"Надежда гардемарина" - читать интересную книгу автора (Файнток Дэвид)

14

– Простите, сэр, у меня вопрос, – раздался в тишине голос Вакса.

– В чем дело, Вакс? – Мы были на вахте, и я старался ни о чем не думать, но не получалось.

– Мистер Кэрр просил показать ему строевые упражнения, которые нам давали в Академии, и, прежде чем согласиться, я решил получить у вас разрешение.

Причин отказывать не было.

– На ваше усмотрение, Вакс, не возражаю. Собираетесь стать сержантом по строевой подготовке? – Я улыбнулся.

– Нет, сэр. Думаю упражняться вместе с ним.

Я сам должен был догадаться об этом.

Время шло, а я так и не решил, что делать с осужденными.

На следующий день попросила о встрече Йоринда Винсент. Я согласился. Разговаривать с ней на мостике или у себя в каюте мне не хотелось, и мы встретились в комнате отдыха для пассажиров.

– Я к вам по поручению Совета пассажиров, – сказала она холодно. – Хотелось бы знать, что будет с кораблем, точнее, с экипажем, когда мы прибудем на Надежду.

– Вас интересует, насколько я понимаю, будет ли на «Гибернии» новый командир?

– Да, и остальные офицеры.

– Большая часть пассажиров высадится на Надежде, мадам Винсент. Почему вас это заботит?

– Некоторые летят до Окраинной колонии, командир Сифорт. Им придется изменить планы. – Она дала мне понять, что пассажиры покинут корабль, если командиром останусь я. Что же, я вполне разделяю их мнение.

– «Гиберния» подчиняется приказам Адмиралтейства, полученным в Лунаполисе, – попытался я объяснить ситуацию. – А согласно этим приказам я обязан был принять на себя управление кораблем. На Надежде есть представитель Адмиралтейства – адмирал Йохансон. Он освободит меня от командования, назначит другого командира и направит на корабль новых лейтенантов.

– А на Надежде есть опытные офицеры?

– Во всяком случае, более опытные, чем я, мадам Винсент. И даже если их нет, адмирал, как мой непосредственный начальник, назначит на мое место другого командира по собственному выбору. Так что «Гиберния» будет в хороших руках.

Мой ответ ее не удовлетворил, и она сказала:

– Вряд ли опытные офицеры сидят на Надежде без дела, дожидаясь какого-нибудь назначения. У адмирала может не оказаться нужного количества лейтенантов. Что тогда?

– Вы правы, мадам Винсент. Офицеры Военно-Космического Флота никогда не сидят без дела. Их не хватает. Скорее всего, адмирал снимет нескольких лейтенантов со службы в местных учреждениях и заменит нашими офицерами. В их числе могу оказаться и я.

– Но у них нет опыта межзвездных путешествий?

– Не всем лейтенантам удается побывать в межзвездных рейсах до официального присвоения им звания, мадам. Главное, чтобы командир был умелый. – Похоже, она осталась довольна моими ответами. На этом наш разговор закончился.

На следующий день, встретившись с Ваксом на мостике, я спросил:

– Как идут дела с мистером Кэрром?

– Никак, – ответил он. Я удивился.

– В первый день мы с Дереком поработали. Я показал ему наиболее простые упражнения. Такими кадеты занимаются в самом начале обучения. Вчера он снова появился, но через полчаса ушел.

– Что-нибудь сказал?

– Ничего, сэр. Просто вышел и хлопнул дверью. – Очень похоже на мистера Кэрра.

По пути в столовую я встретил Аманду. Она остановилась, вопросительно глядя на меня.

– Я еще не принял решения, Аманда.

– Но время почти истекло.

– Впереди еще день. Как-то это должно разрешиться.

– Прислушайся к своей совести, – сказала Аманда. – Отмени приговор. Иначе не простишь себе этого до конца жизни.

– Пока ничего не могу сказать. – Я не стал говорить ей о встрече с Роговым. Перед ужином, во время молитвы, дойдя до слов «пошли здоровье и благополучие всем на борту», я запнулся.

В тот же вечер главный инженер Макэнлрюс пришел ко мне в каюту и тяжело опустился в кресло рядом со столом, где лежала трубка.

– Шеф, приказываю вам зажечь этот прибор. Надо хорошенько его изучить.

– Есть, сэр, – Это была наша третья встреча в моей каюте, чем-то напоминавшая ритуал. Он открыл коробку, достал из кармана зажигалку.

Я сбросил туфли. В конце концов, дома это можно себе позволить.

– Я надеялся, что у меня будет еще один гардемарин, – сказал я, зевнув. – Слишком много дежурств приходится на каждого.

– На мостике или в ангаре для баркаса? – Главный инженер слегка расслабился, исчезла прежняя скованность.

– А, вы уже об этом слышали?

– Кто-то видел, как вы удалились туда вместе с мистером Хольцером, а вернулись с очень послушным гардемарином.

– Кто же это видел?

– Не помню, сэр.

Если бы можно было двигать корабль сплетнями вместо синтеза, мы летели бы гораздо быстрее. Может, это Дарла их распространяла?

– Думаю, с Ваксом все будет в порядке, шеф. Мы выяснили с ним отношения.

– С помощью дубинки? Я улыбнулся:

– Вакса время от времени надо ставить перед фактом. Для большей убедительности. Из него выйдет настоящий старший гардемарин.

Шеф дымил своим артефактом.

– Что вам нужно, командир, так это четвертый гард. А может, и пятый.

Я это знал. Тогда я мог бы сделать Вакса лейтенантом. И Алекса тоже, если только он не озлобился на всю жизнь.

– Один лишь Кэрр изъявил желание учиться на кадета, но я отказал ему.

– Есть еще Рики, – Шеф знал все.

– Он слишком мал. Его можно было бы использовать после Окраинной колонии, но тогда в нем не будет нужды. У нас появятся новые офицеры.

– Зачем же вы ему это предложили?

– Я не сказал, что от него вообще не будет пользы. И он мне нравится.

– Он согласится. Ему только нужно время, чтобы подумать.

– Я в этом не уверен. – У меня нет способности убеждать людей, не терроризируя их. Сначала это был Вакс, потом пилот, затем Алекс. Теперь настала очередь Рики. Не заори я на него, он неизвестно до каких пор стоял бы по стойке «смирно». Хорошо еще, что в штаны не наложил.

Главный инженер улыбнулся:

– Вы его не испугали. Лишь немного встряхнули. Он потом всем рассказывал на нижней палубе, что командир предложил ему стать гардемарином. И с какой гордостью! Так что вы можете не волноваться по этому поводу.

– Значит, мне повезло. Я еще не успел завоевать авторитет, и в связи с этим у меня часто возникают проблемы. Приходится самоутверждаться не самыми цивилизованными методами, как, например, в случае с Алексом.

Шеф пожал плечами:

– Бочка? Ничего, переживет. Я ударил его всего полдюжины раз и не очень сильно. Ему доставалось больше.

– Но не от меня. Мы были друзьями. Макэндрюс помолчал, попыхивая трубкой, потом сказал:

– Вы и остались друзьями. Вы оказали ему услугу, не важно, понимает он это или нет. И большую. Когда мы прибудем на Надежду, его, возможно, переведут. Подумайте, что было бы, позволь он себе нечто подобное на мостике другого корабля?

Я содрогнулся. Он или месяц не смог бы сидеть, или угодил бы на гауптвахту. Если бы, разумеется, командира от его выходки не хватил удар.

– И все-таки можно было по-другому воздействовать на него.

Главный инженер взмахнул трубкой:

– Возможно, вы правы, командир. И следовало найти другой способ. И все же он это переживет. Ни у него, ни у других нет права требовать, чтобы вы были идеальны. Вы стараетесь делать как лучше.

– Но не получается, шеф. – Я задумчиво глядел на кольца дыма. – Мне надо срочно решить, что делать с этими несчастными осужденными. Можно простить их, но тогда мятеж останется безнаказанным. Случись такое в «Околоземном порту», всех троих по приказу Адмиралтейства повесили бы. А я боюсь оказаться бессердечным убийцей. Увы! Я далек от совершенства. Я даже недостаточно компетентен, иначе нашел бы третье решение. Пытался, но в голову ничего не приходит. Так что придется выбрать одно из двух. Мое «как лучше» не самое лучшее.

Главный инженер предпочел промолчать.

Весь следующий день я был встревожен и раздражен и, чтобы отвлечься, проводил учения, уверяя себя, что тренирую экипаж на бдительность. «Пожар в ангаре!». «Перегрев двигателя синтеза!», «Боевая тревога!» Люди буквально валились с ног.

Я объявил, что у Дарлы нервный срыв, и заставил гардемаринов выполнять функции компьютера вручную. Они подчинились, хотя все, и в первую очередь сама Дарла, считали это нелепым. Я отметил в журнале время, которое ушло на ответы, чтобы сравнить с результатами будущих занятий, которые решил провести.

В общем, я делал все, чтобы стать еще более непопулярным.

Утром проснулся с тяжелым чувством – за день предстояло сделать кучу дел. Принял душ, оделся и стал ждать привычного стука в дверь. Через несколько минут появился Рики, поставил поднос и отсалютовал. Стоял он по стойке «смирно», но живот уже не прилипал к позвоночнику.

– Вольно, мистер Фуэнтес.

– Спасибо, командир. Сегодня, кроме всего прочего, еще и вафли со сливками. Сливки обалденные. – Он с тоской посмотрел на еду. Рацион членов экипажа не шел ни в какое сравнение с рационом офицеров и пассажиров. Новый Рики нравился мне гораздо больше. А может, он таким и был?

– Спасибо. Ну что, надумал ты стать кадетом?

– Мистер Браунинг советует не отказываться. И мистер Терил тоже. А я немного боюсь, сэр командир.

– Понимаю тебя. – Я откусил кусок вафли. Она была очень вкусной. Так хотелось его угостить, но членам экипажа не положено завтракать с командиром. – Значит, ты, гм, умеешь читать?

– О да. И писать тоже. – Он очень этим гордился.

– Рики, я постараюсь организовать для тебя уроки по математике, физике, истории. Надеюсь, ты будешь стараться, по крайней мере ради меня. – Я знал, что доверительный тон действует сильнее приказного.

Рики буквально распирало от гордости.

– О да, сэр, – сказал он, выпятив грудь, – Буду стараться.

– Вот и прекрасно. Вы свободны, мистер Фуэнтес.

Он о мал честь, повернулся на каблуках и направился к люку. Кто-то, должно быть, его учил. Я подозревал, что корабельный юнга знал о самом корабле и о жизни на нем куда больше, чем можно было себе представить.

– Мистер Фуэнтес!

– Да, сэр? – Он остановился.

– Зайдите в камбуз. Передайте мои похвалы повару и скажите, что я просил дать вам порцию вафель со сливками.

Рики просиял:

– Ох, спасибо, сэр командир! Они и правда очень вкусные. Он уже дал мне немного, но я хотел бы еще! – А теперь хватит о собственной щедрости.

Я заскочил на мостик посмотреть, как идут дела, когда вахту несли Сэнди и пилот. Мистер Хейнц кивнул мне с подчеркнутой вежливостью. После случая с координатами он избегал со мной разговаривать.

При взгляде на Сэнди брови у меня от удивления поползли вверх: мальчик дремал. Так не пойдет. Я освободил его от вахты и отправил к Ваксу.

Вакс, как гардемарин, не мог послать Сэнди на бочку, но у него были свой способы воздействия на подчиненных. На сей раз я не чувствовал себя виноватым. Заснуть на вахте – серьезный проступок. А Сэнди необходимо было приучить к самостоятельным дежурствам. Я вспомнил, как сам задремал на мостике пару недель назад. Но я не был тогда дежурным офицером, убеждал я себя, а просто остался там, чтобы проследить, как идут дела. Однако внутренний голос говорил, что это не так, и я покинул мостик.

Я прошел по круговому коридору первого уровня, мимо кают, в которых когда-то жили лейтенанты Дагалоу и Казенс. Мимо каюты лейтенанта Мальстрема, где вечность назад мы играли в шахматы. Миновал пассажирский отсек, вежливо кивая каждому, кто меня замечал. Заглянул в лазарет. Медбрат в передней вытянулся по стойке «смирно». Доктор Убуру принимала пассажира в комнатушке, служившей кабинетом для осмотра больных.

Мне вдруг страстно захотелось обойти весь корабль, и я спустился на второй уровень. Спортзал, где мы дрались с Ваксом, был пуст. В пассажирской кают-компании я заметил детей Трэдвелов, мистера Барстоу и Дерека Кэрра. И быстро вышел, не будучи в настроении разговаривать.

В большом зале все было готово к ужину. На покрытых крахмальными белыми скатертями столах сверкали хрусталь и фарфор. До чего же предусмотрительны корабельные дизайнеры! Это они придумали дважды в день кормить пассажиров и офицеров вместе и один раз отдельно, чтобы как-то разнообразить монотонную жизнь на корабле и в то же время ненавязчиво напоминать о разнице в положении между первыми и последними.

Я закрыл глаза, и перед моим мысленным взором возник командир Хаг в белой форме; компетентный и уверенный в себе, он читает молитву, и все слушают его, затаив дыхание. А вот столик, за которым я ждал своего первого ужина после того, как провел на корабле уже несколько месяцев.

Удрученный, покинул я зал и миновал ряд люков, ведущих в пассажирские каюты. В пассажирской столовой стюард, удивленный моим появлением, уронил на стол поднос с серебряной посудой и встал по стойке «смирно». Я махнул ему «вольно».

Столовая вмешала одновременно тридцать пассажиров. Завтракали и обедали они по строгому расписанию. Столовая выглядела скромной и довольно мрачной.

Я спустился на третий уровень, чувствуя, как увеличился мой вес. Спешившие по своим делам члены экипажа вытягивались по стойке «смирно», когда я проходил мимо, не обращая на них никакого внимания. У демонстрационного зала, или, как его называли, театра, я остановился. Ряды практичных, крепких стульев приводили в уныние. Дальше по коридору шел спортзал для членов экипажа, такой же, как и спортзал для пассажиров уровнем выше.

– Простите, командир, вы кого-нибудь ищете? Могу я вам помочь? – Помощник плотника Тцай Тинг, которого мистер Вышинский брал с собой в арсенал, вытянулся по стойке «смирно».

– Нет. Продолжайте свои занятия, матрос.

– Есть, сэр. – Он отправился по своим делам. Теперь все члены экипажа станут говорить, будто я за ними шпионю.

Я заглянул в кубрик экипажа номер один, хорошо зная, что нарушаю обычай. Члены экипажа не имели личных покоев, за исключением кубриков и комнат уединения. И свободного времени у них было немного. Предполагалось, что командир не будет тревожить их, поднимая с койки неожиданными проверками.

Человек десять спали, один парень сидел на койке и, увидев меня, хотел вскочить, но я приложил палец к губам и покачал головой. Он остался на своем месте, но не сводил с меня глаз, пока я осматривал кубрик, стоя в проеме входного люка. В кубрике стоял запах, обычный для помещения, где в тесноте живет много людей. Было чисто, но ощущения чистоты не возникало. На некоторых шкафчиках висели календари, пустые койки были аккуратно заправлены. В общем, ничего неожиданного я не увидел.

Не успокоившись на этом, я прошел в туалет. В этом большом открытом помещении, лишенном мест уединения, туалет для гардемаринов казался просто шикарным. Во всяком случае, здесь было по-настоящему чисто. За этим следили старшины.

Дальше располагались машинное отделение и шахта. Спустившись в машинное отделение, находившееся у основания диска, я почувствовал настойчивую пульсацию работающих двигателей синтеза. Первое помещение оказалось пустым. Значит, шеф дальше – у пульта управления. Я побрел направо, в отсек гидропоники.

– Ничего с ними не случится, – раздался вдруг голос впереди, за поворотом.

Я остановился.

– Кто знает. Он ублюдок. Бортанул шефа, а сам в командиры полез.

– Да уж, капитан Кид своего не упустит. Вон как попер! Дотянет до последней минуты, а все равно не повесит.

– Да? С чего ты взял?

С сильно бьющимся сердцем я приник к перегородке.

– Ему только надо власть свою показать. Чего мол, хочу, то и делаю. А если по правде, так он бунта боится. Знает, что его выбросят из воздушного шлюза быстрее, чем любого из них.

Наступило молчание. Потом кто-то осторожно сказал:

– Какой еще бунт! Бунт – дело опасное. И я слышать о нем не хочу. Мы просто так разговариваем.

– Мне тоже бунт ни к чему. Я только хотел сказать, что командир сдрейфит. Не захочет связываться с ребятами, знает, что среди них есть крутые. Да и было бы за что вешать! Ну, побузили малость, и все. Никого не убили.

Снова молчание.

– Им вроде бы вышку дали?

– Фигня это все! У нас тут свои порядки, не то что на офицерской половине, где вместе с офицерами живут гардемарины. Ну, вмазали Терилу! Чего особенного! Поделом ему! Нечего было совать нос куда не надо.

– А что, если командир решится, Эдди? Что, если Рогова, Таука и Герни вздернут?

Затаив дыхание, я ждал ответа.

– А кто вздернет? Какой матрос затянет веревку на шее товарища? Они думают, что управляют кораблем. А корабль наш. Мы делаем всю работу. Приводим в движение двигатели, готовим пищу, рециркулируем воздух. В общем, мы нужны им так же, как они нужны нам. Это называется симбиозом. Так что не беспокойся. У этого молокососа ума не хватит вздернуть.

Пятясь, дошел я до трапа, потом взбежал на третий уровень и не останавливался до первого, пока не оказался в безопасности.

Пришло время обеда. В офицерской столовой я занял место за маленьким столиком и в одиночестве предался размышлениям. Мне никто не мешал. Командира не полагалось беспокоить, если он сидел за отдельным, а не за общим столом.

После обеда я снова пошел на второй уровень, нашел нужный мне люк, постучал.

Ибн Сауда, казалось, смутило мое появление.

– О, заходите, командир! – Он пропустил меня, отойдя в сторону. Рядом с кроватью лежал аккуратно свернутый коврик для молитв.

На стене висела большая цветная репродукция позолоченной иерусалимской мечети Аль-Акса. Ее сверкающий купол был реставрирован после Последней Войны.

– Не могли бы мы немного поговорить, мистер Ибн Сауд?

– Я в вашем распоряжении. – Он предложил мне свой единственный стул, а сам сел на койку.

– Мне необходимо принять решение. Я знаю, чего ждут от меня старшие офицеры. Но выбор предстоит сделать мне, а не им. Смертный приговор, разумеется, слишком жестокая кара для провинившихся. Но как простить тех, кто поднял мятеж? Ведь вседозволенность на корабле недопустима!

– Вы изучали историю, мистер Сифорт?

– Изучал, но без преподавателей. – Меня учил отец, используя в качестве учебников потрепанную энциклопедию и Библию. Учебные материалы по физике и математике были у нас в виде голофильмов.

Ибн Сауд нахмурился:

– Общественное развитие могло сравниться с колебаниями маятника. Репрессии – восстания, суровость – анархия. Маятник качнулся в одну сторону – и мы застыли.

– Что вы имеете в виду? – спросил я садясь.

– Давайте вернемся, скажем, в двадцатый век. В начале процветал консерватизм, в двадцатые годы маятник качнулся в сторону гражданских свобод, а через поколение опять вернулся к консерватизму.

– Ну и что? – не очень вежливо спросил я и тут же раскаялся. Он старался как мог.

– После краха восточных деспотий доминирующей силой оказалась Америка, стоявшая тогда на пороге либерализма и даже анархии.

Я слушал, недоумевая, как все это может помочь мне.

– В поисках новых форм правления Америка создала Правительство Объединенных Наций и передала ему часть полномочий. Таким образом, каркас мирового правительства был уже готов, когда рухнула американо-японская финансовая структура. Если бы не это, кто знает, в каком хаосе оказался бы мир? – Он пожал плечами.

Я едва скрывал свое нетерпение. Какое отношение имеет мировая история к «Гибернии»?

– Известно ли тебе, Ники… – Он запнулся, видимо, заметив, что мне неприятна его фамильярность, и продолжал: – Знаете ли вы, командир, что Правительство Объединенных Наций было когда-то оплотом борьбы за либеральные перемены? Источником великих реформ в начале двадцать первого века?

– Вы называете реформы 2024 года либеральными? Они наложили запрет на стимуляторы, азартные игры, скачки и в какой-то мере на секс.

– Консервативные устремления существуют и в либеральные времена, – заметил он. – Строй, во главе которого стояло Правительство Объединенных Наций, был терпимым: свободный федерализм в масштабах земного шара.

– Мятежное Время. Сумасшествие вседозволенности.

– Потом реакция, – сказал он. – Эра Закона. Она началась после Последней Войны, когда Америка и Япония утратили свою власть над миром, основанную лишь на финансовом могуществе! Опустошение Японии, Китая и большей части Африки нарушило мировой баланс власти и сделало Объединенные Нации единственным сильным глобальным институтом.

Во мне росло раздражение. До конца дня я должен принять решение – от меня зависит жизнь троих человек.

Он продолжал:

– Христианское Воссоединение захлестнуло Европу, ставшую самым влиятельным регионом мира. Правительство Объединенных Наций становилось все более консервативным и авторитарным. Выпустило Единый доллар, стало вмешиваться в локальные конфликты, словом, взяло власть в свои руки. Решающим шагом явилось включение британского Военно-Космического Флота в состав армии Правительства Объединенных Наций.

Я кивнул. Военно-Космической Флот играл главную роль в вооруженных силах, и это было предметом моей гордости. Вступить в военный флот мне и в голову не приходило.

– Правительство Объединенных Наций установило также единые стандарты в области образования, заработной платы. Ладно, не будем вдаваться в детали. – Он виновато улыбнулся, – Реакция на либерализм началась как раз, когда мы стали колонизировать космос.

Я спросил:

– Взбунтуйся мы против центральной власти в момент формирования колоний, разве не стали бы они тогда фактически независимыми?

– Не совсем, Ник… э-э, командир. Бунтарство, выразившееся в стремлении бежать от власти, было одной из движущих сил колонизации. Но колонии не могли существовать совершенно самостоятельно, и в результате контрреакции оказались под полным контролем Правительства. Ваш Военно-Космической Флот и есть главный инструмент этого контроля. Вот почему груз и пассажиры перевозятся в колонии и обратно только на военных судах.

По той же причине губернаторами колоний часто оказываются адмиралы.

– Я думал, это потому, что они наиболее опытные.

– Да, автократические лидеры. На самом же деле что губернатор колонии, что командир, оба – автократические символы Правительства.

Я попытался уловить его мысль:

– И поэтому вы говорите, что маятник качнулся в одну сторону и мы застыли?

– Колонии сопротивляются давлению центрального Правительства. И Правительство вынуждено проводить репрессии, чтобы удержать власть.

– Это похоже на диктатуру.

Через неделю после того, как я стал гардемарином, мне вручили карточку избирателя, и я всерьез воспринимал нашу демократию.

– Власть Правительства выводится из Христианского Воссоединения. Иеговистская церковь объединила разрозненные веками религиозные течения. Правительство Объединенных Наций – проводник и защитник нашей государственной религии, которая, в свою очередь, поддерживает власть центрального Правительства.

Меня покоробило. Терпеть ересь я не собирался.

Как бы в подтверждение моих мыслей он добавил:

– В вашем лице соединены судья и священник. Наша система застыла: колонии оказывают сопротивление властям, государство и церковь, ужесточая законы, по сути дела, творят произвол. Так продолжается уже семьдесят лет.

Я поднялся и в волнении заходил по каюте.

– Можно ли поддерживать тираническое Правительство, если по его законам Таук и Рогов заслуживают смерти? Без таких законов зла было бы куда меньше.

В Последней Войне хватало жестокости. А представьте себе межпланетную войну!

– Но, с точки зрения либерала, свобода стоит риска.

– То же самое скажет консерватор о цивилизации, – Ибн Сауд, родившийся в Саудовских Эмиратах, несомненно, был консерватором.

Покинув его, я снова поднялся на первый уровень. На мостике все было спокойно. Я оставил пилота и Вакса скучать и продолжал бродить по кораблю.

В баркасном ангаре было холодно и пусто. Надев костюм, я связался с мостиком и предупредил, что иду в трюм.

С работающим антизапотевателем я поднялся по лестнице в предназначенный для прохода людей узкий коридор, тянувшийся вдоль огромных грузовых отсеков, упаковочных клетей, контейнеров, громоздкого машинного оборудования и сельскохозяйственных инструментов. Костюм не защищал от вакуума, лишь обеспечивал организм воздухом. Давление в трюме было нормальным, но воздух не прогоняли через рециркулятор.

Я направлялся к острию карандаша, находившемуся далеко от расположенных в машинном отделении гравитронов. По мере удаления от них я чувствовал, как мой вес уменьшается. Еще кадетами мы обязаны были выучить наизусть правило обратного квадрата, по которому изменялась сила притяжения, но ничто не делало его таким понятным, как практическая демонстрация.

Корпус корабля начал сужаться. Я приблизился к наиболее узкой точке носа «Гибернии», забрался на самый верх лестницы и стоял прямо на носу корабля, едва не уплывая с лестничной площадки. Пробежался взглядом по ребристому остову корабля до самого диска.

Живя в диске, в самой гуще людей, я становился невольным свидетелем конфликтов и недовольства, решение этих вопросов входило в компетенцию командира.

Но здесь, на носу «Гибернии», я впервые почувствовал сложное переплетение металла и электроники, составляющее корабль, связанное в единое целое силовыми кабелями, пронизывающими его ткань, и питаемое энергией синтеза.

Мы были странным ритуализированным обществом, все жизненное пространство ограничивалось диском, и забывали о конечной цели нашего путешествия – привести эту громаду со всем ее багажом и пассажирами в порт, где их поглотят быстро растущие колонии.

Я сел на лестничную площадку, свесив вниз ноги.

Многочисленные правила нашего поведения на борту – строгое разделение пассажиров и экипажа, суровая иерархия в чинах от матроса до офицера, особое положение командира – были придуманы для того, чтобы упростить нашу жизнь, свести до минимума принимаемые решения, чтобы, движимые разными стремлениями и желаниями, мы, человеческие существа, привели это великолепное, сложное и чрезвычайно дорогое судно в безопасную гавань.

Без наших уставов и корабельных традиций мы буквально утонули бы в море без конца возникавших перед нами проблем. Проблем иерархии: кто способнее, сильнее, мудрее. Проблем этики поведения: какие взаимоотношения обеспечивают наиболее успешное функционирование корабля. Проблем внутреннего управления: каким стремлениям и желаниям давать ход, а каким – нет.

«Гибернией», этой огромной массой железа и электроники, мчащейся на невообразимой скорости сквозь бесконечную пустоту, не смог бы управлять тот, кто не в ладу с другими и с самим собой.

Поэтому рассуждения Ибн Сауда о репрессиях, сменявшихся терпимостью, вряд ли были уместны на корабле. Чтобы выжить, чтобы не погрязнуть в бесконечной драке за место в корабельной иерархии, на «Гибернии» следовало жестко поддерживать общественный строй. На нашей маленькой планете просто не оставалось места для аутсайдеров, неудачников, одиночек. Необходимо было подстраиваться. А это надо уметь. Даже один выступающий против системы мог погубить корабль.

Не исключено, что нечто подобное случилось и на «Селестине», когда она оказалась за пределами человеческой цивилизации. К сожалению, мы об этом никогда не узнаем.

Без иерархии «командир – офицеры – матросы» невозможно поддерживать структуру, в которой мы функционируем, и защищать нашу общественную систему здесь, куда не доходят лучи нашего Солнца, приходится без посторонней помощи. Я понял наконец, что должен делать, и стал медленно спускаться по лестнице к диску.