"Сэр Невпопад и Золотой Город" - читать интересную книгу автора (Дэвид Питер)

11 СТРАШНОЕ

Я покойник. Это все, что сулит мне будущее. Покойник.

Тени отстали от меня не больше чем на милю-две. Земля дрожала под ногами — они подъезжали все ближе и ближе, а я…

Я огляделся.

Я стоял на широкой пустой равнине, плоской, негостеприимной, неинтересной, — такое я уже видел. Но это не была Трагическая Утрата — нет, ничего похожего. Однако тут было так же пусто, как и в том распроклятом месте, и, хотя с неба не светила луна, звездного света хватало, чтобы понять это. Открытая… полная до краев пустотой — вот какой была эта пустыня без имени. Наверное, она как-нибудь называлась, но я так хорошо потерялся, что не представлял как.

Мое чувство времени сбилось, и мне казалось: только вчера я был в полнейшем ужасе от пустыни. Тогда я оглянулся и был парализован открытостью пространства, которое меня окружало. Я буквально был в ужасе… от ничего.

Продолжая озираться, я ощущал себя так, словно вижу все это впервые. В пустыне… была какая-то красота. Природное очарование, которое я не мог оценить, когда впервые его увидел. Я тогда сжался от ужаса, отдался чувству ошеломления. Сейчас мне это казалось несусветной глупостью. Очень может быть, что пустыня больше не производила на меня должного впечатления, потому что с тех пор я много чего повидал и пережил. И прежние страхи потеряли силу. Все, что могла теперь сделать пустыня, — это указать моим страхам подходящее место.

Сколько всего я боялся в своей жизни… всерьез? Сколько разных вещей держали меня в цепких объятиях смертельного ужаса и отправляли туда, куда я, может, и не подался бы, будь предоставлен себе самому?

Насколько я позволял страху управлять мной?

Я хочу сказать, что провел дьяволы знают сколько времени, позволяя, чтобы мною двигало беспокойство о своей судьбе и намерениях богов в отношении ее, и не понимал — большая часть того, что я сделал, продиктована чистым страхом. Впрочем, тут можно возразить, что страх нужен богам, чтобы управлять нами. Что страх прямо противопоставлен свободной воле. В конце концов, у каждой вещи есть две стороны. То есть мы обладаем свободой воли, которая позволяет нам поступать так, как мы хотим… и страхом последствий, который служит для того, чтобы нас обездвижить.

Честно говоря, что-то мрачная жизнь получается.

Однако именно так я и жил. Со страхом, с гневом и обиженным возмущением.

Стоило ли оно того?

Я не знал.

Я, который никогда не сомневался в том, что имею полное право обижаться на весь мир, сейчас не знал, принял ли я в своей жизни хоть одно по-настоящему ценное решение. Нет, если все они были продиктованы страхом. Страхом перед… ничем. Как в пустыне. Там ведь ничего не было.

Когда появились тени, я не двинулся с места. Я так и сидел, глядя в никуда и придерживая посох. Тени, кажется, были очень озадачены, видя отсутствие реакции с моей стороны. Понятное дело, их это очень смутило. В конце концов, они — это был я. Они знали мои слабости и мои страхи. Они не сомневались, что я буду их так же бояться, как и все остальные, а то и сильнее. Знали, что теперь я должен умолять их пощадить меня или пытаться развязать последнюю отчаянную битву, рыдая без остановки, — не мог же я не понимать, что надежды у меня нет.

Меандр… он не боялся их. Из всех, кто был в том дворе, только он, кажется, ничуть не испугался ситуации, в которой оказался… и тени — ну да, они не знали, что с ним делать.

Теперь они, верхом на своих огромных призрачных лошадях, стали меня окружать, но, когда кое-кто из них принялся мелькать передо мной, я резко сказал:

— Стойте там. Вы загораживаете мне вид.

Тени остановились. Они смотрели друг на друга, и их смущение становилось все больше. Они явно ожидали, когда кто-нибудь из них сделает первый шаг. Но поскольку они все были одного поля ягоды, стихийного лидера среди них не нашлось.

Я надменно смотрел на них.

— Вы даже не знаете, где вы, верно? Оглянитесь. Оглянитесь, и вы увидите, что вас ничего не окружает.

Тени непоколебимо смотрели друг на друга — никто из них не хотел отводить от меня взгляда. Они были так заняты погоней, что не обратили никакого внимания, куда она их завела.

— Смотрите! — крикнул я таким повелительным тоном, что они не могли не повиноваться.

Они смотрели по сторонам, на пустоту пустыни, на пустую открытость, и даже кони начали под ними брыкаться. Животные явно почувствовали настроение своих хозяев.

С какой стороны ни подойди, все, что видели тени, казалось им угрожающим. Перед камнегрызами раскрывались широчайшие просторы земной поверхности, и для существ, проживших всю жизнь даже в еще более тесных пространствах, чем я, тут было невыносимо страшно. Жалкому инвалиду, известному под именем Невпопад, чьи горькие мечты и разочарования стали частью их сути, необъятные просторы внушали такой страх, что он мог потерять голову. А для темного облака абсолютной силы, которое было Гекатой… Не знаю, может быть, ее сила и подпитывала призраков, но, думаю, вряд ли Геката делилась с ними впечатлениями.

Когда я увидел страх на их лицах, то мог думать только о том, каким представляюсь я сам. Я испытал жгучее унижение, думая о том, каким видела меня Шейри и как я довел себя до жизни такой. Давно я познал яд презрения к себе, но никогда доселе не ощущал такого твердого презрения к своим ограниченным возможностям. Словно я действительно увидел себя впервые, и, должен сказать, зрелище не произвело на меня благоприятного впечатления.

Я резким движением указал на восток.

— А вон там!.. — крикнул я им. — Вон оттуда!.. Совсем скоро поднимется солнце!

Сильнее всего это подействовало на лошадей, и я поднялся и пошел к ним. Лошади попятились, призраки натянули поводья и выглядели сейчас так, словно боялись, что лошади могут их сбросить.

— Да, верно! Солнце! Вы ведь не любите солнце, правда, подонки? Вам не нравится чистый свет, который светит на вас — тогда становится видно, какие вы мелкие, гадкие существа! Чувствуете? Смотрите же! — И я указал на горизонт. — Смотрите, совсем скоро, вот-вот по отдаленным равнинам заскользят первые лучи солнца! Но вы и равнины не любите так же, как не любите солнце! Вы ненавидите открытость, потому что сами привыкли жить затаенно, украдкой, тесниться по углам! Вы ненавидите свет, потому что он освещает самые темные закоулки ваших презренных козней! Вы ненавидите тепло, потому что сами холодны и бессердечны! И что, я должен вас бояться? Неужели? — Я решительно захромал вперед и шлепнул ближайшую лошадь. Она попятилась от меня. — Посмотрите на себя! Вы бесполезные, жалкие создания! Вы вызываете страх в других людях, потому что надеетесь — их крики вызовут вой ужаса в ваших несчастных душонках! Но меня вы не обманете! Не сможете меня обмануть! Я единственный человек на этой земле, который знает вам истинную цену, вы, черви! Ничтожества! Подходите! Давайте вместе встретим солнце! Пусть тепло и свет прольются на нас, пусть просторные равнины, где мы с вами оказались, будут полностью освещены! Вы хотите доказать мне, мол, чего-то стоите? Тогда вставайте и делайте то, что каждый день делает каждое существо в этом мире — от самого большого до самого маленького. Встречайте солнце! Приветствуйте его! Приветствуйте, я сказал!

Тени закричали в один голос — жутко, неприятно знакомый — и попятились еще дальше, обескураженные. Я выхватил меч и закричал:

— Ну же, презренные глупые забияки! Посмотрим, из чего вы сделаны!

Они, словно одна большая черная волна, легким движением развернули своих лошадей и ускакали прочь. Я стоял и смотрел им вслед — они, поджав хвосты, бежали, бежали назад в Золотой город. Я смотрел на них до тех пор, пока они не превратились просто в пятнышки, тающие вдали.

Тогда я повалился на землю и начал хохотать, а потом смех сменился слезами и я рыдал, покуда не почувствовал себя совсем опустошенным.

Солнце не вставало, что ничуть меня не удивило. Я понимал, что ехал долго, но не думаю, что провел в пути целую ночь. Однако все это было не важно. Призраки не знали, когда восходит солнце, но их так ужасала сама возможность, что они предпочли убраться с глаз прежде, чем огромный пылающий шар совершит свой ежеутренний выход. Я сидел в пустыне, смотрел на восток и ждал. Я догадался, что Золотой город лежит на востоке, и без всякой особой причины считал такое совпадение несколько забавным.

Так я и сидел там, и через какое-то время стало видно, как над горизонтом начинается восход. В этот момент я понял, что сзади ко мне кто-то подходит. Меня насторожили мерные звуки "цок-цок" — стук лошадиных подков, — но поступь была совсем не такой, как у животных, на которых ездили призраки. Эти предполагали вес и форму. Они были настоящие.

Я обернулся и увидел, что на коне бледном ко мне подъезжает всадник. На нем был длинный черный плащ, капюшон которого закрывал лицо. Всадник подъезжал все ближе и ближе, и я, наклонив голову, следил за его приближением.

— Эй! — наконец окликнул я всадника.

Человек заставил лошадь остановиться в нескольких футах от меня и, перебросив ногу через луку седла, ловко спешился. Занятно, но в тот миг, когда человек слезал с лошади, я понял, кто это.

— А, это ты, — произнес я.

Сброшенный на спину капюшон открыл лицо Шейри с горящими черными глазами. Она смотрела на меня, а я придирчиво рассматривал ее.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — спросил я плетельщицу. — Что-то выглядишь ты неважно.

— Нет-нет, я в полном порядке, — отвечала Шейри. — Ты и не представляешь, что мне пришлось пережить. Не представляешь… О-ох! — У нее сорвался голос. — Но ты узнаешь. О да, ты еще узнаешь.

— Неужели? — вежливо спросил я.

Она кивнула и, сунув руку в складки плаща, вытащила кинжал. Должен сказать, это было впечатляющее оружие. Эфес имел весьма оригинальное изображение скелета в воинских доспехах — кажется, его вырезали из настоящей кости (но была ли это настоящая человеческая кость, сказать не берусь). Кинжал имел длинное, тонкое, суживающееся к концу лезвие, по краю которого шли руны.

— Ты знаешь, что это такое? — спросила Шейри, и я обратил внимание, что голос у нее стал несколько скрипучим.

Я решился высказать предположение:

— Ножик?

— Не просто нож, — отвечала она с какой-то ненормальной гордостью. — Это… это кинжал Вишины. Единственное в мире оружие, которым можно убить того, кого убить нельзя.

Она повертела кинжал в руках так, что лезвие блеснуло в первом утреннем свете. Солнце, однако, еще не поднялось.

— О-о-о да, признаю, — продолжала Шейри, — сначала ты меня обманул. Когда я пронзила тебя копьем, а ты не умер. Я не могла в это поверить. А потом, чтобы выразить свое презрение ко мне, ты меня отпустил…

— Я не презрение хотел выразить… — начал я.

— Молчи! — выкрикнула она, и я тут же примолк. В ее глазах мелькала какая-то горячечная радость. — А потом… потом я узнала о кинжале Вишины. И я поняла, что он должен стать моим… если я хочу пуститься в опасное и ненадежное приключение. Ах да, — едко закончила она, — ты же не хочешь обо всем этом слушать.

Я немного подумал.

— Отчего же, — наконец сказал я. — Хочу.

Шейри от удивления заморгала.

— Ч… ш… что?

— Я хочу послушать твою историю.

Она облизнула пересохшие губы, выпрямилась. Честно говоря, выглядела она сейчас так, словно вот-вот упадет.

— А, поняла. Это просто увертка. Уловка, чтобы обмануть судьбу.

— Нет.

Мне показалось, что я говорю разумные вещи. Я и правда хочу послушать. То есть, если ты действительно столько всего перенесла только для того, чтобы попробовать меня убить, мне кажется, самое малое, что я могу для тебя сделать, — это выслушать, как тебе все это удалось.

— Но… — Шейри запнулась. — Но ты же никогда не хочешь слушать подобные рассказы!

— Они всегда не про меня. А твой — да.

Шейри качнулась и медленно пошла ко мне. Она плюхнулась на землю рядом со мной, крепко сжала нож и с опаской посмотрела на меня, очевидно желая убедиться, что я не стану отнимать у нее оружие.

Я, конечно, вовсе не собирался это делать. День занимался прекрасный, и мне не хотелось буянить.

И Шейри пустилась в подробный рассказ обо всем, что с ней случилось в долгом и весьма опасном походе за кинжалом, который сейчас она держала в руках. Я то и дело задавал вопросы, на которые она отвечала с изрядным терпением. Но я понимал, что ей приятно, поскольку мои вопросы означали, что я проявляю искреннее внимание. Только один раз по моей просьбе она прервала свое повествование — когда солнце начало показываться над горизонтом. Мы сидели молча, наблюдали, как солнце поднимается все выше и выше, как его лучи разливаются по равнинам, лаская их, словно нежный любовник. Земля оказалась пересохшей, покрытой трещинами, и я сказал, не особо задумываясь:

— Знаешь, пора бы уже твоему дару к тебе вернуться. Ты могла бы подумать, как применить свои плетельщицкие секреты, чтобы вызвать в этих краях дождь. Ему бы нашлось здесь неплохое применение.

Шейри медленно кивнула.

— Я заметила, что нити оживают.

Я даже позавидовал ей: мастерство плетельщиков позволяет им видеть в воздухе нити силы, которые являются неотъемлемой частью самой природы. Если верить тому, что говорила Геката — а мне не приходилось сомневаться в правдивости ее слов, — нити силы не всегда были и не всегда будут. Очень медленно, со временем — через десятилетия, века или еще позже, — эти нити исчезнут. Способности управлять силами природы и все другие погодные навыки устареют, будут утрачены. Те, кто занимается магией, займутся тем, что станут возносить полные надежд молитвы равнодушным богам, включая ту богиню, которую я, что вполне вероятно, отправил дожидаться последнего приговора, что бы это ни означало применительно к богам.

Я подумал: не рассказать ли обо всем этом Шейри… и, к своему удивлению, обнаружил, что не могу. Однажды я уже доставил себе грубое удовольствие — когда сообщил ей, что ее профессия скоро станет никому не нужна и она, или ее дети, или дети их детей однажды не смогут призвать и легкого ветерка, не говоря уж о разряде молнии на голову того, кто их дразнит. Но сейчас… сейчас я не мог найти оправданий для того, чтобы сказать все это. Может быть, мне было немного ее жалко… или — и это более вероятно — я самодовольно утешался мыслью, что знаю о ее судьбе больше, чем она сама.

— Итак, ты говорила… — подсказал я, когда солнце полностью вышло из-за горизонта — огромное, сияющее, ведущее с собой новый день. — Ты висела в пещере Ийэх, веревка, за которую ты держалась, горела, а разъяренные служители пускали в тебя стрелы со всех сторон…

— Верно, верно, — ответила Шейри и возобновила свою историю.

К тому времени, как она закончила повесть о своих приключениях, прошел по меньшей мере еще час, и я чувствовал сильную жажду.

— Вот так, — театральным тоном произнесла Шейри, поднимая кинжал, — я раздобыла кинжал Вишины. Найти тебя, конечно, труда не составило. Я просто поехала по кровавому следу. Я знала, что рано или поздно он приведет к тебе.

— У тебя не найдется чего-нибудь попить? — вдруг спросил я.

Шейри была сбита с толку.

— Жажда — самая последняя твоя забота на этот момент, ты что, еще не понял?

— Нет, мне кажется, это важно. А тебе?

Шейри помотала головой и вздохнула, с непроницаемым лицом вытаскивая из-под плаща бурдюк и протягивая его мне. Я сделал глоток, просто чтобы смочить пересохшее горло, и вернул бурдюк ей.

— На тебя глядя, можно решить, что тебе бы и самой не помешало глотнуть немного. Ты столько рассказала. Наверное, пить теперь ужасно хочется.

— Да, — признала Шейри и отпила немного воды сама. Потом закрыла бурдюк и снова привязала его к поясу.

— Ты очень здорово все рассказала.

— Правда? — Комплимент показался ей неожиданным. — У меня нет талантов рассказчика…

— Ну, не думай о себе так плохо.

— Итак… — Шейри стиснула кинжал в руке, а потом ловко перебросила его из одной руки в другую, как заправский рубака. — Ты готов умереть от руки единственного кинжала, который может тебя убить?

— До того как это произойдет, я должен сказать тебе три вещи. Во-первых, — спокойно произнес я, не делая никаких попыток защититься, — ты все перепутала. У кинжалов нет рук.

Шейри задумалась, а потом нетерпеливо сказала:

— Хорошо. Умри от моей руки, в которой кинжал, который…

— Во-вторых… ты совершенно напрасно столько всего перенесла. Я снова смертен. Теперь меня можно убить и камнем подходящего размера.

— Что? — Шейри побледнела. — Ты насмехаешься надо мной?

— Боюсь тебя обидеть, но нет. — Я начал оправдываться. — Зачем мне тебе лгать? Если ты ударишь меня своим кинжалом, то все равно убьешь меня — будь я бог или человек. Так что если уж ты выбрала его своим оружием, то тебе должно быть все равно. Но я подумал, что ты, наверное, могла бы оценить иронию ситуации. Такое грандиозное приключение — и все впустую. Я… пожалуй, не стану объяснять, как со мной такое случилось, если ты не возражаешь. С одной стороны, это никак не может сравниться с твоими невероятными похождениями, а с другой…

Она меня не слушала. Притопывая, она ходила по небольшому кругу и чуть не лопалась от досады.

— Ну да, это на тебя похоже! Ты меня никогда не уважал! Я рискую жизнью и здоровьем, чтобы раздобыть это оружие как единственное средство убить тебя, а ты тут тем временем теряешь неуязвимость! Да я могла бы подождать и не торопясь пристрелить тебя из лука!

— Если бы ты использовала горящую стрелу, то вообще-то могла бы разобраться со мной в любое время. — Я решил ей помочь. — Оказывается, я никогда не был защищен против огня.

От этой новости Шейри просто застыла на месте. Я решил, что ее сейчас хватит апоплексический удар.

— Так ты не был неуязвим? И мне не сказал?!

— Я тогда не знал. Извини. — Я нахмурился. — А почему я перед тобой оправдываюсь? Ты, кажется, не в моих интересах действуешь.

— Да и ты со мной никогда не считался. — Шейри с выражением холодной ярости на лице подняла кинжал. — Это еще одна причина, Невпопад, по которой тебя надо убить… как будто всего остального недостаточно.

Свое отношение я выразил только поднятием брови.

— Ты меня убьешь, даже несмотря на то, что я уже не тот, каким был?

— Я убью тебя за то, что ты всегда один и тот же. А заодно и за то, каким ты был, и чтобы ты не стал тем, кем можешь стать. Вот три мои причины, — упрямо сказала Шейри.

Она замерла в шаге от меня, держа нож на изготовку, собираясь кинуться на меня, а то и попытаться пырнуть меня в сердце. Мой меч по-прежнему был в ножнах, укрепленных на спине, посох, разъятый на две половинки, пребывал засунутым за пояс. Я мог бы выдернуть любую из них, чтобы попытаться отбить нападение. Но ничего не стал делать. Просто стоял на месте.

— Ты, — продолжала плетельщица, — говорил, что хочешь сказать мне три вещи. А сказал пока только две. Ну и что там у тебя третье? Это будут твои последние слова.

— Вообще-то, — спокойно сказал я, — это твои слова… а именно — имена обладают властью.

Шейри смотрела на меня.

— И что?

Я провел на ногах всю ночь, убегая от погони, и теперь это начало сказываться. Я произнес очень усталым голосом:

— Убери этот дурацкий ножик, давай вернемся в Золотой город и посмотрим: остался ли там кто-нибудь в живых, хотя мне кажется, что никого не осталось. И еще: нет ли там еды — по-моему, она там должна быть. И оставим эту твою глупую затею убить меня, ладно, Дениис?

Когда Шейри услышала, как я произнес имя, названное мне провидцем — кажется, это было давным-давно, чуть ли не в прошлой жизни, — она замерла, и по ее лицу пронеслось с десяток противоречивых эмоций.

— Ладно, — сказала Шейри, известная также как Дениис, и опустила кинжал. Потом покачала головой и с удивлением на меня посмотрела. — Я должна была догадаться, — пробормотала она. — Должна была догадаться.

— О чем догадаться?

Она снова полезла в складки плаща. Другой такой универсальной одежки я еще не видал и уже начал думать, что там можно спрятать целую армию. Шейри вытащила пергамент и показала его.

— Вот тут все написано. "И придет человек, который знает твое имя, и он займется…" — да, так он и сказал.

Я сразу узнал почерк.

— О боги… неужели это…

Шейри кивнула, а глаза ее радостно засияли.

— Да, это написал провидец, который умер в твоей таверне. Мы с ним однажды играли в карты за одним столом, и он проиграл мне изрядную сумму, а вместо денег заплатил предсказанием. Его невозможно прочитать. Оно…

— Написано рунами, знаю, знаю, — простонал я. — И что… ты поэтому…

— Украла алмазы у Беликоза? Да. По крайней мере этот. Поэтому я сделала большую часть того, что сделала.

— Потому, что это было на куске пергамента?

— Там было так написано, — упрямо сказала Шейри. — Это означает, что так все и должно быть. Никто не станет тратить время на то, чтобы писать неправду. Получается, что человек, который знает мое имя… Это ты. — Она указала на меня. — Еще тут говорится, что ты…

Я выхватил лист из рук Шейри и прямо перед ее испуганным лицом разодрал пергамент на кусочки. Потом бросил их на землю, потоптал и распинал обрывки. Этому занятию я предавался долго, а потом остановился, тяжело дыша и исподлобья глядя на Шейри.

— Ну что, все? — спросил я.

Она подняла руки, показывая, что не станет мне возражать.

— Ладно…

— Отлично. А теперь давай выбираться отсюда. Ты, я и лошадь, на которой ты приехала.

Мы взобрались на лошадь, которая оказалась довольно крепким животным и хорошо несла двойной вес. Шейри (мне странно было называть ее Дениис) развернула лошадь, и мы резвой рысью отправились в Золотой город. Сидя позади Шейри, я обнимал ее за талию, что было гораздо приятнее, чем могло бы показаться.

— Не могу поверить, — сказал я ей, — что ты пыталась меня убить только потому, что так тебе было велено каким-то пергаментом.

— Нет, в пергаменте этого не было, — радостно ответила Шейри. — Эту часть я сама придумала.

— Ах вот как. Очень… изобретательно.

После этого мы замолчали, а потом я очень осторожно сказал:

— Шейри… есть то, о чем нельзя не сказать. То, что… случилось между мной… и тобой… тогда… давно…

— Не надо ходить кругами, — ответила она ровным твердым голосом. — Я знаю, о чем ты пытаешься сказать. Но ты имеешь неверные представления.

— Неужели?

Она глянула на меня через плечо и сказала:

— Нет "нас", Невпопад… по крайней мере в том смысле, который ты подразумеваешь. Думаю, ты это еще не понял. Есть ты… и есть я… а еще есть силы, которые действуют на нас и заставляют нас что-то делать друг другу. Которые управляют нашими жизнями и телами и сталкивают нас друг с другом, словно волны над Средним Пальцем. Я смогла прийти в себя после… того события… только потому…

— Ты про кольцо говоришь?

— Да, — отрезала она явно более гневно, чем ей хотелось бы. Потом плетельщица взяла себя в руки и продолжала: — Это была не я… и не ты… Ни ты, ни я не могли ни выразить свое мнение, ни повлиять на события, ни…

— Я пытался, — выпалил я.

Шейри остановила лошадь, которая в ответ раздраженно фыркнула. Затем плетельщица повернулась и вопросительно посмотрела мне прямо в глаза — я увидел, как ей больно.

— Ты… хотел?.. Как… как же ты?..

— Да я не про то, — поспешно поправился я. — О боги, я не в этом смысле. Но я… я думал о том, чтобы взять тебя таким путем… потому что знал, что ты сама никогда… но я никогда бы не стал. Но иногда… мне такое в голову приходило… я просто… я знаю, что технически это ты меня взяла, но такое бы никогда не случилось, если бы не…

— Ты что, оправдываешься?

Я замолчал и отвел взгляд в сторону. Я не мог вымолвить больше ни слова. А Шейри, не опуская взгляда, заговорила:

— Со мной это было впервые.

Я даже заморгал от удивления.

— Что?

— Вот это. С тобой. В тот раз и во все следующие разы… это был мой первый… ну, понятное дело, не после того, как был первый раз, но…

Ее подбородок едва заметно дрогнул, и, наверное, я впервые понял, какая она молодая. Моложе меня как минимум на два года. Какая молодая, какая беззащитная!

— Я не дурочка. Не… романтическая глупышка, — продолжала Шейри, и мне было видно, как ей трудно держать себя в руках. — Я знаю, как устроен мир, какова жизнь. У меня нет сказочных фантазий насчет того, каким должен быть первый раз… но я… — Шейри покачала головой. — Я никогда не представляла, что это будет так. Ну, тебе, по крайней мере, будет приятно узнать, что если бы ты даже тогда попросил у меня прощения… этим бы ничего не исправил.

— Хм.

Мы так сидели довольно долго, а потом я тихонько сказал:

— Однако я, правда… Ну, прошу у тебя прощения… И мне еще больше жаль, что ничего этим не исправишь.

— Да, но… — Шейри отвернулась от меня и шлепнула поводьями, давая команду лошади двигаться. — Не стоит доверять всему, что говорят плетельщики и колдуны.

Я нахмурился, потому что не совсем ее понял.

— То есть?

— Я сказала, что это бы не помогло. Знаешь, — Шейри пожала плечами, — я не совсем честно это сказала.

Я начал смеяться.

— Не смейся, — резко произнесла плетельщица. — Ничего смешного.

Я замолчал, и остаток пути мы проделали в молчании.

Когда я в предыдущий раз въезжал в Золотой город, в нем стояла мертвая тишина; в этот раз мертвая тишина в нем была другого сорта… а именно такая, какая стоит в том месте, где случилось немало смертей.

Лошадь Шейри не имела никакого желания входить в город. Я не мог ее в этом винить. Чувства у животных настроены на всякие природные штуки гораздо тоньше, чем у нас, и даже я ощущал в городе тяжелую атмосферу смерти. Будь у меня хоть немного мозгов, я и сам бы ни за что в город не поехал, но мной двигало болезненное любопытство — хотелось взглянуть на последствия. И вот мы с Шейри оставили лошадь привязанной к какому-то кусту за пределами стены и вошли в ворота.

Большую часть пути в сторону Верхнего города мы не сказали друг другу ни слова. Сначала Шейри во все глаза глядела на разрушения на улицах, но через какое-то время заставила себя смотреть вперед. Возможно, ее беспокоила мысль о том, что если она станет слишком долго размышлять о бедствиях и несчастьях, которые обрушились на головы бывших жителей этого города, то сможет поддаться искушению пойти наперекор предсказаниям, судьбе или чему там еще и всадить добытый с таким трудом нож мне промеж ребер.

Мы подъехали к низкой стене, и я внимательно ее осмотрел: нет ли каких признаков моих теней, сидящих наверху и помахивающих призрачными клинками. Ничего такого там не было. Конечно, это ничего не значило — день был в разгаре. Однако когда мы миновали ворота и поехали дальше, я вздрогнул от неприятного воспоминания.

Потом я остановился, а Шейри замерла рядом, вопросительно глядя на меня.

— Ты их слышишь? — тихо спросил я. Шейри насторожилась и тоже услышала. Отдаленное жужжание.

— Мухи? — спросила она, поначалу не догадавшись. Но сразу же все поняла, увидев, как я мрачно кивнул. — Ой. Мухи.

— Да. Они, кажется, взялись из ниоткуда, когда появилось угощение, а? — заметил я. — Если хочешь, подожди меня здесь, зрелище будет неприятное.

— Я смогу выдержать все, что выдержишь ты, — ответила Шейри.

— Как хочешь.

Я пожал плечами, и мы пошли дальше.

— Думаю, еще пара дней, — сказал я, — и нам не понадобится слушать, откуда раздается гудение, чтобы узнать, где лежат тела. Запах будет такой, что соберет хищников со всей округи, а людей отгонит на несколько миль.

Мы подошли к большому дому, и я увидел первые тела, лежащие на ступенях. Я узнал Гэвина, молодого человека, который так хотел подражать мне. Он лежал головой вниз и раскинув руки. В глазах — вопросительное выражение, на груди — кровь.

Шейри ахнула, увидев его.

— Мальчик, он же совсем еще мальчик, — пробормотала она.

— Был, — только и сказал я и не стал описывать, как он стремился стать тем, кто занимается грабежами и насилием… как и я, его идол.

Мы осторожно обошли труп и вошли в дом.

Там кругом была кровь. На стенах, на полу, везде ползали, пируя, насекомые, а вдали я услышал хлопанье крыльев и понял, что крылатые падальщики уже получили извещение об ожидающем их банкете. На парадном дворе, как оказалось, лежало больше всего покойников. Там было густо от мух, которые, занимаясь собственными делами, не обращали на нас никакого внимания. То и дело какая-нибудь наиболее любопытная муха жужжала возле нас, и тогда я прихлопывал всех оказавшихся слишком близко. Я оглянулся на Шейри. Она была несколько бледновата, но в общем, разглядывая последствия кровавой мясорубки, держалась молодцом.

Я повидал немало полей битв, на которых валялись тела павших воинов, и руководил сооружением немалого количества погребальных костров, когда мы сжигали тела, чтобы они не достались червям. В одном месте мне показалось, что я видел останки Охлада.

"Кто бы мог подумать, что Тому Парню, оказывается, повезло", — подумал я.

— Нам надо… — медленно начал я, — надо все здесь сжечь. Нельзя оставлять их вот так.

— Да, — кивнула Шейри, пристально глядя на разбросанные вокруг тела. — Да… надо.

И тут у одного из углов арены, на которой была полностью растерзана моя бывшая армия, я кое-что увидел. Кусок пергамента, плавающий в луже крови. Я вспомнил, что именно здесь я в последний раз видел Меандра.

— Что это? — окликнула меня Шейри, а я быстро подошел, аккуратно вытащил пергамент и расправил его, чтобы лучше видеть слова. — Что это? — повторила она.

Я ощутил, как сжимается у меня горло, а в затылок стучит далекая боль.

— Это записка. Адресована мне.

— Записка? От кого? — спросила Шейри, подходя ближе и пытаясь заглянуть мне через плечо.

Я сделал глубокий вдох и стал читать:

Мой милый Невпопад! Подозреваю, что ты выжил, раз читаешь мое письмо. Подозреваю также, что ты выживешь, даже если само солнце погаснет. В случае, если я прав, а так обычно и бывает, мне хочется оказать тебе услугу — услугу одного предводителя другому. Хочу сообщить тебе, что я обманывал тебя весьма последовательно. Я помню каждый миг каждого дня прожитой мною жизни. И хорошо помню, как убил твою мать. Последние слова, что она крикнула перед тем, как я убил ее, были: "Я тебя прощаю". Так и не знаю — мне предназначала она свои слова или тебе. В любом случае, меня беспокоит, что в результате событий, коих я стал вынужденным свидетелем, ты можешь потерять свою способность ненавидеть. Это было бы непростительной растратой материала, поскольку твоя ненависть заведет тебя очень-очень далеко. Это твое главнейшее оружие. Не расставайся с ней. И ненавидь меня. Неуловимо твой…

Король Меандр.

Шейри смотрела на письмо довольно долго, а потом тихо сказала:

— Ты же понимаешь, он совсем безумен. У тебя нет никаких оснований верить его словам, как и всему остальному, что он говорил.

— Понимаю, — очень тихо сказал я, а потом старательно порвал письмо на мелкие клочки, точно так же как поступил с предсказанием, которое вырвал из рук Шейри. — Он хочет написать для меня будущее.

— Ты же не станешь давать ему…

В воздухе раздался громкий крик. Мы обернулись и увидели, как я и ожидал, Морданта. В его когтях что-то блестело, он спикировал ниже, отпустил то, что держал, и предмет упал на землю с глухим стуком неподалеку от нас.

Мы, не веря своим глазам, смотрели на него.

Это был Глаз Смотрящего… целый. Правда, он был словно склеен из сотни кусочков… но так или иначе, а камень снова собрался в единое целое. Он блеснул, словно бросил на меня взгляд в ярком свете дня, и я инстинктивно попятился. К моему удивлению, и Шейри тоже. Кажется, от близости алмаза ей было еще больше не по себе, чем мне.

— Это… он? — спросила она.

Я медленно кивнул.

— Я видел, как проклятый камушек разлетелся на сотню кусков, но вот он — опять целый, — удивился я. — Я и не предполагал, что такое возможно. Но если вспомнить то, что я пережил, начнешь думать, что ничего невозможного нет.

И я рассказал Шейри кое-что из случившегося со мной: обо всем, что я узнал про Глаз, и о том, кем оказалась моя супруга. Я решил не рассказывать Шейри о том, что обрек мир на вечную жизнь без богов. Я бы ни за что не стал этим хвастаться.

— И что мы станем с ним делать? Я хочу сказать… мы же не можем оставить его здесь.

— Нет, он слишком могуч, — согласилась Шейри. — Надо от него избавиться.

— Да, ты права. Конечно.

Шейри, немного взволнованная, продолжала:

— Я хочу сказать… этот камень… он же символ чистого хаоса. Все, что долго находится рядом с ним… ну, понятно, что потом случаются жутчайшие события…

— Очень часто — во имя богов, — прибавил я.

— Да, верно. Правильно. Итак… — Шейри сделала глубокий вдох. — Тогда я… пожалуй, пойду и возьму его.

Она шагнула к алмазу, а я тут же положил ей руку на плечо.

— Ты? — тихо спросил я. — А почему ты? Я его возьму. В конце концов, это я его носил на себе. Я знаю, как с ним обращаться.

— Да-да, и очень хорошо показал, что именно можно сделать с этим алмазом, — отозвалась Шейри, обводя рукой двор, где кучами лежали тела. — Зато на меня он никогда не оказывал своего дурного влияния…

— Да, особенно если вспомнить, кто из нас за кем гонялся, — отвечал я. — Раз я за него бился и отбил его, я и понесу.

— Ну нет, я понесу! — прорычала Шейри и протянула руку за кинжалом.

Тогда я быстро развернул свой неповрежденный посох и выщелкнул лезвие изо рта дракона, приготовившись к нападению Шейри.

В чувство нас привел громкий пронзительный крик Морданта; мы замерли, где стояли, и смущенно посмотрели друг на друга.

— Кажется, — тихонько заметила Шейри, — никому из нас лучше не брать его. Что будем делать?

— Поищем лопаты, — предложил я.

Не прошло много времени, как мы разыскали пару штук и принялись копать. За работой я мельком подумал о той кучке драгоценных камней, лежавшей сейчас в особняке. О щедром подарке, который я принес из пещеры у горы Орлиное Гнездо как подарок для моей любимой жены. Я представил, как пойду сейчас и заберу их, но с немалым трудом решил все же этого не делать. Может, мне только казалось, но все же я не мог не думать о том, что была какая-то связь между этими алмазами и страшным камнем, лежавшим сейчас на земле возле ямы, которую углубляли мы с Шейри. А потом, чем меньше вещей мне будет напоминать об этом безумии, тем лучше будет для меня же.

Мы копали почти весь оставшийся день — нам все казалось, что яма для камня выходит недостаточно глубокая. У нас была кое-какая еда, но уверяю вас, что лучшее средство умерить аппетит — прийти туда, где кругом валяются трупы. День все тянулся, и тела начали пахнуть, но Шейри проделала несколько манипуляций, осторожно потянув какие-то погодные нити. Скоро подул довольно сильный ветер, который значительно ослабил запах вокруг нас. Я был очень благодарен Шейри и прямо сказал ей об этом. Она только махнула рукой.

Наконец мы оба решили, что яма достаточно глубока. При помощи лопаты я загнал туда алмаз, и он беззвучно скатился вниз.

— Давай положим сверху несколько тел, — предложила Шейри, — а то кто-нибудь поймет, что тут свежая земля, и начнет копать — тогда, натолкнувшись на трупы, дальше уже не полезут.

— Прекрасная идея. Я даже знаю, какие тела взять. Я подошел к крыльцу, отогнал мух с тела Гэвина, взвалил его на плечо и, притащив к яме, сбросил вниз. Сверху я положил тело Гекаты. Оно казалось ненатурально легким, словно вес Гекате придавала только ее ненависть. Я мельком подумал, сколько веса мне придавала моя ненависть, но быстренько перестал об этом размышлять, решив, что вопрос уж слишком глубокий.

Шейри, стоя на краю ямы, смотрела на Гекату.

— Раньше я богов не видела, — сказала она.

— Ну и каковы впечатления?

— Я думала, она будет повыше ростом.

И мы стали закапывать трупы. Вниз земля явно летела быстрее, чем вверх, когда мы копали яму. Ко времени завершения работы грязь и пот покрывали нас целиком, а солнце начинало садиться. Хорошо же мы провели этот денек — в городе, где слышно было только жужжание насекомых и звон лопат.

Когда мы закончили, я сходил в дом и через несколько минут вернулся с маслом в банках. Я стал разливать его повсюду, а Шейри наблюдала за мной.

— Ты, кажется, думаешь о чем-то, — попробовал я заговорить с ней, выливая остатки масла на тела.

— А, ничего. — Она не хотела разговаривать и игнорировала все мои прочие попытки завязать разговор.

Прошло несколько минут, упало несколько удачно брошенных факелов, и двор запылал. Мухи, конечно, были страшно расстроены таким поворотом дел, а языки пламени уже лизали тела людей, главный грех которых при жизни состоял в том, что они слушали меня.

"Значит… им самим надо было думать хорошенько", — вот и все, что я тогда подумал.

К тому времени, как пламя поднялось выше, мы уже покинули город. Я сделал только одну короткую остановку по пути к выходу — посетил алтарь, посвященный мне. Один из многих, как мне сообщили, открытых в городе. Конечно, ранее он был поставлен в честь какого-то другого бога, но сейчас вокруг него размещались мои грубо нарисованные портреты, а на нем лежали принесенные в жертву животные. Я долго смотрел на все это, не обращая внимания на призывы Шейри идти, а потом встал на колени и что-то тихо прошептал. Когда я подошел к Шейри, она нетерпеливо спросила:

— Что это ты делал?

— Молился сам себе, — отвечал я. — Если я не могу помолиться себе о самом себе, то кому же мне тогда молиться?

Мы стояли за пределами Золотого города и смотрели, как пламя лижет небо и дым поднимается вверх огромными густыми клубами. На моей вытянутой руке сидел Мордант. Огонь продолжал свою очистительную работу, а в глазах Шейри было все то же задумчивое выражение.

— Да в чем дело? — спросил я ее. — Ты мне ничего не говоришь. Молчаливость никогда не была твоей сильной стороной. Так что давай рассказывай.

— Ну, — Шейри вздохнула, — я думаю о том, что мы вынесли городу смертный приговор, вот и все. Как я уже говорила, камень — средоточие раздоров и соперничества. Может быть, со временем он будет становиться все сильнее и сильнее, а это значит, что всякий, кто поселится в городе, рано или поздно падет жертвой энергии хаоса, излучаемой алмазом. Наверное, надо было придумать другой способ, как от него избавиться…

— Нет, мы все правильно сделали, — уверенно сказал я. — Во-первых, очень может быть, что больше никто не станет селиться в этом городе. А если город и заселят какие-нибудь люди, если начнут сражаться… сама подумай, надолго ли их хватит? В конце концов им придется помириться, а иначе они друг друга поубивают. Правда, Мордант? — спросил я нежно.

Шейри с неодобрением посмотрела на хролика; мы отправились в путь, а лошадь свою Шейри вела за поводья.

— Не представляю, что ты нашел в этом жутком животном.

— Это не просто животное. Это, — и я слегка повел рукой, на которой сидел Мордант, — моя матушка, родившаяся в новой жизни в теле низшего существа и присматривающая за мной.

Шейри, кажется, была потрясена до глубины души.

— Откуда, дьяволы тебя забери, ты это взял?

— Из сна, который мне приснился. Конечно, ты тоже в нем присутствовала. Ты небось будешь отрицать, что сама на меня его и наслала, как уже бывало не раз?

— Еще бы! Конечно буду отрицать. Тебе пора бы уже самому за себя думать, а не обвинять меня во всем, что с тобой случилось.

— Неужели пора, Мордант? — спросил я хролика.

— Совершенно верно, — сказал мне Мордант.

Мы остановились и во все глаза уставились на зверя, который вдруг четко и понятно заговорил.

А Золотой город, известный под многими именами, но чаще всего называемый жителями Ерушалем, ярко пылал под быстро темнеющими небесами.