"Пикник и прочие безобразия" - читать интересную книгу автора (Даррел Джеральд)

ВЫПУСКНИКИ ЧАСТНЫХ ШКОЛ

Венеция – один из красивейших городов Европы, и я часто посещал ее, однако задерживаться не приходилось. Каждый раз я спешил куда-то еще, а потому для настоящего знакомства не оставалось времени. И вот однажды летом, когда царила жара и я здорово устал от работы и ощутил охоту к перемене мест, решил я на неделю съездить в Венецию, отдохнуть и получше изучить город. Сказал себе, что спокойный отдых в такой обстановке – как раз то, что мне нужно. Редко мне доводилось так раскаиваться в принятом решении; знай я, чем все обернется, скорее улетел бы в Нью-Йорк, или Буэнос-Айрес, или Сингапур, чем отправляться в дивную Венецию.

Мой путь пролегал через Францию с ее бесподобными ландшафтами, через аккуратистку Швейцарию, через высокие перевалы, где на обочинах еще лежали безобразные серые сугробы, и дальше вниз, в Италию, к месту назначения. Погода стояла прекрасная до той самой минуты, когда я въехал на мост, соединяющий город с материком. Тут небо, как по мановению волшебного жезла, вместо синего стало черным, с прожилками ярко-голубых и белых молний, и обрушило на землю такие потоки, что никакие "дворники" не спасали и на дороге замерли длинные вереницы автомобилей, упираясь бамперами друг в друга. В обездвиженных ливнем машинах сотни итальянцев бились в истерике, отчаянно сигналя и облегчая душу отборной бранью.

Продвигаясь дюйм за дюймом вперед, я наконец добрался до гаража за мостом. Благополучно пристроив здесь машину, высмотрел дородного носильщика, и под сильным дождем мы понеслись галопом к пристани, где ждал катер, принадлежащий гостинице, в которой я забронировал номер. Дождь хлестал мои чемоданы, и к тому времени, когда мы достигли цели, я рассчитался с носильщиком и вместе с багажом очутился на борту катера, мой тонкий летний костюм больше всего походил на мокрые тряпки. Однако едва мы тронулись в путь, ливень сменился легкой летучей моросью, окутавшей каналы, точно батистовой тонкой вуалью, так что красновато-коричневые и розовые стены домов смотрелись совсем как на прекрасных полотнах Каналетто с их мягкими полутонами.

Быстро промчавшись по Большому каналу, катер пришвартовался к пристани у моей гостиницы. Смолк, поперхнувшись, мотор, в это время мимо нас проплыла гондола, довольно вяло управляемая промокшим насквозь гондольером. Два пассажира были защищены от ненастья большим зонтом, так что я не видел их лиц, однако в ту минуту, когда гондола свернула в боковой канал, ведущий к дому Марко Поло, из-под зонта до моего слуха донесся звонкий женский английский голос (несомненно, продукт Роудин-Скул, одной из ведущих привилегированных частных школ Англии).

– Ну конечно, Неаполь очень похож на Венецию, только воды там меньше, – пропела живая флейта.

Я остолбенел. Стоя на пристани и провожая глазами удаляющуюся гондолу, я говорил себе, что мне почудилось; между тем во всем мире не было второго такого голоса, к тому же способного высказать такое смехотворное суждение. Он принадлежал одной моей подруге, которую я не видел лет тридцать, а именно – Урсуле Пендрагон-Уайт, пожалуй, самой обожаемой изо всех моих подруг, что не мешало ей порой повергать меня в полное смятение.

Меня терзало не только ее безалаберное обращение с английским языком (это она однажды рассказала мне, что ее подруга решилась на промывание, не желая производить на свет неграмотного младенца), но и бесцеремонное вмешательство в частную жизнь ее многочисленных знакомых. Последний случай такого рода, запечатленный в моей памяти, – как она пыталась повлиять на своего друга, который, по ее словам, пил так много, что ему грозила девальвация.

Нет-нет, сказал я себе, не может быть. Урсула благополучно вышла замуж за бесцветного молодого джентльмена и поселилась вместе с ним в Гемпширской глуши. С какой стати ей оказаться в Венеции в такое время года, когда все прилежные фермерские жены помогают мужьям убирать урожай или организуют благотворительные базары в своей деревне. Как бы то ни было, сказал я себе, если это все-таки Урсула, не дай Бог снова войти с ней в соприкосновение. Я приехал в Венецию в поисках мира и покоя, а по прошлому опыту общения с Урсулой слишком хорошо знал, что ее присутствие начисто исключает и то и другое. Как человек, которому довелось во время исполнения творений Моцарта гоняться за щенком китайского мопса в битком набитом концертном зале, я мог немало рассказать о способностях Урсулы без особых усилий ставить людей в невыносимейшее положение. Нет, повторил я, это не Урсула, а если все же она – слава Богу, что не увидела меня.

Гостиница была роскошная, просторный и красиво обставленный номер с видом на Большой канал – весьма комфортабельный. Сбросив мокрую одежду, приняв душ и глотнув спиртного, я увидел, что погода переменилась и Венеция переливается нежными красками в лучах заходящего солнца. Гуляя по многочисленным переулкам, пересекая маленькие мосты над каналами, я вышел наконец на огромную площадь Святого Марка, окаймленную барами. В каждом из них играл свой оркестр, и в прозрачном воздухе кружили сотни голубей, пикируя на щедро рассыпаемую людьми кукурузу на мозаичной мостовой. Сквозь полчища голубей я пробился к Дворцу дожей, с картинами которого мечтал познакомиться. Дворец был набит туристами самых разных национальностей, от японцев, увешанных фотокамерами, как рождественская елка игрушками, до тучных немцев с их гортанной речью и гибких светловолосых шведов. Влекомый потоком человеческой лавы, я медленно плыл из зала в зал, любуясь живописью. Внезапно откуда-то спереди до моего слуха донесся певучий голос.

– В прошлом году в Испании я посмотрела все картины Грюера... такие мрачные, сплошные трупы и все такое. Тяжелое зрелище, не то что здесь. Право же, Канеллони – мой самый любимый итальянский художник. Высший класс!

Конец моим сомнениям – это Урсула. Никакая другая женщина не сумела бы так тесно переплести сыр, макароны и двух живописцев. Осторожно протиснувшись сквозь толпу, я рассмотрел ее характерный профиль, большие ярко-синие глаза, длинный утиный нос с плоским кончиком – очаровательный эффект – и шапку все еще черных волос, правда, с серебристыми нитями. Она была все так же прекрасна, годы милостиво обошлись с ней.

Урсулу сопровождал растерянный мужчина средних лет, с удивлением слушающий ее оценки, соединяющие живопись и кулинарию. По выражению его лица я заключил, что это какой-то недавний знакомый Урсулы, потому что всякий основательно знающий ее человек спокойно воспринял бы ее реплику.

Как ни хороша она была, я сознавал, что ради моего душевного спокойствия лучше не возобновлять знакомство, дабы какая-нибудь каверза не испортила мне весь отпуск. Неохотно покидал я Дворец, решив прийти на другой день, когда Урсула вдоволь насмотрится живописи. Вернувшись на площадь Святого Марка, выбрал кафе поуютнее, полагая, что вполне заслужил право выпить стаканчик бренди с содовой. Все кафе вокруг площади были битком набиты посетителями, и я надеялся, что это позволит мне остаться незамеченным. К тому же я был уверен, что Урсула не узнает меня, даже если увидит – я заметно прибавил в весе, поседел и отрастил бороду.

Итак, я спокойно наслаждался своим бренди под звуки прелестного вальса Штрауса. Ласковое солнце, приятный напиток и умиротворяющая музыка внушили мне ложное ощущение безопасности. Я забыл о присущей Урсуле способности (весьма развитая у большинства женщин, у нее она граничила с волшебством), войдя в наполненное людьми помещение и окинув его беглым взглядом, не только всех разглядеть, но и описать, в чем каждый был одет. Словом, мне вовсе не следовало удивляться, когда сквозь звуки музыки и гомон в кафе до моего слуха донесся ее голос.

– Дорогой! Дорогой! – кричала она, пробираясь ко мне между столиками. – Джерри, дорогой, это я, Урсула!

Я встал, готовый встретить свою погибель. Урсула бросилась в мои объятия, и губы ее слились с моими губами в долгом поцелуе, сопровождаемом стонущими звуками, какие (даже в наш век терпимости) обычно ассоциируются с альковными сценами. Я уже начал опасаться, что итальянская полиция вот-вот арестует нас за нарушение общественного порядка, наконец она с явной неохотой отступила на шаг, продолжая крепко сжимать мои руки.

– Дорогой, – ворковала Урсула, и в ее огромных синих глазах сверкали счастливые слезы, – дорогой... Я не верю своим глазам... увидеть тебя снова после стольких лет... это чудо... о, я так счастлива, дорогой. Как это здорово – увидеть тебя снова.

– Но как ты меня узнала? – спросил я, отдышавшись.

– Как узнала, дорогой? Глупенький, ты нисколько не изменился, – покривила она душой. – К тому же, дорогой, я видела тебя по телевизору, видела фотографии на обложках твоих книг, еще бы мне не узнать тебя.

– Что ж, я очень рад нашей встрече, – сдержанно произнес я.

– Дорогой, мы не виделись сто лет, – отозвалась она, – слишком долго.

Я отметил, что она рассталась с тем растерянным джентльменом средних лет.

– Садись, – предложил я, – выпей стаканчик.

– Конечно, любимый, с удовольствием. – Она элегантно опустилась на стул.

Я подозвал официанта.

– Что ты пьешь? – спросила Урсула.

– Бренди с содовой.

– Фу! – воскликнула она, деликатно передернув плечами. – Отвратительная смесь. Тебе не следует ее пить, это кончится испарением печени.

– Оставь в покое мою печень, – страдальчески вымолвил я. – Ты что станешь пить?

– Мне что-нибудь вроде Бонни Принц Чарльз.

Официант тупо воззрился на нее. Ему еще не доводилось слышать лексические упражнения Урсулы.

– Мадам желает рюмку дюбонне, – объяснил я, – а мне принесите еще бренди.

Я сел, и Урсула, наклонясь над столом, с чарующей улыбкой схватила двумя руками мою руку.

– Дорогой, разве это не романтично? – спросила она. – Мы встречаемся с тобой столько лет спустя в Венеции! В жизни не слышала ничего более романтичного, ты согласен?

– Согласен, – осторожно ответил я. – А где твой муж?

– Как? Разве ты не знаешь? Я развелась.

– Извини.

– Ничего, ничего. Это было даже к лучшему. Понимаешь, после ящура он, бедняга, был уже совсем не тот, что прежде.

Мне не помог даже прежний опыт общения с Урсулой.

– У Тоби был ящур? – спросил я.

– Да... ужасно, – произнесла она, вздыхая, – и он так и не пришел в себя.

– Еще бы. Но ведь ящур у людей – это, должно быть, большая редкость?

– У людей? – Она сделала круглые глаза. – Как тебя понимать?

– Да ведь ты сказала, что Тоби... – начал я, но меня перебил громкий смех Урсулы.

– Глупенький, – вымолвила она, хохоча. – Я говорила про его скотину. Все его племенное стадо, которое он выращивал годами. Ему пришлось всех зарезать, и это страшно подействовало на беднягу. Он начал водиться с недостойными женщинами, пьянствовал в ночных клубах, и все такое прочее.

– Вот уж никогда не думал, – сказал я, – что у ящура могут быть такие серьезные последствия. А Министерству сельского хозяйства известно про этот случай?

– Ты думаешь, это могло бы их заинтересовать? – удивилась Урсула. – Если хочешь, я могу написать им и рассказать.

– Нет-нет, – поспешил я возразить. – Я просто пошутил.

– Ладно. Теперь расскажи мне про твой брак.

– Я тоже развелся.

– Ты тоже? Дорогой, я же сказала, что это романтическая встреча. – Ее глаза затуманились. – Мы встречаемся с тобой в Венеции после расторгнутых браков. Совсем как в романах, дорогой.

– Вряд ли нам следует особенно зачитываться этим романом.

– А какие у тебя дела в Венеции? – спросила она.

– Никаких, – ответил я неосмотрительно. – Просто приехал отдохнуть.

– О, чудесно, дорогой, тогда ты можешь мне помочь! – воскликнула Урсула.

– Нет! – поспешил я ответить. – Это исключено.

– Дорогой, ты еще даже не знаешь, о чем я хочу тебя попросить, – жалобно молвила она.

– И знать не хочу. Все равно не стану помогать.

– Милый, мы столько лет не виделись, а ты сразу, даже не выслушав, так груб со мной, – возмутилась Урсула.

– Ничего. Я знаю по горькому опыту, на какие затеи ты способна, и вовсе не намерен тратить свой отпуск, участвуя в твоих ужасных махинациях.

– Ты противный, – сказала она, и губы ее задрожали, а синие, как цветки льна, глаза налились слезами. – Жутко противный... я тут одна в Венеции, без мужа, а ты не хочешь даже пальцем пошевелить, чтобы выручить меня в беде. Это не по-рыцарски с твоей стороны... ты гадкий... и... противный.

– Ну ладно, ладно, – простонал я, – выкладывай, в чем дело. Только учти, я не стану ни во что вмешиваться. Я приехал сюда провести несколько дней в мире и покое.

– Так вот, – начала Урсула, вытирая глаза и подкрепляясь глотком дюбонне. – Я приехала сюда, чтобы, можно сказать, совершить акт милосердия. Дело чрезвычайно трудное, возможны ослижнения.

– Ослижнения? – не удержался я.

Урсула осмотрелась кругом, проверяя нет ли кого поблизости. Так как поблизости было всего лишь около пяти тысяч веселящихся иностранцев, она посчитала, что может спокойно довериться мне.

– Ослижнения на высоком уровне, – продолжала она, понизив голос. – Это должно оставаться только между нами.

– Ты хочешь сказать – осложнения? – спросил я, желая придать беседе более осмысленный характер.

– Я сказала именно то, что подразумеваю, – сухо ответила Урсула. – Может быть, перестанешь меня поправлять? Эти вечные попытки поправлять меня всегда были одной из твоих худших черт. Это ужасно неприятно, дорогой.

– Извини, – произнес я покаянно. – Валяй, рассказывай, кто там, на высоком уровне кого ослизывает.

– Ну вот. – Она понизила голос так, что ее слова с трудом доходили до меня сквозь окружающий нас гомон. – Тут замешан герцог Толпаддльский. Я потому и приехала в Венецию, что Реджи и Марджери, да и Перри тоже доверяют только мне, и как герцог, разумеется, он просто душка, который страшно страдает от этого скандала, и когда я сказала, что приеду, они, конечно, сразу ухватились за эту возможность. Но ты не должен никому ни слова говорить об этом, дорогой, обещаешь?

– О чем я не должен говорить ни слова? – озадаченно справился я, давая жестом понять официанту, чтобы принес еще выпить.

– Но я ведь только что тебе сказала, – нетерпеливо произнесла Урсула. – О Реджи и Марджери. И Перри. И о герцоге, разумеется.

Я сделал глубокий вдох.

– Но я не знаю этих Реджи, Марджери и Перри. И герцога тоже.

– Не знаешь? – удивилась Урсула.

И я вспомнил, как ее всегда удивляло, что я не знаю никого из широкого скучного круга ее знакомых.

– Нет. А потому, сама понимаешь, я затрудняюсь понять, в чем дело. Могу только представить себе самые разные варианты – то ли все они заболели проказой, то ли герцога поймали на незаконном производстве спиртного.

– Что за глупости ты говоришь, дорогой, – возмутилась Урсула. – У него в роду нет алкоголиков.

Я снова вздохнул.

– Послушай, может быть, ты просто расскажешь, кто из них кому что сделал, учитывая, что я никого из них не знаю и, по правде говоря, предпочел бы не знать.

– Хорошо, – согласилась Урсула. – Перегрин – единственный сын герцога. Ему только что исполнилось восемнадцать, и он славный парень, несмотря на это.

– Несмотря на что? – растерянно спросил я.

– Несмотря на совершеннолетие, – последовал нетерпеливый и не очень вразумительный ответ.

Я решил не трогать очередную загадку.

– Продолжай, – сказал я, надеясь, что дальше все прояснится.

– Так вот, Перри учился в колледже Сент-Джонс... ну, ты знаешь, это жутко шикарная школа, про нее еще говорят, что она лучше Итона Харроу.

– Десять тысяч фунтов за триместр, не считая питание? Как же, слышал.

– Дорогой, туда принимают детей только самых видных родителей, – продолжала Урсула. – Это такое же изысканное заведение, как... как... как...

– Как универмаг "Харродз"?

– Что-то в этом роде, – неуверенно согласилась Урсула.

– Итак, Перри учился в колледже Сент-Джонс, – напомнил я.

– Ну да, и директор не мог на него нахвалиться. И тут вдруг гром среди ясного неба. – Она перешла на выразительный шепот.

– Гром? Что за гром?

– Среди ясного неба, милый, – нетерпеливо пояснила Урсула. – Ты отлично знаешь, и вообще, не прерывай меня, дорогой, дай досказать.

– Я только этого и жду. Пока что я услышал только про какого-то герцогского сынка, про гром и даже не понял толком, при чем тут небо.

– Так помолчи и послушай, я все объясню. Ты совсем не даешь мне говорить.

Я вздохнул.

– Хорошо. Молчу.

– Спасибо, милый. – Она сжала мою руку. – Так вот, значит. До этого грома Перри отлично успевал. Тут в его школу явились Реджи и Марджери. Реджи взяли на должность учителя рисования, он ведь здорово пишет маслом, и гравирует, и все такое прочее, хотя, на мой вкус, он несколько эксцентричен, я даже удивилась, честное слово, что его взяли в такое изысканное заведение, где не очень-то жалуют эксцентриков, сам понимаешь.

– Почему он эксцентрик?

– Ну, скажи сам, милый, разве это не эксцентрично – повесить над камином в гостиной портрет собственной жены в обнаженном виде? Я говорила ему – если уж непременно захотелось вешать ее на стену, лучше повесил бы в ванной, на что он ответил, что сперва подумывал украсить этой картиной комнату для гостей. Как иначе назвать его после этого, милый, если не эксцентриком?

Я не стал говорить ей, что заочно проникся симпатией к Реджи.

– Значит, роль грома исполнил Реджи?

– Да нет же, милый, громом была Марджери. Перри, как только увидел ее, сразу безумно влюбился, она ведь и впрямь хороша собой. Если тебе по вкусу женщины из Полинезии, которых рисовал Шопен.

– Может быть, Гоген?

– Возможно, – неуверенно отозвалась Урсула. – Во всяком случае, она очень мила, разве что малость глуповата. С Перри она повела себя очень глупо, стала его поощрять. И тут ударил еще один гром.

– Еще один гром? – Мужайся, велел я себе.

– Ну да. Эта дурочка, в свою очередь, влюбилась в Перри, а ты ведь знаешь, она ему почти в матери годится, и у нее есть ребенок. Ну, может, в матери и не годится, но ему-то всего восемнадцать, а ей уж точно тридцать, хоть она все время твердит, что двадцать шесть, но все равно, совсем неприличная история вышла. Естественно, Реджи совсем захандрил.

– У него был простой способ решить проблему – подарил бы Перри портрет Марджери, – предложил я.

Урсула укоризненно посмотрела на меня.

– В этом нет ничего смешного, милый, – строго заметила она. – Поверь мне, мы все были в полном смятении.

Я представил себе, какое это должно быть увлекательное зрелище – некий герцог в полном смятении, однако не стал развивать эту тему, а только спросил:

– Ну и что было дальше?

– Так вот, Реджи прижал к стене Марджери, и она призналась, что влюблена в Перри и у них был роман за гимнастическим залом – лучшего места не выбрали! Естественно, Реджи жутко возмутился и наставил ей синяк под глазом, чего, сказала я ему, вовсе не следовало делать. Потом он стал разыскивать Перри, чтобы, полагаю, и ему наставить синяк, но, к счастью, Перри уехал домой на уик-энд, так что Реджи его не нашел, и слава Богу, потому что Перри, бедняга, довольно щуплый, тогда как Реджи здоров как бык и жутко вспыльчив.

Теперь, когда сюжет стал проясняться, я поймал себя на том, что меня интересует продолжение.

– Говори же, что случилось потом? – сказал я.

– Потом случилось самое худшее, – выразительно прошептала Урсула.

Пригубив бокал, она воровато оглянулась, проверяя, не подслушивает ли вся Венеция, выбравшаяся из домов, чтобы опрокинуть стаканчик перед ланчем. Затем наклонилась вперед и потянула меня за руку. Я тоже наклонился.

– Они сбежали, – прошипела она мне на ухо и откинулась на стуле, чтобы лучше видеть, какое впечатление произвели на меня ее слова.

– Ты хочешь сказать – Реджи и Перри сбежали? – спросил я, изображая удивление.

– Балда, – рассердилась она. – Ты отлично понимаешь, что я подразумеваю. Перри и Марджери сбежали. Прошу тебя, перестань надсмеиваться, это очень серьезное дело.

– Прости, – ответил я. – Продолжай.

– Ну вот, – сказала Урсула, сменив гнев на милость. – Сам понимаешь, переполох был ужасный. Реджи пришел в ярость, потому что Марджери не просто сбежала, но и взяла с собой ребенка и няню.

– Прямо какое-то массовое бегство...

– Конечно, – продолжала Урсула, – отец Перри тоже страшно переживал. Каково-то было герцогу простить адюльтерацию своему единственному сыну.

– Но ведь в адюльтере обычно бывает повинен супруг, – возразил я.

– Мне все равно, кто повинен, – настаивала она. – Была адюльтерация, и все тут.

Я вздохнул. Проблема сама по себе выглядела достаточно сложной без того, чтобы Урсула осложнила ее своими интерпретациями.

– Так или иначе, – сообщила она, – я сказала Марджери, что это вроде как кровосмешение.

– Кровосмешение?

– Ну да, парень-то был совсем еще юный, а ей должно быть известно, что адюльтерация дозволяется только взрослым.

Я подкрепился хорошим глотком бренди. Было очевидно, что с годами Урсула отнюдь не исправилась.

– Знаешь что, – сказал я, – лучше доскажи мне все остальное за ланчем. Я тебя приглашаю.

– О, милый, в самом деле? Чудесно. Только мне нельзя долго задерживаться, я еще должна повидать Марджери, потому что не знаю, где Реджи и когда появится герцог.

– Ты хочешь сказать, – произнес я с расстановкой, – что все эти люди, о которых ты говоришь, находятся здесь, в Венеции?

– Ну, конечно, милый. – Ее глаза округлились. – Я потому и нуждаюсь в твоей помощи. Разве ты не понял?

– Нет, – признался я, – не понял. Но заруби себе на носу – я не намерен впутываться в эти дела. А пока пойдем, позавтракаем... куда бы ты хотела?

– Я предпочла бы "Смеющийся кот", – ответила Урсула.

– Это где же?

– Не знаю, но мне очень хвалили этот ресторан, – сказала она, пудря нос.

– Ладно, я выясню.

Подозвав официанта, я рассчитался и спросил, как добраться до "Смеющегося кота". Оказалось, что он расположен недалеко от площади Святого Марка, и мы быстро дошли до этого маленького, уютно обставленного ресторанчика; судя по тому, что большинство посетителей составляли венецианцы, следовало ожидать, что нас будут потчевать достаточно сытными блюдами.

Мы присмотрели себе столик на свежем воздухе, под тентом, и я заказал мидии в сметане и с петрушкой, а также приготовленную на корсиканский лад баранью лопатку с каштановым пюре. Мы уже принялись за тающую во рту молодую баранину и подумывали о том, чтобы заказать сыр и какие-нибудь фрукты, когда Урсула, глядя куда-то мне за спину, испуганно вскрикнула. Я повернул голову и увидел, как к нашему столику галсами, точно яхта, приближается могучего сложения пьяный джентльмен.

– О Господи, это Реджи, – вымолвила Урсула. – Как он узнал, что они в Венеции?

– Ничего, – подчеркнул я, – главное, что их нет здесь.

– Но они могут появиться с минуты на минуту, – простонала она. – Я договорилась встретиться здесь с ними и с герцогом. Что будем делать? Быстро, милый, придумай что-нибудь.

Как я ни противился, похоже было, что мне не избежать участия в этой нелепой истории. А потому, глотнув для бодрости бренди, я встал, встречая Реджи, который в эту минуту чудом добрался-таки до нашего столика.

– Реджи, милый! – воскликнула Урсула. – Какой приятный сюрприз! Что ты делаешь в Венеции?

– Привет, Урсула, – отозвался Реджи, покачиваясь, с трудом фокусируя взгляд и выговаривая слова. – Я в-в Вен... Венешии, штоб убить одну гряжную крысу... маленькую вшивую гряжную крысу, вот заччем я в Венешии... яшно тебе?

Реджи обладал не только богатырским сложением борца, владеющего всеми мыслимыми приемами, но и широким лицом питекантропа с клочковатой бородой и усами. Лысую макушку обрамляли длинные, до плеч волосы. Далеко не привлекательную внешность дополняли мешковатый грубошерстный костюм оранжевого цвета, красный свитер и сандалии. Тем не менее он явно был способен убить юного Перри, попадись тот ему под руку, и я начал подумывать над тем, как бы выманить его из этого ресторана, пока не появились другие действующие лица.

– Реджи, дорогой, познакомься, это мой друг Джерри Даррел, – пролепетала Урсула.

– Раджнакомитша, – сказал Реджи, сжимая мою руку в пятерне величиной с добрый окорок.

– Выпьешь с нами? – спросил я и подмигнул Урсуле в ответ на ее предостерегающий взгляд.

– Выпить, – прохрипел Реджи, грузно опираясь руками на стол. – То што надо... выпить... как шледует... большой штакан... сотни штаканов... двойной вишки с содовой.

Я принес стул, он тяжело опустился на сиденье. Подозвав официанта, я заказал виски.

– Ты уверен, что тебе еще нужно пить? – неосмотрительно спросила Урсула. – Мне кажется, с тебя уже хватит, дорогой.

– По-твоему, я пьян? – зловеще осведомился Реджи.

– Нет-нет, – поспешила Урсула исправить свою ошибку. – Просто мне показалось, что не стоит больше пить.

– Я, – Реджи ткнул себя в грудь пальцем толщиной в банан, чтобы мы не сомневались, кого он подразумевает, – я шрезв как тудья.

Официант поставил на стол перед Реджи стакан с виски.

– Выпить, вот што мне надо, – сказал Реджи, поднимая стакан не очень твердой рукой. – Шмерть всем пар... парвшивывым дохлым ариш... ариштократичешким шутенерам.

Осушив стакан одним глотком, он удовлетворенно откинулся на спинку стула.

– Ешшо один, – весело объявил он.

– Как насчет того, чтобы прогуляться до площади Святого Марка и продолжить там? – небрежно предложил я.

– О! Да-да, отличная идея, – подхватила Урсула.

– У меня нет предрашшудков, – важно отозвался Реджи. – Мне вше равно, где пить.

– Отлично, значит – Святой Марк. – И я попросил официанта принести счет.

Однако не успел он выполнить мою просьбу, как нас (выражаясь словами Урсулы) поразил гром среди ясного неба. Она испуганно вскрикнула, я повернул голову и узрел рядом с собой аристократического вида длинного худого джентльмена, смахивающего на серого богомола в элегантном костюме и ботинках, явно шитых на заказ. Его облачение дополнял старый итонский галстук, а из грудного кармана пиджака торчал ирландский льняной платок величиной с кроличий хвостик. Серебристо-серая шляпа венчала голову с серебристо-серым лицом и серебристо-серым моноклем, вставленным в серебристо-серый глаз. Из чего я заключил, что перед нами герцог Толпаддльский.

– Урсула, дитя мое, ради Бога, извини за опоздание, но этот злосчастный катер сломался, – заговорил он, улыбаясь Реджи и мне и излучая отработанное обаяние в полной уверенности, что голубая кровь в венах всегда делает его желанным гостем, как бы он ни опаздывал.

– О, о... э... о, ничего страшного, – пролепетала Урсула.

– А кто эти твои друзья? – милостиво осведомился герцог, готовый обращаться со мной и Реджи как с представителями человеческого рода.

Не без удовольствия я заключил, что герцог и Реджи не знакомы друг с другом. Откинувшись на спинку стула, я улыбнулся Урсуле, которая смотрела на меня отчаянными глазами.

– Представь же нас, дорогая, – сказал я.

Отчаяние в ее глазах сменилось бешенством.

– Ну, – молвила она наконец, – это мой старый друг Джерри Даррел, а это... это... э... это Реджи Монтроз.

Герцог оцепенел, и милостивое выражение на миг покинуло его лицо. Тут же он приосанился и вставил монокль покрепче в глаз, готовясь блюсти приличия.

– Хто этто? – вопросил Реджи, с трудом фокусируя взгляд на герцоге.

Урсула с мольбой поглядела на меня. Я пожал плечами. Предотвратить было не в моих силах.

– Хто эттот парень? – повторил Реджи, указывая на герцога банановым пальцем.

– Это... э... это... э... герцог Толпаддльский, – пропищала Урсула.

Затуманенное алкоголем серое вещество Реджи не сразу усвоило эту новость, но все же усвоило.

– Толпаззл? Толпаззл? Ты хошь шказать, это отец того маленького убблюдка?

– Вот что, – сказал герцог, неприметно озираясь, как озирается английский джентльмен, питающий ненависть к публичным перепалкам, – вот что, старина, нельзя ли поспокойнее? Не пристало так выражаться перед дамами.

Реджи тяжело поднялся со стула и покачал толстенным пальцем перед орлиным носом герцога.

– Только не учи меня, как выражаться, – воинственно произнес он. – И не давай мне шшоветов! Иди лучше со швоими шоветами к тому вонючему щенку, которого проижвел на швет, если только ты шам его проижвел, потому что, глядя на тебя, не шкажал бы, что, шпошобен проижвешти даже умштвенно отшталого чихуахуа.

С этими словами он, к моему облегчению, так же тяжело опустился обратно на стул, причем едва его не опрокинул. Пока Реджи с трудом восстанавливал равновесие, лицо герцога медленно наливалось кровью. Не очень-то приятно было знать, что Реджи, как ни дурно он себя вел, являлся истцом, а сын герцога – обвиняемым.

– Думаю, – сказал герцог, призвав на помощь отработанную в веках аристократическую выдержку, – думаю, нам следует сесть и потолковать в цивилизованном духе, не опускаясь до вульгарной брани.

В ответ Реджи громко и внятно послал его.

– Реджи, дорогой, веди себя прилично, – взмолилась Урсула.

– Кто? – проникновенно вопросил Реджи, словно обратился за ответом к мудрецу. – Кто он такой, этот старпер, а?

– Садитесь, сэр, присоединяйтесь к нам, – радушно произнес я.

Урсула наградила меня взглядом, который испепелил бы мою особу, если бы я не веселился так в душе.

– Благодарю, – холодно отозвался герцог, – но я не вижу свободного стула, и ваш приятель ясно дает понять, что я тут, мягко выражаясь, лишний.

– Сейчас будет стул, – любезно ответил я, подзывая официанта.

Тотчас явился стул, и герцог осторожно сел, точно боясь, что он сломается под ним.

– Что-нибудь выпьете, сэр? – спросил я, изображая заботливого хозяина.

– Выпить, – довольно вымолвил Реджи. – Чертовски большие стаканы... дешятки литроф, бочки мальвазии... беж вина голова не работает.

– Благодарю, – ответил мне герцог, – если можно... рюмочку хереса.

– Этот ваш щенок совсем не пьет, – вмешался Реджи. – Потребляет только кока-колу и материнское молоко... наштоящий шла... шла... шлабак... бесхрехребетный тип.

– Послушайте, мистер Монтроз, – нетерпеливо произнес герцог, барабаня холеными пальцами по столу. – Я не желаю препираться с вами. Мой приезд в Венецию вызван отнюдь не желанием причинить вам какие-либо неприятности. Если позволите, я постараюсь прояснить ситуацию и в какой-то мере успокоить вас.

– Единштвенный шпошоб ушпокоить меня – вытащить вашего паршивого щенка из постели моей жены, – громко возвестил Реджи.

Герцог в замешательстве окинул взглядом ресторан. Окружающие нас итальянцы, не привыкшие к таким откровенным разборкам среди англосаксов (особенно британцев), смотрели на нас с живейшим интересом.

– Именно для этого я и приехал в Венецию, – сообщил герцог.

– И што же ты хочешь шделать? Наушкать его ешшо на чью-нибудь жену?

– Я намерен серьезно поговорить с ним, – ответил герцог. – Мне эта связь противна так же, как вам, если не больше. И ей будет положен конец.

– Не шмей называть мою жену шва... шва... швязью. – Реджи побагровел до такой степени, что казалось – его вот-вот хватит удар. – Кто ты такой, черт дери, штобы называть мою жену швязью, а?

– Не вижу ничего пренебрежительного в этом слове, – холодно ответствовал герцог, – однако вы должны согласиться, что такое положение терпеть невозможно. Не говорю уже о разнице в возрасте. Это само по себе ужасает. Но если отставить это в сторону, вам должно быть ясно, что мальчик, как-никак, наследует титул герцога, а это обязывает его быть разборчивым в своих связях.

Реджи не сразу подобрал нужные слова для ответа.

– Клянусь, – сказал он наконец, – ты шамый большой кушок хо... ходячего коншкого навоза, какой я когда-либо видел.

– Реджи, дорогой, разве можно говорить такие вещи герцогу? – воскликнула шокированная Урсула.

– А почему нельзя? – рассудительно вопросил Реджи. – Ешли он щщитает, что моя жена неровня его паршивому щенку, тогда он без шон... без шон... шомнения самый большой и самый вонючий ходячий кушок коншкого навоза за пределами ипподрома Ашкот.

Спорщики сверлили друг друга свирепыми взглядами. И в эту самую минуту Урсула снова взвизгнула, потому что нас второй раз поразил гром среди ясного неба. В ресторан, держась за руки, вошли Перри и Марджери. Она – миловидная женщина, отдаленно похожая на девиц с полотен Гогена, он – стройный, гибкий, пригожий молодой человек в байроновском стиле. Не успел я сделать эти наблюдения, как Реджи, взревев, точно поранивший лапу лев с несварением желудка, поднялся со стула и дрожащим пальцем указал на влюбленную парочку, которая в ужасе замерла на месте, потрясенная внезапной встречей.

– Вот они – твой паршивый щенок и его швязь, – прокричал Реджи. – Сейчас я...

Черт дернул меня встать и положить руку на плечо Реджи, чтобы удержать его от опрометчивых действий.

– Постой, Реджи, – сказал я, – ты же в три раза здоровее его...

Я не успел договорить. Схватив отвороты моего пиджака огромной ручищей, Реджи поднял меня, как пушинку, и аккуратно опустил прямо на тележку со сладостями, которую весьма кстати катил мимо нас один из официантов. Мое приземление на тележке причинило непоправимый ущерб персикам с мороженым и ликером, роскошному клубничному торту, изысканному бисквиту со всякой липкой начинкой и великому числу сортов мороженого. Вид столь буйного проявления силы вывел Перри из оцепенения, он отпустил руку Марджери и обратился в стремительное бегство. Издав еще одно львиное рыканье, Реджи с поразительным для его сложения проворством помчался вдогонку, сопровождаемый по пятам Марджери, которая кричала: "Убийца, не смей его трогать!" Следом за ней бежал герцог, крича: "Если с его головы упадет хоть один волос, я подам на вас в суд!" Облепленный мороженым, бисквитом и клубникой, я сделал единственное, что мне оставалось, – швырнул на стол пачку банкнотов, схватил за руку Урсулу и побежал за нашими соотечественниками. Оказалось, что Перри несколько опрометчиво выбрал для бегства переулок, ведущий к площади Святого Марка. Держись он и дальше одних переулков, пожалуй, смог бы уйти от погони, но Перри выскочил, распугивая полчища голубей, на просторы огромной площади, где превосходство Реджи в скорости погубило беглеца. У Большого канала Реджи настиг его и схватил за шиворот. Когда мы, тяжело дыша, прибежали туда же, Реджи тряс Перри, будто куклу, осыпая бессвязной бранью. Конечно, мне следовало бы вмешаться, однако я уже испытал на себе реакцию Реджи на такие попытки и, учитывая непосредственную близость канала, посчитал, что мне больше подходит роль труса.

– Отпустите его, вы, громила! – прокричал герцог, запинаясь от недостатка воздуха.

– Отпусти его, отпусти, отпусти, он совсем слабенький! – визжала Марджери, колотя ладонями по широкой бесчувственной спине супруга.

– Дорогой, это все ты виноват, – тигрицей обрушилась на меня Урсула. – Сделай же что-нибудь!

Не успел я, однако, упрекнуть ее в вероломстве, как Реджи подтянул Перри к себе вплотную, сверля его взглядом.

– Меня тошнит от этого твоего паршивого папаши, и меня тошнит от тебя, – заорал он. – Так, значит, по мнению твоего вонючего родителя, моя жена недоштаточно хороша для тебя, а? Ладно, я вам покажу – вот ражведушь с ней, и можешь брать ее в жены, будь ты проклят!

Площадь Святого Марка – излюбленный аттракцион туристов, посещающих Венецию, а потому вполне естественно, что за нами с великим интересом следила многотысячная и многонациональная толпа.

– Что ты с-с-с-сказал?.. – вымолвил побледневший Перри, по-прежнему сотрясаемый ручищами Реджи.

– Разведусь с женой, и можешь сам жениться на ней, черт бы тебя побрал, – прорычал Реджи.

– Браво! Вот это ход! – донесся из толпы голос какого-то француза.

– Можете не сомневаться, мой сын поступит как положено, – возвестил герцог, переварив слова Реджи. – Как-никак, он учился в привилегированной школе и знает, как следует вести себя джентльмену.

– Но я не хочу жениться на ней, – выдохнул Перри.

– Как? – сказал Реджи.

– Как? – воскликнул герцог.

– Как? – чуть не хором подхватили Марджери и Урсула.

– Странный народ эти англичане, верно? – обратился француз к окружающим его зевакам.

– Я слишком молод, чтобы жениться, – жалобно произнес Перри. – Мне еще только восемнадцать лет.

– Как, ты отказываешься вернуть моей жене звание достойной женщины? – осведомился Реджи, осмысливая услышанное.

– Я не женюсь на ней, если вы это подразумеваете, – с раздражением ответил Перри.

– И должен добавить, что я согласен с моим сыном. Совершенно неподходящая партия, – опрометчиво заявил герцог.

Смерив взглядом лицо Перри, Реджи повернулся к его отцу.

– Говнюки вы оба, – заключил он и, не давая нам опомниться, поднял Перри, словно младенца, и швырнул его в Большой канал.

После чего схватил герцога и отправил его следом. Должен сознаться, мне доставило искреннее удовольствие созерцать редкостное зрелище, когда герцог и его наследник вынырнули на поверхность, отфыркиваясь.

Два карабинера, которые до той поры спокойно, как и надлежит настоящим итальянцам, наблюдали происходящее, решили – с явной неохотой, – что как представители закона и порядка обязаны что-то предпринять. Элегантно, точно два павлина, они подошли к Реджи.

– Пардон, синьор, – заговорил один из них на безупречном английском языке, – у вас какие-то неприятности?

Для Реджи наступил ответственный момент, и я с восхищением смотрел, как он выходит из трудного положения.

– Вы очень любезны, но я не нуждаюсь в помощи, – ответствовал он гордо, хоть и не совсем внятно. – Мою жену соблазнил сын герцога. Я приехал сюда отвезти ее домой, пошкольку мне шдается, что теперь она излечилась от своей безрассудной страсти. Герцог и его сын перед вами – это та странная парочка, что затеяла плескаться в канале. Я не собираюсь подавать на них в суд. Пошли, Марджери, следуй за мной.

С этими словами он взял за руку покорную, растерянную Марджери и проложил себе путь через толпу, оставив меня в обществе мокрого и сердитого герцога с его отпрыском и двух учтивых, но любопытствующих представителей итальянской полиции. Два часа ушло у нас на то, чтобы объяснить, в чем было дело, кто такой герцог, кто такой Перри, кто такой я, кто такая Урсула, кто такие (на случай, если удастся их найти) Реджи и Марджери. Сверх того нам пришлось ответить на всевозможные дополнительные вопросы бюрократической машины, как то – год рождения каждого, не страдали ли наши бабушки куриной слепотой, и так далее. В конце концов, еле держась на ногах от усталости, мы с Урсулой простились с герцогом и его обиженным сыном и наследником, после чего нашли приют в уютном баре на краю площади Святого Марка.

– Милый, ты был просто великолепен, – нежно произнесла Урсула, гладя на меня своими огромными синими глазами. – Отделался от этих ужасных полицейских с таким аплумбом.

– Апломбом, – машинально поправил я.

– Все равно. Я так гордилась тобой.

– Спасибо. Что будешь пить?

– Граффити, если можно. Со льдом.

– Принесите мадам мартини со льдом, – перевел я официанту, – а мне двойной бренди с содовой.

– Я так рада, – сказала Урсула, – что мне удалось решить проблемы Реджи.

– Мне показалось, что он сам с этим справился.

– Нет-нет, дорогой, – принялась объяснять Урсула. – Если бы не я, и не герцог, и не твоя помощь, конечно, Реджи не знал бы, что делать.

– Почему бы тебе не перестать помогать своим друзьям? – спросил я. – Почему бы не оставить их в покое?

– Их никак нельзя оставлять в покое, – возразила она. – Только оставь их в покое, они такого натворят... Послушай, согласись – если бы я не вмешалась, Реджи и Марджери ни за что не поладили бы. В этом случае я сыграла роль катапульты.

– Катализатора?

– Милый, когда только ты перестанешь поправлять меня? Ты просто очарователен, но эта твоя привычка без конца поправлять меня действует мне на нервы.

– Ты в самом деле считаешь меня очаровательным? – удивился я.

– Я всегда считала тебя очаровательным, только не понимаю, какое это имеет отношение к Реджи и Марджери, – торопливо произнесла Урсула.

– Честно говоря, в данный момент мне совершенно безразлично, как сложится будущее Реджи и Марджери. По-моему, они достойны друг друга. По-моему, герцогу и его сыну не мешает найти себе жен, и, подводя итоги всей этой дурацкой истории, хочу сказать, что я приехал в Венецию поразвлечься, а ты прелестная женщина. Так почему бы нам не выбросить из головы этих скучнейших английских мелкопоместных дворянчиков и не поговорить о том, чем мы займемся сегодня ночью... причем предупреждаю, без секса не обойдется.

Урсула порозовела – отчасти от смущения, отчасти от удовольствия.

– Ну, я даже не знаю, – начала она, и я с радостью ждал продолжения. – Я собиралась сегодня лечь пораньше.

– Дорогая, ты не могла сделать лучшего предложения! – воскликнул я.

– Ты отлично знаешь, что я подразумевала, – дернула она уздечку.

– Теперь, когда ты решила весь комплекс проблем Реджи, Марджери, Перри и герцога, – возразил я, – почему бы тебе не расслабиться. Приглашаю тебя на безнравственный сексуальный ужин, а потом решишь, где тебе провести оставшиеся два дня в Венеции – то ли в твоем убогом пансионате, то ли в спальне величиной с бальный зал, с видом на Большой канал.

– О-о-о! У тебя спальня с видом на Большой канал... развратник!

– Давай так – ты возвращаешься в свою гостиницу и переодеваешься, я отправляюсь в свою, прослежу, чтобы в моем люксе навели надлежащий порядок, и в половине восьмого захожу за тобой. К тому времени, надеюсь, ты успеешь решить, стоит ли поменять твою жалкую обитель на одну из роскошнейших спален Венеции.

Ужин удался на славу, и Урсула была в ударе. Когда дошла очередь до кофе и бренди, я спросил, надумала ли она переменить жилье.

– Милый, ты романтичен, – игриво сказала она. – Совсем как Пасадубль.

– Кто? – удивился я.

– Ну, ты знаешь, тот великий итальянский любовник.

– Ты хочешь сказать – Казанова?

– Милый, ты опять меня поправляешь, – холодно заметила Урсула.

– Извини, – сказал я покаянно, – мне страшно лестно, что ты считаешь меня таким же романтичным, как Пасадубля.

– Ты всегда был по-своему романтичен, – сообщила она. – Скажи, твоя спальня в самом деле такая большая и из окна действительно видно Большой канал?

– Да – на оба вопроса, – горестно произнес я. – Должен, однако, сознаться, мне было бы куда приятнее, если бы для тебя мое личное обаяние было важнее, чем размеры и расположение моей спальни.

– Я же говорю – ты романтичен, – пробормотала Урсула. – Почему бы нам не отправиться в твою гостиницу, выпить по рюмочке и посмотреть на твой люкс?

– Блестящая идея, – горячо подхватил я. – Пошли?

– Милый, это не романтично. Лучше поплывем.

– Конечно, – сказал я.

Урсула предпочла катеру гондолу.

– Понимаешь, – она вздохнула с наслаждением, – я всего четыре дня как в Венеции, и каждый вечер выбирала гондольера.

– Никому не говори, – ответил я, целуя ее.

В пышном белом платье она была так хороша, что даже гондольер (деловой и циничный представитель млекопитающих) был восхищен.

– Милый, – сказала Урсула, принимая театральную позу в свете фонарей на пристани, – я уже предвкушаю наш роман.

С этими словами она шагнула внутрь гондолы, сломала каблук и плюхнулась в Большой канал. Зная, что она плавает, как выдра, я мог бы ограничиться минимумом джентльменских усилий, чтобы помочь ей выбраться из воды, однако пышное платье, намокнув, обмоталось вокруг ног Урсулы и потянуло ее на дно. Волей-неволей пришлось мне сбросить пиджак и ботинки и нырять следом за ней. В конце концов, не в меру наглотавшись воды, я сумел подтащить ее к берегу, где гондольер помог поднять ее на пристань.

– Милый, ты так храбро меня спас... Надеюсь, ты не очень промок, – выдохнула Урсула.

– Самую малость, – ответил я, подсаживая ее в гондолу.

Когда мы доплыли до гостиницы, ее била дрожь, и я велел ей принять горячую ванну. Когда она вышла из ванной, у нее поднялась температура. Сколько она ни твердила, что все в порядке, я настоял на том, чтобы она легла в постель в моей просторной спальне. К полуночи температура поднялась настолько, что я встревожился и вызвал врача – сердитого сонного итальянца, явно не знакомого с клятвой Гиппократа. Он дал Урсуле какие-то таблетки и заверил, что она поправится. На другой день я отыскал приличного врача и услышал от него, что у Урсулы воспаление легких.

Две недели я преданно ухаживал за ней, пока медики не посчитали, что ей можно ехать домой. Я проводил ее в аэропорт. Когда объявили посадку, Урсула обратила на меня полные слез, огромные синие глаза.

– Милый, это был такой чудесный роман, – сказала она. – Надеюсь, ты со мной согласен.

– Я ни на что не променял бы эти дни, – ответил я, целуя ее теплые губы.

Даже Пасадубль, сказал я себе, не мог бы проявить большего такта.