"Бомбардировщик" - читать интересную книгу автора (Дейтон Лен)

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Прошла первая половина дня. Все самолеты на аэродроме Уорли-Фен были готовы, рапортички ежедневного осмотра машин завизированы. Гул от летающих по кругу бомбардировщиков не смолкал с самого раннего утра. «Скрипучая дверь» получила зеленый сигнал с команднодиспетчерского пункта, и Ламберт двинул рычаги сектора газа вперед так же плавно, как он делал это тысячу раз прежде. Сзади на плечо Ламберта слегка опирался молодой Бэттерсби, как бы напоминая этим командиру, что он на месте и готов действовать. Ламберт быстро поднял хвост самолета. Как только пять тысяч лошадиных сил начали захватывать воздух, спинка сиденья сильно надавила на спину, и Ламберт, как всегда, почувствовал от этого приятное возбуждение. Бэттерсби, подсунув руку под руку командира, принял рычаги сектора газа на себя. В этот момент Ламберту были нужны обе руки, чтобы Отвести назад штурвал и заставить темный нос самолета подняться и медленно пересечь линию горизонта. Ламберт нажал на педали управления рулем направления, потому что Бэттерсби недостаточно сильно нажимал вперед на рычаги управления двигателями левого борта.

Коэн выкрикивал показания указателя скорости, установленного около штурманского столика:

– Девяносто пять! Сто! Сто пять!

В этот момент «скрипучая дверь» неожиданно оторвалась от земли. Линия горизонта качнулась и быстро пошла вниз, словно падающий обруч, нос самолета слегка опустился, и «ланкастер» принял нормальное полетное положение.

– Сделаем один круг, – сказал Ламберт. Этим он давал знать Коэну, что тому не нужно вести прокладку и определять место самолета во время этого короткого пробного ночного полета.

Бортрадист Джимми Гримм сгорбился над своим столиком под кронштейнами с радиоаппаратурой. Его лицо расплылось в улыбке. Он проверял работу передатчика, передавая условный сигнал. Ламберт начал плавно поворачивать. Зеленая сельская местность под накренившимся крылом медленно наклонилась вперед, словно ярко раскрашенная глубокая детская миска.

– Впереди еще один «ланкастер», – доложил Дигби.

Это был бомбардировщик из другой эскадрильи, в Ламберт посмотрел на него в воздухе так, будто никогда раньше не видел такого самолета. Это была очень сложная машина – все ее тридцать тонн. Она состояла более чем из пятидесяти пяти тысяч отдельных частей. Общая протяженность электрической проводки на ней составляла три мили, ее генераторы могли бы осветить большой отель. Мощности ее гидравлической системы было бы вполне достаточно, чтобы поднять крупный мост. Мощный радиопередатчик мог бы связаться с любым городом в самом отдаленном уголке Европы, запас топлива позволил бы долететь до этого города, а бомбового груза хватило бы, чтобы разрушить его.

Ламберт уменьшил скорость полета. Он отрегулировал ее так, чтобы расстояние до впереди идущего «ланкастера» сокращалось медленно, дюйм за дюймом. Таким ли увидит его самолет летчик истребителя, прежде чем нажать гашетку и разнести его на мелкие частицы? Сегодняшней ночью?

В самолетном переговорном устройстве раздался голос Ламберта. Он опрашивал каждого члена экипажа, в порядке ли обслуживаемое им оборудование и вооружение. Чтобы ответить, Коэн прижал маску ко рту. Во время первых двух вылетов его начинало рвать еще до того, как самолет пересекал береговую черту Англии. Помимо испытанного им унижения, это приводило к тому, что «скрипучей двери» приходилось терять столь важную для нее высоту, чтобы предоставить возможность Коэну все вытравить и обтереться, прежде чем вновь надеть кислородную маску для оставшейся части полета. Сейчас он снова почувствовал этот противный запах блевотины, который сохранился на лицевой маске и опять напомнил ему об опасности быть слишком чувствительным, мнительным и впечатлительным. Чтобы отвлечься, он посмотрел на самую верхнюю карту и начал перечислять про себя порты на побережье Ла-Манша. Затем Коэн включил свой микрофон.

– Бэттерс, – спросил он неожиданно, – в каком подразделении был твой брат в Дюнкерке?

Некоторое время на его вопрос никто не отвечал. Коэн уже хотел повторить вопрос, но в этот момент Бэттерсби ответил.

– Боюсь, что я это выдумал, – сказал он. – Мой брат на такой работе, что освобожден от призыва. На электрической подстанции. – В переговорном устройстве наступила напряженная тишина, потом Бэттерсби озабоченно спросил: – Уж не думаешь ли ты сказать об этом мистеру Суиту?

– Нет, не скажу, – ответил Коэн.

Высоко над собой Ламберт увидел тонкий инверсионный след. Оставляющий его самолет казался малюсеньким пятнышком.

– Смотри, как он идет! – заметил Коэн.

– Это самолет разведки погоды. Летит посмотреть, какая погода в районе нашей цели, – сказал Дигби.

Все посмотрели вверх на движущуюся точку.

– На такой высоте, – заметил Ламберт, – его никогда не собьют.

Если бы капитана Суита спросили, каковы его наиболее примечательные способности, пилотирование бомбардировщика вовсе не оказалось бы где-то в начале списка. Равным образом (и это удивило бы его друзей летчиков еще больше) Суит вовсе не претендовал на положение популярного среди подчиненных командира. По его мнению, он отлично справился бы с обязанностями человека, которому поручили бы стратегическое планирование действий авиации. Некоторые из его юношеских честолюбивых замыслов так и не осуществились – например, желание иметь рост не меньше шести футов, – однако от желания быть стратегом Суит еще не отказался. Война, решил Суит, будет продолжаться, по меньшей мере, еще десять лет, и времени для осуществления этого замысла вполне достаточно: два цикла вылетов на бомбардировщиках, крест «За летные заслуги» и пряжка на орденской ленте, а затем работа в высшем штабе.

Суит выпил пару стопок виски в баре офицерской столовой и подошел к полковнику.

– Все в одиночестве, сэр? – спросил он. – Кажется, я уже надоедал вам по поводу сбора средств на рождественский праздник для деревенских детей?

– Привет, Суит, – ответил полковник. – Да, на прошлой неделе вы уже получили от меня целый фунт.

– Да-да, сэр.

– Ну как, в субботу ваша команда собьет спесь с этих ребят из Бестериджа, а?

– Думаю, что собьет, сэр. Однако должен сообщить вам, что старший сержант Ламберт намерен поехать в Лондон. Я, признаться, рассчитывал на него, но он говорит, что не любит играть за воздушные силы.

– Это плохо, но я уверен, Суит, вы все равно выиграете. Во всяком случае, я поставил десять шиллингов на вашу команду. – Они оба засмеялись. -Если ваша команда выиграет в субботу, то командир авиагруппы, вероятно, пригласит вас на обед.

– Да, я слышал об этом.

– И у вас будет возможность поделиться с ним вашими теориями о штабном планировании и о стратегии, – добавил полковник, ухмыльнувшись.

Суит скромно наклонил голову.

– Вы же сейчас командир отряда, Суит, – продолжал полковник. – О том, как командовать подразделением, вам теперь уже кое-что известно, правда?

– Именно кое-что, – согласился Суит. – Но должен признаться, я не имел ни малейшего представления о том, сколько нужно исписать бумаги для того, чтобы поднять самолет в воздух.

На лице полковника на какое-то мгновение появилась ироническая улыбка.

– Теперь, дружище, вы узнаете, где и как в действительности ведется настоящая война.

Суит ответил полковнику улыбкой, чтобы показать, насколько он разделяет его презрение к кабинетным воякам.

– Особенно если учесть, что наши ребята стремятся как можно скорее схватиться с этими проклятыми немецкими варварами, сэр.

– Вот именно! – возбужденно воскликнул полковник. – Меня взяли на службу, чтобы убивать немцев, и, видит бог, моя эскадрилья уничтожит этих варваров больше, чем любая другая эскадрилья в наших военновоздушных силах!

– Да, сэр, – согласился Суит. – По поводу уничтожения этих варваров, сэр… Есть у нас летчик, чертовски хороший парень, опытный, имеет награды и всякие поощрения, отличный сержант… И вот он заявил мне, что считает наши бомбардировки не чем иным, как намеренным убийством семей рабочего класса.

– Не иначе как представитель «пятой колонны»! Этот летчик в моей эскадрилье, вы говорите?

– Старший сержант Ламберт, сэр. Может быть, это просто из-за нервного расстройства?

Выражение лица полковника быстро изменилось.

– Ламберт, вы говорите? А у него ведь неплохая служебная аттестация, не так ли? Конечно, мы должны отдать должное русским, Суит. Они показали себя недавно отличными солдатами. Битва под Сталинградом может стать переломной во всей войне.

– Я только подумал, сэр… зная ваши взгляды на уничтожение немцев…

– Вы поступили совершенно правильно, дружище. Я займусь этим. Если Ламберт начинает нервничать и не хочет убивать немцев, то лучше направить его чистить сортиры.

– Между прочим, сэр, вы, наверное, слышали о той маленьком эксперименте, который я провожу на одной из хвостовых турелей?

– Да, в общем-то мне известно об этом… А в чем там, собственно, дело?

– Видите ли, сэр, однажды утром, когда я открыл окно, чтобы лучше видеть, мне пришла в голову идея…

В Англии ночью гремели грозы, а утром светило солнце. В Кронсдейке, над которым только что прошел холодный фронт, небо было голубым и солнце согревало сырую траву.

Унтер-офицер Гиммель устроился на сиденье летчика своего Ю-88. Солнце уже в течение нескольких часов прогревало металлический фюзеляж, поэтому и сиденье, и рычаги управления были горячими, а запах бензина бил в нос так же, как подогретое вино. Оказаться хоть на какое-то время одному было просто удовольствием; если не считать голосов членов команды наземного технического обслуживания, занятой предполетным осмотром, тишина была как на сельском кладбище.

Однако вскоре мирную тишину разорвал звук запущенных двигателей. «Юнкерс» с лейтенантом Кокке на сиденье летчика также готовился к пробному полету. Он рулил позади барака для дежурных экипажей, где летчики проводили большую часть своего времени. Около барака на солнышке загорали больше десятка экипажей самолетов, уже совершивших пробные полеты. Многие летчики были моложе Гиммеля, и только некоторые служили в люфтваффе столько же, сколько и он. Одни, сняв рубашки, дремали в шезлонгах, двое играли в шахматы, а остальные, растянувшись прямо на влажной траве, спорили о двигателях и девушках, о продвижении по службе и наградах.

Неожиданно раздался громкий выстрел из пушки, и прозрачное облако синеватого дыма появилось в том месте, где оружейные мастера пристреливали пушки на самолете Левенгерца. Кто-то сострил, и Гиммель увидел, как все летчики рассмеялись. Длительное ожидание ночного времени усиливало в людях напряжение, поэтому Гиммель всегда старался производить пробный вылет как можно позднее.

Гиммель полностью сдвинул крышку фонаря кабины и крикнул вниз главному механику:

– Вы не видели моего оператора радиолокационной станции?

– Нет, не видел. Он, наверное, все еще разговаривает со связистом.

В это время из барака вышел человек в летном костюме, желтом спасательном жилете и с парашютом, но, присмотревшись к нему, Гиммель понял, что это не оператор, которого он ждал. На некоторое время шедший человек скрылся за хвостом другого «юнкерса». Когда же он снова появился, все узнали в нем Левенгерца. Даже для пробных полетов Левенгерц всегда надевал на себя все летное снаряжение.

Гиммель видел через люк, как Левенгерц подошел к его самолету и стал подниматься по металлической Лестнице. Открылся мягкий внутренний люк, и в нем на уровне пола кабины позади Гиммеля появилась голова Левенгерца.

– Я полечу с вами, – сказал он.

Один из членов обслуживающей команды передал через люк планшет Левенгерца. Гиммель кивнул в знак согласия и обменялся страдальческим взглядом с главным механиком на земле. Левенгерц же тем временем уселся на сиденье оператора радиолокационной станции позади Гиммеля и застегнул привязные ремни.

Гиммель нажал кнопку стартера. Из выхлопных патрубков вырвалось яркое синеватое пламя. Раздался оглушительный рев двигателей. Гиммель еще раз осмотрел кабину. Приборы в ней были окрашены в условные цвета: желтый для топлива, коричневый для масла, синий для воздуха. Все приборы давали нормальные показания, но Гиммель тем не менее был чем-то озабочен.

Он застегнул кислородную маску и поправил ларингофон.

– Летчик – оператору радиолокационной станции, – сказал Гиммель смущенно. – Все в порядке?

– Все в порядке, – ответил Левенгерц.

– «Кошка-четыре» – диспетчерской службе: прошу разрешения на взлет.

Диспетчер дал «добро», затем добавил:

– Идите курсом девяносто, отработка перехвата. Рандеву на двух тысячах метров, координаты «Гейнц-Мариядевять».

Самолет постепенно набирал высоту, идя в восточном направлении. Гиммель вытащил из летного сапога карту.

– Делен, – произнес Левенгерц еще до того, как Гиммель развернул карту.

Взглянув на девятый квадрат сетки, Гиммель убедился, что Левенгерц прав: это был Делен. Гиммель довольно улыбнулся: большой самолет шел отлично.

Затем он сделал плавный вираж и взял курс на север, в направлении моря. Вскоре под ними появилась вода, на которой виднелись тени от редких разорванных облаков. Иногда же «юнкерс» попадал в довольно большие скопления слоисто-кучевых облаков, так что на какой-то момент скрывался весь самолет.

Пролетев несколько миль, они увидели прибрежный конвой. Самолет в этот момент находился на небольшой высоте, и на палубах можно было разглядеть двигающихся людей, а дым из труб некоторых старых угольных судов поднимался почти до самого самолета. Два судна были загружены свежеспиленным лесом. В конвое шли также старые датские и голландские прибрежные танкеры, а впереди них – два французских грузовых судна. Они шли по маршруту, которым ходили всегда. Парадоксально, но теперь их охраняли от настойчивых атак английских военно-воздушных сил немецкие военные корабли и самолеты. Еще парадоксальнее был тот факт, что некоторые атакующие английские самолеты были укомплектованы французскими, голландскими и датскими экипажами.

Конвой между тем, не нарушая походного ордера, начал поворачивать на новый курс. В кильватерной струе каждого судна четко обозначились серебристая рябая и белая полосы. С высоты все это казалось очень красивым. На одном из кораблей охранения конвоя, легком крейсере, неожиданно появились мерцающие огоньки, будто каждый моряк с него передавал самолету какое-то сообщение. Рядом с самолетом внезапно раздался взрыв.

– Они стреляют в нас! – закричал Левенгерц, но его голос потонул в бешеном грохоте новых взрывов вокруг самолета.

Самолет резко снизился и теперь, выровнявшись, летел на высоте каких-нибудь ста футов над гребнями волн.

Теперь «юнкерс» находился в пределах дальности стрельбы корабельных тридцатисемимиллиметровых зенитных орудий. Гиммель продолжал уменьшать высоту до тех пор, пока самолет не оказался в десяти футах от поверхности воды. Здесь, с такого близкого расстояния, море было совсем другого цвета: холодное, серо-стальное, покрытое пятнами грязной пены.

Гиммель перевел рычаги управления двигателями на большую мощность и, чуть-чуть играя рулем направления, повел самолет буквально по гребням волн, настолько низко, что ветровое стекло покрылось брызгами. Вскоре самолет оказался на безопасном расстоянии от кораблей, и Гиммель, подняв нос машины, стал медленно набирать высоту.

Впереди была Голландия. Обозначая ее береговую черту, высоко в воздухе висела как бы еще одна земля из кучевых облаков, образованная морским бризом.

– Вас не зацепило, герр обер-лейтенант? – спросил Гиммель.

– Нет. Как самолет? Управляем?

– По нему ударило пару раз, но все рычаги управления работают нормально.

– Зенитки стреляли хорошо, Гиммель.

– У них большая практика.

– Стреляют они хорошо, но без разбору, – добавил Левенгерц.

Они оба рассмеялись, и их напряженность ослабла.

– А вы помните того парня, которого звали Порки? – спросил Левенгерц.

– Остенде, май сорок первого. Ему сказали, что он награжден Рыцарским крестом…

– … за атаку на бреющем полете своих же кораблей! – прокричал Левенгерц. – Потом они хотели сыграть такую же штуку со мной, но, к счастью, вы предупредили меня, что они разыгрывают новичков. Вы не дали им сделать из меня дурачка, Христиан!

– Вы были хорошим ведомым.

– А теперь я ваш командир эскадрильи. Смешно иногда получается, правда?

– Вы должны бы быть командиром авиагруппы, – сказал Христиан Гиммель.

– Ради всего святого. Христиан, зачем вы взяли этот документ?

– Поэтому-то герр обер-лейтенант и отправился со мной в полет? – спросил Гиммель почтительным тоном.

– Конечно, Христиан.

– Это было делом чести, герр обер-лейтенант. Этот документ накладывает на всех нас грязное пятно.

– Что вы говорите?! Какой же это документ?

– А они разве не сказали вам, а? Да, наверное, даже им самим стыдно. – Гиммель сунул руку в карман летного костюма, извлек оттуда объемистое досье в обложке из плотной коричневой бумаги и передал его через плечо Левенгерцу. – Прочитайте его, герр обер-лейтенант, и вы поймете, почему я должен был так поступить.

Сначала Левенгерц, опасаясь, что его вовлекают таким образом в заговор, хотел возвратить досье Гиммелю, не раскрывая его. Некоторое время он смотрел на зеленоватую ребристую поверхность моря под самолетом. Затем обер-лейтенант решился и начал читать похищенный медицинский. доклад.

«Опыты по замораживанию людей» – так назывался доклад на тридцати двух страницах, составленный доктором Зигмундом Рашером из медицинского корпуса люфтваффе. Опыты производились в концентрационном лагере Дахау. Обнаженных пленных помещали в ледяную воду или оставляли в снегу и держали там до тех пор, пока они не замерзали и не умирали. Через определенные промежутки времени врачи измеряли у подопытных температуру. После смерти трупы вскрывались.

Доктор Рашер, кроме того, перевел из Мюнхена в Дахау барокамеру люфтваффе. Двести пленных поочередно помещались в эту камеру, и давление в ней понижалось до тех пор, пока тело подопытного не разрывало. Доклад по этой серии экспериментов был выслан медицинскому инспектору люфтваффе летом 1942 года.

Доклад поразил Левенгерца в самое сердце. Разумеется, он предчувствовал дурное – дурного не предчувствовали лишь немногие. Его отец, барон фон Левенгерц, тоже не отвергал различных слухов, называя их симптомами беспокойства и беспорядков. Национал-социалистскую партию считали мостом к здравому смыслу и благоразумию. Это был переходный период от полного распада на внутреннем фронте в 1918 году к нормальному положению вещей. «Мы должны работать с нацистами, даже несмотря на то что они преобразуют Германию с целеустремленной жестокостью, Конечно, мы не можем одобрять многие происходящие вещи, в том числе эти лагеря, о которых народ говорит лишь шепотом. Это, разумеется, неприятные и плохие вещи, но если Гитлер мошенничает, он мошенничает для Германии, если он крадет, то крадет для Германии, если он убивает, то, следовательно, делает это также для Германии. Если он нуждается в нашей помощи, то офицерский корпус должен оказывать ее неограниченно…»

Все это, когда-то сказанное его отцом, Левенгерц попытался объяснить Христиану, но убедить его ему так и не удалось.

– Но чего вы добьетесь, если передадите этот неприятный документ англичанам? – спросил Левенгерц.

– Я?! Передам англичанам?! -удивился Гиммель. – Вам так сказали обо мне?

– Тогда для чего же он вам?

– Все очень просто, – ответил Гиммель. – Эти вещи делаются в наших интересах – в интересах авиаторов. Результаты этих экспериментов будут использованы при спасении летчиков, если им придется сделать вынужденную посадку в океане или в Арктике. Но, герр обер-лейтенант, знаете ли вы хоть одного летчика, который не предпочел бы скорее умереть, чем допустить эти отвратительные эксперименты над пленными?

– Не знаю, – согласился Левенгерц. – При условии, что вы задаете этот вопрос, пока летчики не попали в воду и находятся в тепле. Но задайте летчику тот же вопрос, когда он упадет в холодное море, – пожалуй, он решит по-другому.

– Я по-другому не решил бы.

– Да, не решите, потому что вы идеалист, Христиан. Я помню время, когда вы говорили о национал-социалистах как о спасителях нашей земли. Теперь же вы разочарованы. Вы огорчены и возмущены тем, что не осуществились ваши собственные радужные надежды. Вы раздражены, потому что национал-социалисты не дали' вам того, чего они вовсе и не обещали.

– Конечно, я огорчен и возмущен, – согласился Гиммель, – но это не значит, что я был прав тогда, как и не значит, что я не прав сейчас.

– Это значит, что выводы следует делать после глубокого размышления и не бросаться сломя голову навстречу опасности.

– Нет-нет, герр обер-лейтенант, разумеется, не бросаться. Но и не откладывать все в долгий ящик. Я сделал двадцать три фотокопии этого документа. Каждая копия отослана почтой офицеру люфтваффе. Я очень долго обдумывал список офицеров, герр обер-лейтенант. Вы номер двадцать третий; это ваша копия. Оригинал отправлен медицинскому инспектору люфтваффе в Берлин.

Некоторое время они оба молчали. Черное крыло самолета отсекло верхушку небольшого облака.

– Документ не имеет юридической силы, – сказал наконец Левенгерц, – потому что вы послали его только офицерам люфтваффе. Это был секретный документ.

– Теперь, когда копией документа располагают двадцать три офицера люфтваффе, он вряд ли стал менее секретным. Однако теперь они не могут заявить, что им ничего не известно об этих вещах. Они должны протестовать.

– Вас просто-напросто арестуют. Христиан, – сказал Левенгерц.

– Да, – согласился Гиммель. – Завтра меня арестуют, но завтра меня не будут мучить угрызения совести и уж конечно я не буду оправдывать национал-социалистов.

– Помолчите, Гиммель. Мне нужно время обдумать все это.

Верхняя кромка облачности над землей была значительно выше, и «юнкерс» неожиданно оказался в облаках. Теперь они не видели ничего вокруг. В кабине было светло от какого-то призрачного света. Гиммель и Левенгерц сидели молча, освещенные, но без теней, словно образчики на микроскопном стеклышке.

– Когда ты поедешь? – спросила Анна-Луиза. Как обычно, перед отъездом Баха на службу она до блеска начищала его ботинки.

– В три часа, – ответил он. – Меня подвезет Макс Зепп.

Опа аккуратно и с большой любовью уложила чистое белье в чемодан.

Иногда полковник Макс Зепп ездил в «мерседесе» генерала Кристиансена, на котором, как и на других машинах высокопоставленных чинов, была сирена и развевался вымпел. Сегодня, к разочарованию Баха, полковник приехал на «ситроене». Макс Зепп, полный светловолосый мужчина лет пятидесяти пяти, служил в штабе военного коменданта в Голландии и ведал распределением жидкого топлива среди гражданского населения. Он откровенно признавался, что почти совсем не разбирается в том деле, к которому приставлен.

– Вот это жизнь, – сказал Август, усаживаясь на заднем сиденье машины. Шофер закрыл за ним дверцу и взял под козырек. Анна-Луиза помахала Августу рукой, он ответил ей тем же, и машина тронулась в путь.

– Самая хорошая работа во время войны, – сказал Макс. – Когда я нахожусь в отпуске и вижу, как всем трудно живется в тылу, меня мучат угрызения совести.

Шофер совершал такие поездки тысячу раз. Проехав по Менхенштрассе, на которой жил Бах, он пересекал широкую главную улицу, потом ехал по кратчайшему пути мимо тыльной стороны больницы Святого Антония. Старое здание больницы казалось маленьким по сравнению с построенным позади него учебным центром. Через несколько минут машина обогнула угол фруктового сада фрау Керстен и выехала на плохо отремонтированное шоссе.

– Воздушный налет? – спросил Макс.

– Единственный для Альтгартена. В марте прошлого года. Английский самолет сбросил зажигательные бомбы на картофельные поля фрау Керстен.

– О да, картофель… Без него вермахт не смог бы воевать. Фрау Керстен, наверное, неплохо наживается на войне, Август? Находчивая женщина. Вам следует присмотреться к ней.

– Что вы хотите этим сказать, Макс? – Август не мог удержаться от улыбки, увидев лицо повернувшегося к нему полковника.

– Так уж вы и не знаете, старый мошенник, что а хочу сказать? – произнес тот, покачав головой. – Уж не думаете ли вы, что я поверю, будто все свое время вы проводите в обнимку с биноклем и флиртуя с морскими чайками на вашей радиолокационной станции?

– Но я влюблен, Макс, и собираюсь жениться.

– На Анне-Луизе?

– Да. Конечно, она всего лишь простая наивная девушка, но людей с изысканными манерами и утонченным вкусом с меня уже довольно. Если она сможет мириться с превратностями моей судьбы, я буду Счастлив.

Макс улыбнулся. Довольно долго они молча смотрели в окна машины.

– Наши дороги… – заметил Макс. – Разве мы могли представить себе такие замечательные дороги, когда были детьми?

– Разве мы могли представить себе войну на два фронта и то, что будем вынуждены перегонять по этим дорогам танковые дивизии?

– Сегодня я благословляю хорошие дороги, ибо мы поедем в обход, в Делен.

– Мы опоздаем из-за этого?

– Удовольствия встретиться с англичанами вы не лишитесь. Шестьдесят километров до Делена, а оттуда до вашей радиолокационной станции не больше ста пятидесяти километров, даже если меня придется подбросить в Гаагу.

– А сколько мы пробудем в Делене?

– Что вы так нервничаете. Август? Успокойтесь.

Бункер в Делене был поистине огромен. Въездная дорога в него шла с уклоном вниз до ровной площадки на глубине нескольких метров. Несмотря на это, бункер возвышался над окружающей лесистой местностью, словно многоэтажное здание.

– Это вечное сооружение, – сказал Макс. – Оно будет стоять здесь сотни лет после того, как закончится война. Даже если захотят снести его, это будет невозможно.

Когда они вошли в прохладное темное помещение оперативного поста. Август изумленно покачал головой. Сопровождавший их лейтенант улыбнулся: изумление испытывал каждый новый посетитель бункера. Это сооружение стало достопримечательностью, которую показывали всем высокопоставленным нацистским персонам, и Август стоял как раз на том месте, откуда они бросали на все вокруг первый восхищенный взгляд. Далеко внизу виднелись офицеры-операторы, все в довольно высоком звании. Внимание этих офицеров было приковано к карте обстановки проходившего в это время учения. Там, где обычно висят занавеси, прикрывающие карту всего театра военных действий, сейчас висела нанесенная на зеленое стекло карта Северной Европы шириной пятнадцать метров. Проникающего сквозь стекло света было достаточно, чтобы увидеть множество внимательно смотрящих на карту бледных лиц офицеров. На стенах около карты находились большие стенды с нанесенными на них данными по метеорологической обстановке на театре и информацией о наличии резервных ночных истребителей. Прохладный воздух, безмолвное движение и зеленый свет создавали впечатление, будто вы находитесь в каком-то необыкновенном огромном аквариуме.

У каждой из сидевших на балконе девушек был фонарик с узконаправленным лучом света. При помощи линзы Френеля каждый фонарик проектировал на карту маленькую белую или зеленую фигурку в форме буквы "Т": белыми обозначались постоянно движущиеся английские бомбардировщики, а зелеными – преследующие их истребители. Получив через головной телефон соответствующие указания, девушки переводили белые фигурки бомбардировщиков через Голландию и вели их стройными рядами на территорию северной части Германии.

На карте появлялись перекрывающие друг друга световые круги. Каждый из них представлял собой радиолокационную станцию, подобную той, на которой служил Август. Над каждой станцией в небе постоянно кружили два ночных истребителя, готовые устремиться к бомбардировщику, как только его обнаружит магический глаз станции. Время от времени фонарики, проектирующие белые фигурки, выключались, что означало уничтожение соответствующего бомбардировщика.

– Ну как, нравится вам? – спросил лейтенант.

– Весьма внушительно! – восторженно ответил Август.

– Не всегда, однако, все происходит так спокойно, как сейчас, – продолжал лейтенант. – Во время фактического налета обстановка здесь куда более напряженная.

– И эти маленькие белые фигурки, наверное, исчезают с карты не так быстро, как сейчас, – заметил Август.

– Конечно, – согласился лейтенант, – в этом-то, к сожалению, и заключается разница между учением и действительным налетом. – Он говорил как человек, которому хорошо известно, как бесконечно небо темной ночью. – Сегодня мы приготовили для них кое-какой сюрприз, – добавил он.

– «Юнкерсы» с наддувом закиси азота? – спросил Август.

– О, вы уже слышали об этом, да? Плюс стодвадцативосьмимиллиметровые орудия на железнодорожных платформах. Сегодня мы применим против них все, чем располагаем.

– Если они полетят над этими железнодорожными установками, – заметил Август.

– Они всегда летят с севера на юг и всегда в направлении на Рур, поэтому орудия окажутся на сравнительно благоприятных позициях.

– По данным радиоперехвата, сегодня ожидается большой налет, – сказал Август и посмотрел на свою радиолокационную станцию на карте: дальность ее действия обозначалась слабо освещенным кругом. Станция находилась точно на полпути между базами английской бомбардировочной авиации в Восточной Англии и Руром. – Моя станция «Горностай», – добавил он.

– Я знаю, герр обер-лейтенант, – сказал лейтенант. – Сегодня вам вряд ли удастся поспать.

Когда Август Бах вышел из полуосвещенного прохладного дивизионного бункера управления истребительной авиацией, стоял один из тех солнечных летних дней, когда теплый воздух тягуч, как мягкая ириска, 'и когда любой здравомыслящий человек спешит развалиться на траве, пахнущей жимолостью и лесной земляникой.

В машине Макс и Август, убаюканные однообразным видом залитой солнцем сельской местности, сладко дремали. Когда машина оставила позади Лейден, Макс очнулся.

– А вы когда-нибудь служили вместе со своим сыном, Август? – спросил он, закуривая сигару и предложив другую собеседнику.

– Один месяц, в марте прошлого года. Его батальон выполнял задачи связи примерно в трех километрах от аэродрома в России, на котором была моя радиолокационная станция.

– Это хорошо. Вам, наверное, было о чем поговорить тогда, правда?

– Было о чем: где бы погреться. Зимой в России мы только об этом и говорили. В пехотном полку Петера было несколько, шинелей, которые они отобрали у русских. Так вот, Петер дал взятку своему начхозу и получил одну для меня. В награду за это я показал ему, как под прикрытием темноты три расторопных солдата могут стащить два десятка буханок хлеба из походной пекарни. Я очень гордился, что мог передать сыну такие познания.

– Значит, целый месяц вы были вместе?

– В один из первых теплых весенних дней они уехали из этого местечка. Я пошел проводить сына на товарную железнодорожную станцию. Петер рассказал, что его часть где-то попала на почти полностью уцелевшую фабрику пианино. Когда они стреляли из автоматов по струнам, раздавались невообразимо звучные резонансные трели и резкие нестройные обертоны. А ручные гранаты вызывали сумасшедшее хаотическое нагромождение звуков. Петер сказал, что это была самая веселая забава с тех пор, как они наступали на Вязьму в октябре предыдущего года.

– Вы опасаетесь за мальчика, Август?

– Конечно, Макс.

– А разве вы не можете организовать ему откомандирование? В конце концов он ведь уже отслужил на русском фронте… сколько? Восемнадцать месяцев?

– Двадцать один месяц. Он никогда не простит мне этого, Макс. Как он будет чувствовать себя? Как любой из нас чувствовал бы себя в таком случае?

– Вы имеете в виду неисполненный долг? Я чувствовал бы себя отлично, Август.

– О, Макс, вы же знаете, каково это – желать, чтобы вашему сыну оторвало ногу, лишь бы он остался в живых!

– Извините, Август.

– Не стоит, Макс. Думать о таких вещах не очень-то приятно. На войне все может случиться и ничто нельзя считать вероятным на сто процентов. Какая-нибудь секунда, какой-нибудь росчерк пера, неправильно понятый взгляд, прикосновение пальца к спусковому крючку – все это может означать разницу между Рыцарским крестом и трибуналом, возведением в святые и вечным проклятием.

– А сын пишет вам?

– Приблизительно раз в месяц.

– И он ненавидит войну так же, как и вы?

– Макс, друг мой, должен сказать вам, что он любит ее. Мы передали наш мир своим детям. Стоит ли удивляться, что паши дети стремятся к разрушению? Всякий годный к службе настойчивый юнец, если он только пожелает, может получить в свое распоряжение бомбардировщик, подводную лодку или артиллерийскую батарею и сеять опустошение в мире – в том мире, который мы, старшее поколение, так долго сколачивали. Восемнадцатилетние дети незаметно подкрадываются к двадцатитысячетонному торговому судну, нажимают кнопку и хладнокровно наблюдают, как оно погибает. Они поджигают большие города и переворачивают вверх ногами паше общество в обмен на кусочек разноцветной ленточки. Где мы споткнулись, Макс? Каких детей вырастят они и что сделают с нами?

– По-моему, вы лицемерите, друг мой. Вы осуждаете тех, кто сражается, и называете наших героев убийцами, однако сами нисколько не пренебрегаете уважением и восхищением, проявляемым к вам, как к опытному летчику-истребителю. И вы носите на шее безделушку, которой награждены. Нет-нет, дорогой Август, вы хотите съесть свой кусок торта, а остатки бросить в лицо другим людям, подобным мне.

– Вы не понимаете, о чем я говорю.

– Тогда объясните, пожалуйста.

– Вы путаете героизм с моралью. Возьмите экипажи английских бомбардировщиков. Это смелые, отважные люди. Они идут на очень большой риск и тем не менее убивают женщин и детей.

– Вы зашли слишком далеко, Август. Это трусливые чудовища. Они сбрасывают по ночам свои бомбы и пускаются наутек, оставляя людей в огне пожарищ и под развалинами.

– Точно так же поступают наши подводные лодки, которые торпедируют ночью торговые суда и, крадучись, отходят, оставляя тонущих людей. И тем не менее и те и другие – храбрые и отважные люди.

– Все это разговоры, разговоры и разговоры. Август. Вы так же, как и я, хорошо знаете, что все мы жертвы окружающей нас обстановки и условий. Когда нам приказывают, мы нажимаем на спусковой крючок просто потому, что один человек не может бросить вызов всей системе. Зачем пытаться?

– Возможно, вы и правы, Макс. Наверное, у меня просто слишком много времени для размышлений.

– Эх, Август, друг мой. Зачем смотреть на вещи так мрачно? Наш спор не что иное, как перепалка, которую ведут два старых друга, покуривая сигары.

Машина между тем свернула в Плейн.

– Со мной будьте осторожны, Макс. Влюбленный человек легко раним.

Макс улыбнулся:

– Но ведь это хорошая сигара, не так ли, Август?

– Великолепная.

– В таком случае возьмите всю коробку. Влюбленный человек никогда не знает, когда ему понадобится коробка сигар. – Август попытался отказаться, но Макс бесцеремонно вложил ему в руки большую коробку сигар и проговорил: – Некоторое время по этому маршруту будет ездить майор Георг Тухель. Звоните ему утром в любой будний день, если захотите, чтобы вас подвезли. – Макс повернулся к шоферу: – Довезите обер-лейтенанта до радиолокационной станции «Горностай». Ко мне – утром, в обычное время.

Шофер прикрыл дверцу машины и отдал честь полковнику Максу Зеппу. Когда машина тронулась, Макс помахал Августу рукой.

Почти целый час шофер и Август ехали молча, но, когда машина вошла в запретную зону, Август почувствовал, что должен что-то сказать. Позади них скрылась последняя деревня, узкая цементная дорога сменилась песчаной, и неожиданно сквозь дымку стало видно Северное море.

Покрышки «ситроена» скользнули по мягкому песку. Шофер открыл дверцу для Августа, довольно формально взял под козырек и сказал:

– Я думаю, что вам, герр обер-лейтенант, небезынтересно узнать, что герр полковник Макс Зепп получил приказ отправиться в пехотный полк на русском фронте. Он уезжает в среду. Нам будет недоставать его.

– Мне тоже, – сказал Август. – Благодарю вас.

В бараке для дежурных экипажей был беспорядок: на стульях везде разбросаны газеты и отделанные мехом куртки, ставшие ненужными летчикам в теплый солнечный день. Левенгерц к этому времени уже имел возможность поразмыслить относительно похищенного досье. Сколько влиятельных офицеров люфтваффе необходимо для того, чтобы протест был законным или, по крайней мере, трудно наказуемым? В какой степени эти офицеры будут единодушны в своем мнении?..

Штаркхоф мог бы ответить на все эти вопросы, но Левенгерц был полон решимости не сообщать ему никакой информации взамен.

– Герра доктора Штаркхофа, пожалуйста, – сказал он телефонисту. Наступила короткая пауза.

– Алло, фон Левенгерц, – отозвался наконец тот. – Я так и думал, что вы позвоните.

– Я о похищенном досье, конечно, – сказал Левенгерц.

– Послал вам копию почтой, да? Боже мой, никак не пойму, почему наши люди не смогли перехватить эту почту? Ну что ж, вы будете пятнадцатым.

– Вы намереваетесь прибыть сюда и собрать их?

– Беспокоитесь, да? Ничего, все нормально, барон. Держите его у себя до завтра. Четырнадцать копий уже здесь, на моем письменном столе. Во всяком случае, почти три сотни экземпляров этого доклада были разосланы медицинским службам, поэтому вам не следует так беспокоиться по поводу одной копии.

– Значит, этот документ разослан? А еще кто-нибудь… Я хочу сказать, не было ли?..

– О, барон разговаривал с Гиммелем? Я сразу догадался. Конечно же не было никакой реакции, за исключением того, что доктор Рашер получил благодарность Геринга от имени люфтваффе.

– Вы завтра вернетесь? Арестовать Гиммеля?

– Правильно. Я буду весьма сдержан. Я подготовлю соответствующие документы, и завтра утром вы убедитесь в разумности сотрудничества с законом и правопорядком.

– Как будет наказан Гиммель?

– Как наказан? Это зависит от многих обстоятельств. Если он раскается и отречется от своего мнения, признает себя виновным, будет сотрудничать с нами или наведет нас на всю конспиративную сеть, то получит лет десять или пятнадцать.

– А что, если в результате знакомства с этим документом влиятельные офицеры люфтваффе окажут Гиммелю поддержку?

– Конечно, мы живем в обществе, где влиятельность может оказаться козырной картой, – проговорил злобно Штаркхоф, – но я могу держать пари, что они понесут наказание вместе с Гиммелем.

– Вы, кажется, весьма уверены в этом?

– Друг мой, это же моя работа, мне за это платят.