"Сдвиг" - читать интересную книгу автора (Щербаков Александр)

5

Гейзер в очередной раз утихомирился, серый султан пара, лишась опоры, рухнул наземь и пополз, гонимый ветром, цепляясь за развалины барака.

По-русски, невразумительно для Спринглторпа, заголосили радиомегафоны, и желто-зеленые фигурки в голубых касках, на ходу собираясь в группы, топоча устремились к потоку, отрезавшему часть лагеря. Обгоняя их, вертолет волок к переправе мостик.

Полковник Федоров, глава русской технической миссии, тоже в лоснящемся желто-зеленом комбинезоне с красной надписью «SU» на спине, отрывисто командовал по радио, глядя на часы. Тридцать две минуты! У них было всего тридцать две минуты до того, как из трещины, разделившей эваколагерь, вновь взметнется чудовищная стена кипятка.

— Еще успеем сделать два захода до темноты, — хрипло сказал он Спринглторпу. — Светотехники нет. И катодов нет к ольфактометрам. Этот пар их ест, как пончики.

— Совсем нет? — тоскливо спросил Спринглторп.

— Десять штук на базе. Я приказал, их везут вертолетом. Что такое десять штук! Радировали американцам. Высылают. Так это ж сутки ждать!..

Пять часов тому назад во время толчка разверзлась трещина, отрезавшая пять бараков эваколагеря «Тринити-Майнор», и из нее забил горячий гейзер. Он бил двенадцать с половиной минут и на тридцать семь затихал. Поток кипящей воды отсек подход к баракам с другой стороны и сливался в ту же трещину в полукилометре от лагеря. Минут за пять до того, как гейзер вновь вскидывался в небо, земля начинала трястись так, что нельзя было устоять на ногах.

В отрезанной части лагеря было не менее пяти тысяч человек. А может, и все десять. Сколько из них погибло в облаках жгучего пара, в кипящем потоке, сколько свалилось в трещину, сколько завалено в рухнувших бараках!

В центральном лагере «Линкенни» почти никого не было своих. Все, почти все надежные силы Памела Дэвисон увела на север на ликвидацию эваколагеря № 11, оказавшегося под угрозой затопления. Президент Баунтон после очередного приступа болезни еще не пришел в себя. Беда гранитным валуном осела на плечи Спринглторпа.

В ответ на его отчаянный звонок полковник Федоров собрал всех своих людей — шестьдесят человек, наскоро снарядил, проинструктировал и повел всю группу на вертолетах спасать попавших в ловушку. Спринглторп полетел с ними…

Как только секция моста — вырубленный кусок железнодорожного полотна узкоколейки длиной метров сорок, наспех зашитый досками, без перил — ткнулась в берег потока, оттуда, из клубящегося тумана, к ней побежали люди. У входа на мост мгновенно забушевал безумно кричащий человеческий водоворот, прорвавшиеся слепо бежали по мосту, сбивая друг друга в горячий поток. Спасатели ступить на мост не могли.

Полковник что-то кричал непонятное, махал рукой в сторону. А Спринглторп пошел к мосту, пошел навстречу бегущим, широко расставив руки, задыхаясь от запаха серы, не зная, что скажет и сделает. У одного из спасателей на шее болтался радиомегафон. Спринглторп рванул его к себе, ремешок лопнул.

— Сто-оп! — крикнул кто-то сзади.

Спринглторп ступил на мост, поднес к губам радиомегафон. Прямо на него бежал мужчина, согнувшись в три погибели, касаясь рельсов руками и выставя вперед обросшее лицо с открытым ртом и безумно расширенными глазами.

— Люди! — закричал Спринглторп. Мужчина плечом ткнул его в живот и пробежал дальше. Спринглторп покачнулся от удара, но боли не почувствовал, устоял. За человеком было метров двадцать свободного пути, потому что на том берегу, еле видная в тумане, кипела драка и в этот момент никому не удалось пробиться на узкую качающуюся полоску, повисшую над потолком. Натужно ревел вертолет, державший мост почти на весу.

— Люди! Я ваш капитан! Я иду к вам! Дорогу мне! Где я, там никто не погибнет! Я капитан! Я спасение! Дорогу!

Он никогда в жизни так не думал, никогда в жизни так не кричал всем своим существом. От напряжения сводило живот. Мост шатало, он шел широко расставив ноги, видя, как на колею ворвался еще один мужчина, пригнулся и побежал. «Он меня сбросит», — мелькнула мысль, Спринглторпа охватил ужас, но он продолжал идти и кричать эти неизвестно как пришедшие ему в голову кощунственные слова. И, не добежав до него пяти шагов, мужчина внезапно выпрямился, всплеснул руками, остановился. И его тут же сбросил в поток бегущий следом, тоже остановился, упал ничком, о него споткнулся следующий, завизжал, стал пятиться. Кто-то еще бежал, падал, копошился, но Спринглторп шел вперед, охваченный ужасом и восторгом, не переставая кричать. Его захлестнуло торжество собственной силы, немыслимое, отчаянное, истинное. Вот уже оставалось метров десять, пять, два. Вот перед ним застывшие в напряженных невероятных позах, сбившиеся на берегу люди, какая-то женщина, высоко поднявшая ребенка, парень на четвереньках, запрокинувшийся назад полуголый мужчина с окровавленным лицом.

— Расступитесь! Дайте дорогу! — истошно скомандовал Спринглторп! — Дорогу мне! — И добавил в который раз, обмирая от ликующей лжи этих слов: — Пока я здесь, никто не погибнет.

Медленно-медленно пятились перед ним те, на берегу. Он ступил на землю, остановился и почувствовал, что его толкают сзади. Шагнув в сторону, он оглянулся и увидел, что мост полон спасателями. Они шли за ним плотной стеной по два в ряд в своих желтых комбинезонах и голубых касках. Первая пара несла, как канатоходцы балансир, трехметровый рельс, к которому была привязана толстая веревка, уходившая в глубь колонны.

— Ол-райт, дед! — крикнул Спринглторпу один из этой пары, наклоняя свой конец рельса и втыкая его в грязь. — Вери-вери гуд! Вперед!

«Вот почему передо мной пятились. Некуда было бежать!» — понял Спринглторп. Силы оставили его, он поскользнулся, упал, уронил радиомегафон, но напарник того, державшего рельс, подхватил Спринглторпа, поставил на ноги, сунул в руку перепачканный аппарат и, указывая на него и вперед, крикнул:

— Континью! Продолжай! Хорошо!

Спасатели пробежали вперед к баракам, у входа на мост осталось несколько человек, один из них выдернул из грязи по-прежнему стоявшего на четвереньках парня, поставил на ноги, наложил его руку на веревку, туго натянутую над мостом, и повелительно толкнул на другую сторону потока.

— Пошел! Пошел!

Парень затрусил по мосту. Следом, спотыкаясь и вскрикивая, пошла женщина с ребенком, потом еще кто-то, еще, толпа на берегу дернулась, заходила ходуном, но спасатели были сильнее. Отталкивая, впереди стоящих, они выхватывали из качающейся перед ними наваливающейся стены тел то одного, то другого и чуть не швыряли на мост. Уже никто не кричал, слышалось только тяжелое дыхание десятков людей.

Спринглторп пошел на толпу, схватил кого-то за руку и втиснулся грудью в толчею. Мегафон мигом вышибли из рук, болью ожгло губу. Но он прорвался, выволок за собой очумелого парня, неистово старавшегося вырвать руку, дернул его к себе и сказал:

— Я капитан! Ты пойдешь со мной! Слушай, что я велю! Бери за руку еще одного и прикажи ему взять следующего.

Под ногами чавкала грязь, навстречу шли, ковыляли, бежали. Сбоку набежал спасатель, больно ткнул кулаком в плечо, закричал:

— Туда! Туда! В сторону! Там другой мост! Большой! Быстро!

— Собери двадцать человек, доведи до моста, вернись и собери еще двадцать. И всем вели так делать. Ничего не бойся! — велел Спринглторп парню. Тот как-то дико зарычал в ответ.

Там в стороне, куда указывал спасатель, Спринглторп увидел преградившую поток встопорщенную груду, в которой не сразу распознал крышу барака. Ее втащил туда невесть откуда взявшийся на том берегу трактор. Вся груда была облеплена людьми — десятками, сотнями.

— Все туда! Все туда! — закричал он, размахивая рукой.

Заревела предупредительная сирена. «Гейзер! — сообразил Спринглторп. — Надо переждать».

— Ко мне! Ко мне! Ложитесь! Переждем! Ничего страшного! — надсадно закричал он.

Земля заходила под ногами, затряслась, он упал на колени, боясь лечь, боясь, что его растопчут, а из трещины за бараками с гулом повалил пар. И вот взмыла ужасная серая стена, и все вокруг растворилось в многоголосом шипении и реве…

Спринглторп вернулся па ту сторону в конце третьего затишья, когда все, кто мог сделать это сам, перебрались уже через поток. Теперь спасательные команды ворошили развалины, искали прячущихся, раненых, заваленных. Ольфактометров, чуткие датчики которых позволяли найти людей по запаху, было всего четыре штуки. Катоды датчиков насыщались сернистыми парами, заволокшими окрестности, и выходили из строя один за другим. Близился вечер, а с ним тьма. Холода Спринглторп не чувствовал, но ведь он тоже был. С севера от Памелы пришел вертолет с двадцатью солдатами и двумя фельдшерами. Они собирали женщин и детей, отводили группы за рощицу и сажали на вертолеты, шедшие в Линкенни. Остальных спасенных строили в колонны и вели пешком по проселочной дороге к лагерю № 3. Оттуда шли навстречу автобусы, грузовики, перехватывали колонну на ходу, забирали людей и везли в лагерь. У русских погиб один и трое было ранено. Спринглторп договорился по радио с Памелой, что та пришлет еще двадцать человек и они заменят людей Федорова, которым надо возвращаться в Линкении. Там без них могут начаться нелады с отправкой самолетов с эвакуированными.

— Тут мы сами закончим, — сказал Спринглторп Федорову. — Спасибо вам. Я поговорю с Баунтоном. Представьте мне список. Мы наградим всех участников операции.

Полковник пожал протянутую руку Спринглторпа и шумно вздохнул.

— Такой был мужик — сказал он. — Такой мужик! Бог связи! Что ж я теперь без него делать буду? Эх! Не уберегся. Что у вас тут творится! Что творится…

— Капитан! — окликнули сзади.

Спринглторп обернулся и увидел незнакомого летчика.

— Капитан, меня послали за вами, — сказал летчик, поднеся руку к шлему. — Вас срочно вызывают к президенту. Вот пакет. Мне приказано вас доставить.

Спринглторп разорвал конверт, развернул листок, напрягая зрение, попытался прочесть написанное. Не сумел. Летчик отстегнул фонарик, зажег, подал.

— Благодарю, — сказал Спринглторп, осветил листок и, с трудом разбирая путаный почерк, прочел: «Поторопитесь… Через несколько часов я умру. Я должен привести вас к присяге как президента республики. Это важнее всего. Ради всего святого поторопитесь. Баунтон».

Темнело. Хлюпала грязь и талый снег. Невдалеке кто-то натужно кричал в радиомегафон. Отвратительно пахло серой и влажным паром. Спринглторп посмотрел на часы и увидел, что стекло разбито вдребезги, стрелок нет. «Где же это я так?» — подумал он и спросил:

— Который час?

* * *

— Дамы и господа! Прошу внимания. У нас сегодня обычная повестка дня. Сначала сообщение геодезической службы. Затем слово управлению эвакуации, управлению социального обеспечения, внутренних и иностранных дел. Итак, вам слово, мистер Калверт. Прошу вас.

Низкий басовый рев плавно накатился, стал еще басовитей. Сейчас он переломится и станет пронзительным свистом. И он стал свистом, жестко надавил на уши. И начал спадать.

Спринглторп невольно посмотрел вверх, на белый пенопластовый потолок. И, словно не было его, увидел в сером январском небе огромную рыбоподобную тушу с шипами антенн, короткие узкие крылья, пузатые моторные гондолы, растопыренные треугольники оперенья, метание ярких вспышек стартовых огней по всему неуклюжему грузному силуэту. Туша плыла с такой натугой, так медленно, что просто не верилось, что через каких-то два часа она скатится с неба в трех тысячах километров отсюда, где-то под Полтавой. Полтава примет сегодня двенадцать рейсов — двенадцать тысяч человек. Через десять минут следующий самолет пойдет на Тампере, еще через десять — на Сегед. Все четырнадцать сегодняшних приемных аэродромов доложили о готовности, — так сообщили от полковника Федорова. Отправка идет с восьми. Два аэродрома вчера закрыли. Зона опасности первой степени добралась до них.

Он окинул взглядом развешенные карты. Калверт как всегда будет обстоятелен и подробен. Как всегда. Долго ли оно длится, это «как всегда»? Всего недели две. Как же оно стало таким привычным? Но ведь стало же!

Просыпаясь по утрам, Спринглторп берет со столика у изголовья коричневую папку «Р.Н.Калверт — президенту республики». В папке всего один листок: вычерченная на кальке цветной тушью карта. Черной линией обведен первоначальный контур острова, синей — положение перед вчерашними толчками, красной — после вчерашних толчков, красная штриховка — зоны первостепенной опасности на сегодняшний день.

Мистика не мистика, но у этого парня просто нюх! Вообще-то это чудовищно — встает человек и деловито говорит: «Завтра провалится то-то, трещины возникнут там-то, океан продвинется туда-то. Вероятнее всего». И назавтра так и оказывается. Все точно. Другой бы уже тронулся от своих погребальных пророчеств, а этот! Спокоен, чрезмерно, по провинциальному, щеголеват. Еще три недели назад никому не известный геодезист мелкой строительной фирмы, он выстоял трехсуточную очередь к отцу Фергусу и, подняв к груди огромный сияющий портфель с безобразной косой царапиной — не уберег-таки в очередном битком набитом грузовике с беженцами, — проникновенно сказал: «Ваше преподобие, у меня нет никаких претензий, никаких жалоб. Я очень хорошо умею рассчитывать сложные сечения и объемы. Я понимаю, это немного, но ведь должно же это быть кому-то нужно». И вот он с упоением чертит свои апокалиптические карты, нашедший свое место пророк-канцелярист катастрофы, ставшей образом жизни.

По его исчислениям от острова осталось чуть больше половины. Уголковый отражатель, доставленный из Франции и установленный рядом с правительственным бараком, за сутки смещается теперь уже на четыре километра. Остров стал похож на расколотый сверху кособокий треугольник. Еще месяц-два, и все будет кончено. И по нашей вине! Мы виноваты, мы!

Памела пододвинула ему записку: «Капитан, вы устали. Идите отдохните. Я поведу». Капитан. Его так все зовут. Капитан тонущего корабля. Он отрицательно покачал головой.

Почему мы? Да потому… Спринглторп лет тридцать варился в этой каше и знал всю механику подобных дел. Выгодный заказ, конкурсные сроки жмут, какие там к черту исследования, проработки! Да на это же годы уйдут! Мы не строим, мы формулируем предложение. Попроще, попроще. Только апробированные решения.

Решения есть. Добрый десяток. Лежат в архиве папки: потоньше, потолще. «Мэри, только пожалуйста, самую тонкую». Шеф гонит, светокопия зашивается, в самом деле — уточним потом. Архивная девочка протягивает загнанному инженеру папку синек: «Я не знаю, мистер Смит. Вот эта, по-моему». — «Да-а!» — мистер Смит взвешивает на ладони увесистый дар судьбы: перечень сооружений, смету, планы, разрезы. Ох, тяжко. «Спасибо, Мэри. Шоколадка за мной».

В своей клетушке Смит грохает папкой о стол, рушится на стул, заправляет в машинку лист бумаги и воздевает очи горе. «Считаю, что данный вариант обеспечивает…» Что обеспечивает? Вследствие чего? Из рутинной сумятицы в истомленном мозгу выщелкиваются гладкие пассажи, на которые: клюет начальство: простота решения, снижение удельных расходов, надежность, доказанная в ходе… Смит тоскливо глядит на разрезы. На них все очень мило, а как там, в этом Арк-Родрэме? Ни одна собака не знает. Смит колеблется. Оживает телефон: его срочно требуют на совещание. Он аккуратно прячет чертежи в сейф, кладет сверху недописанное заключение и исчезает до конца дня.

Назавтра, после разбора всех текущих дел, он добирается, наконец, до своего стола, перечитывает незаконченный горе-опус. Вчерашние кругленькие словечки, лаская взор, убеждают его самого, что все правильно. На данном этапе. Твердой рукой он дописывает стандартную страховочную фразу: «Проект и смета должны быть откорректированы в соответствии с местными условиями». И швыряет папку в жерло бумажной мельницы. Бедный капитулянт, ему бы впору копаться на своем огородике. Но прогрессу не нужны мелкие огородники, ему нужны конструкторы. А Смиту надо кормиться, вот он и пошел.

Конкурс выигран. Смит о том ведать не ведает: он давно уже перешел на другую работу. Его преемника, такого же, как и он, занимают совсем другие дела. Конечно, он просматривает чертежи. Сомнения ушли с мистером Смитом, а в бумагах все гладко. И вот отчаянный тычок пальцем в небо становится железным законом строительства. Блестящая гвардия отдела внешних связей готова в порошок стереть любого одиночку, который посмеет поднять руку на эту священную скрижаль. Вперед! Прекраснодушную шаткость замысла подпирает и укрепляет громада человеческого труда.

Нет, Баунтон был неправ. Фиах Дафти не согласился, что ошибся. Вокруг него сомкнулся хоровод чудовищ порядка вещей.

Кто оплатит экспертизу? У доктора есть лишних пятьдесят тысяч? Всемирно известная работает. Это факт. Доказательство. А где ваши факты, доктор! К чему вы нас призываете? Верить вашим бездоказательным выкладкам? Но это уже означает не «верить», а «веровать». Вы чувствуете разницу между этими словами? Цивилизованный человек имеет право веровать. Но, простите, до тех пор, пока не появляются очевидные факты. А факты против вас. Возьмем по пунктам…

Третьеразрядные профессора Высшего лицея возводятся чуть выше Олимпа, дабы судить об истине. От них разит беспристрастностью. Доктор по изящной словесности полирует протоколы до блеска. Синклит решает, что истина может быть обнаружена путем взвешивания суждений на амбарных весах, торжественно совершает эту процедуру и пишет мудрую бумагу, в которой ответственность каждого растворена за словами: «комиссия пришла к выводу». Обнажите голову перед порфиром этих строк!

И ведь каждый был прав и честен на девяносто восемь процентов в меру своего понимания вещей. Да большего от человека и требовать невозможно! «Дело» сплотило их в некое нерасчленимое единство. Сложился ничтожный недобор процентов, и сумма породила дракона.

Сколько раз он сам, Спринглторп, бессильно поднимал руки, когда на него накатывались подобные лавины! Поднимал — и тем самым становился частью этих лавин, добавляя им живой силы. Сколько раз! И не сочтешь, не поймешь, не узнаешь. А гадостный осадок от капитуляции так быстро зарастает слоями житейской шелухи. Остается только смутная тоска от сопричастности к чему-то неопределенно худому. Вот почему об этом так трудно рассказать, вот почему обжигает руки синяя папочка, которую протянул ему через полувековое кишение человеческих дел истлевший Фиах Дж. Дафти…

— В Австралии находится уже свыше пятисот тысяч эмигрантов, — докладывал отец Фергус. — В соответствии с соглашением они поселяются в северо-западной части континента. Австралийский поверенный в делах передал вчера нашему представителю в Париже памятную записку. Полный текст к нам еще не поступил, но кратко мне сообщено, что Австралия настаивает на скорейшем подписании второй части соглашения о приеме эвакуируемых. Особо подчеркивается пункт о согласии на запрет в течение девяноста девяти лет на создание землячества и партии на национально-религиозной основе. И пункт о добровольном отказе организаций и отдельных лиц от поднятия, обсуждения и попыток решения вопроса о национальном самоопределении переселяемой общины на тот же срок. Австралийцы хотят, чтобы каждый въезжающий в страну дал письменное обязательство такого рода.

— Но мы должны четко поставить вопрос о гарантиях от насильственной ассимиляции!

Кто это? Калверт?! Это что за новости!

— Я думаю, нам прежде нужно подробно изучить австралийские предложения.

— Вы правы, отец Фергус. Мистер Калверт, если у вас есть конкретные соображения, благоволите изложить их в письменном виде и подайте записку лично мне или мадам Дэвисон…

В том, что все происходящее — дело рук человеческих, Спринглторп уже не мог сомневаться. На третий день после того, как Баунтона, окончательно сломленного болезнью, увезли в Цюрих, в клинику, и Спринглторп принес присягу президента, Памела Дэвисон, только что ставшая вице-президентом, позвонила ему по телефону: «Капитан, тут к вам добивается один профессор. Его фамилия Левкович. Он из Югославии. Но он какой-то важный чин в Международном союзе. Уговорил кого-то из английских летчиков привезти его сюда без разрешения на въезд. Звонил мне из барака английской миссии. Примете?» — «Приму, — ответил Спринглторп. — Только безо всяких протоколов и сообщений в газетах. Это можно?» — «Ясно», — ответила Памела.

Года три назад по телевизору передавали «Бориса Годунова». Пел какой-то русский певец. «Ка-акой красавец! — восхитилась Эльза, даже вязанье отложила. — А я — то, дура, вышла за тебя». Левкович оказался именно таким невероятным красавцем. Даже неприятно стало, таким красавцем был этот серб.

— Ваше превосходительство, — сказал Левкович. — Я действительно вице-президент Международного союза геофизиков. Для пущей убедительности я излишне напирал на это, но говорить с вами я собираюсь просто как ученый. Я не стал бы отнимать у вас время, я честно пробовал все иные пути, но… Ко мне, как к редактору международного геофизического журнала, поступила заявка профессора Стоббарда. Я буду очень краток. Существует такая штука — термостратиграфия. Со спутника в определенных условиях получают, как бы это сказать… Ну, обобщенную характеристику поверхностного слоя планеты толщиной километров десять — пятнадцать. В виде фотографий. Потом по ним определяют перспективные горизонты: вода, газ, нефть, руды. Американцы делали это для себя, потом к программе подключились Мексика, Алжир, Ливия, Индия. Главным образом для исследования динамики глубинных вод. Метод тонкий, дорогой, толкование почти произвольное, но чем черт не шутит. Остальные страны, в том числе и ваша, стратиграмм не заказывали и не имеют. Хотя я подозреваю, что они существуют, но… Формально американцам делать их было нельзя. Стало быть, формально их в природе нет. Съемка согласно уставу программы повторяется раз в пять лет. Чтобы как-то истолковать получаемые результаты, избрано два привязочных района: Исландия и Трансвааль. Считается, что там все ясно до этих глубин. Не очень все это прочно, но… Так вот, Стоббард докопался — во всяком случае, он так говорит, — что после привязочной съемки Исландии ввиду близости Алжира фототермограф на спутнике не выключался, и благодаря этой счастливой случайности — оставим ему выбор выражений — в его распоряжении оказались стратиграммы ваших мест. Вся эта история несколько сомнительна, но не в этом дело. Стоббард — автор метода дифференцирования стратиграмм. Он применил его к вашему району — и вот результаты. Полюбопытствуйте.

Левкович выложил на стол пачку бурых, пятнистых, с разводами фотографий.

— Вот. Это стратиграмма сорокатрехлетней давности. Для удобства на снимок нанесен контур острова. Теперь следующая. Практически они одинаковы. Видите? Берем их за исходные. Теперь стратиграмма тридцатилетней давности. Обратите внимание, вот здесь, в восточной части острова, появилась светлая точка. Можно принять за дефект снимка. Дальше. Двадцать восемь лет тому назад. Смотрите. Точка расплылась в пятнышко. И вот здесь язычок на северо-запад. Еще можно сомневаться? Меня бы это всполошило, но… Кто стал бы копаться в груде никем не заказанных снимков! Тем более, что самого метода дифференцирования тогда и в помине не было. Вот следующая стратиграмма. Глядите. Это уже какая-то медуза. Осьминог. Размах отростков с севера на юг больше ста километров. И вот эта рябь. Глядите. Восемнадцать лет тому назад. Тринадцать. Восемь. Три года тому назад.

Светленькая медузочка расползлась на снимках в силуэт каракатицы. Ее щупальца протянулись на север и юг, широкими дугами повернули на запад, они змеились подо всем контуром острова, становились все толще и наконец слились в светлый полуовал, четко ограниченный с востока и размытый по западному краю далеко за пределами острова.

— Что же это? — холодея, спросил Спринглторп. От этих фотографий сводило пальцы. К ним страшно было прикоснуться. И все это где-то валялось столько лет! Подумать только!

— Мы не знаем. Никто не знает. Профессор Стоббард просто заключает, что, в принципе, катастрофы подобного рода — независимо от вызывающих их причин, я подчеркиваю: это его выражение, — предсказуемы на основе метода дифференцирования стратиграмм, разработанного под его руководством. И что термостратиграфия — это вовсе не шарлатанство, как считали некоторые, а очень полезная и нужная вещь.

— И это все?

— Нет, не все. Лично я не сомневаюсь, что Стоббард разумеет гораздо больше, чем о том пишет. Но у него нет вещественных доказательств. А есть жизненный опыт. От свары с промышленными концернами ничего хорошего он для себя не ждет. Поэтому он вежливо и без единого лишнего слова уступает все дальнейшее тем, кто пожелает заняться. Вам все ясно?

— Продолжайте.

— Там, где на стратиграмме тридцатитрехлетней давности появилось светлое пятнышко, примерно полсотни лет тому назад была построена атомная электростанция «Арк-Родрэм».

Спринглторп невольно кивнул и проглотил слюну.

— Она была построена по проекту «Ньюклеар пауэр» и все эти пятьдесят лет изо дня в день выдавала свои миллионы киловатт. Надо быть последним идиотом, чтобы не сопрячь это белое пятнышко и станцию. Но фактов нет. Мы запросили Штаты. «Ньюклеар пауэр» давно окончила свои дни. Ее правопреемником является «Ти-Пи-Ай». Оттуда нам ответили, что по условиям контракта вся документация станции была передана заказчику для хранения и использования. Это обычный пункт международных контрактов такого рода. В данном случае очень удобный пункт. Но мы должны знать! Человечество должно знать, что произошло под станцией «Арк-Родрэм».

— Так. И мне предлагается помочь человечеству?

— Первое: надо предпринять розыск документации станции.

— Это невозможно.

— Понимаю. Но все-таки! Надо опросить людей, работавших там. Люди должны быть. Пенсионеры, уволившиеся, временно работавшие. Мои сотрудники, восемь человек, ожидают в Англии. Все расходы, всю ответственность мы берем на себя.

— Здесь государство, а не допотопный лес, профессор. Оно не может передавать ответственность.

— Понимаю вас. Но и вы должны понять…

— Вы сказали «первое». А что второе и третье?

— Есть только второе. Мы просим разрешить пробное бурение скважины. Работу будут вести добровольцы. Условия те же. Руководить буровой буду лично я.

— Не могу вам этого разрешить.

— Почему?

— Это безумное предприятие. Почва ходит ходуном. В любой момент вы можете провалиться в тартарары вместе со взятой ответственностью. Это никому не нужно. Тем более, что ваши обсадные трубы лопнут при первой же подвижке.

— Верно. Шанс на успех — один из миллиона. Но мы обязаны попытаться. И мы этого хотим. Человечество должно знать, господин президент. Я вас очень прошу, не надо здесь сейчас ничего решать. Поручите это дело кому-нибудь. Мы договоримся. Безопасность будет обеспечена, насколько это возможно.

— Я не могу вам это разрешить.

— Но можете не запрещать.

— Нет. Разговор бесполезен.

— Но опрос вы разрешите?

— Занялись бы вы этим там, у вас, в приемных лагерях!

— Надежней это делать при входе на эвакодромы.

— Вы ошибаетесь.

— Господин президент, я вынужден сказать, что за вашими словами ощущаю некую предвзятость. Меня это крайне настораживает. Да, истина — булавка в стоге сена. Но есть способы довольно быстро выудить ее оттуда. Не забывайте об этом.

— Вот уж о чем я могу забыть, профессор. Всегда найдется тьма желающих напомнить. Четыре миллиона душ! И всех надо собрать, охранить от этого ада, паники, голода! Всех надо попросту пожалеть, увезти отсюда, где-то поселить, вдохнуть в них веру и желание жить! У четырех миллионов людей разможжена душа! Вот чего я не имею права забыть. Ни на секунду. Кто я? Вы знаете, кто я? Я — провинциальный чиновник. Всю жизнь я смотрел на вас, ученых, как на добрых богов, которые все знают, все могут! В конце концов, как все, я отдавал вам долю своих денег. И не роптал. А вы? Вы, представитель мировой науки! Вы в страшный час моего народа пришли ему помогать? Нет. Вы явились искать истину. Как сыщик! Миллионы людей помогают нам. Сотни тысяч не спят ночами, чтобы успеть что-то сделать для нас. А передовая наука дифференцирует наше горе! И ей мало этого. Она хочет проковырять дырочку и посмотреть, что там внутри!..

— Я категорически протестую…

— Категорически?! Вот если бы вы пришли ко мне и сказали: «Мы хотим помочь вам. Неосторожные глупые люди столкнули ваш остров в бездну. Надо сделать все, чтобы остановить падение. Мы попытаемся. Тысяча! Три тысячи наших коллег только и ждут, чтобы приехать! Чтобы вцепиться в эту землю мертвой хваткой, гвоздями приколотить, да!» Я бы отдал вам все. Я пошел бы с вами в лагеря эвакодромов. Это страшные лагеря! Вы не знаете, что это такое! Я сказал бы: «Вот кто прибыл на помощь! Отдайте им все, что у вас осталось. Они хотят сохранить нам хотя бы часть нашей земли». А вы? Вы собрали восемь энтузиастов ученого сыска! И битый час расписываете, мне, как благородно мы поступим, если позволим вам что-то там искать! Истину! Да вас в первом же лагере в клочки разорвут! Идите вы ко всем чертям! Вот! Читайте! Наслаждайтесь! Вы правы! Это сделали люди! — Спринглторп рванул ящик письменного стола и протянул Левковичу синюю папочку «Преславного дела». — Неужели это все, что нам может предложить мировая наука?..

— Но это же важнейший документ! — взорвался Левкович, потрясая «Преславным делом». — Распубликовать! Распространить! Почему же вы молчите? Это же преступление!

— Ну, опубликовали бы. Ну и что? Что из этого проистекло бы? Что виновата строительная фирма, которая не ведала, что творила? Три десятка не очень далеких людей? Свалим все на них? Нет. Виноват весь наш уклад, наш способ жить. Вы можете предложить другой? Я не могу это правильно выразить, меня этому не учили. Я только чувствую: нельзя это превратить в скандальчик, в поношение десятка таких, как я, в какой-то картонной конторе. Это не решение. Такие штуки по мелочам сто раз проделывали, и что? И все остается по-прежнему. Нужен кто-то, кто сумеет повести это дело правильно. У нас нет таких людей. Мы все в истерике, мы не способны. Я дал приказ искать таких людей на стороне. Мне объясняют, что это практически невозможно сделать. Кет таких людей во всем мире, понимаете?

— Господин президент, доверьте это дело мне.

— Вам?

— Да. Я должен извиниться перед вами. Еще не очень понимаю, за что именно, но в ваших словах есть доля правды. Есть и чушь, смешение понятий, но не будем… Потом. Выяснится. Остановить остров! Эк куда хватили! Полсотни лет его подтачивали, и в три дня остановить. Да тут гром небесный нужен. Химера. Жуткая химера! Но я вас понимаю. Я ничего не могу обещать, но… Короче, разрешите мне и моим «сыщикам» въезд, дайте бумаги. Надо работать. Другого способа нет.

— Хорошо. Обратитесь к мадам Дэвисон. Я с ней поговорю.

— Остановить эту глыбу! Химера. Химера… У вас тут хоть лаборатория какая-нибудь есть?

— Есть развалины политехникума. И при них несколько человек. Они делают, что могут и умеют. Свяжитесь с ними.

Спринглторп, машинально распутывая узлы на шнуре, потянул к уху телефонную трубку.

— Памела? К вам зайдет профессор Левкович. Любомир Левкович. Ему и его людям надо как-то оформить въезд. Они собираются нам помочь, но пока придется помогать им. Это связано с «Преславным делом».

— Ох, не наломал бы он дров, капитан! — во всеуслышание ответила трубка. — Что-то он мне не показался.

— Месяц назад многие из нас были не лучше. Давайте попробуем, — ответил Спринглторп, деликатно не глядя на Левковича, собиравшего со стола разбросанные стратиграммы…

* * *

…Вновь накатился басовый рев, переломился, стал свистом. Спринглторп посмотрел на часы. Затянули. Еще полчаса на финансовые дела, и пора кончать.

Неспешная устоявшаяся рутина эвакуации. Деловитое управление человеческим горем. И он во главе всей этой машины! Неужели он сумеет довести это дело до конца? Нет, все они и он сам просто сошли с ума.