"Звери в моей жизни" - читать интересную книгу автора (Даррелл Джеральд)

2. ЛОГОВО ЛЬВА

О благородное львиное племя! Чосер. Легенда о cлавных женщинах

Признаться, предложение начать со львов меня слегка ошарашило. Тешу себя надеждой, что ничем не выдал Филу своей тревоги, но в глубине души я полагал, что для начала он мог бы поручить мне более ручных животных — скажем, стадо большеглазых ланей. Куда это годится, загонять человека в логово льва, не дав ему хоть сколько-нибудь освоиться с обстановкой! Так или иначе, я постарался сделать вид, что мне все нипочем, и зашагал по зоопарку в поисках своей секции, Как оказалось, секция тянулась вдоль гребня известняковой гряды, частично поросшей бузиной и высокой крапивой. На косогоре над долиной кустарник сменялся кочками, в каждой из которых под аккуратно подстриженным кроликами зеленым париком приютился муравейник. Отсюда открывался великолепный вид на мозаику полей, широкой полосой отделявших львятник от холмов по ту сторону долины, и пастельные краски мозаики словно переливались, когда по ней скользили тени от облачных громад.

Мозговой центр секции помещался в укрывшейся среди бузины маленькой развалюхе. Лихо сдвинутая набок накладка из жимолости совсем закрыла одно из двух окошек, отчего внутри царил угрюмый сумрак. Снаружи на стене красовалась рассохшаяся доска с эвфемистической надписью «Приют». Обстановка была предельно спартанской: три стула разной степени дряхлости, стол, который дергался и подпрыгивал, точно норовистая лошадь, когда на него что-нибудь ставили, и устрашающего вида черная печка, которая жалась в угол, испуская сквозь железные зубы едкий дым и изрыгая невероятное множество угольков.

В этой темной лачуге я и застал обоих служителей секции. Джеси — молчаливый, краснолицый, голубоглазый мужчина с малиновым по цвету и фактуре носом — весьма сурово глядел из-под косматых белых бровей. Зато голубые глаза смуглолицого Джо искрились добродушием, и таким же добродушным был его заразительный хрипловатый смех. Закончив прерванный моим появлением завтрак, Джеси провел меня по секции, показал содержащихся в ней животных и объяснил мои обязанности.

В одном конце секции обитал вомбат Питер, затем следовали вольеры песцов и енотовидных собак. За вольером белых, как гриб-дождевик, полярных медведей я увидел так называемую тигровую яму с двумя тиграми. Еще два тигра содержались в просторном вольере, и замыкали ряд животные, по имени которых называлась вся секция, то есть львы.

Петляющая в зарослях бузины дорожка привела нас к высокой железной ограде. Территория львов примерно с гектар раскинулась на склоне холма, покрытом деревьями и кустарником. Следуя вдоль отжима, мы с Джеси подошли к месту, где заросли расступались, окаймляя лощину, на дне которой в окружении сочной высокой травы поблескивал пруд. Под корявым боярышником живописной группой расположились львы. Альберт о чем-то размышлял в бледных лучах солнца, закутавшись в гриву. Золотистые, упитанные, рядом крепко спали его супруги Нэн и Джил; только большущие, как тарелки, лапы их тихо подергивались. Джеси окликнул своих питомцев и провел палкой по железным прутьям, приглашая львов подойти и познакомиться с новым человеком. Альберт на миг повернул голову, наградил нас испепеляющим взглядом и снова погрузился в раздумье; Нэн и Джил даже не шелохнулись. Они совсем не производили впечатления диких и свирепых; скорее вся тройка показалась мне ленивой, раскормленной и несколько надменной. Джеси расставил ноги, будто моряк на палубе качающегося корабля, звучно цыкнул зубом и устремил на меня строгий взгляд.

— Теперь послушай, сынок, что я тебе скажу, — заговорил он. — Слушай меня, и все будет в порядке. Возьмем вомбата, песцов и енотовидных — к ним ты вполне можешь заходить, понятно? А вот с остальными лучше не шути, не то они тебе покажут. На вид-то они, может, и ручные, а на деле ничего подобного, понял?

Он снова цыкнул зубом и пытливо взглянул на меня, проверяя, усвоен ли урок. Я поспешил заверить его, что мне и в голову не придет затевать что-нибудь рискованное, пока я не познакомлюсь поближе со своими подопечными. Я чувствовал — хотя и не сказал об этом вслух, — что было бы несколько унизительно очутиться в желудке льва, которому меня, как говорится, даже и не представили как следует.

— Так вот, сынок, — снова заговорил Джеси, важно кивая, — ты слушай, и я тебя научу, что и как.

Первые дни я только и делал, что учился, запоминал процедуру повседневных дел: кормления, уборки и так далее. А затем, усвоив основы своей работы, я получил возможность больше наблюдать и изучать наших питомцев. Джеси и Джо страшно потешало, что я таскаю с собой толстенную тетрадь и поминутно что-нибудь в ней записываю.

— Прямо Шерлок Холмс какой-то, — говорил обо мне Джеси. — Только и знай строчит что-то.

Джо пытался дурачить меня, описывая замысловатые трюки, будто бы выполненные на его глазах тем или иным животным, но он не мог обуздать свою фантазию, и я быстро разоблачал обман.

Естественно, я приступил к изучению львов. Впервые в жизни оказавшись на короткой ноге с этими зверями, я решил прочитать о них все, что можно, и сопоставить прочитанное с моими собственными наблюдениями. При этом я без особого удивления обнаружил, что на свете вряд ли найдется другое животное (исключая некоторых мифических тварей), которому приписывали бы столько воображаемых достоинств. С тех самых пор, как некто в приливе восторга, не имеющего ничего общего с зоологической наукой, поименовал льва Царем зверей, авторы наперебой старались подтвердить его право на этот титул. Больше всех, как я убедился, отличились древние авторы — они единодушно превозносили Felis leo за его ум, благородство, отвагу и мягкий нрав; надо думать, это и предрешило выбор известными своей простотой и скромностью англичанами льва для национальной эмблемы. На самом же деле, как я очень скоро узнал, работая с Альбертом и его супругами, львы не совсем таковы, какими их рисовали древние.

В старом английском издании «Естественной истории» Плиния я нашел следующее прелестное описание Царя зверея:

«Лев — единственный среди диких зверей милостиво обращается с теми, кто смиряется перед ним, и он не станет трогать покорившегося, а пощадит простершуюся перед ним на земле тварь. Как ни свиреп он и как ни жесток в других случаях, он обращает свою ярость сперва на самца и только во вторую очередь на самку, а детенышей вообще не трогает, разве что в состоянии крайнего голода». Трех дней знакомства с Альбертом было для меня довольно, чтобы уразуметь, что на него это характеристика никак не распространяется. Свирепости и жестокости у него было хоть отбавляй, но милосердием и не пахло. Всякий, кто смиренно простерся бы на земле перед ним, был бы вознагражден за свою кротость укусом в загривок.

Не менее внимательно штудировал я Пэчеза, и он с самоуверенностью человека, в жизни не видевшего львов, сообщил мне, что «в холодных областях львы более миролюбивы, в жарких — более свирепы». Прочтя эти слова, я проникся надеждой, что смогу поладить с Альбертом, так как сразу после моего прибытия в Уипснейд заметно похолодало, на холмы обрушился леденящий ветер, от которого корявые кусты бузины скрипели, стонали и зябко жались друг к другу. Если верить Пэчезу, в такую погоду Альберту и его женам полагалось мило резвиться, наподобие котят.

Уже на второе утро мое доверие к Пэчезу было грубо подорвано. Согнувшись в три погибели от встречного ветра, синий от холода, я брел мимо львиной клетки, возвращаясь под кров теплого Приюта. Между тем Альберт спрятался в густой траве и крапиве на углу вольера, рядом с дорожкой. Уверен, он заранее приметил меня и решил преподнести мне маленький сюрприз, когда я буду идти обратно. Дождавшись, когда поровнялся с ним, он неожиданно выскочил из укрытия и с устрашающим рыканьем бросился на железные прутья, после чего присел и уставился меня желтыми глазищами, злорадно упиваясь моим испугом. Шутка эта настолько пришлась ему по вкусу, что в тот же день попозже он повторил ее. И снова был вознагражден зрелищем того, как я подпрыгнул, словно испуганный олень. С той разницей, что я сверх того выронил ведро, споткнулся о него и со всего маху шлепнулся в буйную крапиву. Позже я убедился, что холодная погода вместо того, чтобы внушить Альберту кротость, превращает его в страшного разбойника. Он развлекался тем, что прятался за кустами и внезапно выскакивал из засады, пугая ничего не подозревающих престарелых дам. Видимо, упражнения эти призваны были улучшить его кровообращение, когда в воздухе пахло морозцем.

Я продолжал изучать сведения Плиния и Пэчеза о львах, но уже более критически. После бурного дня в обществе прыгуна Альберта я отдыхал душой, читая про сказочно милых четвероногих, куда более симпатичных, чем мои живые подопечные. Особенно нравились мне рассказы странников о встречах со львами в дебрях, неизменно подчеркивающие ум и дружелюбие зверя. Так, Плиний сообщает о Менторе Сиракузском, как тот встретил в Сирии льва, который почему-то проникся к нему самыми теплыми чувствами, прыгал вокруг него, будто шалый ягненок, и со всеми признаками симпатии лизал его следы. В конце концов Ментор обнаружил, что причиной столь трогательного проявления приязни был вонзившийся в лапу зверя большой шип: лев хотел, чтобы человек выдернул занозу.

Видимо, тогдашние львы были поразительно беспечными, ибо Плиний приводит также историю некоего Элписа, которая даже меня заставила усомниться в правдивости древнего источника. Не успел этот Элпис ступить на землю Африки, как к нему подбежал лев с разинутой пастью. Понятное дело, странник бросился к ближайшему дереву, взывая к Вакху о защите, и продолжительное время отсиживался на верхних ветвях упомянутого дерева, между тем как лев, все так же с разинутой пастью, бродил внизу, всячески стараясь дать понять этому тупице, в чем дело. Элпис явно был плохо знаком с записками путешественников той поры, иначе он тотчас смекнул бы, что льва мучает шип или еще что-нибудь в этом роде, от чего он жаждет избавиться. Прошло довольно много времени, прежде чем до него наконец дошло, что даже самый свирепый лез не станет постоянно ходить с широко разинутой пастью. Тогда Элпис осторожно спустился на землю и обнаружил, что в пасти льва, как и следовало ожидать, застряла кость. Он живо и без особых затруднений удалил эту кость. После чего лев настолько преисполнился радостью и благодарностью, что взялся поставлять мясо для корабля, на коем прибыл его спаситель. И все время, пока корабль стоял на якоре у этих берегов, лев ежедневно снабжал команду свежей олениной.

В отличие от своих далеких предков Альберт и его жены не жаловались на здоровье и, к моему великому облегчению, не требовали, чтобы мы извлекали шипы из их лап. Несмотря на свою упитанность, они были чрезвычайно прожорливы, и каждая трапеза сопровождалась такой грызней, будто их не кормили несколько недель. Альберт хватал самый большой кус мяса и уносил в кусты. Спрячет и поспешно возвращается, чтобы посмотреть — нельзя ли утащить что-нибудь у жен. Зрелище того, как он отталкивал супругу и забирал ее порцию, ярко иллюстрировало слова о благородном нраве Царя зверей.

Раз в неделю мы запирали Альберта и его жен, чтобы войти в вольер и убрать обглоданные кости и прочие следы жизнедеятельности августейших особ. К ограде была пристроена большая клетка из железных прутьев, туда-то и надо было загонять всю троицу, прежде чем приступать к работе. Процедура долгая и утомительная, и только налет комедии скрашивал ее однообразие.

Чтобы загнать в клетку наших львов, которые, сами понимаете, отнюдь не шли нам навстречу, требовалась изрядная ловкость плюс умение сохранять невинный вид и быстро бегать. Но первейшее условие успеха — дать Альберту как следует проголодаться; тогда он рыскал вдоль ограды, сверкая глазами и сердито взъерошив гриву. С видом полной невинности мы подходили к клетке и складывали на дорожке свои лопаты, ведра, метлы и вилы. Затем доставали здоровенный кусище сырого мяса и клали так, чтобы Альберт мог видеть и обонять его. Лев приветствовал этот маневр насмешливым булькающим ворчанием, исходившим откуда-то из глубин его длинной гривы. После этого мы поднимали дверь клетки, а сами продолжали громко беседовать, словно меньше всего на свете помышляли о поимке львов. К чести Альберта должен сказать, что эти трюки ни на миг не вводили его в заблуждение, просто мы соблюдали некий ритуал, без которого поломался бы весь стройный порядок действий.

Выждав, сколько требовалось, чтобы Альберт хорошенько рассмотрел говяжью лопатку и поразмыслил о ее достоинствах, мы переносили приманку в клетку. И, прислонившись к отжиму, предавались самовнушению, время от времени изрекая совершенно безразличным голосом:

— Ну как, Альб? Проголодался? Ну, давай, иди сюда. Будь послушным мальчиком. Поешь мясца. Ну, давай. Иди, иди сюда…

Снова и снова на разные лады повторялась эта хоровая песня, и тот факт, что Альберт ровным счетом ничего не понимал из произносимого, делал весь спектакль вдвойне нелепым.

Исчерпав запас ободряющих реплик, мы оказывались в тупике. Джеси, Джо и я таращились на Альберта, Альберт таращился на нас. Все это время Нэн и Джил, снедаемые нетерпением, рыскали поодаль, однако не смели ничего предпринять, ибо традиция требовала, чтобы инициативу проявил их господин и властитель. А тот как будто находился в трансе. Пока длилось это ожидание, я пользовался случаем еще и еще раз проверить, правда ли, будто взгляд человека оказывает какое-то действие на бессловесных тварей. Я пристально смотрел прямо в маленькие желтые глаза Альберта; он, не моргая, смотрел на меня. Единственным результатом было то, что мне делалось малость не по себе.

Так проходило с десяток минут, но Альберт и не помышлял входить в клетку, вынуждая нас прибегать к следующей уловке. Оставив на месте приманку, мы неторопливо удалялись. Заключив, что мы отошли на безопасное расстояние, Альберт стремглав врывался в клетку, хватал мясо и устремлялся к выходу, чтобы выскочить раньше, чем мы успеем прибежать и закрыть его. Сплошь и рядом железная дверь со звоном ударялась о пол в каких-нибудь пяти сантиметрах от его хвоста, и Альберт, одурачив нас, уносил свой трофей в укромный уголок, где можно было спокойно насладиться победой. Естественно, на этом все кончалось; мы должны были ждать еще сутки, пока Альберт снова проголодается.

Других обитателей этой секции мы заманивали в клетки примерно таким же способом, но никто из них не причинял нам столько хлопот. Альберт обладал особым даром досаждать своим опекунам.

Когда же нам все-таки удавалось заточить львов в клетку, мы отправлялись к маленькой калитке в другом конце вольера. Войдя на участок, полагалось запирать калитку за собой. Не могу сказать, чтобы мне это доставляло удовольствие, ведь теперь мы сами оказывались в заточении за пятиметровой железной оградой на участке площадью в один гектар — и никуда не денешься, если львы чудом вырвутся из клетки.

Однажды мы с Джо, войдя внутрь ограды, как обычно, разделились и пошли по кустам собирать накопившиеся за неделю обглоданные кости. В густых зарослях мы скоро потеряли друг друга из виду, но я слышал посвистывание Джо да время от времени звон, когда он бросал кость в ведро. Я пробирался по тропе меж высоких кустов куманики; сюда явно любил наведываться Альберт, потому что мягкая глина изобиловала отпечатками его могучих лап и на колючках тут и там висели клочья шерсти из гривы. Созерцая огромные следы, я размышлял о злобном и вспыльчивом нраве Альберта. Внезапно раздалось его рычание. Клетка находилась довольно далеко, за деревьями слева от меня, между тем я мог поклясться, что рычание донеслось откуда-то спереди. Не тратя времени на выяснение загадки, где же Альберт, я стремглав бросился к калитке. Джо подоспел туда одновременно со мной.

— Он вырвался? — спросил я, когда мы очутились в безопасности за оградой.

— Не знаю, — ответил Джо. — Я не стал проверять. Мы обогнули вольер и убедились, что львы по-прежнему заперты в клетке, но в глазах Альберта блестела лукавая искорка, которая заставила меня призадуматься.

Так я впервые познакомился с чревовещательными способностями льва. Многие авторы утверждают, будто лев умеет направлять свое рычание таким образом, что оно слышится одновременно с двух, а то и с трех сторон. Это вовсе не так уж невероятно, ведь многие птицы и насекомые наделены поразительными чревовещательными способностями. Бывает, видишь животное собственными глазами, а чудится, будто звук рождается в другой стороне, в нескольких метрах от подлинного источника. Понятно, если лев и впрямь наделен таким даром, ему это весьма выгодно — ночью он может своим рыканьем нагнать на стадо копытных такую панику, что оно побежит не от хищника, а прямо на него. Судя по описанному мной случаю, Альберт явно умел направлять свое рыканье: хотя он находился примерно на одинаковом расстоянии от меня и Джо, тем не менее нам обоим почудилось, что лев рычит совсем рядом.

Вскоре мне предстояло еще раз убедиться в поразительных способностях Альберта. Поздно ночью я возвращался с какого-то деревенского праздника и решил для сокращения пути пройти через зоопарк. Торопливо шагая по дорожке среди шелестящей бузины возле львиного вольера, я вдруг услышал отрывистое рыканье Альберта и замер на месте. Зная, в какой стороне должен быть лев, я тем не менее затруднялся определить направление звука. Было в этом рыке чго-то громоподобное, отчего казалось, что вибрация через землю доходит до моих подошв. Если верить слуху, Альберт мог быть и за пределами вольера. Не очень приятная мысль, и только беззаветная преданность естественной истории помешала мне броситься наутек. Движимый безрассудством, я подошел к отжиму и вперил взгляд в темноту, однако ничего не мог рассмотреть. И не было луны, чтобы осветить безмолвные черные кусты. Шагая вдоль вольера, я знал, что за мной следят, буквально осязал жадно устремленные на меня глаза, но незримые звери двигались бесшумно, ни одна ветка не хрустнула под могучими лапами. А когда я стал подниматься по склону, удаляясь от вольера, вдогонку мне полетело полное презрения и издевки громкое фырканье.

Некоторые люди отказываются верить, что лев может по желанию направлять свой голос. Дескать, он, рыкая, просто-напросто опускает пасть к самой земле, поэтому звук смазывается и невозможно определить, откуда он идет. Желая проверить это, я всячески старался застать Альберта за рыканьем, но все безуспешно. Сколько раз проходил я мимо его вольера, надеясь, что он зарычит при мне, но Альберт упорно молчал. Бывало, заслышу, что он подает голос, и мчусь сломя голову по дорожке к львятнику, сея страх среди посетителей, полагающих, что я спасаюсь бегством от вырвавшегося на свободу зверя. А добегу, запыхавшись, до отжима — Альберт либо кончил свои вокальные упражнения, либо раздумал после двух-трех пробных нот. Правда, я чувствовал себя вполне вознагражденным великолепными звуками, которые он издавал, когда я его слышал, но не видел.

Альберт явно предпочитал петь по вечерам. Внезапно раздавалось его «эррум», потом другое, третье, с долгими промежутками, словно лев настраивал голосовой инструмент. А затем он приступал к исполнению своей арии, «эррум» становилось сочнее, полнее по звуку и повторялось чаще, чаще, сливаясь наконец в сплошное грозное крещендо. Все быстрее катился рокот, потом темп замедлялся, и песня обрывалась так же внезапно, как началась. Нет слов, чтобы описать страшные угрозы, которыми была наполнена эта песня, когда звучала во всю мощь. Если же отвлечься от эмоций, то представьте себе, что кто-то пилит дрова на огромной гулкой бочке. Сперва пила ходит медленно, затем все быстрее, по мере того как сталь вгрызается в древесину, под конец пила опять замедляет ход, и — тишина. Тут я каждый раз невольно ждал, что сейчас глухо стукнет о землю упавшее полено.

После нескольких недель знакомства с Альбертом я заключил, что он решительно ни в чем не отвечает распространенному представлению о львах. Надутый, наглый, начисто лишенный каких-либо благородных чувств. Золотистые глазки его постоянно горели яростью, но с оттенком недоумения, как будто Альберт искренне стремился оправдать репутацию лютого зверя, вот только не мог припомнить, зачем это нужно. У него всегда было слегка озадаченное выражение, словно он не очень-то верил в необходимость вести себя так. То рыскает по участку в отвратительном настроении, то развлекается, стращая ложными выпадами ничего не подозревающих прохожих, и злорадно упивается их испугом. В часы кормления он вел себя, как я уже говорил выше, весьма предосудительно. Набив брюхо своей долей и отнятым у жен, Альберт распластывался в высокой траве и громко рыгал. При всем желании я не мог обнаружить в нраве Альберта ничего привлекательного.

За все время нашего общения он только однажды выглядел по-настоящему царственно — когда у Джил началась течка. Взъерошив гриву, Альберт расхаживал по участку, ворча себе под нос что-то душераздирающее и принимая величавые позы. Уверен, Плиний был бы от него в восторге. Пока Альберт обхаживал Джил, я снова обратился к Плинию, чтобы прочесть, что он писал о львиной любви. Первое его суждение на эту тему оказалось не очень лестным:

»…львицы весьма похотливы, оттого-то львы так жестоки и свирепы. Африканцы хорошо об этом осведомлены и часто наблюдают примеры, особенно в пору сильной засухи, когда нехватка воды вынуждает диких зверей собираться вместе в большом количестве у немногочисленных рек. По этой причине появляется на свет так много странных тварей и удивительных помесей, потому что самцы когда вынужденно, когда удовольствия ради покрывают без разбора самок другого рода». Я ни разу не видел, чтобы Нэн и Джил вели себя хоть сколько-нибудь похотливо, даже во время течки казалось, что им только докучают знаки внимания Альберта. Плиний продолжает:

«Лев по запаху узнает, когда львица была ему неверна и позволила леопарду покрыть ее; и тогда он, не щадя сил, набрасывается на нее и наказывает за неверность». Конечно, у Нэн и Джил не было никакой возможности изменить Альберту, поскольку они были заточены в вольере вместе с ним. Но я не сомневаюсь, что Альберт в любых условиях был бы строгим супругом. Не приведи господь оказаться на месте его жены, если бы он застал ее во время шашней с леопардом!

Меня всегда озадачивало, почему посетители зоопарка хихикают и украдкой поглядывают друг на друга, когда Альберт с великим достоинством, без малейшего смущения совершал посредине поляны акт оплодотворения. Представляю себе их возмущение, если бы они знали, что соучастница оргии — его собственная дочь, Джил. Инцест!

Джо тоже одолевала странная робость, если он заставал животных во время спаривания. Он тщательно обходил те вольеры, в которых происходили столь ужасные вещи. Зато Джеси не страдал застенчивостью. Хриплым голосом он громко подбадривал животных, отчего публика поспешно расходилась. Никто не умел так, как он, заставить зевак улетучиться в мгновение ока.

— Не понимаю, как только у него язык поворачивается, — жаловался мне Джо, укрывшись в свободном от всяких намеков на секс Приюте. — Меня бросает то в жар, то в холод, честное слово. Вчера вот иду я мимо львов, а он там завел свое. Люди стоят, девочки маленькие, а старик Альберт крутит с Джил у всех на виду. И как только Джеси может, я и за сто фунтов не смог бы так.

И он поджимал губы с таким скорбным видом, словно и впрямь отказался от ста фунтов. Бедняга Джо, тяжело ему приходилось, когда у животных начинался гон.

Если не считать развязного подхода к вопросам пола, был у Джеси не совсем обычный дар, которому мы с Джо завидовали черной завистью. Есть чудодеи, определяющие присутствие подпочвенных вод при помощи ивового прута; есть псы, чующие скрытые под землей грибы; не менее волшебный дар позволял Джеси угадывать, где его ждут чаевые. Стоит перед Приютом, цыкая зубом и присматриваясь к шествующим мимо посетителям, — вдруг весь подобрался, белые брови подрагивают, и челюсти удовлетворенно смыкаются.

— Так, две бумажки есть, — заключает он и начинает подкрадываться к жертве так же ловко, как доверенные ему большие кошки.

Мы с Джо, сколько ни старались, не могли усмотреть никакой разницы между собеседниками Джеси и теми, кто удостаивал внимания нас. А Джеси был наделен безошибочным чутьем, перед началом очередной атаки он точно определял, какой будет добыча. Из него вышел бы отменный пират.

— Ей-богу, не пойму, как он это делает, старый гусь, — жаловался Джо. — Вот недавно был случай, он говорит мне: «Давай, Джо, попытай счастья. Вон к белым медведям подходящий тип направился, видишь — тот, в шляпе. Пять бумажек обеспечены». Ну, я пошел, полчаса потратил на того типа, рассказывал про то, про се. Нет, правда, изо всех сил старался угодить, а что получил за свои старания — паршивую сигаретку.

Прошло немного времени, и Альберт с его дамами мне, честно говоря, приелись. В отличие от других обитателей секции они были лишены индивидуальности. дружелюбие им тоже было неведомо, а это не позволяло узнать их поближе. Фантастические львы Плиния и иx похождения казались мне куда интереснее наших живых подопечных. Не знаю, понял ли Альберт, что мом душа не лежит к нему, но он вдруг проникся ко мне острой неприязнью и откровенно пытался прикончить меня, когда я подходил к вольеру. Однажды это ему почти удалось.

Как-то раз Джо постановил очистить канавы у львиногo вольера, чтобы мне было что вспоминать, когда я перейду в другую секцию. Вооруженные шлангом, вилами, щетками и прочими причиндалами, мы прибыли на место и вскоре сумели заманить Альберта и его супруг в клетку. После этого Джо, весело насвистывая, взял в руки шланг, а я перемахнул через отжим и принялся очищать канаву от мусора. Канава тянулась вдоль самой ограды, и просвет между прутьями позволял Альберту просунуть лапу, потому-то мы и заперли его в клетку с более частой решеткой.

Мы прилежно трудились и приблизились наконец к разъяренному узнику. Лихо орудуя шлангом, Джо щедро поливал все вокруг, и, потянувшись за метлой, я поскользнулся и упал около клетки. Хорошо, что просветы были узкие, не то Альберт ухватил бы меня за лопатку. Не теряя времени, он с торжествующим рыканьем бросился в мою сторону и попытался вонзить в меня когти. Решетка не пустила лапу, но он все же зацепил когтем мой рукав. С истошным воплем, не сомневаясь, что лев уже пожирает меня, Джо направил шланг на нас. Он хотел, разумеется, поразить струей морду Альберта и заставить его выпустить меня. Увы, от волнения Джо промахнулся, и в ту самую секунду, когда я, освободившись от львиного когтя, кинулся прочь от клетки, тугая струя ударила мне в лицо, так что я едва не захлебнулся, и отбросила меня обратно. Альберт попытался снова зацепить меня — безуспешно; Джо повернул шланг и влепил ему струю между глаз. Я оторвался от клетки и, мокрый насквозь, перелез через отжим на дорожку.

— Ты кому, собственно, помогаешь? — опросил я Джо.

— Ради бога, извини, — покаялся он. — Мне показалось, эта старая скотина схватила тебя.

— Да уж ты-то сделал все для этого, — горько заметил я, без особенного успеха вытираясь носовым платком.

В долгие летние вечера мне полагалось дважды в неделю дежурить после ухода Джеси и Джо, следить за тем, чтобы никто из посетителей не демонстрировал свой интеллект, перелезая через отжим или швыряя в зверей бутылками. Это были очень приятные вечера. Я чувствовал себя властелином всех обозримых окрестностей. Сидишь в Приюте с чашкой крепкого чая и разбираешься в набросанных торопливой рукой заметках, пытаясь как-то причесать их. Все длиннее тени на траве снаружи; последние посетители направляются к выходу. Без людей сразу становится удивительно тихо, и вот уже кенгуру осторожно выбираются из зарослей бузины, куда их днем загнали орды крикливых мальчишек. Хрипло рыкает Альберт, прочищая голосовые связки для ночного концерта; отчетливо слышно, как белые медведи лениво плещутся в своем бассейне.

Напоследок я должен был обойти всю секцию и убедиться, что все в порядке.

…Кенгуру разбрелись по территории и мирно пасутся, успокоенные внезапно наступившей тишиной. Тигрица Рани счастлива, что открывается дверь ее клетки: большая цементная яма, в которой она обитает, теперь в тени и лапам становится холодно. Ее сын Поль уже спит на соломенном ложе. На участке по другую сторону, гряды в своих деревянных будках свернулись калачиком енотовидные собаки; в соседнем вольере песцы скользят среди кустов, будто привидения, В высокой траве на краю пруда лежат львы. Альберт как обычно, размышляет, укутавшись в гриву; Нэн и Джил возле него крепко спят с туго набитым брюхом. И опять кенгуру — неторопливо прыгают по траве, волоча за собой тяжелый хвост. На верхушках деревьев суетятся и трещат сороки. В своей лощине дремлют тигры Джам и Морин, а в кустах вокруг их вольера копошатся кенгуру. Кенгуру, кенгуру — всюду кенгуру; слышно, как в полумраке зарослей бузины их кроличьи зубы соскребают кору со стволов.

Удостоверившись, что в секции царит полный порядок, и предвкушая плотный ужин, которым миссис Бейли всегда потчует меня после вечернего дежурства, я направляюсь к выходу. По пути тут пустую бутылку подберешь, там клочок оберточной бумаги.