"Золотой киль" - читать интересную книгу автора (Бэгли Десмонд)

Глава I Уокер

Мое имя Питер Халлоран, но все зовут меня Хал, за исключением жены, которая всегда величала меня только Питер. Женщинам, видимо, не по нраву фамильярное обращение с собственными мужьями. После войны я, как и многие, эмигрировал в колонии, проделав тернистый путь от Англии до Южной Африки через Сахару и Конго. Впрочем, это совсем другая история. В конце концов, в тысяча девятьсот сорок восьмом году я оказался в Кейптауне без работы и с почти пустым карманом.

Сразу же по приезде я ответил на несколько объявлений о найме, которые вычитал в «Кейп Таймc», и в ожидании результатов бродил по городу. В то утро я осмотрел доки и напоследок остановился против стоянки яхт.

Облокотившись о перила, я разглядывал стоявшие на приколе суда, как вдруг кто-то за моей спиной спросил:

— Какую из них выберете, если появится такая возможность?

Я обернулся и встретил взгляд седовласого человека лет шестидесяти, высокого роста, сутуловатого. У него было темное обветренное лицо и огрубевшие руки.

Я показал на одну из яхт.

— Думаю, эту. Она достаточно велика, чтобы ее использовать для дела, но не настолько, чтобы ею не смог управлять один человек.

Мой ответ, видимо, ему понравился.

— Это «Грация», — сказал он, — я сам ее строил.

— Хорошо смотрится, — продолжил я, — у нее изящные обводы.

Мы поболтали немного о судах. Я узнал, что он владеет верфью недалеко от Кейптауна, в районе Милнертона, и что специализируется на строительстве рыбацких шхун для малайцев. Я уже обращал внимание на эти крепко сколоченные, но малопривлекательные суда с высокими носами и с ходовой рубкой, торчащей наверху как курятник; в море, правда, они были очень надежными. Узнал, что «Грация» — всего-навсего вторая его яхта.

— Здесь, того и гляди, начнется большой спрос на яхты, война-то кончилась, — заметил он. — У людей заведутся денежки, и они будут их тратить. Думаю, надо расширять дело в этом направлении.

Он взглянул на часы и кивнул в сторону яхт-клуба.

— Не зайти ли нам выпить кофе?

Я замялся:

— Я не состою в этом клубе.

— Зато я состою, а вы — мой гость.

Мы вошли в здание клуба, уселись на диван, откуда видна была стоянка яхт, и он заказал кофе.

— Между прочим, меня зовут Том Санфорд.

— А я Питер Халлоран.

— Англичанин, — констатировал он. — Давно здесь?

Я улыбнулся:

— Три дня.

— Я здесь немного дольше — с тысяча девятьсот десятого года. — Он пил кофе маленькими глотками и задумчиво разглядывал меня. — Сдается, вы понимаете кое-что в судах.

— Всю жизнь был связан с ними, — ответил я. — Мой отец владел верфью на восточном побережье, рядом с Гуллем. Мы тоже строили рыбацкие лодки, до самой войны.

— А во время войны?

— Во время войны верфь выполняла оборонные заказы Адмиралтейства — строили моторные лодки для защиты гавани и другие мелкие суда, на большие не хватало мощностей. — Я пожал плечами. — А потом был воздушный налет.

— Худо. И все было уничтожено?

— Все. Наш дом стоял рядом с верфью — его тоже зацепило. Родители и старший брат погибли.

— Боже! — прошептал Том. — Совсем худо. Сколько же вам было лет?

— Семнадцать. Пришлось уехать в Хэтфилд и поселиться у тетки. Там я поступил работать на завод Хэвиленда — строительство «москитов», самолетов с деревянными конструкциями, им нужны были плотники. Все мои желания, насколько я помню, сводились к одному — наесться досыта, а потом меня забрали в армию.

Он оживился.

— Знаете, а ведь перспективная вещь — эти новые методы, которые разработали на заводе у Хэвиленда. Например, метод горячей формовки. Вам не кажется, что его можно использовать при строительстве судов?

Я постарался представить себе это.

— А почему бы нет, даже здорово. В Хэтфилде мы не только строили новые модели, но и выполняли ремонтные работы, и я видел, что происходит с такого типа изделием, когда его сильно нагревают. Метод, возможно, и более дорогостоящий, чем традиционные, но при массовом производстве он наверняка окупится.

— Я думаю, как использовать этот метод в строительстве яхт, — неторопливо проговорил Том. — Вы должны как-нибудь рассказать мне о нем более подробно. — Он улыбнулся. — А что еще вы знаете о судах?

— Когда-то я мечтал стать конструктором. Даже лет в пятнадцать сконструировал и построил гоночную шлюпку.

— И были победы?

— Да, мы с братом всех обставляли, — похвастался я. — Она была быстрой, как ветер. Сразу после войны, прохлаждаясь в ожидании демобилизации, я снова увлекся этим, ну, конструированием, что ли. Полдюжины новых моделей напридумывал — помогало время коротать.

— А чертежи сохранились?

— Да, валяются где-нибудь на дне чемодана, давно в них не заглядывал.

— Интересно было бы взглянуть на них, — сказал Том. — Слушай, парень, а не хотел бы ты поработать у меня? Я уже говорил, что хочу расширить свое дело, заняться строительством и продажей яхт. Такой ловкий парень, как ты, мог бы мне пригодиться.

Вот так и случилось, что я начал работать у Тома Санфорда. На следующий же день я приехал на верфь со своими чертежами. В целом Том их одобрил, но предложил подумать над тем, как удешевить строительство: у него была масса соображений на этот счет.

— Ты прекрасный конструктор, — сказал он, — но тебе нужно хорошо изучить практическую сторону дела. Ну ничего, научишься. Когда можешь приступить к работе?

Встреча со старым Томом была самой большой удачей в моей жизни.

В последующие десять лет произошло много приятных событий, заслужил я все это или нет — другой вопрос. Просто было хорошо снова строить лодки. Я не растерял те навыки, которые приобрел, работая с отцом, и, хотя был уже несколько староват, чтобы начинать все сначала, вскоре сравнялся в мастерстве с другими рабочими, а в чем-то, может быть, и превзошел их. Том подбивал меня на строительство новых конструкций, при этом безжалостно тыкал носом в ошибки.

— Ты хорошо видишь линию, — говаривал он. — Из твоих конструкций выйдут хорошие яхты, но они безумно дороги. Тебе надо побольше работать над деталями. Подумай, как снизить себестоимость судна.

Через четыре года Том сделал меня старшим мастером на верфи, и сразу же ко мне пришла первая удача. Я представил проект на конкурс, организованный местным журналом для яхтсменов, получил вторую премию и пятьдесят фунтов. Мало этого, мой проект понравился одному из местных яхтсменов, и тот сделал заказ на постройку яхты по этому проекту. Том выполнил его заказ, а я получил авторский гонорар, который увеличил мой и без того уже немалый счет в банке.

Том радовался моим успехам и предложил взяться за проект судна нового класса для поточного строительства на его верфи — так я создал судно водоизмещением в шесть тонн, которое очень хорошо пошло. Новый класс получил название «пингвин», и в первый же год Том построил и продал дюжину этих яхт по две тысячи фунтов за каждую. Мне так понравилась эта посудина, что я попросил Тома построить одну такую яхту для меня, и эту просьбу он выполнил, взяв с меня совсем немного, да и то с рассрочкой на два года. Создание проектной конторы дало предприятию новый толчок. Известность наша росла, клиенты теперь обращались ко мне чаще, чем к английским и американским коллегам. У нас ведь они могли сразу обсудить свой проект с исполнителем. А Тома это устраивало, потому что большинство заказов поступало на его верфь.

В тысяча девятьсот пятьдесят четвертом году он сделал меня управляющим верфи, а через год предложил стать его компаньоном.

— Мне некому оставить дело, — сказал он прямо. — Жена умерла, сыновей нет. А я старею.

— Вы, Том, и в сто лет будете строить свои лодки, — возразил я.

Он покачал головой:

— Да нет, я уже слышу звонок.

Брови его нахмурились.

— Я тут изучал приходные книги и обнаружил, что ты вкладываешь больше меня, поэтому решил продать тебе половину дела по льготной цене, всего за пять тысяч фунтов.

Пять тысяч — смехотворная цена за партнерство в такой процветающей фирме, но у меня не было и половины этой суммы. Поймав мой унылый взгляд, он прищурился.

— Знаю, что у тебя нет таких денег, но ты ведь неплохо заработал на своих проектах за последнее время. По моим подсчетам, около двух тысяч.

Том, как всегда проницательный, был прав — у меня было даже на две сотни больше.

— Около того, — схитрил я.

— Ладно, вкладывай две тысячи, а остальные три возьмешь в банке. Они дадут тебе ссуду, когда проверят наши счета. Вернешь их за три года из прибыли, особенно если осуществишь свой план с гоночной шлюпкой. Ну, так как?

— Идет, Том, — согласился я радостно, — сделка что надо!

Идея постройки гоночной шлюпки, о которой упомянул Том, давно зрела в моей голове, ведь в Англии уже вовсю выпускались наборы готовых конструкций «Строим сами». На обширных просторах Южной Африки много маленьких озер, и я подумал, что мог бы поставлять туда маленькие суденышки, если налажу их серийное производство, — и целые лодки, и недорогие наборы готовых деталей для самостоятельной сборки.

Мы построили еще один деревообрабатывающий цех, и я разработал проект лодки — родоначальницы класса «сокол». Молодому парню Гарри Маршаллу передали подряд на ее строительство, и он отлично справился с делом. Фирма к этому касательства не имела, и Том, оставшись в стороне, выражал свое презрение фразой: «Эта ваша чертова фабрика…» Но нам она принесла кучу денег.

Тогда же я познакомился с Джин, и мы поженились. История нашей с Джин совместной жизни не имеет отношения к моему рассказу, и я бы не стал упоминать о ней, если бы не одно происшествие, которое случилось гораздо позже. Мы были счастливы и крепко любили друг друга Дела шли хорошо, у меня была жена, дом — о чем еще мечтать мужчине?

В конце тысяча девятьсот пятьдесят шестого года совершенно неожиданно скончался от сердечного приступа Том. Наверное, он знал, что с сердцем у него не все в порядке, хотя никогда об этом не говорил. Свою долю в фирме он завещал сестре своей покойной жены. Она оказалась полным профаном и в коммерции, и, тем более, в судостроении, так что мы наняли адвокатов для переговоров, и наследница согласилась продать мне свой пай. Я выложил намного больше тех пяти тысяч, которые заплатил когда-то Тому, но сделка была выгодной, хоть я и испытал финансовый страх, так как крупно задолжал банку.

Я горевал по Тому. Он дал мне такой шанс, который редко выпадает на долю молодого человека, и я был благодарен ему. Верфь, казалось, опустела с тех пор, как он перестал появляться у стапелей.

Но фирма процветала, и мой авторитет конструктора окончательно утвердился, так как я владел большим количеством патентов. Джин взяла на себя управление конторой, а поскольку большую часть времени я проводил у чертежной доски, то сделал Гарри Маршалла управляющим верфи, и он вел дело очень умело.

Джин, как истинная женщина, навела в конторе ослепительную чистоту, едва успев взять бразды в свои руки. Однажды она откопала какую-то старую жестяную коробку, которая годами пылилась на дальней полке. Порывшись в ней, она спросила:

— А почему ты хранишь эту газетную вырезку?

— Какую вырезку? — спросил я рассеянно.

В этот момент я читал письмо, речь в котором шла о весьма выгодной сделке.

— Ну, эту, о Муссолини, — приставала Джин, — я прочту тебе.

Она присела на край стола, придерживая пальцами пожелтевшие клочки газетной бумаги: «Шестнадцать итальянских коммунистов осуждены вчера в Милане за причастность к делу об исчезновении сокровищ Муссолини. Сокровища, пропавшие в конце войны, включали партию золота из Итальянского государственного банка и много личных вещей Муссолини, в том числе эфиопскую корону. Предполагается, что большое количество правительственных документов исчезло вместе с сокровищами. Все обвиняемые, однако, заявили о своей непричастности к делу».

Джин смотрела на меня.

— О чем тут речь? Что все это значит?

Я вздрогнул. Далеко ушло то время, когда я задумывался об Уокере и Курце, о драме, которая разыгралась в Италии. Улыбнувшись, я ответил:

— Я мог бы разбогатеть, если бы не эта газетная история.

— Расскажи, пожалуйста, — попросила Джин.

— История длинная, как-нибудь в другой раз.

— Нет, — настаивала Джин, — сейчас. Меня всегда занимали рассказы о сокровищах.

Пришлось отложить непрочитанную почту и поведать ей об Уокере и его безумной затее. История эта возвращалась ко мне из тумана прошлых лет обрывками. Кто упал со скалы — Донато или Альберто? Или его столкнули? Рассказ мой тянулся долго, и работа в конторе была в этот день заброшена.

С Уокером я встретился в Южной Африке, куда приехал из Англии сразу после войны. Мне посчастливилось получить хорошую работу у Тома, но отсутствие друзей и легкое чувство одиночества привели меня в спортивный клуб Кейптауна, где можно было в компании посидеть и размяться. Уокер был одним из тех пройдох, которые вступают в клуб для того, чтобы иметь возможность выпить в воскресенье, когда другие питейные заведения закрыты. Его никогда не видели в клубе на неделе, но каждое воскресенье он непременно появлялся, играл для приличия партию в теннис, а все остальное время проводил в баре.

В баре мы с ним и познакомились. Там стоял невообразимый шум, и я вскоре понял, что попал в самый разгар спора о сдаче Тобрука.[1]

Одно только упоминание об этом городе вызывало бурные споры в любом уголке Южной Африки, потому что его капитуляция воспринималась как национальный позор. Сходились всегда на одном — южноафриканцев бросили в беде, но постепенно разговор переходил в горячий и неопределенный спор. То обвиняли британских генералов, то командующего южноафриканским гарнизоном генерала Клоппера — все шло в ход в тех длинных и бесполезных ссорах.

Меня спор не волновал, ведь моя военная служба прошла в Европе, поэтому я сидел, спокойно наслаждаясь пивом и не вмешиваясь в разговор. Моим соседом оказался молодой человек приятной наружности, но со следами беспутной жизни, которому, очевидно, было что рассказать, так как каждое свое выступление он сопровождал ударом кулака по стойке. Я встречал его здесь и раньше, но знаком не был. Все сведения о нем я почерпнул из своих наблюдений: он, как я понял, много пьет, даже сейчас, за время, что я тянул свое пиво, он успел выпить две порции бренди.

В конце концов, и этот спор умер естественной смертью, так как бар опустел, и в нем остались только мой сосед да я. Допив свой стакан, я собрался уходить, но тут он с горьким презрением заявил:

— Много они знают об этом!

— Вы были там? — спросил я из вежливости.

— Был, — ответил он мрачно. — И оказался в этом мешке вместе с другими. Правда, ненадолго, из лагеря в Италии я выбрался в сорок третьем.

Он взглянул на мой пустой стакан:

— Выпьем по одной на дорожку?

Делать мне тогда было нечего, поэтому я согласился.

— Спасибо, я буду пиво.

Он заказал пиво для меня и порцию бренди для себя.

— Меня зовут Уокер, — представился он. — Да, я бежал после того, как пало правительство Италии, и присоединился к партизанам.

— Это, вероятно, было интересно, — сказал я.

Он рассмеялся.

— Пожалуй, подходящее слово. Это было интересно и жутко. Наверное, вы вправе сказать, что я и сержант Курце действительно интересно провели время — с этим типом мы были почти неразлучны.

— С африканером? — вырвалось у меня.

В Южной Африке я был чужаком и мало что успел узнать об этой стране, но такое имя могло быть только у представителя народа африкаанс.

— Точно, — подтвердил Уокер. — Настоящий крепкий парень. Мы держались друг друга после побега из лагеря.

— Трудно было бежать из плена?

— Легче не бывает, — ответил Уокер. — Охрана была с нами в сговоре. Двое из них даже пошли с нами проводниками — Альберто Корсо и Донато Ринальди. Мне нравился Донато… Пожалуй, он спас мне жизнь.

Увидев, что заинтриговал меня, Уокер с увлечением стал рассказывать свою историю.

Когда правительство в сорок третьем году пало, Италия оказалась во власти хаоса. Итальянцы не знали, чего ждать от немцев, и потому относились к ним настороженно. Тогда-то и появилась возможность бежать из лагеря, тем более заманчивая, что нашлись два проводника. Выйти из лагеря не составило труда, но все осложнилось тем, что немцы начали операцию по окружению всех военнопленных из числа войск союзников, находящихся на свободе в Центральной Италии.

— Тут я и попал в беду, — сказал Уокер, — мы тогда речку переходили…

…Внезапность нападения ошеломила их. Такая тишина вокруг стояла, лишь журчала вода да кто-нибудь тихо выругается, оскользнувшись на камне… И вдруг пулеметная очередь превратила ночь в кошмар с жутким визгом пуль, рикошетом отлетающих от речных валунов.

Два итальянца развернулись и открыли огонь из автоматов. Курце, взревев как бык, порылся в подсумке, свисавшем с его пояса, и вот уже его рука описала дугу. Громкий всплеск — и ручная граната, не долетев до берега, взорвалась в воде. Еще один бросок Курце — граната взорвалась на берегу.

Уокер почувствовал толчок в ногу и упал. Пришел в себя он от лившейся в рот воды. Свободной рукой пошарил вокруг, наткнулся на камень и в отчаянии уцепился за него.

Курце бросил третью гранату — и пулемет захлебнулся. Итальянцы, расстреляв обоймы, перезаряжали автоматы. Вокруг снова воцарилась тишина…

— Наверное, они приняли нас за немцев, — рассказывал Уокер. — Не могли же они предположить, что в них стреляют сбежавшие военнопленные. Счастье еще, что у итальянцев были автоматы. Так или иначе, но пулемет заткнулся.

Потом они подождали несколько минут, стоя на середине стремительного ледяного потока, не решаясь двинуться. Минут через пять Альберто негромко спросил:

— Синьор Уокер, вы живы?

Уокер с трудом встал и очень удивился, обнаружив, что все еще сжимает так и не выстрелившую винтовку. Его левая нога онемела и замерзла.

— Все в порядке, — ответил он.

Курце перевел дыхание и скомандовал:

— Ладно, пошли… Только тихо.

Они добрались до противоположного берега и, не передохнув, поспешили вверх по склону горы. Вскоре нога Уокера разболелась, и он начал отставать. Альберто возмутился:

— Нужно торопиться, склон надо перейти до рассвета.

Уокер сдерживал стон, когда ступал на левую ногу.

— Меня задело, — сказал он, — думаю, что задело.

Шедший впереди Курце спустился к ним и раздраженно спросил:

— Magtij,[2] давайте живей, что вы тянетесь?

— Совсем плохо, синьор Уокер? — спросил Альберто.

— Что случилось? — Курце не знал итальянского.

— У меня пуля в ноге, — наконец признался Уокер.

— Этого только не хватало, — вздохнул Курце. На фоне ночного неба его фигура виднелась темной заплатой, но Уокер разглядел, что от нетерпения у него дергалась голова. — Мы должны добраться до партизанского лагеря затемно.

Уокер переговорил с Альберто, а затем перешел на английский.

— Альберто сказал, что здесь недалеко. Если свернуть направо, есть место, где можно спрятаться. Он считает, что кто-то должен остаться со мной, пока он сходит за подмогой.

— Я пойду с ним, — Курце аж зарычал. — А второй итальянец побудет с тобой.

Они двигались вдоль горного склона и вскоре оказались в узкой расселине. Низкорослые деревья создавали небольшое укрытие, а под ногами было высохшее русло реки.

Альберто остановился.

— Сидите здесь, пока мы не вернемся. И не вылезайте из-за деревьев. Постарайтесь как можно меньше двигаться.

— Спасибо, Альберто, — сказал Уокер.

Несколько коротких слов на прощание, и Альберто с Курце исчезли в темноте. Донато устроил Уокера поудобней, и они приготовились пережидать ночь.

Для Уокера это было тяжелое время. Болела нога, и он очень замерз. Они оставались в ущелье весь день, а к следующей ночи Уокер стал бредить, и Донато с трудом утихомиривал его.

Когда наконец пришла помощь, Уокер был без сознания. Очнулся он в комнате с побеленными стенами. Всходило солнце, и у постели, где он лежал, сидела маленькая девочка…

Уокер внезапно замолк и посмотрел на свой пустой стакан.

— Выпьем? — поспешил предложить я.

Уговаривать его не пришлось, и я заказал еще пару порций.

— Значит, так вы и выбрались, — сказал я.

Он кивнул.

— Да, так оно и было. Господи, как было холодно в те две ночи на той чертовой горе. Если бы не Донато, я бы умер.

Я спросил:

— Итак, вы были спасены. Но где же вы оказались?

— В партизанском лагере высоко в горах. Партизанское движение тогда только создавалось, по-настоящему оно заработало, когда немцы начали укреплять свою власть в Италии. Немцы были верны себе — вы же знаете этих наглых ублюдков, — а итальянцам это не нравилось. В общем, партизаны не могли не появиться. Местные жители их поддерживали, и вскоре партизаны даже могли проводить крупномасштабные операции. Конечно, все они были разными — от бледно-голубых до ярко-красных. Коммунисты ненавидели монархистов, монархисты ненавидели коммунистов, ну и так далее. Группа, в которую меня занесло, состояла из монархистов. Там я познакомился с Графом…

Графу Уго Монтепескали ди Тоди в то время перевалило за пятьдесят, но выглядел он моложе и был еще полон энергии. Смуглый, с орлиным носом, с короткой седеющей бородкой, раздваивающейся книзу на два воинственных рога. Его род считался древним уже в эпоху Возрождения, так что аристократом он был до мозга костей.

Поэтому он и ненавидел фашизм, ненавидел выскочек правителей с их претензиями, коррупцией, с их липкими загребущими руками. Для него Муссолини всегда оставался посредственным журналистом, который преуспел в демагогии и держал короля фактически под арестом.

Уокер познакомился с Графом в первый же день своего появления в горном партизанском лагере. Как только пришел в себя и увидел серьезное личико девочки. Она улыбнулась ему и молча покинула комнату. А через несколько минут в нее вошел невысокого роста широкоплечий человек с бородкой, похожей на щетину, и заговорил на английском языке:

— А-а, проснулись? Теперь вы в безопасности.

Уокер помнил, что задал какой-то бессмысленный вопрос.

— Где я?

— Разве это имеет какое-нибудь значение? — насмешливо спросил Граф. — В Италии, но от итальянских фашистов вы защищены. Лежите, пока не восстановите силы. Вы потеряли мною крови, так что постарайтесь отдыхать и есть, есть и снова отдыхать.

Уокер был настолько слаб, что ему ничего не оставалось, как снова улечься на подушку. Спустя пять минут вошел Курце, а с ним молодой человек с худощавым лицом.

— Привел эскулапа, — сказал Курце, — так, во всяком случае, он себя называет, но подозреваю, что он всего-навсего студент-медик.

Доктор, или студент, осмотрел Уокера и остался доволен.

— Через неделю будете ходить, — пообещал он, сложил свои инструменты в сумку и вышел.

— Придется присмотреть за этим скользким taal,[3] — сказал Курце и поскреб в затылке. — Похоже, мы здесь надолго.

— И никакой возможности пробраться на юг? — спросил Уокер.

— Никакой, — решительно отрезал Курце. — Граф, этот гном с bokbaavdjie,[4] говорит, что ближе к югу немцев больше, чем стеблей на маисовом поле. Он считает, что немцы собираются строить линию оборонительных сооружений южнее Рима.

Уокер вздохнул:

— Тогда мы действительно застряли.

Курце усмехнулся:

— Не отчаивайся. Здесь хотя бы кормят лучше, чем в лагере. Граф хочет, чтобы мы вошли в его группу. Он, как я понял, руководит своего рода истребительным отрядом, который контролирует часть территории, потому и собирает людей и оружие, пока есть такая возможность. Мы могли бы воевать здесь не хуже, чем в армии. Что касается меня, то я всегда мечтал действовать самостоятельно.

Толстая женщина внесла дымящуюся миску с мясным бульоном для Уокера, и Курце сказал на прощание:

— Вылезай из-под одеяла и почувствуешь себя лучше. А я пока порыскаю вокруг.

Уокер выпил бульон и ненадолго заснул, а проснувшись, снова поел. Через какое-то время возникла маленькая фигурка, которая несла в руках тазик и свернутые бинты. Это была уже знакомая девчушка. Уокер решил, что ей не больше двенадцати лет.

— Папа велел сменить вам повязку, — сказала она по-английски ясным детским голоском.

Уокер приподнялся на локтях и разглядывал ее, пока она шла к кровати: одета аккуратно, в белом накрахмаленном фартуке.

— Спасибо, — сказал он.

Девочка наклонилась, чтобы срезать болтавшуюся на ноге шину, затем аккуратно смотала бинт, обнажив рану. Он посмотрел на нее сверху вниз, как на ребенка.

— Как тебя зовут?

— Франческа.

— Твой отец — врач?

Он чувствовал, как ее прохладные руки нежно прикасаются к его ноге.

Она покачала головой и коротко ответила:

— Нет.

Промыв рану теплой водой с явными, судя по запаху, добавками какого-то антисептика, Франческа присыпала ее порошком. Действовала она так ловко, что через минуту нога уже была забинтована.

— Ловко у тебя получается, — сказал Уокер.

Только теперь девочка взглянула на него — у нее были холодные светло-карие глаза.

— У меня большая практика, — ответила она, и Уокер смешался под ее взглядом и проклял войну, которая делает из двенадцатилетних девочек опытных медицинских сестер. — Теперь тебе нужно скорее поправляться.

— Я постараюсь, — пообещал Уокер, — изо всех сил. Ради тебя.

Она удивленно посмотрела на него:

— Не ради меня, а ради нашей борьбы. Ты должен поправиться, чтобы идти в горы и убить много немцев.

Она степенно собрала грязные бинты и вышла из комнаты под изумленным взглядом Уокера. Так он познакомился с Франческой, дочерью графа Уго Монтепескали. Прошло чуть больше недели, и он уже смог передвигаться, опираясь на палку, выходить из хижины, в которой помещался госпиталь. Тогда Курце и показал ему лагерь. Отряд в основном состоял из итальянцев, дезертировавших из армии и ненавидевших немцев. Тут же нашли пристанище и бежавшие из плена люди разных национальностей.

Из бывших военнопленных Граф создал отряд под командованием Курце. Они называли себя иностранным легионом. За два последних года войны многим из них суждено было погибнуть в боях с немцами. Альберто и Донато по настоятельной просьбе Курце прикомандировали к его отряду в качестве переводчиков и проводников. Курце был самого высокого мнения о Графе.

— Этот кеге[5] знает свое дело, — говаривал он. — Он вовсю вербует в свой отряд солдат итальянской армии, и каждый должен принести с собой оружие.

Когда немцы перешли к зимней позиционной войне, базируясь в районе Сангро и Монте Кассино, партизаны развернули действия по уничтожению вражеских коммуникаций. Иностранный легион принимал участие в этой операции, специализируясь на взрывных работах. Перед войной Курце был минером на золотых рудниках в Уитвоте-стенде и умел обращаться с динамитом. Вместе с Харрисоном, канадским геологом, он обучал других взрывному делу.

Они минировали южные ущелья, взрывали дороги и мосты, устраивали крушения поездов и время от времени нападали на транспортные конвои, тотчас же отступая, если встречали сильный отпор.

— Мы не должны участвовать в крупных сражениях, — не раз повторял Граф. — Нельзя допустить, чтобы немцы прижали нас. Мы всего лишь москиты, покусывающие немецкие шкуры. Будем надеяться, что у них от этого начнется малярия.

Уокер назвал этот период временем дальних увеселительных прогулок, приправленных страхом. Дисциплина была необременительной, обязательная армейская муштра отсутствовала. Он стал поджарым и крепким, ему ничего не стоило совершить дневной переход в тридцать миль по горам с полной выкладкой — оружие да еще ранец с детонаторами за спиной.

К концу сорок четвертого иностранный легион значительно поредел. Многие погибли, а оставшиеся в живых после того, как союзные войска заняли Рим, предпочли прорываться на юг. Курце заявил, что остается, а значит, остался и Уокер. В отряде остались также Харрисон и англичанин Паркер. Иностранный легион теперь стал действительно очень маленьким…

— Граф использовал нас как вьючных животных, — сказал Уокер. Он еще раз заказал выпивку, но бренди уже ударило ему в голову: глаза налились кровью, язык заплетался.

— Как вьючных животных? — переспросил я.

— Отряд был слишком мал, чтобы вступать в настоящую драку, — объяснил он, — поэтому Граф использовал нас для переброски оружия и продовольствия на своей территории. Вот тогда мы и натолкнулись на тот конвой.

— Какой конвой?

Уокер уже с трудом ворочал языком.

— Это было так. Одной из итальянских бригад было поручено раздолбать немецкую почту, предполагалось, что действовать она будет совместно с другой партизанской группой. Граф места себе не находил, потому что эта группа состояла из коммунистов. Граф опасался, что они, как это не раз бывало, подведут нас, ведь он был монархистом, и коми ненавидели его больше, чем немцев. Они уже строили планы на послевоенное время и не очень-то рвались в бой. Такова итальянская политика, понимаешь?

Я кивнул.

— Поэтому он хотел подбросить Умберто — парню, командовавшему итальянцами, — парочку пулеметов, так, на всякий случай, и Курце взялся доставить их.

Уокер смолк, уставившись в свой стакан. Я спросил:

— И что же с этим конвоем?

— О, проклятье, — заговорил он, путая слова, — никакой надежды достать его оттуда. Оно останется там навсегда, если Курце ничего не придумает. Я расскажу тебе. Мы шли к Умберто и неожиданно наткнулись на транспортный немецкий конвой там, где никакого транспорта и быть не могло. Мы его и прихлопнули…

Когда они добрались до вершины горы, Курце объявил привал.

— Отдохнем минут десять и двинем дальше, — скомандовал он.

Альберто глотнул воды и спустился пониже, откуда хорошо просматривалось ущелье. Он взглянул вниз, на каменистую пыльную дорогу, затем взгляд его поднялся чуть выше. И вдруг подозвал Курце:

— Посмотри!

Курце спрыгнул вниз. Вдалеке, куда тонкой змейкой убегала раскаленная солнцем темная дорога, висели клубы пыли. Курце быстро вскинул бинокль и навел его на дорогу.

— Что они здесь делают?

— Кто — они?

— Колонна военных грузовиков… немцы… Кажется, шесть машин.

Он опустил бинокль.

— Похоже, пытаются улизнуть окольными путями. Из-за нас главные дороги стали опасными для их здоровья.

Уокер и Донато присоединились к ним. Курце взглянул на пулеметы и перевел взгляд на Уокера.

— Что скажешь?

— Ты насчет Умберто?

— А, с ним все в порядке. Просто Граф становится несколько беспокойным — ведь война идет к концу. Считаю, нужно захватить эту небольшую колонну, у нас же два пулемета, справимся.

Уокер пожал плечами:

— Я согласен.

— Пошли. — И Курце побежал назад, к тому месту, где сидел Паркер.

— Подъем, kereli — скомандовал он. — Война продолжается. Где только черти носят этого Харрисона?

— Иду, — отозвался тот.

— Быстрей тащите все вниз, к дороге, — приказал Курце. Он посмотрел вниз. — Этот поворот — самое lekker[6] место.

— Какое? — жалобно спросил Паркер. Он всегда морочил Курце с его южноафриканскими словечками.

— Никакое, — огрызнулся Курце, — быстрее спускайте все вниз, к дороге. Надо успеть приготовиться.

Они нагрузились пулеметами и спустились по склону горы. На дороге Курце сделал мгновенную прикидку.

— На повороте они сбавят скорость, — сказал он. — Ты, Альберто, берешь Донато и устанавливаешь пулемет с таким расчетом, чтобы обстрелять последние два грузовика. Последние два, понял? Быстро выводишь их из строя, чтобы остальным назад ходу не было. — Он обернулся к Харрисону и Паркеру. — А вы свой пулемет поставьте здесь, с противоположной стороны дороги, вы подобьете первый грузовик, и мы запрем их.

— А что делаю я? — спросил Уокер.

— Пойдешь со мной. — Курце устремился вверх по дороге.

Он добежал почти до поворота, свернул с дороги, взобрался на небольшой камень, откуда мог разглядеть немецкий конвой. Когда Уокер плюхнулся около него, Курце уже наводил бинокль.

— Грузовиков четыре, а не шесть, — сказал он. — Впереди штабная машина, а перед ней мотоцикл с коляской. Похож на те, что выпускает фирма БМВ, в коляске — пулемет.

Он передал бинокль Уокеру.

— Определи расстояние между хвостом колонны и штабной машиной.

Уокер взглянул на приближающийся транспорт.

— Приблизительно шестьдесят пять ярдов, — подсчитал он.

— Пожалуй. — Курце забрал бинокль. — Отойдешь по дороге ярдов на шестьдесят пять с тем, чтобы, когда последний грузовик будет поворачивать, штабная машина уже оказалась рядом с тобой. Мотоцикл пропустишь — я возьму его на себя. Иди назад и передай ребятам: огонь не открывать, пока не услышат взрывы, начну я, с мотоцикла. И еще: пусть сконцентрируют весь огонь на грузовиках. — Курце повернулся и посмотрел назад: пулеметов видно не было, и дорога казалась безлюдной.

— Отличная засада, лучше не придумаешь, — сказал он. — Почище тех, что устраивал мой сига[7] на англичан.

Он хлопнул Уокера по плечу.

— Теперь ступай. Я приду на помощь, как только покончу с мотоциклом.

Уокер побежал по дороге, остановился у пулеметов, чтобы передать приказания Курце. Затем выбрал себе подходящий камень на расстоянии около шестидесяти ярдов от поворота, привалился к нему и проверил автомат.

Вскоре он услышал голос бегущего по дороге Курце:

— Четыре минуты! Они будут здесь через четыре минуты. Приготовиться!

Курце промчался мимо и исчез у края дороги.

Уокер говорил, что четыре минуты в такой ситуации могут показаться четырьмя часами. Скрючившись, он вглядывался в пустынную дорогу, не слыша ничего, кроме биения собственного сердца. Ему показалось, что прошла целая вечность, прежде чем он различил рев моторов и лязг сцеплений.

Он плотнее прижался к камню и ждал. Ногу свела судорога, во рту пересохло. Мотоциклетный шум теперь перекрывал все остальные звуки, и Уокер снял автомат с предохранителя.

Он увидел проезжавший мотоцикл, водителя в огромных очках, похожего на уродливую химеру, охранника в коляске, вертевшего головой во все стороны, крупным планом — его руки, сжимавшие гашетку пулемета.

Как во сне, перед ним проплыла рука Курце, небрежно метнувшая гранату. Граната легла между водителем и бортиком коляски. Встревоженный пулеметчик повернулся, и от его резкого движения граната соскользнула внутрь коляски. Раздался взрыв.

Коляску разнесло, а пулеметчику, должно быть, оторвало ноги. Мотоцикл, как пьяный, завихлял поперек дороги, и Уокер увидел вышедшего из-за укрытия Курце, стрелявшего в водителя из автомата. Тогда и он вышел вперед, и уже его автомат поливал непрерывным огнем штабную машину.

Уокер рассчитал очень точно, так как хорошо представлял себе, где расположено водительское место, и стрелял не целясь — ветровое стекло разнесло вдребезги как раз на уровне лица водителя.

Он слышал стрекочущий звук и смутно понимал, что это пулеметы открыли по грузовикам огонь длинными очередями, но не имел ни времени, ни даже желания взглянуть в ту сторону. Уокеру было не до них. Прыгая на дороге, он увертывался от потерявшей управление машины, за рулем которой сидел покойник.

Офицер, сидевший рядом с водителем, поднялся во весь рост и судорожно рвал из кобуры пистолет, но короткая автоматная очередь — это подоспел Курце — превратила его в тряпичную куклу, нелепо повисшую на металлической раме разбитого ветрового стекла. Пистолет выскользнул из его руки и глухо стукнулся о землю.

С раздирающим грохотом автомобиль врезался в скалу и наконец остановился, хорошенько встряхнув на заднем сиденье солдата, стрелявшего в Уокера. Уокер услышал свист пуль над головой и нажал на курок. Дюжина пуль впилась в немца и отбросила его на спинку сиденья. Уокер уверял, что между ними было каких-нибудь девять шагов, и клялся, что слышал, как пули входили в живую плоть — по звуку это напоминало удары палкой по ковру.

Потом что-то кричал Курце и показывал рукой на грузовики. Уокер побежал по дороге за ним и увидел, что первый грузовик остановлен. На всякий случай он дал очередь по кабине, укрылся за ней и, оперевшись на горячий радиатор, перезарядил автомат.

Пока он возился с автоматом, бой кончился. Все грузовики были захвачены, и Альберто с Донато вели двух контуженных немцев. Курце рявкнул:

— Паркер, беги к повороту и проверь, нет ли там еще кого-нибудь. — Потом повернулся, чтобы осмотреть тот хаос, который явился результатом задуманной им операции.

Двое в мотоцикле были убиты наповал, в штабной машине было трое убитых. В каждом грузовике два солдата сидели в кабине и один — в кузове. Те, что сидели в кабинах, попали под пулеметный огонь и были уничтожены в считанные секунды. Как сказал Харрисон:

— На расстоянии двадцати ярдов нельзя было промахнуться — мы просто обстреляли первый грузовик, потом второй. Это же все равно что из пушек по воробьям стрелять.

Из семнадцати охранников уцелели двое, у одного на руке была открытая рана. Курце спросил:

— Обратили внимание?

Уокер покачал головой. Его трясло от пережитой опасности, а в таком состоянии он уже ничего не замечал.

Курце подошел к одному из пленных и ткнул пальцем в эмблему на его воротнике. Тот съежился.

— Они эсэсовцы. Все.

Курце отвернулся и зашагал к штабной машине. Офицер лежал на спине, наполовину вывалившись из передней дверцы. Курце взглянул на него, перегнулся и выдернул с переднего сиденья прижатый трупом кожаный портфель, который оказался запертым.

— Значит, в нем что-то интересное, — сказал Курце. — Почему же они выбрали именно эту дорогу?

— Ты же знаешь, они будут прорываться любыми путями, и здесь им бы это удалось, если бы случайно не нарвались на нас.

— Понимаю, — сказал Курце, — идея у них была неплохой и почти удалась. Это-то меня и беспокоит. Обычно немцам не хватает воображения, они следуют привычному порядку. Что же, интересно, заставило их изменить привычке? Только одно, я думаю, — необычный характер груза. — Он посмотрел на грузовики. — Неплохо бы заглянуть внутрь.

Он послал Донато следить за дорогой с другой стороны, а остальные, кроме Альберто, охранявшего пленных, направились осматривать грузовики.

Харрисон заглянул через борт первого грузовика.

— Здесь негусто, — сказал он.

Уокер подошел к нему и увидел на дне кузова множество ящичков — маленьких деревянных ящичков около восемнадцати дюймов в длину, в фут шириной и высотой не больше шести дюймов.

— Груз какой-то маленький, — сказал он. Курце нахмурился и медленно произнес:

— Такие ящички я уже где-то видел, но не могу вспомнить где. Дай-ка сюда один, посмотрим.

Уокер и Харрисон залезли в грузовик, оттащили в сторону тело убитого немца, и Харрисон ухватился за угол ближайшего ящика…

— О, черт! — воскликнул он. — Проклятая штука прибита! Уокер помог ему, и ящик сдвинулся с места.

— Нет, не прибит, просто очень тяжелый, наверное, в нем свинец. Курце опустил задний борт.

— По-моему, его лучше вытащить и вскрыть на земле, — предложил он дрогнувшим от волнения голосом.

Уокер с Харрисоном волоком подтащили ящик к краю и перекантовали вниз. Ящик грохнулся на пыльную дорогу. Курце попросил:

— Дайте-ка мне вон тот штык.

Уокер вынул штык из ножен у мертвого немца и передал Курце. С визгом вылетали гвозди, но крышка не поддавалась. Наконец Курце сорвал ее:

— Так я и думал.

— Что это? — спросил Харрисон, утирая лоб.

— Золото, — тихо ответил Курце.

Все застыли…

Уокер был уже вдребезги пьян, когда дошел до этого места своего рассказа. Он еле держался на ногах и, чтобы сохранить равновесие, хватался за стойку бара и торжественно повторял:

— Золото!

— Ради всех святых, скажите, что вы с ним сделали? — воскликнул я. — И сколько же его там было?

Уокер тихонько икнул.

— Как насчет… еще по одной? — спросил он.

Я тотчас сделал знак бармену.

— Давай рассказывай, мне не терпится узнать, чем все закончилось.

Он искоса посмотрел на меня.

— Вообще-то, не надо бы мне рассказывать тебе об этом, — сказал он. — Да черт с ним!.. Теперь уже все равно. А дальше было вот что…

Долго стояли они, глядя друг на друга.

— Я же говорил, — сказал Курце, — что мне эти ящики знакомы. Такие использовали на золотом руднике. Риф для упаковки слитков перед погрузкой на транспорт.

Убедившись, что все ящики в этом грузовике одинаковой тяжести, они как безумные бросились к другим машинам. Второй грузовик разочаровал их: он был забит коробками с какими-то документами.

Курце, копаясь в коробке и выкидывая оттуда бумаги, произнес с досадой:

— И кому понадобилась эта макулатура?!

Уокер выбрал подшивку и пролистал.

— Похоже, это документы из Итальянского государственного архива. Может быть, сверхсекретные?

Из глубины кузова донесся приглушенный голос Харрисона:

— Эй, ребята, смотрите, что я нашел!

Он вынырнул оттуда с пачками бумажных лир в обеих руках — чистенькими, новыми банкнотами.

— Тут их целый ящик! А может, и больше!

В третьем грузовике опять оказалось золото, но его было меньше, чем в первом; там же стояло несколько крепко сколоченных деревянных ларцов с запорами. И снова им пришлось поработать штыком.

— Боже! — прошептал Уокер, когда открылся первый ларец. С благоговейным ужасом он достал оттуда переливающееся всеми цветами радуги драгоценное ожерелье из бриллиантов и изумрудов.

— Сколько оно может стоить? — спросил Курце у Харрисона.

Харрисон обалдело мотал головой.

— Откуда мне знать? — Он слабо улыбнулся. — Я в этом не разбираюсь.

Они стали копаться в ларце, и Курце наткнулся на золотой портсигар.

— Здесь что-то написано, — сказал он и громко прочитал: — «Саго Benito da parte di Adolfe. Brennero. 1940».[8]

Харрисон медленно заговорил:

— Гитлер встречался с Муссолини на Бреннерском перевале в сороковом году. Тогда-то Муссолини и принял решение вступить в войну в качестве союзника Германии.

— Ну вот, теперь мы знаем, кому это принадлежит, — сказал Уокер, помахивая рукой.

— Или принадлежало, — задумчиво поправил его Курце. — А вот кому это принадлежит теперь?

Они переглянулись и примолкли. Курце первым прервал молчание:

— Пошли посмотрим, что в последнем грузовике.

Четвертая машина была набита уже знакомыми коробками с документацией. Но в ней еще был ящик с короной, инкрустированной драгоценными камнями — рубинами и изумрудами, но без алмазов.

Харрисону пришлось поднатужиться, чтобы поднять ее.

— Какой же гигант носил ее во дворце? — спросил он, собственно, ни к кому не обращаясь. — Недаром говорят, что «долу клонится глава под тяжестью короны», — вполголоса пробормотал Харрисон, укладывая корону обратно в ящик. — Ну и что будем делать?

Курце поскреб затылок.

— Действительно, проблема, — согласился он.

— Давайте заберем все себе, — прямо заявил Харрисон. — По праву победителей это — наше.

Простодушный Харрисон сказал то, что было у всех на уме. Атмосфера разрядилась, и всем стало легче.

Курце счел необходимым собрать всех и провести голосование.

— Что толку голосовать, если хоть один не согласится, — небрежно обронил Харрисон.

Его сразу поняли. Если хоть один из них решит, что нужно обо всем рассказать Графу, большинство вынуждено будет подчиниться. Наконец Уокер предложил:

— Без паники. Проголосуем, а там посмотрим.

На дороге все было спокойно, поэтому Донато и Паркера отозвали с постов. Пленных загнали в грузовик, так что Альберто тоже смог участвовать в обсуждении. Все вместе они приступили к работе, как парламентская комиссия по процедурным вопросам.

Харрисон напрасно волновался — проголосовали единодушно. Слишком велик был соблазн, чтобы кто-то отказался.

— Не попасть бы впросак, — сказал Харрисон, — ведь когда обнаружится пропажа, начнется самое грандиозное в истории расследование, независимо от того, кто выиграет войну. Итальянское правительство не успокоится до тех пор, пока не найдет пропажу, особенно документы. Бьюсь об заклад: они страшнее динамита.

Курце погрузился в размышления.

— Значит, мы должны спрятать и сокровища, и грузовики. Ничего не должно быть обнаружено. Надо сделать так, чтобы все решили — транспортный караван исчез бесследно.

— Как же мы это сделаем? — спросил Паркер. Он посмотрел себе под ноги: везде были камни. — Нам потребуется неделя только на то, чтобы закопать сокровища, но нам не удастся закопать даже один грузовик, не говоря уже о четырех.

Харрисон щелкнул пальцами.

— Старый свинцовый рудник, — сказал он, — он же недалеко отсюда.

Лицо Курце просияло.

— Точно, — сказал он, — там есть подземная выработка, в которую все и войдет.

Паркер недоумевал:

— Какой свинцовый рудник… какая подземная выработка?

— Понимаешь, это горизонтальный ствол шахты в горе, — объяснил Харрисон. — Эти шахты заброшены еще с начала века Никто к ним и близко не подходит с тех пор.

Альберто понял:

— Мы загоняем внутрь грузовики…

— …и взрываем вход, — смачно закончил Курце.

— А почему бы не прихватить что-нибудь из драгоценностей? — предложил Уокер.

— Нет, — отрезал Курце, — слишком опасно. Харрисон прав. Тут такая адская заварушка начнется, когда выяснится, что груз исчез. Его нужно припрятать и дождаться момента, когда опасность минует и можно будет спокойно достать все обратно.

— У тебя есть знакомые среди скупщиков краденых драгоценностей? — съязвил Харрисон. — А если нет, как ты избавишься от них?

Решили спрятать все: грузовики, трупы, золото, документы, драгоценности — абсолютно все. Загрузили машины, собрав все ценное в два грузовика, а все остальное, включая бумаги; — в два других. Решили первой в туннель загнать штабную машину, на которую водрузили мотоцикл, за ней — грузовики с документацией и трупами и последними — грузовики с золотом и драгоценностями.

— Так нам будет легче добраться до них, — пояснил Курце.

Освободиться от грузовиков удалось довольно легко. От пыльной дороги, где они находились, к шахтам вела заброшенная колея. Подъехав туда, они завели машины в самый большой туннель задним ходом, именно в том порядке, как и было задумано. Курце и Харрисон приготовили заряд для взрыва, чтобы завалить вход. Нехитрое дело заняло всего несколько минут. Курце поджег фитиль и отбежал.

Когда пыль осела, они увидели, что вход в туннель, ставший отныне пышной гробницей для семнадцати мертвецов, исчез.

— Что мы скажем Графу? — спросил Паркер.

— Скажем, что имели небольшую стычку на дороге, — сказал Курце. — Кстати, так ведь и было, верно? — Он широко улыбнулся и велел трогаться в путь.

По возвращении в лагерь они узнали, что Умберто попал в хороший переплет и потерял много людей. Коммунисты нарушили договоренность и не явились, а ему так не хватало пулеметов…

— Ты думаешь, золото и теперь там? — спросил я Уокера.

— То-то и оно. — Уокер треснул кулаком по стойке. — Давай еще по одной.

После этой порции я уже ничего не мог от него добиться. Мозги его пропитались бренди, и он отвечал невпопад. Но на один вопрос ответил довольно связно.

Я спросил:

— Что стало с теми двумя пленными немцами?

— А, с ними, — пренебрежительно ответил он, — убиты при попытке к бегству. Курце взял это на себя.

Уокер так набрался в тот вечер, что не мог идти. Пришлось мне узнавать его адрес у клубного администратора. Я загрузил его в такси и забыл обо всем. Не принимать же всерьез его историю — обычная пьяная болтовня. Возможно, он и нашел что-нибудь ценное в Италии, но вряд ли это были четыре грузовика с золотом и драгоценностями — настолько моего воображения просто не хватало.

Но если я и забыл об Уокере, то ненадолго. В следующее же воскресенье я увидел его в клубном баре сидящим за стаканчиком бренди. Он поднял глаза, но, узнав меня, поспешно отвел взгляд, словно смутившись. Я не сделал попытки заговорить с ним, ведь он человек не моего круга, да и вообще не люблю иметь дело с пьяницами.

Но позже, выйдя из бассейна и блаженно затянувшись сигаретой, я обнаружил, что рядом стоит Уокер. Он поймал мой взгляд и, преодолевая неловкость, заговорил:

— Кажется, я остался вам должен за такси?

— Забудьте, — коротко ответил я.

Внезапно он пал на одно колено:

— Я очень сожалею, что причинил вам неприятности.

Я невольно улыбнулся.

— Вспомнить не можете?

— Ни черта не помню, — сознался он. — Я не лез в драку, не скандалил?

— Нет, мы только разговаривали.

На миг он отвел глаза.

— О чем же?

— О ваших приключениях в Италии. Вы рассказывали мне довольно странную историю.

— О золоте?

Я кивнул.

— Был пьян, — сказал он. — Надрался как сапожник. Не должен был я говорить вам об этом. Надеюсь, вы еще никому не рассказывали?

— Нет, — ответил я. — Вы что же, хотите сказать, что все это правда?

Сейчас Уокер определенно не был пьян.

— Именно так, — мрачно ответил он. — Груз по-прежнему лежит там, на итальянской земле. И мне бы не хотелось, чтобы вы об этом болтали.

— Не буду, — пообещал я.

— Пошли выпьем, — предложил он.

Я поблагодарил и отказался. Вид у него был подавленный. Мы попрощались, и я видел, как вяло поднимался он по лестнице.

После этого разговора, казалось, Уокер уже не мог обходиться без меня. Возможно, доверив мне тайну, считал необходимым следить за ее сохранностью. Он вел себя так, будто мы с ним участники заговора: кивал, подмигивал, менял темп разговора, опасаясь подслушивания.

При ближайшем знакомстве оказалось, что он неплохой, в общем-то, малый, если не брать во внимание непреодолимую тягу к спиртному. При необходимости он умел быть обаятельным, а основным объектом его внимания всегда оказывался я. Думаю, он мог и не стараться так: я был чужаком в этом экзотическом крае, а он составил мне какую-никакую компанию.

Ему бы стоило пойти в актеры, он обладал врожденным даром подражания. Когда он рассказывал мне свою историю, его подвижное лицо неуловимо менялось, менялся голос — и передо мной возникали то Курце с его решительным упрямством, то мягкий Донато, то мужественный Альберто. И хотя в речи Уокера слышался легкий южноафриканский акцент, при желании он освобождался от него и легко переходил на гортанный язык африканеров или на быстрый и певучий итальянский. По-итальянски он говорил бегло, вероятно, он относился к тем людям, для которых выучить чужой язык — дело нескольких недель.

Мои сомнения в правдивости его истории постепенно таяли. Слишком уж много в ней было подробностей. А самое большое впечатление на меня произвело то место в его рассказе, где говорилось о надписи на портсигаре. Не мог я представить себе, чтобы Уокер выдумал такое. И вскоре стало совершенно ясно, что бренди здесь ни при чем, — рассказывая эту историю в очередной раз, Уокер не менял в ней ни одного эпизода, независимо от того, выпил он или нет.

Однажды я заметил:

— Единственное, чего не могу себе представить, это огромную корону.

— Альберто считал ее короной эфиопских правителей, — сказал Уокер. — Она предназначалась не для приемов, а только для обряда коронации.

Это звучало убедительно.

— А почему ты так уверен, что кто-то другой из вашей группы еще не добыл клад? Ведь есть же еще Харрисон и Паркер, а уж для итальянцев и вовсе просто — они там живут.

Уокер покачал головой:

— Нет, остались лишь Курце и я. Остальные погибли. — И он скривил рот. — Выяснилось, что приближаться к Курце небезопасно, тогда я перепугался вконец и удрал.

Я пристально посмотрел на него.

— Хочешь сказать, что Курце убил их?

— Не приписывай мне того, чего я не говорил, — парировал Уокер. — Я знаю только, что четверо погибли, когда были поблизости от Курце.

Он перечислил их по пальцам.

— Харрисон погиб первым — на третий день, после того, как закопали добычу.

Он постучал по второму пальцу.

— Следующим был Альберто, я сам видел. Здесь не подкопаешься — несчастный случай, да и только. Потом Паркер. Он был убит в стычке точно так же, как Харрисон, и опять рядом не было никого, кроме Курце.

Он держал уже три пальца и медленно разгибал четвертый.

— Последним был Донато. Его нашли недалеко от лагеря с разбитой головой. Сказали, что погиб, случайно сорвавшись со скалы, но меня-то не проведешь. С меня было довольно, я собрал пожитки и смотался на юг.

Я немного помолчал, а потом спросил:

— Что ты имел в виду, когда сказал, что видел гибель Альберто?

— Мы пошли на разведку, — начал рассказывать Уокер. — Как обычно. Но немцы опередили и заперли нас в ловушке. Оставалось одно — спускаться с отвесной скалы. Курце был в этом деле мастак, поэтому они с Альберто пошли первыми, впереди — Курце. Он сказал, что хочет найти самый безопасный путь. Дело привычное — он ведь всегда так поступал. Курце прошел по карнизу и скрылся из виду, затем вернулся и знаком показал Альберто, что все в порядке. Потом подошел к нам и сказал, что можно начинать спуск. Паркер и я двигались за Альберто, но, завернув за выступ, увидели, что он застрял. Впереди ему не за что было держаться, но и назад он вернуться не мог. Как раз в тот момент, когда мы приблизились, Альберто потерял самообладание: мы видели, как он трясется от страха. Он торчал, как муха на стене, под ногами — адская пропасть и свора немцев, готовая свалиться на голову, вот он и дрожал как студень. Паркер позвал Курце, и тот спустился. Ему едва хватило места, чтобы разойтись с нами, и он сказал, что пойдет на помощь Альберто. Только он дошел до того места, где стоял Альберто, как тот упал. Я готов поклясться, что Курце подтолкнул его.

— Ты это видел? — спросил я.

— Нет, — признался Уокер. — Я ведь не мог видеть Альберто после того, как вперед прошел Курце. Курце — малый здоровый и не стеклянный. Но зачем тогда он дал Альберто знак идти по этому карнизу?

— Может быть, он просто ошибся?

Уокер кивнул.

— Я сначала тоже так думал. Потом Курце объяснил: он не предполагал, что Альберто уйдет так далеко. Не доходя до места, где застрял Альберто, был подходящий спуск. По нему Курце и провел нас вниз.

Уокер закурил.

— Но когда на следующей неделе подстрелили Паркера, я задумался.

— А как это случилось?

Уокер пожал плечами.

— Обычное дело. Знаешь, как бывает в стычке? Когда все кончилось, мы нашли Паркера с дыркой в голове. Никто не видел, как это случилось, но ближе всех к нему был Курце.

Уокер помолчал немного.

— Дыра была в затылке.

— А пуля немецкая?

Уокер фыркнул.

— Братишка, у нас не было времени на вскрытие. Но и оно не прояснило бы ничего. Мы ведь пользовались немецким оружием и взрывчаткой — трофеи, а Курце с самого начала воевал с немецким автоматом, считал, что немецкое оружие лучше английского.

Вид у Уокера был печальный, но он продолжал:

— Случай с Паркером заставил меня задуматься всерьез. Слишком уж все как на заказ — ребята погибали так нелепо. И когда погиб Донато, я смылся. Все равно от нашего иностранного легиона почти никого не оставалось. Я дождался момента, когда Граф послал Курце куда-то с заданием, собрал свои манатки, сказал «гуд бай» и подался на юг — к союзникам. Мне повезло — я добрался до них.

— А что же Курце?

— Он оставался с Графом до прихода американцев. Встретил я его в Йоханнесбурге два года назад. Перехожу улицу, направляясь в пивную, и вдруг вижу — туда входит Курце. Я и передумал, выпить-то я выпил, но только в другом месте.

Внезапно он вздрогнул.

— Нет, лучше держаться от Курце подальше. Между Кейптауном и Йоханнесбургом тысяча миль — должно хватить.

Он резко встал.

— Пошли выпьем, ради Бога!

Мы пошли и выпили, и не по одной.

Я чувствовал — Уокер что-то хочет мне предложить. Он говорил, что ему причитаются непонятно откуда деньги, что он нуждается в человеке, на которого можно положиться. Наконец он решился.

— Слушай, — начал он, — мой старик умер в прошлом году и мне причитается две тысячи фунтов, если удастся вырвать их из лап адвокатов. Я мог бы съездить в Италию на эти две тысячи.

— Конечно, мог бы, — сказал я.

Он прикусил губу.

— Хал, я хочу, чтобы ты поехал со мной.

— За золотом?

— Да, за золотом. Поделим поровну.

— А как же Курце?

— К черту Курце! — горячась, сказал Уокер. — Я не хочу иметь с ним дело.

Его предложение заставило меня задуматься. Я был молод, настроение в те дни — паршивое, а тут такое заманчивое предложение, если, конечно, Уокер не врет. Да хотя бы и врал, почему бы мне не прокатиться в Италию за его счет? Путешествие сулило интересные приключения, но я колебался.

— А зачем я тебе?

— Не справлюсь я один, — ответил он. — Курце я бы не доверился, а тебе доверяю, честное слово.

Я решился.

— Хорошо, договорились, но при одном условии.

— Выкладывай.

— Ты перестанешь напиваться, — сказал я. — Пока ты трезвый, все хорошо, но в пьяном виде ты невыносим. К тому же, сам знаешь, ты болтаешь много, когда наберешься.

Он скорчил самую серьезную мину.

— Согласен, Хал, больше не притронусь.

— Ладно, когда отправляемся?

Теперь-то я понимаю, какими наивными дурачками мы тогда были, собираясь без всяких хлопот вытащить из-под земли несколько тонн золота. Мы и не представляли себе, сколько изворотливости ума, усилий потребуется от нас, все это ожидало нас в будущем.

Уокер вздохнул:

— Адвокат говорит, что завещание вступит в силу только через шесть недель. Тогда мы сразу можем с тобой отправляться.

Мы частенько обсуждали с ним предстоящее путешествие. Собственно, практическая сторона дела Уокера не интересовала, он и думать не хотел о том, как достать золото из шахты, как переправить его. Он находился под гипнозом каких-то призрачных миллионов.

Однажды он сказал:

— Курце подсчитал, что золота там четыре тонны. По нынешним расценкам выходит больше миллиона фунтов! Да, там ведь еще лиры — коробки просто набиты ими. Ты даже представить себе не можешь, какое количество лир только в одной такой коробке.

— О них можешь забыть, — предупредил я. — Только вынешь такую бумажку, как тут же окажешься в лапах итальянской полиции.

— Совсем необязательно тратить их в Италии, — недовольно буркнул он.

— Тогда придется иметь дело с Интерполом.

— Да ладно, — нетерпеливо отмахнулся он, — забудем про лиры. Но там еще драгоценности: кольца, браслеты, бриллианты и изумруды! — Глаза его загорелись. — Бьюсь об заклад, что эти драгоценности куда дороже золота.

— Да, но их труднее сбыть, — сказал я.

Меня все больше и больше беспокоило его явно иллюзорное представление о практической стороне задуманного дела Ситуация осложнялась еще и тем, что Уокер не говорил, где, собственно, находится этот свинцовый рудник, так что я был лишен возможности активно участвовать в подготовке нашего путешествия.

Он вел себя словно ребенок в предвкушении рождественских подарков. Я не мог заставить его подумать о фактической стороне дела и был готов отказаться от участия в этой безумной затее. Тем более что временами передо мной маячила перспектива низкооплачиваемой работы после длительной отсидки в итальянской тюрьме.

Вечером, накануне того дня, когда Уокер должен был пойти к адвокату подписать последние бумаги и получить наконец наследство, я зашел к нему в гостиницу. Полупьяный, он лежал на постели, рядом стояла бутылка.

— Ты же обещал больше не пить, — холодно сказал я.

— А, Хал, я не пью, совсем не пью. Только пригубил чуть-чуть, чтобы отметить событие.

— Будет лучше, если ты прервешь свое ликование и почитаешь газету.

— Какую газету?!

— Вот эту, — сказал я, вынимая из кармана сложенные газетные листы. — Вот, маленькая заметка в самом низу.

Он взял газету и тупо уставился на нее.

— Что я должен читать?

— Заметку под заголовком «Приговор итальянцам вынесен».

Заметка была крошечной, такие обычно используют в газетах для подверстки.

Уокер сразу протрезвел.

— Но они же не виновны, — прошептал он.

— Это, как видишь, не спасло их от веревки, — грубо ответил я.

— О, Господи! — воскликнул он. — Они все еще ищут.

— Конечно, ищут, — нетерпеливо сказал я. — И будут продолжать поиски, пока не найдут.

Интересно, подумал я, что их больше волнует: золото или документы?

Эйфорическим грезам Уокера был нанесен серьезный удар. Теперь ему придется взглянуть в лицо действительности и понять, что охота за золотом на итальянской земле сопряжена с опасностями.

— Тогда поездка отменяется, — медленно процедил он. — Мы не можем ехать туда сейчас. Подождем, пока все уляжется.

— А ты думаешь, уляжется… когда-нибудь? — спросил я.

Он поднял на меня глаза.

— Я не поеду туда сейчас, — сказал он с решительностью напуганного человека. — Все откладывается… на неопределенное время.

В каком-то смысле я почувствовал облегчение. В Уокере все-таки была какая-то слабина, смущавшая и беспокоившая меня. Я уже давно сомневался в целесообразности поездки в Италию, а теперь все решилось само собой.

Я ушел не простившись, так как он занялся своим привычным делом: наливал себе очередную порцию.

По дороге домой мне пришло в голову, что газетный репортаж в деталях подтверждал рассказ Уокера. А это было самым главным.

День уже клонился к вечеру, когда я закончил свой рассказ. В горле у меня пересохло, а глаза Джин стали больше и круглее.

— Прямо из историй Испанской армады, — сказала она, — или триллеров Хэммонда Иннеса. А золото все еще там?

Я пожал плечами:

— Не знаю. В газетах больше ничего не писали. Думаю, что там… если, конечно, Уокер или Курце не откопали его.

— А что было дальше с Уокером?

— Он получил свои две тысячи фунтов и начал потихоньку спиваться. Потерял работу и исчез с горизонта. Кто-то сказал, что он уехал в Дурбан. Во всяком случае, я его не видел с тех пор.

История с золотом захватила Джин, и вскоре мы стали играть, придумывая, каким способом можно вывезти из Италии четыре тонны золота незаметно, Чисто теоретически. Джин обладала завидным воображением, и некоторые ее идеи были небезынтересными.

Собственно, проблема сводилась к тому, как практически можно вывезти четыре тонны золота не просто незаметно, а так, чтобы вообще никто не увидел груза.

В пятьдесят девятом году мы, благодаря строгой экономии, расплатились с банком. Верфь теперь целиком принадлежала нам, мы отметили это событие закладкой нового судна водоизмещением в пятнадцать тонн, которое я спроектировал для себя и Джин. Моя старая, надежная яхта «Королевский пингвин», родоначальница этого класса, идеально подходила для прибрежного плавания, но мы мечтали совершить как-нибудь путешествие по океану, а для такого плавания требовалась посудина побольше.

Яхта водоизмещением в пятнадцать тонн — самое подходящее судно для двоих: и управлять им легко, и места для запасов достаточно, чтобы не ограничивать время плавания. Предполагалось, что габариты ее будут соответствовать сорока футам длины, тридцати футам по ватерлинии и одиннадцати футам ширины. Яхта должна была быть оснащена в полном соответствии с требованиями океанского плавания и иметь в запасе большой дизель. Назвать ее мы решили «Санфорд» в честь старого Тома. После окончания строительства мы собирались взять годовой отпуск и отплыть на север, чтобы побывать на Средиземном море, возвратиться вдоль восточного побережья, совершив таким образом круиз вокруг Африки. С озорным блеском в глазах Джин сказала:

— Возможно, мы привезем с собой то самое золото.

Но два месяца спустя случилось непоправимое.

Я закончил проект судна для Билла Медоуза и отправил ему чертежи. На беду, чертежи внутреннего устройства яхты забыли вложить в пакет, и Джин вызвалась отвезти их в Фиш Хоек, где находился дом Билла. Дорога туда чудесная, вдоль мыса Чэпмена, с видом на море и горы, по красоте превосходящая все, что я видел на Ривьере. Джин отвезла чертежи, а на обратном пути в сумерках какой-то пьяный придурок на скоростной американской машине снес ее с дороги, и она упала в море с высоты трехсот футов.

С утратой Джин моя жизнь утратила всякий смысл. Мне было все равно, что водителю той машины дали только пять лет за непредумышленное убийство, какая разница — Джин ведь все равно не вернуть. Я запустил дела на верфи и, если бы не Гарри Маршалл, наверняка бы разорился. Тогда я передумал всю свою жизнь и мысленно подвел итог — мне тридцать шесть лет, я занимаюсь любимым делом, которое идет хорошо, но теперь оно уже не так увлекает меня, я здоровый и сильный — работа на верфи и хождение под парусами помогли мне сохранить хорошую форму, и у меня нет долгов, наоборот, в банке у меня скопилось столько денег, сколько никогда не было. А с другой стороны, мне ужасно не хватало Джин, и ничто не могло избавить меня от этой тоски.

Я понял, что не смогу оставаться на верфи и даже в Кейптауне, где за каждым углом меня подстерегали воспоминания о Джин. Я хотел уехать и ждал только повода.

Я был готов на любые авантюры.

Спустя две недели я сидел в баре на Эддерлей-стрит и выпивал. Не то чтобы я ударился в пьянство, но пил все-таки гораздо больше, чем раньше. И только хотел осушить третий бокал бренди, как почувствовал, что кто-то трогает меня за локоть, и чей-то голос произнес:

— Привет, не встречал тебя целую вечность.

Повернувшись, я увидел Уокера.

Годы не пощадили его. Он отощал, потерял облик смуглого красавца, черты лица заострились, волосы поредели. Одежда на нем была мятая и вытертая по краям, весь его потрепанный вид производил удручающее впечатление.

— Привет, — ответил я. — Откуда ты свалился?

Уокер не мог оторвать взгляд от моего стакана с бренди, и я предложил ему выпить.

— Спасибо, — поспешно согласился он, — мне двойную.

Я понял, в чем причина его плачевного состояния, но мне было не жаль потратиться на его выпивку, и я заказал двойную порцию бренди.

Слегка дрожащей рукой он поднес стакан к губам и одним глотком осушил две трети. Оторвавшись от стакана, он сказал:

— У тебя вид процветающего человека.

— Дела идут неплохо.

— Мне было тяжело узнать о гибели твоей жены.

Увидев мой вопросительный взгляд, он торопливо добавил:

— В газете прочитал. И подумал, что это, должно быть, твоя жена — имя и все остальное.

Видимо, он какое-то время разыскивал меня. Ведь старые друзья и приятели — самые милые люди для алкоголика. Можно растрогать и выставить их на выпивку или перехватить пятерку.

— Все было и быльем поросло, — отрезал я. Без умысла, но он задел меня за живое — напомнил о Джин. — Чем ты теперь занимаешься?

Он пожал плечами:

— Всем понемногу.

— Золото еще не откопал? — с умышленной жестокостью спросил я. Мне хотелось отплатить ему за ту боль, которую он причинил мне, спросив о Джин.

— Неужели я похож на владельца золотых россыпей? — произнес он с горечью. Потом неожиданно сказал: — Я видел Курце на прошлой неделе.

— Здесь? В Кейптауне?

— Да. Он возвращался из Италии. Наверное, сейчас он уже в Йоханнесбурге.

Я улыбнулся:

— Значит, он привез с собой золото?

Уокер покачал головой:

— Он сказал, что ничего не изменилось.

Он порывисто схватил меня за руку.

— Золото еще там — никто не нашел его. Оно еще там, в туннеле — четыре тонны золота и все драгоценности.

В его настойчивости была безумная одержимость.

— Так почему же Курце ничего не предпримет? — спросил я. — Почему он не поедет и не достанет эти сокровища? Почему бы вам вдвоем туда не поехать?

— Он меня терпеть не может, — мрачно ответил Уокер. — Едва ли он станет разговаривать со мной.

Он взял из моей пачки сигарету, и я дал ему прикурить, забавляясь всей этой сценой.

— Вывезти такой груз из страны нелегко, — продолжил Уокер. — Даже такой высокомерный и всемогущий сержант, как Курце, не может ничего придумать. — Он загадочно усмехнулся. — Нет, ты только представь себе, даже мозговитый Курце ничего не может сделать. Он загнал золото в подземную дыру, но слишком труслив, чтобы достать его оттуда.

Уокер истерически захохотал. Я взял его за руку.

— Успокойся.

Он резко оборвал смех.

— Все нормально — сказал он. — Заплати еще за одну порцию. Я забыл бумажник дома.

Я подал знак бармену, и Уокер заказал себе вторую двойную. Становилась понятной и еще одна причина его деградации. На протяжении четырнадцати лет мысль о том, что золото лежит в Италии и ждет, когда его заберут, пожирала Уокера, как тяжелая болезнь. Уже тогда, десять лет назад, я знал за ним эту пагубную страсть, очевидно, крушение надежд подкосило его. Мне было интересно: а как Курце переносит такое напряжение? По крайней мере, он, видимо, что-то предпринимает, хотя бы присматривает за ситуацией.

Я осторожно спросил:

— Если Курце возьмет тебя, готов ли ты отправиться в Италию за добычей?

Вдруг он стал совершенно спокоен.

— Что ты имеешь в виду? Ты что, говорил с Курце?

— Я его в глаза не видел.

Уокер взглядом нервно обшарил бар, потом выпрямился:

— Ну, если он… согласится, если… я буду ему нужен — готов. Он произнес эти слова с явной бравадой, но уже в следующее мгновение из него полезла злоба. — Ему без меня не обойтись. Нужен же я был ему, когда мы прятали добычу.

— И ты не будешь его опасаться?

— Что ты хочешь сказать? Почему я должен его опасаться? Я вообще никого не боюсь.

— Ты же был абсолютно уверен, что он совершил, по крайней мере, четыре убийства.

Мои слова вызвали у него раздражение.

— А, это… Так это было давно. И я никогда не говорил, что он убил кого-нибудь. Этого я никогда не говорил.

— Да, буквально так ты не говорил.

Он нервно заелозил.

— Да какая разница! Он не позовет меня с собой. Он так и сказал на прошлой неделе.

— Нет, позовет, — тихо сказал я.

Уокер вскинул на меня глаза.

— Это почему же?

Я невозмутимо ответил:

— Да потому, что я знаю, как вывезти золото из Италии и доставить в любое место земного шара просто и почти без риска.

Он вытаращил глаза.

— Что-что? Как же ты можешь это сделать?

— Я не собираюсь рассказывать тебе, — спокойно продолжал я. — Ведь ты не говоришь мне, где спрятано золото.

— Так, пожалуйста, — сказал он, — я расскажу тебе, где золото, ты достанешь его, и сам черт тебе не брат. Зачем же брать с собой Курце?

— Для такого дела потребуется больше двух человек, — возразил я. — К тому же он заслуживает своей доли: Курце приглядывал за золотом четырнадцать лет, и это значительно больше того, что сделал ты.

Я не стал говорить, что считаю Уокера самым ничтожным из всех созданий Божьих.

— Если мы договоримся, как ты будешь ладить с Курце?

Он отвернулся, надувшись.

— Ладно, я согласен, если только он оставит меня в покое. Не собираюсь я терпеть его насмешки.

Он в изумлении вдруг посмотрел на меня, как бы отмахнувшись от всего, о чем мы только что говорили.

— Так ты считаешь, что есть шанс вывезти груз? Реальный шанс?

Я кивнул и встал из-за стойки.

— Теперь извини, мне пора.

— Куда ты идешь? — поспешно спросил он.

— Звонить в контору авиалинии, — ответил я, — чтобы заказать билет на завтрашний рейс в Йоханнесбург. Хочу встретиться с Курце.

Вот он, знак судьбы, которого я ждал!