"Моя семья и другие звери" - читать интересную книгу автора (Даррел Джеральд)

4. Полный кошель знаний

Как только мы перебрались в землянично-розовый дом, мама сразу решила, что мне нельзя оставаться неучем и в общем-то надо получить хоть какое-нибудь образование. Но что можно было сделать на маленьком греческом островке? Всякий раз, как поднимался этот вопрос, вся семья бросалась решать его с невероятным воодушевлением. Каждый знал, какое занятие было для меня самым подходящим, и каждый отстаивал свою точку зрения с такой горячностью, что все споры о моем будущем всегда кончались неистовым ревом.

– Времени у него хоть отбавляй,– говорил Лесли.– В конце концов он сам может читать книжки. Разве не так? Я могу обучить его стрельбе, а если мы купим лодку, научу, как управлять ею.

– Но, милый, будет ли для него от этого какой-нибудь прок в будущем? – спрашивала мама и рассеянно добавляла: – Разве что он пойдет в торговый флот или еще куда-нибудь.

– Я думаю, ему непременно надо научиться танцевать,– говорила Марго,– иначе он вырастет просто неотесанным увальнем.

– Конечно, милая, но ведь это совсем не к спеху. Сначала ему надо освоить такие предметы, как математика, французский... да и с орфографией у него очень неважно.

– Литература,– убежденно произносил Ларри.– Вот что ему необходимо. Хорошие, твердые знания по литературе. Остальное приложится само собой. Я всегда стараюсь давать ему хорошие книги.

– Но, может быть, ему все-таки рановато читать Рабле? – неуверенно спрашивала мама.

– Что за ерунда! – отвечал не задумываясь Ларри.– Важно, чтобы у него уже теперь складывалось верное представление о сексе. – Ты просто помешан на сексе,– строгим голосом заметила Марго.– О чем бы ни спросили, ты всегда лезешь со своим сексом. – Что ему надо, так это побольше упражнений на свежем воздухе. Если он научится стрелять и ставить парус...– начал Лесли.

– Э-э! Да брось ты все эти штуки... сейчас начнешь проповедовать холодный душ.

– Слишком много ты о себе воображаешь и все знаешь лучше других. Не можешь даже выслушать чужую точку зрения.

– Такую ограниченную точку зрения, как твоя? Неужели ты думаешь, что я стану ее слушать? – Ладно, ладно. К чему ругаться? – говорила мама. – Да вот Ларри такой безрассудный.

– Хорошенькое дело! – возмущался Ларри.– Я гораздо рассудительнее всех в этом доме.

– Конечно, милый, но руганью ничего не добьешься. Нам нужен человек, который мог бы обучать Джерри и развивать его склонности.

– У него, кажется, только одна склонность,– едко вставил Ларри,– а именно стремление забить все в доме зверьем. Эта его склонность, я думаю, в развитии не нуждается. Нам и так отовсюду грозит опасность. Не далее как сегодня утром я пошел зажечь сигарету, а из коробки выскочил здоровенный шмель. – А у меня кузнечик,– проворчал Лесли. – Да, этому надо положить конец,– заявила Марго.– Не где-нибудь, а у себя на туалетном столике я нашла отвратительную банку с какими-то червяками.

– Бедный мальчик, ведь у него не было дурных намерений,– миролюбиво проговорила мама.– Он так увлекается всем этим.

– Я бы еще мог вынести нападение шмелей,– рассуждал Ларри,– если б это к чему-нибудь привело. А то ведь сейчас у него просто такой период... к четырнадцати годам он закончится.

– Этот период,– возразила мама,– начался у него еще с двух лет, и что-то не заметно, чтобы он кончался.

– Ну что ж,– сказал Ларри.– Если тебе угодно набивать его всякими ненужными сведениями, думаю, что Джордж возьмется его обучать.

– Вот замечательно! – обрадовалась мама.– Пожалуйста, сходи к нему. Чем раньше он начнет, тем лучше.

Обхватив рукой косматую шею Роджера, я в это время сидел в темноте под раскрытым окном и с интересом, но не без возмущения слушал, как решают мою судьбу. Когда дело наконец уладилось, я было стал думать, кто это такой Джордж и почему мне так уж необходимы уроки, но в вечернем сумраке был разлит аромат цветов, а темные оливковые рощи были так прекрасны и загадочны, что я забыл о нависшей надо мной опасности образования и отправился с Роджером в заросли ежевики ловить светлячков.

Джордж оказался старым приятелем Ларри, на Корфу он приехал писать. В этом не было ничего такого уж необыкновенного, потому что в те дни все знакомые Ларри были писатели, поэты или художники. К тому же и на Корфу-то мы оказались именно благодаря Джорджу. Он писал об этом острове такие восторженные письма, что Ларри уже просто не мыслил себе жизни в другом месте. И вот теперь этот Джордж должен был расплачиваться за свою неосмотрительность. Он пришел обсудить с мамой вопросе моем образовании, и нас представили. Мы подозрительно оглядели друг друга. Джордж был очень высокий и очень тонкий человек, двигался он со странной, развинченной грацией марионетки. Его худое, изможденное лицо было наполовину скрыто острой темной бородкой и большими очками в черепаховой оправе. Говорил он низким меланхолическим голосом, и в его невозмутимых шутках чувствовался сарказм. Всякий раз, сказав что-нибудь остроумное, он хитро улыбался себе в бородку, не заботясь в произведенном впечатлении.

Обучать меня Джордж взялся всерьез. Его не страшило даже то, что на острове нельзя было достать учебников. Он просто перерыл всю свою библиотеку и в назначенный день явился вооруженный самым фантастическим набором книг. Сосредоточенно и терпеливо он обучал меня начаткам географии по картам на обороте обложки старого тома "Энциклопедии", английскому языку – по самым разнообразным книгам, от Уайльда до Гиббона, французскому – по толстой яркой книжке с названием "Малый Лярусс" и арифметике – по памяти. Однако, с моей точки зрения, важнее всего было уделять какое-то время естествознанию, и Джордж стал добросовестно учить меня, как вести наблюдения и как записывать в дневник. И вот тогда мое восторженное, но бестолковое увлечение природой вошло в определенное русло. Я увидел, что записи дают мне возможность узнать и запомнить всего гораздо больше. На уроки я не опаздывал только в те дни, когда мы занимались естествознанием.

Каждое утро, в девять часов, среди оливковых деревьев торжественно появлялась фигура Джорджа, облаченная в шорты, сандалии и огромную соломенную шляпу с обтрепанными полями. Под мышкой у Джорджа была зажата стопка книг, в руке трость, которой он размахивал весьма энергично.

– Доброе утро. Надеюсь, что ученик с большим нетерпением ждет своего учителя? – приветствовал он меня, хмуро улыбаясь.

В маленькой столовой с закрытыми от солнца ставнями царил зеленый полумрак. Разморенные жарой мухи медленно ползали по стенам или с сонным жужжанием одурело летали по комнате, а за окном цикады восторженно приветствовали новый день пронзительным звоном. Джордж стоял у стола и аккуратно раскладывал на нем свои книги.

– Посмотрим, посмотрим,– бормотал он, водя длинным указательным пальцем по нашему тщательно составленному расписанию.– Так, так, арифметика. Если я правильно запомнил, мы трудились над грандиозной задачей, пытаясь определить, в какой срок смогут шесть рабочих построить стену, если трое из них справились с этим за неделю. Кажется, мы потратили на эту задачу столько же времени, сколько рабочие на стену. Ну ладно, перепояшем чресла и попробуем еще раз. Может, тебе не нравится содержание задачи? Посмотрим, нельзя ли сделать его поинтереснее.

Он склонился над задачником, в задумчивости пощипывая бородку, потом, переделав задачу на новый лад, выписывал ее своим крупным четким почерком.

– Две гусеницы съедают за неделю восемь листьев. Сколько времени потребуется четырем гусеницам, чтобы съесть такое же количество листьев? Ну вот, попробуй решить теперь.

Покуда я бился над непосильной задачей о прожорливых гусеницах, Джордж занимался другими делами. Он был искусным фехтовальщиком и страстно увлекался в то время изучением местных деревенских танцев. И вот, пока я решал задачу, Джордж двигался по затемненной комнате, упражняясь в фехтовании или отрабатывая танцевальные па. Меня как-то смущали все эти упражнения, и впоследствии я всегда именно им приписывал свою неспособность к математике. Даже теперь, стоит мне только столкнуться с простейшей арифметической задачей, как передо мной тут же встает долговязая фигура Джорджа. Он кружится по слабо освещенной столовой в танце и низким голосом гудит себе под нос какую-то неопределенную мелодию.

– Там-ти-там-ти-там...–доносится словно из потревоженного улья.–Тидл-тидл-тамти-ди...левая нога вперед... три шага вправо... там-ти-там-ти-там-ти-дам... назад, кругом, вверх и вниз... тидл-идл-ампти-ди...

Он шагает и выделывает пируэты, словно тоскующий журавль. Потом гудение вдруг стихает, во взгляде появляется непреклонность, и Джордж занимает оборонительную позицию, направляя воображаемую рапиру на воображаемого противника. Сощурив глаза и сверкая стеклами очков, он гонит врага через всю комнату, ловко обходя мебель, и, наконец, загнав его в угол, делает финты и вьется вокруг с проворством осы. Выпад. Удар. Удар. Я почти вижу блеск стали. И вот завершающий момент– резким движением снизу и вбок оружие противника отведено в сторону, быстрый рывок назад, затем глубокий прямой выпад, и кончик рапиры вонзается прямо в сердце противника. Забыв про задачник, я с восторгом слежу за всеми движениями Джорджа. В математике мы так и не добились больших успехов.

Гораздо лучше обстояло дело с географией, потому что Джордж сумел придать этому предмету зоологическую окраску. Мы вычерчивали с ним огромные карты, изборожденные горами, и потом наносили в определенных местах условные знаки вместе с изображением самых интересных животных, которые там водились. Таким образом у меня выходило, что основная продукция Цейлона – слоны и чай, Индии – тигры и рис, Австралии – кенгуру и овцы, а в океанах голубые плавные линии морских течений несли с собой не только ураганы, пассаты, хорошую и плохую погоду, но также китов, альбатросов, пингвинов и моржей. Карты наши были настоящими произведениями искусства. Главные вулканы на них извергали целые потоки огненных струй и искр, заставляя вас опасаться, как бы от этого не вспыхнули бумажные континенты, а самые высокие горные цепи мира сияли такой синевой и белизной ото льда и снега, что, глядя на них, вы невольно начинали ежиться от холода. Наши бурые, прокаленные солнцем пустыни были сплошь покрыты буграми пирамид и верблюжьих горбов, а тропические леса отличались такой густотой, таким буйством, что сквозь них лишь с большим трудом могли продираться неуклюжие ягуары, гибкие змеи и насупленные гориллы. На опушках леса худые туземцы рубили раскрашенные деревья, расчищая полянки, видимо, лишь для того, чтобы на них можно было написать неровными печатными буквами "кофе" или "зерно". Наши широкие, голубые, как незабудки, реки были усеяны лодками и крокодилами. Наши океаны не казались пустынными, так как повсюду, если только там не бушевали свирепые штормы и страшная приливная волна не нависала над одиноким пальмовым островком, бурно кипела жизнь. Добродушные киты позволяли даже самым жалким галеонам, ощетинившимся гарпунами, неотступно преследовать себя; невинные, как младенцы, осьминоги нежно сжимали в своих щупальцах мелкие суда; стаи зубастых акул гнались за китайскими джонками, а закутанные в меха эскимосы пробирались за огромными стадами моржей по ледяным полям, где толпами бродили полярные медведи и пингвины. Это были карты, живущие своей жизнью, их можно было изучать, обдумывать, кое-что добавлять к ним. Короче говоря, эти карты действительно что-то обозначали.

Уроки истории сначала проходили у нас без заметных успехов, пока Джордж не сообразил, что, если к унылым фактам прибавить чуточку зоологии и привлечь какие-нибудь совсем посторонние подробности, можно вполне завладеть моим вниманием. Таким образом мне стали известны некоторые исторические данные, которые, насколько я знаю, нигде раньше не были зафиксированы. От урока к уроку я следил с затаенным дыханием, как Ганнибал переходит через Альпы. Меня мало беспокоили причины, толкнувшие его на такой подвиг, и я совсем не интересовался, что он думал делать на той стороне. Зато в этой экспедиции, очень плохо, на мой взгляд, организованной, меня привлекала возможность узнать имена всех до одного слонов. Мне также стало известно, что Ганнибал специально назначил человека не только кормить и оберегать слонов, но и давать им в холодную погоду бутылки с горячей водой. Этот интересный факт, очевидно, остался неизвестен большинству серьезных историков. Еще одна подробность, о которой не упоминают книги по истории, касалась Колумба. Когда он ступил на землю Америки, первые его слова были: "Боже мой, глядите... ягуар!" После такого введения как можно было не заинтересоваться историей этого континента? Таким вот образом Джордж, имея на руках нерадивого ученика и совсем неподходящие книги, старался оживить свое преподавание и сделать уроки интересными.

Роджер, разумеется, думал, что по утрам я просто без толку извожу время. Однако же он меня не покидал и, пока я управлялся с учебой, спокойно дремал под столом. Время от времени, когда я отлучался за книгой, Роджер просыпался, встряхивал свою шерсть, громко зевал и начинал вилять хвостом. Но тут он замечал, что я снова возвращаюсь к столу. Уши его тогда сразу обвисали, он плелся опять в свой угол и со смиренным вздохом плюхался на пол. Джордж не возражал против присутствия Роджера на уроках, так как тот держал себя вполне прилично и не отвлекал моего внимания. Только изредка, когда ему случалось очень крепко заснуть и до него вдруг доносился лай деревенской собаки, Роджер, мгновенно проснувшись, начинал сердито рычать. Но потом, сообразив, где находится, он со смущением смотрел на наши осуждающие лица, дергал хвостом и застенчиво отводил взгляд в сторону.

Некоторое время Квазимодо тоже присутствовал на уроках и вел себя замечательно. Все утро он сидел у меня на коленях, подремывал, что-то тихонечко ворковал про себя. Но вскоре мне пришлось самому изгнать его, так как в один прекрасный день он опрокинул бутылку зеленых чернил прямо посередине большой, очень красивой карты, которую я только что нарисовал. Конечно, варварство это не было предумышленным, но все-таки я сильно разозлился.

Целую неделю Квазимодо пытался вернуть мое расположение. Он садился у двери и обворожительно ворковал сквозь щелку, однако всякий раз, как мое сердце начинало смягчаться, я смотрел на его омерзительный ярко-зеленый хвост и снова ожесточался.

Ахиллес тоже присутствовал один раз на уроке, но ему не понравилось сидеть взаперти. Он без конца бродил по комнате, тыкался в дверь и в плинтусы, потом, забившись куда-нибудь под диван или шкаф, начинал скрестись с такой силой, что нам приходилось вызволять его оттуда. А так как комната была совсем маленькая, то, чтобы передвинуть одну вещь, нам по существу приходилось двигать всю мебель. После третьей передвижки Джордж заявил, что он никогда не работал у Картера Патерсона (Американское грузовое агентство) и не привык к таким усилиям, поэтому лучше уж выпустить Ахиллеса в сад.

Итак, оставался один только Роджер. Конечно, утешительно располагать возможностью поставить свои ноги на его косматую спину, покуда корпишь над задачей, и все-таки мне трудно было сосредоточиться, когда сквозь щели в ставнях в комнату лился солнечный свет и протягивался полосками на столе и на полу, напоминая мне о множестве всяческих дел, которыми я мог бы теперь заняться.

Там, за окном, меня ждали просторные оливковые рощи, наполненные звоном цикад, виноградники на склонах, разделенные замшелыми каменными стенами, по которым сновали расписные ящерицы, густые заросли миртов, усеянные насекомыми, и каменистая пустошь, где стайки нарядных щеглов с радостным свистом перепархивали с одного цветка чертополоха на другой.

Учитывая все это, Джордж благоразумно учредил особые уроки на открытом воздухе. Теперь по определенным дням он стал являться с большим махровым полотенцем, и мы вместе выходили через оливковые рощи на дорогу, покрытую пылью, словно белым бархатом, потом сворачивали в сторону и шли вдоль гребня миниатюрных скал по узенькой козьей тропке, пока она не выводила нас к уединенному заливчику с белым песчаным пляжем в форме полумесяца. У самого берега, давая приятную тень, раскинулась рощица приземистых олив. С вершины небольшой скалы вода в этой бухточке казалась такой спокойной и прозрачной, будто ее и вовсе там не было, а рыбы, снующие над рябым, волнистым песком, словно бы парили в воздухе. Сквозь шестифутовый слой прозрачной воды на камнях были видны актинии с поднятыми вверх яркими, нежными щупальцами и раки-отшельники, таскающие за собой свои витые домики.

Сбросив одежду под оливами, мы входили в теплую светлую воду и плыли, лицом вниз, над камнями и водорослями, ныряя иногда, чтобы достать со дна какую-нибудь особенно яркую ракушку или особенно крупного рака-отшельника с актинией на раковине, похожей на шапочку, украшенную розовым цветком. Кое-где на песчаном дне виднелись вытянутые темные куртинки водорослей-ламинарий, и там среди них жили голотурии, или морские огурцы. Опустив в воду ноги, мы старались разглядеть дно под густым сплетением узких блестящих листьев зеленых и черных водорослей, над которыми мы парили, как ястребы над лесом. В просветах между водорослями лежали голотурии, по виду, наверно, самые противные среди всех обитателей моря. Дюймов шести в длину, они выглядели прямо как раздувшиеся сосиски, покрытые толстой бородавчатой кожей бурого цвета. Эти примитивные, невразумительные создания неподвижно лежали на одном месте, лишь слегка покачиваясь в набегавших волнах, втягивали в себя морскую воду с одного конца тела и выпускали с другого. Обитавшие в воде крохотные растительные и животные организмы отфильтровывались где-то внутри сосиски и поступали в ее несложно устроенный желудок. Не скажешь, что голотурии ведут такую уж интересную жизнь. Они просто монотонно покачиваются да без конца тянут в себя воду. Трудно представить, чтобы они сумели как-то защитить себя или даже нуждались бы в такой защите. И тем не менее у них есть необычный способ выразить свое неудовольствие. Вытащите их из моря, и они без видимых мускульных усилий пустят в воздух струю воды с какого-нибудь конца своего тела.

Вот с этим-то водяным пистолетом мы и придумали игру. Взяв в руки по голотурии, мы заставляли наше оружие выпускать струю, замечали точку, где струя касалась поверхности воды, и быстро плыли туда. Победителем считался тот, кто больше найдет в этом месте разных морских обитателей. Порою, как и во всякой игре, мы начинали горячиться, обвинять друг друга в надувательстве, спорить. Вот тогда голотурии оказывались особенно подходящим оружием, которое можно было направить на противника. Воспользовавшись услугами сосисок, мы потом всегда водворяли их на прежнее место в подводных зарослях. А когда в другой раз являлись туда снова, все было без изменений. Голотурии лежали точно в таком положении, как мы их оставили, и мирно покачивались из стороны в сторону.

Исчерпав все возможности морских огурцов, мы принимались собирать ракушки для моей коллекции или пускались в долгие дискуссии по поводу найденных нами животных. Иногда Джордж вдруг спохватывался, что все эти занятия, как бы увлекательны они ни были, все же нельзя назвать образованием в строгом смысле слова. Тогда мы переходили ближе к берегу и устраивались на мелком месте. Пока продолжался урок, вокруг нас собирались стайки мелких рыбок и слегка пощипывали наши ноги.

– Итак, французская и английская флотилии сходились для решительного сражения. Когда показался враг, Нельсон стоял на мостике и смотрел в подзорную трубу... О приближении французов он уже был предупрежден дружественной чайкой... Что?.. О, я думаю, что это была большая морская чайка... Так вот, корабли разворачивались друг перед другом... разумеется, в те дни они не могли двигаться с большой скоростью, они ведь были парусные... ни одного мотора, даже подвесного. Английские моряки немного нервничали, потому что французы казались очень сильными. Но когда они заметили, что Нельсон даже не обращает на них внимания, а спокойно сидит на мостике и возится со своей коллекцией птичьих яиц, они решили, что бояться им просто нечего...

Море, как теплое шелковистое одеяло, окутывало мое тело и легонько покачивало его. Волн не было, только слабое, убаюкивающее меня подводное движение, пульс моря. Вокруг моих ног суетились яркие рыбки. Они становились на голову и пытались ухватить мою кожу своими беззубыми челюстями. Среди поникших олив что-то тихо шептала цикада.

– ...и они поспешили унести Нельсона с палубы, чтобы никто из команды ничего не заметил... Он был смертельно ранен и лежал теперь тут, внизу, а над ним все еще кипела битва. "Поцелуй меня, Харди",– произнес Нельсон свои последние слова и умер. Что? Ах, да. Он уже предупредил Харди, что тот может взять себе коллекцию птичьих яиц, если что-нибудь случится... Так вот, хотя Англия потеряла своего лучшего моряка, битва была выиграна, и это имело важные последствия для Европы...

Мимо залива проплывала облезлая лодка, на корме ее стоял загорелый рыбак в рваных штанах и взмахивал веслом. Подняв руку, рыбак лениво посылал нам приветствие, а весло его, словно рыбий хвост, рассекало спокойное синее море, жалобно поскрипывало в воздухе и с легким чмоканьем погружалось в воду.