Глава 4

И вот я снова встречаюсь с малышкой Мартин. С таким гидом я готов отправиться на прогулку хоть по ночному Парижу, хоть по замкам Луары!

Мы снова идем по коридорам. Я замечаю, что, пока я разговаривал с Тибоденом, она причесалась и выпустила поверх голубого пуловера отложной воротничок блузки.

Белый халат очень плотно облегает ее, и всю географию видно как на ладони.

– Куда мы идем? – осведомляюсь я, когда мы удалились на достаточное расстояние от директорского кабинета.

– На склад.

– Тогда берегитесь...

– Почему?

– Не знаю, что у вас там сложено, но мне будет трудно устоять сложа руки.

Она награждает меня улыбкой за эту остроту, потом, неожиданно посерьезнев, спрашивает:

– Значит, вы лаборант?

– Да. А что, вас это удивляет?

Она бросает на меня пламенный взгляд, который растопил бы и снега на Монблане.

– Немного... Вы совсем не похожи на лаборанта.

– А на кого я похож? На молочника? Она качает головой. Ее взгляд становится все более жадным. Мне кажется, что за пребывание в этом домишке, где царствует наука, у нее накопилась большая неудовлетворенность.

Мы доходим до склада – большой унылой комнаты на первом этаже, под лестницей. Она забита раскрытыми ящиками. Мартин открывает один из двух больших шкафов, и я вижу внушительную стопку белья.

– Здесь используют много халатов, – говорит она.

– Да?

– Химики. Не знаю, чем они занимаются, но халаты портят в ускоренном темпе.

Говоря, она берет халат и разворачивает его. Я снимаю пиджак и надеваю рабочую одежду. Она мне немного узковата.

– У вас такие здоровенные плечи! – восхищается девочка.

– Да, не маленькие.

– Вы, наверное, очень сильный...

– К вашим услугам...

Я меряю другой халат, на размер больше. Этот почти подходит. Я смотрю на себя в отколотое зеркало и констатирую, что похож скорее на массажиста, чем на лаборанта-химика.

Девушка внимательно наблюдает за мной.

– Можно подумать, что вы впервые надели белый халат, – говорит она. – У вас такой удивленный вид...

Придется остерегаться ее наблюдательности; цыпочка кажется очень сообразительной. С ума сойти, какое у девчонок обостренное чутье. Вы думаете, что проводите их вашим трепом, а они терпеливо слушают и в мыслях держат вас за лопухов.

Я воздерживаюсь от ответа на ее последний вопрос.

Чтобы уйти от темы, я самодовольно любуюсь собой.

– Не жмет под мышками? – спрашивает Мартин. Я обнимаю ее за талию.

– Нет, сердце мое, как видите, я сохранил полную свободу движений. Она отбивается.

– Отпустите меня. Вдруг кто войдет?

– А кто может войти?

– Один из них... Здесь хранятся запасные инструменты, которые могут им понадобиться...

– А есть тут свободное место, где мы можем не опасаться, что нам помешают?

Она колеблется. Я ласково глажу ее по щеке.

– Вы примете там человека, желающего вам только добра?

Она приступает ко второй сцене из третьего акта, той, что начинается с реплики: «Если вы пообещаете мне вести себя благоразумно!»

Текст я знаю наизусть. Мюссе, бедняга, вспотел, доказывая, что с любовью не шутят, хотя французы всю жизнь делают обратное.

В конце концов свидание назначается на эту ночь. Она мне говорит, что у нее есть бутылочка черносмородинного ликера, пришедшая прямиком из Дижона, что само по себе составляет достаточно веский повод для того, чтобы принять меня в ночное время. Я принимаю ее любезное приглашение, думая, что бутылка ликера никогда не была эффективным бастионом для защиты чести дамы.

Затем она ведет меня в мою комнату. Это крохотная комнатушка под самой крышей. И в подобное помещение засовывают гордость Секретной службы! Вот уж действительно, дальше некуда (и в буквальном смысле тоже). Малышка Мартин извиняется, но это единственная свободная жилая комната. В ней стоят только жесткая металлическая кровать и вешалка. Не дворец, одним словом. Я прихожу от нее в ужас, потому что, как вам известно, у меня клаустрофобия...

Я поочередно смотрю на кровать и на Мартин, и у меня возникает вполне очевидная ассоциация идей, но она явно опасается быть пойманной с поличным и убегает, оставив мне улыбку, еще долго витающую в каморке и после ее ухода.

Через несколько минут заканчивается рабочий день. В большом холле, где по-прежнему мается от скуки охранник, профессор Тибоден представляет мне своих сотрудников.

Доктора Минивье и Дюрэтр – парни лет сорока, которые странным образом похожи один на другого. Наверное, из-за подстриженных бобриком волос и бледности. Им не хватает физических упражнений, это ясно. Минивье высокий, с выпуклым лбом и мрачным взглядом... У Дюрэтра густые брови и начинает отрастать живот...

Что касается ассистентов, они, наоборот, очень разные. Бертье почти толстый. Он очень молодой, очень грязный, его нижняя губа свисает, как лепесток лилии. Берже маленький, черноволосый, суетливый и страдающий тиками, забавляющими окружающих. Самое смешное состоит в том, что он одновременно закрывает левый глаз, широко раскрывает рот и трясет головой.

Если бы этот малый выступал в мюзик-холле, то сделал бы себе целое состояние. Что касается последнего, Планшони, это тот еще случай. Он длинный, а оттопыренные уши придают ему вид вешалки. Белый халат болтается на нем, как мокрое знамя вокруг древка.

Короче, пятеро стоящих передо мной типов не донжуаны. У всех в глазах усталый лихорадочный блеск. Эти парни слишком много работают. Им бы следовало раз в недельку наведываться на улицу Помп, к Баронессе, которая держит самый клЕвый бордель в Париже. У нее отборный персонал: по большей части девицы из благородных, которых вы не застанете там между пятью и семью часами дня, потому что они пьют чаЕк в Сен-Жермене. Есть даже негритянка, дочь короля. Она пользуется большим спросом из-за своих форм...

Я пожимаю клешни всем пятерым. Они бросают на меня равнодушные взгляды и, не обращая больше внимания, торопятся в столовую. Я следую за ними, окруженный Тибоденом и Мартин.

В глубине парка стоят домики, о которых мне рассказывал профессор.

Это два сборных бунгало, кстати, довольно приятные на вид. Они состоят из пяти спален и гостиной с телевизором, радио, проигрывателем, баром и мягкой софой.

Нечто вроде официанта подает еду, и делает он это, не слишком заботясь о правилах хорошего тона. Эта обезьянья задница никогда не слышал о существовании мыла, несмотря на бешеную рекламу некоторых его сортов. Он грязный, как помойное ведро, а его Шмотки затмевают прикиды всех клошаров.

На нем свитер с закатанным воротом, поверх которого он напялил шерстяной жилет. Рукава засучены, а на лапы надеты резиновые перчатки, чтобы защитить их от контакта с водой.

Подавая еду, он курит вонючий бычок и без колебаний окунает большой палец в тарелки. Интересно, где это профессор откопал такой экземпляр? Может, он его бывший ординарец?

В меню суп из консервированного омара и холодный цыпленок, слишком долго хранившийся в холодильнике. Его мясо совершенно дряблое, к тому же его очень мало. Но майонез – это самое ценное приобретение человека после приручения лошади, даже если он в тюбиках.

Потом следует пересоленный салат... Добавьте к этому сыр, как будто из гипса, вялый банан, дешевое красное вино, и вы получите отличную жрачку.

Из-за стола я встаю с расстроенным желудком. Господа начинают курить в креслах. Дюрэтр садится за пианино (я забыл вам сказать, что там есть и пианино) и начинает играть Шопена, как будто поставил себе цель непременно заставить нас расплакаться. Во время этого сольного концерта Мартин бросает на меня многообещающие взгляды. Она поддается очарованию музыки и живет сегодняшним днем, как и все женщины...

Через час, в течение которого господа изысканно скучали, дается сигнал «отбой».

Профессор, Мартин и я, пожелав всем спокойной ночи, идем через лужайку на свою базу. По дороге мы говорим о погоде, которая есть, которая будет и которая могла бы быть. Погода – это самый главный подарок, который добрый боженька сделал всем людям вообще, а англичанам особенно. О чем бы мы разговаривали, не будь этой вечной темы? Жизнь стала бы невозможной, цивилизация погибла бы, начался бы всплеск преступности! А так благодаря погоде мы расходуем время мирно. Это как любовь: о ней говоришь, чтобы отдохнуть от занятий ею.

О погоде говорят все, великие люди и маленькие, большие артисты и Брижит Бардо... Это общая тема. Первородный грех разговора. Здесь есть свои специалисты, которые находят нюансы, основываются на ревматизмах, на показаниях барометров (это реалисты) и на сводках метеорологов (это любители сказок).

Некоторые угадывают ее по заходу солнца, некоторые по луне, другие верят меняющимся в цвете почтовым открыткам, третьи считают, что их ногти на ногах бесспорный авторитет в данном вопросе... А остальные, это вы, я, он, сосед... мы говорим о ней просто так, потому что больше сказать нечего... Потому что тысячелетия, во времена галлов и при Луи-Филиппе, человек был замкнут в границах между ненастной и ясной погодой и ходил от одной к другой с черным или ярким зонтиком, с кремом для загара или в непромокаемом плаще.

В холле я замечаю, что дневного сторожа сменил ночной. Дневной ушел к себе, а ночной поставил возле двери, ведущей в лабораторию, раскладушку. Он курит трубку, дожидаясь, пока мы вернемся.

Профессор отвечает на его Приветствие и протягивает руку секретарше.

– Спокойной ночи, Мартин... Он хлопает меня по плечу.

– Пойдемте, я покажу вам, чем вы будете заниматься завтра.

Я покорно следую за ним, предварительно показав девушке взглядом, что наша разлука будет недолгой.

За кабинетом профессора Тибодена находится раздевалка. Одна из ее стен стеклянная, как меня предупреждал Старик, что позволяет следить, не унес ли чего один из сотрудников лаборатории.

За раздевалкой самое главное помещение, то, где создается гениальный препарат, рожденный не менее гениальным мозгом моего гида.

Лаборатория занимает почти половину дома. Стены нескольких маленьких комнат разрушили, чтобы сделать одну большую, а окна замуровали.

В эту комнату можно войти только через одну дверь. Она железная и запирается на специальный замок, ключ от которого есть лишь у Тибодена.

Он включает свет: безжалостный, ослепляюще яркий, не оставляющий никакой тени.

– Вот, – говорит профессор, – здесь все и происходит.

Я окидываю взглядом странные приборы, заполняющие это помещение.

– Мой рабочий стол в глубине, – объясняет он мне, – а за другими располагаются остальные.

– А где находится сейф, в котором вы храните ваши формулы?

– Пойдемте...

Я эскортирую его в глубь лаборатории. На стене висит своего рода аквариум, над которым находится резервуар. На аквариуме написано печатными буквами: «Дистиллированная вода». Тибоден поворачивает одну из гаек, прикрепляющих резервуар к стене, затем тянет его на себя, и я с удивлением вижу, что здоровая банка поворачивается, открывая спрятанную за ней стальную дверцу, встроенную в стену. Это дверца сейфа. Профессор крутит ребристую ручку, и дверь открывается. Углубление сейфа имеет размер чуть больше коробки сахара.

– Вот видите...

Я замечаю несколько бумажек, лежащих в нише.

– Вижу. Скажите, вы уверены, что только вы знаете код сейфа?

– Разумеется, – отвечает он. – Кроме того, я каждый день его меняю, и это всем известно.

Я скребу голову. На этот раз я столкнулся с серьезной тайной. Лучшей головоломки не придумать!

– Как вы запоминаете последнюю комбинацию, если используете их в таком количестве?

– У меня отличная память.

– Я понимаю, но...

– Да?

– Нет ли у вас какой-то системы, зацепок?

Он кивает.

– Если хотите. Чтобы избежать ошибок, по четным дням я набираю цифры, а по нечетным – буквы.

– А! Это действительно несколько снижает возможность запутаться.

– Правда?

– У вас всего одна ручка, и, чтобы открыть дверцу, надо четыре раза изменить ее положение.

– Совершенно верно.

– Вы никогда не открывали ее при ваших помощниках?

– Никогда.

– Вы в этом уверены?

Его взгляд вдруг становится недовольным.

– Я же вам сказал, комиссар!

Я сую руку в сейф, чтобы ощупать дальнюю стенку.

Он улыбается.

– Думаете, кто-то проделал дырку снаружи?

– Я просто проверяю.

– Сейф сделан из стали толщиной в пятнадцать миллиметров и выплавлен целиком... Чтобы пробить его снаружи, надо проделать большую работу, не считая того, что пришлось бы продырявить и стену дома.

На некоторое время устанавливается молчание. Я сбит с толку и раздражен. Эта проблема меня бесит. Если ее резюмировать, мы имеем доказательство, что кто-то залезал в этот сейф, но не понимаем, как он мог это сделать, потому что это кажется невозможным.

Я трогаю Тибодена за руку.

– Послушайте, профессор, мы оба реалисты. Не существует магических способов, позволяющих прочитать формулу сквозь бронированную стенку сейфа... Надо минутку подумать. Когда вы составляли эту формулу, вы набросали ее на черновике?

Он отрицательно качает своей серой головой.

– Нет, комиссар. Я продвигался на ощупь. Когда мой опыт дал положительный результат, я записал на листке блокнота список компонентов, потом положил листок в сейф и простер свои предосторожности до того, что уничтожил блокнот, из которого вырвал листок. Я просто помешан на секретности, потому что до войны у меня уже раз украли планы.

– Кто-нибудь работал здесь ночью?

– Никогда... Чтобы войти, надо поднять охранника, вы его видели... Окон здесь нет, только вентиляционные отверстия... Вот почему я уничтожен. Это немыслимо, комиссар!

– Действительно.

Он смотрит на меня, и его умные глаза проникают в самую глубину моих мыслей.

– Вы можете считать, что я вру, или что меня подводит память, или что я допустил неосторожность... Но я уверен в обратном, понимаете? Повторяю вам: у меня исключительная память. Я могу рассказать вам наизусть все учебники по химии и физике, которые проштудировал до сегодняшнего дня. К тому же я болезненно осторожен... Вы меня слышите, месье Сан-Антонио? Бо-лез-нен-но.

Я впервые вижу его возбужденным. Ему это не идет. Он похож на капризничающего старого мальчика.

– Вы говорили вашим сотрудникам об этой формуле?

– Нет! Повторяю вам, они работают точь-в-точь как рабочие на конвейере. Каждый выполняет только свою операцию – Даже если они разговаривают между собой, это может дать им лишь неполную связку. Только я знаю о своем открытии, понимаете? Именно потому, что я считал себя единственным обладателем тайны, эта утечка уничтожила меня.

Он садится на табурет и грустно смотрит на меня. Вдруг я понимаю, что он просто старик, уставший от своей работы. Он не заслужил такого удара судьбы.

– Закройте сейф, господин профессор...

Он закрывает дверцу и начинает возиться с ручкой.

– Какое кодовое слово вы выбрали на сегодня? – спрашиваю я его в лоб.

Он смотрит на меня не отвечая, поджав губы. Этот тип действительно осторожен.

– После вы его измените, – говорю я ему. – Я просто хочу удостовериться в одной вещи. Не бойтесь, это в ваших интересах...

Он расслабляется.

– Я набрал слово «баба».

– Просто очаровательно...

Он сейчас спрашивает себя, не издеваются ли над ним, но я не даю ему времени на взращивание комплексов.

– А что было вчера?

– Число. 1683.

– Год смерти Кольбера, – сразу же говорю я. Он разражается смехом.

– Об этом я не подумал. Вижу, в вашей Службе очень хорошо знают историю.

– Это остатки среднего образования. А потом, я всегда относился к Кольберу с симпатией. Думаю, из-за той истории с дамой, ставшей перед ним на колени. Это действует на детское воображение. Позже дети вырастают и лучше измеряют величие жеста.

Я его развеселил. Это немного разряжает атмосферу.

– Продолжим экскурс в прошлое, профессор. Позавчерашняя комбинация?

– ГЮГЮ.

– А перед ней?

– 0001.

Я устроил этот небольшой тест по двум причинам: во-первых, мне захотелось удостовериться, что у него действительно безупречная память; во-вторых, я хотел узнать, по какому принципу он составляет комбинацию. Я замечаю, что числа он берет наугад, но набирает связные слова. Это вполне объяснимо. Он, очевидно, давно исчерпал запас известных исторических дат и просто подбирает слова из четырех букв... Надо будет поинтересоваться этим особо.

– Ну что же, пока все, месье Тибоден. Пойдемте спать... Он качает головой.

– У вас есть какая-нибудь догадка?

– Ни малейшей. Чтобы разгадать подобный ребус, нужно время.

Мы выходим из лаборатории. Он запирает дверь на ключ и велит охраннику занять пост.

Поднявшись на свой этаж, он протягивает мне руку.

– Моя судьба в ваших руках, мой дорогой друг.

– Можете на меня положиться, профессор. Тайн не существует... только временные иллюзии...

Я поднимаюсь в свою каморку, причесываюсь и, взяв мои колеса в руку, отправляюсь в поход к комнате милашки Мартин.

Стучу в ее дверь. Она спрашивает «кто там?» прямо как бабушка из «Красной Шапочки», и я сразу признаюсь, что это злой серый волк.

Она, не теряя больше времени, открывает дверь с риском для своей жизни, и я проскальзываю в ее комнату.

Маленькая богиня обвязала волосы милой синей ленточкой в стиле королевы Мэри и сменила рабочую одежду "на пижаму в полосочку, брюки которой оставляют обнаженными ее щиколотки, а куртка достаточно широка, чтобы под нее могла забраться рука мужчины.

Изящный шелковый абажур рассеивает оранжевый свет.

Я замечаю на столе бутылку черносмородинного ликера и два маленьких стакана.

– У вас очаровательная комната, – хвалю я. – Спорю, она в этом доме единственная пригодная для жилья.

– Конечно. Я обустроила ее, как могла, подручными средствами...

– Старик запрещает вам жить в городе?

– Он очень осторожен и хочет, чтобы все были у него под рукой.

Она показывает мне на внутренний телефон, стоящий у изголовья ее кровати.

– Представляете? Он иногда вызывает меня среди ночи, чтобы снимать копии с записей.

Я навостряю уши на манер пса Плуто из мультиков.

– Записей, относящихся к его работе?

– Точнее, к работе его помощников...

Разговаривая, она наполняет оба стаканчика ликером. Сказать по правде, я бы предпочел виски, но, как любит говорить моя славная матушка Фелиси, дареному коню в зубы не смотрят.

Мартин указывает мне на стул, обитый гранатовым бархатом. Прямо скамеечка для молитв. Хочется скорее опуститься на него коленями, чем садиться.

Я беру книгу, которую она положила на сиденье, и пристраиваю на него в качестве компенсации свой зад.

Смотрю на название книги: «Загадка Жанны д'Арк». Серьезное чтение. Неужели я нарвался на интеллектуалку? Только этого мне не хватало! Стоит нормальной женщине прочитать «Эмиля», как она воображает себя знатоком литературы и начинает вас доставать Паскалем (которому, между нами говоря, лучше было бы держать свои мысли при себе) и целой шайкой умников, которые утомляли людям мозги, вместо того чтобы писать развлекательные книжки типа «Я прошла своим путем, или Мемуары слабительной свечи»...

– Как, – говорю я, показывая на жизнеописание Жанны д'Арк, – вы интересуетесь славными страницами истории?

– Нет, что вы! Эта книжка лежала здесь. А я не могла продвинуться дальше пятнадцатой страницы! Ну слава богу!

– Поучительная жизнь нашей национальной святой вас не привлекает?

– Да, в кино, и то если фильм сняли американцы. Эта белокурая киска нравится мне все больше и больше. Готов поспорить на собачку ружья против щенка моей собачки, что мы быстро станем с ней близкими друзьями.

– Лично я, – говорю, – знаю о ней только то, что она была девственницей и хорошо горела...

– Интересно, как это она осталась девственницей среди стольких солдат?

– А вы среди ваших ученых?

Она хохочет резким безумным смехом.

– Вы видели их морды?

– Да, мрачноваты. А как они в плане дружбы?

– Пфф, считай никак... Они думают только о своей работе.

– Неужели ни один из пяти не пытался за вами ухаживать хоть немножко?

– Как же, толстяк Бертье пожирает меня глазами, но дальше не идет.

– А куда он может пойти со своим брюхом в вице мяча для регби?.. А они работают по ночам?

– Редко. Иногда старик объявляет общий аврал, когда сделает новый шаг в своих исследованиях...

– Кстати, а в чем конкретно заключаются его исследования?

Я незаметно наблюдаю за ней с невинной физиономией. Она издает губами неблагозвучный звук.

– Понятия не имею! Все окружено страшной тайной! Это может быть что угодно, он нем как могила...

– А остальные знают?

– Если и знают, то мне об этом не говорили... Продолжать нет смысла. Или она действительно ничего не знает об открытии Тибодена, или достаточно умна, чтобы помалкивать.

Поскольку других срочных дел у меня нет, я беру ее за крылышко и приглашаю сесть ко мне на колени. Она делает это мягко и не ломаясь обвивает мою шею руками. Я бы не хотел продолжать радиорепортаж дальше границ, определенных приличием, но все же скажу, что, когда часы начинают бить полночь, я знаю наизусть все изгибы ее тела, все ее реакции, то, как она зовет свою мамочку, то, как просит ее не беспокоиться, нежность и бархатистость ее кожи, все ее умения, ее пассивность и ее требовательность, ее цепкость и сообразительность, а также ее деликатную манеру ощипывать маргаритку, ухаживать за боярышником на ветке и собирать пальцы ноги в букет фиалок.