"НацбесТ" - читать интересную книгу автора (Денежкина Ирина)

– А ты меня сейчас так и будешь называть – Валерочкой?

Валерка смотрел на меня снизу вверх, сидя на траве. Свежепобритая голова искрилась на солнце. За стёклами очков спокойно моргали глаза.

– Ага. А ты линзы всё ещё не сподобился купить?

– Я боюсь, – Валерка рывком вскочил с травы, отряхнул зад. – К глазам вообще боюсь прикасаться. Такая натура.

Он некоторое время постоял, оглядывая меня с ног до головы, потом его губы расплылись в улыбку, обнажив ряд мокро блестящих зубов. Валерка вздохнул и повис на мне, крепко стиснув мои плечи руками. Счастливый вздох. Ах-ах. Какие мы стали чувственные твари! Это в противовес бесчувственным. «Бесчувственная тварь». Как смачно звучит!

Валерка чуть-чуть ниже меня. Тощий, хотя в одежде его можно обозвать более приятным словом – стройный. Одежда у Валерки «зимой и летом одним цветом». Сейчас жарко, хотя лето по идее должно наступить только завтра. На мне джинсы и футболка с надписью «New York City». Красная. Валерка в куртке. Он утверждает, что в ней совсем не жарко. На куртке написано «Merc 67». Странный мальчик.

Итак, он некоторое время стоял, уткнувшись мне в шею и тихо дыша. Потом отстранился и, держа меня за плечи, рассмотрел как картину. Более подробно. Сказал виновато:

– Соскучился…

Вот подлая рожа!

Мы познакомились с Валеркой год назад, когда приезжали с Волкович в Питер. Волковой он категорически не понравился. Мне тоже, но менее категорически. Мы, помнится, тогда сидели в кафе и ели пирожные. Напротив сидел кавказский молодой человек и дёргал бровями в сторону Волковой. Наверное, это и называется «строить глазки». Волкова не отвечала взаимностью, потому что в принципе не любит хачей. А тем более подмигивающих. Она сосредоточилась на пироженке. Я тоже. В это время нас от грузинского мужчинки закрыла толпа молодых людей, человека четыре. То есть, на улице они назывались бы «компанией», но в тесном пространстве кафе это была именно толпа.

Через пару минут послышались нервные вскрики, громкая возня и звуки падающих стульев. Волкова встрепенулась. Я тоже, потому что люблю всё нервное. Но мы с Волковой ничего не успели разглядеть. В ту самую минуту, когда наши глаза поднимались вверх, к нам на столик с грохотом и тяжёлым дыханием свалился человек. Спиной вниз. Затылок человека попал точно ко мне в тарелку и похерил надежду на продолжение банкета. Я возмущённо взглянула на голову в тарелке. На меня смотрело перевёрнутое лицо. Розовые щёки, глаза горят, но как-то рассеянно (Волкова достала из своей тарелки очки человека). Детская совершенно рожа. Рожа смотрела на меня доли секунды, потом вскочила и ринулась в бой. Опоздала. Трое приятелей рожи спешно покидали кафе, оставив кавказского мужчинку с дёргающимися в сторону Волковой бровями лежать мордой в пол. Брови, естественно, остановились. Наверное. Не в пол же им дёргаться. Рожа побежала вслед за друзьями и вскоре исчезла вместе с ними. Из подсобки выбежал охранник.

Волкова с чувством глубокого отвращения повертела очки перед собой, потом завернула их в салфетку и встала. Мы вышли из кафе и побрели в сторону метро. Стояла нестерпимая жара. Уже вторую неделю. А у нас с Волковой было с собой только по одному комплекту «летней» одежды.

Зато свитеров до фига. В чемодане.

– А мне говорили: в Санкт-Петербурге всегда холодно и идёт дождь!… – с ненавистью к этим «говорившим» произнесла Волкова. – Твари.

Тем временем мы дошли до метро. Волкова всё ещё сжимала очки в руке.

Встали на эскалатор. Тем временем сзади заорала сигнализация, послышалась вялая ругань и топот ног. Толкаясь, мимо нас проскакали вниз четверо подростков. У одного, самого последнего, было жирное пятно на затылке. Ха.

Этот пятнистый вдруг обернулся и взлетел к нам.

– Здорово!

– Здравствуйте, – поздоровалась с претензией Волкова и протянула очки. – Вот, возьмите ваше имущество.

Пятнистый с удовольствием взял имущество и, протерев его полой курточки, нацепил на тонкий нос.

– А я тебя узнал! – похвастался он мне. – Хоть и без очков! Хоть ты и была мутным пятном, но узнал!

Мне было не очень лестно его сравнение пятнами. Мутными. Сам пятнистый и мутный.

Но пятнистый не смутился от вида наших с Волковой надменных рож. Улыбнулся и поскакал вниз.

– Такая жара, – поделилась Волкова. – А этот дурачок в куртке!

– Да уж! В осенней, кажися.

– В Питере все ёбнутые, – со вздохом превосходства констатировала Волкова. Уже который раз констатировала. Это наше общее наблюдение.


В вагоне был застоявшийся потный воздух. Моё лицо покрылось противной испариной. Волкова тоже блестела. Мы стояли, держась за поручни и молча страдали. Вдруг меня кто-то схватил за локоть. Я испуганно дёрнулась и оглянулась. На сидении возлежала компания (она же – толпа) тех самых подростков из кафе. Пятнистый сидел с поднятой рукой. Не успел опустить. Когда за локоть хватал.

– Чего надо?

– Садись! – пятнистый ужался, остальные тоже сдвинулись теснее. Освободилось место. Я втиснулась в промежуток. Волкова оглянулась и тут же уселась сверху. Своим тяжёлым задом. Охо-хо.

Пятнистый протянул тонкую руку:

– Валерий!

– Отлично, – буркнула я. Волкова кивнула.

Остальные подростки тоже представились, но более оригинально:

– Раджа.

– Ворон.

– Мюллер.

– Надо говорить «Миллер», – покровительственным тоном поправила Волкова. – Это такое пиво.

Подростки заржали. Необидно, правда. Хорошие подростки попались, бля.

Мы вышли на «Озерках» и мальчики купили нам шаверму и пиво. За то, что Валерий расхерачил наши пироженки.

Мы сели на скамеечку в ближайшем дворе. Волкова раскрепостилась после пива и стала общаться.

– Тебе не холодно? – с иронией спросила она Валерия, потрогав его за куртку.

– Нет, – Валерий помотал стриженной головой.

Куртка у него (та самая, «зимой и летом») была одета прямо на голое тело, снизу болтались короткие светлые шорты. С цепью. И кроссовки. Остальные – Раджа, Ворон и Мюллер – тоже были с приветом. Футболки и шорты, а на ногах – несовместимые с жарой большие чёрные ботинки. Волкову аж передёрнуло.

– Тебе не холодно? – Волкова подъебнула на этот раз Раджу.

– Нет.

За то время, что мы провели на скамеечке с пивом и мальчиками, Волкова периодически шутковала подобным образом. И все ей терпеливо отвечали, что «нет, не холодно». Ёбнутые.

Слишком выдержанные.


Потом мы с Волковой поехали на автобусе домой (на Выборгскую улицу), а Раджа, Валерий, Мюллер и Ворон – на метро по каким-то своим делам. Валерий взял у меня тогда телефон (Питерский) и мэйл (непонятно зачем).

Он позвонил спустя неделю и приехал. Волкова в квартире собирала вещи, так как назавтра мы должны были уезжать. А я сидела на лавочке у подъезда. С Валеркой. Досиделась.

Он свалил в четыре утра, а я в этот день была сонной мухой. Поэтому не могла даже поднять век, чтобы разглядеть Питер ещё раз, «напоследок», по дороге на вокзал. Зато Волкова вертела головой, как ворона и всё запечатлела в памяти.

Валерка рассказывал мне про свой недавний отдых в лагере. Потом из его устного рассказа произошёл мой – письменный.


Но когда он произошёл – только через полгода после Валеркиного повествования. На скамейке. Колыбельная песня, буквально. Спи, моя радость, усни.

Я написала рассказ «Валерочка», который в числе других был номинирован на премию «Национальный бестселлер». Это потом он был номинирован. А сперва я послала его Валерке.

«Интере-есно! – написал он в ответ. – А почему ты изменила имена всех остальных чуваков и тёлок?» Хм. Я никого не помнила по имени, кроме Валерки. И внешне он никого мне не описывал. Почему бы тогда не спросить, зачем я сделала «чувакам и тёлкам»… как это… а!… пластическую операцию!

Странный мальчик.

Ещё он рассказал мне тогда, что у него «есть девушка». Большая любовь. Навсегда. Вот урод.


Ну вот, меня номинировали, выпустили мою книжку «Дай мне» и пригласили в Санкт-Петербург на вручение «Нацбеста». Весной. Всё цветёт и пахнет. В Питере жарко. Я первый раз лечу на самолёте. Самолёт стрёмный, правда. Но я всё-таки лечу и прилетаю.

Звоню Валерке.

И вот он здесь, сидит на траве. Хотя нет, уже висит на мне и мы тискаем друг друга. И он говорит:

– Соскучился…

(А девушка?…)


Вечером мне надо было появиться в гостинице «Астория», где, собственно, и проходил «Нацбест». Можно взять с собой Валерку. И Раджу с Мюллером. Но я смутно предполала, что пьяные Раджа и Мюллер – угроза обществу. С Валеркой вместе. А Валерка отдельно такой угрозы не представляет. Нет поддержки.

Почему Ража, Мюллер и Валерка обязательно должны быть пьяные? Ха! Это странный вопрос, если учесть, что на «Нацбесте» будет халявное бухло.

Ещё мы взяли с собой Ляпу. Позвонили ему с Валеркиной мобилы. Ляпа тут же примчался на крыльях ночи. Ну, не ночи. На крыльях утра.

Ляпа тоже герой рассказа. На этот раз «Дай мне». Там он, якобы, мой виртуальный муж, все дела.

Он является к гостинице. Волосы торчком, светлая футболка, шорты. Сзади рюкзак привешен. А-а-а!!! Ляпа!!!

«Дай мне» тоже входит в список произведений, которые номинировали на премию. Получается, что рядом со мной – две причины того, что я в Санкт-Петербурге. Неплохо.

И вот мы идём и пиздим. Общих тем у Валерки и Ляпы нет. Ляпа – панк, а Валерка… Валерка… Впрочем, ладно.

Мы зашли за пивом. «Балтика-7». Потом поехали на трамвае.

– Что ето у тебя на шее? – спрашиваю я у Ляпы. У него там цепь со знаком зодиака. Что за знак, то есть.

– Овно, – самокритично отвечает Ляпа.

Да-а… Валерка ухмыляется. Мы пьём «Балтику», а он – «Невское». Потому что у Валерки есть принцип. Он не пьёт «Балтику» и не жрёт в московских «Макдональдсах». Два принципа. Ага. И ещё Валерке не нравится Ляпа. Своим легкомыслием.

Наша поездка по городу имела практическое значение. Я хотела купить кроссы. Приспичило и всё. Мы заходили в магазины, Ляпа бежал вперёд, а Валерка шёл сзади и брал меня за руку горячими пальцами. Потом отпускал.

Странный мальчик.

– Как твоя девушка поживает? – мимоходом спросила я. Забросила удочку.

– Хорошо, – ответил Валерка.

– Всё ещё любовь? Серьёзная?

– Серьёзней некуда.

Мда. Пустой крючок.


Походили по магазинам, ничего не купили, правда. Ну и что. Не в этом дело.

– Все пацаны делятся на пидоров и подонков, – сообщил Ляпа. – Я – подонок. В «BANDерлогах» у нас все подонки.

Это к чему? Валерка морщится. Видимо, ему в его стриженный мозг приходят мысли о пидорах. Валерка ненавидит пидоров. А про подонков – это из Сакина, «Больше Бена». Кажися. Валерке не нравится такое сочетание – Сакин и Ляпа. Но он молчит, только белёсые брови сдвигаются к переносице. Мерцают за стёклами белки глаз.

Валерка младше меня. У него практически детский румянец на скулах. Тонкий нос в бисеринках пота. Губы ромбиком. Округлые щёки, но лицо всё равно немного худое. В Валерке есть что-то отталкивающее. И притягательное тоже есть. Непонятно только, что это. Может, то, что он любит неизвестную мне девушку? Но мне нет до этого дела. Да ведь? Да ведь? Да… ага… ню-ню…

Мы гуляли. Пили пиво. Потом встретили Пункса – друга Ляпы. Пункс – смуглый тип, с густой охапкой волос. Вместо шапки можно зимой носить. Он целуется с Ляпой. Взасос. Я знала Пункса и раньше. Он не изменился, только пузо себе зачем-то отрастил. Рожа.

Когда Ляпа засовывает язык Пунксу в рот, Валерка смотрит на них с презрением. У него это отлично получается – презрение. Он выше всех в этот момент.

После засосов мы купили по третьей банке пива. Ляпа с Пунксом бесился и целовался, а Валерка радостно херачил ногами по урнам, оставленным бутылкам и прочей ерунде. Ляпа и Пункс занялись друг другом. То есть, стали развивать свои темы: музыка, знакомые девахи, ла-ла-ла. Валерка объединился со мной. Он уже не выпускал мою руку и то и дело заглядывал мне в глаза. Я подумала, что чего-то не догоняю. Странное чувство. Приятное такое. Осознание того, что это «не моё» только сильнее разжигало интерес… какое-то шевеление в солнечном сплетении… электрические разряды… От каждого касания Валеркиных рук.

Купили по четвёртой банке пива. Причём покупка сопровождалась душевным подъёмом: «Ты что будешь, кысик?» и чуть ли не касанием носов. Наших с Валеркой. У меня ехала крыша. Ляпу понесло на волне диких симпатий. Он мне высказал своё отношение к «Дай мне». Хорошее отношение. Отличное, прямо скажем. «Я не даю читать это своей девушке, – сказал он. – Она приревнует и не даст потрахаться». Также Ляпа признался Валерке, что он, Валерка, «прикольный парень». Хо-хо.

Мы пошлялись опять по магазинам, зашли в «Фиш Фабрик». Поссать. Там такой громадный туалет, комната отдельная прямо. Как в моих кошмарных снах. В снах по комнате ходят люди и я страдаю от неловкости. Ну вот, зашли. Непонятно зачем. Посидеть на подоконнике у Валерки на коленях, почувствовать его руку на талии. Невзначай так будто бы. Ага. Неплохо, кстати. Очень-очень неплохо. «Девочка пла-ачет. Девочки смеются».

Потом Пункс напросился в «Асторию».

Как не взять Пункса? Тем более, что после выпитого пива у них с Валерой наметилось какое-то взаимопонимание. Алкоголь творит чудеса.

Мы пошли обратно в гостиницу. К гостинице должен был подъехать автобус и забрать всех литераторов, критиков и бог знает кого ещё, чтобы отвезти на «Нацбест».

По дороге в гостиницу, собственно, начался рассказ «Дай мне». С конца. Конец там такой: «И его язык очутился у меня во рту». Чей язык – неизвестно. То есть, по рассказу, это Ляпин язык. Но Ляпа – Овно. Художественное преувеличение. А НЕ-преувеличение идёт со мной рядом в куртке «Merc» и держит меня за руку горячими пальцами.


Уже начинается. Дай мне, дай мне, дай мне немного солнца, ла-ла-ла… Валерка.

Сначала всё разговоры в нос да в щёку. Потом я жвачку у него прошу. Которая во рту. Даёт. Потом я её обратно что ли даю. Момент первого поцелуя утерян и забыт. Попытаюсь вспомнить. А… Пункс с Ляпой пошли поссать. А мы стоим. Близка. Что-то я говорю или Валерка говорит – это уже смутно. Наверно, даже неважно. И вот. Уже язык с губами. Задействован в рассказе. Приходят Пункс с Ляпой, Валерка их отсылает ещё поссать. На подольше. Главное, отсылает таким добрым голосом. Он у него срывается даже чуть-чуть. На шёпот…

Валерка. Как там? «Ва-алерочка»…

Странный мальчик.


Подходим к «хотелю».

– Не завидую я твоей девушке, – начинаю я издалека. Мол, что там у нас с моралью.

– А что с ней? – с претензией отвечает Валерка.

– Ничего. Так просто.

Валерка понимает, к чему это.

– Ну и что делать? Не идти рядом? – спрашивает он нежно. Как будто мозги замутнены.

– А она нас видит? – а-а-а… как приятно тянутся нервы.

– Нет.

– Ну, значит, можно идти.

Просто идти. Просто так. «Просто так ничего не бывает,» – часто говорит Волкова. А, может, бывает.


Зашли внутрь. Ляпа, Пункс и Валерка уже объединились. Они бесятся, кактусы сшибают. В смысле, цветы. В коридоре. Или это икебаны?

Я убедительно прошу этих чертей не исполнять на церемонии. Делаю проникновенное лицо. На банкете – хоть что, а на церемонии уж будьте добры. Я почему-то точно знаю, что Пунксу ничего не стоит швырнуть в жюри каким-нибудь дерьмом, а Валерке – заорать в самый ответственный момент «Вайт пауэр!». Поэтому и лицо у меня проникновенное.

Они убедительно обещают быть хорошими. Подонки. Отличные подонки. У меня голос срывается. На шёпот. Непонятно, отчего. Валерка оглядывается. У него такое же лицо, как тогда. Когда он лежал у меня на тарелке с пирожным.


Я накрасила губы гигиенической помадой, причесалась. Всё это время Пункс и Валерка неподвижно лежали в номере на кровати, а Ляпа – на полу.

Потом мы садимся в автобус. На самый последний ряд. Страсти накаляются. Ляпа клеит жвачку на стекло. Пункс тоже не паинька. Валерка сажает меня к себе на колени и член у него встаёт. Он трётся щекой о моё плечо. Как кошечка. Мур-р-р… «У неба есть небо, у моря есть море…».

Литературные деятели тоже загрузились в автобус.

Наконец поехали. Впереди – штук двадцать литераторов, а сзади мы. Втроём.

Пункс и Ляпа периодически падают или роняют сиденья. Какие-то бракованные сиденья в этом автобусе. Они отваливаются.

Едем. И тут одна организационная женщина, Татьяна Набатникова, поворачивается и делает жест рукой.

– Посмотрите на Ирину Денежкину!

Все смотрят. Валерка кусает меня сзади за плечо. Несильно. Но всё равно пиздец.

– Возможно, это самый счастливый день в вашей жизни! – говорит мне Татьяна Набатникова торжественно.

– Почему? – тупо спрашиваю я.

– Потому что они все сосут, – отвечает за Татьяну Пункс, красивым жестом указывая на литераторов впереди.

Подонок. Хороший подонок, бля.

Валерка ржёт мне в спину.

Приехали к «Астории». Зашли. Там толпа народу. У меня берут интервью, со мной знакомятся и трясут за ручку. Черти мои потерялись в толпе. Сосут шампанское.

Подходит какая-то совершенно интимная тётенька. Из газеты «Труд». Хотя точно не помню. Она большого роста и внушительной комплекции. Она встаёт рядом, наклоняется. Интимно так задаёт вопросы. Мельком оглядывается. Как будто в тылу врага.

Там ещё есть девушка с большими глазами. С телевидения. Глаза у неё всё время бессмысленно удивлены. С такими глазами она берёт интервью. У меня. Валерка стоит у ней за спиной и смеётся. Лысый чёрт. Валерка ненавидит камеры и журналистов.

А вот и Зельвенский. Меня с ним знакомят.

Зельвенский – это мой номинатор. Ещё одна причина, почему я здесь, в Санкт-Петербурге. Не такая большая, как Валерка или Ляпа, но всё равно.

– О! – говорит Пункс. – У него силиконовые губы!

– Мальчик с писькой на лице, – добавляет пьяный Ляпа. Пьяная Ляпа. Хы.

– И явно не русский, – хмурится Валерка. Кажется, он готов подраться с Зельвенским прямо здесь и сейчас. Чтобы Зельвенский лежал мордой в пол, как кавказский мужчинка.

Каждому своё, как говорится.

Но мне Зельвенский кажется прикольным. Он курит. Взмахивает чёрными и густыми ресницами. Глаза на пол-лица. Про губы уже говорили. Задумчивая рожа. И его все обзывают козлом и говорят про деньги. Ещё он худой, как палка.

В перерывах между общением с интимными тётеньками и Зельвенскими, я целую Валеркин горячий рот. У Валерки пьяные глаза. Совершенно. Он хватает меня за руки, как будто боится, что я исчезну. И какой-то новостийный хрен снимает это на камеру. Пункс дико радуется, у Ляпы счастливая рожа. Валерке на камеру положить.

«Девочка плачет. Девочки смеются»…


Мы сели за столики. Зельвенский – рядом, у импровизированной сцены. Мои подонки – в конце зала… Ко мне все подходят. Юзефович, бородатый мужик, передаёт привет Зашихину. Зашихин тоже бородатый мужик, он мой преподаватель литературы в университете. А Юзефович – его друг. Вот он и пользуется случаем, как на говорят на «Поле Чудес».

Фотографы фотографируют.

Проханов похож на труп. У него такая трупная рожа. Он может играть покойников в кино. Атас полный.

Церемония.

В жюри сидит Шнуров. У него мобила висит на шнурке. На шее. Он – единственный, кого я знаю из жюри. И песню могу напеть: «Ну, где же вы, бляди? Е-е-е! Выручайте дядю!»

Я смотрю на бритую Валеркину голову в конце зала.

Все говорят про меня, голосуют наоборот. Потом голосует Шнуров и письмо от Хакамады. Два на два.

И банкир ставит третий крест Проханову. Шнуров делает сочувственное лицо и разводит руками. Мне не жалко. А Зельвенскому жалко, кажется.

– Что, расстроился? – спрашиваю Зельвенского.

Он мотает головой. Типа, а что такого. Я: ну как это, три косаря прошли мимо! Он улыбается.

Пункс тоже расстроился. Дико. И Ляпа с Валеркой матерились. Как мне потом сообщили. Если бы здесь были Раджа и Мюллер, они бы просто удавили банкира. Сколько бухла можно купить на десять косарей! Ну, на семь. Три отошли бы Зельвенскому. Хорошо, что Мюллера и Раджи нет.


Валерка, Ляпа и Пункс меня поздравляют. У них рожи горят от радости. Они очень волновались. Очень-очень. Поздравляет Коровин, редактор, который правил мою книжку. И Нина, его жена. И Тублин потом прибегает. Директор издательства. Тискает меня на радостях. Валерка хмурится. Я всё время смотрю на него. У него краснеют лоб и щёки.

Я автограф Зельвенскому пишу в книжке. Рисую, то есть. Трахающихся собачек. (Одна пожилая дамочка впоследствии, то есть, уже летом в Москве, попросила меня «нарисовать таких же весёлых собачек ейному мужу. Тоже, надо полагать, не мальчику. Мужу семьдесят шесть лет. Весёлые собачки. Хы.)

Зельвенский такой вытянутый, томный. Что-то пьёт.

– У нас в группе на факультете тоже есть чувак, который в «КоммерсантЪе» работает, – говорю ему радостно. – Лох такой! Его все называют «Твёрдый знак на кепке и мягкий в штанах».

Зельвенский на меня томно смотрит и отвечает:

– Мы тут кепок не носим!

А-а-а…


Потом все опять берут у меня интервью, какие-то каналы: РТР, Культура, ещё что-то. Что-то я им говорю. По несколько раз. Пункс, Ляпа и Валерка в это время жрут салатики и радуются. Пункс искренне рассыпается в респектах. Про Ляпу не помню. А, да. Я его всем представляю. «Это тот самый Ляпа». Всеобщее удивление и узнавание. Герой «Дай мне». О-о. Валерку не представляю. У Валерки мания преследования. Даже на фотках в интернете его рожа замазана. Шпиён нахуй. Поэтому он не хочет представляться. А Ляпа – с удовольствием.

Потом он теряется. В смысле, Ляпа. Пункс волнуется. Валерка нет. Поэтому Пункс не просит у него телефон. Мы раз пять берём трубу у Зельвенского и Коровина. Звоним Ляпе. «Я у „Астории“,» – говорит он. Выходим – нету. Опять звоним…

В перерывах между поисками посидели со Шнуровым. «Денежкина – молодец,» – говорит он. Или не он. Не помню. Самое замечательное, что мне понравилось в Шнурове – это его жена Света. Я сначала подумала: «Что это за девка? Фанатка что ли?».

Потом меня знакомят с Прохановым. Опять мне трясут ручку и что-то говорят. Сзади подходит номинатор Проханова, Зотов. С красной рожей. Кладёт руку на плечо.

– Девушка, вас как зовут?

– Ирина, – отвечаю я.

Красная рожа пихает Проханова и говорит:

– Давай ей десять тысяч отдадим.

Проханов отвечает:

– Я их уже Лимонову отдал.

– А-а… – говорит рожа.

Хе-хе. Пункс вертится рядом и жестами показывает: возьми у Проханова телефон! Позвонить Ляпе.

Опять Ляпа.

Везде он.

Валерка морщит тонкий нос.

Потом мы взяли трубу у Зельвенского, вышли с ней и нашли Ляпу в кустах. Он там, видите ли, пиво пил. В «Астории» пива нет. Мы возвращаемся. По дороге Пункс говорит Ляпе:

– Эх ты! А МЫ ТАМ СО ШНУРОМ БУХАЕМ!!!

«Бухаем со Шнуром» – в этом что-то есть. Определённо.


Зельвенский, Шнуров и Света Шнурова уходят в «Red club». Зельвенский и меня звал, но я «думаю». Идти или нет. Наверное, нет.

Мы пришли и сели за стол. Пункс и Ляпа допили Шнурово вино.

Нас зовут за соседний. Там актриса из жюри, Бортников и тэ дэ. Не помню. «Это тот самый Ляпа!» – радостно говорит актриса сидящим вокруг. Да.

Дайте Ляпе десять тысяч. Мы их отдали Лимонову. А-а… Бля-а…

Валерка дышит мне в шею.

Потом мы уходим. Я прощаюсь с актрисой и Ко, а потом замечаю, что Ляпа валяется на полу в молельной позе. Блять. Валерка хочет пиздить Ляпу. Просто так. В пьяном виде Валерка пиздит всё, что плохо лежит. Или стоит. Или смотрит.

Коровин мне оторвал прорезиненный плакат с надписью «Национальный бестселлер – 2002». Вместо скатерти можно на стол класть.

Выходим. Ляпа ебёт зеркало у какой-то машины. Машина орёт. Пункс интеллигентно говорит:

– Давай отсюда поскорее уйдём.

Черти мои веселятся и берут пиво. Ляпа периодически роняет рюкзак на асфальт. Перебегает, например, дорогу и на середине скидывает рюкзак. Пункс орёт и подбирает. Валерка не подбирает, а херачит по рюкзаку. Пункс машет скатертью, бьёт ею Ляпу под зад. Козлы. Падают на колени, орут: «Наша звезда!». Ну, рожи… Ляпа просит поцеловаться в его честь. Мы идём и Валерка прижимает меня к себе. Как клещами. А где же любовь навсегда? Меня очень интересует этот вопрос, но я молчу.

Потом мы сели в трамвай. Пункс признаётся нам с Валеркой в любви. Падает на нас.

Пришли в гостиницу. Вечер уже. Никто не хочет идти в «Red club». Далеко пиздовать. Я звоню Зельвенскому.

– Приходи завтра на презентацию, – говорю.


Валерка раздевается догола и идёт в ванну. Прямо так. Видимо, смущение у него отключилось. Или его вообще не было?

…Мы тогда сидели на скамейке. И Валерка рассказывал про лагерь. Это ему казалось самым значительным тогда: лагерь. В лагере его избили «обезьяны», а потом он нашёл «своих» и размазал обезьян по асфальту. Этот момент – нашёл! – самый главный для Валерки. Он не понимает, откуда взялись в маленьком южном городке такие же мальчики, как он. Это удача, это знак судьбы, это круто. Мой любимый эпизод в рассказе – как «эти двое стояли и смотрели на него».

Валерка увлечённо повествовал об «этих двоих», а я смотрела на его худой профиль. Выхватывалось кусками: вот очки блеснули в свете фонаря. Вот его губы, как толстые черви раздвинулись и сомкнулись. Вот тонкий облезлый нос. Родинка на лбу. Шея. На ней – двойная родинка, как микроскопическая карта полушарий.

Я подумала, что хочу слышать его всегда. Этот дурацкий хриплый голос. Хочу видеть Валеркину морду каждый день.

Валерка нагнулся ко мне и что-то сказал. Про обезьян.

– Что-что? – не расслышала я.

Он подвинулся ближе. К уху. Хотел повторить, но замолчал. Я чувствовала, как он дышит мне в шею. Губы едва касались его щеки.

Мы сидели так некоторое время, у меня внутри всё обрывалось и замирало.

– Знаешь, – хрипло и сбивчиво проговорил наконец Валерка. – У меня есть девушка. Я её люблю.

Что тут можно ответить.

– А разве мы что-то не то делаем?…


А сейчас мы тоже делаем всё правильно?

Ляпа и Пункс гуляют в трусах по гостинице. Пункс забредает в кусты поссать и находит там Проханова с друзьями. Ссать при них неприлично и Пункс с ними обнимается. Это он так сказал нам.


Потом Пункс и Ляпа вернулись. Валерка всё ещё в ванной. Спит он там что ли? Пользуясь случаем, Ляпа тянет жадные ручки. Хочет присосаться, наверное. Дёргает мою футболку, дышит мне в лицо и вообще всячески старается познакомиться поближе.

– Ляпа!

– Что… – и томное закатывание глаз.

– Ты это…как его… – нервничаю я. Валерка обладает не только манией преследования, но и чувством собственности. Плюс постоянная жажда драки. Смесь ещё та. От Ляпы в худшем случае останется один хуй.

– О…о…

– Иди дрочи!

Ляпа отшатывается после этих, в сущности, необидных слов. Делает оскорблённую рожу. И уходит в неизвестность (в коридор, то есть). Униженный и оскорблённый. Ах-ах.

– Первый раз вижу Ляпу таким, – делится со мной Пункс.

– Каким таким?

– Ему отказала женщина. Никогда его таким не видел. Он в шоке.

Надо же, бля.

Ляпы тоже умеют страдать.

– Что за женщина? – интересуюсь.

Пункс обижается:

– Ты!

Ого…

Валерка наконец-то вылез из ванной.

Приходит Ляпа, они с Пунксом читают рэп, стоя на подоконнике. «Я чёрный негр, я чёрный, просто чёрный. Потому что негр…Йоу…» – и дальше в том же духе. Я почему-то думаю, что они оборвут штору. А Валерка хочет встать и ёбнуть им обоим в башку. Но сдерживается. Лежит рядом. Он худой, как подросток. Тёплый. Руки горячие. И губы. Что такое мораль? Басня что ли?

Мы лежим с Валеркой и его нос касается моей щеки.. У него косые глаза. От того, что он пялится на меня с близкого расстояния. Да. Я хочу видеть его косые глаза каждый день. Всё ещё хочу. Смысл моей жизни – в этих скошенных глазах. Если они будут, ничего больше не надо.

Валерка прижимается ко мне.

Странный мальчик.


Странный мальчик вдруг вскакивает на кровати и хватает Ляпин телефон. Не спросив. Ляпе поебать.

– Раджа?! – кричит Валерка в трубку. – Пригоняй в «Матисов гомик»… Ну где… Рядом ещё психбольница! Короче давай!…

Через час Раджа, Мюллер и Ворон сидят у меня на кровати с пивом. Раджа стал выше, круглые плечи распирают футболку. Весь какой-то взрывоопасный. Качается и жрёт яичный белок. Ворон такой же невысокий, как был. Улыбка в пол лица. Мюллер всем показывает татуировку на плече. Такой громадный крест. Недоделанный. Мюллер выглядит самым устрашающим. Большой, лысый, на морде чуть что появляется злобное выражение. Мюллер соскучился больше всех. Тискает меня и целует в щёки. Ляпу и Пункса все демонстративно не замечают. Потом мы садимся на кровать, Ворон вытаскивает из рюкзака пиво. Ляпе дают бутылку, а Пунксу нет. Валерка держит меня за руку. Обнимает. Губы касаются моих волос… уха… лба… Пошла лирика.

Его друзья смотрят на это непонимающе. Я вижу недоумение в глазах Раджи, которое тот старается скрыть. Наверное, они все хорошо знакомы с девушкой Валерки. Наслышаны про «любовь навеки». Всем неловко. Кроме Валерки. И меня.

Чтобы снять напряжение, Раджа хватает меня за шею (наверное, это называется «обнять») и принимается рассказывать свою главную новость, распирающую его во все стороны:

– Ездили мы на финал кубка ЦСКА – Зенит. Ну, в Москву… И мы там просто все выпали в осадок! – Раджа округляет синие глаза. – Моб, из тридцати, наверное, коней, погнал рэпаков и черных, на Охотном ряду! Мы, не видели, правда, но рядом были. Ну вот…. И тут на нас выдвигается туса, человек сорок! Все на дерьме, с арматуринами, с ножами! Подходят и начинают претензии кидать, мол, зачем мы их брата вальнули. Приколи! Никого мы не валили!… Ну и вот… Мы говорим, вы нас перепутали. Вас другие валили, а мы из Питера! Отдыхаем типа тут!...

Раджа глубоко вздыхает, чтобы отдышаться и продолжает:

– Они уходят, а мы думаем: пора съебываться. У нас ведь до поезда три часа, под нож неохота!… Смотрим, они уже на нас бегут. Мы бегом оттуда! Прикинь, черные в центре Москвы, гонят хулиганов! Охуе-е-еть! Нас десять стосов: шесть питерских и четыре коня. Опять собрались, к нам менты подходят… Говорят такие, мол, уходите отсюда. Если что, говорят, вязать будем только вас!… Мы говорим, вы что, суки, ослепли?… Ну, не так, конечно, сказали, но примерно… Посмотрите, говорим, они все на ножах! Они говорят: ничего не знаем. Прикинь? Охуе-е-еть! Менты куплены черными!… Ну мы понабрали пустых бутылок, к нам присоединились еще шесть человек… Тульский филиал коней… Ну и вот. Стоим. Но рэпсы не прыгают... Да, Валь?… Рядом менты. Думаем, ловить больше нечего… Уходим, значит, оттуда. Отошли за километр где-то… Стоим… Вдруг подъезжает тачка, там сидят черные… не дети, взрослые мужики!… смотрят на нас, достают трубу, говорят: «Мы их видим», и отъезжают. Ё-мое, мы оттуда быстрей!…

Раджа снова тяжело дышит, облизывает пересохшие губы.

– В общем мы в шоке! Хулиганье гонят в Москве. Конечно, они все на дерьме и их больше, но всё равно... И менты суки! Мы еще в шоке, что всегда считали, и нам рассказывали, что скинхэдов и хулиганье в Москве черные боятся… И даже слова против боятся сказать. А тут такое... У нас такого нет, но боюсь скоро будет…

Последние слова Раджа произносит упавшим голосом, будто из него улетучился весь воздух.


Ляпа ухмыляется. Но не сильно.

Ворон откидывается на кровать с батлом пива и мечтательно произносит:

– А у меня по этому поводу есть мечта!

– По какому «этому»?

Ворон не слышит. Не слушает. У него на круглом лице какая-то круглая улыбка.

– Мечта, значит, такая. День милиции… Когда он?… Ну, не важно. Итак, день милиции. Концертный зал…

– Какой? – встревает Раджа.

– Хуй знает, короче, какой, но один из тех, которые показывают по телеку в праздники… Прямая трансляция. В зале – духуища ментов. Полковников всяких, ГИБДДшников, всякого такого дерьма, короче, полный зал…

Ворон сладостно улыбается.

– И вот, все смотрят. Выступает Киркоров какой-нибудь. Как обычно. И после него на сцену выносят стульчик… – видно, что Ворон очень долго обдумывал и смаковал детали. – Выносят, ставят. Тишина… И выходит Шнуров. С баяном, нах.

– А он чё, на баяне играет?

– Иди на хуй, Раджа!… – мирно огрызается Ворон. – Не знаю, на чём он играет. Всё равно, выходит с баяном и садится на стульчик. И группа его тоже выходит… Или нет, она за кулисами. Для эффекта… Ну вот, все торжественно ждут. И Шнуров начинает играть и петь…

Ворон вскакивает на кровать и орёт на мотив «Подмосковные вечера», но темп быстрее:

– Не слышны в саду даже шорохи, всё здесь замерло до утра! Шлюхи прячутся по парадным, а на улицах – му-со-ра! Ловят девочек, ловят девочек, тех, что ночью не любят спать, чтоб в дежурке их отделением на халяву отъебать!!!

У Ворона безумно счастливое лицо. Он видит перед собой вытянутые морды «мусоров» в их профессиональный праздник и триумф телезрителей, не всех, но большой части уж точно.

Валерка обнимает меня сзади и дышит мне в волосы. Раджа, Мюллер и Ворон, пришедший в себя после экстаза, знакомятся с Ляпой и Пунксом. Предлагают Пунксу пиво наконец. Пока они вместе пьянствуют, мы с Валеркой выходим из номера. Из гостиницы. Куда-то на мост.

Темно.

От асфальта поднимается тепло, вкусно пахнет листьями и водой. Не дерьмом. Вода в речке мерно шумит.

– Валерка…

– Что? – он целует мои губы и щёки. Пахнет алкоголем.

– Ничего.

Просто Валерка.

У него звонит телефон.

– Да… Я… Привет, Кать.

Я догадалась, что это и есть Валеркина девушка. Значит, Катя. Ага. Я смотрю на Валерку в упор. Интересно, что он ей скажет.

– …Я… Я перезвоню… Нигде… С пацанами…

– Неужели? – спрашиваю я. Пытаюсь съязвить. Всё вокруг делается стрёмным и душным. Обидно почему-то. Наверное, я думала, что он скажет что-то другое. Что?

Валерка суёт телефон в карман. Облокачивается на перила и смотрит в темноту. На меня не смотрит.

– Как у Кати дела?

Он молчит.

– И в чём же всё-таки заключается твоя «вечная любовь»?

Валерка поворачивается ко мне и я вижу его лицо. Плотные губы. Бледные щёки.

– А как же…

Валерка не даёт мне договорить, он рывком прижимает свои губы к моим. Не целует. Просто прижимает.

– И что мне делать? – слышу я его хриплый голос.

Я не знаю.

Телефон снова звонит. У него такой смешной звонок: «Оле-оле-оле-оле!»… Валерка смотрит на экран. Я тоже. Там написано «КатЁноК звонит». Валерка отводит руку с телефоном и разжимает пальцы.

Мобила, сверкнув экраном, с коротким всплеском ныряет в воду. Доли секунды в воде видно мутное зелёное свечение. И всё.

– Ты ёбнулся что ли?

Валерка отрицательно качает головой. Я с перепоя тоже могу исполнять, но не так же. Тупо.

Валерка смотрит на меня пьяными глазами, потом утыкается мне в плечо. Гладит по волосам. Весь мир сосредотачивается на мосту через речку с дурацким названием Пряжка. У меня перехватывает дыхание. Я не могу дышать. Я не могу думать. Я ничего не могу.

Это тупо.

Это моя мечта.


Я просыпаюсь самая первая. Вылезаю из-под Валеркиных рук. Тащусь в ванную. Там из душевой кабинки вытекает вода. Прямо на пол. У меня голова трещит так, будто бы в мозгах вертят ложкой.

Ляпа просыпается и курит. Это очень трагически выглядит. На фоне серого рассвета. У него такая рожа убитая. Подонок. Его жалко. Не знаю, что там случилось, может, у Ляпы по утрам всегда такая рожа. Над Ляпой нависает Валерка. Пьёт из бутылки джин с тоником. У Валерки тоже убитая рожа. Точнее, отрешённая. Глаза смотрят в себя. Ничего вокруг не отражают.


Потом встают все остальные, умываются. Прыгают по комнате. Под эти прыжки Ляпа и Пункс незаметно уходят. Видимо, догадываются, что у Раджи, Мюллера и Вороны не всё в порядке с головами. Мюллер бегает по комнате и орёт: «Фанат – хозяин стадиона!»

Им весело, гадам. Ещё они хотят есть. Вспоминают, у кого же можно занять восемьдесят рублей. Валерка в веселье и вспоминании не участвует. Молча собирается. Я узнаю, что Радже, Мюллеру и Валерке ехать домой в одну сторону. И как раз восемьдесят рублей ждут их на середине пути.

Валерка как будто отгорожен от меня. Скачками Раджи и Мюллеровским ором. Мне хочется взять Валерку за щёки и рассмотреть.

Мюллер, Раджа, Валерка и Ворона собираются за баблом. Я их выгоняю. Сама.

– Когда вы, наконец, свалите?

– А что? – с вызовом спрашивает Валерка.

– У меня голова болит!

Это правда.

Мюллер, Раджа и Ворона сваливают. Валерка задерживается. Стоит.

И черти уходят без него.

Валерка опускается на пол у ванной. Я сижу на стуле. Он гладит мне ноги. Думает. Знать бы ещё, о чём.

Вообще какой-то задумчивый.

– Зачем тебе это надо было? – спрашивает задумчиво. Похож на Зельвенского выражением лица. Хотя вряд ли Зельвенскому понадобится спрашивать у меня такие тупые вещи. И если я озвучу это своё наблюдение, Валерка ни о чём меня спрашивать больше не будет. Убежит, злобно выругавшись. Я так думаю.

– Ты мне нравишься, – отвечаю я, порывшись в мозгах. – А тебе зачем?

– У меня всё спонтанно, – уклончиво отвечает Валерка.

Хотела бы я говорить такими словами. Уклончивыми.


– Зачем трубу-то выбросил?

Валерка дёргает плечами.

– Да забудь.

Я некоторое время молчу. Потом спрашиваю как будто мимоходом:

– И что ты девушке своей скажешь?

– Если б мы факались – тогда да, – медленно говорит Валерка. – Тогда было бы о чём думать… что сказать…

– Ага, – мстительно соглашаюсь я. – Мы же с тобой просто друзья.

Вот урод.

Валерка внимательно на меня смотрит. Гладит мою ногу.

Я встаю и ухожу. В кровать. Под одеяло. Голова болит всё-таки. Валерка встаёт рядом на колени. Прижимается щекой к моему плечу. Опять спрашивает:

– Тебе это нужно?

– Что?

– Связь с объектом?

– В смысле?

Или я такая тупая, или одно из двух. Валерка изображает схематически:

– Вот ты, а вот объект. Тебе это нужно? Если, например, объект – ну… э… ну кто, я не знаю… любимый человек!

– Очень нужно! – радостно отвечаю я. Догадалась типа.

– Ну вот! – Валерка тоже радуется моей понятливости. – А теперь поставь меня вместо этого человека. Нужно?

– Нужно… – мычу я. – Ну, так. Немножко. А тебе?

– Мне нужно.

Торжественный, блять, момент.


– Зачем?

Валерка не отвечает.

У него какое-то убитое лицо.


Потом он всё-таки уходит. Он меня обнимает и целует. Стоит нерешительно. Почему? А я знаю? Видать, не только драться любит. Падать в чужие тарелки. Швырять шарики сквозь стекло. Ходить в одной и той же куртке все времена года.

Валерочка. Это имя ему очень идёт. Больше всего. Нужно отменить ему фамилию и написать в паспорте «Валерочка». Это даже точнее, чем фотография.


Это и есть мой выигрыш на «бестселлере».


На двери у меня рукой уродов прилеплен указатель номеров (содрали в коридоре), на нём написан телефон Пункса. Чтоб я звонила потом – Пункс обещал сводить меня в Мариинский театр.

Всё.

Потом приезжает редактор Коровин, даёт мне чёрную таблетку. Редактирует самочувствие. Из головы вытаскивается невидимая ложка. Я готова к презентациям, хуяциям и прочим атрибутам «писательской жизни».

Но это уже без Валерки.