"Поместье-зверинец" - читать интересную книгу автора (Даррелл Джеральд)

Глава пятая. ДОКТОР, ПОМОГИТЕ!

Держите ли вы свиноферму, птицеферму, звероферму или зоопарк, вы должны быть готовы к тому, что ваши животные могут получить ушибы, раны, болезни, а в конечном счете их постигнет смерть. Но для фермера смерть животного совсем не то, что для владельца зоопарка. Человек приходит на свиноферму, спрашивает, куда делась белая свинья с черными ушами, ему отвечают, что ее продали на забой. И он примиряется с этим фактом. Тут уж ничего не поделаешь, это свиной рок. Тот же человек приходит в зоопарк, проникается расположением к какому-нибудь животному, постоянно его навещает, но однажды не застает своего любимца на месте. Животное умерло, говорят посетителю. Тотчас же рождаются мрачные подозрения. Как о нем заботились? Хорошо ли кормили? Был ли вызван ветеринар? И так далее в том же духе. Вполне можно подумать, что следователь допрашивает подозреваемого в убийстве. Разумеется, чем привлекательнее было животное, тем назойливее расспросы. Словно для этих людей гибель или забой свиней, норок и кур — дело обыденное, тогда как диких животных они считают чуть ли не бессмертными существами, которых только ваше грубейшее небрежение может отправить на тот свет. Это очень осложняет вам жизнь, ведь как бы вы ни холили животных, как бы их ни кормили, потерь избежать нельзя. Заболевания диких животных — почти неведомая область, где могут заблудиться даже квалифицированные ветеринары. Вы по большей части действуете если не вслепую, то в полутьме. Животное может заболеть в зоопарке, а может привезти болезнь с собой, да еще какую-нибудь особенно скверную тропическую болезнь. Показателен случай с Луэ, крупной самкой черного гиббона с белыми руками. Луэ прислал нам один друг из Сингапура, где она была главной достопримечательностью в небольшом зверинце, принадлежащем военно-воздушным силам. Судя по тому, как она боялась людей, особенно мужчин, жилось ей там не сладко. Мы поместили ее в просторную клетку в павильоне млекопитающих, надеясь, что добром и лаской сумеем завоевать ее доверие. Месяц все шло хорошо, Луэ великолепно ела, даже позволяла нам гладить ее руку сквозь сетку, а по утрам будила нас удалыми криками — громким стаккато, которое под конец переходило в какое-то идиотское хихиканье. Но вот однажды утром Джереми доложил мне, что Луэ хандрит. Мы вместе отправились к ней. Съежившись, обхватив тело своими длинными руками, обезьяна сидела в углу клетки, и вид у нее был самый жалкий. Она уставилась на меня глазами, полными тоски. Что же с ней такое? На простуду не похоже. Руки и ноги у нее гнутся нормально. Вот только моча густо окрашена и едко пахнет. Видимо, что-то с внутренними органами, надо применить антибиотик. Мы всегда предпочитаем тетрамицин, он приготовлен в виде густой и сладкой красной микстуры, от которой, как мы убедились, не откажется ни одно животное. Некоторые обезьяны готовы поглощать ее галлонами, только дай. Но Луэ было до того скверно, что она даже не захотела попробовать лекарство. В конце концов нам с большим трудом удалось приманить ее к сетке, и я вылил ей на руку чайную ложку микстуры. Для таких подвижных древесных обитателей, как гиббоны, передние конечности, естественно, играют огромную роль, и Луэ всегда тщательно следила за чистотой своих рук. А тут ей плеснули на шерсть какой-то густой липкой жидкостью. Этого Луэ не могла стерпеть и принялась облизывать руку, останавливаясь, чтобы оценить вкус. Как только Луэ привела в порядок свою шерсть, я просунул сквозь сетку вторую ложку тетрамицина. Слава богу, она ее жадно выпила. Три дня я продолжал лечение, но толку было чуть, Луэ отказывалась есть и все больше слабела. На четвертый день я случайно заметил, что рот у нее внутри ярко-желтый. Неужели желтуха? Это очень странно, до сих пор я не слышал, чтобы обезьяны болели желтухой. На пятый день Луэ тихонько скончалась. Чтобы проверить свой диагноз, я отправил трупик на вскрытие. Ответ был очень интересным. Луэ в самом деле умерла от желтухи, вызванной филярией, отвратительнейшей тропической болезнью, поражающей печень и нередко приводящей к слепоте и элефантиазису. Что бы мы ни предпринимали, Луэ была обречена с самого начала. Интересно, что к нам она приехала без малейших симптомов болезни, напротив, казалась вполне здоровой.

Вот в этом-то и заключается трудность врачевания диких животных. Многие из них, можно сказать, таят свою болезнь, первые признаки недуга проявляются только тогда, когда уже ничего или почти ничего не сделаешь. Помню случай с одной пичугой. Сразу после восхода солнца она хорошо поела, потом все утро весело щебетала, а в три часа дня уже была мертва, и до последней минуты никто не заметил ничего неладного. Некоторые животные даже при самых ужасных недугах выглядят совершенно здоровыми, отлично едят и резвятся. Словом, все как будто в порядке, и вдруг однажды утром вы замечаете признаки недомогания и не успеваете даже опомниться, как животное уже мертво. Но в тех случаях, когда симптомы очевидны, надо еще разобраться, в чем дело. Ветеринарный справочник тут не выручит, в нем можно найти несколько сот подходящих к описанию болезней, и каждая требует особого лечения. Есть отчего прийти в отчаяние.

Обычно способ лечения находишь опытным путем. Иногда при этом бывают поразительные результаты. Взять, например, так называемый ползучий паралич, страшную болезнь, поражающую преимущественно обезьян Нового Света. Когда-то от него не знали никакого средства, это был подлинный бич, гроза любого обезьянника. Первые симптомы болезни совсем незначительны: у животного лишь плоховато гнутся бедренные суставы. Но уже через несколько дней вы замечаете, что обезьяна перестает двигаться, сидит на одном месте. Это следующая стадия, когда обе задние конечности парализованы, но еще сохраняют чувствительность. Постепенно паралич распространяется, пока не охватит все тело. Прежде, если болезнь достигала этой стадии, оставалось только усыпить животное.

Мы потеряли из-за ползучего паралича несколько красивых и ценных обезьян. Чего только я не перепробовал, пытаясь их вылечить. Делал массаж, менял стол, впрыскивал витамины — все напрасно. Мне было досадно, что я не могу найти средство против этого гнусного недуга. Больно было смотреть, как он с каждым днем все сильнее одолевает обезьяну.

Как-то я заговорил об этом со своим другом ветеринаром. Мне казалось, сообщил я, все дело в питании, однако мои попытки подобрать правильный стол ничего не дали. Немного поразмыслив, ветеринар сказал, что, может быть, обезьянам не хватает фосфора. Пусть даже фосфор есть в пище, но организм его почему-то не усваивает. Если дело в этом, надо впрыскивать витамин D3. И в следующий раз, когда у одной из наших обезьян появились первые признаки паралича, ее вытащили из клетки и, как ни громко она возмущалась таким обращением, впрыснули D3. Затем я неделю внимательно наблюдал за ней, радуясь, что ей явно становится лучше. В конце недели ей сделали второй укол, и через четырнадцать дней она была совсем здорова. После этого я взялся за великолепную красную мартышку из Западной Африки. У нее паралич начался давно, она уже вовсе не двигалась, и, чтобы кормить ее, приходилось ей поднимать голову. Если и тут поможет D3, решил я, эффективность лечения будет доказана. Удвоив обычную дозу, я сделал укол; три дня спустя мартышка снова получила двойную дозу витамина. Через неделю моя пациентка сама поднимала голову во время кормления, а через месяц полностью излечилась. Поистине замечательное средство! Не оставалось никакого сомнения, что в D3 заключено спасение от паралича. Теперь, если какая-нибудь из наших обезьян начинает волочить ноги, у нас больше не обрывается сердце от мысли, что ей грозит неминуемая гибель. Мы просто делаем больной укол, и вскоре она опять становится бодрой и здоровой.

И еще одно средство мы широко применяем с несомненным успехом — витамин B12. Он действует бодряще на организм и, что более важно, стимулирует аппетит. Если животное хандрит или отворачивается от еды, укол B12 быстро его исцеляет. Сперва я так лечил только млекопитающих и птиц, но не рептилий. Рептилии биологически резко отличаются от птиц и млекопитающих, поэтому надо быть осмотрительным в выборе лекарства для них. Что годится для белки или обезьяны, может убить змею или черепаху. Но вот мне пришлось заняться обитателем павильона рептилий, молодым боа, которого мы полгода назад приобрели у одного торговца. Удав был очень смирный, только почему-то упорно отказывался есть. Раз в неделю его вытаскивали из клетки, силой открывали рот и заталкивали в глотку убитых крыс или мышей. Ему это вовсе не нравилось, но он кротко все сносил. Принудительное кормление змей — дело рискованное. Как ни стараешься быть осторожным, всегда есть опасность повредить нежные слизистые оболочки рта и занести инфекцию, а там недалеко и до гангренозного стоматита, к которому змеи очень предрасположены и который трудно излечивается. Не без трепета решил я впрыснуть удаву B12 и посмотреть, что получится. Укол сделал посредине тела, в толстую мышечную ткань, покрывающую позвоночник. Боа, обвивший кольцами мою руку, словно и не заметил ничего. Я поместил его обратно в клетку и ушел. Позднее я проведал его. С ним, кажется, все было в порядке. Тогда я предложил Джону положить на ночь корм. Джон принес двух крыс и утром с радостью сообщил мне, что боа не только съел обеих крыс, но даже хотел схватить его руку, когда он открыл клетку. С той поры наш удав больше не хандрил. Видя, что змее витамин B12 явно пошел на пользу, я испытал его на других рептилиях. Оказалось, что периодические уколы благотворно действуют на ящериц и черепах, особенно в холодную пору. В нескольких случаях только эти уколы спасали наших рептилий от смерти.

Естественно, дикие животные — самые трудные пациенты на свете. Если какой-нибудь медицинской сестре покажется, что на ее долю выпала тяжелая профессия, пусть попробует ухаживать за животными. Редко они благодарны вам за помощь, да вы и не ждете благодарности. Все, о чем вы мечтаете (чаще всего напрасно), — минимум послушания, когда даешь пациенту лекарство, делаешь перевязку и так далее. Испытав в двухсотый или трехсотый раз горькое разочарование, вы примиряетесь с тем, что прием лекарства — это всякий раз потасовка, и большая часть целебного снадобья попадает не в желудок больного, а вам на одежду. Вы быстро осознаете тщетность всех попыток предохранить раны от инфекций, ведь только заковав пациента с ног до головы в гипс, можно помешать ему избавиться в полминуты от любых бинтов. Всего труднее, конечно, с обезьянами. Начать с того, что у них по сути дела четыре руки, которыми они отбиваются от вас и срывают бинты. Обезьяны, как правило, очень сообразительны и слишком возбудимы, всякое врачевание они воспринимают как своего рода утонченную пытку, хотя бы оно было совершенно безболезненно. Эти нервные существа ведут себя как ипохондрики. Какая-нибудь нехитрая, вполне излечимая болезнь способна убить их только потому, что ими овладевает черная меланхолия и они чахнут. Ухаживая за мрачной обезьяной, решившей, что она уже не жилец на свете, нужно держаться весело и бодро, как делают врачи с Харли-стрит.

У человекообразных обезьян куда более развитый интеллект, с ними легче, можно даже иногда рассчитывать на какое-то сотрудничество. Уже в первые два года существования зоопарка у нас захворали два шимпанзе — и Чемли, и Лулу. Каждый случай был по-своему интересным.

Однажды утром мне сказали, что у Лулу как-то странно торчит одно ухо, в остальном она выглядит вполне нормально. Но ведь у Лулу от роду оттопыренные уши. Значит, случилось нечто невероятное, если об этом заговорили. Я пошел проверить, в чем дело. Обезьяна сидела в углу клетки, озирая мир с чрезвычайно сосредоточенным выражением на своей печальной морщинистой физиономии, и с явным аппетитом уписывала яблоко. Тщательно разжевав мякоть, Лулу, громко чмокая, высасывала весь сок, аккуратно выплевывала мякоть себе на ладонь, клала на колено и рассматривала с видом престарелого ученого, открывшего эликсир жизни в ту пору, когда сам он уже слишком дряхл, чтобы насладиться своим открытием. Я позвал Лулу, она подошла к сетке, кряхтя что-то в знак приветствия. У нее в самом деле был странный вид, ухо торчало под прямым углом к голове. Я попытался уговорить Лулу повернуться спиной, чтобы осмотреть сзади, но ее заворожили пуговицы на моем пиджаке, и она упорно пыталась оторвать их, просунув пальцы сквозь сетку. Оставалось только извлечь ее из клетки, однако это было не так-то просто, потому что ревнивый Чемли выходил из себя, когда супруга покидала клетку, а меня его участие в медицинском обследовании Лулу никак не устраивало. В конце концов мне удалось заманить Чемли в их спальню, где я его и запер, как ни громогласно он возмущался. После этого я вернулся в передний отсек клетки.

Тотчас Лулу села ко мне на колени и обняла меня. Это была на диво ласковая и привязчивая обезьяна. Я сунул ей кусок сахару, чтобы отвлечь ее, а сам осмотрел ухо и с ужасом обнаружил на отростке височной кости огромную, с пол-апельсина, опухоль, на которой кожа приобрела пурпурно-черный цвет. Густая шерсть на голове Лулу, особенно за ушами, не позволила нам заметить опухоль раньше, пока она не разрослась так сильно, что оттопыривала ушную раковину. Лулу при этом как будто ничуть не страдала, что особенно удивительно, если учесть величину опухоли. Обезьяна позволила мне осторожно прощупать границы нарыва; только когда я давил очень сильно, она тихо и вежливо убирала мою руку. Да, опухоль нужно вскрыть, она явно полна гноя. Я взял Лулу на руки, отнес в дом, посадил на диван и предложил ей банан, чтобы занять чем-то, пока я все приготовлю.

До сих пор шимпанзе лишь в самых исключительных случаях допускались в дом, и Лулу очень польстило, что ей без ведома Чемли выпала такая честь. Сидя на диване и уписывая бананы, она приветствовала каждого входящего, крепко пожимала руку и бурчала что-то невнятное. Словом, — вела себя так, будто она хозяйка дома, а мы гости, собирающиеся на очередную вечеринку. Закончив приготовления, я сел рядом с обезьяной и осторожно состриг длинные волосы за пораженным ухом. Теперь опухоль выглядела еще страшнее. Я старательно промыл уплотнившуюся кожу теплой кипяченой водой и стал искать желтую головку, так как был уверен, что это фурункул или загноившаяся язвочка. Однако я ничего не нашел. Тем временем Лулу, внимательно изучив все медицинские принадлежности, принялась за второй банан. Иглой от шприца я легонько кольнул раз-другой потемневшую кожу на вздутии. Лулу как ни в чем не бывало продолжала предаваться обжорству. Очевидно, кожа на опухоли совсем потеряла чувствительность.

Да, задача. Я был почти уверен, что сумею, не причиняя ей боли, разрезать ланцетом омертвевшую кожу и выпустить гной, но доля сомнения оставалась. Правда, Лулу, как я уже говорил, отличал кроткий и ласковый нрав, но все-таки это была рослая, плечистая обезьяна с великолепными зубами, и мне вовсе не хотелось мериться с ней силой. Значит, надо ее как-то отвлечь, пока я не управлюсь. Как и большинство шимпанзе, Лулу могла думать только о чем-нибудь одном. Я призвал на помощь мать и Джеки, дал им большую банку с шоколадным печеньем и попросил, пока будет идти операция, время от времени давать Лулу по одному печенью. За моих помощниц я нисколько не опасался, так как знал, что, если Лулу и вздумает вдруг кого-нибудь укусить, пострадавшим буду я. Произнеся короткую молитву, я дезинфицировал скальпель, приготовил ватные тампоны, промыл спиртом руки и начал. Провел скальпелем поперек опухоли, но с досадой обнаружил, что затвердевшая, как подошва, кожа не поддается лезвию. Попробовал второй раз, причем нажал посильнее — опять безуспешно. Вооруженные шоколадным печеньем, мама и Джеки нервно вели заградительный огонь, и Лулу приветствовала каждое печенье радостным чмоканьем и кряхтеньем.

— Нельзя ли поскорее? — справилась Джеки. — Этих печений надолго не хватит.

— Я и так стараюсь, — раздраженно ответил я. — И вообще сестры не подгоняют врача в разгар операции.

— Кажется, у меня есть шоколадные конфеты, — пришла на выручку мама. — Принести их?

— Да, принеси их на всякий случай.

Пока мама ходила за конфетами, я обдумывал, как действовать дальше. Видимо, единственный способ вскрыть опухоль — вонзить в нее острие скальпеля. Так я и сделал. Прием оказался удачным, из разреза на меня и на диван хлынул поток густого зловонного гноя. Запах был отвратительный, Джеки и мама поспешно отбежали в другой конец комнаты. А Лулу как ни в чем не бывало сидела и уплетала печенье. Стараясь не дышать, я принялся давить нарыв. Из него вышло, наверное, полчашки гноя и гнилой крови. Ножницами я осторожно срезал мертвую кожу, потом продезинфицировал обнажившийся участок. Бинтовать было бесполезно. Как только Лулу вернется в клетку, она тотчас сорвет повязку. Закончив обработку, я взял Лулу на руки и отнес ее обратно в клетку. Здесь она с истинно супружеской преданностью приветствовала Чемли. Однако он встретил ее подозрительно. Внимательно осмотрел ухо, не нашел там ничего интересного и вдруг, когда Лулу издала очередной радостный возглас, наклонился и принюхался к ее дыханию. Ну конечно, она ела шоколад. И вместо нежного объятия Лулу получила от мужа затрещину. Пришлось мне, чтобы задобрить Чемли, сходить за остатками шоколадного печенья. Ухо Лулу отлично зажило, через полгода шрама почти не было видно.

Спустя год Чемли решил, что пришла его очередь хворать, и, верный своему нраву, взялся за дело весьма основательно. Мне сообщили, что Чемли страдает от зубной боли. Я порядком удивился, потому что у него молочные зубы совсем недавно сменились постоянными, а им вроде бы рано портиться. Тем не менее он уныло сидел на корточках в своей клетке, держась рукой за щеку и ухо, и вид у него был прежалкий. Боль явно была мучительной, он даже не давал мне отнять руку, чтобы осмотреть его. Я попробовал применить силу, но Чемли так разнервничался, что я отстал, не желая усугублять его страданий. Я стоял возле клетки и пытался по поведению обезьяны понять, в чем дело. Чемли лежал, прикрыв рукой больное место, и тихонько скулил. Потом, ища облегчения, залез на сетку, тут же с трудом спустился вниз и, ступая на пол, вскрикнул, точно сотрясение причинило ему острую боль. Чемли отказывался есть и, что еще хуже, пить, поэтому я даже не мог дать ему антибиотиков. Лулу пришлось перевести в другое помещение. Вместо того чтобы заботиться о супруге, она скакала по клетке и поминутно, то нечаянно, то нарочно, толкала его, и он каждый раз вскрикивал от боли.

Состояние Чемли тревожило меня все сильнее, и во второй половине дня я позвонил консультантам — местному ветеринару мистеру Блампье и нашему районному врачу. Районный врач, кажется, несколько удивился, что его просят консультировать такого пациента, тем не менее он согласился помочь. Ухо и челюсть Чемли, несомненно, требовали тщательного осмотра, но в теперешнем состоянии он не даст себя осмотреть, тогда мы решили прибегнуть к наркозу. Решить-то решили, но как это сделать? В конце концов я вызвался впрыснуть Чемли успокаивающее. Возможно, к вечеру он станет более покладистым и можно будет испытать наркоз. Правда, еще вопрос, даст ли Чемли сделать ему укол? Съежившись, он лежал на соломенной подстилке спиной ко мне. Было ясно, что ему совсем худо. Он даже не обернулся посмотреть, кто отворил дверь клетки. С четверть часа я разговаривал с ним, стараясь, чтобы мой голос звучал весело и непринужденно. Наконец он позволил мне погладить его по спине. Это было большое достижение, до сих пор Чемли не подпускал меня на расстояние вытянутой руки. Собравшись с духом, я взял шприц и, все время продолжая что-то говорить, вонзил ему иглу в бедро. Слава богу, он как будто ничего не заметил. Медленно-медленно, осторожно-осторожно я нажал поршень и ввел успокаивающее. Видно, укол был не совсем безболезненным, потому что Чемли тихонько охнул. К счастью, этим дело и ограничилось. Болтая какую-то веселую чепуху, я закрыл дверь его спальни. Надо подождать, пока подействует лекарство.

Вечером приехал доктор Тейлор и мистер Блампье. Я доложил им, что успокаивающее подействовало, и все-таки Чемли не дает мне осмотреть ухо, хотя он и одурманен. Мы отправились в его апартаменты. Рядом с клеткой я установил яркие лампы и стол на козлах, чтобы положить на него нашего пациента. Доктор Тейлор смочил эфиром маску, я отворил дверь спальни Чемли, наклонился и тихонько положил ему маску на лицо. Он сделал несколько вялых попыток снять ее, но от совместного действия эфира и успокаивающего очень быстро уснул. Мы немедля вытащили его из клетки и, не снимая маски, положили на стол. И вот специалисты приступили к работе. Сперва осмотрели ухо. Оно было в полном порядке. На всякий случай обследовали второе ухо — тоже в порядке. Заглянули в рот, тщательно проверили все зубы — блестящие, белые, безупречные, без единого пятнышка. Щеки, челюсти, голова — никаких изъянов. Шея, плечи — ничего. Насколько мы могли судить, Чемли был вполне здоров. И однако что-то причиняло ему острую боль. Проводив доктора Тейлора и Блампье, которые так и не смогли понять, в чем дело, я отнес Чемли в дом, закутал в одеяло и положил на раскладушку перед камином в гостиной. Джеки принесла еще несколько одеял, мы укрыли его получше и стали ждать, когда он очнется от наркоза.

Лежа с закрытыми глазами и тяжело дыша эфирными парами, Чемли напоминал этакого херувима с бесовскими наклонностями, который, основательно напроказив за день, теперь заслуженно отдыхает. Легкие Чемли выделяли столько эфира, что пришлось открыть окно. Через полчаса он стал глубоко вздыхать и подергиваться — первые признаки возвращающегося сознания. Я сел возле раскладушки, держа наготове чашку с водой, потому что по опыту знал, как хочется пить после наркоза. Через несколько минут Чемли открыл глаза. Увидев меня, он тотчас приветственно гукнул слабым голосом и, еще полусонный, протянул руку. Я приподнял ему голову и поднес чашку ко рту. Чемли пил очень жадно, но тут эфир его снова одолел, и он опять уснул. Однако я успел заметить, что из обычной чашки поить его неудобно — много воды проливается. Поэтому я обзвонил друзей и раздобыл кружку с носиком, какими пользуются курортники. Когда Чемли проснулся во второй раз, он мог не вставая пить воду из носика.

Теперь он уже узнавал нас, но отупение и дурман не прошли, и я решил спать эту ночь на диване по соседству, на случай, если Чемли вдруг проснется и ему что-нибудь понадобится. Напоив его еще раз, я постелил себе, выключил свет и задремал. В два часа ночи меня разбудил стук в дальнем углу комнаты. Я поспешно зажег свет и увидел, что Чемли, будто пьяный, бродит по гостиной, задевая мебель. Тут и он разглядел меня, радостно вскрикнул, проковылял ко мне и полез обниматься и целоваться. После этого он выпил неимоверное количество воды. Я его опять уложил, накрыл одеялами, и он крепко проспал до самого утра.

День Чемли провел спокойно, лежа в постели и глядя в потолок. Съел несколько виноградин и — обнадеживающий признак — проглотил очень много воды с глюкозой. А главное, он не держался за щеку, у него явно прошла вся боль. Каким-то непостижимым образом мы, ничего не сделав, исцелили его. Днем позвонил доктор Тейлор и, узнав обо всем, удивился не меньше меня. Потом он позвонил еще и поделился своей догадкой: возможно, у Чемли было смещение позвонка, которое и вызвало острую боль нервов челюсти и уха при отсутствии каких-либо видимых причин. Когда Чемли, усыпленный эфиром, безвольно лежал на столе, мы, крутя ему голову во время обследования, могли, сами того не ведая, исправить смещенный позвонок. Мистер Блампье согласился с этим диагнозом. Конечно, никаких доказательств у нас не было, но не было также сомнения, что Чемли вполне исцелился. Боль потом его больше не мучила.

За время болезни он, естественно, сильно похудел, и две-три недели мы держали его в специально отапливаемой клетке, потчуя всякими вкусными вещами. Очень скоро он заметно прибавил в весе и стал опять прежним Чемли. Теперь в каждого, кто приближался к его клетке, летели горсти опилок. Очевидно, таким способом он выражал свою благодарность.

Иногда животные сами себе наносят повреждения, причем самым нелепым образом. Среди птиц, например, ястребы и фазаны часто бывают жертвами собственной истерики. Случись что-нибудь неожиданное, они в дикой панике взлетают вверх, словно ракета, и врезаются в потолок клетки, да так, что ломают себе шею или снимают собственный скальп. Впрочем, есть другие, не менее глупые птицы. Взять хотя бы Сэмюэля.

Сэмюэль — южноамериканская кариама. Кариамы напоминают африканского секретаря. Величиной они с молодую индейку, ноги длинные, сильные, клюв сверху украшен забавным хохолком из перьев. Летают кариамы мало, а большую часть времени вышагивают по лугам, отыскивая змей, мышей, лягушек и прочие деликатесы. Я купил Сэмюэля в Северной Аргентине у одного индейца, который сам его выкормил, так что птица была совсем ручная, я бы даже сказал, чересчур ручная. Доставив Сэмюэля вместе с другими животными на пароходе на Джерси, я извлек его из тесной транспортной клетки и пустил в отличный, просторный птичник. Сэмюэль был счастлив и, спеша показать свою благодарность, тотчас взлетел на жердочку, сорвался с нее, упал и сломал левую ногу. Животные иногда способны на такие дурацкие поступки, что просто слов не хватает.

К счастью для Сэмюэля, перелом был закрытый, несложный, посредине голени. Мы старательно перебинтовали шины, наложили гипс и, как только он высох, поместили Сэмюэля в небольшую клетку, чтоб поменьше двигался. На следующий день нога у него чуть распухла, и я впрыснул ему пенициллин, за это он на меня ужасно обиделся. Опухоль быстро опала. Когда подошло время снимать шины, кость уже превосходно срослась, и теперь вряд ли можно определить, какая нога была сломана. А Сэмюэль давно уже забыл обо всем и важно расхаживает по птичнику, но, зная, какой он дурачок, я нисколько не удивлюсь, если он снова что-нибудь натворит, причем, скорее всего, выберет для этого день, когда у меня других дел будет по горло.

Выступая в роли лекаря в зоопарке, поневоле привыкаешь к тому, что пациенты кусают тебя, царапают, лягают, колотят. Часто, оказав им первую помощь, тут же приходится оказывать ее самому себе. И не всегда крупные животные самые опасные. Белка или мешотчатая крыса, если захочет, может задать вам не меньше жару, чем стая бенгальских тигров. Как-то я смазал пушистому галаго с трогательными глазами воспаленный участок хвоста. Зверек так цапнул меня за большой палец, что ранка загноилась, и я десять дней ходил с бинтом. А сам галаго поправился через два дня.

Врачи, которые лечат людей, произносят клятву Гиппократа. Врачи, лечащие диких животных, произносят много сочных и выразительных слов. Боюсь, однако, что Британский совет здравоохранения их не одобрит.