Глава 4. Вольный Народец

По дороге на ферму ничего не случилось. Небо оставалось синим. Ни одна из овец в загонах, казалось, никогда не возвращалась домой с ускорением.

Облако горячей пустоты лежало на всем. Крысошлеп сидел на полпути к задней двери, прижимая что-то лапой. Как только он увидел Тиффани, он подхватил это и помчался за угол дома на приличной скорости, вращая лапами, как ошпаренный. Тиффани слишком хорошо кидалась комьями земли.

Но, по крайней мере, в его пасти не было ничего сине-рыжего.

— Посмотри на него, — сказала она. — Большое трусливое ничтожество! Мне действительно жаль, что я не могу ему запретить ловить птенцов, как это ни грустно!

— У тебя нет шляпы, которую ты могла бы носить, а? — спросил жаб из ее передника. — Мне не нравится ничего не видеть.

Они вошли в маслодельню, которую Тиффани обычно имела в своем распоряжении в течение большей части дня.

В кустах рядом с дверью тихонько шептались. Это выглядело примерно так:

— Че мелкая карга сказашь?

— Она сказала, что хочет, чтоб энта кота кончашь жрать мелких птахов.

— Только-то? Кривенс! Без проблем!

Тиффани посадила жаба на стол настолько осторожно, насколько было возможно.

— Что ты ешь? — спросила она, — из вежливости надо было предложить гостю еду.

— Я привык к слизнякам, червям и комарам, — сказал жаб. — Это проблематично. Не расстраивайся, если у тебя их нет. Я догадываюсь, что ты не ждала в гости жабу.

— Как насчет молока?

— Ты очень любезна.

Тиффани принесла немного и налила в блюдце. Она наблюдала, пока жаб пил.

— Ты действительно был прекрасным принцем? — спросила она.

— Да, наверное, возможно, — ответил жаб, лакая молоко.

— Итак, за что мисс Тик превратила тебя?

— Она? Ха, она не могла сделать этого, — усмехнулся жаб. — Это серьезное волшебство, превратить кого-нибудь в жабу и оставить ему человеческое сознание. Нет, это была фея-крестная. Никогда не злите женщину со звездой на палочке, юная леди. Они бывают злопамятны.

— Почему она сделала это?

Жаб выглядел смущенным:

— Я не знаю, — сказал он. — Это все немного… туманно. Я только знаю, что был человеком. По крайней мере я думаю, что я знаю. Это дает мне волю к жизни. Иногда я просыпаюсь ночью и думаю, а был ли я когда-либо действительно человеком? Или я был только жабой, которая действовала ей на нервы, и она однажды заставила меня думать, что я был человеком? Вот ведь пытка, правда? И я не смогу превратиться обратно? — жаб посмотрел на нее взволнованными желтыми глазами. — В конце концов, в обличье жабы нельзя сильно испачкаться, да? Это должно быть намного проще, чем превращать сто шестьдесят фунтов человека в восемь унций жабы, да? Однако куда девается остальная масса, спрашиваю я себя? Это только видимость, знаешь ли, перенос. Очень нестабильный. Я подразумеваю, что у меня есть, конечно, одно или два воспоминания о том, как я был человеком, но что такое память? Только мысль в вашем мозге. Ты не сможешь убедиться в том, что она реальна. Честно, ночами, если съем плохого слизняка, я просыпаюсь с криком, но получается только кваканье. Спасибо за молоко, было очень вкусно.

Тиффани в молчании смотрела на жаба.

— Ты знаешь, — сказала она, — волшебство гораздо более сложная штука, чем я думала.

— Флапити-флапити-флап! Чип, чип! Ах, я бедняжка, чипити-чип!

Тиффани подбежала к окну.

На дорожке был Фигл. Он сделал себе слегка растрепанные крылья из куска тряпки и какое-то подобие кепки с клювом из соломы и подпрыгивал кругами, как подбитая птица.

— Ах, чипити-чип, порхи-порх! Ой, нет ли тута коты! Ах, дорогуша, я здесь! — вопил он.

А ниже по тропе Крысошлеп, заклятый враг всех птенцов, скользил все ближе, сочился. Тиффани открыла было рот, чтобы закричать, но он уже прыгнул и приземлился всеми четырьмя лапами на маленького человечка. Или по крайней мере на место, где был маленький человечек, потому что тот перекувыркнулся в воздухе, встал перед мордой Крысошлепа и схватил в каждую руку по кошачьему уху.

— Ах ты, кота, брюква! — крикнул он. — Вот для тя, шоб мелких птахов не жрашь, геть тя!

Он сильно боднул кота прямо в нос. Крысошлеп подлетел в воздух и шлепнулся на спину с вытаращенными глазами. Он покосился с холодным бешенством на маленького человечка, который склонился над ним и проорал:

— ЧИП!

Тогда Крысошлеп прыгнул, как умеют это делать только кошки, и, превратившись в оранжевую молнию, пулей занесся в открытую дверь, а потом, злобно зыркнув на Тиффани, забился под раковину.

Фигл осмотрелся, усмехнулся и увидел Тиффани.

— Пожалуйста, не уходи, — начала она быстро, но он исчез, превратившись в пятно.

Мать Тиффани быстро спускалась по тропинке. Тиффани еле успела подобрать жаба и положить его в передник.

— Где Вентворт? Он здесь? — быстро спросила мать. — Он возвращался? Ответь мне!

— Разве он не пошел с тобой в стригальню, мам? — спросила Тиффани, внезапно испугавшись. Она чувствовала, что паника исходила от матери, как клубы дыма.

— Мы не можем найти его! — мать посмотрела на нее диким взглядом. — Я только на минуту отвернулась. Ты точно уверена, что не видела его?

— Но он не мог пройти весь путь назад…

— Пойди и посмотри в доме! Давай!

Госпожа Болит поспешно ушла. Тиффани торопливо высадила жаба на пол и подтолкнула под раковину. Тут же девочка услышала кваканье, и Крысошлеп, обезумевший от страха и замешательства, выскочил оттуда, завертелся у нее в ногах и вылетел за дверь.

Она встала. Ее первая позорная мысль была: «Он хотел пойти посмотреть стрижку овец. Как он мог потеряться? Он пошел с мамой, Ханной и Фастидой!»

И как близко были Ханна и Фастида, которые строили глазки молодым стригалям?

Тиффани попыталась притвориться, что не думала этого, но мысль была предательски хороша, и это было лучшее объяснение, которое можно было найти.

С мозгом одни неприятности — он думает больше, чем иногда хотелось бы.

Но малышу неинтересно уходить далеко от людей! До стригальни целых полмили! И он не может ходить быстро, — после нескольких шагов плюхается на попу и требует конфетку!

Но здесь стало бы намного спокойнее, если бы он потерялся…

Это началось снова — противная, позорная мысль, которую она попыталась заглушить, начиная действовать. Сначала Тиффани достала из банки несколько конфет и зашелестела кульком, перебегая из комнаты в комнату.

Она услышала стук башмаков во дворе — несколько человек спустилось от навесов для стрижки, — но продолжала смотреть под кроватями, в буфетах, даже таких высоких, что малыш никогда не смог бы до них дотянуться, а затем снова смотрела под кроватями, под которыми уже смотрела, потому что это был такой вид поиска. Это был такой поиск, когда вы идете искать на чердак, даже если дверь туда заперта.

После того, как два или три голоса в течение нескольких минут звали Вентворта, она услышала, как ее отец сказал:

— Попытаемся внизу, у реки! — …и это означало, что он тоже обезумел, потому что Вентворт никогда не уйдет далеко без подачки. Он не был ребенком, который был счастлив вдалеке от конфет.

Это твоя ошибка.

Мысль вонзилась в ее голову, как сосулька.

Это твоя ошибка, потому что ты его терпеть не могла. Он появился, и ты уже не была самой младшей. Ты должна была возиться с ним, он таскался за тобой, и ты хотела, не так ли, чтобы он исчез.

— Это неправда! — прошептала про себя Тиффани. — Я… очень его любила…

Если честно, не очень. Не все время. Он не умел правильно играть и не делал то, что ему говорили. Ты думала, что было бы лучше, если бы он действительно потерялся.

«Так или иначе, — добавила она про себя, — нельзя любить людей, у которых постоянно течет из носа. И, так или иначе… Интересно…».

— Мне жаль, что я не могу найти своего брата, — сказала Тиффани громко.

Это, казалось, не возымело никакого эффекта. Но дом был полон людей, открывались и хлопали двери, все бегали туда сюда и… Фиглы были застенчивы, несмотря на то, что у многих из них лица были похожи на кулаки.

«Не желай, — говорила мисс Тик. — Делай».

Тиффани пошла вниз. Пришли даже некоторые из женщин, которые собирали овечью шерсть при стрижке. Они столпились рядом с ее матерью, которая сидела за столом и плакала. Никто не заметил Тиффани (такое вообще часто случалось).

Она проскользнула в маслодельню, плотно закрыла дверь и наклонилась, чтобы посмотреть под раковиной.

Грохнула дверь, и ее отец вбежал внутрь. Он остановился. Тиффани выглядела виноватой.

— Он не может быть там, девочка! — сказал ее отец.

— Хорошо, э… — сказала Тиффани.

— Ты смотрела наверху?

— Даже на чердаке, папа…

— Хорошо, — ее отец был в панике и в нетерпении в одно и то же время.

— Иди и… делай что-нибудь!

— Да, папа.

Когда дверь закрылась, Тиффани опять заглянула под раковину.

— Жаб, ты там?

— Очень плохая охота, — ответил жаб, выползая. — Вы здесь слишком часто убираетесь. Нет даже пауков.

— Это срочно! — прервала Тиффани. — Мой маленький брат пропал без вести. Средь бела дня! На холмах, где все просматривается на мили!

— Ой, квак, — сказал жаб.

— Извини? — спросила Тиффани.

— Э, это было, э проклятие на жабском, — сказал жаб. — Жаль, но…

— Продолжается что-то волшебное? — спросила Тиффани. — Да или нет?..

— Я надеюсь, что нет, — ответил жаб, — но думаю, что да.

— Те маленькие человечки украли Вентворта?

— Кто, Фиглы? Они не крадут детей!

Было что-то в интонации, с которой жаб сказал это. Они не крадут…

— Выходит, ты знаешь, кто взял моего брата, — потребовала Тиффани.

— Нет. Но… они могли бы знать, — ответил жаб. — Послушай, мисс Тик сказала мне, чтобы ты не…

— Моего брата украли, — сказала Тиффани резко. — Ты не собираешься мне как-нибудь помочь?

— Нет, но…

— Хорошо! Где Фиглы сейчас?

— Думаю, прячутся. Здесь полно людей, которые ищут, в конце концов, но…

— Как я могу вернуть их? Они мне нужны!

— Мм, мисс Тик сказала…

— Как я могу вернуть их?

— Э… Ты хочешь возвратить их, да? — жалобно спросил жаб.

— Да!

— Это не то, о чем мечтало бы большинство людей, — сказал жаб. — Они не похожи на домовых. Если в доме заводятся Нак Мак Фиглы, лучшее, что можно сделать, — это переехать. — Он вздохнул. — Скажи, твой отец пьет?

— У него иногда бывает пиво, — сказала Тиффани. — Ну и что это даст?

— Только пиво?

— Хорошо, я, как предполагается, не знаю о том, что мой отец называет Специальной жидкой мазью для овец, — сказала Тиффани. — Бабуля Болит имела обыкновение гнать ее в старом хлеву.

— Сильная штука, не так ли?

— В ней растворяются ложки, — сказала Тиффани. — Это для особых случаев. Отец говорит, что это не для женщин, потому что от нее растут волосы на груди.

— Тогда, если ты действительно хочешь найти Нак Мак Фиглов, пойди и принеси немного, — сказал жаб. — Это сработает, поверь мне.

Спустя пять минут Тиффани была готова. Немногое укроется от спокойного ребенка с хорошим зрением — она знала, где спрятаны бутылки, и раздобыла одну. Пробка была вбита по самую шляпку, но она была старая, и Тиффани смогла выковырять ее с помощью ножа. Испарение вышибло у нее слезу.

Она собралась налить немного золотисто-коричневой жидкости в блюдце.

— Нет! Нас затопчут насмерть, если ты это сделаешь! — воскликнул жаб.

— Оставь только пробку.

Пары, поднимающиеся из горлышка бутылки, дрожали, как воздух над скалами в жаркий день.

Она почувствовала это — ощущение приковываемого внимания в тусклой прохладной комнате.

Девочка села на скамейку для дойки и сказала:

— Хорошо, теперь можете выйти.

Их были сотни. Они повыскакивали из ведер. Они спустились с потолочных балок. Они украдкой выскочили из-за полок с сыром. Они выползли из-под раковины. Они вышли из таких мест, в которых человеку с волосами цвета апельсина невозможно укрыться.

Они все были приблизительно шести дюймов в высоту и в основном синего цвета, хотя трудно было понять, было ли это настоящим цветом их кожи или только цветом их татуировок, которые покрывали каждый дюйм, который не был покрыт рыжими волосами. Они носили короткие клетчатые килты, а некоторые носили лоскутки как тонкие жилеты. У некоторых на головах был череп кролика или крысы, как своего рода шлем. И у каждого за спиной был меч, почти такой же по размеру, как они сами.

Однако что прежде всего обращало на себя внимание — то, что они ее боялись. В основном они смотрели на свои ноги, которые не давали повода для малодушия, потому что их ноги были большие, грязные и наполовину обмотанные шкурками животных — нечто вроде очень плохих ботинок. Ни один из них не хотел смотреть ей в глаза.

— Это вы те люди, которые наполнили ведра? — спросила она.

Последовала небольшая толкотня, шарканье ногами, кашель и нестройный хор:

— Айе.

— И корзину для дров?

Было еще одно «айе».

Тиффани впилась в них взглядом.

— А что относительно овцы?

На сей раз они все посмотрели вниз.

— Почему вы украли овцу?

Было большое бормотание и подталкивание, а затем один из человечков снял свой кроличий шлем и нервно повертел его в руках.

— Мы бышь голодные, хозяйка, — пробормотал он. — Но когда мы поняшь, что она твоя, мы положишь скотину взад.

Они выглядели настолько удрученными, что Тиффани сжалилась над ними.

— Я надеюсь, что вы бы не украли ее, если бы не хотели есть, — сказала она.

Было несколько сотен удивленных взглядов.

— О, мы бы не нет, хозяйка, — сказал шлемовращатель.

— Вы бы не нет?

Тиффани казалась настолько удивленной, что вращатель поискал поддержки у своих коллег. Они все закивали.

— Да, хозяйка. У нас есть трандиции. Мы ворье знатное. Так ведь, парни? Чем мы славны?

— Ворьем! — закричали синие человечки.

— И чем еще, парни?

— Битьем!

— И еще чем?

— Бухлом!

— И еще чем?

Это заставило их немного задуматься, но все сделали один и тот же вывод:

— Битьем и бухлом!

— И все вместе, — пробормотал вращатель. — Ах, да. Скажите карге, парни!

— Ворьем, битьем, бухлом! — бодро прокричали синие человечки.

— Скажите мелкой карге, кто мы есть, — сказал шлемовращатель.

Раздалось лязганье множества мечей, вытаскиваемых из ножен и вскидываемых в воздух.

— Нак Мак Фигл! Вольный Народец! Нет короля! Нет Кроли! Нет лорда! Нет хозяина! Нас не обманешь!

Тиффани уставилась на них. Они все наблюдали за ней, в ожидании ее реакции, и чем дольше она молчала, тем взволнованнее они становились. Они опустили мечи и выглядели смущенными.

— Но мы не смешь идти против могучей карги, разве что ради крепкого пойла, — сказал вращатель (его шлем отчаянно крутился в руках, а глаза косились на бутылку Специальной жидкой мази для овец), — ты нам не поможешь, а?

— Помочь вам? — спросила Тиффани. — Я хочу, чтобы вы помогли мне! Кто-то забрал моего брата средь бела дня.

— Ой, вайли, вайли, вайли! — простонал шлемовращатель. — Все, она пришла. Она останется! Это Кроля!

— Мы их не держим! — сказала Тиффани.

— Они подразумевают Королеву, — сказал жаб. — Королева…

— Шоб вам в глотку! — завопил шлемовращатель, но его голос был потерян в воплях и стонах Нак Мак Фиглов. Они рвали на себе волосы, падали на землю и кричали «Ай-яй-яй!» или «Вайли-вайли-вайли!», и жаб спорил со шлемовращателем, и все старались перекричать друг друга…

Тиффани встала:

— Все заткнулись, прямо сейчас! — сказала она.

Наступила тишина, за исключением нескольких сопений и слабого «вайли» за спиной.

— Мы только что усрели наш рок,[8] хозяйка, — пробормотал шлемовращатель, почти приседая от страха.

— Но не здесь! — рявкнула Тиффани, дрожа от гнева. — Это маслодельня! Я должна содержать ее в чистоте!

— Э… «усреть свой рок» означает «встретить свою судьбу», — пояснил жаб.

— Мушто, если Кроля здесь, тогда наша кельда быстро ослабнешь, — сказал шлемовращатель. — А нам надошь кого-то, чтоб заботился о нас.

«Чтобы заботиться о нас», — думала Тиффани. Сотни жестких маленьких мужчин, каждый из которых мог выиграть соревнование на Худший Сломанный Нос, нуждаются в ком-то, чтобы заботиться о них?

Она глубоко вздохнула.

— Моя мать дома в слезах, — сказала она, — и…

«Я не знаю, как ее успокоить, — добавила она про себя. — Я не подхожу для таких вещей, я никогда не знаю, что надо говорить».

Вслух Тиффани сказала:

— И она хочет его вернуть. Э… Немедленно! — Нехотя она добавила: — Он ее любимчик.

Девочка указала на шлемовращателя, который крутил теперь «шлем» в обратном направлении.

— Прежде всего, — сказала она, — я не могу продолжать думать о тебе, как о шлемовращателе, итак, как твое имя?

По рядам Нак Мак Фиглов пронесся придушенный вздох, и Тиффани услышала шепот одного из них:

— Да, она карга, точно! Это вопрос карги!

Шлемовращатель заозирался, словно ища поддержки.

— Мы имена свои не отдашь, — пробормотал он.

Но другой Фигл откуда-то сзади сказал:

— Давай! Каргу упустишь!

Человечек озирался в сильном волнении.

— Я Набольший клана, хозяйка, — сказал он. — И мня зовут, — он сглотнул, — Всяко-Граб Фигл, хозяйка. Только не зови меня так больше, прошу!

Жаб был готов к этому.

— Они думают, что имена имеют над ними магическую власть, — прошептал он. — Они не говорят их людям, чтобы те не записали их.

— Айе, обманули и сделали всякие списки, — сказал Фигл.

— Вызовы и всяка прочая, — сказал другой.

— Или бумажки «Разыскивается!» — добавил третий.

— Айе, или счета, или «Показания под присягой», — сказал четвертый.

— А еще приказ «Задестроить»! — Фиглы озирались в панике от самой мысли о записанных вещах.

— Они думают, что письменные слова еще более сильны, — шептал жаб. — Они думают, что само письмо является волшебством. Слова волнуют их. Видишь их мечи? Они горят синим пламенем в присутствии законников.[9]

— Хорошо, — сказала Тиффани. — Договорились. Я обещаю не записывать твое имя. Теперь расскажите мне об этой королеве, которая взяла Вентворта.

Что за королева?

— Не поминашь ее вслух, хозяйка, — сказал Всяко-Граб. — Она слышишь свое имя повсюду и идет на зов.

— Это правда, — сказал жаб. — С ней не хочется встречаться.

— Она плохая?

— Еще хуже. Ее только зовут Королевой.

— Да, Кроля, — сказал Всяко-Граб. Он смотрел на Тиффани сияющими, взволнованными глазами. — О беда, ты не знашь о Кроле?! Не тебя взрастишь Бабуля Болит, что имешь эти холмы в своих костях? О беда, не знашь пути?! Она не показашь тебе путь? Ты что, не карга? Как-то могет? Ты прибила Дженни-Зеленый-Зуб и смотрела Безбалдовому всаднику в глаз, он не тудысь, и ты не знашь?

Тиффани криво улыбнулась ему и прошептала жабу:

— Кто такой Знашь? И что относительно его обеда? И что взрастила Бабуля Болит?

— Насколько я могу разобрать, — сказал жаб, — они поражены, что ты не знаешь о Королеве и… э… волшебном пути, и что ты являешься ребенком Бабули Болит и противостоишь монстрам. «Знашь» значит «знаешь».

— А его обед?

— Забудь пока про его обед, — сказал жаб. — Они думают, что Бабуля Болит передала тебе свое колдовство. Подними меня к своему уху, ладно? Тиффани сделала так, как прошептал жаб. — Лучше бы их не разочаровать, а?

Она сглотнула:

— Но она никогда не говорила мне ни о каком колдовстве… — начала она и остановилась. Это было верно. Бабуля Болит не говорила ей о каком-то колдовстве. Но каждый день она показывала колдовство людей.

…Однажды собака барона была поймана на убийстве овец. Это была охотничья собака, в конце концов, это случилось на холмах, и раз овцы убегали, она их преследовала…

Барон знал о наказании за убийство овец. На Мелу был закон, настолько старый, что никто не знал, кто издал его: собаки — убийцы овец должны быть убиты.

Но эта собака стоила пятьсот золотых долларов. И, как гласит предание, Барон послал своего слугу на холмы к фургону Бабули. Она сидела на ступеньке, покуривала трубку и наблюдала за отарой.

Человек поехал на лошади и не потрудился спешиться. Это было неправильное решение для тех, кто хотел увидеть Бабулю своим другом.

Подкованные копыта режут торф. Ей это не нравилось.

Посланец сказал:

— Барон просит, чтобы вы нашли способ спасти его собаку, хозяйка Болит. В свою очередь, он даст вам сто серебряных долларов.

Бабуля улыбнулась горизонту, немного попыхтела своей трубкой и произнесла:

— Человек, что поднимет оружие на своего лорда, будет повешен. Голодный, укравший овцу у своего лорда, будет повешен. Собака, убившая овцу, должна быть убита. Это законы этих холмов, а эти холмы в моих костях. Как может барон, который сам есть закон, нарушать его?

Она вернулась к созерцанию овец.

— Барону принадлежит эта страна, — сказал слуга. — Это его закон.

От взгляда, которым одарила его Бабуля, волосы у него побелели… Это было сказкой. Так или иначе, но во всех рассказах о Бабуле Болит было немного от сказки.

— Если это, как ты говоришь, его закон, позвольте ему его нарушить и увидите, что получится, — ответила она.

Несколько часов спустя барон послал своего бейлифа, который был намного более важным, но не так давно знал Бабулю Болит. Он сказал:

— Госпожа Болит, барон просит, чтобы вы использовали свое влияние для спасения его собаки, и в благодарность он даст вам пятьдесят золотых долларов, чтобы помочь разрешить эту трудную ситуацию. Я уверен, что вы видите, какую это принесет пользу всем заинтересованным сторонам.

Бабуля закурила трубку, посмотрела на молодых ягнят и сказала:

— Ты говоришь за своего хозяина, твой хозяин говорит за свою собаку. Кто говорит за холмы? Что за барон, которому мешает закон?

Говорили, что когда Барону передали это, он притих. Хотя барон был напыщенным, часто неблагоразумным и слишком надменным, он не был глупым.

Вечером он пришел к фургону и сел на землю неподалеку. Через некоторое время Бабуля Болит спросила:

— Могу ли я помочь тебе, мой лорд?

— Бабуля Болит, я молю о жизни для своей собаки, — сказал Барон.

— Принес свое злато? Принес свое сребро? — спросила Бабуля Болит.

— Никаго серебра. Никаго золота, — сказал барон.

— Хорошо. Закон, который может нарушить злато и сребро, нестоящий закон. Итак, мой лорд?

— Я умоляю Бабуля Болит.

— Ты пытаешься обойти закон на словах?

— Правильно, Бабуля Болит.

Бабуля Болит, как сказано в предании, некоторое время смотрела на закат, а затем сказала:

— Тогда приходи к маленькому каменному сараю завтра на рассвете, и мы посмотрим, сможет ли старая собака научиться новым трюкам. Это будет расплата. Спокойной тебе ночи.

На следующее утро большая часть деревни бродила вокруг старого каменного сарая. Бабуля прибыла на одном из небольших фургонов. В нем были овца и ее новорожденный ягненок. Она заперла их в сарае.

Несколько мужчин привели собаку. Она была нервной и дерганой, после ночи, которую провела прикованной цепью под навесом, и продолжала огрызаться на мужчин, удерживавших ее на двух кожаных ремнях. Собака была лохматая. И у нее были огромные клыки.

Барон подъехал с бейлифом. Бабуля Болит кивнула им и открыла дверь сарая.

— Ты пустишь собаку в сарай с овцой, госпожа Болит? — спросил бейлиф.

— Вы хотите, чтобы ее придушил ягненок?

Никто не улыбнулся. Бейлиф никому не нравился.

— Посмотрим, — сказала Бабуля Болит. Мужчины подтащили собаку к сараю, бросили ее внутрь и быстро захлопнули дверь. Люди кинулись к маленьким окнам.

Послышалось блеяние ягненка, рычание собаки, а затем блеяние овцы — матери ягненка. Но это не было нормальным блеянием овцы. Оно было острым, как бритва.

Что-то ударило в дверь, и она подпрыгнула в петлях. Внутри завизжала собака.

Бабуля Болит подняла Тиффани и поднесла ее к окну.

Собака пыталась сделать ноги, но не успевала она повернуться, как овца бодала ее снова и снова, семьдесят фунтов овцы в ярости врезались в нее, как таран.

Бабуля поставила Тиффани и снова закурила трубку. Она мирно пыхтела, несмотря на то, что здание позади нее дрожало, а собака визжала и скулила.

Через несколько минут она кивнула мужчинам. Те открыли дверь.

Собака вышла, хромая на одну ногу, но не успела пройти и нескольких шагов, как овца выскочила и врезала ей настолько сильно, что она перевернулась в воздухе.

Собака лежала неподвижно. Возможно, она обдумывала то, что случится, если она попытается встать снова.

Бабуля Болит кивнула мужчинам, которые схватили овцу и утащили ее обратно в сарай.

Барон наблюдал за происходящим с открытым ртом.

— В прошлом году он задрал дикого вепря! — сказал он. — Что вы с ним сделали?

— Он исправлен, — сказала Бабуля, игнорируя вопрос. — В основном пострадала его гордость. Но он не будет больше смотреть на овец, даю за это мой большой палец. — И она лизнула свой большой палец на правой руке и протянула его.

После небольшого колебания барон тоже лизнул свой палец, опустил его вниз и протянул его Бабуле. Все знали, что это означало. На Мелу сделка большого пальца была нерушимой.

— Для тебя на словах закон был нарушен, — сказала Бабуля Болит. — Будешь возражать против этого, ты, кто является законом? Будешь помнить этот день? У тебя есть на то причина.

Барон кивнул ей.

— Дело сделано, — сказала Бабуля Болит и разбила их пальцы.

На следующий день барон подарил Бабуле золото, но на самом деле это была золотая фольга, в которую была завернута унция «Веселого моряка» — дешевого и ужасно вонючего трубочного табака, который могла курить только Бабуля Болит. Она всегда пребывала в плохом настроении, если торговцы опаздывали, и выбегала им навстречу. Бабулю Болит нельзя было подкупить всем золотом мира, но определенно можно было привлечь ее внимание при помощи унции «Веселого моряка».

После этого жизнь стала немного легче, бейлиф стал немного менее настойчивым, когда арендная плата запаздывала, барон стал немного более вежливым по отношению к людям, и отец Тиффани сказал однажды ночью после пары кружек пива, что барону показали то, что случается, когда поднимаются овцы, и мало ли что может случиться. А мать шипела на него, чтобы не говорил так, потому что неизвестно, кто услышит.

И однажды Тиффани услышала, как он сказал матери:

— То была просто старая уловка пастухов — и все. Овца будет бороться, как лев, за своего ягненка, всем это известно.

Именно так это работало. Никакого колдовства вообще. Но в то же время это было чудо. И это не переставало быть чудом, если вы знали, как это было сделано…

Нак Мак Фиглы наблюдали за Тиффани очень внимательно, изредка бросая страстные взгляды на бутылку «Специальной жидкой мази для овец».

«Я даже не прошла школу ведьм, — думала она. — Я ничего не знаю. У меня даже нет остроконечной шляпы. Мои таланты в способности делать сыр, а не бегать в панике, когда все идет наперекосяк. О, и у меня есть жаба. И я не понимаю половину того, что говорят эти человечки. Но они знают, кто взял моего брата.

Так или иначе, я не думаю, что у барона найдется хоть какая-нибудь подсказка, как решить эту проблему. У меня тоже нет, но я думаю, что могу быть невежественной более благоразумным способом».

— Я… помню некоторые вещи о Бабуле Болит, — сказала она. — Что вы хотите, чтобы я сделала?

— Кельда послала нас, — сказал Всяко-Граб. — Она почуяшь, что Кроля идет. Она знает, что будет кирдык. Она сказашь нам: будут промблемы, найдите новую каргу, что из рода Бабули Болит, она будет знашь, что делать.

Тиффани смотрела на сотни выжидающих лиц. У некоторых из Фиглов были перья в волосах и ожерелья из зубов крота. Нельзя сказать кому-то, чье лицо наполовину покрыто синими узорами, и с мечом настолько большим, как он сам, что на самом деле, ты не ведьма. Нельзя разочаровать кого-то такого.

— И вы поможете мне вернуть своего брата? — спросила она.

Выражение Фиглов не изменилось.

Она попробовала еще раз:

— Вы можете помочь мне украсть своего брата у Королевы?

Сотня маленьких и уродливых лиц прояснилась.

— Ну так об чем речь, — сказал Всяко-Граб.

— Ну… ладно, — сказала Тиффани. — Вы можете немного подождать? Я только соберу некоторые вещи, — сказала она, пытаясь говорить так, как будто она знает, что делает. Она положила пробку от бутылки со «Специальной жидкой мазью для овец». Нак Мак Фиглы вздохнули.

Тиффани бросилась назад в кухню, вытащила несколько бинтов и мазей из домашней аптечки, добавила бутылку «Специальной жидкой мази для овец», потому что ее отец говорил, что это всегда приводит его в хорошее расположение духа, прихватила книгу «Болезни овцы» и сняла сковороду. Все это могло пригодиться.

Когда она вернулась в маслодельню, человечков нигде не было видно.

Она знала, что должна сказать родителям о том, что случилось. Но это не сработало бы. Это было бы «не сочиняй». Так или иначе, при определенном везении, она могла бы вернуть Вентворта прежде, чем по ней успеют соскучиться. Но, на всякий случай…

Она вела дневник маслодельни. Надо было следить за сыром, и еще она всегда подробно записывала, сколько масла сделала и сколько молока использовала.

Она открыла новую страницу, взяла карандаш и, прикусив от усердия кончик языка, начала писать.

Нак Мак Фиглы постепенно появлялись опять. Конечно, они не проходили сквозь стены и не появлялись с волшебным хлопком. Они появлялись так же, как в облаках и в огне появляются очертания лиц, они появлялись, если вы смотрели достаточно внимательно, чтобы заметить их.

Они наблюдали за движущимся карандашом в страхе, и она слышала их бормотание.

— Гля, гля, пшит, строчит, шерсть на носу. Это каргованье.

— Ой, у нее есть держало и писало, точно.

— Но ты не запишешь наши имена, а, хозяйка?

— Айе, а то нас в трюму упекут.

Тиффани закончила писать и перечитала послание.

Дорогие мама и папа, Я пошла, чтобы искать Вентворта. Я отлично вероятно в полной безопасности, потому что я с некими знакомыми людьми, которые знали Бабулю.

PS. Сыры на стойке, три надо будет перевернуть завтра, если я не вернусь.

С любовью, Тиффани.

Тиффани поискала глазами Всяко-Граба, который маячил за ножкой стола и пристально наблюдал за карандашом на тот случай, если она пишет что-то опасное.

— Вы могли просто прийти и спросить меня с самого начала, — сказала она.

— Мы не знашь, что то ты, мы искашь, хозяйка. Много больших женщин ходишь вкруг этой фермы. Мы не знашь, что то ты, пока ты не словила Псих-Вулли.

«Этого не может быть», — думала Тиффани.

— Да, но совершенно необязательно было воровать яйца и овец, — сказала она серьезно.

— Так они ж не приколочены, — сказал Всяко-Граб так, как будто это было оправданием.

— Яйцо нельзя приколотить! — оборвала его Тиффани.

— Ах, ну, в общем, ты знашь мудрости и все такое, хозяйка, — сказал Всяко-Граб. — Я вижу, ты кончила писашь, так может лучше мы гетьски. У тя есть метла?

— Помело, — пробормотал жаб.

— Э… нет, — сказала Тиффани. — Это важная вещь в колдовстве, — добавила она, надменно. — Надо стараться не пользоваться ею.

— Хорош базарить,[10] — сказал Всяко-Граб, скользнув вниз по ножке стола. — Давай сюда, Псих-Вулли.

Один из Фиглов, очень похожий на утреннего вора яиц, подбежал и встал рядом со Всяко-Грабом, и они склонились друг к другу. — Если хошь, мошь стать на нас, хозяйка, — сказал Граб.

Прежде чем Тиффани успела что-нибудь ответить, жаб прошептал уголком рта (быть жабой означает принимать ртом довольно много посетителей):

— Один Фигл может поднять взрослого человека. Ты не сможешь их раздавить, даже если попробуешь.

— Я не хочу попробовать!

Тиффани очень осторожно подняла большой ботинок. Псих-Вулли забежал под него, и она почувствовала, что ботинок толкнуло вверх. Было похоже, что она наступила на кирпич.

— Теперь тот мелкий ботик, — сказал Всяко-Граб.

— Я упаду!

— Не, мы в этом хороши.

И затем Тиффани встала на двух пиксти. Она чувствовала, что они топтались под ней вперед-назад, удерживая ее в равновесии. Она чувствовала себя в полной безопасности. Это было, как ходить на очень толстых подошвах.

— Валим, — сказал Всяко-Граб снизу. — Не волнуйся о вон той коте, жрущей мелких птахов. Несколько парней остались присмотреть за всем.

Крысошлеп полз вдоль ветки. Он не был котом, который способен изменить свое мировоззрение. Но он был способен находить гнезда. Он услышал писк с другого конца сада, и даже от корней дерева он был в состоянии видеть три небольших желтых клюва в гнезде. Теперь он продвигался, сочился. Почти добрался…

Три Нак Мак Фигла скинули соломенные клювы и приветливо ему улыбнулись.

— Здрассти, господин кота, — сказал один из них. — Не хошь учиться, да? ЧИП!