"Легенда Кносского лабиринта" - читать интересную книгу автора (Ширанкова Светлана)

Строфа третья. Тесей

Меня качает на ладонях утро, и мир затянут розовым туманом, и горькие полуденные травы мне аромат вливают прямо в душу, морскою солью выбелено небо над кудрями седого океана, и только ты…

Харонова задница!!! Водопад, внезапно обрушившийся на меня сверху, был таким холодным, что на миг перехватило дыхание, и вся мечтательная чепуха тут же вылетела из головы. Должно быть, смыло. Фыркая и отплевываясь, я вскакиваю со скамьи, на которой тихо и мирно лежал до этого вопиющего, бессовестного… стоп, как это лежал?! Я же завтракать собирался? Передумал, значит.

Повернувшись к неведомому доброхоту, я хотел было как следует поблагодарить его за заботу обо мне, но поперхнулся готовой к употреблению фразой. Теперь мне понятно, почему молодые воины боятся Астерия как огня. Вам случалось попадать в шторм в открытом море? Когда небо и вода смешиваются в одно целое в черном кипящем котле, когда молнии со всех сторон прошивают мироздание раскаленными стрелами, когда рев ветра заглушает не слова — мысли — и вбивает твое собственное дыхание тебе же в глотку? Так вот, я бы согласился сейчас оказаться посреди этого буйства в маленькой двадцативесельной скорлупке, только бы не смотреть Астерию в глаза.

— Ты что же творишь, сын Ехидны? — От страшного свистящего шепота по спине галопом понеслись стада мурашек. — Если ты твердо решил покончить с собственной никчемной жизнью, тогда заберись на Матальскую скалу и разбей свою пустую голову о камни — избавишь остальных от лишних хлопот. Я бегаю вокруг него, кудахча, как наседка над цыпленком — и, между прочим, не я один — а ему, видите ли, приключений на собственный афедрон не хватает. В следующий раз, когда надумаешь уделить время любовным утехам, иди лучше сразу на площадь перед дворцом, чтобы не заставлять любопытствующих за оливами прятаться.

Или я еще не проснулся, или сошел с ума. Или и то и другое одновременно. Я незаметно ущипнул себя за бедро и тут же стиснул зубы покрепче, чтобы не выругаться. А выругаться хотелось примерно так же, как выпить холодной воды в жаркий полдень. Ясно одно — Астерий видел нас с Ариадной, и то, что он видел, ему не понравилось. Интересно, он меня сразу убьет или даст помучаться? Моя немота, кажется, разозлила его еще сильнее.

— Ну, что же ты молчишь, герой? Или тебе язык откусили в порыве страсти? — он всмотрелся мне в лицо и с сожалением покачал головой. — Боги, да у тебя последние мозги в чресла ушли! Ты думаешь, что я пришел сюда вступаться за поруганную честь сестры? Будто мне есть дело до ваших забав! Ответь мне: ты потрудился узнать хоть что-нибудь о своей возлюбленной, кроме того, как она выглядит обнаженной в лунном свете? Впрочем, это был риторический вопрос. На тот маловероятный случай, если хоть крупица ума случайно застряла у тебя в голове, я расскажу тебе кое-что. Раз в девять лет у нас проводится обряд в честь Великой Богини-Матери — самый главный праздник в году. Он длится несколько дней, в нем участвуют все мужчины и женщины острова, способные покинуть свои жилища. По традиции главной жрицей в этом обряде является женщина из царствующего дома. Однажды, много лет назад, такой женщины не нашлось. Единственная дочь овдовевшего правителя сбежала с острова вместе со своим возлюбленным — говорят, он был финикийским торговцем, — и некому было провести ритуал. На остров обрушилась страшная беда — из моря поднялась огнедышащая гора, черные тучи из пыли и пепла закрыли солнце, земля дрожала у людей под ногами. Многие, очень многие погибли тогда. С тех пор порядок ни разу не нарушался. Ты понял, для чего я тебе об этом говорю?

— Верховной жрицей должна быть Пасифая, но она…

— Да.

— Поэтому единственная, кто остается — Ариадна?

— Именно. У нее есть младшая сестра, но она еще совсем кроха, поэтому ее в расчет можно не брать.

— Значит…

— Значит, Минос никогда не отпустит свою дочь с острова по доброй воле. А ты не только во всеуслышание заявил, что собираешься получить свободу и вернуться домой, но и милуешься с Ариадной чуть ли не на глазах у всего дворца. К тому же ты практически перестал спать, и я все время жду, когда ты заснешь прямо на бревне и, сверзившись оттуда, свернешь себе шею. Это решило бы сразу кучу проблем, но я сдуру пообещал приглядеть за тем, чтобы ничего такого не случилось.

Я сам не заметил, как уселся обратно на скамью и сжал гудящую голову руками. Ну и кретин! Вот это влип так влип — как муха в горшок с медом. Что же теперь делать-то? Кое в чем Астерий прав — трезво соображать у меня сейчас вряд ли получится. Я поднял на него глаза — боюсь, в них слишком ясно читалась растерянность.

— Послушай, — голос Астерия звучал ровно и почти безжизненно. — Ты мог бы выиграть состязания, получить свободу и остаться здесь. Трон тебе, конечно, не светит, все-таки у Миноса есть еще сыновья, но титул военачальника — вполне. Дом вам выстроим, молодая жена детей нарожает, кругом почет и уважение, а?

— Но я… я… Я не могу! У моего отца больше нет наследников, и если я не вернусь, трон захватят Паллантиды. Тогда отцу придется провести остаток своих дней в изгнании — это в лучшем случае.

— Крит станет военным союзником Афин. Если захочешь, ты сам поведешь войска на помощь Эгею.

— Астерий, к тому времени, как призыв о помощи достигнет берегов Крита, может быть уже поздно! Нет, я не могу остаться, не уговаривай меня.

— Тогда уезжай один. Оставь Ариадну здесь и уезжай.

Пугливая доверчивость маленького зверька. Ладошка, лежащая у меня на груди, похожа на птичку: шевельнись неловко — вспорхнет и поминай как звали. Темные, ночные глаза, пьющие лунный свет. Нет, любовь не сковывает меня цепями, и Эрот не стянул концы своей повязки у меня на затылке, но долг за спиной лязгает бронзовым щитом.

— Послушай, я же поклялся забрать ее с собой. Да и Афродита может разгневаться, что я пренебрегаю ее дарами.

— А эта… мммм… здесь с какого боку?

— Ну, перед отъездом сюда мне оракулом было велено воззвать к Киприде, прося помощи и покровительства. Возможно, Ариадна не полюбила бы меня, если бы не вмешательство богини, и…

Я замолкаю и гляжу на серебряный кубок с вином, который в руках Астерия медленно, но верно перестает быть кубком, превращаясь в бесформенный комок металла. Вино тяжелыми каплями стекает на землю жертвой Зевсу-Гостеприимцу.

— Тогда наш разговор не имеет смысла. Пусть все идет как идет — пока. Но ты… — разжав пальцы и выронив то, что было кубком, он нависает надо мной, как скала над морем. Мою попытку встать пресекает рука на плече. Очень тяжелая рука. — Запомни две вещи. Первая — ночи ты будешь проводить под крышей и под надзором. Ариадне придется любоваться луной в одиночестве. Вторая — ночевать будешь в моих комнатах, так мне будет легче за тобой присматривать. По крайней мере, это решит проблему змей в постели.

— Но что скажет об этом Минос, когда узнает?

— Сегодня отец отправляется к горе Дикте, дабы по обычаю совершить жертвоприношения и обряды в Идской пещере, и вернется только накануне игр, когда предпринимать что-то будет уже поздно. Ему останется только ждать окончания состязаний, а уж каким будет их исход — зависит от тебя, хотя, конечно, могут вмешаться люди, боги и слепой случай.

— А… твоя сестра?

— С Ариадной я сам поговорю. Вечером соберешь вещи, я пришлю кого-нибудь, кто тебя проводит. А сейчас — на тренировку, живо! И если ты не успел позавтракать, то это не мои проблемы.

По дороге на стадион, глядя в напряженно выпрямленную спину идущего впереди Астерия, мне почему-то нестерпимо хотелось догнать его, положить руку на плечо и шепнуть, что все будет в порядке. Вот только я сам себе не верил.

День то тянулся медленно и неспешно, как песня аэда о богах и героях, то срывался в бешеный галоп, как тот же аэд, удирающий от разъяренной толпы, не оценившей поэтического таланта. Мышцы деревенеют от усилий — это я в сотый раз подтягиваюсь на брусьях, врытых в песок. Если не удастся как следует оттолкнуться для прыжка, то нужно повиснуть у быка на рогах и держаться, пока «ловцы» не помогут тебе. Если сумеют. Глаза щиплет от пота — какое привычное ощущение. От загонов доносятся крики, сейчас двери откроют, и… но к зверю Астерий меня не подпускает, хмуро буркнув, чтобы я шел к бревну — мол, там мне самое место. Отхожу в сторону и смотрю, как, один за другим, мои спутники пробуют исполнить «бычий танец». У двоих получается более-менее сносно, хотя полный круг им выстоять не удалось, остальные либо промахиваются мимо спины животного, либо просто не могут прыгнуть как следует. Бык пренебрежительно фыркает, как будто смеется — вот скотина! Наш наставник в тысячный раз объясняет, поправляет, указывает на ошибки, а мне кажется, что мой взгляд намертво приклеился к нему.

Лучше всего «бычья пляска» выглядит в исполнении девушек. Контраст дикой мощи и силы с утонченной хрупкостью радует глаз истинного ценителя. Гибкая фигурка под мелодичный звон колокольчиков, по традиции вплетенных в волосы, ласточкой взмывает над двумя серпами крашенных охрой рогов и, пушинкой приземляясь на спину зверю, начинает завораживающий танец жизни и смерти… Нет, сам я этого не видел, конечно. Местные знатоки рассказывали, мечтательно закатывая глаза и цокая языками. Но почему-то я абсолютно уверен, что ни одна, даже самая прекрасная девушка, уже не потрясет мое воображение. Не после того, как я видел пляску Астерия.

Хрупкостью он, конечно, похвастаться не может — мощные пласты мышц вызовут зависть у иного быка. Нет в нем ни сверхъестественной гибкости, ни воздушной легкости… но на спине беснующегося чудовища он выглядит воплощением изначального хаоса, излучая абсолютную власть. Божество, смеющееся над попытками мира встать на дыбы, упивающееся игрой с небытием, у которого изначально нет шансов на победу. Правда, небытие никогда не сдается — у него в запасе целая вечность, чтобы однажды бог почувствовал на своем лице его смрадное дыхание… Тьфу ты! Что за поэтическая дурь? Астерий, будто почувствовав мое смятение, обернулся, тряхнул головой — тоже глупые мысли покоя не дают? — и решительно взмахнул рукой в сторону трибун.

Все, кто был на арене, расступились в стороны, и бронзовое тело, выгнувшись натянутым луком, уже знакомым движением взлетело в воздух. Бык, почувствовав на спине раздражающую тяжесть, всхрапнул и рванулся вперед, разбрасывая песок из-под копыт. И тут Астерий сделал совершенно дикую вещь — присел на корточки, будто находился на травке в саду, и с размаху хлопнул зверя по шее. Оскорбленный рев, раздавшийся вслед за этим, сделал бы честь Немейскому льву. Вместо быка в круге теперь исходило яростью существо из ночных кошмаров, брыкаясь так, будто от этого зависела его жизнь. А тот, кто вызвал эту бурю, вдруг как-то нелепо и неловко взмахнул руками и начал падать с бычьей спины прямо туда, где копыта высекали искры из матери-Геи. В следующий миг непонятным образом я очутился рядом с бушующим смерчем, с ужасом ощущая: это уже было — и тело на песке, свернувшееся в клубок, и смертельная опасность рядом, и безрассудный порыв откуда-то из глубины — спасти, защитить, прикрыть собой… Кажется, старик Крон зажал очередную песчинку в кулаке, не давая ей упасть, потому что все вокруг замерло в хрупком, неустойчивом равновесии… а потом бездыханное тело поднялось с земли и абсолютно спокойным голосом спросило:

— Все поняли, как нужно действовать, если бык вас сбросил? Откатиться в сторону, лечь на спину, руками прикрыть голову, ногами — живот. До сигнала ловца лучше не вставать, хотя обычно животное быстро успокаивается. А ты, Тесей, чего примчался? От бревна плохо видно?

М-да, горящие от стыда уши тоже уже были. Только на этот раз внутри начинает закипать ядовитое варево — обида, злость из-за насмешек, нелепое облегчение (все обошлось!), отголоски пережитого страха, и что-то еще, чему я не могу, да и не хочу, искать название. Вместо этого я хватаю Астерия за плечи и встряхиваю пару раз, прежде чем он освобождается от моих рук.

— Трезенец, тебе что, голову напекло? Иди в тенечке посиди.

— Сам иди… в тенечек. Я думал, ты с собой покончить решил таким заковыристым способом.

— Надеешься, что я облегчу тебе задачу? Так это ты зря, самому попыхтеть придется.

В ушах нарастает тонкий комариный писк — злость? растерянность? Я, конечно, собирался его убить, когда ехал сюда, но давно уже отказался от этой мысли. Неужели он думает, я… Видимо, мое лицо сильно изменилось, потому что Астерий хмыкнул и добавил:

— Я говорю о победе в состязаниях. А ты о чем подумал?

До самого вечера я не разговаривал с Астерием и старался даже не смотреть в его сторону. Не слишком-то приятно, когда над тобой издеваются. Впрочем, очень скоро на посторонние размышления не осталось сил. Кажется, кое в чем синеглазая язва права — по ночам стоит спать. Машинально передвигая ноги по направлению к постели, я надеялся, что в ней не окажется никаких посторонних предметов — упаду сверху и не замечу. Однако посторонний предмет имел на этот счет собственное мнение. На моем ложе сидела Ариадна.