"ПОЛИТИЧЕСКИЕ ДЕЯТЕЛИ РОССИИ (1850-ых—1920-ых гг.)" - читать интересную книгу автора (Шуб Давид Натанович)

АЛЕКСАНДР И. ГЕРЦЕН(1812-1870)

Избранные цитаты из произведений Герцена

I

Александр Иванович Герцен был одним из величайших русских писателей 19-го столетия.

Еще Белинский в одном из своих ранних отзывах о Герцене, о его «Записках одного молодого человека», писал:

«Записки полны ума, чувства, оригинальности и остроумия».

Позже Некрасов, читая «После грозы» Герцена, признавался:

«Это чертовски хватает за душу».

А Чернышевский говорил Добролюбову:

«В Европе нет публициста равного Герцену».

В 1890 году Лев Николаевич Толстой говорил Т. Русанову:

«Много ли у нас великих писателей? Пушкин, Гоголь, Лермонтов, Герцен, Достоевский, ну…я (без личной скромности), некоторые прибавляют Тургенева и Гончарова. Ну, вот и все».

А через три года, в марте 1893 года, Толстой говорил П. Сергеенко: «

Ведь, если выразить значение русских писателей процентно, в цифрах, то Пушкину надо было отвести тридцать процентов. Гоголю — пятнадцать, Тургеневу — десять процентов, Гончарову и всем остальным — около двадцати процентов. Все же остальное принадлежит Герцену. Он изумительный писатель. Он глубок, блестящ и проницателен».

А 20 октября 1905 года Толстой записал в своем «Дневнике»:

«Герцен уже ожидает своих читателей впереди. И далеко над головами теперешней толпы передает свои мысли тем, которые будут в состоянии понять их».

* * *

Александр Иванович Герцен родился в 1812 году в Москве в богатой дворянской семье. Воспитывался он также в Москве. В 1825 году Герцен познакомился с будущим поэтом и публицистом Николаем Огаревым и тесно с ним подружился. Эта дружба длилась всю их жизнь. Герцену было тринадцать лет, когда в Петербурге произошло восстание декабристов. Восстание поразило воображение молодого Герцена, как и его друга Огарева. В 1827 году оба они, стоя на Воробьевых горах под Москвой, поклялись пожертвовать свои жизни в борьбе за свободу русского народа. Позже Герцен писал: —

«Декабристы — наши великие отцы. Мы от декабристов получили в наследство возбужденное чувство человеческого достоинства, стремление к независимости, ненависть к рабству, уважение к революции, веру в возможность переворота в России, страстное желание участвовать в нем».

В 1834 году Герцен был арестован и отправлен в ссылку. В 1840 году он вернулся в Москву, но вскоре был вторично сослан.

В 1842 году, вернувшись из ссылки, Герцен посвятил себя литературной деятельности и в ближайшие годы поместил в петербургских радикальных журналах «Отечественные записки» и «Современник» ряд философских статей и беллетристических произведений. В 1847 году Герцен выехал заграницу. Некоторое время он жил в Париже, потом путешествовал по Италии и Швейцарии.

Революция 1848 г. отразились на взглядах Герцена на роль насильственных революций в истории человечества.

Ему представлялось, что жертвы, принесенные народом в этом году, оказались бесплодными. Победа досталась буржуазии, а не народу. Положение трудящихся масс нисколько не улучшилось. Стоило ли проливать народную кровь ради таких печальных результатов? Этот вопрос невольно вставал перед Герценом, и он начинал сомневаться в целесообразности революции.

«Нет никакой роковой необходимости, чтобы каждый шаг вперед для народа был отмечен грудами трупов»,

 — писал он, отрекаясь от

«свирепой веры», по которой всякое освобождение должно непременно пройти через «крещение кровью».

Это не значит, что Герцен окончательно отказался от революционных путей. Он допускал их, но лишь «как отчаянное средство, ultima ratio народов»; к этому средству, по его мнению, допустимо прибегать лишь тогда, когда не остается надежд на мирное разрешение конфликтов и столкновений противоположных интересов.

В 1849 году Герцен в своей книге «С того берега» писал:

«Свобода лица — величайшее дело; на ней и только на ней может вырасти действительная воля народа. В себе самом человек должен уважать свою свободу и чтить ее не меньше, как в ближнем, так и в целом народе».

В той же книге «С того берега» Герцен писал:

«В самые худшие времена европейской истории мы встречаем некоторое признание независимости, некоторые права, уступаемые таланту, гению. Несмотря на всю гнусность тогдашних немецких правительств, Спинозу не послали на поселение, Лессинга не секли и не отдали в солдаты. В этом уважении не к одной материальной силе, но и к нравственной силе, в этом невольном признании личности — один из великих человеческих принципов европейской жизни».

В апреле 1851 г. правительственный сенат лишил Герцена всех прав состояния и запретил ему возвращение в Россию. Герцен остался заграницей на всю жизнь.

II

25 августа 1852 г. Герцен уехал на несколько недель в Лондон, но провел там целых тридцать лет. В Лондонеон вместе с Огаревым основал первую Вольную русскую типографию и в 1855 г. начал выпускать журнал «Полярная звезда», а потом и газету «Колокол», которая выходила с 1857 г. до 1869 г. В течение более десяти лет «Колокол» неизменно оставался органом русской либеральной и революционной демократии. Спрос в России на «Колокол» был так велик, что в 1860 г. были вновь переизданы номера, вышедшие с 1857 г. по 1859 г. «Колокол» читала не только вся русская интеллигенция, но и высшие царские сановники и даже сам Александр II.

«Колокол» представлял собой первую русскую свободную трибуну, первый печатный орган, который энергично боролся за освобождение крестьян, за раскрепощение человеческой личности, за установление режима свободы и народоправства в России. «Полярная звезда» и «Колокол» имели большое влияние на читателей в России.

1 декабря 1858 г. Герцен писал в «Колоколе»:

«Можно ли по совести сказать, что всепоглощающая диктатура в России — окончательная форма ее гражданского устройства, вполне соответствующая ее гению? Не есть ли эта диктатура только опека, оканчивающаяся с совершеннолетием?»

А 1 января 1859 г. он писал:

«Там, где республика и демократия сообразны развитию народному, там, где они не только слово, но и дело , как в Соединенных Штатах или в Швейцарии, там без всякого сомнения наибольшая личная независимость и наибольшая свобода».

В той же статье Герцен говорил:

«Тот, кто истину — какая бы она ни была — не ставит выше всего, тот не свободный человек… Все неразумное опирается на силу кулака… Ни сила без права, ни право без силы ничего не решают».

Насколько Герцен любил русский народ, настолько же ненавидел он деспотизм, царивший тогда в России.

«Мы не можем привыкнуть, — писал он, — к этой страшной, кровавой, безобразной, бесчеловечной, наглой на язык России, к этой литературе фискалов, к этим мясникам в генеральских эполетах, к этим квартальным (полицейским) на университетских кафедрах… ненависть, отвращение поселяет к себе эта Россия. От нее горишь тем разлагающим, отравляющим стыдом, который чувствует любящий сын, встречая пьяную мать свою, кутящую в публичном доме».

Герцен, Сочинения, Том 17, Петербургское издание 1917 г., стр. 143).

(Но Герцен ни на минуту не забывал того, что

«в России сверх царя есть народ, сверх люда казенного, притесняющего, есть люди страждущие, несчастные, кроме России Зимнего дворца, есть Русь крепостная, Русь рудников»

(Соч., том 8, стр. 143).

В статье «Россия и Польша», напечатанной в «Колоколе» от 1 января 1859 г. Герцен писал:

«Все те, которые не умеют отделить русского правительства от русского народа, ничего не понимают… Обманчивое сходство правительственных форм с западными окончательно мешает пониманию… Были люди, которые стали догадываться, что за знакомыми формами проглядывает какое-то незнакомое лицо. Стали догадываться, что формы набиты насильственно, как колодки, но они не стали щупать характера бедного колодника, а отвернулись от него сказавши: «Коли терпит, видно, лучшего не стоит».

Обращаясь к людям Запада, Герцен писал:

«Неужели вам не приходило в голову, глядя на великороссийского крестьянина, на его уменье, развязный вид, на его мужественные черты, на его крепкое сложение, что в нем таится какая-нибудь иная сила, чем одно долготерпение и безответная выносливость? Неужели вам не приходило на мысль, что кроме официальной, правительственной России, есть другая?».

В другой статье он писал:

«Какой жалкий прием, выставлять нас врагами России, потому что мы нападаем на современный режим… как будто наше существование не было непрерывной защитой России, русского народа от его внутренних и внешних врагов, от негодяев, дураков, фанатиков, правителей, доктринеров, лакеев, продажных, сумасшедших, от Катковых и других тормозов в колесе русского прогресса» (Соч., том 21, стр. 208).

Задолго до революции Ленин подчеркивал, что «Герцен первый поднял великое знамя борьбы путем обращения к массам с вольным русским словом…»

«Герцен, — писал Ленин, — создал вольную русскую прессу за границей — в этом его великая заслуга. «Полярная звезда» подняла традиции декабристов. «Колокол» встал горой за освобождение крестьян. Рабье молчание было нарушено».

Более ста лет тому назад Герцен писал, что «социализм, который захотел бы обойтись без политической свободы, непременно выродился бы в самодержавный коммунизм», в «новую барщину».

В январе 1859 г. Герцен писал в «Колоколе»:

«Тот кто истину — какая бы она ни была, — не ставит выше всего, тот, кто не в ней и не в своей совести ищет норму поведения, тот не свободный человек».

10-го июня 1859 г. Герцен писал в «Колоколе»:

«Желание географических расширений принадлежит к росту народов, и если оно переживает ребячество, то это свидетельствует о неспособности такого народа к совершеннолетию… Все неразумное опирается на силу кулака… Ни сила без права, ни право без силы ничего не решают. Исторические воспоминания, археологические документы так же недостаточны для восстановления национальности, как насилие для ее подавления».

А за месяц до этого он в том же «Колоколе» писал:

«Если бы в русском правительстве были серьезные люди, люди честные… с любовью к народу, они поберегли бы из внутреннего религиозного благочестия простое сердце простых людей, которые поддались официальному обману и воображают, что отечество в опасности, и отдаются чувству ненависти к несчастному героическому соседу, который добивается своей независимости и ничего больше не хочет. Эта обманутая любовь, это простодушное заблуждение, которое может привести к рекам крови, бесконечно оскорбляют нас».

III

В 1855 г. в статье «Московский панславизм и русский европеизм» Герцен писал:

«Будущность России очень опасна для Европы и полная несчастий для нее самой, если в права личности не проникнут освободительные ферменты…»

«Можно ли себе представить, что способности, находимые в русском народе, способны развиться при наличности рабства, пассивного послушания, деспотизма? Долгое рабство — не случайная вещь: оно, конечно, соответствует какому-нибудь элементу национального характера. Этот элемент может быть поглощен, побежден другими элементами, но он способен также и победить. Если Россия может мириться с существующим порядком вещей, то она не будет иметь будущности, на которую мы надеемся».

Далее Герцен продолжал:

«Не следовало бы всеми способами стараться призвать русский народ к сознанию своего пагубного положения?… И кто же должен это сделать, если не те, которые представляют собой интеллигенцию страны? Их может быть много или мало, но это существа дела не меняет… Влияние личности не так ничтожно, как это склонны думать: личность есть живая сила, могучее бродило, действие которого не всегда уничтожает уважение к личности, некоторое признание независимости — некоторые права, уступаемые таланту, гению».

«Власть у нас увереннее в себе, свободнее, нежели в Турции, нежели в Персии, ее ничего не останавливает, никакое прошедшее. От своего она отказалась, до европейского ей дела нет; народность она не уважает, общечеловеческой образованности не знает, с настоящим она борется. Прежде, по крайней мере, правительство стыдилось соседей, училось у них, теперь оно считает себя призванным служить примером для всех притеснителей; теперь оно поучает их».

В той же статье Герцен писал:

«Цель бесконечно далекая — не цель, а если хотите— уловка. Цель должна быть ближе, по крайней мере — заработная плата или наслаждение в труде… Цель для каждого поколения — оно само. Природа не только никогда не делает поколений средствами для достижения будущего, но она о будущих вовсе не заботится».

А 20 ноября 1849 года Герцен писал:

«История учит нас тому, что самое ненавистное правительство может существовать, пока ему есть что еще делать, но всякому правительству приходит конец, когда оно уже не в состоянии ничего делать или делать одно лишь зло, когда все, что является прогрессом превращается для него в опасность, когда оно боится всякого движения. Движение — это жизнь; бояться его, значит, находиться в агонии. Подобное правительство нелепо; оно должно погибнуть».

Герцен боролся за освобождение не только русского народа, но и за независимую Польшу и за права всех национальностей. Еще в 1854 г. он писал:

«Чего хочет Польша? Польша хочет быть свободным государством, она готова быть соединенной с Русью, но с Русью тоже свободной… Для того, чтобы соединиться с ней, ей необходима полная воля… Польша многострадальная, но верующая, хочет и может стать независимой — пусть станет! Ее независимость сблизит нас. Мы тогда будем говорить друг с другом, как братья, забывая былые раны и бедствия и, глядя вперед, чтобы узнать, одна ли нам дорога в будущем или нет».

1 января 1859 г. Герцен писал в «Колоколе»:

«Вся московская и петербургская литература без различия направления протянула дружескую руку евреям и встала против плоской выходки какого-то журналиста. Того католического чувства ненависти к евреям, которое не осталось в законодательстве, но осталось в нравах именно в Польше, в России нет. Гонение евреев было делом правительства. Общество не говорило, потому что оно ничего не говорило, рука квартального (полицейского) лежала на его губах. Как только он приподнял один палец, оно и высказалось».

В апреле 1863 г. во время польского восстания Герцен писал в «Колоколе»:

«Мы с Польшей потому, что мы русские. Мы хотим независимости Польши, потому что мы хотим свободы России. Мы с поляками, потому что одна цепь сковывает нас обоих. Мы с ними потому, что твердо убеждены, что нелепость империи, идущей от Швеции до Тихого океана, от Белого моря до Китая — не может принести блага народам, которых ведет на смычке Петербург. Всемирные монархии Чингисханов и Тамерланов принадлежат к самым печальным и самым диким периодам развития — к тем временам, когда сила и обширность составляют всю славу государства.

Они только возможны с безвыходным рабством внизу и неограниченным тиранством наверху… Да, мы против империи, потому что мы за народ!».

10 октября 1862 года Герцен писал в «Колоколе»:

«Что должно делать русским офицерам, находящимся в Польше в случае польского восстания? Общий ответ прост — идти под суд, в арестантские роты… но не подымать оружия против поляков, против людей, отыскивающих совершенно справедливо свою независимость. Поддерживать силой оружия правительство, составляющее польское и наше несчастье, вам невозможно, не совершив сознательно преступления или не унизившись до степени бессознательных палачей. Время слепого повиновения миновало. Дисциплина не обязательна там, где она зовет на злодейство, — не верьте этой религии рабства. На ней основаны величайшие бедствия народов… Нельзя начинать эру свободы в своей родине, затягивая веревку на шее соседа. Нельзя требовать прав и теснить во имя материальной силы и политических фантазий другой народ».

Еще раньше, 15 марта в 1861 г. Герцен писал в «Колоколе»:

«Сила народа в земле. Мы не верим больше в перевороты: аристократические, военные и статские, то есть не верим в их прочность. То только и прочно, что запахано в земле, что взойдет плодотворно, что посеяно на ниве, что выросло на свежем воздухе полей и лесов. Не для народа то, что идет через голову крестьянина, что с треском и пылью проезжает мимо деревни, как курьер, не останавливаясь».

А в статье «Америка и Сибирь», напечатанной в «Колоколе» 1-го декабря 1858 г., Герцен пишет:

«Можно ли по совести сказать, что всепоглощающая диктатура в России — окончательная форма ее гражданского устройства, вполне соответствующая ее гению? Не есть ли эта диктатура только опека, оканчивающаяся с совершеннолетием ?»

В этой же статье Герцен говорит:

«У России в грядущем только и есть один товарищ, один попутчик — Северо-Американские Штаты… Если Россия освободится от петербургской традиции, у ней есть один союзник — Северо-Американские Штаты… Оттого, что Россия с Америкой встречаются по ту сторону. Оттого, что между ними целый океан соленой воды, но нет целого мира застарелых предрассудков, остановившихся понятий, завистливого местничества остановившейся цивилизации».

IV

Герцен был не только замечательный писатель и выдающийся политический мыслитель — демократ, но и один из первых демократических социалистов.

Смутное сознание того, что не только в России, но и в других странах общественная жизнь строится и развивается не так, как следовало бы, что в отношениях между людьми много вопиюще несправедливого, рано зарождается в Герцене. Знакомство в начале 30-х годов с сочинениями Сен-Симона, Фурье и других социалистов-утопистов способствовало оформлению этого сознания.

«Новый мир, — вспоминал впоследствии Герцен, — толкался в дверь; наши души, наши сердца растворялись ему. Сен-симонизм лег в основу наших убеждений и неизменно оставался в существенном».

(Герцен.Сочинения. Том III).

Герцен ценил французских социалистов-утопистов за их критику буржуазного строя, за обличение «всей гнусности современного общественного строя». Вместе с французскими социалистами-утопистами Герцен считал, что «мир ждет обновления», что надобно другие основания положить обществам Европы: более права, более нравственности, более просвещения.

«Без всякого сомнения, писал он, у сен-симонистов и фурьеристов высказаны величайшие пророчества будущего, но чего-то недостает».

А через много лет, 1-го апреля 1863 г. он писал в «Колоколе» : — «Идеал Белинского, идеал наш, наша церковь, наш родительский дом, в котором воспитывались наши первые мысли и сочувствия, был западный мир, с его наукой, с его революцией, с его уважением к человеку, с его политической свободой, с его художественным богатством и несокрушимым упованием».

Герцен решительно выступал против террора, как средства борьбы с самодержавием. По поводу покушения Дмитрия Каракозова на жизнь Александра II Герцен писал 15 мая 1866 г. в «Колоколе»:

«Выстрел 4 апреля растет не по дням, а по часам в какую-то общую беду и грозит вырасти в еще страшнейшие и в еще больше незаслуженные Россией бедствия… Выстрел безумен, но каково нравственное состояние государства, когда его судьбы могут изменяться от случайностей, которых ни предвидеть ни отстранить невозможно, именно потому, что они безумны».

В своих «Письмах к путешественнику», которые были напечатаны в нескольких номерах «Колокола» в 1865 г. Герцен писал:

«Социализм был не меньше задержан в развитии внутренними причинами как и внешними. Чувство боли от общественной неправды было очень ясно, желание выйти из сознано скверного положения очень справедливо, но от этого до лечения далеко. Социализм страстно увлеченный, с желанием кары и мести, бросил свою перчатку старому миру прежде чем узнал силу свою и определил мысль свою. Седой боец поднял ее — и не Голиаф, а Давид пал. С тех пор ему было много досуга обдуматься в горькой школе изгнания и ссылки. Додумался ли он до того, чтобы не бросать перчатки, не имея силы, не зная что будет после битвы, кроме казни врага? — Не знаю».

И далее в том же письме он писал:

«Люди недовольны экономическими условиями труда, упроченным неравенством сил, их потерей, рабством работы, злоупотреблением богатств, но они не хотят переезжать в рабочие казармы, не хотят, чтобы правительство гоняло их на барщину, не хотят разрушать семьи и очаги, не хотят поступаться частной собственностью, то есть, они хотят при обновлении, при перерождении сохранить, насколько возможно, свою привычную жизнь, согласуя ее с новыми условиями».

В августе 1864 г. в своих «Письмах к старому другу», Бакунину, он писал:

«Насилием и террором распространяются религии и политики, учреждаются самодержавные империи и нераздельные республики. Насилием можно расчищать место — не больше. Петрограндизмом социальный переворот дальше каторжного рабства Гракха Бабефа и коммунистической барщины Кабе не пойдет».

В тех же «Письмах к старому другу» Герцен в 1869 г. писал:

«Нельзя людей освобождать в наружной жизни больше, чем они освобождены внутри. Как ни странно, но опыт показывает, что народам легче выносить насильственное бремя рабства, чем дар излишней свободы».

«Горе бедному духом и тощему художественным смыслом перевороту, который из всего былого и нажитого сделает скучную мастерскую, которой вся выгода будет состоять в одном пропитании и только в пропитании».

«Но этого и не будет. Человечество во все времена, самые худшие, показывало, что у него больше потребности и больше сил, чем надобно на одно завоевание жизни, развитие не может их заглушить. Есть для людей драгоценности, которыми они не поступятся, и которые у них из рук может вырвать одно деспотическое насилие и то на минуты горячки и катаклизма».

Согласно взглядам Герцена, личность одного человека имеет такую же бесконечную ценность, как и личности многих людей. Каждый человек должен иметь возможность развивать все особенности его личности во всем их своеобразии и многогранности. Верховной целью человеческого общежития является достижение наибольшего внутреннего богатства духовного содержания человека. Герцен был безусловным социалистом, но в то же время его всего более страшило господство толпы, подавление индивидуальности. Это господство толпы он выражал термином «мещанства» и торжество мещанства ему казалось опасностью для человеческой культуры. Задолго до революции известный русский ученый экономист, бывший марксист, профессор Михаил Туган-Барановский, писал о Герцене, что

«он предвидел возможность мещанского социализма, но социализм, по его представлению, мог получить осуществление и в другой форме, совершенно чуждой обезличению человека, и за такой социализм он всеми силами боролся».

Герцен много писал во французской и английской печати и очень много сделал для ознакомления европейцев с Россией, русской литературой и русским освободительным движением. Его книга «Былое и думы», переведенная на многие иностранные языки, занимает выдающееся место в мировой мемуарной литературе. В начале 1870 г. Герцен в Париже простудился на одном из митингов и 21 января умер от воспаления легких. Позднее его прах был перевезен в Ниццу и там похоронен, рядом с его женой. В 1912 г. ко дню столетия его рождения, на могиле был поставлен бронзовый памятник.

V

4 апреля 1912 г. Г. В Плеханов в своей речи к столетию дня рождения Герцена на его могиле в Ницце сказал:

«Герцен горячо дорожил интересами русского народа. Он не лгал, когда писал о себе, что с детских лет бесконечно любил наши села и деревни. И он был русским до конца ногтей. Но любовь к родине не осталась у него на степени зоологического инстинкта, как известно способного проявляться подчас зверским образом; она была возведена на степень осмысленной человеческой привязанности. И в той самой мере, в какой она возвышалась у него на эту ступень, он становился всемирным гражданином. «Мы не рабы нашей любви к родине, — писал он, — как не рабы ни в чем. Свободный человек не может признать такой зависимости от своего края, которая заставила бы его участвовать в деле, противном его совести». Так говорил он. Это, поистине золотые слова.»

— сказал Плеханов.


— Каждый из нас должен как можно чаще вспоминать их теперь, зайдет ли речь о жестоких и постыдных еврейских погромах, или о нарушении финляндской конституции, или о запрещении украинским детям учиться по-малорусски, или вообще о каком бы то ни было угнетении какого бы то ни было племени, входящего в состав населения нашего государства».

В заключение Плеханов сказал:

«Герцену не суждено было вернуться на родину. И если бы он дожил до нынешнего дня, то, может быть, ему и теперь пришлось бы скитаться в изгнании. Дело веков поправлять не легко… Если бы Герцен жил теперь, он, конечно, не разочаровался бы в Западной Европе. Он много страдал от своего разочарования в ней. Но и после этого разочарования он не утратил веры в Россию. Нынешний день оживит и нашу веру в лучшее будущее нашей многострадальной страны».