Глава III

Граф Гаэтан де Марто-и-Фосий, бывший коммунистический кандидат от Белькомба-на-Му, обитал в частном особняке XVIII века, расположенном в глубине приятного дворика, посреди которого булькает простатический фонтан, окруженный замшелым водоемом. Стены дома увиты более или менее девственным виноградом; ливанский кедр перед крыльцом и статуи Дианы насмешливо созерцают вас, поглаживая шеи своих козочек.

Крыльцо сильно выступает вперед, что объясняет прогрессивные взгляды усопшего. Я резко дергаю колотушку, которая как раз представляет собой молот (вырезанный местным умельцем с перевала Серпа), и дверь открывается. Меня встречает старикан с серой, морщинистой и изможденной горем физиономией. Он похож на беззубую, хорошо мне знакомую щуку (из нее сделали чучело в ресторане, который одно время был удостоен чести меня кормить). У него такая же зеленоватая голова, такие же глянцевые глаза, такие же глубоко вырезанные ноздри. Когда этот тип загнется, ему не надо будет прилагать особых усилий, чтобы превратиться в мертвеца. Плотские утехи явно никогда не были его уделом, поскольку он столь же бесплотен, как велосипедное колесо без шины.

– Что угодно господину? – лепечут эти три четверти века преданной и верной службы.

Я показываю ему свое симпатичное трехцветное удостоверение, которым меня снабдило французское правительство для укрощения людей. Это избавляет меня от лишней болтовни. Слуга считает своим долгом разрыдаться.

– Проводите меня на место драмы, – предлагаю я. Он трясет своей бедной головой, на которой едва пробивается сероватая плесень, и мы отправляемся в путь через холл, где одиноко маячат опершиеся на алебарду рыцарские доспехи.

В доме воняет старым фамильным гербом, изъеденным молью. К вони этой примешиваются запахи кошачьей мочи, капустного супа и отсыревшей бумаги. Плиты пола покрыты углублениями от долгого трения подошвами ног. Лестничные марши тоже. Старый слуга провожает меня до библиотеки, наполненной редкими книгами и портретами предков. Заинтересовавшись, я смотрю на эти портреты. Слуга представляет мне их.

– Господин с брыжами – это прапрапрадед господина графа. Этот, с жабо, его прадед, который был другом Монгольфье8, изобрел штопор с обратным винтом.

– А господин с бородкой? – обеспокоено спрашиваю я.

– Это Ленин, – отвечает слуга.

– Мне кажется, что в самом деле я его где-то видел. Ладно, объясните мне, как это произошло.

Он, должно быть, в совершенстве отработал свою версию, поскольку выдает ее, как герой-любовник Французского национального театра барабанит тираду Сида.

– У графа болела нога, и ему трудно было подниматься по лестнице, поэтому он оборудовал себе спальню в курительной комнате, примыкающей к библиотеке. В день убийства...

Новый приступ всхлипываний напоминает скрип ржавой, с трудом закрывающейся калитки.

– В день убийства, – продолжают полосатые мощи, – когда я готовил завтрак, я услышал телефонный звонок. Звонок прозвенел два или три раза. Потом граф снял трубку, и я услышал, как он сказал: «Алло!», ибо у графа, как у настоящего трибуна, был зычный голос.

– А потом?

– Потом раздались приглушенные выстрелы; честно говоря, мне показалось, что они исходили снаружи – иногда такой звук издают автомобили.

– Что дальше?

– Я приготовил поднос и направился прямо в комнату к графу. Я постучал. Он не ответил. Я осмелился войти. Комната была пуста, зато дверь, ведущая в библиотеку, была открыта. Я подошел к проему двери и увидел...

На сей раз его всхлипывания напоминают чиханье старой простуженной лошади.

– Что вы увидели?

– Господин граф лежал на этом вот ковре, который вы видите, около ножки стола. Он был весь в крови и держал телефонную трубку. Сам аппарат свалился со стола и лежал возле него. У господина графа были широко открыты глаза. Казалось, он смотрит на меня.

И он прикрывает свое изможденное лицо, напоминающее сушеный сморчок.

– Пока буду жив, у меня перед глазами будет стоять это зрелище.

– А дверь, ведущая в холл?

– Была закрыта.

– Мог ли кто-нибудь скрыться через нее?

– Конечно, поскольку мы были на кухне, Мариза и я. Только дверь холла выходит во двор, а там в это время находился садовник, который подстригал розы.

Я киваю.

– Есть другие выходы?

– Через кухню, но там были мы.

– Что вы предприняли, когда обнаружили вашего хозяина?

– Подбежал к окну и позвал садовника. Я попросил его срочно сбегать за доктором.

– Почему вы не позвонили ему?

– Потому что телефон был залит кровью... Потому что граф зажал трубку в своей бедной руке... И потом доктор Фюмляр9, который был другом господина графа, живет как раз на противоположной стороне улицы.

– Что вы делали потом?

– Я пошел на кухню предупредить Маризу...

– Вы шли через холл?

– Да.

– И вы ничего не заметили?

– Ничего.

Я снова возвращаюсь в холл и внимательно его осматриваю.

– В общем, предположим, что убийца, после того, как выстрелил, прошел через холл и поднялся по лестнице. Мог он уйти в то время, когда вы возвращались в кухню, а садовник отправился за доктором?

– Конечно, – соглашается пикоподобный слуга, – только...

– Что только?

– Садовник, когда я ему сказал, что в графа стреляли, начал кричать и поднял на ноги весь квартал. Он еще не успел пересечь улицу, как сбежались люди...

Я недовольно соплю. Этот убийца-призрак определенно мне не нравится. У меня такое впечатление, ребята, что мы попали в какой-то роман Агаты Кристи, правда? Убийство хозяина в библиотеке, дряхлый старик слуга, садовник, подстригающий розы, старая кухарка на кухне и отсутствие улик – все это очень в духе моей знаменитой сосестры. Если когда-нибудь Агата удосужится пролистать это замечательное произведение, она подумает, что я забрался в ее малинник. Однако это не в моих правилах. Это тот самый случай, когда действительность превосходит вымысел, как сказал некто.

– Можно увидеть Маризу?

– Конечно, мне за ней сходить?

– Нет, я пойду с вами.

Я следую за ним по сырому коридору со вздувшейся штукатуркой. Мы входим в кухню размером чуть поменьше площади Конкорд. За обеденным столом бесконечно старая женщина чистит три червивые репы.

– Мама, – обращается к ней слуга, – вот полицейский.

– Это ваша мама? – поперхнувшись, спрашиваю я, косясь на старика.

– Да, – отвечает слуга. – Она поступила на службу к деду господина графа при короле Карле Х10. Я ее называю «Мариза», ибо было бы неприлично называть кухарку «мама».

Я наклоняюсь к старухе. Она огромна, как орешек.

– Для нас большое горе, что убили этого мальчика, – произносит она голосом, напоминающим хлюпанье воды в сапогах.

– Кстати, а сколько лет было графу? – осведомляюсь я.

– Шестьдесят два года, – отвечает слуга.

– Что вы делали после того как сообщили маме?

– Мы вернулись на место...

– Где дверь служебного хода?

Он мне ее указывает. Вверху она застеклена. Я открываю ее и констатирую, что она выходит на старенькую улочку. Перед своей дверью работает бочар.

– Его расспрашивали? – указываю я на бочара.

– Да, – отвечает слуга.

– И он никого не видел выходящим от вас?

– Никого. Тем не менее он находился там, где вы его сейчас видите.

И тайна, дети мои, густеет, как застывающий холодец. Дело превращается в загадку закрытой комнаты. Мне доводилось иметь дело с загадками закрытых домов11, но они не имели никакой связи (даже сексуальной) с загадкой данного убийства.

– Через какое время появился врач?

– Почти сразу же.

– А полиция?

– Спустя двадцать минут.

– Обыск в доме делали?

– Снизу доверху.

– И ничего не нашли?

– Ничего.

– Ваш хозяин не был женат?

– Нет.

– Наследники есть?

– Не считая маленькой ренты маме и мне, он все завещал компартии.

Я бросаю взгляд на часы. Кстати, о компартии – мне пора возвращаться к своей партии блюстителей порядка.

– Садовник живет в этом квартале?

– Нет, в окрестностях Верхнего Тюрлюрю. Как это забавно!

– И он сюда приходит сколько раз в неделю?

– Два раза в неделю, чтобы ухаживать за газоном.

– Его имя?

– Матье Матье.

– Вы заикаетесь или это двойное имя?

– Это его имя и фамилия.

– Хорошо. Благодарю вас.

Достойный слуга приободряется:

– Ах, господин полицейский, дай вам бог поймать преступника!

– Я бы ему глаза повыкалывала, – в душевной простоте утверждает Мариза, потрясая ножом.

Когда я возвращаюсь в бистро, вся моя теплая компания сидит в прежнем составе. Морбле так набрался, что объединенное министерство Возлияний и Самогоноварения вполне могло бы зачислить его в разряд своих исторических памятников.

Коллеги помогают мне погрузить его в машину, и я направляюсь в Сен-Тюрлюрю с головой, полной вопросительных знаков, все как один более или менее выдержанных в стиле Людовика XV.

По дороге Морбле объясняет мне, что мы, полицейские в штатском, всего лишь ничтожные шутники. Одна лишь национальная жандармерия способна разобраться в этом деле. Он расхваливает достоинства этого элитарного корпуса и начинает плакать от умиления.

Потом он засыпает, что является для меня добрым утешением.

Когда я объявляюсь в нашей гостинице, рыжая и потасканная горничная сообщает мне, что мама поднялась к себе переодеться к обеду, который вот-вот начнется.

Я решаю слегка перекусить, прежде чем нанести визит Матье Матье, Устраиваюсь за нашим столиком и извлекаю салфетку из роскошного бумажного конверта, как вдруг раздавшийся на террасе голос заставляет меня вздрогнуть.

– Послушайте-ка, инспектор х...! Нечего прятать червовую семерку, а то я заставлю вас проглотить все тридцать две карты без приправ!

– Но, друг мой, – протестует тонкий голосок обвиняемого, – вы ошибаетесь.

– Не смешите меня, у меня губы потрескались.

Я встаю, словно погруженный в гипноз. Этот голос, этот благородный и грассирующий голос существует в мире лишь в единственном экземпляре. И он принадлежит знаменитому Берюрье. Я выхожу на террасу и обнаруживаю моего приятеля, расположившегося за столиком напротив налогового инспектора. Он без пиджака, в рубашке (роскошной рубашке цвета голубой лаванды) и в подтяжках шириной с туалетное полотенце, на которых изображена взбирающаяся по лиане обезьяна. Старая шляпа надвинута до переносицы, он небрит, пахнет вином – Толстяк играет в белот. Мой приход не очень его впечатляет.

– А, вот и ты, – говорит он, протягивая мне два пальца, поскольку остальные удерживают трефовую терцию. – Я прибыл сюда сразу, как только ты уехал. Я бы последовал за тобой, но дорога меня вымотала.

Он указывает на хилого постояльца, который сидит напротив него.

– Ну и жулики тут живут в твоей «Башне»! По виду этого очкарика и не подумаешь, но он так умеет передергивать карты, что даже не всякому фокуснику это под силу. Не удивительно, что он был налоговым инспектором. У этого пингвина, должно быть, в крови вытряхивать деньги из налогоплательщиков.

Налоговый инспектор вспыхивает.

– Месье, вы хам! Я не позволю...

– А ты кто такой? – в упор и не допускающим возражений тоном спрашивает Его Величество Берюрье. – В гробу я тебя хотел видеть...

Потом, швыряя свои карты на стол, он добавляет:

– Послушай, он мне надоел, я бы предпочел играть в домино со священником!

Берюрье встает и, оттягивая новые подтяжки, хлопает ими по своему мощному торсу.

– Я рад тебя видеть, Сан-А, – жизнерадостно говорит он. – Видал мою пращу?

И он снова оттягивает подтяжки.

– Это подарок продавца рубашек, которому я помог избежать штрафа.

– Они восхитительны, – соглашаюсь я. – Настоящее произведение искусства.

– Похоже, что они привезены из Америки.

– Я так и подумал.

– Пусть говорят, что хотят, но по части изящества америкашки не нуждаются в наших уроках. Ты видал когда-нибудь во Франции такие подтяжки?

– Никогда, – поспешно отвечаю я.

– Вот поэтому я и хотел бы, чтобы ты оценил их эластичность.

Берюрье оттягивает подтяжку на пятьдесят сантиметров от своей мужественной груди, и она тут же рвется на уровне застежки. Спружинившая застежка бьет его прямо в нос, из которого начинает хлестать кровь, как из пятнадцати поросят, разлегшихся на бритвенных лезвиях.

– Эластичность превосходная, – бесстрастно говорю я. Здоровило вытирает кровь носовым платком, от которого стошнило бы страдающую экземой жабу.

– Ничего страшного, я сколю английской булавкой.

– Теперь, когда ты исполнил первую часть своего номера, объясни, пожалуйста, что ты здесь делаешь?

– Разыскиваю тебя.

– Но я ни одной живой душе не оставлял своего адреса, чтобы меня не тревожили во время отпуска.

– Вот поэтому Старик и поручил мне разыскать тебя, – смеется Необъятный. – Забавно, не правда ли?

– И как же тебе это удалось?

– Это было несложно. Я отправился к тебе домой, опросил соседей. Благодаря соседу напротив, мне удалось проследить твой путь.

Я тяжело вздыхаю. В самом деле, с тех пор как я служу в полиции, мне ни разу не удалось догулять до конца свой отпуск.

– Что Старик от меня хочет?

– Подожди, он передал тебе письменное распоряжение.

Его Величество исследует содержимое своих многострадальных карманов, но безуспешно. Он направляется к своему пиджаку, висящему на спинке стула, но и там ему не удается найти нужную бумагу.

– Черт возьми, этого еще не хватало! Ведь она же у меня была!

– Была, но больше нет!

– Постой, дай подумать... После приезда я еще в туалет не ходил. А когда ехал сюда, она у меня была. А, вот она!

Он раскрывает колоду карт и протягивает мне служебный конверт, покрытый колонками цифр и жирными пятнами.

– Вот она, друг!

Я вскрываю конверт, подавляя осаждающие меня мысли, и читаю:

"Дорогой друг! Оба псевдополитических убийства в Белькомбе очень беспокоят господина Министра. Срочно займитесь ими и постоянно держите меня в курсе дела.

Обеими руками Ваш".

Я разражаюсь смехом, напоминающим старт французской космической ракеты.

– Там что, в конверте, веселящий порошок? – ворчит Толстяк.

– Еще лучше, Берю.

Затем, становясь серьезным, я спрашиваю:

– Ты сообщил Старику, что отыскал меня?

– А как же, я ему звякнул отсюда.

– Вечно ты проявляешь излишнее усердие! Ты что, не мог подождать до завтра?

– Ну и образ мыслей у старшего по званию!

Появляется мама, так как раздается звон колокола «Башни», который служит также сигналом к обеду.

– Видишь, какой приятный сюрприз тебе преподнесли? – говорит она без смеха.

– Да, мама.

Она тихо говорит с грустью в голосе:

– Конечно, теперь придется уехать.

– Напротив, теперь придется остаться, – угрюмо отвечаю я.