"Лезвие сна" - читать интересную книгу автора (Де Линт Чарльз)

Девушка богемы

— И куда ты с этим направляешься? — грозно окликнул ее Рашкин.

Это произошло сразу после обеда, за две недели до Рождества, когда Иззи собиралась уходить из студии, чтобы попасть на занятия в университете. Она замерла, держа небольшое полотно, которое намеревалась положить в свой рюкзак, и увидела, что Рашкин пристально смотрит на картину в ее руках. Это был натюрморт с тремя книгами в кожаных переплетах, высокой вазой с одинокой розой и несколькими перьевыми ручками под ней. Иззи закончила картину несколько дней назад, и теперь полотно уже достаточно просохло.

— Это подарок для моей соседки по комнате, — ответила Иззи, не обратив внимания на тревожные колокольчики, зазвеневшие в ее голове. — Подарок на Рождество.

— На Рождество. Понимаю. А я-то считал, что мы договорились о том, что все твои работы, созданные в этой студии, не покинут ее пределов без моего разрешения. Похоже, я ошибся.

Иззи почувствовала холодок в желудке. Девушка наконец распознала признаки надвигающейся бури, но было слишком поздно, и это она тоже поняла.

— Н-нет, — неуверенно возразила она. — Вы не ошиблись. Я... я просто забыла.

В своем требовании не выносить из студии полотна Рашкин неизменно оставался непреклонным. Он не объяснял причин этого запрета, но и не делал никаких исключений.

— Я не подумала, что это так важно, — пролепетала Иззи.

— Конечно не подумала.

Теперь Иззи видела, как с каждым словом гнев в глазах старого мастера становился всё более сильным.

— Я существую здесь только ради того, чтобы предоставлять тебе место для работы и снабжать всем необходимым, а ты, благодаря моей щедрости, можешь осыпать своих друзей жалкими результатами своего труда.

— Но это совсем не так...

— Похоже, ты совершенно ничему не научилась, не так ли?

— Но...

Рашкин стремительно пересек комнату и вырвал полотно из ее рук. Он поднял картину двумя пальцами и посмотрел на нее с таким выражением, словно полотно было испачкано в собачьем дерьме.

— Господи, — презрительно продолжал Рашкин. — Только взгляните на этот новейший образчик примитивной живописи!

Иззи считала натюрморт одной из самых лучших своих работ за последнее время. Впервые за долгие месяцы ей удалось успешно передать игру света в написанной маслом картине: мягкий блеск и глубокие тени на коже переплетов, нежность розовых лепестков, яркие искры на кончиках стальных перьев. Она назвала картину «Под любым именем», надеясь, что Кэти по достоинству оценит и литературный намек, и саму картину.

— И о чем ты только думала? — настаивал Рашкин.

— Я... я просто решила, что Кэти это понравится, — робко ответила Иззи. — Она писательница.

— Писательница.

Иззи кивнула.

Рашкин опустил руку с натюрмортом и уставился на девушку. Его свирепый взгляд только усилил смущение и страх; в этот момент Иззи предпочла бы оказаться за тысячу миль от студии, лишь бы избежать гнева мастера.

— Ты считаешь меня несправедливым? — довольно спокойно спросил Рашкин.

Иззи благоразумно предпочла не отвечать.

— Ты хоть раз задумывалась, почему я установил это правило? Неужели до тебя не доходит, что это делается не столько для меня, сколько для тебя самой? Ты можешь понять, что выставлять на всеобщее обозрение можно лишь те работы, в которых проявляется определенное мастерство? Если уж тебя не волнует собственная репутация, то подумай хотя бы о моем имени и о моей студии!

— Но это всего лишь моя подруга Кэти, — забыв об осторожности, воскликнула Иззи.

— Прекрасно! — заорал Рашкин.

Он швырнул полотно обратно, и ребро картины угодило Иззи прямо в живот. Не столько от удара, сколько от удивления девушка потеряла равновесие и упала на спину.

— Забирай свою картину! — кричал Рашкин. — И сама убирайся вместе с ней. Но не вздумай приползти назад. Ты меня поняла?

Иззи схватилась руками за живот и даже не сделала попытки подняться. Ее с ног до головы сотрясала неудержимая дрожь.

— Я... я не хотела...

— Не смей мне возражать!

Внезапно Рашкин стремительно бросился к Иззи. Она попыталась отползти, но руки и ноги лишь беспомощно скользили по гладкому деревянному полу, а он двигался гораздо проворнее. Носок жесткого кожаного ботинка ударил ей в бок. Иззи пронзила ослепительная вспышка боли, глаза наполнились слезами.

— Как ты осмелилась мне возразить?

Иззи свернулась клубком, но удары обутой в ботинок ноги следовали один за другим. В ушах раздался крик о пощаде, и девушка с трудом поняла, что кричит она сама. Внезапно удары прекратились.

— О боже, — воскликнул Рашкин. — Что я наделал? Что я наделал?

Иззи попыталась отстраниться, но он встал рядом с ней на колени, прижал девушку к груди и уже не мог говорить, только неразборчиво бормотал и всхлипывал.

Эта сцена длилась довольно долго, но наконец руки Рашкина немного ослабели и Иззи смогла освободиться из его объятий. Она отодвинулась, но чувствовала такую слабость, что не решалась подняться. Всё туловище и ноги ныли от ударов, каждое движение отзывалось новой болью. Даже дышать ей удавалось с трудом.

Иззи очень хотела побыстрее убраться отсюда, но она смогла лишь обхватить себя руками и сквозь непросохшие слезы смотрела на жалкую фигуру коленопреклоненного художника.

Он уперся руками в пол и низко опустил голову. Всхлипывания прекратились, но, когда Рашкин поднял глаза, на его щеках блестели слезы.

— Тебе... лучше уйти, — сказал он хриплым, прерывающимся от волнения голосом. — Я настоящее чудовище и недостоин находиться с тобой рядом. Господи, почему ты так долго меня терпела?!

— Почему... — попыталась заговорить Иззи, но сначала ей пришлось вытереть нос рукавом и откашляться. — Почему вы меня ударили?

Рашкин покачал головой:

— Если бы я только знал. Я... я временами впадаю в такую безудержную ярость, которую можно сравнить только с потребностью писать картины. Иногда я считаю, что это темная сторона моего вдохновения — отчаяние и стремление разрушать.

Рашкин всё так же не отрывал глаз от лица Иззи, но на некоторое время замолчал. Услышанные признания только еще сильнее смутили ее.

— Я догадываюсь, о чем ты сейчас думаешь, — наконец продолжил художник, опуская взгляд. — Я ищу оправдание своей жестокости. Но во время приступов ярости я не контролирую свои поступки, я не принадлежу себе. Словно какое-то чудовище просыпается в моей душе, и мне остается только оплакивать то, что оно натворит. — Рашкин медленно поднялся на ноги. — Тебе лучше пойти домой. Хочешь, я вызову такси, или... может, тебе необходимо показаться врачу?

Иззи отрицательно покачала головой. Она чувствовала себя совершенно разбитой, и всё тело ныло от боли, но перенести осмотр врача и лишние вопросы ей было не по силам. Как она сумеет объяснить, что с ней произошло? Это будет так унизительно!

Рашкин сделал шаг в ее сторону, и девушка вздрогнула, но тот только поднял картину, уложил ее в рюкзак и застегнул пряжки. Когда художник приблизился еще на один шаг, она удержалась от дрожи и постаралась самостоятельно подняться с пола. Рашкин не предложил ей помощь. Он молча ждал, пока Иззи набросит пальто, потом протянул ей сумку.

— Этот... этот пейзаж, — произнесла Иззи.

— Пожалуйста, возьми его с собой. Он твой. В картине есть своеобразный шарм, надеюсь, она понравится твоей подруге.

Иззи кивнула.

— Спасибо, — сказала она, нерешительно помедлила, потом спросила: — Могу я задать вам личный вопрос?

— Конечно.

— Вам никогда не приходило в голову... обсудить с кем-то проблемы вашего характера? Может, доктор...

Она была почти уверена, что разразится следующий приступ ярости, но Рашкин только покачал головой.

— Посмотри на меня, — произнес он. — Я и внешне выгляжу как чудовище. Почему же внутри должен быть другим?

Иззи внимательно посмотрела на художника и с удивлением обнаружила, что продолжительное знакомство изменило ее первоначальное впечатление. Он больше не казался ей уродливым. Он был просто Рашкиным.

— Вовсе необязательно, — возразила она.

— Если ты действительно в этом уверена, я попробую.

— И вы примете помощь?

— Считай, что я пообещал, — кивнул Рашкин. — И спасибо тебе, Изабель.

— За что вы меня благодарите?

— За твое милосердие после всего, что я натворил.

— В таком случае, — сказала Иззи, — я буду продолжать приходить в студию.

— Не думаю, что это разумное решение. Доктор может оказаться бессилен, но даже если он поможет, нет никакой гарантии, что чудовище не будет вновь просыпаться, пока продолжается лечение.

— Если вы и впрямь намерены заняться собой, я тем более должна приходить. Я не могу позволить вам одному пройти через это.

Рашкин удивленно поднял брови.

— Ты так же благородна, как и талантлива, — сказал он.

На этот раз Иззи опустила голову, яркий румянец залил всё ее лицо.

— Я сегодня же позвоню своему врачу, — продолжал Рашкин. — Он направит меня к соответствующему специалисту. И всё же, я считаю, что мы должны расстаться хотя бы на несколько недель.

— Но...

Рашкин улыбнулся и погрозил ей пальцем:

— Ты слишком напряженно работала и заслуживаешь отдыха. Можешь вернуться после Нового года.

— С вами всё будет в порядке?

Рашкин кивнул:

— Если ты так в меня веришь, иначе и быть не может.

Следующий поступок Иззи изумил ее саму не меньше, чем Рашкина. Едва ли сознавая, что она делает, девушка шагнула вперед и поцеловала его в щеку.

— Счастливого Рождества, Винсент, — сказала она и скрылась за дверью.

В пятницу вечером в закусочной Финни было шумно и многолюдно. В воздухе плавали клубы дыма, и не только от табака. На сцене группа из четырех человек под названием «Кулаки» наигрывала попурри из ирландских мелодий, и небольшая площадка для танцев была до отказа заполнена молодыми людьми, исполнявшими некоторое подобие рила. Своеобразная интерпретация ирландского степа сопровождалась громкими одобрительными криками.

Иззи присоединилась к Кэти и Джилли, сидевшим за одним из столиков у задней стены, и некоторое время они все вместе просто слушали музыку, поскольку разговаривать в таком шуме было совершенно невозможно. Только когда музыканты удалились на перерыв, девушки смогли расслышать друг друга. Получив от официантки заказанный кувшин пива, они начали спорить о преимуществах и недостатках обучения в университете Батлера по сравнению с уроками у одного из состоявшихся художников. Иззи, единственная из всех троих, попробовавшая оба варианта, неожиданно для себя стала развивать одну из теорий Рашкина, что вызвало обвинение в пропаганде элитарности со стороны обеих ее подруг.

— В этом заключается ошибочность утверждений Рашкина, — говорила Джилли. — Никто не может оценивать искусство. Не существует никаких надежных критериев. Когда ты обращаешься к своему сердцу и не кривишь душой, ты в результате получаешь истинный шедевр. Пусть он необязательно кажется шедевром всем остальным, но в него вложено самое лучшее. Я считаю, это справедливо для любого вида творчества.

— Аминь, — заключила Кэти.

— Но без надлежащего владения техникой у тебя нет возможности даже пользоваться инструментами.

— Конечно, — согласилась Джилли. — Я говорила не об этом. Каждый может изучить технику, как и историю искусства и теорию живописи. Но нельзя научить человека должным образом применять полученные знания. Нельзя объяснить другому художнику, что именно он должен чувствовать своим сердцем и что должен выразить в своем произведении.

— Ты имеешь в виду талант, — сказала Иззи.

— Точно. Можно бесконечно развивать имеющийся талант, но научить ему нельзя.

По прошествии девяти месяцев Иззи почувствовала, что приближается в своих работах к овладению таинственным секретом Рашкина; она ощущала, как что-то словно открывается в ее душе, как будто с холста спадает пелена, и картина создается сама собой. И еще пришлось признать правоту утверждения Рашкина об особом наречии, необходимом для объяснения этого явления. Иззи пыталась поделиться новыми знаниями со своими подругами, особенно с Джилли, поскольку та тоже занималась изобразительным искусством, но в разговоре убедилась, что подруги не воспринимают лексикон, которым она овладела в процессе обучения у Рашкина. А без этого она только тщетно пыталась подыскать замену несуществующим словам.

— А если бы был способ научить страсти? — спросила Иззи. — Чтобы можно было вкладывать в произведение частицу себя?

— А разве это не есть основа настоящего искусства? — спросила Джилли.

— И для сочинительства тоже, — подхватила Кэти.

— Да, конечно, — согласилась Иззи. — Но если бы этому можно было научить?

Джилли наполнила кружки пивом из стоявшего на столе кувшина и сделала большой глоток.

— Если Рашкин так утверждает, он мошенник, — заявила она. — Допускаю, что под руководством такого прославленного художника ты можешь овладеть любыми секретами техники, но всё равно твои произведения будут созданы только благодаря тому, что ты сама чувствуешь и видишь.

«Но это не так, — хотела сказать ей Иззи. — Под руководством Рашкина я учусь вкладывать душу в свои картины, и этот процесс идет всё быстрее, и конечный результат всё больше приближается к тому, что стоит перед мысленным взором».

Но объяснить этого она не могла. Их спор в различных вариантах периодически возобновлялся на протяжении нескольких последних месяцев, но они словно говорили на разных языках, и пропасть между ними увеличивалась.

— Когда-то все люди говорили на одном языке, — однажды рассказывал ей Рашкин, поддавшись редко возникающему желанию поговорить. — Потом мы захотели не только добраться до неба, но и возомнили себя равными Богу. Недостроенная башня обрушилась, и люди перестали понимать друг друга. В тот день разделились не только наречия, но и искусства. Люди потеряли возможность общаться между собой как при помощи слов, так и при помощи произведений искусства. Первоначальный язык, доступный каждому, исчез с лица земли. В этой студии мы с тобой стремимся хотя бы отчасти возродить тот язык. Так же как отчаявшиеся люди, застигнутые бедствием в Вавилоне, мы пытаемся отыскать улетевшее эхо. Представь, чего можно было бы достичь, вспомнив то древнее наречие.

Тогда слова Рашкина произвели на Иззи неизгладимое впечатление, но, как она ни старалась, она не могла подобрать слова, чтобы передать эту мысль своим подругам.

— В следующем году тебе надо будет почаще посещать лекции Дейпла, — сказала Джилли. — Незадолго до окончания семестра он всех нас заинтересовал рассуждениями о том, чего мы можем добиться при помощи искусства и как это сделать.

Иззи, как и всегда, оставила свои бесплодные попытки подобрать нужные слова и позволила увлечь себя новым поворотом в разговоре.

— Тебе на самом деле так нравится профессор Дейпл?

— Он замечательный человек, — ответила Джилли. — Летом он обещает разрешить мне пользоваться одной из его свободных комнат в качестве студии. Те, кто занимался там в прошлом году, оставили немало красок и других нужных вещей. Он сказал, что я могу все это использовать.

— Похоже, он увлекся тобой, — рассмеялась Кэти.

— Не смейся.

— Нет, действительно! — Джилли покачала головой.

— Иззи, а что ты собираешься делать? — спросила она. — Ты так и будешь посещать студию Рашкина до начала следующего учебного года?

— Я даже не знаю, буду ли я продолжать учебу в университете.

— Я впервые об этом слышу, — встревожилась Кэти. — Что произошло?

Иззи вздохнула:

— Мое обучение зависит от стипендии, а в этом году я настолько забросила занятия, что опустилась на средний уровень. Боюсь, стипендию снимут, и мне придется уехать из города.

— А твои родители не смогут помочь? — спросила Джилли.

— У них нет денег, по крайней мере, так они мне говорят. Родители считают, что я зря трачу время.

— Но ведь твои картины действительно хороши. А ты рассказала им, что Рашкин стал заниматься именно с тобой, хотя много лет не допускал в свою мастерскую никого из студентов? По крайней мере, — добавила Джилли, — насколько мне известно. От тебя я услышала о нем больше, чем от всех преподавателей по истории искусства.

— Я говорила родителям об этом, — сказала Иззи. — Но отец не согласен с моим желанием стать художником. С матерью было бы проще договориться, а вот отец считает меня совсем пропащей.

— Ты должна была всё мне рассказать, — упрекнула ее Кэти.

— Я не решалась, — ответила Иззи. — Мне придется уехать из нашей комнаты, а я буду так скучать по тебе... — Она беспомощно пожала плечами.

— Мы переедем вместе, — сказала Кэти. — Совсем уедем из кампуса. Алан говорил, что на Уотерхауз-стрит полно свободных недорогих квартирок и чердаков. Он и сам после пятнадцатого собирается подыскать себе новое жилье.

— И я снимаю квартирку в доме всего в паре кварталов от этой улицы, — подхватила Джилли. — Это хороший район, недорогой, но вполне приличный. Там повсюду живут художники и музыканты. Иззи, тебе там понравится.

— У нас будет настоящая община. А ты попробуешь взять заем на продолжение обучения.

— Я не уверена, — сомневалась Иззи.

— Ты могла бы продать некоторые из своих картин, — предложила Джилли. — У тебя, должно быть, накопилось немало работ. А я знаю подходящую галерею, где можно их выставить. Не гарантирую, что там примут все твои работы, но надо попробовать.

— А можно на пирсе продавать их туристам, — сказала Кэти.

Джилли воодушевленно кивнула:

— Софи в выходные продает там свои городские пейзажи, выполненные пером, и говорит, что иногда немало на этом зарабатывает.

Иззи со слезами на глазах поблагодарила подруг. В последнее время необходимость решить денежный вопрос и признаться Кэти в предполагаемом отъезде сильно портила ей настроение. Она страстно хотела остаться в городе, не расставаться с друзьями и иметь возможность продолжать занятия у Рашкина. И еще закончить университет, чтобы получить степень бакалавра. Но больше всего ее пугала перспектива бесславно возвратиться на ферму и тем самым подтвердить правоту отца.

— Вы мои самые верные друзья, — сказала Иззи. — Что бы я без вас делала?

Кэти крепко пожала ее руку:

— Для этого друзья и существуют, та belle Иззи. Не беспокойся. Всё устроится как нельзя лучше.

— У Джилли есть знакомые в галерее, и они согласились посмотреть мои работы, — заговорила Иззи и беспокойно посмотрела на Рашкина.

Но он только кивнул и бросил в ответ:

— Да, продолжай.

Глядя на его лицо, невозможно было определить, что думает художник по этому поводу, и Иззи нервничала всё сильнее. Хотя он ни разу не сделал попытки ударить ее после того случая перед Рождеством, всё остальное было по-прежнему. Рашкин был всё таким же властным и несдержанным и мог разразиться гневной тирадой по малейшему поводу. Иззи хотела поддержать его намерение лечиться, но он попросту не желал обсуждать этот вопрос. Несмотря на то что художник больше ни разу не поднял на нее руку, Иззи нередко возвращалась домой в слезах. Тогда она подолгу сидела на кровати не в силах уснуть, гадая, почему так долго позволяет ему подобные выходки, и клялась расстаться с диктатором раз и навсегда. Но, возвращаясь в студию на следующий день, заставала Рашкина в добром расположении духа, и все ее благоразумные намерения бесследно исчезали. Но смятение в душе оставалось.

Рашкин имел над ней власть, далеко выходящую за рамки отношений между учителем и учеником, и этот факт очень смущал Иззи. Она по-прежнему восхищалась его талантом, проницательностью и вкладом в современное искусство, но Рашкин словно загипнотизировал ее волю и почти полностью контролировал все ее действия. Его настроение определяло их отношения, и Иззи до головной боли приходилось гадать, как он отреагирует на то или иное слово или самый незначительный поступок.

В то утро она собрала всю храбрость и решилась поднять вопрос о продаже части своих работ через галерею, но начала разговор издалека.

— Я подумала, что стоит согласиться, — продолжала она. — Я осталась совершенно без денег, а надо еще платить за квартиру.

Иззи со страхом ожидала очередного приступа ярости, но на лице художника сохранялось совершенно спокойное выражение. Это кажущееся хладнокровие только усилило нервозность Иззи, и она никак не могла решиться сделать последний шаг и сказать, чего хочет. Она только встала рядом со своим мольбертом и теребила в руках перепачканную красками тряпку.

— И как это связано со мной? — наконец спросил Рашкин.

— Ну, все мои работы, которые хоть на что-то годятся, — то есть по моему мнению годятся — находятся здесь.

— И ты хочешь, чтобы я помог тебе выбрать несколько картин?

«Неужели это решится так просто?» — подумала Иззи.

Не в силах вымолвить ни слова от напряжения, она только молча кивнула.

— Повтори, как называется та галерея.

— "Зеленый человечек".

— Да, знаю, — сказал Рашкин, а потом, к безграничному удивлению Иззи, добавил: — Я думаю, это вполне подходящее место — не слишком знаменитое, чтобы твои работы проигрывали по сравнению с более известными именами, но достаточно популярное, чтобы серьезно отнестись к картинам новичка.

— Так вы согласны?

— Твое мастерство быстро растет, и я считаю, что ты заслуживаешь вознаграждения за свою самоотверженность.

«Какое счастье, что я застала его в хорошем настроении», — подумала Иззи.

— Кроме того, — с улыбкой добавил Рашкин, — я не могу позволить тебе ночевать на улице. Подумай, какой урон моей мастерской нанесет слух о том, что я довел до нищеты свою лучшую ученицу.

Утро превзошло самые смелые ожидания Иззи. Всё, начиная с неуклюжей попытки Рашкина пошутить и заканчивая его помощью в отборе картин, казалось ей совершенно фантастичным. Словно она перенеслась в один из параллельных миров, где всё выглядит почти так же, как и прежде, но всё-таки немного иначе. И ей было не на что пожаловаться. В параллельном мире Рашкин оказался настолько приятным в общении, что Иззи предпочла бы остаться здесь навсегда.

Но даже в таком благожелательном настроении Рашкин сохранил некоторые из своих скверных особенностей. Его выбор оказался настолько странным, что Иззи не могла даже догадываться о причинах, заставлявших его откладывать ту или иную картину. Не один раз он отодвигал в сторону работу, по мнению Иззи превосходящую многие другие. Те картины, которые в конечном итоге были отобраны для галереи, не были плохими; просто они не являлись лучшими из ее работ.

— А как насчет этой картины? — осмелилась она спросить, когда Рашкин отложил пейзаж с дубом, видневшимся из окна ее комнаты в университетском общежитии.

Иззи особенно гордилась этой работой, ей всё удалось с первого раза — начиная с черновых набросков на листах бумаги и заканчивая окончательным результатом на холсте. Но Рашкин отрицательно покачал головой:

— Нет. В этой картине есть душа. Ты никогда не должна продавать работы, в которых осталась твоя душа.

— Но разве не во все работы мы стараемся вложить душу? — удивилась Иззи.

— Ты путаешь работу, идущую от сердца, с картиной, у которой есть душа. Художник безусловно должен отдавать всего себя своей работе, иначе его труд потеряет смысл, и с этим никто не спорит. Но иногда картина обретает собственный характер, независимо от того, что мы в нее вложили. Такие произведения, в отличие от обычных, заслуживают нашего особого отношения.

Иззи окинула взглядом мастерскую Рашкина, множество его работ, висящих на стенах или небрежно сложенных по углам.

— Поэтому всё это осталось здесь? — спросила она.

— Отчасти, — улыбнулся Рашкин. — Большинство из них — явные промахи.

— Я бы с радостью согласилась лишиться глазного зуба, лишь бы научиться рисовать такие «промахи».

Рашкин промолчал.

— Почему вы больше не выставляете свои работы? — настаивала Иззи, поддавшись расслабляющему воздействию этого особенного дня.

— Я больше не голодаю, — ответил художник.

— Но ведь вы занимаетесь этим не ради того, чтобы выжить, — заметила Иззи, пораженная его словами. — Вы пишете не ради денег.

Рашкин с любопытством взглянул на девушку:

— Тогда ради чего ты занялась живописью?

— Чтобы показать, каким я вижу окружающий мир.

— Ага. Но кому ты пытаешься это показать — зрителям, то есть потенциальным покупателям, или Искусству?

— Я не вполне вас понимаю. Как мы можем общаться с искусством?

— Не просто с искусством, — ответил Рашкин. — Но с душой творчества. С музой, которая нашептывает нам на ухо, которая упрашивает и требует и никогда не оставит нас в покое, пока мы не выполним ее просьбу.

Он выжидающе посмотрел на Иззи, но та не знала, что ответить. Она понимала, что такое вдохновение, то есть то, что большинство людей под этим подразумевали, но Рашкин говорил о музе как о совершенно реальной личности, которая навещала его и не давала покоя до тех пор, пока он не исполнял ее желание.

— Ты все поймешь, — сказал Рашкин спустя некоторое время.

— Что пойму?

Но художник не был расположен продолжать разговор на эту тему.

— Очень удачно, что твои картины имеют стандартные размеры, — сказал он. — По-моему, у нас достаточно готовых рам, чтобы оформить выбранные полотна. Ты не поможешь мне принести их из кладовки?

Иззи поняла, что настаивать нет смысла. Она спустилась вслед за учителем на первый этаж, и остаток утра они провели вставляя картины в рамы и упаковывая их для перевозки.

— Как ты собираешься доставлять их в галерею? — спросил Рашкин, когда работа была полностью закончена.

— Мой приятель Алан ждет звонка. Он обещал всё перевезти на своей машине.

Когда Алан приехал, Рашкин помог им спустить картины вниз и донести до машины. Затем он за руку попрощался с Аланом, пожелал Иззи удачи, и не успела она поблагодарить его за помощь, как он скрылся за дверью мастерской. Девушка в последний раз поправила сложенные на заднем сиденье картины и заняла место рядом с водителем.

— Так вот каков этот загадочный Рашкин, — промолвил Алан, едва его «фольксваген» выбрался на дорогу.

Иззи молча кивнула.

— Он совсем не такой, каким я его представлял.

— А чего ты ожидал? — удивленно взглянула на него Иззи.

— Я думал, что он больше похож на тот рисунок, который ты показывала нам в прошлом году.

— А разве в рисунке нет сходства?

— Несколько гротескное. Я не понял, что это была карикатура.

— Но я не делала никаких карикатур...

— Ну конечно, — немного натянуто рассмеялся Алан. — Похоже, я ляпнул что-то не то, да? Не обращай внимания, Иззи. Я совсем ничего не понимаю в живописи. Скажи, вы с Кэти на самом деле собираетесь перебраться в мой квартал?

— Если сможем себе это позволить.

Иззи предоставила Алану болтать о всяких пустяках, а сама никак не могла выбросить из головы его слова о прошлогоднем портрете Рашкина. Она знала, что почти все художники слепы в отношении своих собственных работ, но даже не предполагала, что прошлой осенью настолько ошиблась, восстанавливая по памяти портрет художника. Конечно, она не видела его перед собой, когда создавала тот рисунок взамен отнятого у нее оригинала, но всё же...

Альбина Спрех — гордый владелец и единственный служащий галереи «Зеленый человечек», как она себя именовала, — оказалась гораздо старше, чем предполагала Иззи. Джилли всегда говорила о ней как о своей приятельнице, и Иззи ожидала увидеть кого-то лет двадцати с небольшим, но не очень удивилась, обнаружив свою ошибку. В круг общения Джилли входили люди различного возраста, пола, цвета кожи и социального положения.

Альбина оказалась невысокой стройной женщиной лет пятидесяти, с почти седыми, однако не потерявшими своего блеска волосами. Черты ее лица — резко очерченные скулы, высоко поднятые брови и бледно-голубые проницательные глаза, от которых невозможно было что-то утаить, — напомнили Иззи сиамскую кошку. Сходство дополнялось кошачьей грацией движений и неброской элегантностью, не скрывавшей, однако, свободолюбивого нрава, слегка смягченного светскими манерами. На работе хозяйка галереи носила шерстяной свитер и слаксы, а единственными украшениями служили небольшие золотые колечки в ушах и брошь в виде палитры. Иззи пожелала себе выглядеть хотя бы наполовину так же хорошо в этом возрасте.

— Да, Джилли нисколько не преувеличила твой талант, — сказала Альбина, изучив картины, которые Иззи и Алан внесли в помещение галереи. — Более того, должна признаться, меня поразила зрелость работ, необычная для художника твоего возраста.

— Большое спасибо, — пробормотала Иззи, покраснев от смущения.

— Сейчас не так много художников придерживаются этого стиля, — продолжала Альбина. — Тем более молодых художников. Ярко выраженный реализм, и к тому же очень живописный. Эти работы — надеюсь, ты не обидишься — очень напоминают мне творения Винсента Рашкина. И палитра, и использование света, и владение текстурой.

— Я беру уроки у Рашкина, — сказала Иззи. Альбина изумленно выгнула брови:

— Ах вот как! Тогда всё понятно. За последнее десятилетие я почти ничего о нем не слышала и решила, что художник куда-то уехал, а может, перестал писать.

— Он и сейчас работает каждый день. Только не выставляет свои картины.

— И как? — Взгляд Альбины на мгновение стал рассеянным. — Его картины обладают всё такой же притягательностью?

— Да, безусловно. И стали еще лучше, если это возможно.

— Тебе повезло работать рядом с таким мастером. Когда бы я ни взглянула на его «Взмах крыльев», меня всегда пробирает дрожь. Эта репродукция висит у меня в столовой. — Альбина улыбнулась и снова взглянула в лицо Иззи. — Думаю, именно благодаря его работам я выбрала этот род деятельности.

Иззи понимающе улыбнулась в ответ. Открытка с той же репродукцией висела у изголовья ее кровати на острове, и девочкой она не раз мысленно уносилась в небо вместе со стаями голубей Рашкина, кружившими над Воинским мемориалом в парке Фитц-генри.

— Я вас прекрасно понимаю, — сказала Иззи.

— Ну что ж. — Альбина тряхнула головой, словно пытаясь отогнать посторонние мысли. — Это заставляет смотреть на твои работы в совершенно ином свете.

— Как это? — встревожилась Иззи.

— Откровенно говоря, поначалу, рассматривая работы, я подумала, что они слишком уж напоминают работы Рашкина, чтобы выставлять их как самостоятельные произведения. Ты же понимаешь, насколько быстро разносятся слухи и как люди любят злословить. В самом начале карьеры недопустимо ни малейшего намека на подражательство. Такой ярлык может приклеиться на всю жизнь. Но здесь мы имеем совсем другое: продолжение традиций именитого учителя в работах его ученика. А судя по тому, как ты пользуешься перспективой, я уже вижу, что у тебя имеется свой собственный стиль.

— Я надеюсь, — вставила Иззи.

— Безусловно. А поскольку таких работ никогда не бывает слишком много, я уже предвижу твои персональные выставки в недалеком будущем. — Альбина направилась к своему письменному столу и на ходу продолжала говорить: — А теперь надо заполнить кое-какие бланки. Комиссионные галереи составляют сорок процентов, а чеки подписываются один раз в месяц. Но это правило иногда нарушается. Если какая-то из твоих работ будет продана и ты будешь нуждаться в средствах, мы наверняка что-нибудь придумаем. И еще одна просьба. Не звони мне каждый день, чтобы узнать, как продаются твои картины.

— Здорово! — закричал Алан, как только они оказались на тротуаре перед зданием галереи. — Ты справилась!

Иззи ответила на его дружеское объятие, но в душе вовсе не испытывала таких же бурных эмоций.

— В чем дело, Иззи? Я думал, ты будешь прыгать от радости.

— Я рада.

— Но?..

Иззи неуверенно улыбнулась:

— Просто мне кажется, что мои работы приняли исключительно из-за Рашкина. Словно картины ценятся только потому, что выполнены в его мастерской и под его руководством.

Алан тряхнул головой:

— Ну и ну. Погоди-ка минутку...

— Нет. Ты слышал, что она сказала. Она считала эти картины слишком похожими на работы Рашкина, чтобы выставлять их в галерее, пока я не сказала, что беру у него уроки.

— И что из этого? — спросил Алан. — Иззи, не обращай внимания. Какое имеет значение, что именно тебе помогло? Ты представляешь, насколько трудно добиться, чтобы работы новичка выставили в приличной галерее?

— Я понимаю. Но всё же...

— И кроме того, еще одно. В конечном счете, люди будут покупать твои картины благодаря твоему таланту и тому, что ты в них вложила, а не благодаря их сходству с картинами Рашкина.

— Ты действительно так думаешь?

— Я знаю это. Кэти не единственный твой поклонник.

— Нет, — согласилась Иззи. — Но она самая преданная из всех.

Они одновременно улыбнулись, вспомнив, как горячо превозносит Кэти работы своих друзей, особенно творения Иззи.

— С этим я не могу спорить, — сказал Алан. Он открыл дверцу для Иззи, потом обошел машину вокруг и занял место водителя.

— Посмотрим, что будет, когда я ей расскажу, — порадовалась Иззи, предвкушая реакцию подруги на это известие.

Она скользнула на сиденье и захлопнула дверцу:

— Кэти обрадуется до смерти.

— Ну вот, теперь лучше. Я уже стал опасаться, что ты лишилась своего оптимизма.

— А ты слышал, что сказала Альбина напоследок? — весело спросила Иззи. — О моих перспективах?

— Я подумал, она всем так говорит. — Иззи ударила его по руке.

— Эй, — отозвался Алан. — Поосторожнее, я же за рулем!

Иззи показала ему язык, а потом беззаботно откинулась на спинку сиденья. Состояние ее финансов пока не изменилось, но теперь она была уверена, что сможет вместе с Кэти снять квартиру на Уотерхауз-стрит, а это было самым важным. Всё, что ей сейчас требовалось, — это продать хоть одну из выставленных картин, и тогда денег хватит на оплату квартиры за месяц, и еще кое-что останется. Всё устраивается как нельзя лучше.

Но волнения по поводу согласия Альбины выставить работы в галерее «Зеленый человечек» снова охватили Иззи, когда она вернулась домой и посмотрела на эскиз прошлогоднего портрета Рашкина. Алан был прав. В ее руках была плохая карикатура, а не портрет художника. Как же она могла настолько ошибаться?

Конечно, Рашкин был далеко не красавцем, но на рисунке он выглядел просто отвратительно: горгулья в лохмотьях нищего. Художник не отличался высоким ростом, но он вовсе не был карликом. Он, без сомнения, сутулился, но горба на его спине определенно не было. И старомодная поношенная одежда не давала повода изображать его оборванцем. Она нарисовала портрет какого-то тролля, а не человека.

Иззи постаралась восстановить в памяти тот день, когда впервые увидела художника, занятого кормлением голубей на ступенях собора, и перед ее мысленным взором возник тот Рашкин, которого она хорошо знала. Но в то же время что-то неуловимое ускользало из ее памяти при взгляде на карандашный набросок. Иззи не замечала за собой склонности к преувеличениям, которыми грешил ее рисунок, но ежедневное общение с человеком не могло устранить горб со спины или исправить уродливую внешность и сходство с троллем. Оставалось только одно объяснение: Рашкин действительно так выглядел в момент их первой встречи, но с тех пор сильно изменился.

«Даже не так, — решила Иззи, сравнивая рисунок с тем Рашкиным, которого она видела утром. — Он не просто изменился, а полностью трансформировался».

Она еще долго смотрела на листок с карандашным наброском, а потом откинула его в сторону. Рашкин не менялся. Тот день, когда она сделала набросок, был для нее не самым удачным из-за трудных занятий. И рисунок она делала по памяти, а не с натуры. Бог свидетель, Рашкин — странная личность. Нетрудно было поддаться плохому настроению и вместо портрета сделать карикатуру, тем более что видела она художника только один раз и при странных обстоятельствах.

После таких размышлений Иззи наконец улыбнулась. Вся история их знакомства и последующих отношений сплошь состояла из странностей. Но, прежде чем Иззи успела как следует развить эту мысль, вернулась Кэти. Подруга стала расспрашивать о результатах поездки в галерею, и Иззи пришлось оставить дальнейшие раздумья над загадочным рисунком.

А ночью ей приснился сон, который за последнее время повторялся уже не один раз. Иззи снилось, что она поднимается в студию Рашкина и видит, что все ее работы безнадежно испорчены. Некоторые полотна разорваны на куски, другие — обгорели, и ни одно из них уже нельзя восстановить, даже незаконченную картину на мольберте. Проснувшись, она понимала, что всё это произошло только во сне, что подобные видения вызваны ее подсознательными опасениями за свои творения, что такому страху подвержены почти все люди, создающие что-то своими руками. Некоторым снится, что над их произведениями смеются и издевательски тычут в них пальцами; а она видит свои работы уничтоженными, что является высшей степенью неприятия.

Но впечатление от этого повторяющегося сна почему-то оказывалось глубже, чем от других. Видение было слишком правдоподобным. И хотя Иззи знала, что это всего лишь сон, ей хотелось, чтобы ее подсознание нашло другой способ борьбы с комплексом неполноценности; слишком уж реальным казалось это повторяющееся видение. Каждый раз в таких случаях Иззи просыпалась в подавленном настроении, отказывалась от завтрака и бежала в студию, чтобы окончательно убедиться в сохранности картин.

Рашкин никогда не спрашивал о причинах столь раннего появления и осмотра полотен, а Иззи в свою очередь не рассказывала о снах. Он не страдал от недостатка уверенности в себе и просто не понял бы ее опасений. Да и никто другой тоже. Люди списали бы эти сновидения на некоторую неуверенность в своих силах, но никто не смог бы понять, почему Иззи каждый раз так расстраивалась, даже сознавая, что видела всего лишь сон.

Она и сама не могла объяснить, почему владевшее ею во сне чувство отчаяния продолжало мучить и наяву, окутывая черным облаком страха вплоть до того момента, когда она брала в руки свои работы и убеждалась, что с ними ничего не случилось.

Проживание на Уотерхауз-стрит оказалось в точности таким, как обещали Джилли и Кэти. Весь район Нижнего Кроуси был достаточно популярным среди городских художников, музыкантов, актеров, писателей и других представителей богемы, а два квартала этой улицы по обе стороны от Ли-стрит представляли собой некоторое подобие западных окрестностей поселения Гринвич в пору его расцвета. Иззи быстро убедилась в том, что все ее соседи представляют собой единое сообщество: оба квартала целиком состояли из многоквартирных домов с чердаками-студиями и мастерскими, а нижние этажи были отданы под разнообразные кафе, небольшие галереи, магазинчики и музыкальные клубы. В течение первых двух недель жизни на Уотерхауз-стрит она встретила столько родственных душ, сколько не встречала за все свои девятнадцать лет.

— В воздухе этого района днем и ночью царит постоянное возбуждение, — рассказывала она Рашкину через несколько недель после того, как они с Кэти переехали в небольшую квартирку с двумя спальнями напротив дома, где жил Алан. — Это поразительно. Стоит свернуть с Ли-стрит, как чувствуешь прилив творческих сил.

Только переселившись на Уотерхауз-стрит, Иззи ощутила себя частью творческого сообщества. Проживание в Карлзен-холле ее вполне устраивало, но здесь было нечто особенное. Обитателей общежития объединяло только посещение университета. Вне занятий их дороги расходились, а жизненные интересы нередко были совершенно противоположными. Представители богемы с Уотерхауз-стрит, напротив, несмотря на ярко выраженную индивидуальность каждого, были объединены общей непоколебимой уверенностью в успехе творческих начинаний. Они безоговорочно поддерживали друг друга, и это больше всего нравилось Иззи. Никто не считал начинания соседа легкомысленными пустяками и юношескими увлечениями. Даже в три часа ночи можно было найти собеседника и, устроившись на ступенях крыльца, завести серьезный разговор, поделиться своими успехами или найти поддержку в случае приступа меланхолии, которой в той или иной степени было подвержено большинство представителей свободных профессий. Совершенно незнакомые люди могли помочь советом, поддержать порыв вдохновения и быстро становились приятелями.

Здесь не было места высокомерию. Даже самые именитые обитатели Уотерхауз-стрит общались на равных с другими представителями сообщества, и каждый вечер в каком-нибудь из домов были распахнуты двери для желающих принять участие в вечеринке. Иззи понимала стремление своих друзей время от времени расслабиться, но редко следовала их примеру. Она считала, что в этих компаниях потребляется слишком много спиртных напитков, психотропных средств и сигарет с марихуаной и гашишем. Сама она почти не пила спиртного и боялась любых таблеток, но никто ее и не принуждал. И если порой ей казалось, что участники вечеринки спят друг с другом по очереди, она беспрепятственно могла уйти в любой момент.

Терпимость к недостаткам друг друга и неподдельная забота о ближнем искупали в глазах Иззи все прочие пороки окружающих. То, что убежденные индивидуалисты могли выслушать мнение своих оппонентов и принять отличающийся от их собственного образ жизни, поддерживало надежду, что мир не так уж плох. Если здесь люди способны прислушиваться друг к другу, значит, со временем и в других местах установится взаимопонимание.

Иззи полюбила их с Кэти новую квартирку. Вся ее обстановка состояла из оранжевых деревянных ящиков с разноцветными подушками, заменявшими диваны и стулья; книжных полок, сооруженных из подручных материалов; потертых ковриков, ламп и кухонной утвари, купленной на блошином рынке в Кроуси. На стенах висели плакаты и рисунки Иззи и ее друзей, матрасы в спальнях лежали на полу, а поцарапанный пластмассовый стол на кухне окружали разнотипные стулья, купленные на уличной распродаже. Мать Иззи пришла бы в ужас от таких условий, но это мало беспокоило девушку. Отцу вряд ли понравилась бы компания ее друзей, но по этому поводу Иззи тоже ничуть не огорчалась.

В ее представлении Уотерхауз-стрит была образцом совершенства, к которому должно было стремиться всё общество. Возможно, поэтому, когда грубая реальность внешнего мира затронула их жизнь, Иззи восприняла это как предательство.

— Произошло ужасное событие, — сообщила Кэти, швырнув свое пальто на свободный стул в кабинке и усаживаясь рядом с Иззи.

Они встретились в ресторанчике «У Перри», расположенном на углу Ли-стрит и Уотерхауз-стрит. Это место пользовалось большой популярностью, так как еда здесь была не только вкусной, но и недорогой. Ожидая Кэти, Иззи зарисовывала людей, стоящих на автобусной остановке за окном, и практиковалась в изображении лиц в три четверти оборота.

— Что случилось? — спросила она.

— Ты помнишь Рашель — подружку Питера?

— Конечно, — кивнула Иззи. — Она обещала позировать мне, когда выберет время. У нее просто замечательное телосложение.

— Да, возможно. Но некоторые люди отнеслись к ее телу вовсе не с художественной точки зрения.

— О чем ты?

— Ее избили и изнасиловали. Три подонка затащили ее в машину на остановке шестидесятого автобуса. Они привезли ее обратно рано утром — просто выбросили из машины и оставили лежать на тротуаре.

— О Господи. Бедная Рашель...

— Меня тошнит от одной мысли, что такие негодяи живут в нашем мире.

Кэти вытащила из стаканчика бумажную салфетку и принялась методично отрывать от нее маленькие кусочки.

— А полиция?

— Что может полиция! Не смеши меня. Только подумать, что ей пришлось пережить...

Кэти отвернулась к окну, но Иззи успела заметить слезы на глазах подруги.

— Полицейские даже не потрудились выразить ей свое сочувствие, — продолжала Кэти, предварительно откашлявшись. — Джилли присутствовала при их разговоре и пришла в ярость, а это о многом говорит.

Иззи кивнула. Она не могла вспомнить, чтобы Джилли когда-нибудь злилась. Порой поддавалась эмоциям, но всегда держала себя в руках.

— А приятель Джилли? — спросила Иззи. — Тот парень, что служит в полиции, — Леонард или Лари, он не сможет ничем помочь?

— Его зовут Луи. Он тоже приходил вместе с Джилли, но он всего лишь сержант и не в силах заставить копов бережнее обращаться с Рашель. Для них это что-то вроде развлечения. В довершение ко всему Луи сказал, что даже в случае поимки подонков их адвокат так замучает Рашель, что ей лучше не появляться в суде. Джилли говорит, что Рашель совершенно подавлена и уже жалеет, что заявила в полицию.

— Но это же неправильно.

— Нет, — покачала головой Кэти. — Это просто чудовищно.

Покончив с одной салфеткой, она взялась за следующую:

— И что хуже всего — так это то, что подобные вещи происходят постоянно. Мы просто не осознаем этого, пока беда не коснется кого-то из знакомых.

— Да, пока не встретишься с пострадавшим лицом к лицу, преступление кажется нереальным, — согласилась Иззи.

— Ужасно, не правда ли? Иззи, мы позволяем таким уродам существовать в нашем мире. Временами мне кажется, что их уже больше, чем нормальных людей. — Кэти выпустила из пальцев последние обрывки салфетки. — Наверно, Лавкрафт был прав.

— Кто это?

— В тридцатых годах был такой писатель. Он рассказывал о многочисленных чужаках, обитающих на задворках нашего звездного мира и стремящихся его завоевать. Они влияют на наше сознание и заставляют совершать подлые поступки, тем самым добиваясь, чтобы их пустили на нашу планету. Чем хуже становится наш мир, тем скорее они добьются своего. — Кэти печально посмотрела на подругу. — Иногда я думаю, что их появления можно ожидать со дня на день.

— Это безумие.

— Возможно. Но ты не можешь не согласиться, что в нашем обществе что-то пошатнулось. С каждым годом подонки отвоевывают у нас всё больше пространства. Лет пять назад тебе бы не пришло в голову опасаться нападения на автобусной остановке. Днем и ночью можно было без страха гулять почти по всему городу, никто даже не думал о таких безобразиях. Мы допустили в наш мир зло, может, не я и не ты конкретно, но если мы не будем против него бороться, то станем его частью.

— Не могу сказать, что верю в существование абсолютного зла, — сказала Иззи. — Я считаю, что в каждом из нас есть всего понемногу, но только наши собственные решения определяют, какими мы будем.

— А ты можешь найти хоть что-то хорошее в тех, кто издевается над детьми? Или в подонках, напавших на Рашель? Ты можешь простить таких людей?

— Нет, — покачала головой Иззи. — Нет, не могу.

— И я тоже, — угрюмо сказала Кэти. — Рашель разрешают посещать только после обеда. Ты пойдешь к ней завтра вместе со мной?

— Завтра у меня только одна лекция. Я освобожусь к четырем часам.

Кэти сдвинула в сторону горку бумажных обрывков и взяла в руки меню. Несколько секунд она изучала список блюд, потом снова опустила меню на стол.

— Мне совершенно расхотелось есть, — сказала она. — Желудок сводит судорогой при одном воспоминании о несчастье Рашель.

Иззи тоже закрыла меню. Она попыталась представить, что пришлось пережить несчастной девушке ночью, а потом еще и днем, когда ее допрашивали, и тоже ощутила тошноту.

— Пойдем домой, — предложила она.

Этой ночью Иззи снился особенно скверный сон. Войдя в студию Рашкина, она обнаружила мертвецов, распростертых на полу среди обрывков ее полотен.

Персонажи картин обрели тела, а потом были разрезаны на куски или сожжены с той же методичной жестокостью, с которой раньше уничтожались полотна.

На рассвете Иззи проснулась, заплакала в подушку и больше не смогла заснуть. В семь часов она уже оделась и отправилась в мастерскую, где обнаружила все свои работы в том же состоянии, в котором оставила их накануне, чего нельзя было сказать о холсте на мольберте Рашкина. Похоже, старый художник продолжал работать еще долгое время после ее ухода.

— Твоя подруга совершенно права, — сказал Рашкин после того, как Иззи рассказала об идее абсолютного зла и абсолютного добра. — Именно поэтому мы должны соблюдать величайшую осторожность. Иззи, нас окружают ангелы и чудовища. При помощи нашего искусства мы способны вызвать их — может быть, из бездны, а может, из самих себя, из потаенных уголков души, которые есть у каждого человека и к которым он обращается только в сновидениях или в творчестве. Но эти существа несомненно есть. И они могут обнаружить себя.

Иззи нервно рассмеялась:

— Не надо говорить об этом так серьезно, а то у меня по спине уже ползут мурашки.

— Хорошо, потому что всё это на самом деле очень серьезно. В наши дни зло господствует над миром. Наши творения противостоят ему, но мы должны быть осмотрительны. Каждый шаг к добру одновременно приоткрывает двери для зла.

— Но ведь мы... просто создаем картины.

— В большинстве случаев так оно и есть, — согласился Рашкин.

Он отложил кисть и подошел к Иззи, решив прервать свою работу. Девушка сидела на диване у окна, из которого была видна огибающая дом тропинка.

Она подтянула колени к груди и освободила место для своего учителя.

— Но мы стремимся к большему, — продолжал Рашкин. — Мы пытаемся сотворить великие полотна, при виде которых мир будет радоваться и находить утешение. Такие работы создаются благодаря особому секрету из области алхимии, который я хочу разделить с тобой, но формула его настолько сложна, а стремление и вдохновение автора должны быть направлены настолько точно, что без особого наречия, которое складывается между нами, я не смогу передать тебе эти знания.

Иззи некоторое время изучала его, отыскивая хоть малейший признак насмешки, но лицо Рашкина было абсолютно серьезным.

— Вы... вы говорите о чем-то большем, чем живопись, — сказала она. — Я права?

Рашкин приложил узловатый палец к ее лбу:

— Наконец-то ты начинаешь открывать глаза и пытаешься видеть.

— Но...

— Достаточно болтовни, — прервал ее художник и одернул рабочую блузу. — У нас много работы. Я думаю, твоя знакомая Альбина просит привезти еще несколько работ?

— Да, но...

Рашкин по-прежнему оставил без внимания ее попытку заставить его объяснить те загадки и намеки, которые только что прозвучали в их беседе.

— Сколько картин продано в галерее? — спросил он, возвращаясь к мольберту. — Пятнадцать?

— Двенадцать, — ответила Иззи. Рашкин задумчиво склонил голову.

— Я считаю, пришло время для твоей персональной выставки. — Он поднял кисть и некоторое время рассматривал чистый холст, натянутый на мольберт. — Как ты думаешь?

— Я не знаю. Может, и так. А как же разговор об ангелах? Не можете же вы оставить меня в неведении?

— Разве нет?

В голосе Рашкина прозвучало скорее изумление, чем угроза, но Иззи мгновенно поняла, что настаивать не стоит. Их отношения теперь допускали большую свободу в разговоре, но она хорошо усвоила пределы дозволенного.

— Ты должна закончить картину с индейцем, — сказал Рашкин, как только Иззи встала с дивана. — Это полотно может занять центральное место в твоей выставке.

Иззи удивленно вскинула глаза:

— А я считала, что вам не нравится его костюм — джинсы и футболка.

— Мне не нравится и городской пейзаж на заднем фоне, но я не могу отрицать, что это отличная работа.

Иззи почувствовала жаркий румянец на своих щеках, но похвала не столько порадовала, сколько смутила ее. Она гордилась этой композицией.

— Но ты не будешь ее продавать, — добавил Рашкин.

— Почему? — удивилась Иззи и в тот же миг вспомнила их разговор во время первого отбора работ для галереи. — В этой картине есть душа?

— Отчасти поэтому. Кроме того, наличие одного или двух полотен с пометкой «Не для продажи» заставит посетителей более энергично покупать доступные картины.

— Вот как!

В этом была определенная логика, но Иззи всё же не могла отделаться от мысли, что истинной являлась первая причина. Она не стала больше расспрашивать Рашкина. Он уже успел вернуться к своей работе, а это, как не раз убеждалась Иззи, означало конец любым разговорам.

Она сняла с мольберта натюрморт и заменила его незаконченным портретом молодого индейца из племени кикаха. Прошлым летом она видела его в парке Фитцгенри, и тогда у нее возникла идея картины.

Помня уроки Рашкина, она при помощи большого пальца оценила пропорции и на месте сделала первые наброски. Детали портрета она выбрала самостоятельно, и молодой человек, глядящий с холста, теперь не имел с оригиналом ничего общего, кроме позы. Но, как ни странно, персонаж стал для Иззи более реальным, чем если бы юноша из парка позировал для создания картины. Иззи не смогла бы объяснить, почему так произошло, не прибегая к теориям Рашкина. Но она была уверена, что между изображением на холсте и таинственной областью, которая находилась то ли внутри ее собственной головы и вызывала сновидения, то ли скрывалась где-то в невидимой дали, образовалась прочная связь. Как и Рашкин, она не могла объяснить этот факт, но связь возникла, и благодаря своему творчеству Иззи прикоснулась к тайне.

Остаток утра она провела за работой, а потом приготовила обед для Рашкина и покинула мастерскую. В этом полугодии она записалась на сокращенный курс и теперь торопилась, чтобы не опоздать к двум часам на лекцию Дейпла по истории искусства.

При всем уважении к университетским профессорам в те периоды, когда занятия у Рашкина шли хорошо, Иззи задумывалась о целесообразности дальнейшего обучения. Зачем лезть из кожи вон и тратить время, если все необходимые навыки она получает в мастерской Рашкина?

— Подумай, — говорила в таких случаях Кэти. — Ты прошла две трети пути к получению степени бакалавра. Неужели ты намерена зачеркнуть все свои старания последних двух лет?

— Нет, — отвечала Иззи. — Я этого определенно не хочу.

Но времени настолько не хватало, что она спрашивала себя, не напрасно ли проводит долгие часы в аудиториях вместо того, чтобы потратить их на занятия в студии. Зачем ей диплом бакалавра? Повесить на стену? Лучше украсить ее своей картиной. Но всё же она упорно продолжала посещать лекции. Может быть, чтобы доказать Кэти, своим родителям, даже самой себе, что она не легкомысленная лентяйка.

После окончания лекции Дейпла Иззи поторопилась к выходу и первой покинула аудиторию, боясь опоздать на встречу с Кэти. Чтобы добраться до больницы, где лежала Рашель, им пришлось втиснуться в переполненный автобус, но Иззи не придавала этому никакого значения. Она даже не слышала жалоб подруги на тесноту. Все мысли Иззи были заняты оставленной в мастерской картиной, всю дорогу до больницы она обдумывала необходимые детали заднего плана. Но жестокая реальность несчастья, произошедшего с Рашель, прервала ее грезы наяву.

Той миловидной девушки, которая согласилась позировать для Иззи несколько дней назад, больше не существовало. Вместо нее с больничной койки в палате смотрела незнакомка. Всё лицо покрывали ужасные кровоподтеки. У девушки была сломана рука и несколько ребер, раздроблены кости таза. Но самым страшным был ее взгляд, полный боли и растерянности. Иззи вспомнила радостную доверчивость, еще недавно светившуюся во взгляде Рашель, и поняла, что это выражение утрачено безвозвратно.

Она отдала Рашель открытку с пожеланиями скорейшего выздоровления и тихонько уселась на краешек кровати. Кэти и Джилли пытались развлечь Рашель разговорами, но Иззи могла только сидеть и смотреть на повязки, скрывающие большую часть тела подруги, и трубку искусственного питания, висящую у изголовья. В эти минуты решимость Иззи продолжать занятия в студии Рашкина сильно укрепилась. Если его секреты помогут противостоять несправедливости, от которой пострадала Рашель, Иззи сделает всё, что в ее силах, ради приобретения этих знаний. Она еще не до конца поняла рассуждения Рашкина о том, как может искусство помочь людям. Иззи даже пока не совсем верила в его теорию об ангелах и чудовищах. Но он обещал учить ее и сдержал свое слово, так что Иззи рассчитывала, что со временем она постигнет все секреты загадочного мастерства своего учителя.

Глядя на Рашель, она отчаянно надеялась, что так и будет. Иззи страстно хотела научиться вызывать ангелов. Светлых, оберегающих, противостоящих злу. Жаль, что пока еще ей не по силам предотвратить несчастья, подобные тому, что произошло с Рашель. Так же как и Кэти, которая стремилась помочь обездоленным детям, Иззи не собиралась всю жизнь ограничиваться жалобами на несправедливость. Ни она, ни Кэти не могли уничтожить источник зла, наводняющий мир чудовищами. Но они обязаны были обрести собственные силы, вроде магического секрета Рашкина, чтобы противостоять тьме, таящейся в душе каждого человека, даже если при свете дня он не признает ее присутствия. Не имеет значения, откуда исходит зло — из собственной души или от космических злодеев. Важно то, что оно существует, и борьба против него представляет собой нечто большее, чем сражение с ветряной мельницей.

На следующий день Иззи закончила картину «Сильный духом», но даже не успела как следует полюбоваться портретом бравого индейца на фоне города, так как сразу же пришлось мчаться в университет на послеполуденные занятия, а остаток дня она провела в библиотеке за докладом, который требовалось представить в следующий понедельник. Выйдя наконец из здания университета, Иззи удивленно оглянулась вокруг. Она совершенно потеряла счет времени; оказалось, что пока она просматривала книги по истории искусства в поисках необходимых данных, на город спустилась ночь.

Живот свело от голода, и девушка вспомнила, что пропустила не только ужин, но и обед. Она чувствовала себя такой измученной, что готова была улечься спать прямо на каменных ступенях. Однако в ее утомленном сознании осталось достаточно здравого смысла, чтобы сообразить, что сначала необходимо добраться до дома.

— Ты выглядишь совершенно разбитой, — раздался вдруг чей-то голос за спиной. — Чего ты добиваешься? Хочешь поджечь кисть с обоих концов?

— Ты имеешь в виду свечу? — автоматически поправила Иззи и обернулась, чтобы посмотреть, кто с ней говорил.

Слева от входа в библиотеку, в тени виднелась фигура человека, прислонившегося к каменному льву. Иззи смогла рассмотреть только белую футболку, голубые джинсы, длинные темные волосы и смуглый цвет лица. Из-за скудного освещения она не сумела разобрать его черты. На улице было уже достаточно холодно, и девушка невольно удивилась, что незнакомец одет лишь в легкую футболку с короткими рукавами.

— Но ведь ты художница, — сказал он. — Вот я и подумал, что кисть будет более уместной.

— Мы где-нибудь раньше встречались? — спросила Иззи.

В облике парня было что-то знакомое, но она никак не могла определить, что именно.

— Разве это имеет значение?

Иззи чуть было не подошла ближе, чтобы рассмотреть незнакомца, но перед ее глазами пронеслось изуродованное лицо Рашель, и девушка остановилась.

«Вот черт», — подумала она и быстро оглянулась по сторонам, но, кроме них двоих, на ступенях библиотеки никого не было. За стеклянными дверьми виднелись люди, однако они были слишком далеко и не услышали бы крика о помощи. Иззи хотела развернуться и убежать, но впереди было огромное темное пространство, а парень легко мог ее догнать. Вернуться внутрь тоже не было никакой возможности — для этого пришлось бы его обойти. Незнакомцу ничего не стоило затащить ее в кусты, никто бы этого не заметил. Совсем никто.

— Послушай, — заговорила Иззи. — Я не хочу неприятностей.

— Я не причиню тебе никакого вреда, — послышался из темноты его голос.

— Тогда чего ты от меня хочешь?

— Да ничего. Просто поговорить. Если ты против, можешь уйти, я не стану тебя задерживать.

«Да, конечно, — подумала Иззи. — Хочешь, чтобы я сама вышла на пустырь и облегчила тебе задачу». Потом она неожиданно вспомнила его слова.

— Как ты узнал, что я художница? — спросила она.

— У тебя остатки краски под ногтями, а в библиотеке ты штудировала историю изобразительного искусства.

— Так ты наблюдал за мной снаружи?

— Возможно.

Иззи вздрогнула. Что это за ответ? Слишком неопределенно.

— Знаешь, ты понемногу начинаешь меня раздражать.

— Извини. Я просто хотел тебя увидеть, послушать твой голос, вот и всё. Я не собирался тебя расстраивать. Ты можешь вернуться внутрь или уйти куда тебе вздумается, я тебя не трону.

Иззи немного расслабилась. Теперь ей показалось, что она разгадала его намерения. Он видел, как она занималась в читальном зале, а сейчас пытается добиться свидания.

— Как тебя зовут? — спросила она.

— Мизаун.

— Извини? — Она слегка наклонилась вперед. — Как ты сказал?

— Называй меня Джоном.

Иззи нахмурилась. В первый раз он произнес что-то совершенно другое.

— Ну ладно, Джон. Надо отдать тебе должное, ты меня заинтриговал. Но, учитывая несчастье, случившееся пару ночей назад, ты выбрал не самый удачный способ знакомства.

— А что произошло две ночи назад?

— Ты не знаешь? Откуда ты свалился? С Марса? — Несколько секунд он озадаченно молчал.

— Не уверен, что понял твой вопрос.

«Ну и ну. Возможно, я неверно оценила его намерения и он вовсе не собирается назначать свидание», — подумала Иззи.

— Всё это кажется мне слишком странным, — сказала она. — Может, мы просто забудем о...

В этот момент двери библиотеки распахнулись, и на лестницу вышли две студентки — брюнетка и блондинка. В руках перед собой они несли по стопке книг и беспрестанно болтали. Иззи шагнула в сторону, чтобы дать им пройти, а вновь повернувшись к своему таинственному незнакомцу, обнаружила, что он исчез. В голове зазвучали тревожные колокольчики.

— Эй, — окликнула она удаляющихся студенток; они остановились и обернулись на ее голос. — Вы случайно не направляетесь в сторону Ли-стрит?

— Только до автобусной остановки, — ответила блондинка.

— Не возражаете, если я пойду с вами?

— Конечно нет.

— Прекрасно. Я побаиваюсь в одиночку пересекать пустырь сегодня вечером.

— Очень хорошо тебя понимаю, — кивнула брюнетка, когда Иззи догнала девушек. — После того, что случилось, каждая из нас испытывает беспокойство.

Иззи оглянулась на ступени библиотеки, но там по-прежнему никого не было. Куда он пропал? Перепрыгнул через перила и скрылся в кустах? Но почему она ничего не услышала?

— Да, вы правы, — задумчиво произнесла она. Из-за нервного напряжения усталость испарилась.

И голод тоже. Это странное происшествие прогнало ее сонливость и лишило аппетита. В этот вечер она с особенной радостью поднялась в квартиру, несмотря на то что Кэти пришла только часом позже.

— Вот как! — воскликнула Кэти, когда Иззи рассказа ей о странной встрече. — Ты заставляешь меня беспокоиться.

— Ты считаешь, что он был опасен? — спросила Иззи.

— Непростой вопрос. Уверяю тебя, я бы поступила точно так же. Не случайно же он слонялся вокруг библиотеки.

— Да, пожалуй, — протянула Иззи.

— Ох, та belle Иззи, — покачала головой Кэти. — Пожалуйста, не воображай себе романтическую историю.

— Я и не думала. Только...

— Только что?

Называй меня Джоном. Он не сказал, что его зовут Джоном.

— Не знаю, — сказала Иззи. — Просто мне кажется, что я его где-то уже видела.

Кэти уселась на подушки у окна и сплела пальцы на затылке.

— Давай разберемся, — предложила она. — Он не показался тебе ни опасным, ни застенчивым, так?

Иззи кивнула.

— Тогда каким он тебе показался? — Иззи ненадолго задумалась.

— Странным, — наконец ответила она. — И немного растерянным. Словно иностранец, не знающий, как себя вести.

Кэти принялась играть на воображаемой скрипке и продолжала до тех пор, пока Иззи не запустила в нее подушкой.

— Побудь хоть немного серьезной, — попросила ее Иззи.

— Я совершенно серьезно радуюсь тому, что ты благополучно добралась до дома, — сказала Кэти. — Но мне страшно слушать, как мечтательно ты рассказываешь о своем приключении. Ты ведь ничего не знаешь об этом парне, кроме того, что он болтается у библиотеки и пристает к поздно возвращающимся девушкам.

— Всё было совсем не так...

— И еще он способен красиво отступить.

Иззи вздохнула:

— Мне всё время кажется, что из-за несчастья с Рашель мы несколько преувеличиваем существующую угрозу. То есть я хочу сказать, что мы все чего-то боимся.

— Это неудивительно.

— А если эта встреча не таила в себе никакой опасности?

— Погоди, — прервала ее Кэти. — Ты ведь даже не знаешь, как он выглядит. Может, он и прятался в тени из-за того, что похож на жабу?

— Тебе же нравятся лягушки.

— Верно. Но только сами по себе, а не в качестве потенциального приятеля.

Иззи покраснела:

— Я не говорила...

— Знаю, знаю. Но сделай мне одолжение. Если ты собираешься встретиться с ним еще раз, постарайся найти более людное место.

— Если у меня будет выбор. — Кэти кивнула:

— Судя по твоим словам, он сильно тобой заинтересовался... Подожди, дай мне закончить. — Кэти махнула рукой на пытающуюся возразить подругу. — Будь уверена, он снова тебя разыщет. И если он сделал хоть какие-то выводы из сегодняшнего разговора, то постарается встретиться с тобой днем и в окружении толпы людей. Если нет, то я советую тебе убежать как можно скорее.

— Твой совет внимательно выслушан и принят, — согласилась Иззи.

— Ну вот и хорошо. А теперь можешь спросить, как я провела вечер.

— И как же ты его провела?

— Ужасно скучно, — ответила Кэти. — Мы с Аланом отправились в кафе «Каменный ангел» послушать стихи, и я всерьез испугалась, что мои мозги превратятся в труху.

— А я считала, что вы оба любите поэзию.

— Да, любим. Но поэзии там не было. Вместо поэзии была... — Кэти неожиданно усмехнулась. — Позерия.

За два года соседства Иззи уже привыкла к тому, что Кэти частенько придумывала новые слова.

— Что это означает? — спросила она.

— Большинство авторов заботились не о содержании своих произведений, а только о том, чтобы выглядеть поэтами. Кроме одной девушки — Венди. Я не расслышала ее фамилии, а она слишком быстро ушла. Вот она была действительно хороша.

Подруги просидели до полуночи за чашкой чая, разговаривая обо всём на свете. Когда Иззи наконец заснула, ей не снились испорченные полотна. Вместо них она видела прячущегося в тени человека, который называл себя Джоном. Утром Иззи гадала, когда увидит его снова, и увидит ли вообще. Она даже не могла определить, хочется ли ей еще раз встретиться с загадочным незнакомцем.

Иззи не пришлось долго размышлять над своим отношением к этому происшествию. На следующее утро, проходя по переулку, ведущему к студии Рашкина, она снова увидела Джона. Он был одет все в ту же белую футболку и джинсы и стоял не далее чем в сотне ярдов от нее, прислонившись к каменной стене дома Рашкина. После недолгих колебаний Иззи направилась к нему, но неожиданно замерла, когда до него оставалось не более пяти ярдов. Но остановилась она не из-за страха перед незнакомцем, а от внезапного потрясения.

Джон улыбнулся, но несколько неуверенно, словно сомневаясь в ее реакции.

— Вот мы и встретились снова, — произнес он после долгой паузы.

Иззи только ошеломленно смотрела на его лицо. Еще прошлым вечером она заметила что-то знакомое в его фигуре, но теперь поняла, в чем дело. Ей действительно были прекрасно известны это плоское лицо, темные глаза и длинные черные волосы.

— Как странно, — удивилась Иззи. — Ты выглядишь точь-в-точь как тот парень на картине, которую я только вчера закончила.

Сходство было абсолютным, вплоть до маленькой золотой серьги в форме перышка, свисавшей с мочки уха. Иззи даже задрожала от волнения.

— В самом деле? — переспросил Джон. — Хотелось бы на нее посмотреть.

Иззи обернулась на студию, потом снова перевела взгляд на симпатичного индейца.

— Может, как-нибудь в другой раз. Мой учитель не в восторге от посетителей.

Иззи никак не могла прийти в себя и разобраться в своих чувствах.

— Неужели тебе не холодно? — спросила она, немного помолчав.

— Разве что чуть-чуть.

— Почему бы тебе не надеть что-нибудь потеплее?

— Это всё, что у меня есть, — ответил Джон, пожимая плечами.

— Вот как.

Иззи всё еще не могла перестать сравнивать его со своей картиной. Сходство не ограничивалось общими чертами, присущими незнакомцу и тому парню, с которого она делала первые наброски. Нет, Джон выглядел в точности как индеец на холсте.

— Недалеко от пересечения Ли-стрит и Квинлан есть магазин поношенной одежды, — неожиданно для себя заговорила она. — Он называется «Тряпки и кости». Я там была пару дней назад и видела приличные куртки не дороже пяти долларов.

— Денег у меня тоже нет, — улыбнулся Джон. При этих словах Иззи вспомнила статью в «Ньюфорд стар» о нищете в резервации индейцев кикаха. Бог свидетель, у нее тоже проблемы с платой за обучение и квартиру, но есть люди, которым не по карману даже теплая одежда.

— Гм, может, ты... — Иззи откашлялась, потом начала снова: — Может, ты не обидишься, если я предложу тебе деньги, чтобы купить куртку?

— Это зависит от одного обстоятельства, — ответил он.

— От какого?

— Смогу ли я еще раз тебя увидеть?

Джон снова улыбнулся, и девушка поняла, что в своей работе допустила ошибку. Его улыбка была совершенно простодушной, Джон искренне радовался жизни и возможности дышать свежим холодным воздухом, независимо от того, есть на нем куртка или нет.

— Ну как? — спросил он.

«Ох, парень, — подумала Иззи. — И ты еще спрашиваешь!»

Потом она вспомнила вчерашние предостережения Кэти и почувствовала, что краснеет. Она не хотела, чтобы Джон заметил ее смущение, но от этого румянец стал еще ярче. Всё это время парень терпеливо ждал ее ответа.

— Да, конечно, — сказала Иззи. — Может, мы поужинаем сегодня вечером? Ты знаешь ресторанчик «У Перри»? Он тоже находится на Ли-стрит.

— Не знаю, но смогу отыскать.

— Около шести тебя устроит?

— Прекрасно.

Всё еще испытывая неловкость, Иззи достала свой кошелек. Там было всего двадцать долларов, так что она протянула Джону десятку.

— Спасибо, — поблагодарил он. — Я принесу тебе сдачу.

— Это неважно. Просто купи себе что-нибудь потеплее.

Иззи снова оглянулась на окна мастерской и на этот раз увидела наблюдающего за ними Рашкина.

— Послушай, — заторопилась она. — Сейчас мне надо бежать. Увидимся вечером.

Джон кивнул.

— Меня зовут Иззи, — сказала она на прощание. — На самом деле это звучит как Изабель.

— Я знаю.

Откуда он мог узнать?

Джон в свою очередь тоже посмотрел на мастерскую, потом опустил взгляд на лицо Иззи.

— До вечера, — произнес он. — Будь осторожна, Изабель.

— О чем ты?..

Изабель не успела закончить вопрос, как Джон повернулся и пошел прочь, словно не слышал ее слов. Иззи хотела окликнуть его, но лишь покачала головой. Она задаст этот вопрос вечером. И еще множество других вопросов. Вряд ли она получит вразумительные ответы, но сейчас это ее не тревожило. Ее волновало совсем другое: его сходство с персонажем картины, манера поведения и странная неопределенность, сквозившая в речи. От вчерашнего испуга не осталось и следа. Безусловно, он немного странный. И растерянный. Но не опасный.

Иззи стала подниматься по ступеням, весело мурлыча себе под нос какую-то песенку. Сегодняшний вечер обещал быть занятным.

— Кто это был? — спросил Рашкин.

— Просто парень, с которым я вчера познакомилась, — ответила Иззи.

Она сняла куртку, повесила ее на гвоздь за дверью и прошла к своему мольберту, на котором была оставлена для просушки картина «Сильный духом». Да. Всё, кроме улыбки, совпадало до мельчайших подробностей.

— Но вот что странно, — продолжила Иззи. — Он выглядит совершенно так же, как и этот индеец на картине.

— Ты больше не должна с ним встречаться.

— Что?

Иззи была настолько поглощена впечатлениями от недавней встречи, а потом так внимательно сравнивала индейца на портрете с Джоном, что с самого прихода не обращала почти никакого внимания на Рашкина. Только теперь она изумленно подняла глаза и встретила его пылающий взгляд. Пропавший после утреннего разговора страх тут же вернулся, но теперь причина была не в Джоне.

— Я... Извините, — произнесла Иззи. — Я не хотела грубить.

Пока она говорила, в ее мыслях звучали слова Джона, сказанные перед расставанием: «Будь осторожна, Изабель». Но как он догадался?

Гневное выражение исчезло с лица Рашкина, но только после видимых усилий с его стороны. Теперь его взгляд был всего лишь строгим, но Иззи не могла успокоиться. Чтобы скрыть дрожь в руках, ей пришлось засунуть их и карманы.

— Помнишь, я говорил тебе об ангелах и чудовищах? — прозвучал вопрос Рашкина.

— Да, — кивнула Иззи. — Но разве это имеет отопление к моей картине?

— Это имеет отношение ко всему на свете, — сказал Рашкин. — Пойдем присядем на диван.

Он увлек девушку к окну, через которое Иззи заметила его с улицы совсем недавно. Напряжение, сковавшее шею и плечи, стало понемногу отпускать. Иззи убедилась, что Рашкин намерен всего лишь поговорить. Перед тем как сесть, она с надеждой посмотрела на тротуар, но Джон давно ушел. Рашкин, даже если и заметил ее взгляд, никак на это не отреагировал.

— Древние эллины, — заговорил он, — кроме всего прочего верили еще и в Сад Муз.

— Кто это? — спросила Иззи.

Несмотря на всё свое нежелание перебивать учителя, она хотела убедиться, что понимает, о чем он говорит. Прежде нередко случалось, что цепь рассуждений Рашкина ускользала от нее, и после разговора в голове была еще большая неразбериха, чем до его начала. Рашкин, казалось, даже не заметил, что его прервали.

— Греки. Сами они никогда не употребляли это слово. Оно пришло вместе с норманнскими завоевателями. Греки считали себя потомками Эллина, сына Девкалиона, греческого Ноя. Он управлял своим ковчегом и высадил пассажиров на горе Парнас. Таким образом они попали в самое сердце Сада Муз — обители Аполлона. Сейчас никто не может оценить правдоподобности этой древней легенды, но эллины верили, что в мире присутствуют божества, каждое из которых происходит из этого священного сада.

— Что-то вроде рая? — предположила Иззи. Рашкин покачал головой:

— Из этого сада никого не изгоняли. Его обитатели были вольны свободно приходить и уходить, общаться с внешним миром. Мы могли бы назвать их духами, и эллины считали, что они некоторым образом управляют всеми многочисленными аспектами нашей жизни. На каждой городской улице, на каждой горе, в реке, в дереве обитает свой дух, с которым мы можем общаться. И каждое человеческое проявление тоже имеет своего покровителя среди духов.

Несмотря на небольшой запас сведений по греческой мифологии, намного уступавший познаниям Рашкина, Иззи понимала его рассуждения. Пока.

— При помощи различных искусств, — продолжал Рашкин, — древние греки могли вызывать духов. Их присутствие считалось величайшим благословением — такой вывод можно сделать из творческого наследия эллинов. Но вместе с тем духи были повинны и в самых кровопролитных войнах между греками и персами, что в итоге привело к упадку культуры. Окончательно этот процесс стал очевиден после войны против лакедемонян, тебе они, вероятно, известны как спартанцы.

Иззи кивнула в знак согласия. Она читала о Спарте, но никогда не могла согласиться с целесообразностью применения в жизни таких суровых законов.

— Падению греков предшествовала эра расцвета культуры, — продолжал Рашкин. — Во всех видах искусств от гениального творчества до торговли предметами роскоши, которая тоже была возведена в ранг искусства, наблюдалось уникальное единство вдохновения и техники. В истории человечества это встречалось не так уж часто.

— И у нас... это то же самое? — спросила Иззи.

Жизнь на Уотерхауз-стрит, где с конца шестидесятых годов процветали различные виды творчества, навела ее на мысль о сходстве с расцветом культуры в Греции. Но Рашкин отрицательно покачал головой.

— Нет. Я сорок лет ждал встречи с человеком, который смог бы овладеть этим даром и пользоваться им. Может пройти еще сорок лет, даже больше, прежде чем найдется еще одна такая личность. Но это будет уже твоя проблема, а не моя.

— Моя проблема?

— Да, наступит время, и тебе придется передавать кому-то полученные от меня знания.

Иззи пока не задумывалась над перспективой учить кого бы то ни было, но тем не менее она несколько нерешительно кивнула в знак согласия. Рашкин ответил ей долгим, изучающим взглядом, а потом продолжил свой рассказ:

— Теперь ты понимаешь, что мы должны соблюдать величайшую осторожность, когда при помощи нашего творчества призываем духов в этот мир.

«Совсем нет», — подумала Иззи, тряхнув головой, словно пытаясь расставить все мысли по местам.

— Простите, — произнесла она вслух. — Но я не поняла. Какое отношение имеют древние греки, или эллины, как вы их называете, и их вера к нашему творчеству?

— Они, так же как и мы, заключили соглашение с духами, — пояснил Рашкин. — Подобно эллинам, мы при помощи творчества связаны с миром духов; если их устраивает наше толкование какого-то образа, они могут пересечь грань, отделяющую их мир от нашей реальности.

— Вы говорите о настоящих... О ком? О привидениях? О духах?

— Да, — терпеливо ответил Рашкин. — Об ангелах и чудовищах. В случае их появления в нашем мире они могут принести с собой как величайшее благо, так и абсолютное зло.

— Пожалуйста, не обижайтесь, — беспокойно произнесла Иззи.

Ее волнение настолько возросло, что во рту пересохло, и ей пришлось пару раз сглотнуть, чтобы снова заговорить.

— Но мне очень трудно поверить во всё это, — решилась признаться она.

— Когда мне в свое время объясняли эти факты, я думал точно так же.

— Прекрасно.

— Но ведь ты и сама уже чувствуешь, как в твоих картинах рождается дух, не так ли? — продолжал Рашкин. — Ты испытываешь ощущение связи с каким-то потусторонним миром, с неведомым пространством. Попробуй для удобства считать его Садом Муз. Я знаю, что ты погружаешься в него, а возвращаясь, обладаешь большей силой в своих руках... Эта сила уже не зависит от тебя или твоей работы за мольбертом.

— Да... я ощущала нечто подобное, — осторожно согласилась Иззи.

— Тогда поверь мне и в следующем вопросе. Как только я заметил это воплощение духа, увидел, что он заговорил с тобой на дорожке под окнами мастерской, я сразу же понял, что он намерен причинить тебе вред. Не могу предсказать, что именно он предпримет. Он может попытаться сделать это сегодня или в следующем году, но наверняка постарается тебе навредить. Это я могу гарантировать.

— И что же мне теперь делать?

— Ты должна избегать его общества.

— Это то, с чего вы начали. — Рашкин кивнул:

— И еще необходимо уничтожить полотно. Он не умрет, по крайней мере сразу после этого. Но именно картина связывает его с нашим миром. Если картина исчезнет, он вернется туда, откуда пришел, и угроза исчезнет вместе с ним.

Раскрыв рот от удивления, Иззи смотрела на своего учителя. В памяти всплыл недавний сон: обожженные и обескровленные останки среди обрывков полотен, и к горлу подступила тошнота.

— Вы... вы не можете требовать этого всерьез.

— Я серьезен как никогда.

— Это исключено, — тряхнула головой Иззи. — Никогда. Я не стану уничтожать картину из-за какой-то безумной истории.

Она была так расстроена, что уже не боялась неконтролируемой ярости со стороны художника. Но Рашкин только понимающе кивнул, словно соглашаясь с ее точкой зрения. Это спокойствие показалось Иззи неестественным.

— Выбор за тобой, — сказал он. — Ни я, никто другой не сможет тебя заставить. Только ты должна принять решение, и только тебе дана возможность отослать духа обратно.

— Что ж, я рада, что в этом мы пришли к согласию, потому что, если вы хоть на мгновение подумали...

— Придет время, и ты вспомнишь этот разговор, — так же как и я после беседы со своим учителем, — тогда ты сделаешь то, что необходимо сделать.

— Да, этот разговор я никогда не забуду, — сказала Иззи.

— Прекрасно. Я считаю, что сегодня утром тебе не стоит браться за кисть. Наверно, для тебя будет полезнее спокойно обдумать нашу беседу где-нибудь в другом месте.

Иззи поднялась с дивана и с тревогой оглянулась на Рашкина:

— Я... я хочу взять с собой эту картину.

— Ты вправе сама принимать решения, — ответил Рашкин, не теряя спокойствия. — Я не буду тебя останавливать. Не забывай, мне уже пришлось через это пройти: радость творчества, встреча с обитателем потустороннего мира, неверие в реальность его существования; а потом осознание опасности со стороны этих духов как для меня самого, так и для мира, так сильно мною любимого. Я должен был уничтожить полотна, чтобы отправить назад вызванных ими чудовищ. Каждый раз мое сердце разрывалось на части. Когда это произошло впервые, я чуть не опоздал и только чудом спасся от смерти и успел уничтожить картину. Мне остается только молиться, чтобы ты избежала подобной ситуации.

— Да, конечно, — произнесла Иззи. — Как вам будет угодно.

— Пойми, пожалуйста, — продолжал Рашкин. — В этом нет твоей вины. Никто не вправе упрекнуть тебя за появление подобных существ. Это может случиться с каждым из нас и в любой момент. Но поскольку только у нас есть такая способность, именно мы несем ответственность за своевременное избавление от чудовищ, появившихся в мире вследствие необдуманных действий.

Иззи кивнула головой, но не в знак согласия, а чтобы дать понять, что услышала его напутствие. Потом она подняла свой рюкзак и накинула куртку. Полотно с «Сильным духом» всё еще было влажным, но Иззи всё же сняла его с мольберта и направилась к двери.

— Завтра будем заниматься как обычно, — сказал Рашкин. — Мы больше не станем возвращаться к этой теме, пока ты сама не захочешь.

Иззи снова ограничилась кивком. Сейчас она сильно сомневалась, вернется ли когда-нибудь в студию. Разве что в сопровождении пары крепких парней, способных защитить ее от нападок явно выжившего из ума Рашкина, пока она будет забирать оставшиеся полотна.

— Хорошо, — ответила она вслух и открыла дверь. Рашкин только печально улыбнулся.

— Будь осторожна, Изабель, — сказал он на прощание.

От этих слов по спине Иззи пробежал холодок: точно таким же предупреждением Джон напутствовал ее несколько часов назад. Она оглянулась на поникшую фигуру своего наставника, всё еще сидевшего на диване у окна, потом перевела взгляд на полотно в своих руках. Кому из них верить? Кого бояться? Несмотря на всю таинственность, Джон не казался ей опасным. А Рашкин бросался на нее с кулаками.

— Я постараюсь, — ответила она и закрыла за собой дверь.

Очень осторожно, чтобы не повредить непросохшее полотно, Иззи спустилась по лестнице.

Иззи ожидала, что при ее появлении в ресторане Джон встанет со своего места. Чувствуя легкое разочарование, она с трудом разглядела его в одной из самых дальних кабинок. Но Джон тут же поднял руку и помахал в знак приветствия, и девушка направилась вглубь помещения. Теперь на Джоне была надета еще и джинсовая куртка с фланелевой подкладкой, которая, по мнению Иззи, вряд ли могла защитить его от холода. Но всё же так было лучше, чем ходить в футболке с короткими рукавами, к тому же новая одежда явно шла ему.

— Я была не совсем уверена, что ты придешь, — сказала Иззи, усаживаясь за столик напротив Джона.

— Я всегда держу слово, — ответил он. — Мои обещания — единственная ценность, которая имеет какое-то значение. И я не беру на себя напрасных обязательств.

— Весьма похвально, сэр, — улыбнулась Иззи.

— Это истинная правда, — заверил ее Джон и улыбнулся в ответ.

Иззи сняла свою куртку и отвернулась, чтобы повесить ее на угол кабинки, а когда повернулась обратно, обнаружила на столе десятидолларовую банкноту.

— Что это? — спросила она.

— Твои деньги. После нашей утренней встречи я нашел кое-какую работу, и заработанного мне хватило, чтобы купить куртку.

— Это здорово. Надеюсь, ты не заплатил лишнего?

— Восемь долларов, это не много?

— Ты смеешься надо мной? — Джон качнул головой:

— Я пошел в тот магазин на Ли-стрит, о котором ты рассказала.

— Я бы сказала, что это дешево, тебе повезло.

В ответ Джон только пожал плечами, а Иззи задалась вопросом: действительно ли его совершенно не интересуют деньги, или он просто не хочет о них говорить? Наверно, и то и другое, решила она.

— Ну, что мы будем есть? — спросила она, открывая меню.

— Я бы хотел только черный кофе, — сказал Джон. Поверх меню Иззи посмотрела ему в глаза.

— Послушай, если от твоего заработка ничего не осталось, я могла бы...

— Нет, деньги у меня еще не закончились. Просто я поздно пообедал и теперь слишком сыт, чтобы есть снова.

— Ну, если ты отказываешься...

Иззи заказала себе суп дня — из цветной капусты — и добавила к нему французское жаркое. И еще кофе со сливками и сахаром, а поскольку Джон не воспользовался поданными ему сливками, вылила и его порцию в свою чашку. В ожидании заказанных Иззи блюд они оба сидели молча, но тишина не была уютной, как с Кэти или с кем-то еще из друзей. Иззи пока была не настолько хорошо знакома с Джоном, чтобы расслабиться в его присутствии, а тот факт, что он был поразительно похож на портрет, написанный до их первой встречи, только добавлял нервозности.

— Итак, ты — индеец, — произнесла Иззи, чтобы прервать затянувшееся молчание. Джон улыбнулся, в его темных глазах появилось веселье, и она пожалела, что открыла рот. Как ей могло прийти в голову спросить об этом? Конечно же он индеец.

— Я хотела сказать — коренной американец, — попыталась она исправить свою ошибку, но веселье в его взгляде не исчезло. — А как вы сами себя называете?

— Кикаха. На нашем языке это означает «народ». Если бы мне надо было представиться кому-то из соплеменников, я бы сказал, что я — Мизаун Кинни-кинник из тудема Монг.

— Ты говорил, что тебя зовут Джон.

— Это имя не хуже других подходит к данному месту.

— То есть Мизаун с языка кикаха переводится как Джон?

— Нет. Мое имя означает Чертополох на Душистом Лугу. Для моей матери роды проходили очень тяжело, но она рассказывала, что в младенчестве у меня было ангельское лицо.

«Но не теперь», — подумала Иззи. В суровых чертах его смуглого лица не сохранилось ничего от милого мальчика.

— А Монг? — продолжала она. — Это что? Ваш тотем?

— Не совсем так, — покачал головой Джон. — В переводе с языка кикаха тудем означает клан, но, думаю, можно употребить и слово «тотем» в том смысле, в котором вы его понимаете. Мой клан посвящен гагаре.

Иззи попыталась сдержать смех, но не смогла.

— Я понимаю, — улыбнулся в ответ Джон. — Большинство полагает, что тотемами могут быть орлы, волки или медведи, но в каждом существе есть что-то хорошее, и мы гордимся принадлежностью к клану черной утки или лягушки. Или гагары.

— На самом деле, это очень красивая птица, — согласилась Иззи, познакомившаяся с этими пернатыми еще в то время, когда жила на ферме острова Рен. — А Монг — хорошее имя для нее, оно звучит не так глупо.

— Для моего народа гагара олицетворяет преданность, но никак не глупость. Но я не могу быть объективным в этом вопросе.

— Хочешь, я буду называть тебя не Джоном, а Мизауном?

— Не стоит, Джон вполне подойдет.

— Твое настоящее имя тоже звучит прекрасно.

— Так же как и Изабель.

— Но оно ничего не означает, — возразила Иззи, внезапно покраснев.

— Это не так. Твое имя происходит от Елизаветы, что означает «посвященная Богу».

Иззи недовольно поморщилась.

— Ну, если ты не религиозна, — продолжал Джон, — тогда считай, что ты связана с высшими силами, наблюдающими за нашим миром. В этом нет ничего плохого.

Иззи недовольно тряхнула головой.

— И еще имя Изабель связано с именем Иза, что означает «с железной волей».

— Грандиозно, — поразилась Иззи. — Но именно железной воли мне очень не хватает. — Разговор об именах напомнил ей о предыдущей встрече. — А откуда ты узнал, как меня зовут?

— Я кого-то спросил, уже не помню, кого именно. Ну вот всё и объяснилось.

В этот момент официантка принесла заказ, и разговор перешел на другую тему. Иззи чувствовала себя немного неловко оттого, что она ела, а Джон только потягивал свой кофе. Но он снова заверил ее, что не голоден, и девушка успокоилась. К тому времени Иззи здорово проголодалась. За весь день она съела только булочку по пути на занятия в университет.

— О чем ты говорила вчера вечером? — спросил Джон, как только Иззи закончила есть. — О каком неподходящем времени для знакомства?

Иззи внимательно посмотрела на своего собеседника:

— Ты и в самом деле не знаешь, о чем шла речь?

Джон только покачал головой, и она рассказала ему о нападении на Рашель.

— Удивительно, что ты ничего не слышал об этом случае, — сказала она в заключение. — Все газеты писали о происшествии, и все вокруг обсуждали эту тему.

— До вчерашнего вечера меня не было в городе, — ответил Джон.

— Разве не ужасно то, что произошло с Рашель? Вот почему ты так напугал меня, когда появился из темноты. Я совершенно не видела твоего лица и не знала, что подумать.

— Это несправедливо, — произнес Джон.

В первый момент Иззи показалось, что он имеет в виду вечер их встречи, но, прежде чем она успела открыть рот, чтобы заверить, что он просто неправильно выбрал время, Джон снова заговорил:

— Самое страшное — это лишить мужчину или женщину права сделать собственный выбор. Без свободы воли мы — ничто. Рабы. Вещи, и ничего более.

— Я согласна, — сказала Иззи. — Да и кто бы мог возразить? Но...

— Но что?

— А что ты скажешь об охоте на животных? Ведь это древний обычай твоего народа. Но сами животные, будь у них выбор, не согласились бы на смерть.

— Нет, — улыбнулся Джон. — Но давным-давно мы заключили договор с обитателями лесов. Мы берем только самое необходимое, и ничего сверх этого. И мы делаем это с уважением. Мы не боимся предстать перед духами своих жертв, когда настанет время всем вместе собраться в Эпангишимуке.

— Где-где?

— В обители духов далеко на западе, куда все мы уходим, когда колесо нашей жизни сделает последний оборот. — В его глазах снова мелькнуло веселье, но на этот раз в нем ощущался оттенок насмешки. — Ты наверняка слышала об этом — «счастливые охотничьи угодья».

— Догадываюсь, что тебе до смерти надоели бесконечные разговоры о вашей культуре с людьми, которые ничего в ней не понимают.

— Не совсем. У нас нет исключительного права на духовную просвещенность, да и многие из наших соплеменников не придерживаются древних обычаев, но, по-моему, наше отношение к окружающей природе может научить остальных жить в гармонии со своей землей. Не стоит забывать, что мы тоже далеки от совершенства. Наши люди медленнее представителей других народов приспосабливаются к тесным городам. Но мы не были ни кровожадными язычниками, какими нас представляли первые европейцы, пришедшие на наши земли, ни благородными дикарями. Мы были просто народом, со своими обычаями и верой, не больше, но и не меньше.

— Хотелось бы, чтобы другие люди тоже так думали, — сказала Иззи. — Тогда несчастье, постигшее Рашель, никогда бы не произошло.

— Те, кто на нее напал, получат по заслугам, — заверил ее Джон. — Это я могу тебе обещать.

В нем что-то изменилось. Ожесточившееся лицо и угрюмые нотки, прозвучавшие в голосе, так испугали Иззи, что она едва смогла сдержать дрожь. В тот момент казалось, что Джон ее не замечает. Он устремил взгляд в невидимую даль, словно наблюдая за актом возмездия.

— Совершив преступление, — продолжал Джон, — они вступили на тропу, где кара неминуема.

Иззи хотелось, чтобы Джон как можно скорее вернулся к ней из этого устрашающего состояния. Ей совсем не нравилась темная сторона его личности, так неожиданно проявившаяся в результате их разговора. В памяти девушки всплыли слова и предостережения Рашкина, утверждавшего, что Джон является носителем зла. Но не успела она испугаться по-настоящему, как взгляд Джона сфокусировался на ее лице, и индеец улыбнулся.

— Такова вера моего народа, — сказал он. Иззи поразилась, насколько благотворно подействовало на нее преображение Джона.

— Кстати, о вере, — заговорила она. — Рашкин, тот человек, у которого я учусь живописи, считает, что я тебя создала.

Сейчас это утверждение казалось ей забавным, и Иззи решила таким образом разрядить обстановку и заставить собеседника немного развеселиться. Но Джон даже не улыбнулся. Он просто вопросительно поднял брови.

— Учитель утверждает, что я создала тебя при помощи картины, — объяснила Иззи. — Нет, не так. Он говорил, что мое творчество выстроило путь, по которому ты явился из неведомого мира. Он полагает, что ты наблюдал за моей работой, а когда убедился, что тебе нравится изображение, пересек черту.

Джон рассмеялся, и девушка решила, что сделала правильный ход. Ей пришлось выставить себя дурочкой, но она смогла исправить настроение Джона.

— Он пытался тебя дурачить? — спросил Джон.

— Нет, — покачала головой Иззи. — Он казался абсолютно серьезным. — Она на секунду заколебалась, но всё же решила продолжить: — Он даже предостерегал меня от встречи с тобой. Говорил, что ты несешь в себе зло, что я должна уничтожить полотно и тем самым заставить тебя уйти обратно.

Джон нахмурился, и все признаки веселья исчезли с его лица.

— Иначе он и не мог сказать.

— Ты знаком с Рашкиным? — поразилась Иззи.

— Я знаю этот тип людей. Они избегают внешнего мира, но наблюдают за всеми остальными и берут от них и от нас всё, что им необходимо.

— Нет, ты неверно судишь о нем, — возразила Иззи. — Рашкин — блестящий художник.

— Не думаю. Настоящие художники живут в этом мире и черпают в нем свое вдохновение. Эти два понятия неразделимы — объекты и те, кто их изображает. Они возвращают миру даже больше, чем взяли у него.

— Он не кажется отшельником, — заметила Иззи, вспоминая свою первую встречу с Рашкиным.

— Да, конечно, — ответил Джон. — Они выходят наружу, чтобы наблюдать. Чтобы найти подходящий объект и заточить его в плен при помощи своего искусства. Но не для того, чтобы принимать участие в жизни общества. Что он отдает взамен?

«Меня, — подумала Иззи; ведь насколько ей было известно, Рашкин больше ничего не сделал для этого мира. — Он учит меня. Но он не выставляет своих картин и, по его собственным словам, не любит выходить из дома и разговаривать с людьми».

— Не можешь ничего ответить? — спросил Джон.

— Да, он необщительный, это правда, — согласилась Иззи. — Но своим творчеством он приобщил к искусству множество людей, так что нельзя сказать, что он ничего не отдает миру. Я даже не могу перечислить всех, кто решил заняться живописью в той или иной степени благодаря его работам.

Джон пренебрежительно пожал плечами:

— Если он и сделал что-то хорошее, то только случайно.

Такая реакция на казавшуюся Иззи забавной историю повергла ее в уныние. И, что еще хуже, теперь она не могла не думать о предостережениях Рашкина. Против своей воли последние двадцать минут она только и делала, что изучала Джона, словно пытаясь различить на нем следы своей кисти.

Внезапно она наклонилась вперед, чтобы присмотреться повнимательнее. Джон с нескрываемым любопытством выдержал ее пристальный взгляд, но ничего не сказал.

— Ты настоящий? — неожиданно для себя спросила Иззи то ли в шутку, то ли всерьез.

Джон наклонился над столом ей навстречу. Он обнял ее за шею обеими руками, привлек к себе и поцеловал, так, как никто до сих пор не целовал Иззи. В мягком прикосновении его губ чувствовалась нежность и настойчивость; он полностью отдался поцелую, всё его внимание было посвящено Иззи и слиянию их губ. Иззи показалось, что она плывет по волнам внезапно сгустившегося воздуха.

— А ты как думаешь? — спросил Джон, наконец выпрямившись.

Иззи глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться. Она не могла сдержать улыбки, появившейся на губах. И не хотела.

— Я думаю, это неважно, — сказала она. — Это совсем неважно.

После чего она сама потянулась к Джону, чтобы поцеловать его.

На следующий день и в пятницу Иззи не ходила в мастерскую Рашкина, но в понедельник уже не смогла преодолеть желание вернуться. Все ее инструменты и краски остались там, так же как и все полотна. Несмотря на странности Рашкина, за несколько месяцев его уроков она узнала больше, чем за несколько лет самостоятельной работы. Если он предпочитает верить, что персонажи картин способны появляться в реальной жизни и влиять на своих создателей, пусть верит. Она не поддастся его эксцентричным выходкам и будет продолжать обучение. Парочка странных идей не сможет перевесить ценность уже полученных знаний и тех, что она еще получит от знаменитого художника.

И всё же она нервничала, поднимаясь в студию. Но не из-за того, что боялась возобновления странной дискуссии, и не из-за желания Рашкина уничтожить некоторые из ее полотен; Иззи пугали припадки его бешеной ярости. С того ужасного дня в декабре прошлого года Рашкин держал слово и больше ни разу не пытался ее ударить, но и сама Иззи старалась ему не противоречить, зная, что тем самым может спровоцировать новое нападение.

В этот понедельник, когда она вновь пришла в студию, Рашкин снова сдержал свое слово. Он больше не возвращался к опасной теме. Несколько недель подряд он говорил исключительно о живописи; все остальные разговоры возникали только благодаря самой Иззи. Так что она даже стала забывать о мнении Рашкина по поводу появления Джона.

Но именно Джон напомнил ей об этом.

— Сделай мне одолжение, Изабель, — попросил он, когда Иззи пыталась решить, где хранить полотно с его портретом. — Выбери для него надежное место.

До сих пор картина находилась в ее спальне, но комната была настолько маленькой и заполненной вещами, что Иззи постоянно боялась случайно повредить полотно, уронив что-нибудь на картину или задев ее ногой в темноте по дороге в ванную. Для маленькой комнаты картина была слишком большой, кроме того, Иззи казалось странным держать у себя в спальне портрет своего приятеля.

— Что ты имеешь в виду? — спросила его Иззи. — Я полагала, что ты не придал значения рассказам Рашкина.

Джон криво улыбнулся в ответ.

— Мне нравится эта картина, — пояснил он. — А в осторожности ведь нет ничего плохого, не так ли?

Вот и всё, что он сказал по этому поводу. А когда Иззи попыталась его разговорить, он просто сменил тему. Джон очень хорошо умел это делать. Всегда, когда их беседы касались нежелательных для него тем, он так искусно уводил их в сторону, что Иззи только дома, в постели, а иногда и на следующий день за мольбертом вспоминала, что не получила прямого ответа на свой вопрос.

Джону нравилось поддерживать некую таинственность во всём, что касалось его лично, и ей оставалось только смириться с его странностями. Она узнала, что Джон живет у своей тетки, которая «не очень-то доверяет белым девушкам»; что он перебивается случайными заработками; что у него почти никогда нет аппетита; что он постоянно стремится узнать что-то новое и никогда не скучает, а потому Иззи тоже не приходилось скучать в его компании; что у Джона имеется неиссякаемый запас историй о своих соплеменниках и о нем самом, но в этих рассказах он никогда не касался своей юности, когда, по его словам, ему пришлось несладко.

И еще он оказался лучшим из всех любовников Иззи. Конечно, у нее был не слишком большой опыт по этой части, всего трое мужчин до встречи с Джоном, но все три ее предыдущих романа были неудачными. По каким-то непонятным причинам, когда дело касалось любовных отношений, Иззи сталкивалась с равнодушными или откровенно грубыми парнями. Джон же обращался с ней как с величайшей драгоценностью.

У Иззи сложилось впечатление, что в критических ситуациях Джон мог быть очень вспыльчивым, но эта черта его характера никогда не проявлялась в ее присутствии. Она видела его злым, но злость всегда была направлена на кого-то другого, и никогда на нее.

В их отношениях имелся один недостаток: они почти никогда не встречались с ее друзьями. Каким-то образом получалось, что Джон постоянно избегал посещения многолюдных вечеринок. Он предпочитал приглашать ее в тихие заведения или просто появлялся, когда Иззи была одна — возвращалась из студии или университета, — и тогда они вдвоем совершали прогулки по городу. Такое поведение казалось совершенно ненамеренным, но после трех недель их знакомства друзья Иззи стали считать Джона таинственной личностью. Все ее попытки поговорить с ним об этом заканчивались одинаково: он переводил разговор на другую тему, а поскольку знакомые Иззи не беспокоились на этот счет, она сама тоже не придавала значения такому положению вещей. Многие ее друзья проявляли интерес к Джону, но никто из них не огорчался по поводу его отсутствия на общих встречах.

Кэти очень обрадовалась появлению Джона в жизни своей соседки. Последние два с половиной года неудачи Иззи в личной жизни заставляли ее беспокоиться.

— Вот видишь, — говорила она, познакомившись с Джоном, — вокруг тебя не только одни негодяи!

— Но я до сих пор почти ничего о нем не знаю.

— Достаточно знать то, что он хороший человек, — ответила Кэти, полностью изменив свою точку зрения после встречи с индейцем. — Это видно по его глазам. Этот парень просто очарован тобой, та belle Иззи, а почему бы и нет?

— Не начинай всё сначала, — смущенно запротестовала Иззи.

Ей не нравилось, когда Кэти принималась перечислять все ее достоинства.

— Нет, — сказала Кэти. — Это ты не начинай. Позволь вашим отношениям развиваться так, как они развиваются, и не старайся предугадать, к чему это приведет.

В последнее время Кэти стала намного серьезнее относиться к своей писательской деятельности. Она проводила много времени в библиотеке и всегда предупреждала подругу, во сколько именно вернется. Иззи считала, что Кэти не слишком нужны такие напряженные занятия в читальном зале, а писать она вполне могла бы и дома, но это давало им с Джоном шанс побыть наедине, поскольку другой возможности у них не было.

— А куда делось полотно? — спросил Джон как-то вечером, заходя в ее комнату.

— Оно будет выставлено в галерее, — ответила Иззи. — А до тех пор Джилли позволила оставить его в своей студии.

Предложение Альбины сделать персональную выставку в «Зеленом человечке» одновременно удивило, смутило и обрадовало Иззи. Событие было запланировано на январь, и Иззи решила, что центром показа станет картина «Сильный духом».

— Ты собираешься его продать?

— Нет, — покачала головой Иззи. — По словам Рашкина, полезно выставить среди прочих работ пару полотен с пометкой «Не для продажи» — это привлечет покупателей к остальным картинам. Кроме того, я считаю этот портрет своей лучшей работой.

— Если бы ты продала его, я бы почувствовал, что ты продала частицу меня самого, — признался Джон.

Иззи поняла, что это означает. Несмотря на то что картина была написана до их знакомства, она думала о портрете как о первой встрече с любимым человеком.

— Я никогда не смогу его продать, — заверила она Джона.

Из «Ньюфорд сан», четверг, 28 ноября, 1974 г.

ПОЛИЦИЯ РАЗЫСКИВАЕТ ОЧЕВИДЦЕВ Полиция объявила розыск убийц троих студентов университета Батлера, жестоко избитых до смерти вчера ночью.

По данным полиции, Роберт Мандел, 19 лет, Джон Коллинз, 19 лет, и Дарси Макклинток, 20 лет, погибли в результате нападения, произошедшего в Нижнем Кроуси около половины двенадцатого ночи.

Тела троих студентов были обнаружены констеблем Крейгом Чавецем около часа ночи в припаркованной на территории Кроуси машине, зарегистрированной на имя Макклинтока.

Рядом с телами находилась записка, в которой сообщалось об их виновности в грубом нападении и изнасиловании студентки университета, совершенном в прошлом месяце.

Представитель департамента полиции, сержант Говард Бензис, обратился к возможным очевидцам с просьбой предоставить имеющиеся сведения.

— Мы не можем сказать, сколько было нападавших, — заявил Бензис и уточнил, что следствием пока не установлено, происходила ли драка внутри машины или снаружи.

Полиция воздерживается от подтверждения виновности погибших в нападении, совершенном в прошлом месяце.

При осмотре полицейскими места преступления орудие убийства обнаружено не было.

Все, кто располагает информацией по данному делу, могут обратиться по телефону 263-11-12.

Мария Хилл

Читайте в этом номере:

«Друзья оплакивают погибших» на с. 5

«Всплеск преступности в студенческом городке» на с. 5

Редакционная статья на с. 10

В первый момент Иззи могла только молча смотреть на заголовок в газете, переданной ей Кэти. Затем она начала читать статью, оставив кофе и завтрак, до тех пор, пока не дочитала до конца материал на первой странице, а потом и все остальные заметки вплоть до редакционной статьи.

— Странно, не правда ли? — спросила вышедшая из душа Кэти, присоединяясь к своей подруге на кухне.

Одно полотенце было завязано у нее на голове, а второе она обернула вокруг себя. Кэти налила две чашки кофе, поставила их на стол и села напротив Иззи.

— Ты считаешь, это те самые парни, которые напали на Рашель? — спросила Иззи.

— О боже, я надеюсь, что это так и есть. Не знаю, кто их убил, но он заслуживает медаль за то, что наказал мерзавцев.

Иззи не чувствовала подобной уверенности. Негодяи должны быть пойманы, они не могут разгуливать на свободе, но такое наказание показалось ей слишком жестоким. Тюрьма — это одно. Даже пожизненное заключение. Но быть забитыми до смерти...

— Похоже, ты со мной не согласна, — сказала Кэти.

— Не совсем так. Просто...

— Думаешь, это чрезмерное наказание?

— Да.

— Послушай, — вздохнула Кэти. — Если они проделали это один раз, то никто не может поручиться, что они не попытаются еще. А может, Рашель была не единственной их жертвой?

— Мы этого не знаем.

— В данном случае статистика на моей стороне. Поверь, мне хотелось бы ошибаться, но...

— Да, я знаю, — согласилась Иззи.

Но ее душа не принимала участия в беседе. Вместо этого она вспоминала разговор в ресторанчике «У Перри», когда рассказала Джону о беде Рашель. Он тогда выглядел очень мрачным.

Те, кто на нее напал, получат по заслугам, это я могу тебе обещать.

Джон и его темное прошлое.

Джон, о котором она до сих пор ничего не знала.

Джон, сказавший ей однажды: Я всегда держу слово. Мои обещания — единственная ценность, которая имеет какое-то значение. И я не беру на себя напрасных обязательств.

Иззи не раз убеждалась, что он на самом деле выполняет то, что обещал. А он обещал, что обидчики Рашель заплатят за свое преступление.

Это я могу тебе обещать.

Взгляд Иззи снова привлекли строки газетной статьи. Казалось, они слетали со страницы и проникали прямо в ее мозг.

...жестоко избиты до смерти...

...в результате нападения...

Самое страшное, что она могла себе представить Джона на месте убийцы этих парней. Несмотря на всю свою мягкость по отношению к ней, он умел быть безжалостным и ненавидел любую несправедливость. Кроме того, он не боялся нарушить закон, поскольку, по его словам, это был «закон белого человека. Мы никогда не признавали его».

«Что же ты за друг, если подозреваешь Джона в таких вещах?» — спрашивала себя Иззи.

Это я могу тебе обещать.

А потом пришли на ум слова Рашкина: «Ангелы и чудовища». Духи, вызванные из потустороннего мира. Оберегающие духи... и мстительные тоже? Иззи тряхнула головой. Это безумие. Но она едва могла сдерживать дрожь.

— Ты в порядке? — спросила Кэти.

— Просто немного задумалась, вот и всё, — ответила Иззи и посмотрела на часы. — Господи, уже так поздно. Мне пора бежать в студию.

— Что ты говоришь? Рашкин теперь требует, чтобы ты приходила строго по часам?

— Нет. Просто в два занятия в университете, а я хотела закончить начатую вчера работу.

Иззи сумела оправдать свой уход и прекратить разговор, не выдав при этом терзающих ее опасений, что Джон может быть замешан в этом убийстве. Но и отделаться от подозрений она была не в силах. Они преследовали Иззи целый день, не давая сосредоточиться за мольбертом и отвлекая от лекции в университете. Она чувствовала себя виноватой из-за своих сомнений, но они глубоко угнездились в ее мозгу, и только собственные слова Джона, подтверждающие его невиновность, могли помочь ей прогнать опасные мысли.

Мои обещания — единственная ценность, которая имеет какое-то значение. И я не беру на себя напрасных обязательств.

Он не станет ей лгать. Иззи твердо верила в это. Даже если он убил тех парней, Джон не станет обманывать, когда она прямо спросит его об этом.

Заметив пришедшего встретить ее после занятий Джона, Иззи ощутила себя настоящей предательницей. Он шел ей навстречу прямо по траве газона и выглядел воплощением невинности: руки спрятаны в карманы джинсов, черные, как вороново крыло, волосы блестели на солнце по обеим сторонам лица, белый ворот футболки виднелся под распахнутой курткой, тогда как все остальные люди наглухо застегнули свою одежду и натянули шапки и перчатки. Подойдя вплотную, Джон не стал тратить время на приветствие, а просто крепко обнял Иззи и поцеловал, заставив задохнуться от восторга. Но мучивший ее весь день вопрос стоял между ними и быстро прогнал радость встречи.

— Ты прочел в газете о том, что случилось с парнями, напавшими на Рашель в прошлом месяце? — спросила Иззи, как только они разомкнули объятия.

— Нет, — покачал головой Джон. — Но я слышал об этом. Я же говорил, что на таком опасном пути их поджидает возмездие. Это был только вопрос времени.

— Ты считаешь, они заслужили смерть?

Джон немного помолчал, потом повернулся к Иззи:

— На самом деле ты хочешь спросить, не я ли это сделал?

— Кажется, да.

— Лучше сначала взгляни на это, — сказал он и вытащил из кармана куртки какой-то предмет, завернутый в оберточную бумагу. — Я долго думал, как рассказать об этом, но потом решил действовать напрямик. Как и ты.

Иззи взяла в руки сверток. А когда обнаружила обрывок картона с наклеенным на нем клочком холста, кровь отхлынула от ее лица. Края картона, как и края холста, обгорели, но оставшегося изображения было достаточно, чтобы Иззи узнала фрагмент своей картины «Старый дуб». Всё остальное было уничтожено. Сгорело в огне. Точно так же, как и полотна в ее повторяющемся сне.

— Где... где ты это взял? — спросила она.

— На свалке позади твоей студии.

«Не моей студии, — машинально подумала Иззи. — Студии Рашкина, где „Старый дуб“ должен был храниться вместе с остальными работами, которые не помещались вокруг мольберта в верхнем помещении».

В груди не хватало воздуха, но на этот раз Иззи не чувствовала себя такой беспомощной, как бывало во сне. Наоборот, в ней разгорался незнакомый и безудержный гнев.

— Что ты собираешься с этим делать? — спросил Джон.

— А ты как думаешь? Пойду и покажу это Рашкину. Прямо сейчас.

Джон направился следом за ней, но Иззи остановилась и покачала головой.

— Я ценю твое желание помочь, — сказала она. — Но я должна сама разобраться во всём этом.

— Боюсь, тебе придется нелегко.

— Если кому-то и придется нелегко, так это ему, — мрачно ответила Иззи.

Она еще раз посмотрела на то, что осталось от ее картины. Она знала, что боль потери придет позже, а сейчас ее сжигала ярость. Пусть только попробует поднять на нее руку. Наконец она снова взглянула на Джона.

— Я должна сама разобраться, — повторила она. — твое присутствие только всё запутает.

— Я понимаю, — ответил Джон.

Он проводил ее до остановки, а когда подошел автобус, остался стоять на тротуаре. Иззи успела доехать почти до места, когда вдруг поняла, что снова, уже в который раз, не получила ответа на заданный Джону вопрос.

Едва Рашкин открыл дверь мастерской, Иззи резко протянула ему остатки картины и толкнула уголком картона прямо в грудь. От неожиданности он отступил на шаг назад, и девушка стремительно ворвалась внутрь.

— В этой картине была душа, не так ли? — спросила она спокойным до неузнаваемости голосом. — И ее нельзя было выставлять в галерее именно из-за этого?

— Изабель, что...

— Гораздо проще было сжечь полотно.

— Я не...

— Как вы осмелились так поступить с моей работой?

Образы из недавних снов проплыли перед глазами Иззи. Она и так просыпалась после них испуганной и подавленной, но сознавать, что эти видения были посланы в качестве предупреждения, было еще хуже. Сколько же картин он успел уничтожить?

— Изабель...

— Я хочу знать, кто позволил вам считать себя Богом? В студии большую часть времени вы обращались со мной как с грязью, но я мирилась с этим, сохраняя уважение к великому художнику. Я надеялась, что вы заметите прогресс в моих работах. Бог свидетель, мне далеко до вашего уровня, может, я никогда и не достигну его, но я старалась. Я делала всё, что в моих силах. А вы так подло обошлись со мной и моими работами.

Иззи подняла руку с остатком «Старого дуба» и едва не попала учителю в глаз. Рашкин снова отступил на шаг, но на этот раз она не сдвинулась с места. Она перевела взгляд на обгоревший клочок холста, и глаза наполнились слезами. Ярость нисколько не утихла, просто затаилась внутри, но боль потери, которой Иззи не хотела замечать до разговора с Рашкиным, вырвалась из-под контроля и сломила ее.

Рашкин шагнул вперед, поднял было руку, чтобы дотронуться до ее плеча, но передумал.

— Вы... вы предали меня, — бормотала Иззи сквозь слезы.

— Изабель, — наконец смог заговорить Рашкин. — Это не твоя картина.

Сквозь пелену слез она уставилась на него непонимающим взглядом, потом снова посмотрела на обгоревший холст. Сейчас она почти ничего не видела из-за слез, но на автобусной остановке успела внимательно рассмотреть фрагмент картины. Она узнала характер мазков, сюжет, палитру красок.

— Я... я хорошо знаю свои работы, — произнесла она.

Но Рашкин покачал головой:

— Это полотно писал я.

— Вы...

— Меня заинтересовал твой выбор сюжета и использование светотеней, — сказал Рашкин. — Я хотел постичь сущность твоей работы.

— Вы копируете мои картины?

Иззи вытерла слезы рукавом куртки, чтобы как следует рассмотреть лицо учителя. Наверно, он издевается над ней. Но Рашкин только утвердительно кивнул.

— До сих пор я предполагала, что всё должно быть наоборот.

— Если художник перестает учиться, он или умирает, или это не настоящий художник.

— Да, конечно, но ведь ученица здесь я.

— Разве учитель не может чему-то научиться у своих учеников?

— Не знаю. Я никогда раньше не задумывалась над этим.

— Пойдем со мной, — позвал ее Рашкин.

Вместе они прошли в одну из пустых спален, которая использовалась в качестве кладовой. И там лежала картина «Старый дуб» и все остальные полотна, целые и невредимые, в том же состоянии, в котором Иззи оставила их в последний раз.

— Видишь? — спросил Рашкин. — У меня и в мыслях не было уничтожать твои работы. Я знаю, насколько ты ими дорожишь.

— Но... — Иззи снова подняла зажатый в руке обгоревший клочок полотна. — Но почему вы сожгли это?

— Потому что это твоя работа. Я просто изучал ее, и ничего больше. И я не хотел хранить подобную копию... Понимаешь, если я умру и полотна обнаружат в моей студии... Ты думаешь, кто-нибудь поверит, что я копировал твои картины?

Иззи медленно покачала головой.

— Вот то-то и оно. Когда я узнал всё, что хотел, я просто сжег свою копию, чтобы не было повода спорить о ее принадлежности. Я не хотел, чтобы даже ты знала об этих опытах, и старался уничтожить все следы своих упражнений.

— Но что же вы на самом деле надеялись узнать из моих полотен? — не могла успокоиться Иззи.

— Я тебе расскажу, — произнес Рашкин после минутного раздумья. — Но помни, ты сама подняла эту тему, я тут ни при чем.

Иззи кивнула.

— Дай мне этот обрывок, — попросил Рашкин.

Иззи протянула ему обгоревший клочок и увидела, как Рашкин бросил его в латунную урну, стоявшую у двери. Затем он увлек ее на кухню и налил две чашки чая, приготовленного еще до ее прихода. Пока они не сели за стол, Рашкин не произнес ни слова.

— Прежде мы уже разговаривали о духах, — наконец заговорил он. — И о том, что художники способны вызвать их из... впрочем, никто не знает, откуда именно. Но люди искусства могут привлечь духов при помощи своих картин, или песен, или любых других произведений, способных создавать мост между нашим миром и таинственным Садом Муз.

— Я помню, — сказала Иззи и посмотрела в его лицо более спокойно, чем прежде. — Но я до сих пор не могу до конца в это поверить.

— По крайней мере честно. Но это не имеет значения. В данном случае важно то, что я в это верю. Ты понимаешь?

— Более или менее.

— До недавнего времени я был способен вызывать духов, — продолжал Рашкин. — Я рисовал их дома и изображал на картинах тела, в которых они могли существовать. Мои работы создавали мост между двумя мирами. Но теперь всё изменилось. Видишь ли, я утратил этот дар. Теперь я просто пишу картины. Прекрасные в своем роде, я это знаю. Но после того как я был способен на большее, обычные картины не приносят мне удовлетворения.

— Но вы... Вы же сами учили меня развивать этот удивительный дар.

Весь разговор казался Иззи более чем странным. Она не верила в подобные явления, но в то же самое время испытывала разочарование при мысли, что вызвать духов теперь невозможно.

— Да, я учил, — согласился Рашкин. — И буду продолжать учить. Понимаешь, я помню, как это делал, но сам уже утратил способность вызывать духов. Лишился своего дара. Но ты — другое дело. Этот талант скрыт внутри тебя. Поэтому я и копировал твои картины в надежде снова нащупать связь с таинственным миром, если удастся разгадать, как это удается тебе.

— И как? — спросила Иззи, на миг позабыв о своем скептическом отношении к этой идее. — Это сработало?

— Нет, — покачал головой Рашкин. — Всё, чего я добился, — это превосходные копии твоих картин. После нескольких попыток я их уничтожил.

Иззи нахмурилась, пытаясь обдумать его слова.

— Значит, эти полотна способны вызвать духов и воплотить их в нашем мире?

— Да.

— И они будут вполне реальными?

— Что ты имеешь в виду?

— Если уж духи переносятся в наш мир, — пояснила Иззи, — то, значит, они становятся такими же, как вы или я?

— Они выглядят точно так же, но всё же отличаются от нас. Их связь с потусторонним миром не исчезает, и в них всегда сохраняется некое отличие. Внешне они могут быть похожими на обычных людей, но у них нет наших потребностей. Им не нужно ни пищи, ни отдыха. Они не видят снов. И они не могут мечтать, следовательно, не обладают способностью к творчеству.

— Значит, оттуда приходят люди? — спросила Иззи.

— Существа, — поправил ее Рашкин. — Но они не всегда имеют человеческий облик. Пойми, Изабель, они происходят из сказаний и мифов. Древние художники и скульпторы изображали таинственных существ — дриад и сатиров, ангелов и драконов, — но они никогда их не встречали. Наиболее одаренные вызывали этих существ в реальный мир. А остальные уже изображали то, что видели. Но это были всего лишь изображения вызванных в реальный мир духов.

— А что вы скажете насчет «Старого дуба»? Вы говорили, что картина обладает такой способностью. Значит ли это, что где-то появилось дерево?

Рашкин беспомощно пожал плечами:

— Я не знаю. Вероятно. Я никогда не задумывался над такими вещами, но считаю это возможным. Но этот дух будет лишен способности передвигаться. Он останется на том месте, где пересек границу между двумя мирами.

— Из ваших слов следует, что таким даром обладают не только картины. Я поняла, что мост может быть создан при помощи музыки или литературы.

— Это кажется мне вполне логичным, и так учил меня мой наставник, но я разбираюсь только в картинах. В остальных областях искусства мои познания ограниченны.

Последние слова усилили веру Иззи в искренность старого художника. Он рассказывал о самых невероятных вещах, но делал это чертовски убедительно.

— Вы действительно верите во всё это? — спросила она.

— Без сомнения, — ответил Рашкин. — Хотя, впервые услышав о таинственном секрете от своего учителя, я отнесся к его словам не менее скептично, чем ты относишься к моим рассказам сейчас.

В автобусе по дороге домой на Иззи в полной мере навалилась усталость. Пока она добиралась до студии и обвиняла Рашкина, ярость выбросила в кровь такое количество адреналина, что Иззи на время забыла обо всём. Но после объяснений в мастерской энергия иссякла. Пережив грандиозный взрыв эмоций, девушка едва могла сидеть на скамье в автобусе. Но она не переставала перебирать в памяти все события этого дня.

Иззи поймала себя на мысли, что в какой-то момент готова была без колебаний убить Рашкина. Очень просто. А из-за чего? Из-за картины. Несомненно, в каждую из них Иззи вложила частицу своей души, но картины можно было переписать. По сравнению с несчастьем, случившимся с Рашель, ее воображаемые беды не стоили таких переживаний. Ведь потери Рашель действительно невосполнимы.

Теперь, рассмотрев обстоятельства со всех сторон, Иззи больше склонялась к точке зрения Кэти. А что касается убийства обидчиков Рашель... Она не могла изменить свое отношение к самому факту зверского преступления, но сейчас лучше понимала убийц.

Убийц.

Или убийцу?

Теперь она сумела разгадать поведение Джона, который отвлек ее внимание при помощи обгоревшего фрагмента картины, найденного неподалеку от мастерской. Он заставил ее почувствовать, что такое настоящий гнев. Праведный гнев. Был ли он замешан в убийстве? В этот момент Иззи казалось более важным получить ответ на другой вопрос: реален ли сам Джон?

Рассказы Рашкина настолько завладели ее воображением, что Иззи вышла из студии наполовину убежденная в возможности вызывать духов при помощи искусства — усилием воли и концентрацией таланта автора, работающего над своим творением. Рашкин еще никогда не обманывал ее. Зачем ему лгать теперь? И почему именно в этом странном вопросе?

Если описываемый Рашкиным процесс действительно реален...

Портрет Джона был создан до их встречи. Джон никогда не ел при ней. Никогда не хотел спать. Никогда не рассказывал о своих снах. Сейчас он оставался для нее такой же загадкой, как и в первый момент их встречи. Возможно, это просто особенность его характера. Но, если верить словам Рашкина, окружающая Джона таинственность могла быть не врожденной или приобретенной в процессе взросления, а обусловленной некой частицей потустороннего мира, сохранившейся в нем после создания картины и перехода в реальный мир.

Идея, безусловно, безумная. Но Иззи предстояло ее проверить, иначе она и сама могла сойти с ума.

Она решила перебраться в студию Джилли, подальше от влияния Рашкина, и намеренно попытаться вызвать из так называемого потустороннего мира какое-нибудь существо. Но не обычного человека вроде Джона, который, в силу сходства с остальными людьми, мог оказаться как порождением реального мира, так и обитателем Сада Муз. Надо создать существо, черты которого без сомнения указывали бы на его чужеродность. А потом просто смотреть и ждать. Появится ли это существо перед ее глазами. Здесь. В этом мире.

Сойдя с автобуса на своей остановке и проходя по Уотерхауз-стрит, Иззи твердо решила, что спятила. Окончательно и бесповоротно. Но не стала отказываться от своих намерений. А что, если?..

Лучше не думать об этом. Она слишком устала, чтобы изводить себя бессмысленными сомнениями. Завтра она начнет действовать. Начнет писать. А потом посмотрит, что из этого получится, если вообще что-либо произойдет.

Иззи уже почти дошла до дома, как вдруг заметила Джона, ожидавшего ее на ступенях крыльца. Она опасалась нового всплеска дневных переживаний, но то ли усталость, то ли принятое решение провести собственный эксперимент отодвинули на задний план все вопросы, кроме одного.

— Как всё прошло? — спросил Джон, поднимаясь на ноги при ее приближении.

Иззи чуть не растаяла в его крепких объятиях.

— Ты в порядке? — снова поинтересовался он. Иззи кивнула, уткнувшись подбородком в плечо Джона.

— Это была не моя картина, — ответила она. Иззи и Джон теперь оба уселись на ступеньках, и девушка прислонилась к его крепкому плечу не столько ради желания прикоснуться, сколько в поисках поддержки.

— Это была копия, выполненная самим Рашкиным, — пояснила она. — Он уничтожил ее, чтобы люди не могли утверждать, будто я копировала его произведения; на этот раз всё было наоборот.

— А почему он решил скопировать твою работу? — Иззи выпрямилась и посмотрела на Джона в упор.

— Потому что он считает меня волшебницей, — сказала она с улыбкой. — Помнишь? Он лишился своего магического дара и полагал, что сможет его вернуть, если напишет такую же картину. По крайней мере так он говорит.

Джон ответил ей недоуменным взглядом.

— Так и было, даю слово. Я видела все свои полотна, они на месте.

— Ну, если ты так говоришь...

— О, Джон, не надо больше загадок. Я так устала. Если у тебя есть что-то еще, так и скажи.

Джон некоторое время колебался, потом взял ее руку и стал водить пальцем по линиям ладони.

— Утром ты ведь узнала в том обрывке свою картину, правда? — спросил он через некоторое время.

— Я знаю свою манеру письма, — согласилась Иззи. — Я столько времени возилась с тем полотном, что могу заново создать его даже с закрытыми глазами.

— А те работы, которые ты просмотрела в студии, они были твоими?

— Да. — Как только Иззи поняла, к чему подводит ее Джон, неприятный холодок пробежал по спине. — Послушай, Рашкин — гений. Он способен без труда скопировать мою работу.

— Настолько хорошо, что ты сама не сможешь их различить?

— Да, наверно. Ведь он поставил перед собой именно такую цель — сделать всё точно так, как это делала я. Иначе он не смог бы отыскать ключ к волшебству, которое пытается восстановить.

Джон кивнул:

— Тогда как ты можешь быть уверена, что он уничтожил именно свою копию?

Иззи долго молча смотрела на Джона не в силах отыскать ответ.

— Я... я не знаю, — наконец тихо произнесла она. — Что ты хочешь сказать? Что он мне солгал?

— Я просто хочу, чтобы ты не забывала об осторожности. Не стоит быть такой доверчивой.

«Опять предупреждения, — подумала Иззи. — Джон предостерегает от Рашкина, Рашкин — от Джона». От постоянного нервного напряжения у нее началось сердцебиение.

— Зачем ему меня обманывать? — спросила Иззи. — Чего он может добиться при помощи этой лжи?

— Мне кажется, вопрос поставлен неверно, — ответил Джон. — Стоит задуматься, что он может потерять, если ты узнаешь правду?

— Ты заранее уверен в его обмане.

— А разве сам факт, что Рашкин пытается копировать твои картины, не кажется тебе несколько странным?

— Если тебя послушать, то все его действия могут показаться странными.

— Подумай над этим, Изабель.

Иззи страшно не хотелось этого делать, но она была не в силах отогнать тревожные мысли. Однажды обратив внимание на странности в поведении Рашкина, она уже не могла относиться к нему как прежде. Но Иззи всей душой ненавидела подозрительность. Всё опять начинается сначала, как и сегодня утром. Только вместо Джона подозреваемым стал Рашкин.

Иззи надолго замолчала. Сомнения, касающиеся поведения Рашкина, его слов и поступков, заставили ее мысли метаться по кругу и в конце концов вернули ее к первоначальному вопросу. Вопреки желанию самой Иззи вновь возникли подозрения относительно Джона.

— Это ты убил тех троих студентов? — внезапно вырвался у нее вопрос.

— Нет.

«Поверь ему», — приказала себе Иззи.

— Я тебе верю, — произнесла она вслух и только тогда окончательно убедилась, что действительно верит Джону.

Мои обещания — единственная ценность, которая имеет какое-то значение.

Иззи не могла любить и не верить.

— Прости, — сказала она. — Я не должна была спрашивать.

— Друзьям нет надобности извиняться.

— Но когда кто-то из них не прав, стоит попросить прощения, — возразила Иззи, испытующе глядя ему в глаза. — Я должна узнать еще одну вещь.

— И что это? — улыбнулся Джон.

— Ты настоящий?

Джон взял ее руку и приложил к своей груди. Под ладонью Иззи в такт дыханию поднималась и опускалась грудная клетка.

— А ты? — вместо ответа спросил ее Джон.

В тот вечер Иззи больше ничего не удалось от него добиться.

В сумрачной аллее парка за мусорным баком притаился Пэддиджек. На улице светятся фонари, их лучи проникают между деревьев и освещают черты его лица: четко обозначенный подбородок, большой рот с тонкими губами, ястребиный нос, раскосые, глубоко посаженные глаза цвета темного золота в окружении теней, длинные заостренные уши. Вместо волос из-под потрепанной треугольной шляпы, словно скроенной из коры дерева, высовываются сучья и ветви, покрытые листвой.

У него тонкие руки и ноги, плоская грудь, узкие плечи и бедра. Порядком изношенная одежда свисает с него, как с огородного пугала. Костюм сшит из множества лоскутов, повторяющих цвета леса; здесь и вандепковский коричневый, и сепия, и охра, и жженая сиена, и все оттенки зеленого. Поверхность куртки, штанов и шляпы украшена множеством мелких мазков, создающих впечатление беспорядочно приставших к одежде семян, шипов, скорлупы и бутонов.

Его взгляд в первый момент напоминает взгляд испуганного зверька, попавшего в свет автомобильных фар или обернувшегося на незнакомый звук. Некоторые находят сходство с кошкой, а другие, глядя на широкие темные круги под глазами, вспоминают енота. Но при более внимательном рассмотрении зритель не видит страха в его взгляде. Вместо этого он замечает в нем озорное веселье и простодушие, да еще древнее чувство превосходства над городскими обитателями. Несмотря на почти человеческий облик — одна голова, две конечности для ходьбы, отделенные большие пальцы на верхних конечностях, одежда, с первого же взгляда становится ясно, что это существо принадлежит другому миру. Возможно, оно сошло со страниц сказок братьев Гримм, Артура Рэкхэма или Жана Боссшера.

«Пэддиджек», 1974, масло, холст, 10x14 дюймов.

Частная коллекция.