"Сэр Невпопад из Ниоткуда" - читать интересную книгу автора (Дэвид Питер)8Долгий путь до королевского дворца я проделал на удивление благополучно. По дороге со мной не приключилось никаких неприятностей, что внесло некоторое разнообразие в ставший уже привычным ход печальных и нелепых событий последних дней. Чем дальше уходил я от родных мест, тем заметней делалась разница между теми картинами нищеты и убожества, которые окружали меня с детских лет, и великолепием всего, что разворачивалось теперь перед моим восхищённым взором. Я с жадностью провинциала разглядывал роскошные каменные особняки, богатые таверны и постоялые дворы, мой посох весело постукивал по чистым и ровным булыжным мостовым и по крепким доскам деревянных тротуаров. Всё неоспоримо свидетельствовало, что неподалёку, там, куда я держал путь, находился не только оплот власти, но находились и несметные богатства. Так уж у людей устроено, что, где деньги, там и красота, и удобства, и могущество, и власть, и любые возможности. Богатые и бедные живут порознь, и богатым это по душе. Приятно, поди, когда соседи тебе ровня. Ну а бедные держатся вместе, потому как выбора у них нет, их мнением никто особо не интересуется. Когда вдалеке из дымки тумана выступили башни королевского дворца, я аж присвистнул от восхищения. Дворец, насколько я мог судить со столь значительного расстояния, оказался куда более массивным и величественным, чем я мог себе представить. Рва вокруг него не было, что меня несколько удивило. Зато он был обнесён высокой и толстой каменной стеной, и сверху на ней, если напрячь зрение, можно было разглядеть часовых и лучников, которые праздно прогуливались взад-вперёд. Для солдат королевской службы они вели себя что-то уж больно беззаботно. Я, однако, решил про себя, что в случае опасности их манера поведения решительно и быстро переменится. Самого же замка я по-прежнему целиком не видел, из-за стены выглядывали только башни, на которых, колеблемые лёгким ветерком, реяли знамёна с гербом Истерии. День выдался на редкость погожий, на безоблачном голубом небе сияло ласковое солнце. У главных ворот слонялось немало всякого народу, было там и несколько весьма самоуверенного и недружелюбного вида стражников, которые никого за ограду не пропускали. К ним-то я и подошёл, стараясь, насколько это было мне под силу, держаться непринуждённо и с достоинством. – Я желаю пройти в зал Справедливости и говорить с королём. Один из стражников смерил меня взглядом и нехотя процедил сквозь зубы: – Придётся тебе обождать, приятель. Видно, ни моя внешность, ни тон его не впечатлили. – Сколько? Хотя бы примерно. – Считай, что совсем недолго. Завтра в полдень как раз настанет время, когда его величество изволит принимать простолюдинов в зале Справедливости. Но учти, король во всякий судный день рассматривает десяток дел, не больше. Так что займи очередь и хорошенько помолись, чтобы не пришлось тебе тут болтаться ещё неделю. – Он кивком указал мне на небольшую толпу, которая собралась неподалёку. – Двигай-ка лучше туда вон, к остальным, нечего здесь ошиваться. Путь недальний, даже для хромца вроде тебя. – И он прыснул со смеху, в восторге от своего остроумия. Я собрался было ответить ему как подобало, очень меня разозлило его последнее замечание, но потом маленько поостыл и от этой идеи отказался. Что с него взять, с этого тупицы, который наслаждается перепавшей на его долю малой толикой власти, словно выдержанным вином, смакует её, вдыхает её упоительный аромат, боготворит её... А ведь в действительности он только выполняет приказы своего непосредственного начальства, и от него самого мало что зависит. Сцепись я с ним сейчас в словесной перепалке, и этим я только его развлеку и доставлю ему случай лишний раз унизить меня и других горемык, которые явились сюда за справедливостью. Я пожал плечами, повернулся и молча похромал к остальным, от души надеясь, что никто из них не расслышит угрожающего урчания в моём голодном животе. Всю дорогу я кормился тем, что смог стащить у Строкера, когда уходил из трактира. Скудные мои припасы состояли преимущественно из всевозможных объедков со стола и двух мехов воды. Я старался жёстко экономить еду и пополнял запасы воды где только мог, и тем не менее то и другое подходило к концу. Желудок мой стал выражать по этому поводу всё более громкий протест. И вдобавок негодная правая нога после долгого и изнурительного путешествия стала отчаянно болеть и почти совсем отказалась мне служить. Я с таким трудом её за собой волочил, словно это была не человеческая конечность, а кусок железа. О том, чтобы попытаться скрыть хромоту от глаз посторонних – того же стражника, к примеру, – речь уже не шла. Главной моей задачей было не свалиться наземь при всём честном народе. В общем, я добрёл до кучки людей, ожидавших приёма в зале Справедливости, и остановился в нескольких шагах от них. Вслед мне неслись смешки стражников, которые я проигнорировал. Простолюдины, ожидавшие королевской аудиенции, окинули меня равнодушными взглядами и продолжили – кто прерванные разговоры, а кто сосредоточенные размышления. К главным воротам то и дело подъезжали верхом или в каретах знатные господа и дамы, и их, разумеется, тотчас же пропускали внутрь. Дух власти и богатства исходил, казалось, не только от самих этих счастливчиков, беззаботных баловней судьбы, но и от их прислуги, от каждого предмета, к которому прикасались их холёные пальцы, от их сытых, ухоженных лошадей. Я этот запах улавливал даже на таком значительном расстоянии, он, можно сказать, прямо бил в ноздри... Правда, от тех, кто находился поблизости от меня, по крайней мере от некоторых из них, тоже исходил дух, да ещё какой... Но чем именно от них разило, я уж лучше умолчу. Кстати, я их пересчитал по головам, моих товарищей по несчастью, каковых оказалось около двух десятков. И все явились сюда прежде меня. Я приуныл. Возможно, некоторые пришли вдвоём или даже втроём по одному и тому же делу, но и тогда мой шанс попасть в зал Справедливости завтра пополудни оказывался ничтожным. Значит, придётся ждать целую неделю. Но моих припасов хватит от силы на один день, а потом... Потом придётся их как-то пополнить. Мне нетрудно было бы обеспечить себя едой в любом лесу, ведь благодаря Тэситу я стал искусным охотником, но как добрести до леса с моей негодной ногой, которая и без того почти отказалась мне служить? Нет, наверное, немного передохнув, надо будет попытаться где-нибудь украсть еду или деньги. Хотя это и сопряжено с определённым риском. В общем, выбор у меня был небогатый, и я стоял, понурясь, весь во власти этих тягостных мыслей. А тем временем, по мере того как солнце клонилось к горизонту, небо стали заволакивать тёмные тяжёлые тучи. Погода определённо начала портиться, что меня удивило и озадачило, ведь сезон дождей давно миновал, а до следующего было ещё далеко. В эту пору у нас в Истерии обычно бывает тепло и солнечно, во всяком случае если судить по предыдущим годам. Не иначе как это моё личное, особенное везение, в добавление ко всему пережитому. Я ужасно разозлился. Сперва на погоду, а после на себя самого, на то, что злюсь по таким пустякам. Прошло несколько минут, и небо стало совсем чёрным, и что-то там наверху лопнуло, и начался дождь. На сей раз он не сопровождался громом, просто лил себе и лил с унылым шелестом, и делался всё холодней. Некоторые из толпы, что меня окружала, стали браниться на чём свет стоял. Народу, кстати говоря, здорово прибавилось, теперь жаждущих добиться от короля справедливости было никак не меньше трёх десятков. Те, кто явился поздней остальных, прихватили с собой куски рогожи, чтобы укрыться от непогоды. Лучники на крепостной стене забились в свои караульные будки. Мне было наплевать на дождь. Я вдавил в землю конец своего посоха, налёг на него всем телом и остался стоять на месте. Бегать вокруг в поисках убежища у меня просто сил не было. Мельком взглянув на стену, я заметил, что стражники указывают пальцами в мою сторону и скалят зубы в усмешке. Пускай себе. Какое мне дело до того, что они обо мне говорят и думают, эти тупицы. Дождь всё усиливался. Одежда, что была на мне, промокла насквозь, волосы начали покрываться коркой льда. Даже на бровях, я это чувствовал, повисли маленькие сосульки. Но я стоял под ледяными струями, не меняя позы, не шелохнувшись, так, точно бросал вызов богам и разбушевавшимся стихиям. Те, кто меня окружал, продолжали выкрикивать ругательства и грозить небесам сжатыми кулаками. Попоны и старые рогожи, которыми эти люди укрывали от дождя свои головы, покрылись льдом. Воображаю, какими они от этого сделались тяжёлыми и холодными. Стоять под ними было не намного приятней, чем под открытым небом. Кажется, я один из всей толпы не произнёс ни слова, не выругался в адрес небесных сил, ниспославших этот ливень. Что толку понапрасну разжимать губы и тратить усилия на произнесение каких-то слов? Кого и от чего это спасёт? Лишившись в течение двух дней матери, невинности и всех своих сбережений, я, как мне тогда казалось, эмоционально отупел и потерял способность радоваться или огорчаться чему бы то ни было на свете. Мало-помалу тело моё начал стягивать ледяной панцирь. Но мне даже и на это было, в сущности, наплевать. Я стоял как вкопанный и ни о чём не думал. Дождь всё лил и лил. Толпа вокруг меня стала понемногу редеть. Сперва от ворот ушли всего двое-трое, да и то очень неохотно, но потом и все остававшиеся последовали их примеру, причём довольно резво, так, что только пятки засверкали. Все как один решили отложить рассмотрение королём их тяжб и просьб до той поры, когда погода станет более благоприятной для долгого ожидания. Вскоре я остался один. И тогда, впервые за всё время своего нахождения под ледяным душем, я сдвинулся с места. Заледеневшая одежда стала жёсткой, как древесная кора, она трещала при каждом моём шаге. Но я всё же добрёл почти до самых ворот, до места, где прежде стоял тот, кто явился раньше всех и был первым в очереди. Я снова воткнул конец посоха в расщелину между булыжниками и, опершись на него, продолжил своё бдение. Стражники больше надо мной не потешались. Просто пялились на меня во все глаза, как на какую-то диковину. Глубокой ночью под непрекращающимся дождём караул сменился. Те воины, что покидали свой пост, что-то зашептали на ухо своим товарищам, указывая на меня, и новые стражники все как один вперили в меня взоры, горевшие любопытством. Но никто из них не смеялся. Даже не улыбнулся ни один. Почувствовав, что лёгкий пух вокруг моей верхней губы обрастает сосульками, я стал их потихоньку слизывать и глотать, меня обрадовало, что можно таким образом напиться и сэкономить скудные запасы воды в мехах, что были у меня с собой. В какой-то момент, стоя в ледяном панцире, в который превратилась моя ветхая одежда, я вдруг перестал ощущать холод и, представьте себе, задремал. Стоял и спал всё в той же позе, опираясь на посох. А проснувшись, решил было, что уже умер: глаз мне было не открыть. Верхние и нижние ресницы смёрзлись, и мне пришлось раздирать их пальцами. Ну и натерпелся же я страху, пока не понял, в чём дело. Только немного придя в себя, я вдруг сообразил, что дождь-то прекратился! Вокруг было тихо, как в могиле. И так же темно. Но я чувствовал, что солнце взойдёт совсем скоро. И не ошибся. Приятно было осознавать, что есть на свете вещи, на которые всегда можно рассчитывать. Пусть даже их совсем немного. Солнечные лучи разогнали мрак, и в воздухе повеяло теплом. Лёд, которым я оброс за ночь, стал понемногу таять. Занимавшийся день обещал стать вполне типичным для этого времени года. Вокруг моих ступнёй образовалась преизрядная лужа, но я это проигнорировал в точности так же, как и вчерашний ледяной ливень. Не сошёл со своего места и не переменил позы. Солнце поднималось по небосклону всё выше, мне стало тепло, даже жарко, и вскоре удушливый пар перестал подниматься над моей одеждой – она полностью высохла. И тогда мне отчего-то вдруг снова сделалось зябко. Не иначе как сказались перепады температур, которые были слишком уж значительны даже для моего закалённого тела. Меня пробрала дрожь, а вскоре озноб настолько усилился, что я с трудом удерживался на ногах, трясясь всем телом и цепляясь за посох. Но я не собирался поддаваться этой слабости. Столько всего перенёс, вытерплю и это. Упрямства мне было не занимать. Тут караул снова сменился, на свои посты вернулись те, кто ночью отправлялся отдыхать. В общем, можно сказать, старые мои знакомые. Они меня, конечно же, тоже узнали, но не поприветствовали, а только головами покачали – озадаченно и недоуменно. Мало-помалу к воротам стали подтягиваться и просители. Многих из них я ещё со вчерашнего дня запомнил. Например, как они бежали прочь во весь дух, потому что погода, видите ли, оказалась чуть хуже, чем они рассчитывали. Время близилось к полудню, и один из этих «героев», высокий краснолицый толстяк, подошёл ко мне и оттопыренным большим пальцем повелительно указал назад, через плечо: – Ступай на своё место, убогий! Гигантским усилием воли я подавил дрожь, которая всё ещё меня нещадно трепала. Иначе этот недоумок мог бы вообразить, что я трясусь от страха перед ним. По правде говоря, вид у него и впрямь был довольно-таки устрашающим, и в иной ситуации я, возможно, в самом деле здорово бы перетрусил при одном взгляде на его злобную рожу. Но теперь я был просто физически неспособен ощутить что-либо кроме жуткой, каменной усталости, кроме изнурения, какого никогда ещё прежде не испытывал. В другое время я, что греха таить, скорей всего, беспрекословно выполнил бы его требование. А что вы хотите, он был на целую голову выше меня и в два, а то и в три раза толще! Но сейчас я был не в силах сдвинуться с места. А ещё больше меня тревожила мысль о том, что, попытавшись сделать хоть шаг, я рисковал бы упасть. И тогда эти уроды, чего доброго, просто меня затопчут. Нет, стражники, конечно же, не дадут им меня убить, но пока они разгонят толпу, я буду в лучшем случае с головы до ног покрыт синяками, а в худшем... Впрочем, я, вместо того чтобы дорисовывать до конца эти воображаемые картины, сосредоточил усилия на разжатии собственных губ. За почти двадцатичасовой период молчания они у меня едва не склеились. Разомкнув их, я прокаркал каким-то не своим, хриплым и простуженным голосом: – Вы сбежали. – Тут я пару раз глубоко вздохнул и прибавил уже более внятно: – А я остался, не ушёл. – И снова повторил, чтобы все слышали: – А вы сбежали. Поэтому я теперь буду первым, а вы за мной. – Чёрта с два! – рявкнул краснолицый толстяк. – Двигай отсюда, урод, да поживей. Или ты оглох?! – И с этими словами он цапнул меня за локоть своей железной ручищей. Поверьте, нет на свете звука более грозного, более красноречивого, чем лязг меча о ножны. В особенности если меч большой и тяжёлый. Заслышав этот звук, хотя и с довольно значительного расстояния, вся толпа замерла как по команде. Я с надеждой взглянул в сторону стражников. Меч обнажил тот из них, кто ещё вчера был со мной весьма неучтив. Он несколько раз взмахнул своим оружием, чтобы ни у кого не осталось сомнений в его готовности снять любую голову с любых плеч, если в том возникнет нужда. – Отвяжись от калеки, – потребовал воин равнодушным, бесцветным голосом. – Но... Но ведь он... – Он, – мягко перебил толстяка стражник, – теперь будет первым на приём к королю. А ты убери свою ручищу, иначе я тебе её отрублю по самый локоть! – Говоря это, он постукивал плоской стороной своего оружия по ладони с видом человека, которому не терпится привести угрозу в действие. Пальцы, стискивавшие мне локоть, мгновенно разжались, и толстяк побрёл прочь. Толпа приняла вид организованной очереди, в которой я стоял первым. Я не знал, как мне следует реагировать, как благодарить воина за помощь, и просто с приязнью, хотя и несколько растерянно, взглянул на него. Тот осклабился, поднял меч и отсалютовал им мне, а потом вложил его в ножны и вернулся на свой пост. Меня такое его отношение, по правде сказать, несколько озадачило. Я выказал себя упрямым ослом, если не сказать, полным идиотом, не попытавшись укрыться от дождя, подобно остальным. Неизвестно, чем ещё для меня обернётся это бдение под ледяным душем. Судя по ознобу, который продолжал меня бить, ничем хорошим. Но вот поди ж ты, этим глупым и непрактичным поступком я снискал себе уважение в глазах стражника. А что, если не он один, но и все жители столицы, все приближённые его величества придерживаются таких же дурацких взглядов на доблесть, и честь, и мужество? Что, если глупость у них почитается геройством? Я поёжился. Может, если я ещё немного поглупею, мне откроются пути к вершинам власти? К управлению государством? Право слово, тут было о чём поразмыслить. Из-за крепостных стен раздался звон: часы били полдень. Стражники отступили в стороны от ворот и распахнули тяжёлые створки. Внутри, у самого входа, стоял ещё один воин, который, в отличие от остальных, был одет в нарядный короткий плащ тёмно-пурпурного цвета. Судя по этой детали и по высокомерному выражению его юного лица, он принадлежал не иначе как к личной гвардии короля. Стражник, стоявший снаружи, что-то шепнул ему на ухо, и молодой воин на секунду задержал на мне свой надменный взгляд. Разговор у них наверняка шёл обо мне, но оба почему-то решили открыто этого не выказывать. Ну и пусть себе секретничают, подумал я. Мне-то всяко понятно, что они меня обсуждают. Разговор у них, впрочем, был недолгим. Пурпурный вышел из ворот и стал отсчитывать первых десятерых из числа просителей и спорщиков, явившихся на суд к королю. Как я и догадывался, счастливчиков, которым не придётся ждать встречи с его величеством ещё целую неделю, оказалось больше десятка – некоторые заявились вдвоём и даже втроём для разрешения одного дела или спора. В итоге нас набралось человек восемнадцать, не меньше. А остальным выпало убираться восвояси несолоно хлебавши. Толстяк, который пытался меня оттащить в конец очереди, как раз и оказался среди этих горемык. Те, кто стоял непосредственно перед ним, были последними из удачников. Выходило, что это именно из-за меня он остался за чертой. Толстяк поймал на себе мой взгляд и прорычал какую-то угрозу. Я отвернулся. Мне было в высшей степени плевать на него. Крепость, верней, целый город, укрывавшийся за крепостными стенами, звался Истерией, как и всё наше государство. Стоило мне миновать ворота, и я сразу увидел королевский замок во всём его великолепии. От самого входа к нему вела широкая дорога, мощённая ровным булыжником. Шагая по ней, я с любопытством разглядывал окружающие строения. Тут было множество лавок и мастерских: две кузницы, три оружейных, четыре трактира. Целых четыре, представьте! Я недоумевал: и на что им столько пивных, неужели нельзя обойтись одной? Мне и ещё кое-что сразу бросилось в глаза: в Истерии не существовало такого явления, как бедность, она тут даже и не ночевала! Во всём, что меня окружало, чувствовались солидность, основательность и достаток. Никаких следов нужды, ни намёка на возможность преступлений, ничего такого. Снаружи, за этими толстыми стенами, нищета и лишения были представлены довольно широко, и где бы вы ни находились, вы безошибочно угадывали их признаки в любой местности нашей благословенной страны. Попрошайки, наводняющие городские улицы и перекрёстки, лавчонки, закрытые по причине банкротства хозяев, и сами хозяева, понуро сидящие у дверей, бывшие карманники с культями вместо двух отрубленных пальцев на правой руке. И конечно же запахи. Вонь гниющих отбросов, вонь, доносящаяся из сточных канав, вонь экскрементов, человеческих и скотских. Эй, прохожий, гляди под ноги, как бы тебе не вляпаться в... в... ну, сам догадаешься, во что, только принюхайся как следует... А грязь! Господи, видели бы вы, во что превращаются просёлочные дороги после хорошего ливня! Так вот, повторюсь: в столице Истерии начисто отсутствовали подобные явления, равно оскорбительные для взора и обоняния людей приличных и достаточных. За оградой из крепостных стен всё сияло чистотой, всё было сверкающим, свежевыкрашенным, ярким, всё казалось новеньким как с иголочки. Местные жители, встретившиеся мне по пути ко дворцу, все как один были хорошо упитанными и выглядели здоровыми и вполне довольными своей жизнью. Несколько мгновений я ощущал в душе что-то вроде раздвоения: мир, где я очутился, казался мне каким-то сказочным, нереальным, и в то же время он мне не мерещился, я сам находился в его пределах и брёл, с трудом передвигая ноги, по его дороге, вымощенной замечательно ровным булыжником. Разумеется, со вздохом подытожил я свои размышления, всё или почти всё упирается в деньги. В городе Истерия живут самые богатые люди страны, начиная с короля и королевы и заканчивая придворной челядью. Наверняка даже у этого воина, что нас сопровождает, жалованье раз в пять больше, чем у государственного чиновника где-нибудь в провинции. О мелких лавочниках и мастеровых я уж и не говорю. Я поймал себя на том, что испытываю ко всему увиденному довольно сложные чувства. И мне стало неприятно и как-то неловко за себя. Я привык смотреть на всё и всех взглядом циника и ничего не принимать близко к сердцу. И не раз, особенно в последние дни, убеждался, что подобное отношение к жизни является для меня единственно возможным. К тому же от голода и усталости, от жуткой ночи под ледяным дождём мне было по-настоящему худо. Но вот поди ж ты, я пристально вглядывался в окружающее и испытывал, с одной стороны, острейшую неприязнь к столице, которая присвоила себе всё самое лучшее, что было в стране, высосав из последней все соки, и в одиночку этим пользовалась, а с другой – не менее острую зависть к тем, кому посчастливилось здесь родиться и жить – в достатке и безопасности. Дворец по мере нашего к нему приближения, казалось, становился всё больше. Когда мы очутились у входа, я задрал голову, чтобы взглянуть на башни. Отсюда они выглядели просто неправдоподобно высокими, и гербы на знамёнах сделались неразличимыми. От усталости у меня подкосились ноги, и я бы непременно растянулся, не поддержи меня стражник. – У многих голова кругом идёт от восхищения, – вполголоса сказал он. В тоне его угадывалось сочувствие. Я не стал разубеждать этого глупца, что едва устоял на ногах не от восторга перед величием дворца, а от голода и изнурения. Нас без промедления провели во внутренние покои дворца. Здесь царила прохлада, и мне снова стало зябко. Я втянул носом воздух. В горле защекотало. Я с тоской понял, что заболеваю. С каким удовольствием я растянулся бы сейчас на любой из кушеток, что стояли вдоль стен. Но о подобном нечего было и мечтать. – Сюда, – произнёс воин, и мы гуськом прошли в небольшую комнату, в дальнем углу которой был накрыт стол с закусками и прохладительным питьём. Я первым к нему подобрался и стал с невероятной скоростью запихивать в рот еду, какая только попадалась мне под руку, – печенье, кусочки жареного мяса, какие-то фрукты, маленькие пирожки. Может, для кого другого это были и лёгкие закуски, для меня же, вконец оголодавшего, королевские угощения должны были заменить собой несколько пропущенных завтраков, обедов и ужинов. От жадности я даже оттёр от стола какую-то старуху, пытавшуюся просунуть иссохшую руку мне под локоть и взять с тарелки кусочек пирога. Я сам его ухватил свободной рукой. В другой у меня была зажата полуобглоданная цыплячья голень. Желудок мой от такого насилия над собой вздумал было устроить бунт и чуть не извергнул наружу всю второпях проглоченную пищу. Лишь огромным усилием воли я его заставил уняться. И тогда только отошёл от стола. От нечего делать я принялся разглядывать тех, кто пришёл сюда вместе со мной. Выражения на их лицах были самыми разными: в глазах у некоторых горела надежда на благополучное разрешение спора или на заступничество короля, другие смотрели вокруг с унынием и тоской, а кое-кто – с досадой и равнодушием, так, словно они явились сюда не по доброй воле, а повинуясь чьему-то приказу. Интересно было бы взглянуть и на себя со стороны, подумал я. Как знать, что прочёл бы на моей физиономии сторонний наблюдатель... Неожиданно распахнулась одна из боковых дверей, и в проёме появился ещё один воин, облачённый в короткий пурпурный плащ. Он кивнул мне и приказал: – Ступай сюда. Ты первый. Я повиновался без промедления и заковылял за ним с такой поспешностью, что чуть было его не опередил. При этом я старался держаться прямо, гордо подняв голову и расправив плечи. Вид у меня, не сомневаюсь, был препотешный, но сам я тогда этого не осознавал. Меня снова в который уже раз пробрала дрожь, настолько в дворцовых покоях было прохладно. Что ж, на холоде вещи сохраняются дольше. Может, этим всё и объяснялось? Знатные и богатые должны уметь сохранить всё, чем они обладают, и передать своему потомству. Для этого все средства хороши, не так ли? Мимо меня стремительно прошагали несколько рыцарей. Они были одеты в придворные костюмы, а не в блистающие доспехи, что меня сперва удивило, но после я решил, что так и должно быть, ведь время сейчас мирное и они не готовятся к сражению. Или к тому, чтобы восстановить именем короля попранную справедливость где-нибудь в провинции. Или изнасиловать беззащитную служанку в каком-нибудь трактире. Стены залов и галерей, по которым мы шли, были украшены роскошными гобеленами с искусно вытканными рисунками. Почти все изображали те или иные подвиги и великие свершения прославленных королей и военачальников, рыцарей и легендарных героев. И почти на каждом из гобеленов, на нижней или верхней кромке было выткано какое-либо изречение. Например: «Справедливость превыше всего». Или: «Чистота помыслов, тела и духа». Золотые слова, подумал я, наверняка производящие огромное впечатление на идиотов, готовых купиться на этакую дешёвку. Откуда-то из боковой галереи вышли два рыцаря и неспешно зашагали нам навстречу. Я стал их исподтишка разглядывать, памятуя о том, что любой из королевских приближённых не моложе лет сорока – а этим двоим как раз по стольку и было, судя по их виду, – мог оказаться моим родителем, будь он неладен. Я искал в их внешности черты, хотя бы отдалённо напоминавшие мои собственные. И нашёл! У обоих! Глаза одного из них были того же оттенка, что и мои, а у другого над головой возвышалась копна рыжеватых волос, почти совсем как моя. Дело это стало казаться мне безнадёжным. Дурацкая игра, в которой я обречён на неизбежный проигрыш и в которую мне лучше было не ввязываться. Рыцари прошли мимо, не удостоив меня взгляда, и я ещё отчётливей понял, какая это глупость – пытаться вот так навскидку определить, кто мой папаша. Прежде всего я никак не мог быть уверен, что этот негодяй ещё жив. Мало ли в каких поединках, турнирах или сражениях мог он сложить свою презренную голову за все эти долгие годы? А разве он неуязвим для стрел? Для испепеляющего пламени из глотки дракона? Я не мог сбрасывать со счёта ни одной из опасностей, каковых на долю рыцарей всегда, во все времена приходилось куда больше, чем выпадало простым горожанам. Но даже если допустить, что он остался жив... если он где-то здесь, в этих стенах... Разве он помнит ту ночь? Ночь, в которую я был так изуверски, так бесчеловечно зачат? Возможно, он уже на следующее утро, протрезвев, начисто обо всём позабыл. Как знать, не стало ли для него такое времяпрепровождение делом привычным, обыденным? Помнит ли он лицо моей Маделайн? Значила ли она для него хоть что-то? Я шёл по коридорам и залам вслед за своим провожатым, всё сильней прихрамывая и всё отчётливей понимая, что ответ на два последних вопроса, которые я себе мысленно задал, мог быть только отрицательным. Не было этим поборникам справедливости и морали никакого дела до бедной моей матери. Возможно, в нашем королевстве и за его пределами у меня имеется множество единокровных братцев и сестриц, на которых доброму папаше, благородному сэру наплевать в точности так же, как и на меня. От злости, которая меня охватила при мысли об этом, волнение у меня в желудке внезапно улеглось, да и дышать стало легче. Иногда всё же полезно как следует озлиться. Я почувствовал себя гораздо бодрей и был теперь готов к любым неожиданностям. Где-то впереди послышались громкие голоса и смех. Так могли смеяться только здоровые, сильные и уверенные в себе мужчины. Я на миг представил, как вхожу в покои, где они веселятся, и, указывая на них пальцем, сурово заявляю: «Один из вас – мой отец!» Интересно, какой была бы их реакция на эти слова? Неужто они бы растерялись? Или смутились? Обменялись бы недоуменными взорами? Опустили бы глаза долу, чтобы ненароком не встретиться со мной взглядом? Да ничего подобного! Скорей всего, эти господа просто подняли бы меня на смех, прежде чем вышвырнуть вон из дворца и из столицы. И наверняка не поверили бы мне или сделали бы вид, что не верят. Люди, погрязшие во лжи и лицемерии, и самим себе-то верят с трудом, а уж тем паче – посторонним. Но пожалуй, совсем уж скверно получилось бы, если б они всё же не усомнились в моей правдивости... Но при этом отнеслись бы к факту своего возможного отцовства с полным равнодушием. Ещё и повеселились бы над этим. Ну уж нет, подвергнуться насмешкам этих благородных господ, чистых... как же там говорилось... а-а-а, чистых помыслами, телом и душой, было бы выше моих сил. Так что я счёл за благо не касаться вопроса о моём происхождении, а сосредоточиться на другом – на том, ради чего, собственно, сюда и явился, – на убийстве свободной гражданки Истерии одним из миньонов Безумного короля Меандра. Возможно, это преступление станет поводом для большой войны, в которой сложит голову тот из присутствующих здесь ублюдков, кто доводится мне папашей. Вряд ли это будет достойным искуплением его вины перед Маделайн и мной, но пусть хоть так расквитается за свои прегрешения. Всё лучше, чем никак. Наконец меня ввели в большой зал, и я торопливо пересёк его и дохромал до трона, где рассчитывал увидеть короля. Вообще-то, тронов на постаменте оказалось два, один немного поменьше другого. Для короля и королевы, подумал я. Но где же сама венценосная чета? Троны были пусты. Я огляделся по сторонам. У одной из стен стояли в непринуждённых позах и негромко переговаривались между собой несколько рыцарей. Все они были облачены в изящные придворные одежды, у одного на камзоле поблёскивали золотые эполеты. У каждого с пояса свисало по короткому мечу. И всё. Больше никакого оружия. Впрочем, в этом и необходимости особой не было, учитывая, сколько стражников в полном боевом вооружении стояло у выходов из зала Справедливости. Но тут взгляд мой упал на огромный гобелен, висевший как раз позади тронов. При виде него у меня аж дыхание перехватило, по коже пробежал холодок. Представьте себе, на гобелене был изображён не кто иной, как феникс! Да-да, именно он, только что возродившийся из собственного пепла! Вглядевшись пристальней, я обнаружил на спине у волшебной птицы какого-то юношу. Мне это удалось не без труда, потому что всадник выглядел совсем крошечным и был едва заметён на фоне гигантской птицы. Да и говоря по правде, именовать его в этой ситуации всадником значило бы сильно ему польстить. Это всё равно что блоху назвать жокеем. – Ах, если б она могла это увидеть! – вырвалось у меня. При первых же звуках моего голоса атмосфера в зале резко переменилась. До сих пор рыцари весьма оживлённо, хотя и вполголоса, что-то обсуждали, но стоило мне заговорить, и в огромном помещении воцарилась гробовая тишина. Я тоже замолчал и сконфуженно взглянул в их сторону. Один из рыцарей, тот, у кого на плечах сверкали эполеты, быстрым и уверенным шагом приблизился к постаменту, поставил ногу на нижнюю ступень и обратился ко мне с терпеливо-пренебрежительной улыбкой взрослого, говорящего с ребёнком: – Вы не должны были первым начинать разговор, юный сэр. Молодости многое простительно... Но не всё. Рыцарь, несомненно, рассчитывал, что я сей же час повинюсь в своём проступке. Будь у меня хоть капля здравого рассуждения в голове, я бы так и сделал. Но вместо этого выпалил: – Но короля ведь пока что нет. Вот я и решил, раз он задерживается... – Короля? – усмехнулся рыцарь. Разговор явно начал его забавлять. В зале послышались смешки. Я оглянулся и заметил, что к рыцарям, которые всё так же стояли поодаль, присоединилось несколько придворных дам и девиц. Они тоже приняли участие в общем веселье. Их тоненькое хихиканье отчего-то показалось мне ещё более обидным, чем насмешки мужчин. – Король нынче не принимает, юный сэр, – снисходительно пояснил мой собеседник. – Но я... – Лицо моё, несомненно, в полной мере выразило растерянность, какую я при этом известии испытал. – Я... так понял, что он именно теперь станет выслушивать жалобы и разрешать споры, принимать петиции и... Мне так сказали там, у ворот... Рыцарь неторопливо прошёлся взад-вперёд вдоль подиума. Движения его были исполнены природной грации, в стройном, сухощавом теле чувствовалась сила. Волосы его – чёрные, довольно длинные, чуть тронутые сединой, – сзади, под затылком, стягивал в подобие конского хвоста чёрный замшевый шнурок. Он остановился напротив меня и вперил в меня холодный, насмешливый взгляд своих умных, проницательных зелёных глаз. – Король воплощает собой суд последней инстанции. Большинство жалоб, споров и петиций простолюдинов, которые сюда являются, слишком мелки и ничтожны и не стоят высочайшего внимания. Я верховный магистрат его величества, сэр Юстус. Со своими делами, каковы бы они ни были, вам надлежит обращаться ко мне. Я их улажу. – Но мне сказали, что король сам, лично... Он меня прервал – вежливо, но твёрдо. Правда, твёрдости в его голосе было всё ж поболее, чем вежливости: – Повторяю вам со всей определённостью: поскольку я нахожусь здесь, а того, кто вам сказал заведомую ложь, тут нет, то и обращаться вам надлежит ко мне, а не к нему. И верить не ему, а мне. Если угодно, представьте себе, что адресуетесь к самому королю. Ведь я выступаю от его имени. Таким образом, вы имеете дело почти что с его величеством. Итак... Что привело вас сюда, юный сэр? Я понял, что дальше упорствовать не имело смысла. Короля мне всё равно не увидать, это уж точно. Вдобавок силы вновь меня начали покидать: в ушах раздавался лёгкий звон, ноги подкашивались. Если б не закуски, которыми я так щедро угостился за королевский счёт, не миновать бы мне сейчас голодного обморока. – Моя мать, – медленно произнёс я, – мертва. Её звали Маделайн, она служила в трактире Строкера. Я надеялся, что слова мои вызовут у всех собравшихся немедленную реакцию. Не знаю в точности, на что именно я рассчитывал... Во всяком случае, не на молчание, которое воцарилось в зале. И не на равнодушные, отчуждённые взгляды... Единственным, кто выказал подобие вежливого интереса к этому сообщению, был мой собеседник сэр Юстус. – Какую должность она там занимала? – спросил он. – Она... – Можно было бы, конечно, и прилгнуть, но сэр Юстус глядел на меня так пристально, и в его бледно-зелёных глазах светилось столько ума и проницательности, что я счёл за благо играть начистоту. И ответил, собравшись с духом: – Я... Мне, право, неловко об этом говорить... Да и так ли уж важно, каково было её ремесло... – Выходит, она не иначе как шлюхой была, – вставил один из рыцарей, стоявших поодаль, и вся компания встретила его слова дружным хохотом. Мне безумно захотелось проломить их дурацкие головы чем-нибудь тяжёлым. Желательно все одновременно. – Вот именно, – подтвердил я, не пытаясь скрыть злость, которая меня душила. – Шлюхой! – Мне захотелось прибавить ещё громче и злее: И снова в зале Справедливости повисло молчание. На сей раз мне почудилось в нём нечто грозное, даже зловещее. Тишину нарушил дородный и высокий рыцарь с жёсткими, как щётка, усами. Именно его замечание насчёт профессии моей матери минуту-другую назад развеселило всё общество. – Поосторожнее, паренёк! – пробасил он. Но я уже закусил удила. Хотя, учитывая, насколько худо мне было физически и морально – от слабости, голода, от того, что я накануне вымок до нитки и продрог под ледяным дождём, от снедавшей меня жажды мести, от презрения к этим высокомерным негодяям, – я ещё очень сдержанно себя повёл, невозмутимо проговорив: – Это всего лишь предположение, милорд. Сэр Юстус поспешил положить предел этому обмену замечаниями. – Все живые существа следуют по жизни тем путём, что им предначертан, – изрёк он. – И в этом смысле равны между собой. Она жила как разумела, и не нам её судить. Довольно об этом. – Выразительно взглянув в сторону толстого рыцаря, он перевёл взор на меня. – Полагаю, кончина её была не мирной, но насильственной и именно поэтому вы здесь, юноша? – Верно. – Сэр рыцарь явно давал понять, что тон в разговоре будет задавать он, мне же следует лишь поддакивать и отвечать на вопросы. – Её убил один из скитальцев. – Подданный короля Меандра, – ничуть не удивившись, кивнул сэр Юстус. – Так вы знаете? Вам известно, что Меандр сейчас в Истерии? – Ну разумеется. Остальные рыцари с важным видом закивали головами. Разговор коснулся темы, которая была им небезразлична. Выходит, пребывание в нашем государстве Безумного короля и его войска вызывало у власть предержащих тревогу. – Ну так вот... Я требую мщения за это злодейство. Её жизнь была отнята жестоко и преждевременно. Она была свободной гражданкой Истерии. Это... Это не должно сойти с рук её убийце. – Справедливое требование, – кивнул Юстус и, помолчав, спросил: – Скажите, ваша мать была молода? – Сравнительно молода. Хронологически. – А что, есть ещё какие-то другие критерии? – Губы Юстуса тронула лёгкая усмешка. – Видите ли, сэр, – без тени улыбки пояснил я, – ремесло, каким зарабатывала на жизнь моя мать, быстро старит женщин. Знаете, годы да невзгоды... И всё такое... – А-а-а, – понимающе кивнул сэр Юстус – Справедливое и честное замечание, ничего не скажешь. При окончательном расчёте оно будет учтено, юный сэр. – Учтено?! При расчёте?! – Я даже не пытался скрыть своей озадаченности. – О чём вы, милорд? Не понимаю... Но сэр Юстус не спешил с ответом. Запустив руку в кожаный мешочек, свисавший у него с пояса, он выудил оттуда пригоршню золотых дюков. Один дюк, да будет вам известно, равен пятидесяти соверенам. Рыцарь небрежно потряхивал монетами, так, словно это была горстка медяков. Я никогда ещё не видел такого богатства. У меня аж дух занялся. Отсчитав десяток дюков, сэр Юстус подошёл ко мне, взял за руку и ссыпал все монеты в мою дрогнувшую ладонь. – Эта сумма, – произнёс он, – наверняка покроет понесённые вами убытки, юноша. Я как последний дурак пялился на золотые, не веря своим глазам. Они так ослепительно блестели у меня на ладони. Небольшая горстка монет на самом деле являла собой весьма значительную сумму. Но я никак не мог понять, за что сэр рыцарь столь щедро мне заплатил. Мне и вообще-то трудно было на чём-либо сосредоточиться. В висках стучало, мысли путались, мне казалось, что моя рука вдруг неестественно вытянулась, и от этого ладонь очутилась где-то очень далеко от туловища, почти у самого пола. Я потряс головой, отгоняя это наваждение, и с усилием произнёс: – Не понимаю... Сэр Юстус заговорил медленно и стал с необыкновенной отчётливостью выговаривать каждое слово, как будто обращался к слабоумному: – Это компенсация тех доходов, которые она извлекла бы из занятия своим ремеслом, если бы осталась жива. Именем короля вы получаете возмещение ваших денежных потерь. Данной суммы вполне достанет, чтобы с лихвой их покрыть. Теперь вам всё понятно? – Но... Что же насчёт её убийцы, а? Ведь он виновен в её смерти! – Что насчёт её убийцы? – повторил Юстус. Но если я сделал ударение на слове «убийца», то сэр рыцарь подчеркнул нейтральное «насчёт». Моей целью было покарать виновного, а вот у него в голове были одни только счёты и расчёты. Я покосился на свидетелей этой сцены. Все рыцари и дамы, судя по выражению их лиц, явно придерживались тех же взглядов, что и Юстус. – Он преступник и злодей! – не сдавался я, чувствуя, как во мне снова закипает злость оттого, что приходилось в который уже раз повторять столь очевидные истины. – Он заслуживает смерти! Тут дородный рыцарь с усами-щётками, с которым мы ещё прежде обменялись колкостями, решил меня урезонить: – Вам в связи с её смертью выплачена щедрая компенсация, юноша. Чего ещё вы добиваетесь? – Справедливости! – выдохнул я, внутренне передёрнувшись при мысли о том, что цитирую не кого-нибудь, а негодяйку Астел, женщину, которая лицемерно твердила о воздании посмертной справедливости моей матери, а после огрела меня урной с материнским прахом, чтобы ограбить дочиста. Но что ещё я мог им сказать? Передать все чувства, которые меня обуревали, было выше моих сил – слов бы не хватило. Оставалось прибегать к банальностям. Я понимал, что выгляжу в глазах этих господ полным идиотом, но надо же было хоть как-то постоять за себя и за покойную Маделайн. – Справедливость отмерена вам звонкой монетой, – возразил Юстус, указав пальцем на мою ладонь с дюками. – Но... Но вы разве не собираетесь выследить этого мерзавца? Я вам могу его описать. Во всяком случае, я точно знаю, какие отметины оставила на его роже моя бедная мать! – В этом нет необходимости, – возразил Юстус. – Но как же так?! Это... Я именно за этим сюда пришёл, а не за деньгами! Я... Мои чувства в этот момент раздвоились. Мне ужасно хотелось ссыпать монеты в карман и, поблагодарив щедрого сэра Юстуса, с поклоном удалиться. Суммы, которую он мне передал от имени короля, хватило бы на вполне достойную жизнь. По крайней мере, на первоначальное обзаведение всем необходимым. Но в то же время перед глазами у меня стояла Маделайн, такая, какой я её лучше всего помнил: молодая, весёлая, любящая... И вот она лежит под простынёй, неподвижная, окоченевшая, с окровавленными ногтями... Та, что дала мне жизнь... «Спрячь деньги, идиот! Сунь их в карман и давай двигай отсюда!» – настойчиво твердил мне внутренний голос. Он дело говорил, и в том, что я к нему не прислушался, поступил вопреки его советам, виновато одно лишь моё недомогание. Ну, ещё, конечно, и природное упрямство. Судите сами. – Но почему вы отказываетесь его преследовать? – вопрошал я. – Моя мать была свободной женщиной! Шлюха или нет, но она являлась полноправной гражданкой Истерии, она не нарушала законов, так отчего же закон её не защищает, хотя бы посмертно?! – Чего именно вы от нас ожидаете? Чтобы мы объявили войну королю Меандру? Под величественными сводами зала Справедливости снова раздались смешки. Только мне одному было не до смеха. Я даже не улыбнулся. Переведя взгляд с монет на лицо Юстуса, я пожал плечами: – Ну если иначе его никак не умертвить... Тогда что ж... Тогда, значит, это единственная возможность отомстить за мою мать. – Послушайте, юный сэр, – вздохнул Юстус. – Нам хорошо известны повадки Меандра, его предпочтения. Странствующий король нигде подолгу не задерживается. В то же время, если ему чинят препятствия, а тем паче развязывают против него войну, он из упрямства остаётся в пределах столь негостеприимного государства до тех пор, пока не разобьёт его армию, пока не разорит его народ. Как видите, при всём своём безумии Меандр вполне предсказуем. Любой попытке его выдворить он противится. Если же игнорировать его присутствие, он вскорости убирается прочь. Его величество король Рунсибел не собирается выказывать Меандру враждебности, вследствие чего мы можем рассчитывать на скорое отбытие странствующего двора из наших краёв. Лично я считаю эту тактику единственно верной. – Как же так?! Эти скитальцы убивают мирных горожан, таких как моя мать, а вы пальцем о палец не хотите ударить, чтобы положить этому конец? От кого же тогда гражданам Истерии ждать защиты? – Мы призваны защищать государство и власть, юный сэр. И не вам нас этому учить. – Юстус приблизился ко мне, и я отчётливо различил в его холодных зелёных глазах злость и досаду, которые ему теперь едва удавалось скрывать под маской вежливого безразличия. – Прежде чем пускать в ход грубую силу, следует о многом серьёзно подумать, многое принять в рассуждение. Существуют властители куда более воинственные и опасные, чем Безумец Меандр. Перед армией короля Рунсибела стоит множество неотложных задач. Некоторые из рыцарей как раз теперь заняты их выполнением за пределами Истерии. Силы наши следует расходовать с разумным расчётом, а не то они быстро иссякнут. И что тогда? Меандр не стоит нашего внимания, поверьте. – Вы хотите сказать, мать моя его не стоит, – мрачно возразил я. Меня просто тошнило от такого лицемерия, и я продолжил, возвысив голос: – Вот если бы жертвой подданных Меандра стала знатная дама, вы бы по-другому заговорили! Но моя мать была всего лишь трактирной шлюхой. Что вам за дело до её насильственной смерти? – Её профессия всегда, во все времена была сопряжена с известным риском, – невозмутимо подтвердил сэр Юстус – Ей, бедняжке, не повезло, что и говорить, но подобный конец для дам определённого поведения – вещь вполне прогнозируемая. – Я успел так ему надоесть, что он уже почти не скрывал своего раздражения. – Объявлять Меандру войну – затея глупая и опасная. Король Рунсибел воюет, только когда речь идёт о безопасности Истерии. А в данном случае стране со стороны Меандра ничто не угрожает. Но ваши чувства мне понятны, и я соболезную вашему горю. Жажда мщения за собственную мать – вещь похвальная. А потому... – Тут он снова полез в кожаный мешок, вынул оттуда ещё две монеты и прибавил их к тем, которые лежали у меня на ладони. И пальцы мои собрал в кулак, давая понять, что больше мне рассчитывать не на что. – А потому я добавляю вам ещё некоторую сумму, чтобы вы могли нанять опытного воина и с его помощью наказать своего обидчика. Король Рунсибел не в ответе за действия солдат-наёмников, так что данный инцидент не скажется на взаимоотношениях его величества с Безумным Меандром. Решение останется за вами. – Но... но... – Язык плохо мне повиновался. И в голове стоял какой-то вязкий туман. А грудь словно тисками сдавило. – Но... это ведь ваша обязанность! – Я свои обязанности выполнил, – с раздражением произнёс Юстус – И даже с лихвой. Берите деньги, и всего вам наилучшего. Вы и так уже отняли у нас слишком много времени. Подумайте об остальных, о тех, кто, как и вы, ждёт справедливости. Прощайте, юный сэр. «Вот, выходит, как. Бери монеты и проваливай». Рассудок мой принял этот совет с радостью, если не сказать, с ликованием. Но у меня ведь ещё и душа имелась... В которой я хранил образ Маделайн – униженной и презираемой, но такой доброжелательной, открытой, весёлой, так свято в меня верившей. Она продавала себя, чтобы одеть и прокормить меня, чтобы обеспечить мне кров. Я появился на свет в результате зверства, учинённого над ней, и стал смыслом и целью её поруганной жизни. В ушах у меня всё ещё звучал её нежный голос, и я подумал, как она была со мной ласкова и терпелива, какая светлая улыбка появлялась на её лице при виде меня... И душа сердито подытожила: «И по-твоему, это всё, чего она заслуживала? Она так в тебя верила, а ты готов продать светлую память о ней за жалких двенадцать дюков? За горстку золотых? Неужто такова цена сыновней любви? Ведь ты даже и не помышляешь о том, чтобы нанять солдата для расправы над её убийцей! Ты всё на себя решил потратить, всё до последнего гроша! Ты принял деньги из рук тех господ, которые над ней надругались, когда она была жива. А теперь они, выходит, так легко от тебя откупились. И ты этому не воспротивишься? Сунешь деньги в карман – и до свидания?!» Ответ, единственно возможный, единственно приемлемый в данной ситуации, разумный и здравый, отчётливо прозвучал в моей голове: «Да». Совесть, гнездившаяся в потаённых глубинах моей души, – существо жалкое, хилое и почти безгласное, – наверняка в этот момент с презрением от меня отвернулась. И я её очень хорошо понимал. Сам себе был противен, поверьте. Знали бы вы, как я себя презирал за слабость и податливость, за отсутствие решимости защитить память женщины, породившей меня на этот свет. Но самым мерзким мне казалось то... что всё это очень скоро закончится. Нет-нет, в ту минуту я и вправду осуждал себя и мысленно посыпал голову пеплом. Но знал при этом, что стоит мне выйти из дворца с дюжиной золотых в кармане, и с самобичеванием будет покончено. Раз и навсегда. На эти деньги я смогу купить достаточно хмельного мёда, чтобы утопить в нём свои горести, сколько угодно шлюх, в объятиях которых так легко забыться, бессчётное число ночей под надёжным кровом, на мягких перинах. А если распорядиться моим богатством с умом, то можно и дом себе купить, и лавку. Чёрт возьми, а почему бы в таком случае мне не выкупить заведение Строкера? Управлять трактиром я сумею не хуже самого старика. И тогда жизнь моя потечёт в привычном русле, в родных местах, где всё будет напоминать о Маделайн... Конечно, время от времени чувство вины перед ней будет возвращаться. Но наслаждение довольством и благополучием над ним возобладает, это уж точно. Правда и то, что я при всём желании не в силах был совершить поступок, который произвёл бы должное впечатление на Маделайн. Она умерла и похоронена, душа её на небесах, и ей, поди, никакого дела нет до справедливости в нашем земном понимании. Тут взгляд мой снова переместился на гобелен с огромным фениксом и едва различимой фигуркой человека на могучей спине птицы. Мне отчего-то захотелось запомнить это изображение во всех его мельчайших деталях, чтобы потом в любой момент можно было восстановить его в памяти. То, о чём я рассуждал выше, промелькнуло у меня в сознании за какой-нибудь миг. Я совсем было собрался поклониться сэру Юстусу, но тут тяжесть, теснившая мне грудь, вдруг трансформировалась в назойливое щекочущее першение в горле. Меньше всего на свете мне хотелось выказать себя перед собравшимися ещё более слабым и болезненным, чем меня сотворила природа. Я как мог подавлял отчаянный кашель, рвавшийся наружу из глотки, и, чтобы вполне в этом преуспеть, резко вскинул руку. Я хотел зажать ладонью рот, только и всего. Но стоило мне взмахнуть рукой, как золотые дюки все до одного выскользнули из ладони сквозь пальцы и с весёлым звоном посыпались на пол. Из уст всех собравшихся вырвался вздох изумления. Лицо сэра Юстуса перекосилось от злости. А толстый рыцарь так и вовсе раздулся от негодования и побагровел, как созревший нарыв, который, того и гляди, лопнет. Тут со стороны одной из боковых дверей послышался нервный смешок. Я невольно взглянул туда. Оказалось, к собравшимся придворным только что присоединился королевский шут в своём дурацком колпаке и пёстром одеянии. Видя, в каком раздражении пребывают остальные, он присмирел и больше никаких звуков не издавал. Я сперва никак не мог взять в толк, что такое произошло, из-за чего они все вдруг словно окаменели от злости, и только потом до меня дошло: эти люди решили, что я нарочно швырнул деньги на пол, выразив таким образом вместо подобающей благодарности презрение к тем, от кого их получил. Вот так история! Я совсем было собрался пуститься в объяснения, шлёпнуться на пол и собрать все свои монеты, ползком передвигаясь от одной к другой. Я готов был сто раз извиниться за свою оплошность. Но сэр Юстус меня опередил: – Да как ты смеешь швырять мне в лицо королевские деньги, шлюхин сын?! – проревел он. – Значит, вот какова твоя благодарность, негодяй?! Я... Я так старался быть к тебе снисходительным, я столько времени на тебя потратил, проявил столько терпения... Мне жаль было тебя, безбородого юнца, калеку и сироту. Но теперь настал конец моему терпению. Вон отсюда! Чтобы духу твоего здесь не было! Тут мне пришло в голову, что мы с Безумным королём Меандром отлично поняли бы друг друга. Я, в точности как и он, не желал убираться оттуда, откуда меня пытались выгнать. А ведь минуту назад только и мечтал, как бы поскорей унести ноги из зала Справедливости, из дворца и из столицы. Это желание покинуло меня лишь в тот миг, когда Юстус на меня заорал... Я взглянул на него, на его физиономию, искажённую яростью, и с трудом сдержал улыбку. Прежде мне нечасто доводилось ощущать себя хозяином положения. Теперь же это чувство буквально затопило мою душу, наполнив её радостью и гордостью за себя. Передо мной стоял рыцарь, окружённый своими высокородными товарищами, и дрожал от злости, причиной которой был я, ничтожнейший из граждан Истерии, незаконнорождённый урод, сын трактирной шлюхи, существо убогое и незначительное, чья жизнь не стоила и волоса с головы любого из этих знатных господ. Но то, что мне удалось вывести сэра Юстуса из терпения, мгновенно возвысило меня в собственных глазах чуть ли не до его уровня. Представляете, насколько я был собой доволен? Теперь, мысленно восстанавливая в памяти тот эпизод, я склонён думать, что причиной утраты моей привычной осторожности была одна лишь болезнь, которая туманила мне мозг, мешая соображать здраво и взвешенно. Именно из-за лихорадки и лёгкого головокружения я тогда так распетушился. Но в те минуты я всего этого, конечно, не осознавал. Душа моя ликовала, тело из последних сил противилось болезни. Мне хотелось как можно полней насладиться своей властью над благородными сэрами. Разозлить их ещё больше, если появится возможность. О последствиях для себя я не помышлял, не до того было. Нет, вы только представьте, я, ещё столь недавно бывший объектом их снисходительного участия, их брезгливой жалости, сумел-таки за себя постоять! Так себя с ними повёл, что презрительные усмешки без следа исчезли с их надменных лиц! Приятели сэра Юстуса просто оцепенели от изумления, у них в головах попросту не укладывалось, как это я, ничтожнейший из ничтожных, кусок дерьма под их благородными подошвами, осмелился открыто и недвусмысленно выразить им своё презрение. Разумеется, никому из этого сброда и в голову не могло прийти, что я, незаконный отпрыск кого-то из их компании, никогда в жизни не заблуждался насчёт душевных свойств доблестного рыцарства. В отличие от большинства истерийских простолюдинов, свято веривших в «чистоту помыслов» и прочую подобную чушь, я хорошо знал, чего они на самом деле стоят, все эти самовосхваления власть предержащих, но помалкивал об этом. Знания – это та же власть, а я не собирался ни с кем делиться даже той малой её толикой, какая мне перепала на этой земле. – Как я смею, говорите?! А вы как смеете?! – Я всем телом налёг на посох, придерживаясь за него правой рукой, а свободной левой обвёл всех присутствующих. – Как вы смеете себя называть благородными рыцарями и защитниками справедливости? Плевать я хотел на ваши подачки! Плевал я на всех вас! Усатый толстяк аж затрясся от злости, но с места не сдвинулся. Вряд ли сэр рыцарь снизойдёт до того, чтобы марать руки о калеку-простолюдина, мелькнуло у меня в голове. Хватая ртом воздух, он пробасил: – Ты никак забыл, где находишься? И кто ты такой? И кто такие мы? Вот, – и он указал трясущимся пальцем на Юстуса, – достославный сэр Юстус из Хайборна! Я – сэр Кореолис, родом из Срединных земель, которыми владею. А ты откуда взялся, дерзкий и наглый УРОД? – Я? – Собственный голос показался мне чужим и незнакомым, таким он вдруг сделался густым и полнозвучным, несмотря на то что у меня ужасно болела грудь и отчаянно першило в горле. – А я Невпопад из Ниоткуда, хромоногий шлюхин сын, и самое лучшее, что я вам могу предложить, – это поцеловать меня в мой увечный зад. Милости прошу! Вот теперь-то, подумал я, они прикажут стражникам вышвырнуть меня за ворота. И только когда Юстус и Кореолис выхватили мечи из ножен, понял, что ошибся. – А вот теперь-то, – мягко и вкрадчиво проговорил сэр Юстус, – я тебя, Невпопада из Ниоткуда, отправлю в никуда. Или уж по крайней мере ты у меня недосчитаешься своего презренного уха, или руки, или своей хромой ноги... Голос его звучал так нежно, что я на секунду поверил было в возможность удрать из зала Справедливости невредимым. Принял его слова за очередное предложение убраться восвояси. Но просчитался и в этом: сэр Юстус без дальнейших слов двинулся на меня в наступление. И хотя он был вооружён всего лишь коротким мечом, его намерение сулило мне верную погибель. Короткий широкий клинок, сверкнувший в его руке, выглядел до ужаса острым. Сэр Юстус наверняка в совершенстве владел этим оружием. Выходило, что шансов уцелеть у меня не было никаких. Я не без удивления заметил, что на его правой руке, сжимавшей рукоятку меча, недоставало двух пальцев. Кореолис также решил принять участие в расправе надо мной. Он подходил ко мне с другой стороны, двигаясь очень медленно – наверняка чтобы не лишать Юстуса удовольствия нанести мне первый удар. Рыцари, наблюдавшие за этой сценой, дружным хором издали возглас одобрения. Воображаю, с каким удовольствием они наблюдали бы за двумя своими товарищами, крошащими хромоногого наглеца простолюдина на мелкие кусочки. Разумеется, я рассудил, что правильно поступлю, лишив их такой радости. И бросился бежать со всех ног. Верней, попытался спастись отчаянным бегством. Но из этого у меня ничего не вышло: хромая нога предательски подвернулась, а тут ещё голова закружилась, в ушах отчаянно зашумело, и я не смог удержать равновесия. Нет, я, конечно, попытался выпрямиться, уцепился за посох, подтянул к нему ослабевшую нижнюю часть тела, но мои ступни бессильно скользнули по каменному полу, и я свалился на спину, понимая, что пропал. Единственное, на что я ещё мог надеяться, – это на то, что Юстус, благороднорожденный сэр, не станет приканчивать лежачего. Однако при взгляде на него и эта последняя моя надежда развеялась как дым: в глазах сэра Юстуса по-прежнему горела кровожадная злоба. Оскорблённый в своих лучших чувствах, он решил нипочём не давать мне спуску. Я должен был ответить за свою дерзость. Остановившись в паре футов от меня, он занёс свой меч над головой – в точности как мясник, готовящийся разрубить кабанью тушу. Представьте, как я себя в тот миг почувствовал. Я был уже почитай что на том свете. И тут сквозь лихорадочную дымку, застилавшую взор, вдруг с совершённой ясностью увидал свой посох, который я по-прежнему держал на отлёте, так что рукоятка с драконьей пастью легонько покачивалась в соблазнительной... в восхитительной... в спасительной для меня близости от детородных органов сэра Юстуса, контуры которых выгодно обрисовывала тонкая ткань панталон. Я нажал на нижнюю кнопку, и четырехдюймовое лезвие с лёгким щелчком выдвинулось из пасти дракона, едва не коснувшись весьма и весьма уязвимого фрагмента организма сэра Юстуса. От слуха последнего не ускользнул тонкий звон пружины, и потому сэр рыцарь инстинктивно опустил глаза... И то, что он увидел, заставило его окаменеть на месте. Что же до Кореолиса, то он, не ведая об опасности, которой нежданно-негаданно подвергся его товарищ, подобрался ко мне сбоку и в свою очередь занёс над головой свой короткий меч. Не иначе как решил рассечь меня на две половины. – На вашем месте я бы с этим повременил, – посоветовал я ему с ледяным спокойствием, удивившим меня самого. Толстяк мгновенно оценил степень опасности, в которую был ввергнут по моей милости сэр Юстус, и лицо его, и без того багровое от злости, стало медленно приобретать пурпурный оттенок. Остальные понемногу подтянулись ближе к месту сражения. Дамы издали сконфуженные смешки и тотчас же отступили на несколько шагов в сторону. – Ты не посмеешь... Ты... Только попробуй! – просипел Кореолис. В голосе его, однако, не было и тени уверенности. Меч свой он по-прежнему держал поднятым над головой. Но опускать его на мой тощий живот отчего-то не торопился. – Вашим мечам пришлось бы преодолеть расстояние футов в шесть, чтобы меня прикончить, – с деловитой невозмутимостью подсчитывал я, глядя на рыцарей снизу вверх. – А мой клинок всего в каком-нибудь полудюйме от своей цели. Мне достаточно совсем легонько ткнуть им куда следует... Выходит, условия нашей задачи таковы: успеет ли простолюдин оскопить благородного сэра прежде, чем рыцари его разрубят на куски? По-моему, у меня неплохие шансы, так что... Решайте эту задачку сами. Не без гордости вспоминаю я теперь ту речь, которую держал перед благородными дамами и господами, лёжа на полу зала Справедливости и тыча своим посохом в мошонку сэра Юстуса. Высказался я впечатляюще. Особенно если учесть, что всякое слово давалось мне с неимоверным трудом. Болезнь брала своё. С каждым мгновением мне делалось всё хуже. Казалось, язык распух и не помещается во рту, а собственный голос я слышал словно откуда-то издалека... Но, несмотря на это, мне удалось, так сказать, донести свои идеи до слушателей... Когда я замолчал, в зале наступила тишина. Никто не двигался и не произносил ни звука. Мне начало казаться, что тут-то мы все и пробудем до конца своих дней и умрём, не меняя поз. И вдруг под сводами раздался громкий и уверенный голос, какого я прежде не слыхал. Некто, мне доселе неизвестный, добродушно осведомился: – Что такое у вас здесь творится, а? Придворные зашевелились, словно их расколдовали, послышались придыхания, звуки шагов, шелест парчи. – Ваше величество! – внятно произнёс кто-то. Все, кроме Юстуса, Кореолиса и меня, преклонили колена перед королём. Мы же трое по-прежнему не шевелились, словно демонстрировали перед Рунсибелом живую картину. Властитель Истерии быстрым шагом подошёл к нам, и я наконец удостоился чести лицезреть его величество – разумеется, снизу вверх, так что мне мало что было видно, кроме августейших башмаков и панталон. – Так-так, – пробормотал король. – И что бы это значило? Тут на середину зала выпрыгнул шут, покружился на месте, вильнул бёдрами, выхватил откуда-то лиру и запел дребезжащим голосом: Я как раз начал терять сознание и потому последнего слова не расслышал. Просто угадал. И побожусь, что не ошибся. |
||
|