"Флот" - читать интересную книгу автора (Дрейк Дэвид, Фосетт Билл)Дженет Моррис КОЛЛАБОРАЦИОНИСТ– Беги, Пресвятая Матерь Божья, беги! – вопил Фавн, и Инглиш очнулся от сна на соломенном тюфяке в конюшне. Испуганно фыркали лошади, пронзительно ржали, били копытами в стенки стойл. Секунду Инглишу казалось, что все это ему снится. Он протер глаза, но ослепительные вспышки не исчезли. Небо за окошками конюшни полыхало огнем. Лошади не терпят огня. И теперь они ржали так неистово, что заглушали голос конюха, умолявшего, чтобы он помог ему справиться с ними. На него посыпались недоуздки и попоны. Фавн швырял их и кричал: – Быстрей, Инглиш! Быстрей! Господи Боже! Хорьки! Демоны инопланетяне! Пираты! Космические налетчики! Да ну же! Надо спасать лошадей. Семейство поручило… Инглиш уже вскочил с недоуздком в руке. Конь, который ему дороже благородного семейства, владеющего в конюшне всем, включая и его, и Фавна – белокурого мальчика, младшего конюха! Он отшвырнул двенадцатилетнего Фавна с дороги и ринулся, сжимая недоуздок, туда, где в отдельном помещении жеребец Гордость Кельтов, наверное, старался проломить выход из своей одиночки. Снаружи ухоженные газоны взметывались в фонтанах металла и огня. Больница в Корке была переполнена. Раненые стонали в коридорах, валялись на газоне, как бурые листья после удара осеннего, ветра. Но бурость была буростью запекающейся крови, и повсюду воняло страхом, смертью, экскрементами и мочой. Халианская высадка в Корке осуществилась. – Расположение всех административных зданий было известно точно, а если попадания оказывались чуть неточными – что значит промах в пару сотен ярдов против беспомощного врага? На Корке не осталось никаких властей, которые могли бы капитулировать, будь халианские налетчики такими врагами, которые принимают капитуляции. Планета Эйре, вполне возможно, уже вообще лишилась какой бы то ни было центральной власти, но до массированного вторжения халианским пиратам дела не было. Их делом было забрать все, что им требовалось, и уничтожить то, что не требовалось. Внезапно обрушиться, сокрушить врага, истребить побольше расползающихся по галактике вредных тварей, именующих себя человечеством, и убраться восвояси. Целыми и невредимыми. До того, как человеческий Альянс Планет узнает, где именно напала Халия, и отправит Флот остановить вторжение. Альянс примет соответствующие меры – Флот нацелится нанести ответный удар, но это уж заботы халианского верховного командования, а не налетчиков. Налетчикам было достаточно одержать победу, включить двигатели и скрыться во мраке космоса под покровом спасительной физики гиперпространства. Все эти годы Центральная база оставалась вне досягаемости человеческих поползновений, а свои аванпосты обе враждующие стороны давно привыкли зачислять в разряд допустимых потерь. На этом аванпосте человечества, называемом Эйре, халианские большие войсковые транспорты опустились на главную площадь города Корка, и теперь в эти, лежащие на брюхе корабли спешно загружали здоровых человеческих рабов – вереницы связок длиной в целые проселки. Кое-где завязывались бои – сопротивление на пятачках, озаряемых вспышками плазмотронов и простого оружия. Теперь, когда халианские войска высадились, воздушная бомбардировка прекратилась. Налетчики вытявкивали команды на улицах, перегороженных легковушками, грузовиками и фургонами; они развертывали Отряды в городе, пристреливая, всякого, кто, казалось, мог оказать сопротивление, а также всех раненых, старых, больных и слишком юных. Подразделениями из двенадцати бойцов инопланетяне прочесывали квартал за кварталом, дом за домом, не оставляя позади себя ничего живого. Они сжигали все, что могло гореть, включая людей, которых не стоило забирать с собой. Они подчистую вымели административные здания и загазировали тюрьму, следуя инструкции, определявшей, кто годится в рабы. Захват добычи был еще в самом разгаре, когда одно из подразделений обнаружило больницу. Командир, чей мех был, естественно, рыжим, весь в брызгах крови и слипшихся колтунах, отдал распоряжение в портативный коммуникатор. Его черный нос подергивался. Остренькое лицо, точно мордочка хорька, раскололось в белозубой усмешке – признак возбуждения у халиан. Язык его извивался. Ему приказали ждать подкрепления, и он построил свое подразделение в оборонительное каре. В ожидании он поигрывал с соплом своего огнемета. Оружие, свисающее с его узких плеч, казалось вдвое тяжелее обычного, как всегда в такие минуты – минуты бездействия. Его помощник хлестнул хвостом с черным кончиком и откровенно принюхался, заглядывая в развороченный вход в больницу. Запасные генераторы там включились, когда халианский бомбовый удар разрушил энергетическую сеть. И в мерцающем свете на белых полах были видны змеящиеся кровавые следы, точно разметки в коридорах военных транспортов. И тела на носилках, составленные ярусами, как укладывают рабов в трюмах. Но никто из раненых не смотрел на пиратов, выжидающих на ступеньках за дверным проемом. Это были люди, которых сочли безнадежными их же собратья, – почти покойники: лишившиеся рук или ног, ослепшие, с распотрошенными внутренностями, с рваными ранами на шее – те, кого в мирное время спасли бы, но в войну они причислялись к погибшим и уже входили в списки потерь. От их запаха мех на хвосте помощника командира распушился так, что хвост казался вдвое толще. Халиане были плотоядными: безволосые враги называли их хорьками. Военные стычки продолжались не одну сотню лет. За все это время ни один халианский солдат не признался, что съедал сердца и печени врагов. Но это случалось. О, это случалось в темных проулках и в сумятице захвата пленных. И это случится здесь, в больнице, перед тем как будет отдан приказ сравнять ее с землей. Но случится не прежде, чем сюда явится халианский командующий. Всегда, когда предстояли приятные задания вроде очистки больницы, старшие по рангу имели право первого выбора, ублажались самыми лакомыми кусками. – Хорьки! – взвизгнул мальчик, прятавшийся в кустах, потому что было уже поздно. Поздно прятаться, поздно бежать. Но Фавн, младший конюх, попытался – выскочил из укрытия, кинулся от убежища семейства к развороченному господскому дому, и его белокурая голова заблестела золотом и тут же раскрылась алым цветком, когда халианский снайпер уложил его. Из-за трупа, который упал на землю, подергался в судорогах и застыл, вышли халианские пираты. Вооруженное до зубов, подразделение осторожно пробиралось между деревьями и кустами, точно хищники, которыми они и были. В солнечном свете их мех переливался коричневыми тонами. Черные глаза блестели, влажные носы подергивались, вынюхивая товарищей врага, который закричал перед смертью. Когтистые черные руки крепко сжимали автоматы. Пока они лавировали, из кустов у них за спиной не донеслось ни единого звука. Но плечи под густым мехом были сгорблены, мускулистые ноги полусогнуты. Некоторые теребили форменные пояса на бедрах, чуть ниже которых яростно хлестали хвосты с черными кисточками на конце. Некоторые порыкивали сквозь острые зубы. Халиане давно сражались с людьми – охотились на безволосых врагов, уничтожали их, порабощая, истребляя при каждом удобном случае, – а потому понимали, что убитый выкрикнул предупреждение, а не завопил от страха и не испустил боевой клич. И теперь подразделение продвигалось очень медленно по инопланетной местности. Один, согнув колени, опустив голову, выскакивал вперед – просто треножник для взятого наизготовку автомата – и застывал, готовый пристрелить все, что шевельнется, а затем тот же маневр проделывал солдат позади него и держал под прицелом все впереди. Таким образом, сменяя друг друга, бойцы подразделения продвигались вперед к роще и развалинам господского дома за ней в этом стилизованном менуэте, дышащем смертью. Наблюдая из убежища в кустах, юноша по имени Инглиш обнаружил, что халианские пираты удивительно похожи на лесников, охотящихся на браконьера. Только мех, черные носы да хлещущие хвосты и глухое рычание отличали их от крадущихся лесников. Ну и, конечно, количество оружия. А злобную жестокость, стрельбу по живым мишеням, возбуждение погони – все это молодой слуга Дома Диннинов (развалины которого виднелись в отдалении) наблюдал и раньше. Хорьки ничем не отличались от его господ-людей, и, пожалуй, прятаться от них было немногим труднее, думал юноша, скорчившись в своем лиственном приюте, – ведь и он иногда занимался браконьерством. Но если тебя изловят пираты, это будет концом. Они ловили рабов, это Инглиш знал. Им требовались рабы. Ему это сказали совсем недавно Кеннеди и Смит. Он рассчитывал на это, успокаивал себя этой мыслью, когда начался налет. Налет, сыплющаяся с неба смерть, за одну ночь взрывов, огня и все новых и новых ударов уничтожившая жалкую наземную оборону Эйре… Камни господского дома, ограда поместья, конюшни, склады и амбары – все исчезло, словно свихнувшийся исполин смел их небрежным движением руки. Но семейство уцелело. Позади него и десятка таких же дозорных благородные Диннины прятались в пещере с оружием, слугами и лучшими лошадьми, храня обычную надменность. И прежде чем Хорьки расправятся по-своему с хозяевами поместья, все слуги Диннинов должны умереть, как умер Фавн, чей труп теперь волокли халиане. Это была подлость. Терри Инглиш хотел убежать, но не разделить судьбу Фавна, который валялся на земле безголовый, а халианские пираты дрались из-за трупа. Не хотел он, и чтобы его пристрелил как предателя кто-нибудь из слуг у него за спиной – десятерых, оставшихся теперь, чтобы защитить семейство, которое владело десятками их. А потому Инглиш, дрожа, затаился в гуще листвы, и скользкой от пота почти детской рукой сжимал охотничий нож у себя на поясе. Все оборачивалось совсем по-другому, чем ожидалось. Совсем! Халианским пиратам следовало пронестись в небе на сверкающих военных кораблях, смести дом и окрестности, а затем проследовать в сторону Корка, где город оказал бы им достойный прием. Им не следовало быть здесь, топтать голубую траву, кусать друг друга в ярости из-за того, кому из них достанется правая кисть бедняги Фавна. Инглиш зажмурился. Его била дрожь. Что толку бояться? Что толку думать о том, как все могло быть, как должно было быть. Халианские пираты здесь, и Фавн уже убит. Инглиш никогда не задумывался над тем, что халиане делают со своими рабами. Рабы – это рабы, считал он. Рабами были все, то есть все, кроме семейств с их судами, их законами, полицией, с их недостижимыми благами богатства и образования. С усилием открыв глаза, молодой конюх Дома Диннинов продолжал смотреть со стоицизмом, свойственным таким, как он. Действительно ли то, что пираты проделывают с трупом Фавна хуже того, что владыка Диннин сделал бы с ним, попадись он с убитым голубем или даже белкой? Сейчас Фавн хотя бы мертв. Ягодицы Инглиша ныли от неудобного положения, его мучили страх и сочувствие мальчику, который спал рядом с ним в конюшне. Все лошади, все бесценные лошади Диннинов были мертвы или где-то бегали, обезумев, если не считать немногих личных верховых лошадей, укрытых в семейном убежище. Диннины приготовились спрятаться, приготовились выдержать осаду и, возможно, переживут ее, даже если все выставленные часовые вроде него и Фавна погибнут, чтобы обеспечить это. Халианские бойцы внизу убеждали в этом Инглиша, каждым новым торжествующим поруганием трупа, каждым злорадным тявканьем, каждым веселым рычанием. Единственный корабль Альянса в нормальном пространстве, находившийся неподалеку от Эйре в момент, когда подал сигнал охранный маячок, мог добраться до планеты за шестнадцать часов, если бы его командир забыл обо всем и пожирал бы парсек за парсеком. Что он и сделал. Экипаж эсминца "Хейг" насчитывал двести самых закаленных ветеранов, каких только мог выставить Альянс. Эйре, пожалуй, была им в самый раз. Они предпочитали воздушные десанты и наземные бои, а пятьдесят рядовых 92-й десантной дивизии быстрого реагирования "Рыжий конь" стремились "нарастить свои накидки", раздобыв столько халианских хвостов, что их накидки будут мести землю. Один из десантников по фамилии Инглиш кроме накидки обзавелся и целым одеялом. Командир сверился со списком наличного состава и вызвал к себе троих офицеров, включая Инглиша, уроженца Эйре, чтобы составить план боевых действий. В космосе эсминец вступил бы в бой с халианским космолетом с полной охотой, но в подобных обстоятельствах все решалось на земле. Распылять вражеский корабль, покидающий человеческую планету не полагалось – ведь на борту всегда бывало много людей. Компьютерные системы наведения кораблей Альянса предпочитали по людям не стрелять. И халиане это знали, проклятые работорговцы! При мысли о халианских трюмах, набитых рабами, командиру стало тошно, но у него было предчувствие, что на этот раз удача улыбнется "Хейгу" и его экипажу. Они оказались не только удивительно близко к Эйре, но у них был человек, который должен знать планету как свои пять пальцев. Ожидая офицеров, командир поигрывал подарком жены – табличкой с его фамилией, очень роскошной, инкрустированной перламутром. "Джейсон Г.Падова" гласила она. Он всегда с нежностью думал о своей семье перед началом боевой операции. Не то чтобы в нем была хоть капля трусости. Просто слишком много он видел сражений и зверств, творимых халианами. Он хотел, чтобы его жена и дети могли спать, не опасаясь ночного налета. Он хотел выполнить свои обязанности. И мог это сделать: "Хейг" был сверхкомпьютизированным эсминцем, он мог расправиться с тремя халианскими кораблями его класса, располагая лишь минимумом экипажа, чтобы было кому всунуть голову в коммуникационные шлемы, чтобы компьютерная сеть получала энцефалограммы и индикаторные движения глаз. Даже без двадцати людей на борту, то есть живых, "Хейг" продолжал бы уничтожать все, что имело спецификации халиан и двигалось в радиусе двадцати тысяч миль, пока не расплавились бы все его контакты. Но тебе-то какой был бы от этого толк, если ты был бы уже мертв? И девизом Падовы всегда было выживание: для Падовы, для его экипажа, для корабля Альянса, которым он командовал уже столько лет, что успел научиться обходить инструкции и извлекать все, что мог предложить Флот. "Хейг" был мыслящей машиной-убийцей и обладал большим количеством роботизированных функций, чем соответствовало букве закона. Если проявить юридическую придирчивость. Но в глубине сознания Падова бережно хранил последнюю команду, которую составил он сам. Она обеспечивала подчинение автоматических функций "Хейга" человеческим приказам до момента самоуничтожения, так что Хорькам не удастся запустить когти в строго хранимые секреты "Хейга". До тех пор, пока будет оставаться хоть кто-то, чтобы командовать "огонь", боевое оружие и его электромыслящие компоненты будут оставаться в подчинении законов Альянса. И человеческая кодированная последняя воля и команда "огонь!" будут волей и командой этого человека. А потому командир Падова, когда вошли его офицеры, был полностью готов сделать то, что был обучен делать. Он жестом помешал отдать честь седому командующему оперативной группой и женщине, начальнику его разведки, и улыбнулся юному обритику с молочно-голубыми глазами. – Садитесь, господа, – пригласил Падова и сразу же продолжал: – На Эйре высадились пираты, то есть когда поступил сигнал SOS, отраженный от стационарного ретранслятора и зашифрованный так, словно его отправил спасшийся гражданский космолет. Данных мало: видимо, главный удар пришелся по городам Корк и Шэннон. Инглиш, расскажи-ка нам все, что тебе известно про Эйре, – и как можно короче. Молодой десантник почесал в ежике затылка, а его голубые глаза вперились в пол. – Э, да, сэр. Ну, кроме того, что есть в компьютерных данных и планетных атласах, так, капитан, я, пожалуй, скажу… не стоит она того, чтобы ее спасать, капитан! – Лейтенант вздернул голову, и Падову хлестнул по лицу вызывающий взгляд. Командующий группой резко обернулся к нему, начальник разведки щелкнула крышкой портативного компьютера, но лейтенант только встал по стойке "смирно" и ничего больше не сказал. Чертова психология наземных сил! Падова медленно кивнул, словно взвешивая слова десантника, а потом наклонился через стол и произнес очень размеренно и очень четко: – Лейтенант Инглиш, ваша оценка рассмотрена. Возможно, вас не удивит, но мы… примем… меры… для… спасения… Эйре… в любом случае. И с этого момента вы член оперативного штаба. – Падова знал, что у него от раздражения вздулась шея – он почувствовал, как в нее врезается край воротничка. – А кроме того, вы первый, кто высадится, а потому выкладывайте о Шэнноне и Корке все, что помните. Когда выяснилось, что у Инглиша на планете где-то есть однояйцевый брат-близнец, Падову это нисколько не удивило. Чертовы десантники все на одну колодку: пустая голова, но бойкий язык. И беззаветная смелость. И могучие мышцы, чтобы ее подкрепить. Раз операция зависит от десантника – десантника, который ненавидит местных жителей, как этот лейтенант Инглиш ненавидит эйрцев, – то халианам предстоит схватка с человеческими противниками куда ожесточенней обычной. Падова всегда стремившийся избегать излишних кровопролитий, понимал это, но не стал принимать к сердцу. Чуточка бесчеловечности, пожалуй, не помешает. Теперь оставалось только поставить этого бешеного сукина сына в нужную позицию и выдернуть чеку. Глядя, что происходит с трупом Фавна, потому что у него не было сил отвернуться, Терри Инглиш не сознавал, что его пальцы впивались в дерн, словно пираты оскверняли его беспомощное тело. Он вспоминал прошлое, и казалось, что это так и есть. Не сознавал он, и что плачет, что по его щекам ползут длинные серые черви слез. Годы и годы он молился, чтобы явились халиане, и семейства на своей шкуре испытали бы то, что заставляли испытывать других. Пусть они сокрушат эту надменную и злобную орду, которой он с рождения был обречен служить и которая даже мысли не допускала о том, что он одной с ними расы. Диннины и другие благородные семейства обладали собственной государственной религией, всепланетным культом высокородных, чтобы провести границу между собой и низшими классами. Так спасет ли их теперь этот бог крови, всепланетный безжалостный бог, опекавший только привилегированных? Когда член семейства умирал, это тщательно скрывалось. Тупоумные слуги верили в то, что утверждал каждый Дом: что могучие семейства бессмертны, что смерть ожидает только кабальных как справедливая кара за вороватость и прочие пороки недочеловеков, а члены семейств возносятся на небеса в огненном вихре, обретают там былую юность и живут вечно – принимая жертвоприношения, воздавая по молитве, самосотворенные святые Эйре. В это верили почти все в Доме Диннинов, все в Корке. Да, все, кроме Инглиша. Инглиша продали вместе с лошадьми, которых он выезжал, купили в Шэнноне, где бедняки были умнее, а воры кое-чему выучивались. Он ухаживал за скаковыми лошадьми, и на ипподромах по всему Эйре он узнал побольше, чем просто кое-что. И в ипподромных барах он знакомился с людьми, которые побывали за облаками, – в барах, где определялись победители еще до начала скачек и делались ставки, которые могли купить человеку его свободу. В пятнадцать лет Инглиш так вырос и отяжелел, что уже не годился выезжать лошадей – жокеи никогда не весили больше пятидесяти килограммов; и не мог ночью сойти за девочку. Едва на подбородке у него пробилась борода, владыка потерял к нему всякий интерес, и он узнал, что такое настоящие тяготы. Но все-таки выпадали хорошие часы в барах со знающими людьми, и когда его продали вместе с могучим, скакуном Гордостью Кельтов Дому Диннинов, он отправился туда неохотно с дурными предчувствиями, которые более чем оправдались. Корк был глушью. Диннины отличались феодальными нравами, печатью вырождения из-за постоянных браков с близкими родственниками и садизмом. Если бы Инглиш иногда не ездил со старшим конюхом в город в поисках наилучших отрубей, кукурузы и брикетов для жеребят, жизнь за пределами конюшни превратилась бы в полузабытый сон. Но он ездил в город, проводил субботние вечера в баре лошадников и там впервые услышал про готовящийся налет халиан. И там с ним вошли в контакт, и он сделал свой выбор. – Эй, Инглиш, как твоя задница? В баре было душно от табачного дыма и запаха выдохшегося пива. Опилки, усыпавшие пол, набились ему в сапоги через прохудившиеся подошвы. Он покраснел, когда букмекер его окликнул, и сделал вид, будто не услышал. Снял сапог и начал вытряхивать опилки. Но оплывшая от пива физиономия дышала ему прямо в лицо, наклонившаяся голова с налитыми кровью глазками и липкими губами осведомлялась: – Задница у тебя сыта Диннинами, а, мальчик? Если ты еще мальчик… Инглиш не сжал кулак, не врезал каблуком сапога в сальный подбородок наклонившегося над ним мужчины. Он натянул сапог на ногу и выпрямился. Бука звали Кеннеди, и на ипподроме его не называли иначе как пройдоха Кеннеди. И не без причины. Не было такой подлости, на какую не пошел бы этот бочкоголовый карлик с волосатыми ушами, лишь бы извлечь выгоду. – Чего тебе от меня надо, Кеннеди? – хрипло спросил Инглиш, осипнув от усилия сдержаться. Ягодицы у него заныли, рефлекторно сжавшись. И зачем Кеннеди понадобилось выкрикивать свою издевку во весь голос, так что все вокруг уставились на них, перешептываясь? Теперь все узнали, как Диннины используют Инглиша, а наверное, знали и раньше. Мэри Диннин не принадлежала к святым, как и ее брат Олтон, как и ее отец – высокородный владыка Гарольд. А то, что происходило в Доме Диннинов, ничем не отличалось от того, что происходило в других благородных домах, твердил себе Инглиш, стараясь погасить жар стыда, заливший его щеки. Кеннеди только выжидающе ухмылялся, и Инглиш повторил вполголоса: – Чего тебе надо? А Кеннеди ответил: – А пригласить тебя распить кружечку со мной и моими друзьями. – У тебя на этой планете нет ни единого друга, – ответил Инглиш, но все-таки очутился за круглым столиком. И почти сразу сообразил, что у засаленной троицы, с которой свел его Кеннеди, была своя причина завязать с ним знакомство. Выходило, что халианские пираты положили глаз на Эйре и "всякий, у кого голова на плечах, должен сам о себе позаботиться". Эта жуткая сказочка, поведанная в баре лошадников такими, как Кеннеди и трое его заросших щетиной приятелей, казалась обычной пьяной болтовней. Но тут Кеннеди познакомил его с каждым из трех по отдельности, и оказалось, что один из них с другой планеты. – А мне-то что? – спросил Инглиш, глядя на черные волоски у себя на запястье, которые неопровержимо доказывали, что он – недочеловек. Все правители Эйре, все чиновники в Корке, все Диннины были рыжими и веснушчатыми. Бог возлюбил веснушчатых. А все остальные на Эйре были не лучше зверей полевых. – А то, – сказал инопланетник, такой же смуглый, как Кеннеди, но голубоглазый, как сам Инглиш. Не ответ, но утверждение. И тут Инглиш вспомнил его фамилию: Смит. Смит наклонился поближе и пригвоздил Инглиша взглядом, как стальные наручники. – Нам бы пригодился человек вроде тебя – кто-то в Доме Диннинов. Для разведки. Карты. Распорядок. Инфо изнутри… Ночные разговоры в полезных постелях… Взвизг стула, отодвинутого Инглишем, заглушил все остальное. Возможно, это так на него подействовало из-за вины, которую он постоянно ощущал. Кто-то заглянул ему в голову, услышал его молитвы, решил, что он тот, кто им требуется. Мальчик, который так горячо и так долго молился, чтобы прилетели Хорьки и наподдали по благородным задницам Диннинов, сволочей из сволочей… А может, это ловушка, уловка, чтобы проверить его верность? Никакой верности он не чувствует. Ну и что? Чему ему быть верным? Он не мазохист, не грелка в постели. Он человек. Но стать предателем? Он не успел допить пиво и уйти, как в его запястье вцепились пальцы, и Кеннеди потребовал: "сядь, да сядь же", – и тянул его за руку так, что ему оставалось либо затеять драку, либо сесть. Инглиш знал, чем обернется для него драка. Какие у него шансы против мужчин вдвое его старше и тяжелее? Явятся констебли, и он же окажется виноватым, потому что у Кеннеди есть деньги – у Кеннеди всегда есть деньги – и он не местный, а Инглиш последняя тварь, чужак, ставший конюхом Диннинов. Диннины будут решать, внести за него залог или нет. Ну, раз до стипльчеза на Кубок Диннинов остается три недели, они скорее всего его выкупят. Но тогда он лишится сносной еды, того, что считается привилегиями, и с него всю шкуру спустят. Так что он еще долго будет стискивать зубы, садясь на стул или в седло. А потому он сел, пока еще мог, пока его задница не покрылась кровоточащими рубцами, и сбросил руку Кеннеди, будто и не боялся вовсе. А потом сказал: – Значит, ты хочешь еще чего-то добавить о том, к чему клонишь? А что, если я отвечу "нет"? – Не ответишь, – сказал Кеннеди не столько ему, сколько инопланетнику Смиту и двум остальным, которые словно плевать на него хотели, и Инглиш внезапно понял, каким будет ответ на его вопрос. И Кеннеди неумолимо произнес этот ответ: – Диннинов ты вряд ли так уж обожаешь, малый. Но вот старину Гордость Кельтов ты любишь. Инглиш только уставился на него, и угрозы его лошади продолжали сыпаться: – След иглы не обнаружить. Жидкость в коленную чашечку. Во время скачки колено разлетается вдребезги, лошадь пристреливают, а вина – твоя. А то… – Я тебя слушаю, – сказал Инглиш. А что ему оставалось? Могучий гнедой по кличке Гордость Кельтов был стригунком, когда Инглиш стал конюхом. Вместе они попали в Дом Диннинов. Оберечь коня, не сообщив все Диннинам, он не мог, да и тогда… Он словно увидел, как жестокие губы Олтона Диннина складываются в улыбку предвкушения, пока он пытается объяснить, с какой это стати он очутился в обществе людей, способных на такие угрозы. Сделка вначале была простои. Держи ухо востро. Слушай про политику. Про корабли Альянса, кто приезжает, кто уезжает, чем интересуется. И где находятся семейства. В определенные дни. И как устраивать встречи и тайники для передачи сведений. Это не опаснее, сказал себе Инглиш в тот вечер, как затем повторял себе еще полгода ночей, это не опаснее чем жить под властью Диннинов. Смит, когда все было обговорено, нагнулся через стол и сказал: – Если что, сынок, упомяни мое имя – хорькам. Эти слова звучали в ушах Инглиша теперь, когда халиане, совсем хорьки с виду, медленно и осторожно подбирались к дому. Халиане забирали рабов, а из остальных никого в живых не оставляли. Это знали все. Из-за халианских налетчиков Эйре и другие планеты, о которых слышал Инглиш, и были так бедны. Во всяком случае так твердили Диннины. Мэри Диннин имела обыкновение откровенно болтать по телефону, когда Инглиш согревал ее постель. Он слышал все о повышении налога для Альянса, о кампании по сбору средств, чтобы получить от семейств достаточную сумму для оборонительной системы космической защиты, о попытках принудить Альянс послать в этот квадрат больше кораблей, или же создать наземную базу, настоящий военный космопорт на Эйре. Флот Альянса Планет существовал уже тысячу лет, но за весь этот срок Эйре ни разу не стала базой для его операций, хотя ее обитателей и мобилизовали в армейские части наземных сил Флота. У Терри Инглиша был брат, который по слухам служил в одной из таких частей. Последний раз брата Инглиш видел в пятилетнем возрасте, и Гордость Кельтов был ему ближе брата, а всех других людей – тем более. И теперь он без малейшего зазрения совести готов был выдать Диннинов Хорькам, если бы представился случай. А если он не хотел быть убитым, как Фавн, ему надо было обязательно найти такой случай. Если Смит не солгал и, назвав его имя, Инглиш не будет отпущен инопланетянами на свободу, так быть рабом халиан, наверное, ничем не хуже, чем быть слугой Диннинов, как свидетельствовали рубцы у него на теле и всякие воспоминания. Трудность заключалась в том, что Гордость Кельтов находился в убежище Диннинов. И одно дело выдать своих угнетателей новым угнетателям, но совсем другое – обречь гнедого красавца на смерть или дурное обхождение. Парализованный неуверенностью и страхом, Инглиш забился поглубже в кусты в ожидании дальнейшего, а Хорьки, постреливая по кустам, окружали развалины дома. Далеко позади него в потайной пещере Гордость Кельтов вопросительно заржал, но звук этот был почти не слышен, так как вечерний ветерок дул в сторону семейного убежища от развалин дома и Хорьков, и Инглиша тоскливо съежившегося на своем посту. Халианские налетчики обрушились на дом точно Божий гнев, оставляя за собой кумулятивные заряды, а когда собрали и рассортировали все ценное, включая горстку рабов, которых имело смысл забрать с собой, взорвали развалины, а заодно и зерновой склад для пущего шума. В алых отблесках глаза халиан горели красным огнем. Налетчики держали под прицелом двадцать с лишним крестьян. Шестнадцать пленников, уже связанные между собой – здоровые, сильные, молодые, главным образом женщины, – стояли в стороне, привязанные к дереву возле груды добычи. Халианин вразвалку обошел остальных и невозмутимо пристрелил старика. Выбранного наугад, просто чтобы преподать урок рабам. Одна из женщин в связке закричала и рухнула на колени. Другой халианин подошел к ней, подсунул ствол автомата ей под подбородок и таким способом поднял ее на ноги. Связка замерла в гробовом молчании. В отличие от детей и стариков. Какой-то мальчик испуганно позвал – видимо, свою мать. Он попытался броситься к связке и получил пулю в голову. Командир подразделения, убедившись, что урок дошел до связки, поднял и опустил руку. Он уже удалялся от криков и шума, когда его подчиненные принялись резать старых и малых. Ему не хотелось есть. Нутряное чувство подсказывало ему, что он что-то упустил. Что-то позади них, подсказывал ему инстинкт, заставлявший напрягаться и ныть мышцы его спины. Он оставил троих стеречь связку, хотя люди в ней от ужаса забыли о сопротивлении, а остальных повел назад тем путем, которым они подошли к дому. Чего-то не хватало, и его нос подсказывал – чего-то по ветру, потому что в доме не нашлось ни настоящих драгоценностей, ни жирных благородных затейливо причесанных женщин, ни мужчин, сжимающих в руках золото в надежде откупиться от неизбежного. И никто из рабов не смотрел в наветренную сторону, а только назад – туда, откуда появились он и его бойцы. Командир подразделения разбогател, нападая на человеческие поселения. Ему это удалось, потому что он знал повадки своей добычи. Как и положено охотнику. Мэри Диннин внезапно обрела спокойствие. Накануне вечером она обдумывала празднование своего тридцатипятилетия. В небе плыла полная луна, было светло как днем, и в ней бурлило радостное возбуждение. А теперь она, Олтон и их финансовый помощник и управляющий притаились здесь, в пещере, приготовленной отцом ее отца именно на такой немыслимый случай, – в пещере, о которой на протяжении ее жизни почти забыли. Притаились с лучшими своими лошадьми. И не менее дюжины слуг между ними и гнусным вооруженным зверьем прозванным Хорьками. – Казалось бы, – говорил Олтон, втягивая последнюю понюшку своего табака, – что за наши взносы Альянсу, не говоря уж о Шэнноне, мы могли бы рассчитывать на более надежную защиту. – А иди ты, Олтон! – сказала она. – Я хотела приобрести корабль, как Колдуэллы, но, ах нет-нет, ты счел, что оно того не стоит. "Корабли себя не оправдывают, дорогая. Мы уподобимся Колдуэллам – будем себе в убыток менять их каждые несколько лет: ведь нельзя же пользоваться устаревшей моделью, не так ли?" Ну, будь у нас самая устаревшая модель, мы были бы теперь вне всякой опасности, а не отсиживались бы здесь с твоими проклятыми – и вонючими! – лошадьми. Лошади нам теперь не помогут, дорогой братец! Олтон встал и отошел туда, где нервно перебирали ногами его породистые кони и кобылы. А что, если лошади помогут? А что, если вскочить в седло и умчаться, перемахивая через все препятствия? Вырваться из этой невыносимой ситуации? Будь это возможно, Олтон давно бы ускакал, предоставив Мэри выпутываться, как она знает. Мэри Диннин рассматривала свои ноги в свете люминесцентной аварийной лампы. Ей следовало бы выйти замуж, вот что! Тогда бы ее оберегал муж, и ей не пришлось бы зависеть от поглощенного собой брата и горстки слуг. Пусть преданных, но просто не способных на то, что от них требовалось теперь. Если ей когда-нибудь удастся выбраться из этой жуткой пещеры, она обязательно поставит поместье на круглосуточную охрану – Олтон и этому противился как напрасной трате денег. Хоть бы ее отец был здесь! Но Гарольд отправился в Корк по государственному делу. Ему предстояло выступить с речью на какой-то церемонии в космопорте. Она мечтательно подумала, что ее отец уж сумеет как-нибудь освободиться. А если папа на свободе, он ее найдет, Он спасет ее. Не допустит, чтобы она погибла с Олтоном, зарезанная в пещере как собака. Она посмотрела мимо управляющего, который скорчился с бутылкой вина (она ее откупорила, но пить не смогла), туда, где Олтон поглаживал своего любимого коня. Чертова тварь! Возможно, теперь выяснится, что она была права, раз с самого начала возмущалась таким увлечением семейства лошадьми. Только лучше бы ей не убеждаться в своей правоте! Мэри вздохнула и провела по лбу привычным жестом страдальческого многотерпения, на этот раз вполне отвечавшего положению, в какое она попала. Лучше бы забрать в пещеру побольше слуг: было бы кому приготовить еду. Слава Богу, тут хватает еды, чтобы приготовить! И еще кого-то убирать за лошадьми, чтобы вонь не была такой удушливой. Она как раз пришла к выводу, что ей остается только взять себя в руки и решить, что приготовить на ужин, как совсем близко раздался выстрел. Она взвизгнула. Не смогла удержаться. А чертов жеребец Гордость Кельтов тоже взвизгнул и куда громче. Это нечестно. Да, нечестно! И она закричала, кидаясь к брату: – Я не вытерплю! Пристрели эту лошадь и всех остальных! Теперь же! Не то это сделаю я. Они нас выдадут. Мы попадем в плен! За нас потребуют выкуп… – Выкуп? – Брат обернулся к ней, держа гнедого за недоуздок. – Ты когда-нибудь слышала, чтобы халиане брали заложников? Они берут рабов, дорогая моя. Рабов. А у меня есть только шесть патронов. – Он хлопнул себя по бедру. – И два из них для нас с тобой, если понадобится. – Его рот сжался в узкую белую полоску. – Лошадей я выпущу, когда стемнеет. Может, они уцелеют. – Ну, хотя бы лошади получат шанс! – сказала Мэри едко. Руки у нее дрожали, кровь гремела в ушах, но она заставила себя пойти взглянуть, из чего управляющий сможет состряпать жалкий ужин при свете аварийной лампы в пещере, приютившей еще и лошадей. И вообще, что едят люди, прячась от врага совсем иной расы? Нечеловеческой? Выстрелы эти были выстрелами наугад, снова и снова повторял про себя Терри Инглиш. Ему удалось затаиться, когда халиане проходили мимо, но до него доносились вопли и стоны, свидетельствовавшие, что другим слугам на постах за его спиной повезло меньше. Он понукал себя выйти из укрытия, подойти к какому-нибудь Хорьку и объяснить, что он тот человек, который снабдил их всякими полезными сведениями о поместьях Диннинов. Но не мог. Ноги не слушались. Один халианский солдат прошел так близко, что Инглиш разглядел пролысину на его бедре, где мех вытерся под тяжестью оружия. Вот и следовало бы… но он не решился. А теперь было темно, и его одолевал страх. Что, если они сначала выстрелят, а вопросы будут задавать потом? Что, если его найдут прежде, чем он покажется им? Он боялся шевельнуться и боялся оставаться на месте. Может, они уйдут, так и не отыскав пещеры. Может… может… Но из темноты до него доносились звуки. Кто-то плакал, очень тихо – такой булькающий, почти захлебывающийся плач, словно кровью захлебывающийся. И тявканье, точно смех, тявканье, как тявкают лисицы Эйре; Но не собаки Эйре. Надо вылезать. И поскорее. Надо добраться до Хорьков, пока Хорьки не добрались до пещеры. Там же Гордость Кельтов! А они, наверное, не способны отличить одну лошадь от другой и понять, чего стоит Гордость. Конь может пострадать в неразберихе. Инглиш закрыл глаза и увидел Гордость, его красивые длинные уши, бархатистую морду, грациозно изогнутую шею; то, как он гарцевал, когда его подводили сзади к кобыле. Затем к этим образам подмешались нагие фигуры-Олтона и Мэри Диннинов, и вновь Инглиша охватила дрожь. Если он сейчас же не предпримет что-нибудь, у него уже недостанет сил шевельнуться. Его столько раз избивали и наказывали, что он знал, чего ожидать, когда ты в ловушке, когда тебе некуда деться. Надо сейчас же что-то сделать. Он уже совсем собрался встать, храбро шагнуть в темноту туда, откуда доносилось тявканье – в сторону пещеры, как вдруг словно ад с цепи сорвался. Он не мог ничего толком разглядеть – луна еще не поднялась над холмами. Но он услышал остервенелое тявканье и завывания. Услышал треск выстрелов – еще и еще… дружные очереди автоматов. И услышал отчаянное ржание жеребца, бешеную дробь копыт. С криком "нет!" он кинулся к пещере. Он прорывался через заросли, хотя знал обходные тропки. Его царапали и рвали шипы. Он услышал визг, громкий страшный лошадиный визг, и снова услышал выстрелы. Тут он выскочил к биваку халиан – там, истекая кровью, лежал Гордость Кельтов. Инглиш не знал, как он очутился возле коня. Не осознал, что прорвался к нему прямо сквозь толпу Хорьков, – пока не увидел стволы их автоматов. Он бросился на могучую теплую шею упавшего жеребца и пытался заставить Гордость поднять красивую голову. Что толку? Жизнь угасла в Гордости Кельтов. Так какое ему дело до наведенных на него автоматов или пятифутовых Хорьков, которые их держат? Гордость – все, что у него было, все, что он любил в мире. Жеребец даже не подергивался. Его тепло исчезало. Из него вырвались газы, из его трупа. По лицу Инглиша катились слезы, он не сопротивлялся, когда халиане его подняли. Они затявкали на него, а он закричал на них. Что говорили они, он не понял, а он сказал: – Сволочи! Безмозглые мохнатожопые сволочи! Вы убили такого коня! Да он стоил больше вас всех вместе взятых! Не знаете, кто я? Я Инглиш! Если бы не я, вас бы тут не было! Я человек, которого отыскал для вас Смит, ваш контакт. А вы… Он замолчал, осмысляя то, что сказал. К нему подскочил Хорек и ткнул его в бок, наклонив голову. Он что-то прорычал. Инглишу было все равно, что. Он сказал ему: – Они в пещере вон там. Они ничем вас не лучше, понимаешь? Плевать мне, что случится с ними, а ты как думал? Смит обещал, что со мной все будет хорошо, что вы меня не тронете. И он обещал, что лошади останутся целы. И он… На его подбородок обрушился приклад, и, ослепнув от боли, он рухнул на колени, Что-то ударило его по затылку, и он упал ничком на неподвижную шею Гордости Кельтов, ради которого стал коллаборационистом. Он вспомнил обещание Смита, что, когда тут все будет кончено, конь будет принадлежать ему. Что он не будет рабом, но свободным человеком, хозяином чудесной лошади – свободным, как и все на Эйре после завершения налета. Конечно, он ни на секунду не поверил – что будет свободным. Но он никак не думал, что Гордость погибнет из-за него. И тут его опять ударили. Так сильно, что он даже боли не почувствовал: просто сразу все исчезло. Халианские пираты радостно укладывали добычу в пещеру. Когда большие животные все были застрелены, люди-рабы сосчитаны, добыча поделена, было что отпраздновать. И эти дорогие рабы: жирные, ухоженные, все в украшениях. Лицо женщины было накрашено, и на ней не было рубцов, ее тело не одрябло, как у тех, кто щенился. Они позабавились с ней и с ее товарищем, таким тугим в заднице. Этих рабов связали с сумасшедшим рабом, очень сильным – с тем, который ворвался на их привал, – а потом отвели к дому, где привязали к остальным, а сами двинулись дальше. Сигналы маячка укажут грузовому кораблю, где забрать добычу. А подразделение получило приказ отправиться к месту эвакуации, и они отправились, веселые, шумные, раз задание было выполнено. Конечно, рядовые покусывали друг друга и задирались, поскольку теперь настало время посчитаться обидами. Командир сильно покусал много носов за то, что внезапное нападение больших животных, а затем и атаку одинокого раба-человек никто не предупредил. Но от этого еще ни один налетчик не умирал. Добычи было достаточно, чтобы возместить подобную небрежность. Повались на спину, поползай на брюхе, подставляя нос дисциплинирующим зубам – и все прощено. Командир, когда они поднялись на вершину холма, испустил оглушительный вой, откинув голову в лучах луны. Остальные подхватили торжествующий клич, и планета Эйре трепетала от ярости халианских налетчиков всюду, куда достигал этот вой. К тому времени, когда ударная часть Инглиша приземлилась в Корке, драться, собственно, было не с кем. Он прислонился к одной из длинных плоскостей, обеспечивших приземление его АПК, и посмотрел в небо, где за облачной пеленой раннего утра, быть может, Падове в "Хейге" повезло больше. Подчиненные лейтенанта Инглиша все еще выгружали наземные боевые машины. Инструкции полагалось выполнять. Но инстинкт десантника подсказывал ему, что тут не было ни одного халианина. Глубокие вмятины там, где приземлились – и взлетели – пираты, доказывали, что он не ошибается. Как доказывал и окутанный тишиной мертвый город, где не осталось никого, кроме погибших. Больница, административные здания, ну все. Что не разрушили бомбы, было умело уничтожено. Ну, как в любой военной зоне, но только эта заслужила такой разгром. У Тоби Инглиша во время спуска, когда его челнок вывалился из брюха "Хейга", вдруг возникло странное ощущение, будто у него только что отсекли часть тела. Это был жуткий, стремительный, мучительный миг, Ему почудилось, что позвонки его шеи хрустнули, но боль тут же исчезла, и все было прекрасно. Благодаря шлему и боевой наземной электронике проверить это затруднений не составляло. Его держали под тщательным контролем как всякое ценное оборудование. А он был очень ценным, учитывая, что вложил в него Флот, плюс то, что потратили на него десантники, чтобы сделать неотесанного олуха с Эйре тем, чем он стал. Да, того олуха не осталось и следа. Он испытывал удовлетворение, в котором не хотел признаваться даже себе, пока вел своих людей, продуманно маневрируя, по убитому городу Корку. На этот раз распотрошенные тела, исчезнувшие печени, вырванные сердца, перерезанные глотки не возмущали его, как обычно. На этот раз он испытывал некоторую симпатию к налетчикам. А вернее, враждебность к их жертвам. Штатские! Он профессионально рисковая жизнью, чтобы спасать их. Они были основой и утком Альянса – налогоплательщиками. Но Корк-то был адом, и Тоби Инглиш знал это, как никто другой. Его сержант и бойцы угрюмо сжимали губы, испытывая тягостное разочарование, потому что не с кем было вступить в бой. Если бы он мог, то объяснил бы им, что обитатели Эйре заслужили все, что получили. Он бы им это объяснил, да только даже ему самому было ясно, насколько такая оценка бессмысленна. Ему здесь туго приходилось, это так. Но тут он попал в десантники, потому что даже Эйре приходилось посылать свою долю плоти для защиты человечества. Его смущала такая реакция, и он посматривал на свой биоиндикатор, проверяя, все ли с ним в порядке. Он даже перемотал назад и нашел зубец, зафиксированный, когда он испытал боль во время спуска. Но зубец этот ничего не означал – во всяком случае для компьютера. А значит, и для него. А может, то, что он ощутил, как-то связано с его братом? Ведь считается, что между близнецами существует некая неопределимая связь, даже между разнояйцевыми близнецами. Но ему не хотелось думать о брате. Терри Инглиш сделал свой выбор. Как и Тоби. А какая бы подавляемая враждебность ни делала лейтенанта Толливера Инглиша более спокойным к подсчету трупов, чем обычно, может, это и к лучшему. Он лейтенант десантной части, а не психотерапевт. А вот когда вернется, то пройдет психопроверку, если не подвернется ничего интересного, например, погоняться за Хорьками. При мыслях о Хорьках, он воспользовался своей прерогативой и радировал наверх – может, у Джея Падовы найдется для него что-нибудь получше, чем готовить очередной рапорт об отсутствии врага. Падова был занят, но Инглиш кое-что узнал за свои труды. "Хейг" обнаружил инфракрасный след халиан, достаточно свежий, чтобы воспользоваться им, и приличный вектор. Если они догонят халиан, пока враги еще остаются в нормальном пространстве, возможно, все-таки представится случай пообрывать мохнатые хвосты. Хотя Инглиш не любил сражения между кораблями (уж очень беспомощным он себя чувствовал), все-таки это было чертовски предпочтительнее, чем ждать тут, пересчитывая трупы, пока не вернется "Хейг". Если вернется. Торчать на Эйре все ближайшее будущее – нет уж, спасибо! А потому он получил разрешение на незапланированный взлет, собрал своих бойцов и занялся подготовкой взлета. А мертвецы подождут. Да, безусловно – так или иначе. Отряд лейтенанта Инглиша взлетел в назначенный час, чтобы успеть на рандеву с "Хейгом", и задолго до того, как лейтенант мог бы заметить конкретного мертвеца на дерне возле глубоких рытвин, оставленных халианским кораблем при посадке. Да и вообще этот труп лежал лицом вниз. Если бы лейтенант не перевернул его лично, он бы не узнал, что его брат Терри лежит там, забранный из связки и убитый выстрелом в шею. Молочно-голубых глаз, уставившихся на стебельки травы, было еще не достаточно, чтобы кто-либо из десантников заметил сходство. Два брата, живой и мертвый, просто были не очень похожи. К тому времени, когда кто-то вернулся завершить подсчет потерь, ни одного мертвеца узнать было нельзя. Халиане перестреляли лошадей, но собак они не перестреляли. В трюме халианского невольничьего корабля Мэри Диннин, обнаженная, дрожащая, уже с рубцами на спине, прижималась к брату. Не для утешения – его не могло быть. Не для тепла, потому что в трюме было жарко – слишком много рабов нагревали тесное пространство теплотой своих тел. Но потому что другого места просто не было. И ее брат, Олтон, прежде имевший готовый ответ на все, угрюмо отмалчивался, когда она снова и снова спрашивала его: – Как могло дойти до подобного? Они успели узнать от обезумевшего конюха, что в поместье был предатель. Но ведь предатели находились всегда, верно? Если некто-то еще, то ты сам, ты сама? Твоя близорукость? Твоя алчность? Мэри Диннин принадлежала к тем, кто всегда стремится выжить. Она не была уверена, что в данном случае такое качество было очень уж желательным. Но им ее наделила природа. И она хотела выжить. Более того: она хотела, чтобы выжил и ее брат. Олтон находился в шоке. Она знала признаки шока и знала, что шок может убить. А так как в ее распоряжении не было ни одеяла, ни лекарств, ни каких-либо удобств – ничего, кроме голоса, так как и руки у нее оставались связанными, она пыталась с помощью голоса заставить Олтона очнуться. – Олтон! – сказала она самым требовательным своим тоном. – Я хочу, чтобы ты отвечал мне. Мне необходимо узнать все, что тебе известно о халианах, и побыстрее. Мне необходимо знать, чего нам ожидать. Мне необходимо знать, нет ли способа облегчить наше положение. Скажем, найти налетчика, который может согласиться взять за нас выкуп. Это наконец понудило ее брата прервать молчание. – Я тебе уже говорил, что они не заключают сделок. Нет контактов, у них не существует бюрократической инфраструктуры… Вообще нет ничего. – Почему нет? – требовательно спросила она. – Ну-у… просто нет, – тупо ответил Олтон, покачивая головой. – После ста лет подобного? – недоверчиво сказала она. Это не имело значения, пока халиане оставались смутной угрозой, пока их налеты ограничивались другими планетами. Но теперь это обрело значение – хотя бы для того, чтобы разговорить Олтона. – Как же так, Олтон? Зачем тогда нужен Альянс? За что мы им платим? – За то, чтобы они сражались… когда есть такая возможность. За нас. Я не… – Его лицо мучительно исказилось, но и это было лучше пустого тупого взгляда. Мэри знала, что лететь им предстоит очень долго. И она не хотела провести это время бок о бок с тупым чурбаном. Или с трупом. – Так давай сообразим, – настаивала она. – Как все это началось? Почему дипломаты даже не пытаются вести переговоры о соглашении? Или мы платим за дипломатию канонерок? А если так, почему не обеспечена защита каждому человеческому поселению? На самом деле Мэри все это интересовало мало. Она знала, что и найди она ответы, толку от них для нее теперь не было бы никакого. Но она заставляла себя заинтересоваться хоть чем-нибудь. Невозможно было просто валяться тут, когда ее судьба так ужасна и неизвестна. А когда Олтон постарался сесть попрямее и тупое безразличие совсем исчезло с его лица, она поняла, что ее усилия не напрасны, что для нее это важно. Нет, не выяснять, как началась война. Но ее брат, но поиски способа, как им обоим выжить. Она же видела, что произошло с обезумевшим Инглишем: пристрелили, как собаку, на пустыре. Сдаваться нельзя. Задаешь вопросы. Наилучшим способом используешь то, что у тебя есть, и ищешь способ улучшить свое положение. Выжидаешь. И даешь сдачи. Где-то там среди рабовладельцев наступит момент, найдется место, и Мэри Диннин докажет, что ее жизнь чего-то стоит. Ну а пока остаются вопросы. И ответы. |
||
|