Но вернемся, однако, к разворачивающимся событиям. Я уже обмолвился, что, готовясь к бою, необходимо запастись боеприпасами, и это, согласитесь, логично, учитывая опыт второй мировой войны. Под "боеприпасами" я числю имена и фамилии, лучше с адресами, имеющие касательство к двум наборам костей, обнаруженных на новом участке старика Пинюша.

Я сажусь за маленький столик, заляпанный чернилами, на котором другой шутник (не типа Берю) орфографически правильно написал: "Старик - сволочь". Это о моем шефе, я точно знаю.

Возможно, это даст вам повод заключить, что мы в полиции неисправимо непочтительны по отношению к нашим начальникам, но должен обратить ваше драгоценное внимание: суждения-то у нас здравые.

Я перечитываю описание мадам и месье Скелет. Хоть и знаю его уже наизусть, но жанр романа обязывает, и мне придется прочесть специально для вас еще раз вслух текст, лежащий передо мной:

1. Смерть мужчины наступила примерно два года назад.

2. Смерть женщины наступила сравнительно недавно, но из-за негашеной извести (проклятье!) невозможно назвать точно, когда именно.

3. Рост мужчины 1,78 м. Примерный вес 75 кг. У него широкие плечи, пальцы с утолщенными последними фалангами. Большие залысины. Волосы скорее светлые. Исходя из этого, глаза, очевидно, тоже светлые. Нос орлиный. Причина смерти: револьверная пуля, пущенная в затылок. Был одет в костюм из английской шерсти (лейбл изготовителя отсутствует). На пальце золотое кольцо швейцарского производства без гравировки.

4. Рост женщины 1,55 м. Примерный вес 50 кг. Возраст - около 25 лет. Волосы темные, скорее шатенка. Причина смерти не установлена, следов ранений или повреждений не обнаружено. Была одета в легкое цветастое платье. Глаза, вероятно, карие. Колец на руках нет.

Все эти подробности я фиксировал по мере того, как их сообщали ребята из лаборатории. Изложенные данные, однако, не соответствуют описанию примет ни одного из пропавших лиц.

И тем не менее у этих бедолаг были особые приметы, которые могут дать хоть какую-то зацепку, чтобы сдвинуть с места следствие. Вот, например, у мужчины были утолщенные концы пальцев, а у женщины сильно развиты мускулы предплечий.

- Если наткнешься на что-нибудь похожее, дай мне знать, - говорю я парню из архива.

Спускаюсь в кабинет и скликаю своих орлов. Когда они выстраиваются передо мной (на зов слетелись Берю, Пино, Лавуан, Матиас и Риголье), довожу до их сведения описание примет погибших, действуя по принципу "чем богаты, тем и рады", - вдруг все-таки повезет. Не густо, конечно.

- Это вам что-либо говорит? - спрашиваю я.

В ответ они лишь молча морщат лбы. Их можно понять... Разве по таким приметам кого-нибудь узнаешь? Таких людей тысячи!

Я протягиваю листок Матиасу:

- Свяжись с провинцией и Интерполом... Мне кажется, мужчина не отсюда. Только сначала размножь и разошли в разные службы. На всякий случай, а вдруг! И дай один экземпляр Пинюшу.

Я обращаюсь к несчастному владельцу кладбища:

- Что касается тебя, мой славный старичок, то поезжай и проветри свою чертову хижину. Сходи в деревню и хитренько, как только сможешь, поспрашивай жителей, своих новых соседей, не попадались ли им на глаза люди, соответствующие нашему описанию. Если да, то когда и при каких обстоятельствах. Включи мозги на полную мощь. Только не пугай народ - нет ничего хуже напуганных крестьян!

Потом поворачиваюсь к Лавуану:

- Ты, дружок, постарайся узнать, кому некая мадемуазель Планкебле, проживающая по улице Баллю, номер сто двадцать, сдавала свой дом в Маньи. Но слишком много не болтай и забудь, что ты свирепый легавый. Строго запрещаю ходить к самой девушке - этот кусок пирога для меня лично!

- Слушаюсь, патрон...

- Риголье, ты поедешь вместе с Пино в Маньи и осторожно порасспрашиваешь торговцев магазинов и лавок в округе на предмет продажи негашеной извести жильцам дома два-три года назад. Я понимаю, надежды на удачу кот наплакал, но проверить нужно абсолютно все... Ясно излагаю?

- Ясно, шеф.

Я оглядываю свою команду.

- Вот и все.

- А я? - обиженно спрашивает Берю, обойденный моим вниманием в таком важном деле.

- А ты, Толстяк, закрой рот, ибо поедешь со мной!

- Ладно!

Я щелкаю пальцами.

- Вперед, мужики! Встречаемся здесь в районе шести часов!

Глава девятая

В которой я начинаю поставки на дом

Я нахожу Айлюли в баре "Утки", где она в обществе одного актера, пришедшего поделиться подробностями своей интимной жизни в надежде получить бесплатную рекламу в газете, большими глотками заливает в себя приличную дозу виски.

- Ба! Опять ты! - восклицает мадемуазель Тустеп, завидев мой спортивный силуэт.

- Опять я. На этот раз за тобой.

- А что случилось?

- Есть небольшая работенка, где требуется твоя сноровка. По поводу того, о чем ты знаешь.

Она негативно встречает мое предложение и не скрывает этого:

- Сейчас нет времени, мне нужно в завтрашний номер приготовить материал.

- Наплевать. Твои читатели завтра узнают на одну глупость меньше пусть передохнут! Кроме того, твой шеф дал мне "зеленый свет". Так что поехали.

- В таком случае, - иронично замечает Айлюли, - мне, как настоящему рыцарю, остается только подчиниться приказу короля. Но ты по крайней мере выпьешь с нами?

Я соглашаюсь. Она представляет мне своего собеседника, фотогеничного мальчика без возраста.

- Жереми Балуй, ты его должен был видеть в фильме "Немного соли в сточной воде".

- Видел, - вру я, не обращая внимания на протянутую руку баловня кинематографа.

Барменша, загорелая до полного прожаривания, наливает мне виски.

- О! Айлюли, - произносит Балуй с театральными интонациями, - у меня для вашей рубрики есть обалденный материал. Фантастический просто! Я бы сказал, невообразимый! Уверяю вас - это будет сенсацией! Ваши читатели с ума сойдут...

- Да что вы? - произносит заинтересованно, но в то же время сдержанно профессиональная сборщица сплетен.

- Представьте, еду вчера на своем открытом "порше", и вдруг мимо меня на красный свет пролетает машина. Я торможу! Знаете, кто там был?

- Нет, - отвечает Тустеп, которой абсолютно наплевать на то, кто там был.

- Дирк Круглас, собственной персоной! Он начинает крыть меня по-французски, а я ему весело так по-английски: "How are you?" Он узнает меня и ржет как помешанный... Разве не удивительно? Я подумал, что это может рассмешить ваших читателей.

Я залпом приканчиваю виски.

- У ваших читателей, похоже, гипертрофированное чувство юмора, если их может рассмешить подобный бред. Поехали?

И мы оставляем нашего весельчака одного с вытянутой физиономией.

* * *

Берюрье дрыхнет в моей машине и просыпается, лишь когда мы приезжаем на улицу Баллю.

- Никуда отсюда, ни ногой! - приказываю я ему.

Самое время ввести Айлюли (если можно так выразиться по отношению к ней) в курс дела.

- Слушай меня внимательно, дорогуша. Мы идем к бывшим хозяевам дома, где откопали трупы. Мы оба журналисты из газеты, проводившей конкурс, и пришли узнать их мнение по поводу человека, выигравшего их дом. Я взял тебя с собой, поскольку это твоя работа и ты знаешь, как себя вести. Ясно?

Я вытаскиваю фотоаппарат из бардачка.

- Постарайся выяснить, почему они продали дом. Первый контакт с ними очень важен, нужно увидеть их реакцию. Все, пошли!

Консьержка объясняет нам, что Серж Аква занимает третий этаж. Мы поднимаемся по лестнице, поскольку лифт на отдыхе в горном местечке Ремонт-де-Мотор.

Звоним в дверь. Никто не отвечает. Я наигрываю мелодию Генделя на кнопке звонка. Наконец мы слышим легкое, обнадеживающее шуршание за дверью. Тут я замечаю, что в двери есть глазок. Он размером с булавочную головку, но, видимо, увеличивает, как телескоп.

Судя по всему, из квартиры нас разглядывают с головы до ног. Проходит еще несколько минут. Что-то хозяева не особенно спешат опустить перекидной мост в свою крепость.

В конце концов дверь все же открывается и на пороге появляется господин с белоснежными волосами, по виду полуживой, завернутый в темный бархатный халат.

- Что вам угодно? - спрашивает он голосом, похожим на чирканье спички.

- "Средиземная утка", - объявляет Айлюли с улыбкой, сделавшей бы честь рекламе "Колгейта" - проверено и одобрено международной ассоциацией стоматологов.

Старичок хмурит мохнатые брови.

- Входите!

Он проводит нас в гостиную-столовую. Комната меблирована лакированным буфетом в стиле эпохи императора Мин, а также пианино системы "Детлефф". В самом центре стоит кресло-каталка, на нем очаровательное создание с пледом на ногах. Взгляд ее грустных, красиво очерченных глаз проникает вам глубоко в душу.

Мы расшаркиваемся перед молодой женщиной. Судьба была несправедлива по отношению к ней, ибо, наделив ангельской внешностью, отняла способность передвигаться - это сурово.

- О чем пойдет речь? - интересуется старец.

Айлюли берет вожжи в свои руки.

- Вы, должно быть, узнали из нашей газеты...

- Я читаю только "Фигаро", - хрипло каркает Аква.

Начало смазано. Он, похоже, не в восторге от нашего визита, этот старый хрыч - опекун мисс Планкебле. Но Неф Тустеп не так-то просто сбить с толку. Она обладает громадным опытом выуживания информации и соображает, в какой момент согнуть спину, если нужно.

- Вы, очевидно, в курсе дела, что дом в Маньи, проданный вами нашей газете...

- Не мной, а моей падчерицей Терезой Планкебле, - поправляет желчный опекун.

Очаровательное создание берет слово:

- Наверное, надо еще что-то подписать...

- Нет, мадемуазель, не об этом речь! Нам поручили подготовить статью, поэтому мы пришли к вам. Ваш дом выиграл инспектор полиции, и наш главный редактор подумал, что подобный материал был бы очень интересен читателям. Что вы думаете о нашем конкурсе, его победителе и так далее. Понимаете?

Она обращается к Терезе и одновременно успевает пару раз нажать на спуск фотоаппарата, но отвечает этот хорек Аква:

- Мадемуазель (подобное обращение к Айлюли можно объяснить только тем, что он сильно близорук), продажа дома никак не подразумевает наше участие в вашем конкурсе, насколько я понимаю. Дом был выставлен на продажу, посредник продал его, а моя падчерица получила деньги. На этом наше относительное участие в вашем идиотском рекламном конкурсе заканчивается.

Категоричный старикашка...

- Лично я вообще против подобной рекламной шумихи, имеющей целью придать значимость вещам абсолютно ничтожным и не отражающим современные проблемы.

И он назидательно продолжает в том же духе противным менторским тоном - проповедник, ни дать ни взять! У таких кротов с заклиненными мозгами по поводу всего на свете заготовлены торжественные речи, но сами они за всю жизнь не сделали ничего более или менее путного.

Занудный Аква вышагивает по комнате, как учитель перед гимназистами, нервно кашляя посредине пышных фраз, не имеющих к нашей теме никакого отношения. Айлюли пытается возразить, приводит свои доводы, но таких не собьешь - он разносит все ее аргументы в пух и прах, не дает закончить даже неначатое. Старикашка раскипятился не на шутку. Если бы он с самого начала знал, что его землю с домом купит желтый капустный листок, а потом их бывшие владения послужат призом в конкурсе дурного тона, то сделал бы все возможное, чтобы отговорить свою падчерицу продавать дом. И он больше не желает об этом слышать... Сожалеет, но вынужден просить нас очистить помещение - только так, и никак иначе. Они оба больны, и у них нет времени на болтовню с людьми из какой-то дешевой газетенки, чьи методы работы вызывают отвращение у порядочных людей, ибо воздействуют на самые низменные чувства толпы и...

Я трогаю Айлюли за руку.

- Пойдем! Ты же видишь, этот господин читает только нравоучительные тексты. У вас обоих сдвиг по фазе, но фазы не совпадают.

- Да вы грубиян! - становясь лиловым, вскрикивает папаша. Его голос похож на скрип выскочившей из дивана пружины.

Я вежливо прощаюсь с малышкой Терезой, которая, как мне кажется, подавлена и испугана. Мы направляемся к двери. Наш спуск по лестнице происходит в гнетущей тишине.

Подойдя к машине, я констатирую пропажу. Берю, видно, не устоял перед соблазном хлебнуть глоток-другой в кафе на углу.

- Ну и прием! - хмыкает Айлюли. - Похоже, девочке не очень-то сладко с этим старым козлом.

- Думаю, все не так просто. Как тебе показалось, старикашка не может быть замешан в убийствах?

Айлюли задумчиво пожимает плечами.

- Да нет. Он просто вымученный каноник, вот и все. Как-то трудно себе представить, чтобы он замочил ближнего.

- Это верно, но чем черт не шутит. Что-то у него на душе есть... Не потому ли ему претят любые разговоры о доме? А мы тут приперлись с улыбками до ушей, да еще с вопросами, вот его и прошибло! Знаешь, детка, люди, не желающие даже выслушать вопрос, часто просто боятся проговориться.

Но на упрямую Айлюли мой аргумент не действует. Она, кажется, скорее бы согласилась принять у себя дюжину сирот-каннибалов, чем мою точку зрения.

- Знаешь, у меня все-таки есть шестое женское чувство, - довольно смело заявляет она.

- С таким же успехом у тебя могло бы быть и седьмое - меня бы не удивило!

- Кретин! Короче, шестое или седьмое, но я уверена, что наш Аквамарин чист как стеклышко.

- Ладно, посмотрим.

И тут миру вновь является Толстяк. Но самое удивительное, что он идет не из пивной, а из дома Аква Сержа.

- Я думал, ты присосался к бочке в трактире!

- Да ладно тебе! - галантно отмахивается законный супруг Б.Б. (Берты Берюрье, не путать с Бриджит Бардо). - Представляешь, когда ты болтал с консьержкой, я увидел ее и узнал. Ее брат служил со мной в одном полку, и она была моей, так сказать... крестной. Если бы я тебе рассказал...

- О нет, уволь, - обрываю я Толстяка, понимая, что сейчас начнутся скабрезности.

- Оставь его, пусть говорит, - возражает Айлюли, - Мы же тут почти в мужской компании, разве нет?

Одарив чудную ошибку природы тягучим благодарным взглядом, Берю стартует:

- Конечно, в некотором роде все получилось так быстро... Я спохватываюсь:

- Она в курсе, что ты легавый?

- Еще бы! Я даже ей намекнул, мол, на следующий год буду представлен в комиссары.

- И ты сказал, что мы приехали вместе?

- А что, не надо было?

- Берю, - начинаю я скрипеть зубами, - с тех пор как многоклеточные вылезли из пучин Мирового океана и начали топтать грешную землю, на свете не было недостатка в идиотах. Но ты побиваешь все рекорды кретинизма, и возникает законное желание утопить тебя в первородной стихии, лишь бы ты заткнулся...

Он краснеет, пытается протестовать, но инстинкт самосохранения шепчет ему, что не мешает на время засунуть язык в задницу...

Под внимательным взором Айлюли, угадавшей шестым женским чувством опасность, я начинаю стремительно соображать: консьержка не преминет выложить злобному старичку все о моей истинной профессии, и если тот замешан в убийствах, то пиши пропало - он будет настороже.

Надеяться, что женщина сможет сохранить секрет, тем более просить ее об этом равносильно приказу растрезвонить про это тут же всем и каждому дело известное!

- Она спрашивала тебя, зачем мы пришли к ее жильцу?

- Да, - выдыхает Слон.

- И что ты ей ответил во время своих экспресс-переговоров ?

- Что дело конфиденциальное.

В общем, вполне достаточно, чтобы превратить подметальщицу этажей в радиорелейную станцию. У нее наверняка даже поднялась температура, настолько ей не терпится узнать, что означает сей визит. Бьюсь об заклад она уже делится новостью с дамой этажом выше, которая побежит докладывать почтальонше на пенсии, та - подруге по лестничной площадке, и пошло-поехало. Это же снежный ком, пущенный с горы.

Я поднимаю глаза на окна третьего этажа. Вижу, шторы спущены. Старый хрыч занервничал. Почему? "Вот в чем вопрос", - сказал бы Шекспир, который очень любил себя цитировать.

И тут я чувствую, как просыпается мой внутренний голос, вы его знаете, - крохотный квартиросъемщик моего подсознания, тот, что нашептывает мне гениальные идеи, играя на волшебной дудочке. Так вот он мне говорит: когда сыр созрел, самое лучшее - положить его на бутерброд. Тем более балбес Берю не нашел ничего лучшего, как протрепаться своей ротной крестной.

Принимаю решение использовать вновь создавшуюся ситуацию, чтобы повернуть ее в свою пользу.

- Ты сейчас навостришь лыжи к консьержке, Толстяк.

- Лыжи смазаны, шеф! - докладывает Берю, чтобы тонкой остротой разрядить напряженную атмосферу.

Я уточняю задачу:

- Если она разогрелась, можешь ее отутюжить. Поскольку тебе все равно не удержать язык за зубами, то хотя бы используй свою болтливость и вытяни из нее максимум информации о жизни этого Аквамарина и его падчерицы. Составишь мне полный отчет. Если Аква выйдет из дома, двинешь за ним, понял?

- Все ясно!

Он вылезает из машины, а я везу Айлюли в редакцию ее брехаловки.

- Забавные у тебя подчиненные, - замечает акула пера. - Он специально прикидывается дураком или от рождения такой?

Как вы знаете, я сам первый готов валтузить своих ребят, снимать стружку и прочее, но ненавижу, когда кто-то посторонний отзывается о них таким образом.

- Послушай, Айлюли, мои люди не сумеют придумать ракету "Атлас". Это точно. Они даже ноги моют не каждый год и предпочитают чесночную колбасу бутербродам с икрой, но что касается работы, то не тебе о том судить, а тем паче давать им уроки поведения.

- Не заносись, я не хотела тебя обидеть, - старается сгладить неловкость Неф Тустеп. - За версту видно, что Шерлок Холмс дебил по сравнению с быком, который сейчас любезничает с консьержкой.

И мы с облегчением смеемся.

- В общем, - заключает она, - возвращаемся несолоно хлебавши!

- Не дергайся - любое дело в конечном итоге приносит пользу, философствую я. - Никакого результата - тоже результат!

Она смотрит на меня с любопытством.

- И что это означает на легавом языке?

- Я пришлю тебе перевод в стихах по почте в ближайшие же дни, приятель!

На этом обмене любезностями мы останавливаемся перед входом в редакцию, она выходит из машины, а я еду в Контору.

* * *

Лавуан как раз заканчивает рисовать сексапильную брюнетку с разрезом глаз под Софи Лорен, когда я врываюсь в свой кабинет.

- Что, уже? - вскрикиваю я от радости, что есть с кем поговорить о деле.

- Да, патрон.

- Что-нибудь раскопал?

- Вот.

Он протягивает мне листок, вырванный из блокнота. На нем печатными буквами значится: "Раминагробис", улица Мартир, хозяин Анж Равиоли.

- Это тот, кто снимал дом в Маньи?

- Да, господин комиссар. У него стриптиз-бар. Дом снимал в течение трех лет, а затем дом пустовал.

- Есть данные на Равиоли?

- Мелкий мошенник. Сидел два года за злоупотребление доверием, потом три года усиленного режима за вооруженное нападение. С тех пор ничего... Занимался всякого рода спекуляциями... Ведет себя тихо.

- Женат?

- Замечен в сожительстве с бывшей танцовщицей из клуба "Мемен".

Все эти сведения я отмечаю про себя с большим удовлетворением. Не удивлюсь, если Анжело Равиоли принимал самое активное участие в этом дельце.

- Хорошая работа, Лавуан.

Он конфузится и краснеет от удовольствия.

- Надо признаться, мне просто повезло. Я позвонил в агентство недвижимости Маньи-ан-Вексен и напал на парня, который мне все выдал.

- Браво!

Когда он выходит из кабинета, внутренний телефон на моем столе начинает верещать, будто его режут. Звонит Матиас, чтобы узнать, вернулся ли я.

- Подруливай ко мне, сынок!

Его не надо долго просить - через минуту он у меня.

- Какие результаты с распространением нашего рекламного проспекта?

- Честно говоря, немного! Но, может, по поводу мужчины поступят новости из Германии.

- Выкладывай!

- Расплюснутые пальцы напомнили кое-кого нашим коллегам в Лилле. Подозревается один немец, торговец наркотиками. Был известен в Гамбурге несколько лет назад. Я послал в тамошнюю полицию телекс и жду ответа.

- Очень хорошо.

Я доволен работой своих людей и доволен собой. Протягиваю фотоаппарат Матиасу.

- Отнеси в лабораторию. На пленке всего два снимка, да и то наверняка плохого качества, поскольку снимали в помещении, без вспышки, без наводки считай, навскидку. Словом, постарайтесь выжать максимум, ага?

- Ладно...

- Есть что-нибудь от Пино и Риголье?

- Нет пока... Но еще только без двадцати шесть, и Маньи тоже ведь не в двух шагах.

Матиас ретируется. Мое напряжение спадает, я успокаиваюсь, как кухарка, у которой все запущено в готовку. Варево булькает на плите, остается только подождать, когда оно дойдет до полной кондиции.

Сообщив о своем местонахождении дежурному, я спускаюсь в кафе напротив проглотить порцию спагетти с соусом. В моей высокоинтеллектуальной тыкве полно всяких странных на первый взгляд мыслей, и каждая ищет свое место ближе к выходу. Но главная мысль, из которой родится решение, придет - я верю. В ожидании новостей обмениваюсь пустыми репликами с хозяином кафе. Поскольку у меня хорошее настроение, я дважды предлагаю ему выпить со мной. Это поправляет макароннику настроение, он предлагает от себя еще по одной, но в это время дверь открывается и в зал входит Пинуччио. Доходяга загадочно улыбается, я бы даже сказал таинственно, а усы уставшей крысы провисли до подбородка. Я встаю ему навстречу и тащу за свой столик.

- Что это ты такой радостный?

- Есть от чего!

- Давай рассказывай, я внимательно слушаю...

Его нервная улыбка пропадает, а из оловянных глаз сыплются радужные искры.

- Что сказать? Я страшно рад, что из моего дома убрали... этих... мертвецов. Сразу почувствовал себя уютнее.

- Ты разговаривал с соседями?

- Да, со многими.

- Ну и?..

- Ну и ничего! Похоже, жильцы, обосновавшиеся после смерти мамаши Планкебле, таскали туда массу народа. Но ничего конкретного местные не видели. По воскресеньям приезжали какие-то люди, только из дома не выходили.

- То есть ты хочешь сказать, что приехал с пустыми руками, так? задаю я прямой вопрос в лоб.

- С руками, но не с карманами! - многозначительно шутит Пино и начинает инвентаризацию потаенных недр своей одежды.

Наступает та самая пауза, которая в кинострашилках называется "саспенс" - подвешенное состояние. В карманах Пино, похоже, можно найти даже автомобильную подвеску. Поочередно он вынимает связку ключей, надорванный пакет табака, полупустую пачку жвачки, моток шнурков, коробочку с рыболовными крючками всех номеров и, наконец, смятый кусок пергаментной бумаги, который начинает осторожно разворачивать.

- Вот что я нашел в подвале, - гордо произносит Пинюш.

В пергаменте оказывается раздавленная гильза револьверного патрона калибра 7,65 мм, а также обрывок счета из немецкого вагона-ресторана.

Старик Развалина победно смотрит на меня, продолжая часто моргать.

- Тебя это интересует, Тонио?

Я хлопаю его по плечу.

- Ну ты молодец! Пошли ко мне в кабинет!

- Я бы выпил стаканчик...

- Хорошо, и потом сразу приходи! А где Риголье?

- Он наверху.

- Есть новости?

- Абсолютно ничего! - докладывает Пинюшет с нескрываемым самодовольством в голосе.

Часть вторая

В которой я вам расскажу, как забыть латынь, никогда ее не зная

Глава первая

В которой я ловлю рыбку в мутной воде

Часов в десять с небольшим я вваливаюсь в стрип-бар "Раминагробис". Заведение выше средней руки, можно даже сказать, с претензией на шик, словом, бойкое местечко. Лохов нет и не предвидится. Клиенты в основной массе бизнесмены, приволокшие сюда своих иностранных партнеров, чтоб те воочию увидели, что такое французский стриптиз.

Поскольку я в одиночестве, то прохожу прямо в бар и сажусь за стойку, где становлюсь желанной добычей косяка девиц, декольтированных одна глубже другой. Приятно, что косяк разномастный: есть рыжие, брюнетки, блондинки, одна с синим отливом, парочка серебряных, одна апельсиновая и одна радужная - наверное, ее любимое блюдо - форель.

С трудом отбиваюсь от натиска разнокалиберных бюстов.

- Да ладно вам, хватайтесь за лохов, - советую я дружелюбно, - не за тем пришел.

Они для приличия делают вид, что обиделись, и оставляют меня, давая возможность перевести дух. Я заказываю виски и настраиваюсь на представление, чтобы немного привыкнуть к атмосфере.

На сцене выкручивается красотка в черных чулках. Классно, ей удается почесать себе правое ухо мизинцем левой ноги. Но это не воодушевляет зал, поскольку у малышки слабовато с бюстом. Вообще, как я заметил, мужчины в начале подобных спектаклей ведут себя индифферентно. Для них существует три породы женщин: актрисы, умные и все прочие. Заметьте, что и двух категорий было бы достаточно.

Мужчина требует от женщины, чтобы она была умной, если она дура. Если она умная, он обращает внимание на другую. От актрисы мужчина не требует ума, поскольку понимает, что бессмысленно требовать невозможного. Но у нее непременно должны быть формы. На талант ему наплевать, потому что он путает талант и грудь. Вы начнете протестовать - мол, извивающаяся на сцене девушка не актриса! Ошибаетесь: для мужчины - актриса, да! При условии, конечно, что у нее приличный балкон спереди.

В соответствии с приведенными мной выше объяснениями той, в черных чулках, и хлопают жидко, так просто, чтоб не обидеть. Розовое пятно прожектора стремительно бежит по сцене и выхватывает милое создание, одетое лишь в шляпку-ведро. Она внятно (в зале полно иностранцев) объявляет, что сейчас-то и начнется стриптиз.

Во время короткого перерыва я оглядываю окрестности. Досконально изучив фотографию Анжело Равиоли в архивном отделе, я держу в напряжении свой зрительный нерв, чтобы не пропустить его, но пока безуспешно. Может, патрон "Раминагробиса" решил взять отпуск? Кто знает?

Поворачиваюсь к бармену, чей корсиканский загар, не утерянный в темном помещении бара, способен вызвать острую зависть белых северных красоток, целыми днями подставляющих свои целлюлитные прелести под палящее южное солнце. Тот выкладывается на совесть. Кажется, что парень держит в руках не шейкер, а пулемет.

- Плесните-ка мне еще виски!

Здесь доверие не в моде, поэтому он, наполнив стакан, объявляет грозно:

- Тысяча франков!

Я пододвигаю ему бумажку с портретом Ришелье, сверху подбрасываю мелочи на подкормку его корсиканской семьи и спрашиваю будто бы безо всякого интереса:

- Анж еще не пришел?

- Придет попозже, - отвечает виночерпий, засовывая деньги в карман штанов.

Значит, надо подождать. Скашиваю глаза на свои говорящие часы - они кукуют без двадцати одиннадцать. Дым ест глаза. А может, мне просто хочется спать? Хорошо бы сейчас рухнуть на стойку на пару минут, чтоб перебить сон, но народ может не понять. И вообще, у меня большой опыт подобных бдений. Столько лет вечерних занятий - нет ничего более закаляющего в нашей профессии.

Я имитирую любителя острых ощущений, старательно пожирая глазами подиум. Вышедшая на него девушка одета как дама-патронесса: длинное черное платье, туфли с пряжками, шиньон, очки, шляпа с широкими полями, вроде ковбойской, перчатки до плеч и все такое прочее - воплощение строгости! Очень хорошо смотрится: под глухой броней угадываются упругие формы и молодость, требующая только одного - выскочить наружу!

Дама подходит к роялю. На звуки первых аккордов появляется сногсшибательная девица в стиле графини-пастушки, этакой урожденной Ростопчиной. На ней муслиновое платье с рюшами и воланами, оборки нижних юбок прикрывают щиколотки, косы ниже спины, на голове старая шляпка из итальянской соломки, а в руках серсо.

Вы, должно быть, дотумкали посредством своего серого вещества, которое носите с собой в сумке через плечо, что малышка с оборками изображает ученицу и ей лет двадцать от роду. Она жеманно целует даму в очках, изображающую по сценарию учительницу музыки, и садится на высокий крутящийся табурет. Начинается захватывающее действие. Преподавательница нервно стучит по крышке ролля, недовольная музыкальными способностями своей ученицы. Та мимикой и жестами показывает, что, мол, ей страшно душно, и начинает сбрасывать одежды.

С большим знанием дела она расстегивает крючки на платье. К раздеванию подключается учительница, тоже не переносящая жару. Зал затаил дыхание. Слышно, как на пол градом сыплются пуговицы. Очевидно, администрация ежедневно сгребает их лопатами, чтобы затем продать по сходной цене в галантерейный магазин напротив. Четверть часа возни и телодвижений - и на обеих одежды столько же, сколько на рояле. Мадам профессорша сбрасывает даже шиньон.

Когда на дамах остается лишь губная помада, свет гаснет и обалдевшие зрители расшибают вдребезги ладоши от глубокого удовлетворения современным искусством. Вы меня знаете, я далек от того, чтобы давать обет целомудрия, но подобное действо требует более отточенной пластики. Особенно в контакте с противоположным полом - вот где театр мимики и жеста!

Бармен подмигивает мне с гордостью за заведение.

- Классно, правда?

- Еще как! Порнопрогресс не остановить. Как и технический! Всего ничего как изобрели атомную бомбу, а мы уже так далеко ушли. Просто голова кругом!

Он согласно кивает головой.

- Какая вам больше понравилась?

- Учительница, - отвечаю я без тени сомнения. - Из нее талант так и прет, особенно снизу. Вы заметили родинку на ее левой ягодице? А какая игра бюста! Настоящая драматургия!

- Талант, куда деваться! - подтверждает корсиканец.

- Это точно! А то некоторые годами ломают пальцы в консерваториях или стирают ноги по колено в балетных школах, ну и что? Барабанят по клавишам и скачут по двадцать минут на пуантах с затекшей шеей перед пустыми залами...

- Не всем дано! - глубокомысленно изрекает бармен, потом наливает англичанину немецкого пива, а немцу - английского и вновь возвращается к светской теме: - Вы заметили? Не каждая может так сыграть! Представьте, если какая-нибудь дура начнет раздеваться...

Он умолкает при виде вошедшего в зал импозантного мужчины, который окидывает заведение пронзительным взором. Анж Равиоли, собственной персоной. Несмотря на жару, на нем пальто из верблюжьей шерсти и шелковый платок вокруг шеи. Тщательно прилизанные волосы блестят, как антрацит. Легким кивком головы он приветствует бармена и проходит в глубь зала.

- Вы узнали его? - спрашивает из-за стойки ценитель настоящего искусства.

- А то! Он сделал вид, что не заметил меня...

Я спрыгиваю с табурета и вновь попадаю в густое облако призывных запахов. Если еще хоть на секунду останусь в окружении бабочек, то вместо виски придется заказывать противогаз.

Силуэт Равиоли исчезает в узкой двери рядом со сценой. Направляюсь за ним. Атмосфера за кулисами еще пакостнее, чем в баре. Кроме тошнотворного запаха духов здесь воняет потом, женским естеством - словом, ипподромом...

Лысый сморщенный хорек, продернутый в найденный на помойке смокинг, преграждает мне путь:

- Куда вы?

От него несет прокисшим вином.

- У меня встреча с моим другом Анжело.

Он сомневается.

- Хорошо, я о вас доложу. Как вас зовут?

Я отталкиваю его двумя пальцами.

- Отдохни, викинг, мы не в Букингемском дворце!

Он не решается связываться, и я прохожу через кулисы. Двери гримуборных в основном открыты настежь, и видно, как девушки переодеваются, если так можно выразиться, болтая о повседневном: о свинке последнего отпрыска и доброте дедушки, который их всех содержит.

На последней двери в коридоре надпись: "Дирекция". Просто мелом по дереву. Нет проблем - Равиоли не гордый. Он не нуждается в шикарных дверях с медными табличками, как в отеле "Ритц". Стучу.

- Да.

Я вхожу. Анж один в своем скромном кабинете, где обстановкой служат лишь письменный стол с ящиками и несколько стульев, обтянутых красным плюшем. На стене вешалка и множество фотографий оголенных девиц с дарственными надписями.

Анж стаскивает с себя шикарное пальто, оборачивается и смотрит на меня без особой радости.

- В чем дело?

Кладу на стол свою карточку и беру стул.

- А! - говорит он без всяких эмоций. - Теперь, значит, не Бонишон собирает дань?

- Ошибаетесь, господин Равиоли, я не из полиции нравов.

Его взгляд тускнеет. Похоже, господин не любит полицейских. Что ж, это чувство широко распространено во Франции. Но кроме антипатии в его глазах мелькает тревога.

- Так, и что же вы хотите?

Я сажусь как американец - ноги на его стол, подчеркивая в некотором роде сходство с Аттилой (хотя тот был царем гуннов, а я король легавых!).

- Тут, видишь ли, такая история, мой дорогой... У меня кое-какие сведения из Интерпола...

Мои слова заставляют его слегка завибрировать.

- Вы напрасно старались, тут какая-то ошибка, - нервно заявляет Равиоли. - Да, у меня были нелады с полицией, но теперь, хочу сказать сразу, - я чист. Можете обыскать мое заведение, и, если найдете хоть грамм дури, я вам заплачу хорошие премиальные. Ни игорного бизнеса, ни подпольной проституции!

- Словом, тебя остается лишь наградить орденом Почетного легиона!

Нервный тик пробегает по его физиономии. Красивый малый, этот Равиоли, похож на Рафа Валлоне в молодости, только волосы прилизаны, как у мальчика на панели в 1939 году.

- Так, ну хорошо, - злится он, - говорите, что там с Интерполом...

- Ребята из Гамбурга постарались. Они разыскивают парня по имени Келлер, который пропал несколько лет назад...

Говоря это, я не свожу глаз с физиономии Анжело. Но он остается безразличным, пожалуй, даже слишком, как мне кажется.

Наступает тягостная тишина. Относительная, конечно, поскольку музыканты вкладывают максимум своих способностей в модную мелодию ча-ча-ча. Все пиджаки, видно, похватались из-за столов, и теперь происходит то, что называется ритмичным трением двух полов о третий. Радость неописуемая: можно сымитировать ритуальный обряд, очень популярный в буржуазном кинематографе.

- Этот Келлер занимался золотишком, - небрежно повествую я. Перекупщики из всех стран тайно возили ему в Гамбург слитки, а он перепродавал их дальше по всей Европе.

- Не понимаю, зачем вы мне все это рассказываете, - нагло заявляет Равиоли. - Никогда не знал ничего подобного и никогда о нем не слышал. Вы говорите - Келлер?

Анж выговаривает слова с совершенно равнодушной рожей. Но я вижу, что внутренне он напрягся. Мошенники не умеют играть точно в десятку. Они переигрывают под Сару Бернар, а если уж пытаются полностью овладеть сценическим искусством, то берут уроки у мима Марселя Марсо - это неотвратимо! Таковы законы жанра.

- Вот черт! - вздыхаю я. - Значит, меня неправильно информировали.

Холодная волна пробегает по его позвоночнику. Я чувствую ее, хотя это его позвоночник. Такая недомолвка дает понять: какой-то информатор сообщил о нем что-то, и ему теперь важно выяснить, что именно. Анжу это совершенно не нравится.

И что вам сказали?

- Что Келлер был связан с тобой.

- Ерунда!

- Я же не говорю, что ты был его другом, просто связан, и все. У тебя заведение, сюда приходят всякие люди... Пойми, Анж, я тебя не подозреваю, мне просто нужно знать, куда подевался этот тип. Мне плевать, что с ним... Только...

Мошенник ждет продолжения, нервы натянуты, как презерватив на испытательном стенде.

- Только?

- Нет, ничего!

Я встаю.

- Ладно, случилось недоразумение - ты такого не знаешь... Извини за беспокойство.

Я уже почти у двери.

- Господин комиссар!

- Да?

- Что вы хотели сказать?

Он разрывается от беспокойства, его нос дергается.

- Тут дело превышает полномочия полиции, улавливаешь?

- Нет!

- Тем лучше для тебя! На черта продолжать разговор, если ты Келлера не знаешь. Какой смысл...

- По имени - не знаю, господин комиссар, но в мой ресторан ходит всякий народ, и, возможно...

Делаю вид, будто он мне глаза раскрыл.

- Ив самом деле! Так тебе, может быть, знакомо лицо?

Я достаю фотографию Келлера, присланную из Гамбурга, и добавляю:

- Похоже, у этого парня расплющенные пальцы.

Анж прикидывается, что внимательно разглядывает фотографию.

- Скажите пожалуйста! Вполне возможно, я и видел этого гуся здесь, в "Раминагробисе"! Нет, правда, эта квадратная физиономия действительно мне знакома. Но это было давно.

- Два-три года назад?

- Да... Вы сказали, этот тип занимался...

- Он был связан с советскими секретными службами...

- Не может быть!

- Может! А в момент исчезновения у него, очевидно, где-то под подкладкой был зашит документ, значение которого ты себе даже не представляешь. Вот это-то и интересует мои службы, Анж! Объявлена большая премия тому, кто знает, где его искать, или даст информацию хотя бы о документах...

- Ого! Полиция готова снести золотое яйцо?

- Да, но вручит его через посредника. Сумма премии двадцать миллионов!

- Да ну!

- При этом никто не обратит внимание, каким образом получены документы!

Равиоли опускает голову и разглядывает глянцевые носки своих ботинок.

- А почему вы пришли именно ко мне, господин комиссар?

- Я прихожу ко всем, кто, на мой взгляд, сможет помочь найти Келлера живого или... мертвого! Что в этом плохого? В конце концов, ты мне доказал, ты тут ни при чем. Просто работаешь в таком месте, где люди говорят. Теперь ты в курсе. Легавые ведут расследование, у тебя есть возможность нам помочь. Все просто, старик. Вдобавок есть шанс сорвать крупный куш!

Протягиваю ему пять. Он деликатно вкладывает в мою ладонь свою холеную руку, украшенную огромным перстнем - камень величиной с пробку от графина.

- Если у тебя будут мысли или сведения, позвони комиссару Сан-Антонио в легавую контору.

- Договорились!

Вновь оказываюсь в прокуренном зале. Клиенты и девицы к этому времени закончили обоюдное трение друг о друга. На подиум выходит новая кукла для раздевания, на этот раз одетая под стюардессу - разыгрывается сюита под названием "Паника на борту". В салоне самолета начинается пожар, огнетушитель, как всегда, не фурычит, и мужественная бортпроводница готова пожертвовать своей одеждой в борьбе с огненной стихией. Она побеждает огонь, который, вот хитрец, гаснет как раз тогда, когда она сбивает его своим последним аргументом - нейлоновыми трусиками. Пожар испускает дух публика ревет от восторга.

- Тоже неплохо поставлено, а? Как вам этот номер? - восхищается ценитель-бармен. - Классно горело!

- Типун тебе на язык! Я еду в аэропорт! - бросаю я ему по пути к двери.

Спектакль поразил меня глубиной всевозможных вырезов, искусством высвобождения из одежд и ляжками исполнительниц, но пора и честь знать. Настало время действовать, предпринять конкретные шаги. Между нами и Эйфелевой башней, я задал трудную задачу Равиоли. Если он не пошевелится, я нагряну снова, и очень скоро, а может, и того раньше.

Дело сдвинулось с мертвой точки. Нам удалось практически точно определить имя убитого мужчины. Я установил, что Анжело Равиоли, который снимал дом, где был найден труп, знал Келлера. В принципе вполне достаточно, чтобы арестовать хозяина "Раминаг-робиса", но лучше пока подождать. Чем глубже рыба заглотит наживку, тем больше шансов, что не сорвется с крючка.

Глава вторая

В которой вы услышите мои рассуждения в бреду

Рано утром я просыпаюсь от сильной и, главное, непредвиденной боли в глотке (хотя случается ли такое предвиденно?). Чувствую, у меня поднялась температура, трясет как в лихорадке. Но больше всего мучает мысль, что я заболел не вовремя. Услышав мои чертыханья, в комнату входит Фелиция в халате поверх длинной ночной рубашки.

- Ты плохо себя чувствуешь, Антуан? Наверное, ты переутомился...

- По-моему, начинается ангина, мам.

- Я сейчас же приготовлю тебе полоскание и сделаю компресс.

Она начинает меня лечить, вовсю пичкает таблетками, и мне кажется, будто разбушевавшаяся было боль постепенно утихает, отступая под напором сульфамидов и хитроумных снадобий моей врачевательницы. 146

- Вчера ты вернулся очень поздно, - говорит Фелиция, размешивая еще какую-то микстуру. - Тебя продуло в машине.

- Много работы.

- Из-за дома четы Пино?

- Да. Сегодня я надеюсь получить результаты.

Поскольку маман демонстрирует мне свою крайнюю заинтересованность, я с удовольствием даю ей возможность услышать мои рассуждения на этот счет. Спасительное в некотором роде занятие, да и лихорадка сказывается - делает меня болтливым.

- Видишь ли, маман, дело-то вроде не из самых трудных. Когда составляешь вместе все элементы, понимаешь, что ошибки быть не может.

- Ты так считаешь? В голосе Фелиции слышится некоторое сомнение.

- Вот тебе исходные данные: два трупа найдены в палисаднике дома, построенного лет десять назад. За это время в нем жили две семьи. Вывод: кто-то из этих групп людей совершил преступление...

Фелиция ставит кресло рядом с моей кроватью, садится и расправляет на коленях полы своего теплого халата.

- А может, кто-то чужой пришел в отсутствие хозяев?..

- Чтобы закопать два трупа? Понимаешь, мам, когда хотят избавиться от тела, то не лезут копать яму в чужом огороде.

Фелиция никогда не спорит со мной.

- Ты прав.

- Дальше! Нам удалось установить имя убитого мужчины. Более того, мы знаем, что он мошенник из Германии и был связан с одним из жильцов дома. Тут возражений нет?

- Это твое предположение, с ним можно согласиться. Но ты уверен в личности мужчины?

- Почти. Все совпадает: время исчезновения, описание примет - все!

- Приметы! Как можно судить по жалким костям о живом человеке? вздыхает добрая Фелиция.

- Маман, это дело специалистов. И потом, на останках нашли особые приметы, соответствующие описаниям пропавшего. Нет-нет, я повторяю, ошибки быть не может - целое составляется из отдельных элементов, как мозаика!

- Тогда понятно...

Она не знает, что сказать, моя милая мамочка. Все эти криминальные моменты, из которых и состоит расследование, ставят ее подчас в тупик. И хотя у нее сын полицейский, убийство не перешло для Фелиции в разряд обыденности, а воспринимается будто детективный роман.

- Парень, который снимал дом, форменный бандит, понимаешь? Теперь содержит ночной стриптиз-бар, - с трудом выговариваю я. - Тип, способный на все. Более того, он признался, что знает в лицо убитого Келлера!

Фелиция согласно кивает головой. За окном начинается новый день. В курятнике соседа петух, расправив крылья, во все горло сообщает своим заспавшимся подружкам, что пора продирать глаза и заниматься делом.

Мне нравятся звуки нарождающегося дня. Волнующий жизнеутверждающий момент, если, конечно, ты сам не впополаме.

- Но раз бандит, о котором ты говоришь, согласился с тем, что знал этого немца, значит, он его не убивал! - вдруг решается опротестовать мой тезис Фелиция.

- Ну, это еще ничего не доказывает. Сообразив, что следствие вышло на него из-за знакомства с Келлером, он решил признать это, чтобы не вызывать лишних подозрений.

- О господи, как ты можешь ориентироваться в таких потемках? изумляется маман.

Я потихоньку щупаю пульс. Черт, по-моему, он играет "Турецкий марш". Вы замечали, что заболеваешь всегда в самый неподходящий момент? А с другой стороны, разве можно запланировать, когда свалишься с температурой?

- Попробую объяснить тебе, маман... Не могу пока все точно сформулировать, поскольку полной ясности у меня еще нет, но и того, чем располагаю, достаточно. Я просто чувствую, что прав. А Равиоли пока не арестовал, так как хочу получше разобраться с бывшей хозяйкой дома и особенно с ее отчимом. У этой молодой женщины парализованы ноги. Она обречена жить в инвалидном кресле...

- Ах, бедняжка!

- И вот представь себе: когда я был у них в квартире, то заметил под шкафом пару женских туфель на высоком каблуке.

Маман в задумчивости хмурит брови.

- Тебе это не кажется странным? - настаиваю я.

- Нет, не очень, Антуан. Ей, несчастной, хочется иметь пару настоящих элегантных туфель, какие носят здоровые женщины. Заметь, психологически это можно понять. Она делает вид, будто живет той же жизнью, что и все. Для себя самой! Иллюзия, но так ей легче... Если ты понимаешь о чем я...

Не могу сказать, что не слушаю маман, но я поглощен своими мыслями и продолжаю формулировать вслух:

- Когда мы позвонили в дверь, открыли не сразу. За нами, очевидно, наблюдали в глазок... Мы вошли в столовую, и там-то я и заметил туфли. Похоже, она поспешно сняла их и села в кресло... Все было чисто, опрятно, убрано. Маман, с тобой случается такое - забыть туфли в столовой?

Весомый аргумент для моей Фелиции. У нее просто пунктик - постоянно все распихивать по местам.

- То есть ты считаешь, она симулирует паралич?

- Вот именно!

- В течение такого долгого времени?

- А вот это необходимо выяснить...

Фелиция - зеркало моего сознания. Ей все можно говорить, как собственной совести. Она всегда помогает мне подумать над сокровенным и снять завесу с непонятного.

- Антуан, сынок, мне почему-то кажется, у тебя есть некоторые сомнения относительно... Вот это в самую точку.

- Ты угадала, маман! Действительно есть, и большие...

Проклятье, я и вправду расхворался! Если температура будет и дальше ползти вверх, лучше повеситься!

- Мне в голову пришла одна экстравагантная мысль. Этот Аква женился на мадам Планкебле, у которой была дочь-инвалид. Через несколько месяцев мадам переселяется в мир иной. Аква решает, что если он сыграет роль неутешного вдовца и жертвенного отчима, то сможет вытрясти из малышки наследство. По прошествии времени он меняет жилье и сдает ее дом. И тут у него появляется подружка.

Вместе они ликвидируют парализованную Терезу Планкебле и закапывают в саду, густо засыпав негашеной известью, чтобы тело как можно быстрее растворилось в земле. Любовница Аквы занимает место убитой. Им остается ждать, когда и следов не останется от бедной Терезы. Затем они продают дом.

Отекшее горло дает о себе знать, и я сглатываю с трудом.

- Я уже сломал башку, думая об этом, маман... Конечно, это всего лишь версия, но она очень правдоподобна.

- Твое предположение мне кажется слишком смелым, Антуан.

- Что поделать - опыт научил меня: наше воображение не всегда способно угнаться за тем, что нередко предлагает сама жизнь!

- Возможно, но знаешь, что мне кажется неправдоподобным в твоей версии?

- Скажи скорей...

- Ты считаешь, что, закопав труп в саду, Аква рискнул бы сдать дом внаем? Ведь новые жильцы могли, копаясь в огороде, обнаружить страшную правду!

- Подожди, у меня есть еще одна мысль! Нет ничего лучше лихорадки, чтобы стимулировать мыслительный процесс.

- Тебе бы хорошо поспать, Антуан. Будь послушным мальчиком и померь температуру. Мне кажется, у тебя сильная лихорадка...

- Ладно, сейчас... Позволь мне закончить... Предположим, коварный Аква не убивал свою падчерицу до сдачи дома в аренду. Предположим, у него был сговор с жильцом... Он же знал, что перед ним бандит. Познакомившись с ним поближе, Аква просит Анжело найти кого-нибудь, чтобы тот замочил девицу. И макаронник соглашается по причинам, мне пока неизвестным. Если Аква и Равиоли сообщники, то тогда все ясно. Зная, что в саду уже лежит один труп, Анж преспокойненько закапывает там и Келлера!

Похоже, мой голос сел настолько, что маман решает закончить беседу. Она встает с кресла.

- Поспи немножко, Антуан.

Она целует меня в лоб, гасит свет и выходит. Через щели в ставнях в комнату прорываются солнечные лучи. День вступает в свои права и бесцеремонно напоминает о моих обязанностях. Наплевать! Я прячу нос в подушку и закрываю глаза.

Глава третья

В которой Берю решает надеть на нос темные очки

Ну вот, приехали! У меня зашкалило за тридцать девять. Термометр категоричен, с ним не поспоришь. Маман встревожена, но одновременно и обрадована тем обстоятельством, что можно задержать меня хоть немного дома. Я в полном ее распоряжении, и она тихо колдует надо мной. Обычная батальная сцена: борьба с ангиной и гриппом. Эвкалипт! Приоткрытые ставни! Радио в соседней комнате приглушено до предела. В глубине души мне это очень нравится. Я как бы возвращаюсь в свое детство. Хочется, чтобы мне почитали вслух "Красную Шапочку", и я знаю, если буду послушным, мне дадут медовые конфетки - такие вкусные, пухлые, круглые, покрытые кристалликами сахарного песка и с жидкой начинкой.

Да, как когда-то... Тогда еще бандиты, убийцы и полицейские для меня не существовали.

Я слышу, как хлопает дверца машины. По той элегантной манере, с какой скрежещет гравий под ногами, догадываюсь, что через минуту в мое жизненное пространство (если так можно назвать нынешнее мое состояние) ввалится Берю.

И действительно, его голос заставляет дрожать оконные стекла:

- Так, значит, заболел наш баловник?

Фелиция уже успела сообщить в Контору это пренеприятное известие.

Толстяк вдвигается в комнату. Сегодня он похож на испорченный зуб. Двести граммов синего под глазом, нижняя губа треснула и вспухла, физиономия небрита, карман плаща оторван и болтается. Его галстук, обычно похожий на веревку, теперь напоминает разорванную велосипедную шину.

- Значит, чувствуешь себя разбитым? - сердечно спрашивает он.

- Этот вопрос скорее следует задать тебе, Толстяк! Трудно подобрать слова, чтобы описать твою физиономию.

Он снимает истрепанную ветрами и заляпанную жиром бесчисленных стоек шляпу.

- Да, сегодня я не в форме.

Все ясно, он опять вляпался в какую-то историю, можно и не продолжать.

- Ладно, хватит хныкать, выкладывай, какая катастрофа над тобой пронеслась?

- Да так, чепуха!

- Говори, я оценю!

В рассеянности он кладет шляпу на мою постель.

- Положи ее на пол. Мне и так хватает микробов в глотке, а из-за твоей бактериологической бомбы меня и вовсе прямиком отправят на кладбище.

Не без внутреннего протеста он подчиняется и умоляюще канючит:

- Можно присесть, а то ноги гудят.

- Садись.

Кресло под Толстяком в ужасе прогибается, и одна из пружин истерично вопит.

- Так вот, - запевает Берю. - Вчера я застрял у Адели...

- Какой Адели?

- Ну, у консьержки в том доме, ну, у той, где...

- Понял, валяй дальше!

- Мы болтали с ее мужем. Кстати, он работает ночным сторожем на фабрике тертого сыра, представляешь?

- Без отступлений и ближе к делу! - отрезаю я. - Дальше!

- Как это без отступлений? Ты что, перегрелся? Ах, ну да... у тебя температура! Словом...

Толстыми пальцами с ногтями в трауре он слегка дотрагивается до синяка под глазом.

- Словом? - тороплю я.

У Толстяка явно туго варит котелок. Похоже, не повредит как следует его встряхнуть, чтоб мозги встали на место, - иногда помогает!

- Ее муж - бравый парень. Получил производственную травму, нога деревянная, знаешь, такая, отстегивается... Ночью хранит под кроватью...

- У него нога деревянная, а у тебя башка, идиот чертов! Будешь ты наконец говорить или нет!

- Как я могу доложить о ситуации, если ты меня все время перебиваешь? У тебя, я заметил, просто мания вставлять дурацкие шуточки, когда мы с Пино представляем свои доклады.

- Протест отклонен! Продолжайте, инспектор...

Он облизывает нижнюю запекшуюся губу языком, похожим на квач для чистки унитазов.

- Значит, я сажусь в засаде, как ты мне велел. Ну, мы болтаем о том о сем. Супруги, естественно, любопытствуют по поводу своего жильца и что я, собственно, тут делаю, почему да как. Но я умело обхожу их вопросы. Наоборот, задаю их сам. Узнаю, что малый не работает, был функционером в Африке и живет на улице Баллю всего пару лет. Его падчерица покидает дом редко, и только в кресле-каталке. И муж Адели даже помогает иной раз спустить ее с третьего этажа. Что, это, скажешь, тоже не имеет значения? вопрошает он с иронией.

Горло болит все сильней и сильней. Когда я глотаю, такое ощущение, будто в глотке ковыряют рашпилем.

- Примерно в одиннадцать вечера выходит из дома твой Аква. Я тут же беру себя за руку и веду спокойненько за ним, как будто на прогулку вышел. Словом, делаю вид, что мне на него наплевать... Он направляется пешком к площади Трех святых. Мы на улице Бланш, ориентируешься?

- Только не надо мне рисовать карту Парижа!

Сукин сын! Он словно нарочно заставляет меня встревать, чтобы проверить, насколько сильно болит моя глотка.

- Вдруг появляется такси, которое следует к площади Бланш, свободное, как назло! Аква делает знак. Такси останавливается, он садится - и привет, мамаша! Я чуть не сожрал свою шляпу от досады! Ну что тут делать? На горизонте больше ни одной машины, стоянка такси за полкилометра... Я понял, что потерял его, - тут ничего не попишешь - и решил возвратиться в засаду.

Как жаль! - криво усмехаюсь я.

- А что бы ты сделал на моем месте, а? Скажи, раз такой умный! жалобно оправдывается Берю.

Да, действительно, что тут поделаешь! В нашей работе, проклятой, как мы сами, такое случается: тип, за которым следишь, вдруг прыгает в машину и был таков, а на горизонте больше ни одной тачки.

- И во сколько он вернулся?

- В три утра!

Я озадачен.

- Интересно! А еще такой правильный старичок! Мастер нравоучительной проповеди!

- Вот и я говорю... Мы поджидали его, Адель и я, играя в карты. Эта подлюга выиграла у меня тысячу франков! Ей бубны будто сами в руку лезли. А у меня четыре короля! Потом выложил четыре дамы! Твою мать! Я уж не говорю о четырех валетах, и еще...

- Рассказывай дальше!

- А что дальше?

- Ну вернулся Аква на базу, и что потом? Берю засовывает два пальца в щель между жиром шеи и жиром рубашки.

- И здесь я дал маху, Сан-А, согласен! Но ты же понимаешь, как это бывает! Муж Адели ушел... А когда ты остаешься наедине с женщиной, которую хорошо знал когда-то еще девушкой, то прежняя близость, то да се, влияет...

У меня нет сил перебивать его, пусть болтает, пустомеля!

- И поднимается в нас обоих волнение, Сан-А. Веришь, будто жаром обдало. Я посмотрел на Адель, забыл про ее усы, расползшиеся формы, помню только про родинку на ляжке, как когда-то... И потом, там было так жарко, в ее каморке... Словом, разморило, сам понимаешь...

- Не понимаю, - выдавливаю я, не моргнув глазом.

- Ах вот как, не понимаешь! Тебя мама, значит, научила, что детей находят в капусте?! Мы после карт сели рядом, давай вспоминать... Ну так, самую малость, руки друг на друга для смеха положили, а потом, знаешь... В общем, пробрало... Я не хотел - ее муж хороший парень, Эварист... Но женщины, друг мой, когда их проберет, то тут хоть паяльной лампой жги, они все равно своего добьются! Фатализм какой-то! Кроме того, у консьержек в конуре все под рукой: шторки задернул и уже на кушетке - хопля, кушать подано!

- Ты просто шут гороховый, Берю! Знаешь, что с тобой за это надо сделать?

- Нет.

- Даже не выгнать, а просто высечь!

- Это тебя так лихорадка бьет по башке, что ли? - огрызается соблазнитель.

- Ты же ведешь себя как свинья! Сидеть в засаде таким образом недостойно человека, который каждый месяц получает нехилую зарплату за охрану общества от подонков.

- Знаешь, я когда-то ошибся дверью. Хотел быть пастором, но видишь, как все вышло!

Болезнь удерживает меня от взрыва благородного негодования, и, предчувствуя, что его история далека до завершения, я приказываю поскорее подвести итог.

- Так вот, Адель, если хочешь знать, и сейчас женщина будь-будь. Если бы была академия любви, то ее надо было бы поставить профессором на факультете зоологии...

- Умоляю, без деталей!

- В конце концов, такова жизнь, - философствует Толстяк. - Хуже всего то, что потом мы оба заснули. Поздний час, физические упражнения, да еще мы приняли литр на грудь, играя в карты, понимаешь, у меня глаза слиплись.

Он тяжело вздыхает и с сожалением пожимает плечами.

- Да так задрыхли, что только в шесть утра нас выковырнул из постели ее вернувшийся муж. Ты бы послушал, как он блажил! Как выражался! Хоть святых выноси! Он меня взял как голенького, представляешь? Я храплю себе вовсю и вдруг сквозь сон чувствую, как какой-то тип - я сначала не разобрал кто - чистит мне физию! На всю жизнь запомню ощущения! Я, естественно, просыпаюсь. Адель орет, что, значит, случилось недоразумение... Ошибка, мол, ничего не было... Я пытаюсь собрать манатки. Парень вопит на весь дом, вроде того, что я сволочь легавая! И что ближайшую революцию он затеет сам лично, и не по телефону. У него будто и конкретные мысли есть на этот счет - будьте покойны!

- Мне плевать на его мысли! - говорю я.

- В конце концов, чтоб он заткнулся, пришлось провести ему крюк в челюсть, и он заснул. Ночной сторож после работы в такое время, сам понимаешь, должен отдыхать! Мне ничего другого не оставалось, как надеть подтяжки и привет, Адель... И вот я здесь!

- Несчастье тому, кто затеял скандал! - цитирую я кого-то, может, даже себя.

- Клянусь, Сан-А, если б ты был на моем месте...

- Все, хватит!

До меня начинает доходить услышанное. Температура трансформировала мое восприятие. Теперь надо сообразить, какие будут последствия. Потешное происшествие, нечего сказать! Проблем не избежать, но все равно забавно.

- Куда ездил Аква? Почему он так долго отсутствовал? - бормочу я.

Сообразив, что взбучки не будет, Берю решается вновь взять слово.

- Если хочешь, давай арестуем мужика, а я займусь допросом!

- Да заткнись ты! Все, что мог, ты уже совершил!

- Я тебе признаюсь, - продолжает Толстяк, игнорируя мой приказ молчать, - у меня нервы на пределе. Видишь мой глаз? Красота, да? Ну и житуха, черт бы ее взял! Сподобил же Господь такой профессии... Вдобавок я обещал в следующее воскресенье петь в благотворительном концерте. Представляешь? Как тут выйдешь перед публикой с такой рожей!

- Тебя примут с содроганием...

- Спасибо, - мрачно бурчит он.

- Ладно, проехали! Нужно снова обмозговать ситуацию. Поздно вечером я отослал Пино в Маньи. Была мыслишка поставить мышеловку.

- Мышеловку?

- Именно! Вполне возможно, бандит Анж поедет туда, чтобы откопать труп Келлера и спрятать концы. Поскольку ты напрочь засветился и Аква тебя знает, быстро езжай на подмогу Пинюшу. Возьми с собой жратву, питье... Только никакой выпивки, слышишь! Запритесь в доме, не создавайте шума и ждите. Если кто-нибудь появится - хомут на шею и срочно сюда.

- Будет сделано, - рапортует Берю, довольный заданием.

- И еще совет, Толстяк...

- Да?

- Не приобретай вредных привычек Казановы, это не входит в твои профессиональные обязанности.

- Да ладно, хватит меня лечить - я уже выздоровел! - смеется он, снова хватая шляпу в руки.

Ну что с ним делать? Я люблю этого толстого бабника.

- Как считаешь, мне можно показаться на сцене в темных очках? Жалко ведь - две недели репетировал мои любимые песни - "Каторжники" и "Розовый бутон"... - И он запевает:

Во вкусе я твоем, Роза,

И если хочешь, завтра

Приду сорвать бутон

Своим шипом!

Стекла звенят. Фелиция бежит к нам, обеспокоенная легкими признаками землетрясения. Толстяк напяливает на тыкву свою видавшую виды шляпу.

- Там восемь классных куплетов. Но не буду возбуждать болящих своим пением!

Глава четвертая

В которой я начинаю себя презирать

Усилия Фелиции не пропали даром: к полудню температура немного опускается, но самочувствие такое, будто вашего доблестного Сан-А переехал трамвай. Маман настоятельно уговаривает меня вызвать врача.

Доктор Тео - давний друг нашей семьи. Он помог мне появиться на свет, что само по себе заслуживает награды - не менее ордена Почетного легиона (если бы его уже не наградили раньше за достижения в области национального здравоохранения).

Я сдаюсь, поскольку знаю: маман не перенесет, если доктор воочию не убедится, что через два дня я смогу самостоятельно жевать телячий бифштекс и запрыгнуть на любую птичку, у которой не будет аллергии на мой шарм.

Лекарь живет в трех кварталах от нас и прибегает моментально, будто начал забег с низкого старта. Добродушный толстяк с копной белоснежных волос, очками в тяжелой золотой оправе и отвислыми ушами, доктор Тео действительно знает пульс нашей семьи, как никто другой.

- Как дела, малыш? - обращается он ко мне, так как уже давно потерял счет годам и очень рассеян.

- А я как раз хотел узнать ваше мнение, док!

Он широко улыбается.

Уже одно его присутствие успокаивает растревоженную моей болезнью матушку. Она верит в него, как в Деву Марию Лурдскую.

Тео с внимательным видом выслушивает и простукивает меня, как делают теперь только старые врачи. Затем, будто открыл новый закон Ньютона, изрекает вердикт:

- Ангина! Ничего страшного.

Он выписывает самое модное на данный момент лекарство, потом заметно теряет ко мне интерес и принимается весело болтать с Фелицией. Внизу в столовой звонит телефон. Маман идет снять трубку. Когда она возвращается, у нее на лбу написано: "Пожарная тревога!"

- Звонил инспектор Лавуан. Он попросил меня сообщить тебе, что некий Анж Равиоли был убит сегодня ночью.

В мгновение ока я оказываюсь в сидячем положении.

- Что?

И вдруг как рукой сняло всякую боль в горле, температуру, да и в тыкве просветлело. Мигом забываю о присутствии доктора и его распоряжениях. Секунда - и я уже на ногах.

- Ты с ума сошел, Антуан! - вскрикивает Фелиция. - Немедленно ложись в постель...

- Чуть позже, маман! Мне нужно срочно мчаться туда.

- Но это неразумно, сынок, - сурово заявляет Тео, - могут быть осложнения...

- Они уже начались, можете поверить мне на слово, док!

Торопливо натягивая шмотки, я прошу его:

- Дайте мне что-нибудь, чтобы хоть сегодня продержаться, а завтра я вам обещаю привязать себя к кровати.

- Ну и работа у тебя, мой мальчик! - хмыкает домашний терапевт.

Он открывает свой черный, видавший виды и бесчисленных раздетых пациентов (и пациенток) саквояж, роется в нем и наконец протягивает мне плоскую коробочку.

- Три раза в день. Но это поможет тебе лишь мобилизовать твои внутренние ресурсы. Чудес не бывает, мой друг!

- Отлично, док, вы просто волшебник!

- Работа его угробит, - стонет Фелиция.

Я пристально смотрю на лекаря, и старина Тео тут же начинает утешать маман:

- Ничего-ничего, он здоров как бык, моя дорогая! Ведь гонки легавых проводятся круглый год, и никто не спрашивает у бедных собачек, есть у них ангина или нет.

Напяливаю на себя все, что можно, поверх всего накручиваю кашне, чтобы скрыть свою небритость, и стартую.

* * *

Лавуан улыбается во весь рот.

- Я так и знал, что вы приедете, патрон.

Конечно, приятно командовать людьми. Но это одновременно накладывает на тебя множество обязательств, в частности, ты утрачиваешь право болеть.

- Спасибо на добром слове! Ну выкладывай!

- Патрульные мотоциклисты из жандармерии обнаружили Равиоли на дороге в Понтуаз. Он сидел за рулем своей американской тачки. Убит выстрелом в затылок. Пуля прошла навылет и разбила лобовое стекло. Потому-то жандармы его и заметили.

- Где нашли машину?

- На въезде в город. Машина была аккуратно припаркована к обочине, подфарники горели. Голова Равиоли откинута на спинку, будто он спал. Если бы не разбитое стекло, убитого еще долго искали бы.

- Когда наступила смерть?

- Согласно первому заключению врача, между полуночью и двумя утра...

Мысленно я посылаю нежный привет строгому моралисту Сержу Акве, который как раз и отсутствовал между одиннадцатью и тремя утра. Ох, как мне хочется поболтать с ним с глазу на глаз! Но момент для интимных встреч еще не настал.

- Снимали отпечатки пальчиков в машине Анжа?

- Ребята из лаборатории сейчас именно этим и занимаются. Но отпечатки в машине - вы же сами знаете, что это такое! Чтоб все их разобрать...

- Калибр пушки?

- Девять миллиметров. Потому-то пуля и прошибла ему череп насквозь. Такой калибр, да еще в упор! У парня осталась лишь половина башки. Все остальное как в томатном соусе.

Образ напоминает мне о собственном состоянии. О черт, до чего же гнусно! Будто мою тыкву окунули в горячую воду...

- Принеси мне стакан воды...

Я заглатываю одну из таблеток, данных мне доктором Тео. Если учесть, какое количество лекарств мы поглощаем, как только почувствуем хворь, то прямо-таки удивительно, что средняя продолжительность жизни населения неуклонно растет.

Пытаясь хоть как-то унять боль в раскалывающейся голове, я на несколько секунд сжимаю ее ладонями. Фармакология вряд ли в состоянии помочь мне сегодня. Чтобы прийти в себя, придется обратиться к единственному, давно придуманному человечеством средству, к которому только и следует прибегать в нашей проклятой профессии.

- Прошу тебя, Лавуан, спустись в кафе напротив и принеси мне полный стакан виски без воды и безо льда!

Он улыбается:

- В ход пошла тяжелая артиллерия?

- Да, по воробьям! Неси скорей!

Когда он выходит, я звоню в лабораторию:

- Вы сделали фотографии с пленки, которую я передал вам вчера?

- Да, господин комиссар.

- И теперь ждете приглашения, чтоб мне их принести?

- Но они не очень по качеству...

- О качестве разрешите мне судить самому!

Какой же я становлюсь злой, когда у меня температура! Сам себе не рад!

Минуты через три мне приносят фотографии. На одной из них Аква получился в полный рост, но не хватает верхней половины физиономии. К счастью, другая, где изображена падчерица, вышла вполне сносно, и это меня устраивает. Я кладу фотографию в портмоне.

Лавуан возвращается с полным стаканом виски. Опрокидываю его залпом, зажмуриваюсь и с трудом перевожу дух. Напиток проходит поверх миндалин, как наждачная бумага. Но тут же тепло разливается по телу, и я начинаю чувствовать себя намного лучше. Надеюсь, на этом запасе горючего удастся закончить гонку.

- Слушай, Лавуан, ты мне, кажется, говорил, будто Равиоли снял дом в Маньи через местное агентство недвижимости?

- Да.

- Я больше чем уверен, что Анж Равиоли был связан с Аквой, нюхом чую они сообщники. Остается выяснить, стали они таковыми до или после переезда Равиоли в Маньи. Поезжай в агентство и выуди из парня, с которым ты разговаривал по телефону, побольше сведений. Узнай, представлялся ли Равиоли от лица Аквы, или же он прочитал объявление в газете, или еще как-то узнал о сдаче дома? Словом, я хочу, чтобы ты рассмотрел это дело через лупу, понял?

- Хорошо, патрон, еду туда сейчас же!

- Подожди.

Открываю бумажник.

- Держи. Это фотография падчерицы Аквы. Покажи ее парню из агентства. Пусть он подтвердит, действительно ли она дочь Планкебле. Не забудь о том, что нужно держать язык за зубами...

Лавуан уходит, натянув на голову шляпу из водоотталкивающей ткани. От него за версту прет, что он легавый.

С трудом выбираюсь из кресла и делаю несколько шагов. Черт, перед глазами круги! Как бы не хлопнуться прямо тут же на пол! Странное ощущение! Ноги ватные, горечь во рту, в голове отупение. Стены, окрашенные гнусной казенной краской, бешено несутся справа налево и становятся еще противнее.

"Дорогой мой Сан-Антонио, - говорю я себе вежливо, чтобы не спугнуть, - если ты мужчина, в самый раз доказать это. Женщинам ты представлял такие доказательства бессчетное количество раз, теперь докажи это самому себе!"

Шаг, другой... Все как-то нереально в окружающем мире - он то удаляется, то приближается. Внутри меня лишь удивительная мягкость, пустота, хочется растянуться на полу, чтобы не грохнуться, и выпасть в осадок.

Там, на горизонте, где кончается коридор, маячит Риголье. Я, кажется, вам еще ничего о нем не говорил. Он из новых. Но не молодой, просто новый в нашем управлении. Он пришел из полиции нравов и сохранил отпечаток предыдущей службы: некий налет элегантности, даже манерности, по которому этих господ можно узнать даже через закрытую дверь.

Коричневый костюм, темная рубашка, кирпичного цвета галстук, крокодиловые туфли, ремень с заклепками, мягкая, правильно заломленная шляпа, аккуратный плащ и неизбежные для такого сорта людей желтые перчатки. Портрет Риголье можно было бы поместить в учебнике мировой истории сыска. Словом, образцовый легавый, как их показывают в кино!

- Какие сложности, Риго?

- Я занимаюсь делом Равиоли, господин комиссар. Я только что из Понтуаза... Осматривал место происшествия.

- И что ты высмотрел?

Он пожимает плечами.

- Около машины Равиоли останавливался другой автомобиль. Возможно, убийцы. Четко отпечатались пятно от масла на траве у кювета и следы шин. Легкой машины, типа "рено-8" или "пежо-204".

- Дальше?

- Я поручил жандармерии Понтуаза расспросить людей, живущих у дороги недалеко от места трагедии (Риголье употребляет слова, будто читает газету или детективный роман, аристократ!), чтобы попытаться найти кого-нибудь, кто видел...

- Ладно, правильно сделал. Поскольку ты уже завязался с автотранспортом, то попробуй установить, кто из водителей такси посадил сегодня ночью примерно в одиннадцать часов пассажира лет пятидесяти с седыми волосами на улице Бланш... Когда найдешь, узнай, где он высадил своего клиента, ясно?

- Будет сделано, господин комиссар.

- Чем быстрее ты его найдешь, тем большее расположение с моей стороны... Понял, да?

Он дотрагивается рукой до шляпы. Мне же остается только опереться о стену, так как голова начинает кружиться с такой быстротой, будто меня испытывают на пригодность к космическому полету. Черт, это из-за ангины или от виски? Проклятье... Кто-то из моих коллег, проходя мимо, останавливается и с удивлением смотрит на мои страдания.

- У тебя давление или что, Сан-А?

У меня двоится в глазах, его морда, вернее, две его морды уплывают куда-то вверх, потом ползут вниз. Я трясу башкой, но становится еще противней.

- Оставь, у меня сорок... если хочешь, градусов северной широты...

- Так тебе надо срочно лечь!

- Спасибо, я как-то не подумал...

Он удаляется, насвистывая "Зачем же плакать, ты так красива!". Вот вам свидетельство того, как довольны собой другие, когда вы подыхаете! Они прячутся в своем здоровье, как в крепости, и смотрят на вас, как в могилу.

Еле передвигая ноги, я плетусь в вестибюль. Подхожу к дежурному:

- Матиас здесь?

- Сейчас узнаю, господин комиссар!

Господин комиссар! Это он мне - "господин комиссар"? Слова гулко отдаются у меня в ушах и, сделав несколько болезненных кульбитов в тыкве, падают в желудок. Почему у всех вокруг рыбьи рожи, да еще и какие-то экзотические? Они пускают пузыри, а когда пузыри лопаются на поверхности аквариума, раздается проклятое "господин комиссар".

- Да, он здесь!

- Скажите ему, пусть спустится во двор к моей машине.

Я заползаю на сиденье. Матиас подходит, держа сигару в зубах. Это как раз то последнее, что мне нужно, чтобы окочуриться.

- Погаси эту чертову сигару и садись за руль! - хриплю я.

- Как вы себя чувствуете, господин комиссар?

- Не называй меня "господин комиссар"! Меня уже тошнит от этого! Я нездоров...

- Вам бы лучше...

- Знаю. Вези меня на улицу Мартир... Заведение " Раминагробис"...

Он молча садится за рычаги моего танка.

Улицы Парижа танцуют чудовищную сарабанду. Дома заваливаются на меня... Сжальтесь! Уймитесь!

- Приехали, господин... э...

- А? Что?

Я, видно, провалился. Передо мной фасад дома с закрытой дверью. Мимо проезжает мальчик на велосипеде с коробкой на багажнике и свистит так пронзительно, будто у меня в мозгах запустили бормашину. Чтоб его черти взяли!

- Зайди с черного хода и посмотри, есть ли там кто внутри, - говорю я Матиасу.

Когда тот исчезает с моих глаз, открываю бардачок и вытаскиваю фляжку с бальзамом из винных погребов братьев-монахов. Стараясь не делать глотательных движений, заливаю в распухшее горло приличную дозу. Магическое месиво. Вроде допинга на короткое время.

- Там подружка Равиоли, уборщица и несколько официантов, докладывает, склонившись к окну, Матиас. - Ребята из уголовной полиции их сейчас раскручивают.

Его слова гулко отдаются в урне моего сознания.

Терпеть не могу, когда дорогие коллеги шнуруются на месте моей охоты, даже если их присутствие оправдано профессиональными обязанностями. Плевать - они мне мешают!

Собравшись с силами, я передвигаюсь от машины к входу. Матиас ведет меня как слепого. Это и правда так, поскольку все передо мной пляшет как с перепою. Входим в огромный темный зал. Какие-то тени сгрудились около сцены. Ночное заведение вообще вызывает у меня брезгливость, а уж в моем нынешнем состоянии представляется просто мерзким змеиным гнездом. Коллеги узнают меня и по очереди жмут мою ослабевшую руку. Я слышу, как они произносят мое имя.

- Комиссар болен, у него ангина, но, несмотря на температуру... вступает Матиас.

- Заткнись!

Какой гаденыш мог так ответить на заботу ближнего? Оглядываю всех и по физиономиям понимаю, что это был я.

- Хочу поговорить с подругой Равиоли, - заявляю я вместо извинения.

К нам подходит довольно молодая женщина, вся в слезах. Бедняжка вдова, не имеющая никаких прав на наследство!

- Мне бы выпить чего-нибудь! - вновь раздается мой собственный голос. Он идет откуда-то сбоку и сверху.

Окружение рассыпается. Констатирую, что все помчались к стойке. Похоже, они принесли мне стакан виски. Принимая микстуру в таком темпе, я скоро буду в стельку. Наплевать! Зато благодаря ангине можно пить сколько влезет, и никто не осудит, даже помогут, если что. Прекрасный рецепт, не находите?

- Мадам, нам надо поболтать с глазу на глаз! Пойдемте в кабинет Анжело.

Схватив ее под руку, чтобы самому удержаться на ногах, я веду незаконную вдову в кабинет, где еще вчера вешал Анжу на уши его национальное блюдо.

Мой милый Равиоли был большой знаток по части стриптиза. Раздевать людей - это призвание. Вспоминаю о трупах в Маньи. Раздеть человека до скелета - не правда ли, особое искусство?

Закрывая дверь, констатирую: коллеги явно недовольны моим поведением. Ну и начхать - мне так удобнее!

- Возьмите стул, мадам...

Она вытирает слезы с миловидного лица бывшей шлюхи.

О, как она мечтала, эта бывшая стриптизерша, о тихой жизни в провинции! Звезда притонов уже видела себя в церковно-приходском хоре в компании старых мартышек, вечно перемывающих кости (в переносном смысле) своим соседям. Остаток жизни она бы вязала носки для сирот-эскимосов или нательное трико для космонавтов. Чем не покойная старость?

- Это ужасно! Анж! Бедный Анж!

Мне хочется ее успокоить: такой пройдоха, да еще с ангельским именем, запросто задрючит мозги охранникам в чистилище и раздобудет себе абонемент в рай. Но я ничего не говорю - у меня нет сил!

- Вас наверняка уже допрашивали, мадемуазель, - произношу я с трудом, массируя виски. Различные горячительные напитки смешались и теперь как молотом колотят в голове. - Но мы все равно начнем сначала. Я вчера виделся с вашим... э-э... мужем. Он вам говорил об этом?

Она открывает рот, но из него не вылетает ни звука. Есть, конечно, вероятность, что мои уши забастовали. Это не исключено.

- Как это ни бесчеловечно с моей стороны, но вынужден вам напомнить, что Равиоли больше нет. Его убили. И с вами может случиться примерно то же, если вы будете слишком молчаливы... Нам, как вы, наверное, догадываетесь, необходимо установить личность убийцы. По вашим страданиям я вижу (слово "страдания" провоцирует новый поток слез и шмыганье носом), что вы любили своего... гм... партнера. Вы же хотите, чтобы его убийца получил по заслугам, не правда ли?

- Да! - вскрикивает несостоявшаяся мадам Равиоли сквозь душераздирающие рыдания. - Конечно!

Ее искренность хватает меня за душу.

- Ну вот и хорошо. Значит, я повторяю вопрос: говорил ли вам Анж о моем визите?

- Да.

- Что именно он вам сказал?

- Он мне показался сильно обеспокоенным. Сказал, что один легавый... Прошу прощения...

Я небрежно отмахиваюсь:

- Не обращайте внимания... Мне уже приходилось где-то слышать это слово.

- Анж сказал, что приходил легавый и расспрашивал его по поводу некоего Келлера..

- И что дальше?

- Анжа, видимо, это встревожило.

- Почему?

- Не знаю. Похоже, немец исчез - во всяком случае, я так поняла, - а следы привели полицию в "Раминагробис"...

- Вы знали Келлера?

- Я его видела несколько раз...

- Ваш муж поддерживал с ним отношения?

- Не то чтобы... Они виделись, болтали! Во всяком случае, когда Келлер приезжал в Париж, он проводил вечера здесь...

- Келлер бывал у вас в доме?

- Нет!

Она категорична.

- Никогда?

- Никогда-никогда!

- Вам не приходилось ездить с ним... ну, скажем, за город?

- Да нет, с чего это?! Он был всего лишь клиент, не друг... Клиент, которого Анж знал немного больше, чем других, вот и все!

- Ладно... Значит, вчера, после того как я ушел, Анж вам сказал о моем приходе и показался озадаченным... А потом?

Она поводит круглыми плечами хорошо откормленной самки.

- Пошел к себе в кабинет.

- А вы где находились в этот момент?

- За кассой. Я слежу за обслуживанием.

Значит, деньги проходят через ее руки. В этом была ее маленькая хитрость. В течение скольких-то лет мадемуазель промышляла на панели, отлавливая несчастных, которым весна ударяла по органам малого таза, а теперь сидит за кассой и без лишней суеты собирает банкноты клиентов из рук запыхавшихся официантов. Свою долю она преспокойненько откладывает в нейлоновые чулки. Парадоксально, но это и есть суть прогресса!

- Продолжайте...

- Примерно через полчаса Анж опять подошел ко мне и спросил, сколько у меня в кассе наличности. Я ответила: "Двести тридцать тысяч". Тогда он приказал мне положить в пакет двести кусков. Я попыталась узнать зачем, но он сказал, чтобы я не лезла не в свое дело. Он был такой мрачный...

Я иду к двери.

- Матиас!

- Слушаю, патрон?

Вот, он уже не называет меня господином комиссаром. Я вдруг чувствую себя намного лучше. Надеюсь, это хорошее предзнаменование для моего пошатнувшегося здоровья.

- У убитого были при себе деньги?

- Да, патрон...

- Сколько?

- Тысяч десять, кажется!

Несчастная вдова выпучивает заплаканные глаза и ревет, как сто плакальщиц на арабских похоронах:

- Его обокрали! Он никогда не ходил с пустыми карманами!

Матиас кривит физиономию: для него и десять тысяч - деньги приличные.

- А сколько он обычно носил с собой?

- Не менее ста кусков.

- Значит, его обчистили на триста тысяч?

- Не меньше!

Жестом я отсылаю Матиаса.

- Вы сказали, он взял двести тысяч. А потом сразу ушел?

- Да.

- Анж сказал вам, куда направляется?

- Нет. Просто буркнул, что у него встреча за городом и чтобы я не беспокоилась...

- И что вы подумали?

- Мне вначале показалось, будто он поехал встретиться с какой-нибудь птичкой. Анжело вообще был большой ходок. Но мысль о деньгах меня успокоила. Знаете, мой муж любил баб, но дураком не был! - выпаливает она с гордостью. - Он сроду не стал бы платить девкам, даже если бы это была Бриджит Бардо!

Вдова успокаивается, вздыхает, шмыгает для приличия носом и добавляет:

- Они ему сами иногда приплачивали.

- Так, подведем итог: он не сказал ни куда едет, ни с кем должен увидеться. А вы его не спросили!

- Послушайте, комиссар, Анж был не тем человеком, кому можно задавать слишком много вопросов. Он взбеленился, даже когда я просто спросила, какого черта он опустошил кассу... И уехал... И все...

Она изливает на бюст пол-литра соленой жидкости.

- И больше я его не видела.

Устанавливается тягостная тишина. Слышу только, как кровь пульсирует в ушах. Но все равно мне намного лучше. Сейчас бы еще выпить, и микробы сбегут сами и поселятся на чужих гландах. Мне плевать, что вы об этом думаете, но алкоголь - это средство! Мои воспаленные глаза случайно натыкаются на телефонный аппарат - на нем нет диска, а всего лишь красная кнопка.

- Если вам нужно позвонить, - спрашиваю я, - вы соединяетесь через телефонистку?

- Да. Телефонисткой служит Жинетта, она там, в туалетной комнате. Если нам звонят, она соединяет...

- А где она сейчас, ваша Жинетта?

- На месте, где же еще...

- Хорошо. Скажите, когда Анж купил это заведение?

- Года три назад.

- Оно обошлось миллиардов в сорок, не меньше, а?

Она делает серьезное лицо. Когда речь заходит о деньгах, вдове не до скорби.

- Тут я не в курсе. Это дело Анжа.

- У него, видно, деньги только что из ушей не валились, а? Вложить такую сумму. Как вы думаете?

- Вполне возможно! - отвечает она с вызовом.

- Если только друзья не финансировали его предприятие?

- Может, и так! Повторяю, мне ничего не известно!

Нет смысла настаивать. К тому же у меня вдруг рождается идея. В нашей работе главное - иметь идеи своевременно и по всем текущим вопросам. Нужно бороться с белыми пятнами, как сказал бы дерматолог. Это очень важно! Пусть даже дурацкие мысли, бредовые, но они поддерживают тонус...

- Хорошо, вы можете идти. Пришлите мне Жинетту!

Безутешная, потерявшая в одночасье все на свете вдова уходит. Я сжимаю голову руками, что позволяет немного сконцентрироваться. Черт, если принять еще стакан виски, то наверняка станет лучше, но есть риск окосеть.

Тук-тук!

- Войдите!

Жинетта оказывается этакой мышкой без возраста и цвета, поскольку редко подставляет лицо солнечным лучам. Девица в туалетной комнате непременный атрибут всех заведений, претендующих на шик. Проводить жизнь в подвальном помещении, где люди отправляют свои естественные надобности, согласитесь, это драма, я бы даже сказал трагедия.

Драма в том, что вы бросаете ей на тарелочку мелкие монеты, поскольку ваш мочевой пузырь или кишечник правильно функционируют. Она получает вознаграждение за ваш диурез или перистальтику. Но черт с ней, с этой стороной вопроса! В конце концов, сходить в туалет не так дорого! Но Жинетта, если говорить о ней лично, она-то ждет принца, красавца на белом коне, а вместо него в туалетную заходят всякие козлы, расстегивая на ходу ширинку. Они видят Жинетту и реагируют всегда одинаково - лезут в карман за мелочью. А если нет мелких денег, пытаются отделаться стандартными шуточками.

Единственное развлечение как бы в утешение ей - телефон!

- Жетон, мадемуазель!

Жетон - это счастливый билет для мисс Пипи. Далее перед ней разыгрывается спектакль одного актера для одного зрителя, то есть для нее. "Алло! Дорогая, это ты? Я на заседании административного совета, очень затягивается, председатель хочет обсудить все проблемы сразу, чтобы проголосовать сегодня же за принятие бюджета по поводу индексации новых капиталовложений в угольные шахты, словом, квадрат гипотенузы и синус на косинус, раньше четырех не кончится!"

Или же:

"Это ты, любовь моя? Твой муж не вернулся из командировки? Отлично, я еду. Нам будет с тобой хорошо. Помнишь, как было прошлый раз? Знаешь, когда мы с тобой упали на кровать, а ножки подломились..."

И мисс Сортир мечтает, без конца прокручивает в своем усохшем от однообразия жизни и отсутствия солнечного света воображении услышанные сцены, задумчиво разрезая газетные листы на восемь частей и разнося эти бюллетени для голосования по избирательным кабинам.

- Скажите-ка мне, милая Жинетта...

Мое звуковое послание ей, похоже, очень по нутру. Она одновременно начинает двигать глазами, носом и худосочной задницей.

- Да?

- Если мне нужно позвонить с этого аппарата, то как я должен действовать?

Она заговорщицки улыбается одними глазами - этакая проказница, подложившая кнопку на стул учительницы.

- Вы нажимаете на кнопку на аппарате. У меня зажигается красная лампочка... (У нее! В сортире!) Я снимаю трубку. Мне говорят номер, я набираю, затем сую штекер в соответствующее гнездо...

- Господин Равиоли вчера наверняка просил вас соединить его с кем-то часов в одиннадцать или чуть раньше?

Она задумывается.

- Нет.

- О! Послушайте, милое дитя, вы ошибаетесь, не так ли? Подумайте как следует, это очень важно!

Она энергично трясет головой.

- Клянусь, хозяин никому не звонил. Облом! Одна из моих гениальных идей тает на глазах.

- Но, - добавляет телефонистка быстро, - наоборот, вчера как раз звонили ему!

Я подскакиваю от радости.

- Во сколько?

- А вот примерно в то самое время, как вы сказали.

- Кто ему звонил?

- Мужчина.

- Его имя?

- Он не хотел себя называть. Попросил соединить с господином Равиоли и заверил, что, мол, очень важно! А потом добавил: скажите ему, звонит друг из Маньи-ан-Вексена...

- Друг из Вексена?

- Да.

На моем лице появляется глупая, блуждающая улыбка, какая бывает только у помешанных после процедуры лечения электрошоком. Прекрасно, это же все объясняет! Все становится на свои места! Остается взять рыбку голыми руками!

- Вы случайно не слышали их разговор?

- Это невозможно!

- Они долго разговаривали?

- Довольно долго. Минут десять, я думаю...

- Спасибо, зайчик! Вы мне дали бесценную информацию.

Жинетта возвращается к своим писсуарам. Некоторое время я сижу и обдумываю услышанное. Затем, понимая, что и так достаточно долго оккупировал "Раминагробис", решаю оставить это милое заведение на попечение своих заждавшихся в ревнивом бездействии коллег.

Глава пятая

В которой я придаю значение вещам, явно этого не заслуживающим

Возвращаемся с Матиасом в Контору. Быстро поднимаюсь к себе в кабинет, чтобы причесать растрепанные мысли, а то, мне кажется, уже через несколько мгновений они начнут путаться и выпадать, как первый младенческий пушок. Словом, лови момент, Сан-А!

Риголье возвращается одновременно со мной. Элегантные перчатки туго облегают его мощные кулаки, узел на галстуке безупречен, два золотых зуба сверкают на солнце.

- Я нашел такси, патрон.

- Отлично! Что выяснил?

- Таксист отвез нашего клиента в гараж в районе Перер.

- Адрес?

Риголье опережает меня:

- Я побывал в гараже. Аква ставит там свою машину...

- Марка машины?

- "Пежо-204".

- Он ею пользовался вечером?

- Да. Как сказал ночной сторож, с ним такое иногда случается...

- В котором часу Аква вернулся?

- Он поставил машину в гараж только что...

- Когда?!

- Он только сейчас ее туда поставил, - спокойно повторяет Риголье.

Значит, наш друг Серж Аква оставил машину у дома до утра.

- Благодарю.

- Я больше вам не нужен? Можно пойти пообедать?

- Иди!

Обедать! Как люди умудряются испытывать голод? Бывает же такое понятие, как аппетит!

- Вам все так же плохо?

- Ничего, спасибо.

- У меня есть одно радикальное средство против ангины: полоскание с уксусом! Может, вам попробовать?

- Отличная мысль! Я туда добавлю немного соляной кислоты, а для вкуса - азотной. Если не поможет, то попробую полечиться паяльной лампой!

Инспектор смеется для приличия, поскольку я его шеф, а в обязанности подчиненного входит с радостным смирением переносить идиотские шутки начальника, но уходит он с обиженной миной.

Телефон на моем столе начинает призывную песню. Матиас, оставшийся со мной в эти критические минуты, снимает трубку.

- Звонит Лавуан, - говорит он.

- Дай-ка мне!

Телефонистка на линии использует паузу, чтобы спросить медным голосом, закончен ли разговор. Я посылаю ее подмазать губки в сортире и не мешать, когда люди беседуют. Грубый я, самому противно!

- Патрон?

- Ну что у тебя?

- Дом был сдан следующим образом: Аква доверил найти съемщика агентству недвижимости "Буньазе". Директор агентства приколол объявление, написанное от руки, на видном месте в витрине офиса. Через два дня прикатил Равиоли за рулем американской машины... А на фотографии, которую вы мне дали, действительно мадемуазель Планкебле.

- Ее опознал парень из агентства?

- Да.

- Он ее знал раньше?

- Он ее видел один раз, в момент продажи. Парень принимал участие в оформлении сделки, поскольку парижский бизнесмен Бормодур вышел на мадемуазель Планкебле через то же агентство.

- Чертов идиот! - взрываюсь я. - Мне нужны показания людей, которые знали ее раньше, до продажи. Если твой парень из агентства не знал девушку до того, то иди порасспроси в магазинах, у пастора в церкви, у мэра, мне плевать где, но найди...

- Хорошо, патрон. Я вешаю трубку.

- Осложнения, шеф?

- Нет, но что-то не клеится. И мое состояние тоже... Знаешь, мне хочется все к чертям бросить, залезть с головой под одеяло и поспать...

- Почему бы вам так и не сделать? - опасливо спрашивает Матиас.

- Да потому! Кто, интересно, в таком случае доведет эту историю до конца?

Матиас считает, по крайней мере на его лице написано, что я уж слишком много на себя беру, и смотрит на меня с иронией. Он, наверное, прав. Тут я и вправду загнул!

В порядке извинения я отвешиваю ему такую улыбку, что любой призрак в шотландском замке окочурился бы от страха на месте.

- Ты прекрасно знаешь: я супермен, дружок! Человек, проходящий сквозь двери! Особенно открытые!

Мысли вслух! Но где-то концы с концами не вяжутся, моя натужная ирония мне и самому не нравится, я иногда себя ненавижу!

Ладно, за дело! Подтягиваю телефон к себе.

- Редакцию "Утки", быстро!

- "Утка" на проводе, - слышится анонимный женский голос. Настолько анонимный, что можно подумать, будто отвечает говорящая машина.

- Господина Кийе, пожалуйста!

- Соединяю с его отделом.

Эти дамы на телефоне обладают гениальной способностью уходить от конкретных просьб. Вы спрашиваете, как их зовут, а они соединяют вас с отделом регистрации брака восемнадцатого округа.

- Алло! - отвечает на этот раз мужской голос, явно принадлежащий человеку, который считает себя если не Наполеоном, то уж Бонапартом точно. - Слушаю вас.

- Мне нужен Кийе!

- Его здесь нет.

- Тогда мисс Неф Тустеп!

- Это другой отдел.

- Мне без разницы.

- Вы, собственно, по какому вопросу?

- Готов поспорить, что, специально для вас подучившись грамматике и особенно лексике, я найду средства вам это объяснить.

Бормоча что-то невнятное, парень переключает меня на Айлюли, и я наконец слышу деловой баритон моей подружки.

- У тебя радостный голосок! - констатирую я в качестве приветствия.

- Мне только что подкинули отличную шутку для моей статьи. Слушай, легавый, я прочитаю: "Десять самых лучших лет жизни женщины находятся между 28 и 30 годами!" Классно, правда?

- А насколько правильно!

- Я тебе опять нужна, чтобы переться к какому-нибудь старому хрычу?

- Нет, хотел попросить Кийе дать мне фотографии дома, отобранные им для рекламы.

- Что ты еще затеваешь?

- Подозреваю, что эти фотографии сделаны довольно давно. А мне хотелось бы знать, как выглядел палисадник у дома до того, как мой бедняга сослуживец имел счастье выиграть этот дворец в вашем проклятом конкурсе.

- Я поняла, дорогой, но попроси его сам! - отвечает Айлюли.

- Кийе нет на месте, а мне ни к чему ставить в известность его коллег, сама понимаешь! Вспомни о своем доблестном директоре, в чьем ведении моя скоропостижная отставка в случае утечки информации! Будь душкой, пойди поройся у него в ящиках, а если найдешь, пришли с каким-нибудь туземцем на острие копья.

- Хорошо, для тебя сделаю. Но в знак благодарности ты должен мне поведать что-нибудь захватывающее для новостей.

- Есть у меня одна потрясающая новость, которую я услышал от Берюрье, специалиста по тонкому юмору. Сейчас, дай вспомнить... А, вот! Он увидел на заборе одно словцо и решил проверить, соответствует ли надпись реалии. Но у него ничего не вышло. Теперь он твердо убежден, что нельзя верить ничему написанному. Ну как, пойдет?

Она фыркает и, по-мужски обложив меня непечатными словами, вешает трубку.

- Матиас, - говорю я, - поезжай на улицу Баллю к господину Аква. Можешь ему впаривать все, что угодно, но доставь его сюда. Не вздумай только упоминать о расследовании, понял? Для верности возьми с собой еще кого-нибудь. Отведешь его потом в маленький кабинет на нашем этаже.

- Хорошо, господин ко...

Он вовремя вспоминает мой приказ и осекается.

- Перед уходом притащи сюда вольтеровское кресло из соседнего бюро. Постараюсь немного отдохнуть. Если сейчас хоть чуть-чуть не посплю, это расследование будет моим последним...

Добряк Матиас устраивает меня по-королевски: ноги накрывает старым пальто из своего кабинета, а под голову подсовывает подушку из комнаты дежурного.

- Хотите, я прикрою ставни, а то солнце бьет по шарам...

- Спасибо, брат. Ты не пропадешь в жизни. Если выкинут из Конторы, ты всегда сможешь устроиться в больницу для дистрофиков - у тебя есть способности!

* * *

Все-таки как мы, люди, слабы. Вот ты - такой красивый, молодой, мощный, как Аполлон. Одной рукой рвешь колоду карт из пятидесяти двух листов, кладешь на обе лопатки парня с черным поясом дзюдоиста раньше, чем тот скажет "ой!", но стоит температуре твоего тела подняться лишь на два градуса, и ты становишься тряпкой, старой развалиной, сортирной бумагой!

Я тону в лихорадке. Но тишина, приглушенный свет, горизонтальное положение приносят желаемый результат - мне все-таки лучше. Я не сплю, но будто плыву в глубоком отупении, слыша, как булькает кровь в моих тяжелых висках.

Не прошло и четверти часа, как я улегся, и раздается резкий звонок телефона. Какое это все-таки чудовищное изобретение! Могу поспорить на ваши старые башмаки против ночи с Бриджит Бардо, что именно телефон является причиной смерти в девяноста случаях из ста.

Не беру трубку в надежде, что он сообразит заткнуться, но телефон продолжает неистово дребезжать, и я тяну к нему свою ослабевшую руку.

Моя ненаглядная Айлюли, черт бы ее побрал!

- Эй, Сан-А, я не смогла найти фотографии в архивах Кийе. Кроме того, нет возможности позвонить ему домой и узнать, куда он их дел. Роже переехал в новую квартиру на окраине, и им еще не установили телефон...

- Вот счастливчик! Когда он будет в редакции?

- Сегодня не придет, в отгуле, поскольку дежурил в воскресенье.

- Тогда давай адрес...

- Улица Дантона, дом тридцать четыре...

- Аминь! - прощаюсь я.

Вновь обретя свое временное уединение, я раздумываю, стоят ли фотографии того, чтобы переться за ними через весь город. Поковыряв вилкой то там, то сям в своем котелке, прихожу к мысли, что надо ехать. Со вздохом достаю вторую таблетку Тео... Как было уютно в вольтеровском кресле! Можно, конечно, послать кого-нибудь вместо себя, но Кийе такой трус! Испугается полиции, поднимет шум - нет, лучше ехать самому. Когда еще Матиас захомутает Акву!

Чувствуя, что чувствую себя все хуже и хуже (как вам мой полубредовый оборотец?), и обнаружив, что свободных шоферов нет (обеденный перерыв), вызываю такси. Пусть народ предается чревоугодию. Я за мирное сосуществование. В конце концов, глупо обижаться на людей за то, что они не теряют аппетит из-за моей ангины.

Хоть в чем-то мне везет - Кийе дома. Он совсем недавно поселился в новом блочном чудовище. Его квартира смахивает на строительную площадку. Понятно, что парень вложил все свои сбережения в первый взнос и теперь у него нет ни гроша, чтобы хоть как-то обставить свою бетонную клетку. Маляры начали было красить кухню, но оборвали песнь на полуслове. Прибывшие с визитом вежливости тараканы, убедившись в убогом состоянии его припасов, ретировались в ранее обжитые квартиры. В прихожей и комнатах под ногами хрустит строительный мусор.

Я заявляюсь к Кийе в тот самый момент, когда он пытается сотворить большую яичницу из двух яиц, максимально размазывая их по сковороде. Он небрит, и на нем дырявый халат.

- Пойдемте лучше в кухню. Это пока единственное место, где можно поговорить, - произносит он с грустью в голосе. - Моя мебель еще на складе. Я сплю на матрасе прямо на полу... Неуютно, правда? Но все впереди. Моя жена уехала к своей матери и не вернется, пока я здесь все не устрою.

Вспомнив слова Айлюли по поводу супружеских неудач Кийе, стараюсь его ободрить. Про себя же думаю, что маман, к которой отбыла его жена, наверняка носит двубортный костюм, галстук, ботинки сорок второго размера и бреется каждое утро.

- Вам что-то нужно? - спрашивает он с опаской, заглядывая мне в глаза.

- Да. Прошу прощения за вторжение к вам в выходной день, но мне необходимы фотографии дома в Маньи.

- Какие фотографии?

- Те, которые вам предоставил ваш Бормотун, а вы уже из них выбирали лучшие для газеты.

- Ах! Да...

- Я попросил Айлюли поискать их в редакции, но она не нашла.

- Конечно, - отвечает новосел-рогоносец, - ведь Бормодур их забрал...

- Может быть, вы помните, как выглядел сад перед домом?

- Очень смутно...

- Но, послушайте, Кийе, у журналистов обычно хорошая зрительная память.

Он почесывает указательными пальцами брови, пытаясь возбудить известный лишь ему одному потайной механизм визуального архива. Яйца на сковородке потихоньку превращаются в резиновый блин. Одинокий мужчина грустное зрелище. Клянусь, если бы у меня не было Фелиции, я бы даже взял себе жену в дом, хотя бы просто для того, чтобы она лечила меня от ангины.

- Мне кажется, там белели кочаны капусты и еще рос перец... вспоминает он.

Но опять же повторяю, я ни в чем не уверен. Может быть, вам лучше поехать к самому Бормодуру, если это так важно?

- Да, пожалуй... Благодарю за информацию, дорогой Кийе. Простите, что из-за меня вам придется есть холодную яичницу...

- Хотите выпить? У меня есть виски.

- В другой раз.

Когда его гостиная будет готова для приема гостей. Виски на раковине в полупокрашенной кухне не создаст необходимого интима.

Мой таксист развалился на сиденье и взахлеб читает роман с картинками об особенностях сексуальной жизни на Британских островах. Особая прелесть этой занимательной прозы состоит в том, что она изложена переводчиком, явно склонным к натурализму.

- Куда? - спрашивает он, выходя из эротического опьянения.

Нет, к черту! Я достаточно наездился, и мне не хватит мужества снова переться к пройдохе Бомбодуру за фотографиями. Может, они мне и вовсе не нужны?

- Поехали обратно в наш крольчатник!

Он стартует. Погода чудесная. Проезжая мимо Булонского леса, я думаю, что в идеале было бы замечательно вот в такой денек, прихватив с собой корзинку со жратвой и хорошей бутылочкой вина, устроить с милым длинноногим созданием завтрак на траве.

Увы, это волнующее событие откладывается на неопределенный срок. Черт, если бы еще так не знобило!

Сладкие мечты согревают мне душу, и под мерное покачивание тачки я проваливаюсь в сон настолько глубоко, что бывшему великому русскому князю приходится прилично потрясти меня, дабы я вернулся к действительности. Щедро отблагодарив его за труды и выйдя из машины, я вижу припаркованный у входа "рено" Матиаса. Стало быть, он привез клиента.

С грехом пополам заползаю в кабинет и плюхаюсь в кресло.

Звонок телефона! Опять!

- Звонит ваша мать и просит соединить с вами, комиссар!

Я беру себя в руки.

- Алло! Антуан, сынок, как ты себя чувствуешь?

- Прекрасно, мам, - отвечаю я. - Ты прости, у меня были причины не послушаться тебя!

- Я хотела узнать, приедешь ли ты обедать?

- Обязательно! Обещаю! Пока...

Поскольку трубка у меня в руках, тут же соединяюсь с Матиасом. Он в прекрасном расположении духа, как на чужой свадьбе.

- Аква здесь, патрон!

- Не оказал сопротивления?

- Никакого.

- Что ты ему наплел?

- Отвел его в сторонку и тихо сказал, чтобы он проехал со мной в полицию, поскольку надо выяснить некоторые моменты в наследстве его жены.

- И у него не возникло вопросов?

- Нет.

- Его не удивила такая дичь?

- Не знаю, но он поехал со мной...

- Отлично. Пусть помучается в кабинете в одиночку. Как раз дойдет до готовности к тому времени, когда я за него возьмусь. Теперь вот что: поезжай на Насосную улицу к Бормодуру и попроси фотографии дома в Маньи, хранящиеся у него в конкурсном досье.

- Уже еду...

- И еще скажи телефонистке, чтобы не соединяли меня ни с кем. Хочу часик поспать, иначе, чувствую, загнусь! Я что-то сегодня совсем слетел с катушек!

Глава шестая

В которой я узнаю о том, о чем даже не подозревал

- Входите, господин Аква!

Несчастный вдовец постарел со вчерашнего дня лет на десять и вконец разбит, бедняга! Он с ходу узнает меня, выпучивает глаза и дергает шеей. Видно, подружке армейской юности Берю хватило сил удержать язык за зубами.

- Вы вчерашний фотограф! Так вы полицейский?

- Верно! Комиссар Сан-Антонио...

Мой надтреснутый голос звучит не приятнее скрипа ржавых петель. Я хотел отдохнуть часок, но лихорадка так и не дала мне заснуть.

- Тогда я не понимаю вашей хитрости, комиссар.

- Я тоже не врубаюсь в некоторые вещи, господин Аква. Садитесь! Объединив наши знания, нам, возможно, удастся заполнить бреши в наших незнаниях.

Здорово закручено, а? Надо будет поучаствовать в следующем конкурсе "Утки". Но только уж если выиграю главный приз, прикажу сразу перекопать весь участок.

- Прошу объяснить мне причины моего ареста, господин комиссар!

- Пока еще вы не арестованы. Старикашка, естественно, замечает мое ударение на "пока еще" и бледнеет чуть больше.

- Мне нужно задать вам несколько вопросов, господин Аква!

- А если я откажусь на них отвечать?

- Тогда я подниму трубку и попрошу прокурора быстренько выдать мне ордер на ваш арест.

- Но в чем меня обвиняют?

- Вы не догадываетесь?

- Нет!

Его колючие глаза выдерживают мой взгляд. А он с характером, мой старичок Аквамарин! Чтобы вытрясти из него показания, придется изрядно попотеть! Если в еще тыква не раскалывалась!

- Вам знаком Анж Равиоли? Он удивлен, будто совсем не ждал такого вопроса.

- Естественно, поскольку этот господин снимал у нас дом...

- Вы часто с ним виделись? Он отвечает не задумываясь:

- Дважды!

- Зачем?

- Ну как - зачем? Первый раз, когда он перебирался в Маньи, мне пришлось приехать, чтобы вывезти оттуда мебель.

- А второй раз?

- Он сам приезжал ко мне через некоторое время.

- Зачем?

- Хотел купить дом.

- Ах вот как?

- Да.

Если он мне не морочит голову, то это становится интересным. Хозяин стрип-кафе замочил Келлера и закопал в саду. Чтобы кто-нибудь сдуру не начал копать там землю и не наткнулся на останки немца, он решил купить дом... Весьма логично. У меня в голове версии составляются, как в детском конструкторе: множество всяких фигур из одних и тех же деталей.

- И почему вас это не устроило?

- Потому что этот человек мне не нравился, я вообще пожалел, что связался с ним. С первого взгляда было видно: он сомнительный тип!

- Значит, вы отказали?

- Да. И воспользовался его визитом, чтобы расторгнуть с ним отношения. Я объяснил отказ инвалидностью моей падчерицы: ей, мол, необходимо быть на свежем воздухе...

- И как он к этому отнесся?

- Начал протестовать. Но у него не было никаких прав: он просто снимал дом. Временная аренда. Поэтому мне легко было его выпроводить.

- А через некоторое время вы выставили дом на продажу. Равиоли не обиделся, узнав об этом?

- Он мог и не знать. А может, потерял интерес.

Я поражен спокойствием Сержа Аквы. Он отвечает быстро, точно, не задумываясь.

В дверь стучат. Матиас протискивается в кабинет, в руках - желтый конверт, привезенный от Бормодура. Он бросает подозрительный взгляд на Акву, потом с легкой улыбкой смотрит на меня, ожидая, видимо, приглашения принять участие в общем торжестве, но это не входит в мои намерения. Я болен и буду первой жертвой, если начну мучить старика перекрестным допросом с пристрастием.

- Спасибо, брат! Можешь идти.

Открываю конверт и выкладываю перед собой три фотографии с изображением дома - детальное изучение их еще предстоит.

- Итак, вы уверяете, что после того визита Равиоли никогда больше не виделись с ним?

- Никогда.

- Господин Аква, но вы ведь ему звонили вчера поздно вечером.

Старик не содрогается, даже не напрягается, он просто устало пожимает плечами:

- Ничего подобного! - Затем добавляет: - Зачем мне ему звонить, если у нас с ним уже давно нет никаких дел?

Но меня на такие дешевые аргументы не купишь.

- Вы вышли вчера из дому около одиннадцати. Вы поехали в гараж и взяли свою машину. Потом позвонили Равиоли и попросили его приехать в Понтуаз, вернее, на шоссе рядом с Понтуазом... Равиоли приехал, вы сели в его машину и убили выстрелом из револьвера в затылок. Затем забрали деньги, которые были у него, и...

- Бог мой! Какая бессмыслица!

- Вы отвергаете это?

- Я отвергаю вашу глупую версию!

- И вы не согласны с тем, что ушли вчера около одиннадцати?

- Нет, почему? Я действительно поехал в гараж взять свой автомобиль. Но на этом заканчивается соответствие вашей вымышленной истории с действительностью!

- Равиоли был убит.

- Я знаю.

- А как вы узнали? Газеты не успели сообщить об убийстве!

- Газеты, может, и нет! Но "Европа-1" - да! Моя падчерица проводит время у телевизора и радиоприемника. Между нами говоря, когда заявился ваш коллега, чтобы под дурацким предлогом вытащить меня из дома, я подумал, что именно из-за убийства этого типа Равиоли меня вызывают для дачи показаний...

- Поскольку вам было что сказать?

- Все, что мог, я вам уже сказал.

- А я придерживаюсь мнения, что именно вы убили Равиоли, господин Аква!

Он и так был белее мела, а тут вдруг стал синеть, как дельфтский фарфор. Резко вскочив, старый гриб изрыгает на меня поток возмущения, с трудом удерживая во рту свою вставную челюсть:

- Господин комиссар, я больше не отвечу ни на один ваш вопрос! Вы можете арестовать меня, если вам нравится. Но я имею право по крайней мере на адвоката! И если...

Я смотрю на него и не слышу больше ни слова. Все мое внимание приковано к неожиданно сильному биению сердца в собственной груди. Бог мой, никогда его не чувствовал! Так вот как оно дает о себе знать! А тут еще в котелке будто взрывается огненный шар, ослепляя меня фонтаном искр. Очень красочно, но невыносимо больно. Отдается везде, в каждой клеточке моего некогда мощного организма.

- Сядьте, Аква!

- Нет!

- Садитесь, черт возьми, или я... Смирившись, он опускает свой скудный зад на облезлый стул.

- Теперь давайте сменим тему, поговорим о вашей падчерице!

Мои слова буквально подкашивают его.

Воистину, слово - золото! Иногда даже в буквальном смысле. Вспомните ситуацию, описанную несколько лет назад в газетах: известная драматическая актриса, прославившаяся декламацией стихов наших классиков, охренев от зубной боли, потребовала на этом основании повышения гонорара за свои выступления. Правда, потом стало известно, что у нее болел зуб мудрости.

Аква(ланг) ловит воздух широко открытым ртом. Примерно так ведет себя водолаз, когда понимает, что на его шланг наступил из самых добрых побуждений кто-то из обслуживающего персонала на палубе.

- О моей падчерице? - сипит он. Я издевательским тоном изрекаю:

- Вы же не будете утверждать, что девушка, которая живет с вами, ваша падчерица?

На этот раз его хрип напоминает предсмертный:

- Как вы об этом узнали?

Ага! Ну наконец-то он в моих руках! Но телефонная станция, черт бы ее побрал, опекает меня сегодня с усиленной любовью, аппарат опять начинает петь свои призывные песни. Снимаю трубку. На другом конце провода слышится голос Лавуана:

- А! Патрон... Я никак не мог соединиться с Парижем... Кошмар! Легче поговорить с Нью-Йорком, чем с Аньером!

- Ты прав, но мне некогда! - пресекаю я жалобы подчиненного.

- Я коротко. Значит, так. Я виделся с разными людьми. На фотографии действительно мадемуазель Планкебле!

С обалдевшей рожей я соображаю: может, у меня начались галлюцинации от температуры?! Нельзя болеть в ответственные моменты своей жизни! Как же так, черт возьми! Ведь только что сам Аква признал, что на фотографии, которую я ему сую под нос, изображена совсем не его падчерица! А этот умник свистит, что это как раз она!

- Ты свихнулся или как?

- Да нет, патрон. Все точно! Люди, которых я спрашивал, категоричны...

- Ладно, спасибо...

Болезненное отупение вновь овладевает мной. Я кладу трубку на рычаг с той же осторожностью, с какой скряга прячет в кованый сундук очередной золотой. К счастью, Аква пребывает в еще более поверженном состоянии, чем я, и не замечает моих мучений.

- Как вам удалось узнать, что Тереза мне не падчерица, а дочь? спрашивает, заикаясь, человек, сидящий напротив меня.

Я не сразу врубаюсь в смысл слов, которые произнес Аква. У меня отвисает челюсть и глаза, как две перезревшие вишни, вылезают из орбит, словом, выдаю себя с потрохами.

- Это была наша самая большая тайна, - вздыхает Аква, не обращая внимания на мою растерянность, целиком погруженный в собственные переживания. - Да, я познакомился с Жермен Планкебле вскоре после того, как она вышла замуж. Она стала моей любовницей. Через некоторое время она забеременела. Ребенок был от меня, так как ее муж был бесплоден... Она чуть было не разошлась с ним. Но мы вынуждены были расстаться. Ее муж был богат, имел положение, а я нет. Словом, ей удалось убедить мужа, будто врачи ошиблись и он настоящий отец Терезы... Я уехал. Долго жил в Африке. Когда вернулся во Францию, мне захотелось увидеть своего ребенка. Я разыскал их и узнал, что моя бывшая любовница стала вдовой... У нас появилась возможность начать новую жизнь. И мы поженились... Но судьба была по-прежнему жестока к нам: нелепый, трагический случай положил конец нашему счастью!

Он вытирает свои старческие бесцветные слезы.

- Однако я вновь обрел свое дитя. Увы, в плачевном состоянии. В возрасте двенадцати лет она перенесла полиомиелит. Но я стараюсь дать ей возможность вести нормальную жизнь. В ней я нашел свою отраду!

Нормальную жизнь! Я вспоминаю женские туфли на высоком каблуке под шкафом в квартире Аквы. Доброе сердце моей матушки не ошиблось. Это была игра. Благодаря элегантным туфлям Тереза Планкебле представляла себе, что ее жизнь такая же, как у других. Иллюзия полноценного существования!

- Моя история кажется вам странной, правда? - тихо шепчет Аква.

- Очень странной.

- Но как вам удалось узнать? Я прячу нос в воротник.

- Видите ли, я психолог - работа такая... У меня были предчувствия... Интуиция...

Но поскольку кроме доброго сердца у меня есть еще и должностные обязанности, я строго спрашиваю:

- Скажите, а где вы были этой ночью между одиннадцатью и половиной третьего? Если ваше алиби подтвердится, я оставлю вас в покое, господин Аква!

Он опускает голову.

- Какое значение для следствия имеет моя личная жизнь?

- Большое, если ее обстоятельства способны прояснить, имеете ли вы отношение к убийству, произошедшему этой ночью!

- Но почему вы подозреваете меня? Именно меня? Потому что он снимал у меня дом?

- Пути полиции, как и Господни, неисповедимы, господин Аква...

Он встает. На несколько секунд задумывается. Мне приходится ему напомнить, что он в кабинете комиссара полиции на допросе. Похоже, последний аргумент вызывает у него прилив откровенности.

- Надеюсь, господин комиссар, что это останется между нами. Как мужчина мужчине...

- Без всякого сомнения.

- Понимаете, я веду затворнический образ жизни... Посвятил всего себя дочери. Но... иногда по ночам я позволяю себе некоторые вольности.

- У вас любовница?

- Нет, просто иногда я снимаю девочек. Это же проще, правда? Я еду в Булонский лес или в Венсенский парк... Согласен, может быть, такие развлечения смешны в моем возрасте, но... Я везу девушку в ночной бар. Там мы пьем шампанское, прежде чем отправиться в гостиницу... В такие моменты мне кажется, будто я выхожу в свет...

Я отвожу глаза.

Кто это сказал, что все человеческие драмы начинаются с одиночества?

- Собственно, если вам необходимо подтверждение, с кем я провел ночь, то это просто.

Заведение, где мы с ней были, называется "Рентгеновский луч". Это на Сен-Жермен-де-Пре, рядом с медицинским факультетом...

Я записываю название бара, выводя нетвердой рукой каракули в своем блокноте, и одним глазом смотрю на фотографии, лежащие передо мной. И вдруг в моем мозгу начинает вибрировать хорошо знакомый колокольчик.

- Ладно, господин Аква, вы можете идти. Хочу вас уверить, дело останется для вас без последствий.

В качестве доказательства я протягиваю ему свою аристократическую руку. Он пожимает мои пять.

- Благодарю вас за понимание, господин комиссар.

И вот Аква просто встает и уходит, а я хватаюсь за фотографии, вернувшие меня в лихорадочное состояние. У бедолаги Кийе, как я теперь понимаю, проблемы не только с женой, но и со зрительной памятью. Он ошибся, сказав, что перед домом был огород, где рос перец и еще что-то. Какой огород? Там и конь не валялся. В том месте, где был зарыт труп женщины, виден зонтик со столом и стульями, а на месте захоронения доблестного тевтонца Келлера - садовая скамейка.

Глава седьмая

В которой я заслуживаю если не ордена Почетного легиона, то хотя бы синяка под глазом

С грустной рожей, но, как всякий современный человек, в резиновых перчатках, Кийе моет свою жалкую посуду.

- Опять я. Он удивлен.

- Вам не удалось отыскать фотографии у Бормодура?

- Удалось...

Его взгляд выражает недоумение, будто он рассматривает на ботинке плевок неизвестного происхождения.

- Тогда что вас опять привело ко мне?

- Хочу вас озадачить!

- Черт!

- Ваш патрон, знаменитый и всемогущий Симон Перзавеса, не хотел, чтобы кто-то узнал об этом деле, так ведь?

- Он и сейчас этого не хочет! - уверяет Кийе.

- Тогда нам остается только схватить убийцу. И знаете, что из этого выйдет? Его ведь не получится посадить потихоньку, ему даже морду не начистишь по секрету от всех, правда?

- Согласен, поймать и наказать убийцу втихомолку вряд ли удастся.

- Я вас не провоцировал - вы сами сказали.

- И кто же этот таинственный убийца, которого осталось только захомутать? - спрашивает он, указывая мне на стул.

- Его просто не отличить от бедняги секретаря редакции: очень впечатлительный человек с развитым воображением!

Узкий лоб хозяина бетонной мышеловки покрывается морщинами, а к бледности примешивается некая болезненная розоватость. Он поднимает на меня глаза.

- Еще один ребус?

- Нет, Кийе. На этот раз обвинение!

- Так вы обвиняете меня?

- Именно!

- Неслыханно!

- В каком-то смысле - да! Неслыханно - с вашей точки зрения. Вы совершили маленькую, совсем крохотную ошибку, но она будет вам стоить дорого. Это как игра на бирже - все предвидеть невозможно! Вы мне говорили, что земля у дома на фотографиях выглядела обработанной, то есть на переднем плане огород, так? Помнится, видны кочаны капусты и, кажется, перец!

- Я мог и ошибиться!

- Действительно, вы ошиблись. Я бросаю фотографии на заляпанный кухонный стол:

- И вот доказательство!

- Ну и что из этого?

- Вам бы лучше сказать "до этого"! В самую первую нашу встречу вы утверждали, что никогда не ездили смотреть дом в Маньи.

- Я и сейчас утверждаю.

- Каким же образом вы могли быть в курсе относительно растущего перед домом перца? А ведь он там и правда растет!

Парень способен на неожиданные реакции: он смеется.

- Тьфу, черт! Ну и идиот же я!

- Нет, не идиот, просто и на старуху бывает проруха. Я же говорю - все предвидеть невозможно!.. Другое дело, что тем самым вы помогли мне завершить сложное расследование, но одновременно создали моральные проблемы.

- Что вы имеете в виду?

- Я имею в виду неминуемый скандал для вашей злосчастной газеты. Можете представить себе рожу вашего любезного хозяина Симона Перзавеса, когда я ему представлю свой подробный доклад?

- И что же вы изобразите в своем докладе?

- Примерно следующее: "Господин директор, дело полностью раскрыто. Вот как развивались события. Ваш сотрудник, уважаемый Кийе, организатор и вдохновитель конкурса, был несчастным человеком в личном плане. Жена наставляла ему раскидистые рога. И однажды, при обстоятельствах, которые, возможно, нам посчастливится выяснить, ему надоело носить такой груз, поскольку он страшно натрудил бедняге шею. И ваш благородный сотрудник задумал убить жену. Убить-то убил, да потом сильно испугался. Мрачные мысли посетили его голову: жизнь кончена, карьера накрылась... Надо было срочно избавляться от трупа. Но поскольку этот господин - интеллигентный человек и склонен мыслить трезво, то ему в голову пришла гениальная идея: закопать тело бедняжки жены на участке в Маньи, где дом, как ему было известно, стоял в то время пустой, а рядом никакого жилья... В его новой квартире стояли мешки с негашеной известью. И вот секретарь редакции погрузил труп и мешки в машину и безлунной ночью отправился в Маньи..."

Здесь я останавливаюсь.

- Видите, я склонен поэтизировать.

- Да уж, я заметил! - откликается Кийе. И ваш покорный слуга продолжает, как ни в чем не бывало:

- "...В безлунную ночь, господин директор, ваш сотрудник закопал труп в саду дома, представляющего собой выигрышный лот в конкурсе. Он подумал, что за время проведения конкурса - примерно месяц, если мне не изменяет память, - известь разрушит тело до неузнаваемости. Если его и найдут, то все равно не смогут идентифицировать и уважаемый Кийе останется вне подозрений. Кроме того, этот смелый человек понимал, что газета ни при каких обстоятельствах не допустит огласки такого факта...

Но дело приняло неожиданный оборот. В саду нашли не только труп мадам Кийе, но еще и некоего бандита. Вот ведь ирония судьбы: там уже лежал один труп!

Оказавшись в курсе такого двойного открытия, наш смекалистый Кийе решает повесить обоих мертвецов на одного убийцу. Он быстро узнает, что дом снимал некий гангстер по имени Равиоли. Все складывается как нельзя лучше! Он звонит Анжу Равиоли и представляется его соседом из Маньи. Поскольку я как раз спугнул гангстера, то этот звонок его очень обеспокоил. Кийе же, со своей стороны, желая замести следы, о большем и не мечтал. Как же идеальный случай! - дело можно представить как сведение счетов среди бандитов... Понимая это, Кийе предлагает Равиоли во избежание неприятностей приехать и привезти деньги. Назначается свидание. Фатальное для итальянца. Пуля в затылок - и все шито-крыто! Кийе соображает, что блестящему комиссару Сан-Антонио, присутствующему здесь, удастся доказать виновность Равиоли в убийстве человека, найденного в Маньи. Равиоли больше нет, на него вешают и второе убийство, так как в данном случае речь идет о больших деньгах. Короче говоря, мудрый Кийе тут ни при чем". Кийе задумчиво закуривает сигарету.

- А за что Равиоли замочил того, первого?

- Спекуляции золотом. Думаю, Равиоли решил заграбастать себе всю выручку без дележа. Ему срочно было нужно отдавать долги, так как он приобрел ночной бар со стриптизом и дело замыслил поставить на широкую ногу. Словом, деньги...

Наступает тишина. Мы стоим и смотрим друг на друга.

- Ну и как можно вылезти с наименьшими потерями из создавшейся ситуации? - спрашивает он философски.

Я пожимаю плечами.

- А что можно сделать? Ничего, Кийе! Я полицейский. Меня, может, и выкинут со службы, но по мне, как в старой доброй Франции, - истина превыше всего! Плевал я на вашего патрона, на вашу газету и...

- Подождите, я, кажется, нашел выход, - спокойно говорит он.

- Я не сомневался, что вы прекрасный советчик.

- Есть компромиссное решение: фифти-фифти!

- То есть?

- Я сознаюсь в убийстве Равиоли. Предлог легко найти: шантаж, например. Я потерял голову, испугался. За убийство гангстера мне дадут от силы лет десять! А на убийство моей жены вы закроете глаза. Как?..

- Невозможно, я это отчетливо вижу даже сквозь сомкнутые веки!

Он вздыхает и давит окурок в грязной тарелке.

- Тогда есть второй вариант.

- Браво! И какой же? Он пятится к раскрытому окну, вскакивает на подоконник, прежде чем я успеваю шелохнуться.

- Такое решение вам подойдет, комиссар?

Клянусь, этот миг - самый страшный в моей жизни, мне его не забыть до гробовой доски. Жизнь человека перед моими глазами поставлена на карту. В моей гудящей голове проносится, как молния, мысль. Все вяжется: покончивший с собой Кийе - выход из ситуации, устраивающий всех. Он пристрелил Равиоли, поскольку тот убил его жену, а до этого еще и замочил своего бывшего напарника.

- Это идея, но... - произношу я медленно.

- Благодарю.

И все - на подоконнике его больше нет. Я успеваю лишь прижать ладони к ушам. Но все равно слышу (или угадываю) страшный, глухой звук, какой может быть только от резкого удара человеческого тела об асфальт.

Заключение

Я был не прав, когда думал, что ангину можно вылечить одной ненавистью к ней. Она отплатила мне, и я провалялся еще четыре дня с высокой температурой, распухшим горлом, - словом, получил весь букет. Разыгранный на моих глазах спектакль с кошмарным финалом тоже не прошел даром.

Утром на пятый день звонит телефон. Маман входит с испуганным лицом.

- Антуан, - говорит она, - звонят жены Пино и Берюрье. Вот уже четыре дня, как исчезли их мужья, и они спрашивают...

В моем теле раздается что-то вроде "плюх"! О, два балбеса! Занятый расследованием и своей ангиной, я совсем о них забыл. Они, должно быть, мхом уже покрылись в доме Пинюша, куда я их послал сидеть в засаде.

- Почему ты смеешься, Антуан?

- Сейчас объясню. Пойди скажи им, чтобы не очень радовались! Еще не пришло время обсуждать, какую пенсию они будут получать за своих мужей-легавых!