"Легенда Кносского лабиринта" - читать интересную книгу автора (Ширанкова Светлана)

Антистрофа первая. Минотавр

Солнце, раздражающе яркое после темноты подземелий, било прямо в глаза, вынуждая жмуриться и смаргивать невольные слезы. Ну почему, почему нельзя было подождать до вечера, когда колесница Гелиоса уже приближается к горизонту, и медленно остывающий воздух, густой и ароматный, как лучшее вино из дворцовых подвалов, наполняет жаждой жизни каждое существо в округе. Даже меня. А сейчас что? Подумаешь, данники из Афин. Посидели бы где-нибудь в тенечке, ничего бы с ними до заката не случилось. Так нет же, тащись теперь по жаре, запугивай, производи впечатление, объясняй, втолковывай. Как же, Астерий, великий и ужасный, собственной персоной, главный жупел для своих и чужих. В просторечии — Минотавр. Ненавижу!

Впрочем, моя ненависть давно перебродила, превратившись из браги в уксус, но сегодня забытые пузырьки снова поднялись со дна души, из какого-то темного омута, где, по утверждениям знатоков, водятся мелкие и зловредные водные даймоны. Я негромко ругаюсь себе под нос, скрывая от самого себя, что даже рад проснувшейся злости. Потому что обычно мое состояние скорее сродни глухой безнадежной тоске, от которой хочется выть, словно я — бездомная сука у забора.

Окружающая помпезная роскошь привычна до оскомины. Яркие фрески перед главным входом во дворец; колонны из цельных кипарисовых стволов, поставленные вверх комлем — для лучшей сохранности древесины; система бассейнов, выложенных цветной мозаикой, по которой журчат водяные струи… Бросить бы все и к реке. Приезжие всегда благоговейно ахают, глядя на такую неприкрытую демонстрацию богатства. Эти, которые из Афин — тоже, наверное, восторгались. Отец говорит, Афины — деревня деревней, разве что гавань неплохая. Может и так, мне никогда не удастся увидеть это собственными глазами.

Путь мой лежит мимо главных торговых ворот — и дальше к стадиону, где меня уже ждут очередные «жертвы». Надеюсь, на этот раз в обморок никто не упадет, хотя… Послушав, что они рассказывают обо мне, я сам чуть сознание не потерял. От страха. Поправляю на голове маску, чтобы не съезжала и не мешала видеть, и решительно спускаюсь к центру арены.

Четырнадцать копий-взглядов упираются мне в грудь — в лицо, точнее, на маску обычно стараются не смотреть, — но затем по очереди отскакивают от бронзового нагрудника, начищенного до нестерпимого блеска. Удивление и ужас пенятся диким прибоем: как, уже? Прямо здесь, при свете дня, не спускаясь в мрачные подземелья Кносского лабиринта? И лишь один взгляд цвета заморского железа засел зазубренным жалом — не вытащить. Такие наконечники только с мясом выходят, и то если в кости не застрянут. Длинные ресницы, точеный носик, кудри до плеч, тонкая девичья талия под накидкой… разве что руки — аккуратные, но сильные, загрубевшие, в рубцах от ударов тетивы — руки, одна из которых невольно метнулась к бедру в попытке ощутить в ладони привычное навершие меча, — выдают мужчину. Воина.

Все это я отмечаю мимоходом, потому что глаза оттенка штормового моря ни на миг не отрываются от маски, которую почти все вокруг считают моим лицом. Больно! Этот бешеный, горящий решимостью взгляд мне знаком, более того, он очень важен для меня, и через минуту я обязательно вспомню… вспомню… видения уже подступают к горлу, щетинясь тонкими паутинками. Терпеть не могу свой пророческий дар, да только сопротивляться бесполезно — я знаю, я уже пробовал. Но тут яркий солнечный зайчик, соскочивший с бронзовой пластины доспеха, заставляет сероглазого юношу сморщиться и отвернуться. Наваждение отступает, оставляя после себя горький привкус досады.

Чуть более нервным движением, чем следует, скрещиваю руки на груди, и мои слова далеко разносятся по арене — за что, опять же, спасибо маске. Точнее, ее создателю. Дедалу удалось сотворить настоящее чудо — подарить мне второе лицо, которое все принимают за первое. Внутрь вделан какой-то хитрый механизм, заставляющий голос звучать гулко и внушительно без малейших усилий с моей стороны.

— Радуйтесь, афинские мужи и прекрасные девы! Слава богам, что беспрепятственно привели вас на Крит, под длань Миноса. Я, Астерий, приветствую вас от имени владыки и богоравной супруги его, Пасифаи.

Смотрят. Озлобленно-растерянно смотрят. Молчат. Ух, как напряженно молчат — особенно этот, сероглазый. Дрожит весь, как натянутая струна, тронь — загудит. Не понимают. Ладно, сейчас объясню.

— Вы знаете, почему вы здесь. Восемнадцать лет назад сын владыки Миноса Андрогей, победитель Панафинейских состязаний, был убит на афинской земле, и в его память безутешный отец учредил Идийские игры, которые начнутся через месяц. За это время я подготовлю вас к участию в них, ибо это и есть то, ради чего вы прибыли на Крит.

Сейчас начнется… Придушенное аханье одной из девиц, неразборчивое бормотание остальных участников нашего сборища, и — вопрос, как удар мечом. Я ждал его, и щит ответа уже наготове.

— Нас не будут приносить в жертву? Или это будет сделано по окончании игр? Ответь нам, Астерий!

— Не волнуйся, достойный юноша, чье имя мне до сих пор не известно. Я расскажу тебе все, что смогу.

Порозовел слегка, но вид все такой же задиристый.

— Радуйся, Астерий. Меня зовут Тесей, сын Эгея.

Ого! Вот и герои посыпались на голову. Кажется, этот мальчик приехал сюда как раз за упомянутой частью моего тела. Даже утреннее раздражение, шипя, прячется в нору до поры до времени, потому что жизнь становится гораздо более интересной, чем была минуту назад.

— Да будут боги благосклонны к тебе, Тесей! Я счастлив принимать у себя такого гостя. Спешу удовлетворить твое любопытство — критяне не приносят человеческих жертв. Никогда.

Опять потрясенное молчание, но на сей раз длится оно недолго.

— Тогда что будет с нами после окончания игр? Мы сможем вернуться домой или останемся пленниками Миноса?

— Боюсь, не все из вас смогут пережить эти игры.

— Но ты говорил…

Я хлопаю в ладоши, и один из стражников, появившись буквально из воздуха (шлем-невидимку у владыки Аида одолжил?), помогает мне снять тяжелый нагрудник — он сейчас будет только мешать. От хитона я избавляюсь сам, а двое слуг, до того стоявшие в стороне, отпирают двери скрытого от глаз загона под южной трибуной.

Громовое фырканье, топот копыт — и нашим глазам предстает впечатляющее зрелище. Бык — но какой! Гордость отцовских стад, он огромен как грозовая туча и зол как Тифон, и обильная пена падает с его губ на песок арены. Афиняне бросаются врассыпную, кто-то укрывается за скамьями — и правильно, в общем, делает, — и только Тесей (ну естественно!) стоит столбом посреди круга и смотрит свинцовым взглядом то на меня, то на быка. Я взмахиваю рукой и кричу:

— В сторону, Тесей, сын Эгея. Я покажу!

Он, наконец, подчиняется и отходит к первому ряду каменных сидений, но я уже не вижу перед собой ничего, кроме острых рогов и налитых кровью глаз. Сейчас мой мир неимоверно сузился, сжался до пределов круга, засыпанного песком, и в нем остались только два живых существа. Звучит труба — раз, другой, и по третьему сигналу мы одновременно бросаемся друг другу навстречу, я и бык. Со стороны мы вообще должны выглядеть почти неразличимо, но время досужих размышлений кончилось пять ударов сердца назад. Прыжок — и я хватаю зверя за рога, а потом изо всех сил отталкиваюсь, переворачиваюсь в воздухе и приземляюсь на ноги прямиком на спину разъяренной бестии. Бык хрипит, его оскорбленное достоинство требует мести, и тяжеленная туша сломя голову несется по арене, брыкаясь изо всех своих немалых сил, а я… я танцую на его спине, потому что должен, обязан продержаться один круг, всего один — до красного шеста, которого я не вижу, вообще ничего вокруг не вижу, и маска здесь ни при чем.

Пот заливает глаза, каждая мышца живет своей отдельной жизнью, руки стремятся превратиться в крылья, ведь земля слишком далеко, и я больше не имею с ней ничего общего. Восторженный крик рвется из пересохшего горла — в своем маленьком мире я всемогущ, всеблаг и всемилостив, а если еще вспомню, как в нем дышать… Сгусток чистейшей ярости подо мной — это я, я сам, я топчу копытами прах земной, я пытаюсь сбросить со спины чуждую, враждебную силу, срастаясь с ней в одно целое.

Наконец, спустя пару-тройку вечностей, труба сообщает мне, что круг пройден. Это значит — пора спрыгивать, хорошо бы при этом не попасть под копыта. Слуги бросаются на арену с деревянными щитами, тесня быка обратно к загону, а я перевожу дыхание и иду туда, где потрясенные увиденным девочки и мальчики сбились в кучу за спиной своего предводителя.

— Астерий, ты… вы… среди нас ведь есть девушки! Они что, тоже должны принимать в этом участие?!

Я улыбаюсь, забыв, что мою улыбку все равно никто не сможет увидеть. Пожимаю плечами.

— Только те, кто захочет. Нет-нет, не перебивай меня, Тесей, невежливо перебивать хозяина. У нас в эту игру играют и юноши, и девушки. И в соревнованиях будете принимать участие не только вы, но и критяне. Но если победителем игр окажется один из вас, то в награду он сможет получить свободу. Остальные — останутся здесь пленниками. Сами видите: дворец большой, работы много…

Своеобычная желчь вернулась в мой голос. Пора уходить.

— Завтра утром начнем тренировки. Слуги покажут вам ваши покои. Прощайте!

Разворачиваюсь и быстрым шагом иду в сторону дворца. Кажется, мне вслед летят крики… Кажется. Я не оглядываюсь — успеем наговориться. «Гостям» сегодня еще предстоит встреча с отцом — вот там пусть и проявляют красноречие. А меня ждут прохладные подземелья, сейчас я как никогда мечтаю там оказаться. Прогоню слуг, скину набедренную повязку, опущусь в бассейн и наконец-то избавлюсь от надоевшей до смерти маски. Побуду для разнообразия собой.

Видимо, я задремал, потому что приход Ариадны застал меня врасплох. Еле успел натянуть маску. Где стража, циклоп их раздери? Я им устрою внеплановый приступ своего знаменитого гнева! Совсем распустились, остолопы! Кипя от возмущения, я вылез из бассейна, накинул на себя простыню, сунул ноги в сандалии и начал рыться в сундуке в поисках чистого хитона, краем уха слушая трескотню сестрицы. Девчонка нередко прибегала ко мне в подземелья тайком от родителей, чтобы поболтать о всякой ерунде или об очень важных вещах — смотря с какой стороны взглянуть. Зачем ей это было нужно, оставалось для меня тайной за семью печатями, но гнать я ее не гнал. Кивал в нужных местах, поддакивал, советовал… в конце концов, из этого словесного бисера иногда удавалось выудить интересные факты. И еще — порой мне казалось, что Ариадне тоже одиноко в этом огромном дворце. А одиночество иногда приедается даже таким, как я.

Натянув, наконец, хитон, я повернулся и застал сестру посреди восторженной тирады:

— Ах, Астерий, ты представляешь — папа решил его проверить! Снял с руки перстень — ну тот, что ему финикийцы привезли в прошлый раз, помнишь? С таким огромным рубином, и еще закорючка на нем какая-то вырезана. Ну папа как размахнется — и в море бросил, а потом приказал ему — достань мне кольцо, и тем докажешь, что ты сын Фитальмия. А он спокойно так прыгнул в воду! Знаешь, его ужасно долго не было — я чуть не умерла от страха, но тут он появился с папиным перстнем в руке! И мне показалось, он так особенно на меня взглянул, и…

Так это же она на сегодняшней встрече с афинянами присутствовала. А Минос решил очередное представление устроить для почтеннейшей публики, да и спесь сбить с некоторых зарвавшихся юнцов. Но, видать, не удалось. Нет нужды спрашивать, кто этот «он», которого Ариадна поминает через слово. Похоже, Тесей произвел на нее неизгладимое впечатление — вон, глаза горят, разрумянилась вся, вздыхает мечтательно. Интересно, а ко мне-то она зачем пришла? Неужели больше не с кем поделиться?

— Астерий, скажи мне… Ты сделаешь так, чтобы Тесей выиграл состязания? Ты ведь лучше всех, ты можешь его научить, правда? Я так хочу, чтобы он победил! Тогда он получит свободу и…

Ага, зарделась, глазки потупила. Надеешься, что он женится на тебе и увезет с собой? Эх, девочка, даже если он выиграет все соревнования на Крите, в Ахайе и в Айгюптосе впридачу, это его не спасет. Но тебе об этом знать не обязательно. А ведь я предупреждал отца — не стоит Ариадну к данникам подпускать. Молодая дурочка, донельзя романтичная, в голове сплошные эроты порхают. Вот, пожалуйста — имеем проблему, и, кажется, опять на мою шею.

— Ариадна, я всех учу одинаково. Если Тесей окажется способным учеником, то…

— Нет, Астерий, нет! Я умоляю тебя, позанимайся с ним отдельно — так, как с Андрогеем. Вы же тогда почти не расставались, ты был с ним с рассвета до заката, и Андрогей с легкостью стал победителем на следующих играх!

Боги, только этого мне не хватало! Воспоминания о том времени я надежно спрятал в самые дальние уголки своей памяти, присыпав сверху разным хламом, чтобы как можно реже натыкаться на них. Мой брат был… Он просто был. Юный, сильный, горячий, в голове — молодое вино, женщины и подвиги. Герой! А папа ему потакал во всем. Как же, старший сын и наследник (меня, конечно, и в кошмарном сне невозможно представить в этой роли). Несколько недель моей жизни были отданы ему в безраздельное пользование — борьба, метание диска, бой с оружием и «бычьи пляски». Он умудрялся загонять меня так, что по ночам я спал черным беспробудным сном, и никакие пророческие видения не приходили меня мучить. Уже за одно это я был ему благодарен. А еще Андрогей смотрел на меня с обожанием, восхищался моей силой и воинским искусством, дразнил «ученым занудой» за долгие диспуты с наставником Дедалом. В такие моменты он старался избавить нас от своего присутствия, потому что неизменно засыпал, если оставался рядом. Пытался вытащить меня в какую-то замечательную таверну и в не менее замечательный бордель — представляю, какой бы я произвел там фурор. Жизненная энергия и дружелюбие били из моего брата неиссякающим фонтаном, и я, даже помимо воли, был в курсе всех его неудач, побед и мечтаний. Накануне пресловутых соревнований я сделал вид, что неловко спрыгнул с быка и подвернул ногу, чтобы никому даже и в голову не пришло обвинять меня в намеренном проигрыше.

Конечно, Андрогей выиграл, как же иначе! Бурля от радости, он ворвался вечером ко мне с сияющими глазами, в лавровом венке победителя, который не потрудился снять, а следом за ним слуги втащили немаленьких размеров амфору с вином и столько еды, что хватило бы на целый отряд оголодавших воинов. Немедленно выгнав всех за дверь, Андрогей разлил вино по чашам и провозгласил здравицу в честь превосходного учителя и замечательного брата, ниспосланного богами, которому он посвящает свою победу в прошедших состязаниях. Я хмурился для порядка, глядя на его щенячий энтузиазм, но… в глубине души я точно знал: мне приятны и эта суета, и его благодарность, и тепло разливается по телу не только от вина. Похоже, Андрогей ограбил личный папин погреб.

Не знаю, что ему ударило в голову: хмель фасосского или хмель победы — надо признать, что выпили мы немало, и я тоже был не слишком-то трезв, — но беды удалось избежать только чудом. Он предложил совершить омовение, и эта идея была с радостью мною поддержана — ночь становилась не на шутку жаркой. Стягивая с себя хитон, я спьяну в нем запутался. Брат со смехом кинулся мне помогать, и в результате нашей возни мы оба шлепнулись на пол. Хитон был сдернут, но чертова маска тоже не удержалась на своем месте и изрядно перекосилась.

Мне почти ничего не было видно, но безумный блеск в глазах Андрогея, казалось, освещал комнату. Прижав меня к полу всем своим весом, он протянул руки с явным намерением сорвать с моей головы эту штуковину. Я извернулся ужом и кое-как выскользнул на свободу, лихорадочно прилаживая свое «второе лицо» на место. В голове раненой птицей билась одна мысль: «И что теперь делать?» И хриплый шепот с пола, умоляющий меня довериться брату и показать себя настоящего. Он уверял меня, что не испугается никакого уродства, он должен, просто обязан увидеть истинный облик того, кого он уважает, любит, боготворит больше всех в этом проклятом дворце.

К счастью — его и моему — он был уже не в состоянии самостоятельно подняться на ноги, и когда я отнес его на ложе, он почти сразу уснул, намертво вцепившись в мою руку. Я так и просидел до утра, допивая дурацкое вино, и ледяные волны ужаса топорщили волосы у меня на затылке. На рассвете я вышел, растолкал слуг, приказав им позаботиться о царевиче и передать ему, что его брат Астерий отправился в святилище Аполлона вопрошать судьбу и просил не беспокоить до завтрашнего дня.

Наедине мы больше не виделись. Через несколько дней брат отбыл в Афины, откуда ему не суждено было вернуться.

Мой голос становится ледяным, и это слышно даже через устройство в маске.

— Ариадна, а ты не забыла, чем все это кончилось для Андрогея?

— Но, Астерий… — и слезы в три ручья. Нет, пусть меня считают тряпкой, но это выше моих сил. Надо будет завтра же поговорить с отцом, а пока — пусть тешится иллюзиями. Хоть такой ценой куплю себе несколько часов покоя.

— Перестань рыдать. Если уж тебе так хочется, можешь пойти и объяснить своему… хм, избраннику, чтобы он отнесся к тренировкам со всей серьезностью. Я посмотрю, на что он годится, и тогда приму решение.

Сестра виснет у меня на шее и с радостным писком уносится прочь. Да уж, не завидую я Тесею, сейчас ему на голову обрушится камнепад девичьих восторгов. Впрочем, возможно, ему это понравится? Я морщусь от нахлынувшего раздражения и головной боли и требую у слуг кувшин вина. Лучше два. Немедленно. Настроение необратимо испорчено, и в ближайшие дни у меня нет особых шансов на его улучшение. Остается только совершить обряд в честь Диониса — авось, дарует мне еще одну ночь без сновидений.

Наливая себе третью чашу, я, наконец, вспоминаю, откуда мне знаком бешеный серый взгляд-копье. Очередной провидческий бред, посетивший меня через неделю после отъезда Андрогея. Вспомнить бы еще, что я сам себе напророчил.

Эписодий 2.

Исхудавшие руки с отросшими ногтями намертво вцепились в жертвенный ритон. Несколько жадных глотков, кровавый напиток течет по губам, капли падают на грудь и медленно стекают вниз — гладкая кожа, ни одного волоска, и красным бусинам просто не за что зацепиться. Ты меняешься на глазах: мышцы наливаются прежней силой, скулы теряют безжизненный серый налет, а горящие безумием глаза вновь становятся двумя озерцами звездного света. Хотя бы здесь тебе не нужна маска, и я могу беспрепятственно любоваться тобой настоящим… почти. Я уже не понимаю, как сумел прожить без тебя столько времени, если все лучшее, что было в моей жизни, сосредоточено в биении синеватой жилки у тебя на шее. Но ты вздыхаешь и отворачиваешься, рассеивая наваждение.

— Радуйся, Тесей.

Это уже не бесплотный шелест тени и не трубный глас хитрого механизма. Я перевожу дух, осознав, что почти не дышал все это время. Кажется, у меня даже руки дрожат.

— Радуйся, Астерий.

Хриплое карканье старого ворона не может, никак не может принадлежать мне. Хотя иногда я сам себе кажусь куском корабельной обшивки, который выкинуло на берег после крушения, а перед этим несколько лет носило по морю. Обросший ракушками и водорослями, полусгнивший в соленой воде, мой труп разлагается под лучами Гелиоса, и скоро, совсем скоро окончательно обратится в прах.

Я беру тебя за руку и разворачиваю к себе. Не для того я лез в мрачное подземелье и творил темные ритуалы, чтобы ты хмуро глядел в стену, а я — прожигал взглядом твою спину. Посмотри на меня! Правда, я уже не тот семнадцатилетний юнец, который первым спрыгнул на землю Крита, не дожидаясь, пока установят сходни. Тогда ты сравнивал мой взгляд с железным копьем — кажется, наконечник с тех пор затупился и покрылся ржавчиной. Мне уже за сорок: шрамы, седина, больная память… подвиги. Если ты поинтересуешься, откуда у меня рана на плече, я расскажу тебе, как мы плыли на «Арго» за золотым руном, и возле Аресанада на нас набросились медноклювые птицы Стимфала. Их острые бронзовые перья дождем сыпались с неба, и одно из них вонзилось мне в ключицу, пока я натягивал лук, надеясь подстрелить бестий.

Если ты захочешь узнать, почему я прихрамываю на левую ногу, я вспомню Калидонскую охоту. Принимать участие в таком позорище мне еще никогда не доводилось, и надеюсь, больше не доведется. Толпа героев, вопли, споры, склоки, неумеренные возлияния. Никакому вепрю, пусть и насланному Артемидой, не удалось бы погубить столько людей. Гилей, Ройк, Анкей, Эвритион, которому досталось копьем от собственного зятя Пелея. Посреди этой суматохи подраненная тварь, подобравшись сзади, умудрилась зацепить меня клыком под колено. Хорошо хоть у Мелеагра, случившегося рядом, не дрогнула рука, и его копье попало именно в вепря, а не мне в бок.

Но что я отвечу тебе, если ты спросишь меня, для чего я пришел сюда и вызвал тебя из мрака Аида?