"Легенда Кносского лабиринта" - читать интересную книгу автора (Ширанкова Светлана)

Антистрофа шестая. Минотавр

Кровь стучит в висках — быстрее, быстрее, быстрее! Ну почему люди не летают как птицы? Столько всего надо успеть, а ожерелье дня прямо в руках рассыпается на минуты-бусины. Я роняю их одну за одной, и они мгновенно забиваются в невидимые щели — пойди отыщи! Сжимаю ладони плотнее, но бусины все равно находят пути для бегства — лапки отрастили, что ли?

Первым делом — к морю. Тесей сотоварищи по воде ходить, к сожалению, не умеют, значит, необходим корабль. Афинская эйкосора сиротливо коротает время на берегу в окружении старых рыбачьих лодок, сетей и прочего хлама в стороне от главной торговой гавани. Но спустить ее на воду — полдела. Нужны гребцы. Когда ахейцы покидали отчий дом, на веслах сидели критяне — иначе разыскивай потом данников по Кикладам, заглядывай за все островки. Двадцать весел, на каждое — по два человека… сколько получится? А «жертв» всего четырнадцать, от триеры им не уйти даже под парусом. Да и что там за парус — тьфу, название одно.

В этом деле мне, сам того не ведая, очень помог Минос. Скоропостижно скончавшиеся сидонцы оставили после себя наследство: провонявшую тухлятиной лоханку и рабов. Корабль сожгли — кому он сдался? — а вот пленников отец подарил мне в качестве «военного» трофея. Эту весть принес все тот же коротышка дамат, опасливо кося взглядом на приснопамятные копья. Я собирался гордо отказаться от царской милости (куда мне еще рабы? что с ними делать?), но Дедал, случившийся рядом, вовремя меня остановил. Так что я превознес до небес отцову щедрость, спровадил посланника, а после шумно и при свидетелях передарил живое имущество обожаемому наставнику. Наставник покряхтел, почесал в затылке и решил обучить рабов гребле, а затем продать на галеры первым же заезжим работорговцам.

Так мы и прибыли в гавань: я, Дедал и кучка затравленно озирающихся чужеземцев. Сидонцы собирали их с бору по сосенке: финикийцы, нубийцы, илионцы, ахейцы… и ни одной девушки, что мне было только на руку. Прошествовав под удивленными взглядами шумной разномастной толпы приезжих и местных зевак к эйкосоре, мы организовали ее спуск на воду — благо бревен для катков вокруг имелось в избытке. В разгар действа к нам подошел десятник из портовой охраны, сочувственно поцокал языком и предложил выделить пару солдатиков «в помощь» — подгонять плетьми негодный сброд, который мы собираемся посадить на весла. Дедал рассыпался в благодарностях, но посетовал, что назад в гавань мы сегодня уже не вернемся, а, значит, доблестные стражи не смогут приступить к несению службы, чего он, Дедал, как царский советник ни в коем случае не приветствует. Да, кстати, скажите-ка, уважаемый, почему у вас вместо форменного плаща — голое пузо, а шлем заменяет легкомысленная тряпочка на голове? Вне сомнения, сегодня исключительно жаркий денек, но главная торговая гавань является, можно сказать, лицом Крита, и очень огорчительно наблюдать оное лицо не приведенным в надлежащий вид…

К концу этой тирады доблестный страж проклял все на свете, уже не чая вырваться из лап моего наставника живым. Осторожно пятясь назад, он кивал, бормотал что-то себе под нос и явно высматривал щель, в которую можно было бы провалиться и избавиться от этакой напасти. Дедал делал вид, будто не замечает его маневров. Когда десятник удалился на приличное расстояние, царский советник крикнул ему вслед:

— И вообще, не стоило беспокоиться — я озаботился надлежащей охраной! — и указал в мою сторону.

Я с важным видом прохаживался вдоль цепочки усердно пыхтящих рабов, изредка порыкивая на нерадивых. Естественно, без маски — не хватало еще устроить переполох в порту. На мне был глухой шлем, закрывающий все лицо целиком, оставляя только небольшую щель для глаз. В нем и впрямь было невыносимо жарко, зато никто не визжал и не падал в обморок. Подумаешь, ретивый вояка нацепил на голову горшок — может, он ему ума прибавляет? Облегченно выдохнув, непрошеный доброхот удалился так быстро, как только мог, наверняка дав себе зарок не подходить к царским советникам на полет стрелы.

Наконец эйкосора спущена на воду. Я рассадил рабов по скамьям и стал обучать необходимым командам. Гребцы должны действовать слаженно и строго в такт, иначе длинные весла будут сталкиваться и ломаться. Для этого обычно используют барабан или флейту — с их помощью задается и меняется ритм. Оказалось, что кое-кто из пленников знаком с мореходной наукой. Слава Колебателю Земли! Целый корабль новичков — это был бы явный перебор.

С трудом выйдя из гавани — Дедал, заняв место кормчего, только посмеивался над моими отчаянными воплями — мы двинулись в сторону той самой бухточки, где произошла памятная встреча с сидонцами. Там я собирался сойти на берег, потому что во дворце меня с нетерпением ждали неоконченные дела. Дедал обещал еще немного погонять гребцов для пущей уверенности в удачном исходе предприятия. Рабам я объявил, что если получится уйти от погони и благополучно доставить Тесея в Афины, то им будет дарована свобода, а желающим — афинское гражданство. Думаю, цена вполне справедливая, к тому же теперь они станут стараться не за страх, а за совесть.

На берегу ждала колесница в сопровождении парочки моих ребят. Они должны были остаться здесь и проследить за порядком, чтобы кораблику не вздумалось отправиться в вольное плавание раньше срока. Оставив Дедала за старшего, я поспешил домой — время близилось к вечеру, а мне еще настоятельно требовалось поговорить с сестренкой.

Стащив с головы шлем, я с облегчением вздохнул. Даже опостылевшая маска казалась благословением после пытки этим кувшином. Говорят, Арей Эниалий носит точно такой же. Не знаю, не знаю, по мне так бог войны мог бы подобрать себе что-нибудь получше…

Теперь следовало найти Ариадну, знать бы только, где.

Через час выяснилось, что верховная жрица как сквозь землю провалилась. Ее не было ни в собственных покоях, ни в храме, ни у бассейна с золотыми рыбками, ни… Да куда же она могла подеваться? Без сестрички план побега грозил развалиться. А если она передумала? Ветер ведь в голове — стало жаль уезжать: папа, мама, любимые куклы…

Злость и усталость пополам с тревогой ворочались в груди, царапаясь острыми углами. Ноги сами по себе несли меня по лабиринту узких коридоров, пока не остановились у неприметной двери на женской половине дворца. Вздрогнув, я очнулся от задумчивости — рука привычно поднялась, чтобы надавить на потайной рычажок, но ладонь бессильно скользнула по полированному дереву. Зайти? Не стоит? Зачем я сюда пришел? Может, лучше… Тело решило за меня. Со второй попытки пальцы нащупали нужную завитушку, и дверь открылась.

Наверняка в комнате что-то изменилось со времени моего последнего визита. Кажется, не было массивного бронзового светильника в виде цветка лотоса, занавеси над кроватью имели более светлый оттенок, а в воздухе не колыхался маслянистый аромат финикийских благовоний. Но одно осталось неизменным: женщина в темном покрывале, выпрямив спину, сидела в резном деревянном кресле возле окна, и звук моих шагов, как и прежде, не потревожил ее. Сняв маску, я опустился перед креслом на колени, взял в ладони неподвижную руку обитательницы комнаты и прошептал:

— Радуйся, мама.

Я совсем не знаю, какой ты была. Веселой и приветливой? Надменной и неприступной? Теплой, как весенний полдень, или ледяной, как горный ручей? Мне никто не рассказывал о тебе, даже Дедал. Отмалчивался, уводил разговор в сторону. Я слышал, ты считалась его ученицей и предметом тайной страсти, и кто поручится, что ученица не отвечала учителю взаимностью? Отец… к нему я и сам боялся подходить. Болтали разное: будто Миносу, не пропускавшему мимо ни одной смазливой мордашки, сумасшествие жены было только на руку — Верховная жрица легко могла развестись с неугодным супругом путем ритуального убийства последнего. А теперь царь и развлекается в свое удовольствие, и о законных наследничках не забывает — вон, троих успел настрогать после рогатого ублюдка.

Я виноват перед тобой, мама. Если бы моя смерть могла вернуть блеск твоим глазам, я умирал бы почти счастливым. Жрецы в храме говорили, что Посейдон, сохранив жизнь матери своего ребенка, не сумел спасти ее рассудок. Не сумел — или не захотел? Боги играют смертными куклами, лепят человечков из глины, силой или обманом врываются в чужие спальни, забывая о потомстве еще до его появления на свет. Боги по-родственному предают и обманывают своих детей, внуков и племянников, упоенно толкаясь на небесном насесте — места мало, да и корма на всех не хватит. Боги с интересом обрывают ручки-ножки смешным козявкам, наказывая тех за собственные грехи и ошибки, а козявки упорно кичатся друг перед другом количеством серебряного ихора в своей крови. Где найти такого менялу, который вынет из моих вен порченое серебро?

Почему у тебя слезы? Не надо, мама, не плачь, пожалуйста. Твой сын — хороший мальчик. Спит, кушает, убивает плохих дядей, вовремя раздает долги. Осталось отдать последний. Жизнь — моя жизнь — не слишком большая цена за несколько дней счастья, особенно если счастье — настоящее.

Прощай.

Я вышел из комнаты и нос к носу столкнулся с запыхавшейся Ариадной.

— Куда ты так торопишься, сестренка? Или мне следует спросить — откуда?

Удивленный взгляд в ответ.

— Астерий? А что ты делал у мамы?

Что делал? Попрощаться заходил, но этого я говорить не буду.

— Тебя искал. Ты, вроде бы, завтра в Афины отплываешь… Или передумала?

— Нет, не передумала! И, между прочим, не сижу сложа руки, а… — Ариадна прикусила язычок.

— Интересно. И что же ты успела натворить своими ручками?

— Я… неважно. Приносила жертву.

— Где? Я облазил все храмовые кусты, подкарауливая жрецов. Никто тебя не видел.

— Разве моя вина в том, что они слепые?

Врет. Краснеет, отводит глаза, но врет. Губы поджала — явно решила не признаваться до последнего. Ох, да за что же мне это наказание?

— Знаешь, я не собираюсь тебя пытать. Просто имей в виду: если что-то пойдет не так, то времени на исправление ошибок уже не будет. А сейчас пойдем ко мне, только быстро.

— Зачем?

— Расскажу тебе сказку на ночь! Про старика, старуху и жертвенную лепешку!

Я обогнул строптивицу и пошел прочь, не оглядываясь. Очень скоро сзади послышались звуки шагов и рассерженное сопение — и это было намного лучше, чем бесплодные пререкания посреди коридора. У меня в комнате сестрица попыталась изобразить мотылька — начала бестолково метаться между кроватью, столом и креслами, так что пришлось прикрикнуть. Подействовало: Ариадна упала на сиденье одного из кресел и подняла на меня несчастные покрасневшие глаза, взмахом ресниц пригасив мое раздражение.

— Астерий, прости меня… я боюсь. Весь день сама не своя, места себе не нахожу. Собираться надо — все из рук валится, забываю, куда и за чем пошла, возвращаюсь обратно — и все сначала. Два флакона с притираниями разбила, в комнате теперь дышать нечем. Куда-то засунула любимый гребень, сломала подвеску — серебряную такую, с бирюзой. Глупая я, да?

— Если только совсем чуть-чуть. Не плачь, сестренка, времени нет. Запоминай: из Лабиринта ахейцы выйдут возле малых ворот, за конюшнями. Там будут стоять три-четыре колесницы. На всех, конечно, не хватит, так что они — для женщин и раненых. Остальным придется пробежаться. Гоните к гавани. За старым масличным жомом влево отходит тропинка — она выведет вас к бухте, где ждет эйкосора. Колесницы заберут мои ребята — Каллий и Ксант, — а вы быстро грузитесь и отчаливайте к Наксосу. Учти, народу на корабле много, а с едой туго. Возьми с собой вяленую козлятину и мешок изюма — три дня как-нибудь протянете. Водой запасетесь на острове. Как только проведете свадебный обряд, сразу же снимайтесь с якоря и идите к Афинам. Оставишь на Наксосе парочку доверенных слуг — встречать разъяренного Миноса и поздравлять с бракосочетанием дочери. Так что бери кого не жалко, а то папа от большой радости и прибить может под горячую руку. Все понятно?

Ариадна с усилием разжала нервно стиснутые пальцы и кивнула.

— Хорошо. Когда совсем стемнеет, пойдешь в храмовую пристройку, где пленников разместили — знаешь? Передашь Тесею вот это, — небольшой сверток упал девушке на колени. — Спорю на что угодно — про веревку он забыл.

Я отошел к столу и без нужды начал переставлять с места на место какие-то чаши, флаконы, шкатулки… откуда они здесь взялись, хотел бы я знать? Зато есть, чем занять руки.

— Ты… любишь его? — тихий вопрос вонзился кинжалом под лопатку.

Люблю? А что такое — любить? Разве можно любить или не любить воздух, которым дышишь, воду, которую пьешь?

— Я хочу, чтобы ты была счастлива, Ариадна, запомни это. И — прощай.

Она порывалась мне что-то сказать, остановить, но я стрелой вылетел наружу. Надо было успеть переделать еще множество дел — например, полюбоваться закатом. Когда еще доведется?..

Утро следующего дня началось в бычьем загоне. Во-первых, стоило проследить за осмотром животных — больной или раненый зверь не должен попасть в круг; а во-вторых… не из царской же ложи мне состязаниями любоваться. О крошечном закутке под трибунами почти никому не известно, как и о том, что через дырку, продолбленную в стене кем-то на редкость любопытным, прекрасно видно золотое блюдо арены. Смотреть, правда, пришлось согнувшись в три погибели. Но в тот миг, когда жрецы и жертвы вышли к вопящей толпе, собираясь сыграть в чет-нечет со смертью, я перестал быть — превратился в песок под ногами людей и животных, в солнечные стрелы, падающие с неба, в крик, вылетающий из сотни глоток. Давай, трезенец, давай, сукин сын, ты же можешь, я знаю! Ну же!

Самонадеянный красавчик из местных привлек мое внимание, когда в кругу осталось около десятка плясунов. Он вел себя так, будто победа уже у него в руках: презрительно посматривал на соперников, скривив губу, и улыбался собственным мыслям. Но я заметил пару взглядов, украдкой брошенных на царскую ложу — и в эти моменты на его лице отчетливо проступало скрытое торжество. Неужели Минос… нет, он не стал бы вмешиваться в ход состязаний, нарушая божественный промысел. Тогда — что?

Тонкий комариный звон в ушах нарастал исподволь, песок на арене вспыхнул нестерпимым блеском, вынуждая зажмуриться, и видения камнепадом обрушились на мою многострадальную голову.

…Морская гладь слепит глаза тысячью солнечных бликов. Или это слезы застят взор? Плечи совсем занемели, но останавливаться нельзя — будет погоня. Эол-ветродуй, смилуйся, пошли попутный ветер! Икар, мальчик мой, что ж ты так…

…Разноцветный мрамор бассейна. Вода с растворенными в ней благовониями исходит паром, гонит из тела усталость. Предатель Дедал здесь, на Сицилии, ему не уйти от возмездия — Кокал не захочет ссориться с Критом из-за одного беглеца. Надо будет только… поток кипятка накрывает с головой, не давая ни вдохнуть, ни выплеснуть криком нестерпимую боль…

…Вечереет, над морем собираются тучи. Поднявшийся ветер толкает в спину, под ногами волны остервенело подгрызают каменную тушу утеса. Как и вчера. Как и десять дней назад. Ожидание — пытка. Бесплодное ожидание — кара небес за неведомые грехи. Все равно нельзя позволить себе скатиться в отчаяние, надо просто ждать. Раздражающая соринка в глазу заставляет моргнуть раз, другой… о, боги! Это корабль! Еще немного, и… Солнечный луч, прорвав облачную завесу, высвечивает силуэт эйкосоры с черным парусом. Черным! Сердце прошивает длинная игла, шаг вперед — и ветер, воспользовавшись случаем, отправляет пошатнувшееся тело в объятия воды, соленой, как слезы…

Вынырнув из пророческого бреда, я обнаружил себя лежащим на полу все в той же каморке. Голова гудела, словно кто-то невежливо огрел меня по затылку дубиной. Я даже потянулся было пощупать, но тут на арене завопили так, что меня подбросило с пола прямиком к смотровому отверстию. Чернявый красавчик стоял в центре круга, надменно задрав подбородок, толпа бесновалась, а Тесей выглядел так, будто собирался упасть, но еще не решил, в какую сторону. Пока я соображал, что могло произойти, чернявый покачнулся и сломанной куклой осел наземь. К нему бросились арбитры и рабы, но я смотрел на царскую ложу — Ариадна даже не пыталась стереть с лица темное, злое торжество.

Несколько вечностей, прошедших до появления глашатая, я провел, тупо уставившись в стену. В висках копошилась целая стая назойливых «если». Если видели, как сестрица приходила к этому несостоявшемуся победителю… Если остались какие-нибудь следы… Если девчонка просила о помощи кого-то из слуг… или жрецов… Интересно, чем она его опоила? Скользкая тревога по-лягушечьи прыгала в желудке. А я тоже хорош — надо было прижать Ариадну к стенке и не выпускать, пока не признается. То-то она вчера глаза прятала!

Тишина снаружи положила конец моим терзаниям. Ликий из Хании… установили… пыльца золотого лотоса… Сумасшедшая! Собственными руками бы придушил, клянусь небом.

Клокоча от злости, я выскользнул из каморки и направился к подземельям — меня ждал Лабиринт.

Эписодий 7.

— Зачем тебе Елена? — Этот вопрос успел набить оскомину нам обоим, и задавал я его скорее по привычке, уже не надеясь на ответ. Пейрифой упорно отмалчивался — и по дороге в гавань, и на качающейся палубе корабля на пути к Пелопоннесу, и на привале в горах Парнона, через которые мы пробирались ночными татями вслед за местным пастухом, решившим подзаработать на двух сумасшедших. Впрочем, красноречивый взгляд Пейрифоя и будто бы ненароком обнаженный меч в немалой степени способствовали успеху переговоров. Парень даже предлагал показать нам Апотеты — знаменитую пропасть на Тайгете, куда бросали не прошедших строгий отбор младенцев. Мы отказались — не по пути.

— Ей же всего двенадцать. Ну какая к даймонам жена из сопливой девчонки? Да и Тиндарей, ее земной отец, будет не в восторге от такого сватовства. Давай вернемся: небось, и поближе к дому невест навалом.

Пейрифой молча кутался в походный плащ и, не отрываясь, глядел в огонь, будто видел там смысл бытия. На меня он обращал внимания не больше, чем на красоту звездного неба, которого попросту не замечал. Я проглатывал доводы разума вместе с горькой бурдой из котелка, сваренной проводником из каких-то подозрительных травок, и обреченно ложился спать, не ожидая от нового дня ровно ничего хорошего.

Спарта встретила нас неласково: грозовой ливень ночь напролет и обложенное тучами дневное небо делали путешествие на редкость неприятным. А ведь нам еще обратно идти, только уже с похищенной «невестой» на плече. Я предлагал Пейрифою послать судно в Лаконский залив, чтобы не тащиться вдругорядь горными перевалами, но он уперся скалой. Дескать, первым делом погоня направится в сторону моря, гавань перекроют, а мы под шумок улизнем сушей — и поминай как звали. Я пожал плечами и смирился.

Все играло на руку безумной затее. Наступал праздник Артемиды Орфии, во время которого девочки и незамужние женщины исполняли священные танцы и обряды подальше от мужских глаз, а мужчины собирались перед алтарем в храме, дабы подвергнуть мальчиков ежегодной порке под суровым взглядом богини-мужененавистницы. Поговаривали, что поркой дело не ограничивалось, но сами спартанцы очень не любили подобных слухов, предлагая прямо на месте продемонстрировать желающим, как это бывает в Лаконике. Желающих почему-то не находилось.

Похищение прошло до смешного просто. Светловолосая худышка сама отошла в сторону от толпы подруг, так что вскинуть ее на плечо и дать деру было минутным делом. Даже заполошный визг поднялся не сразу, дав нам возможность спасти свои уши. Добыча покорно обмякла в руках, не пытаясь вырваться — от страха? А может, ей плохо? Проверять все равно некогда — быстрее, быстрее, послезавтра мы должны быть в Кифантийской гавани. Еда, питье? Все потом, закутай девчонку в плащ, чтобы не окоченела.

На корабле Пейрифой ожил, стал есть и пить за троих, подначивать команду устроить на палубе кулачный бой «для разминки», совершенно при этом не интересуясь судьбой пленницы. Та сидела на корме, завернувшись в ворох брошенных одеял, настороженно поглядывая по сторонам. Прекраснейшая из женщин? Земная богиня? Тоненькая цыплячья шейка, ноги в ссадинах, едва наметившаяся грудь… и тряпочная кукла в подоле. Тьфу! Подвыпивший царь лапифов стал громогласно требовать меня пред свои светлые очи. Я успокаивающе погладил Елену по голове и пошел к буяну.

Кто придумал бросать жребий, мне уже не вспомнить — к тому моменту число опустошенных кувшинов не поддавалось точному счету. Но к хмелю, кружившему голову, примешивалось острое чувство жалости, и я согласился, почти не сомневаясь в исходе дела. Так даже лучше — я уже прикидывал отдать девчонку под присмотр матери, а потом… ну, потом видно будет. Пейрифой тоже не выглядел огорченным. Наоборот, пьяно улыбаясь, он наклонился ко мне и прошептал:

— Не повезло… Но для лучшего друга ничего не жалко! Просто тебе придется мне помочь, раз уж такое дело?

— Что ты опять задумал?

— Не волнуйся, тут недалеко. Отвезешь Елену в Афины, потом вернемся к мысу Тенар и навестим Гадеса. Раз уж он забрал у меня Гипподамию, то я готов удовольствоваться Персефоной.