"Хитрый бизнес" - читать интересную книгу автора (Барри Дейв)3Уолли нашел в сумке клочок бумаги и набрал номер. – Да? – сказал голос. – Привет, – сказал Уолли. – Это Уолли. – Кто? – Уолли. Хартли. Из группы. Мы играем на… – Чего тебе надо? – Просто хотел поинтересоваться, играем ли мы сегодня. Я имею в виду, я допускаю, что в такую-то… – Ничего не поменялось. – Серьезно? Потому что прогно… – Ничего не поменялось. – Ясно, да, но все-таки, вы смотре… – Ничего не поменялось, – повторил голос и дал отбой. – Черт, – сказал Уолли. Он набрал номер коллеги по группе Теда Брейли. – Алло? – сказал Тед. – Здорово. Это я. – Попробуй угадать, – сказал Тед, – сколько я вчера выпил? – Я думаю, двести пятьдесят порций, по меньшей мере, – сказал Уолли. – Кажется, больше. Такое ощущение, что в моей башке собаки трахаются. – Ты поэт, – сказал Уолли. – Уж как умею, – сказал Тед. – – Хочешь почувствовать себя еще хуже? – Боюсь, у меня не получится. – Судно сегодня вечером выходит в море. – – Если быть точным, это тропический шторм. Гектор. – Кто бы это ни был, выглядит отвратительно. Может, нам уйти с этой посудины? – Ну да. Мы можем уйти с этой посудины, но поскольку никакой другой посудины у нас на примете нет, мы будем жить на сбережения, предусмотрительно накопленные за эти годы. Вроде кожаных штанов. – Точно подмечено. Может быть, нам поменять сферу деятельности? Устроиться на серьезную работу по специальности. Впрочем, извини, я забыл. Мы же музыканты, у нас – Надо теперь огорчить Джока и Джонни, – сказал Уолли. – Увидимся на судне. – Если буду жив, – сказал Тед. – Эти собаки Группа Уолли и Теда, с которой Уолли воссоединился после кратковременной неудачной вылазки в мир бизнеса, в данный момент называлась «Джонни и кровоизлияния». Они уже три недели играли по ночам на «Феерии морей», заменив группу, у вокалистки которой обнаружилась морская болезнь, что стало очевидно, когда ее мощно вырвало во время исполнения песни «Ветер под моими крыльями».[15] Уже шестнадцать лет группа играла в таком составе: Уолли – гитара, Тед – клавишные, Джонни Кларк – бас и Джок Юм – ударные. Уолли эти ребята были куда ближе, чем двое братьев, которые имели жен, детей и работу. Долгое время группа называлась «Приход». Это название говорило о трогательных надеждах, которыми они были полны, когда начинали в десятом классе: выпрашивали у родителей деньги на инструменты и усилители, подбирали аккорды, громко репетировали у кого-нибудь дома, пока чья-нибудь мать не выгоняла их или какой-нибудь сосед не вызывал копов. Но они продолжали заниматься, потому что у них была мечта: стать первыми великими рок-звездами, вышедшими из Бугенвильской средней школы. Или, по крайней мере, с кем-нибудь переспать. К выпускному классу они стали почти знаменитостями в кругу сверстников. Победили на конкурсе молодых талантов и сыграли на паре школьных вечеринок; иногда им даже удавалось с кем-то переспать. Полные желания продолжить эффектный образ жизни, они решили после выпуска все вместе остаться в Майами. Чтобы успокоить родителей, поступили в местный колледж. Но на самом деле они занимались только продвижением своей группы. Но далеко так и не продвинулись. Несмотря на бесконечные репетиции, десятки прослушиваний, музыкальные диспуты, семь демо-CD и две радикальные смены причесок, «Приход» так никуда и не пришел. Дело было не в том, что они плохо играли, скрепя сердце им пришлось признать, что они на самом деле не представляют собой ничего особенного. Играли они профессионально, но проблема была в том, что кругом было полно профессиональных групп, игравших умело. Профессионализм не был ключом к успеху, нужно было что-то еще. И этого непонятного «чего-то» у «Прихода» не было. Со временем они смирились с судьбой, превратились в обычную кавер-группу и стали играть всюду, куда их звали, главным образом – в барах, иногда на частных вечеринках. В конце концов они купили поношенные смокинги, разучили «Прекрасный мир»[16] и «Хава Нагилу», несмотря на то, что много раз клялись этого не делать, и стали играть на свадьбах и бар-мицвах. И вот что хуже всего: играют они субботним днем в каком-нибудь гостиничном танцевальном зале, еле живые после вчерашнего ночного концерта в баре, в пропитанных похмельным потом смокингах, и, пытаясь изобразить воодушевление, хрипло выводят какую-нибудь дурацкую праздничную веселуху ( Еще на свадьбах и бар-мицвах бесили песни по заявкам. В баре им обычно удавалось отвертеться («Без проблем, мы еще доберемся до этой песни»). Но когда кто-нибудь заказывал песню на частных вечеринках, им приходилось ее исполнять, даже если за эти годы они заиграли ее до отвращения, как, например, «Мерзкого, мерзкого Лероя Брауна»[17] или, боже упаси, «Чувства».[18] Однажды они играли на свадьбе, где мать невесты заказала «Переживу»[19] – гневный гимн всех брошенных женщин. Участники группы быстро сыграли в «камень, ножницы, бумагу», чтобы выбрать, кому петь. Проиграл Джонни, который, уставившись в ботинки, мямлил тихим фальцетом, а мать невесты стояла в одиночестве в центре танцевальной площадки и визгливо выкрикивала слова, обращаясь к столу, за которым сидел отец невесты со свежедобытой женой. Подобные случаи довели группу до того, что они придумали «Песню возмездия». Принцип был следующий: если их заставляли играть ненавистную им песню, они мстили исполнением еще более мерзкой. Например, если приходилось играть «Мой путь»,[20] они отвечали кровоточащим куском дерьма Бобби Голдсборо под названием «Милая»[21] Однажды вечером на свадьбе сильно пьяный гость заказал «Балладу о зеленых беретах»,[22] а через полчаса попросил исполнить В последнее время спрос на «Приход» упал, отчасти из-за того, что группа вела себя все более эксцентрично и агрессивно по отношению к публике. Кульминацией стал злосчастный эпизод, после которого группа решила сменить название. Это случилось вскоре после того, как Уолли вернулся в группу. Серьезно нуждаясь в деньгах, он согласился на выступление в баре «Сапоги и Гамаши» на западе округа Броуэрд. Это был кантри-вестерн бар. «Приход» в последний момент пригласили подменить настоящую кантри-группу, из-за поломки автобуса застрявшую за Джексонвиллем. Хозяин «Сапог и Гамаш», ожидавший скорого появления субботней толпы, не смог найти настоящую кантри-группу, и в отчаянии позвонил Уолли. – Твои ребята могут играть современное кантри? – спросил он. – Конечно, – ответил Уолли. Лично он в современном кантри не понимал ничего, но подумал, что кто-нибудь в группе имеет об этом представление, а остальные подстроятся. Как оказалось, никто в группе ничего о современном кантри не знал. Это было совершенно некстати, поскольку посетители «Сапог и Гамаш» настолько увлекались этим жанром, что даже ходили в настоящих ковбойских сапогах. В начале «Приход» попытался угодить им самой кантриобразной песней из своего репертуара – «Алабамой, милым домом».[24] Посетители «Сапоги Гамаш» снисходительно прослушали эту общепризнанную деревенскую классику, но на танцплощадку не вылезли. Они ждали тех песен, за которыми и пришли в «Сапоги и Гамаши», – песен, под которые можно было исполнять затейливые ковбойские пляски. Они обучались им на Вечерних Уроках Ковбойских Плясок здесь, в «Сапогах и Гамашах», а за подробным инструкциями лазили в Интернет («шагнуть правой ногой к левой; выбросить правую ногу вперед; согнуть правую ногу поперек левой лодыжки; выбросить вперед правую ногу…»). После «Алабамы, милого дома» «Приход» перешел к «Женщине хонки-тонк»,[25] в которой были слова «хонки-тонк», но точно никакого современного кантри. Толпа мрачнела, посетители угрюмо присосались к своим «Будвайзерам». «Женщина хонки-тонк» подошла к концу, и члены группы перекинулись взглядами «что дальше?». После лихорадочных размышлений Уолли предложил исполнить что-нибудь из Бадди Холли, который, по крайней мере, был родом из Техаса.[26] Музыканты, сбиваясь, затянули «Вот будет денек!»[27] в двух разных тональностях, которые они, в конечном счете, свели к одной. Прекрасно доиграли до конца, но толпа не пошевелилась. После того как песня закончилась, сидевший за барной стойкой дюжий мужик, который носил не только пару ковбойских сапог, но и ковбойскую шляпу, ковбойскую рубашку и ковбойские джинсы, а пряжка на его ремне напоминала колпак на колесе, крикнул: – Хватит этого дерьма! Играйте кантри! Другие посетители заулюлюкали, как ковбои в кино, и застучали бутылками пива по столам. Это очень не понравилось Джонни, который как раз был фанатом Бадди Холли и успел перед выходом разогреться тремя стопками текилы. Наклонившись к микрофону, он спросил дюжего мужика: – Ну, Бык, и сколько голов скота Зал затих. Мужик уставился на Джонни. – Погоди, Бык, дай угадаю, – продолжал Джонни. – У тебя ведь нет После этого мужику – которого звали не Бык, а Херб Тобин, и который Дело шло к ничьей, поскольку ни одна сторона не обладала навыками кулачного боя, к тому же их разделяла гитара. Но равновесие сил с пронзительным криком нарушила женщина: Фрэн, жена Тобина и его коллега по «Уол-Марту», работавшая в отделе постельного белья, набросилась на Джонни сзади и приложила его по черепу сувенирной пепельницей «Джек Дэниэлс», весившей, как позже установила полиция, около двух фунтов. Так закончился концерт в «Сапогах и Гамашах». Джонни увезла «скорая», Херба и Фрэн – полиция. Уолли, Тед и Джок быстро собрали аппаратуру под угрожающими взглядами посетителей «Сапог и Гамаш» и ушли, не получив гонорара. Хозяин бара сказал Уолли, что чертов «Приход» у него больше никогда играть не будет. Уолли ответил, что ему очень жаль, поскольку им было приятно познакомиться с оригинальным актерским составом «Избавления».[28] Хозяин бара его не понял. Когда Уолли, Тед и Джок появились в приемном отделении больницы, медсестра за стойкой сказала, что Джонни еще проходит обследование. Они вышли к парковке раскурить косяк, подвести итоги вечера и обсудить свою космическую неудачливость. В конце концов они добрались до названия «Приход» и сошлись во мнении, что оно стало помехой имиджу, не говоря уже о том, что мучительно напоминало об их жалких подростковых фантазиях о богатстве, славе и несчетном количестве телок. За вторым косяком они решили, что если группа катится к провалу, можно, по крайней мере, катиться к провалу с улучшенным названием. Обсуждались разные варианты – в том числе «Уход», «Подлинные короли апатии», «Нет, мы не играем хип-хоп; мы музыканты» и «Может, мы и отстой, но играем лучше, чем вы танцуете», – когда медсестра из приемного отделения, у которой закончился рабочий день, показалась на парковке и направилась к своей машине. Она остановилась в нескольких шагах от троицы и посмотрела на них. Джок, повинуясь рефлексу, выработанному в седьмом классе, спрятал косяк за спину. – Вы, ребята, хотите знать, что с вашим другом? – спросила медсестра. – Точно, – сказал Уолли. – Он в порядке. Рана кожного покрова головы, четырнадцать швов. Несколько внутренних кровоизлияний. Ничего серьезного. Скоро его отпустят. – Отлично, – ответил Уолли. – Я думал, внутренние кровоизлияния – это серьезно, – сказал Джок. – Ты путаешь с внутренним кровотечением, – сказал Тед. – Нет, не путаю, – сказал Джок, хотя на самом деле путал. – Это не страшно, – сказала медсестра, разглядывая Джока, который из всех членов группы был наиболее пригоден для разглядывания. – Это значит – просто ушибы. – А, – сказал Джок, разглядывая медсестру в ответ и думая, что она – в некотором роде привлекательная зрелая женщина, вроде Анн-Маргрет:[29] может-и-неплохие-сиськи-под– этим – халатом. – Отлично, – повторил Уолли. – Спасибо. Медсестра по-прежнему смотрела на Джока, который все еще прятал руку за спиной. – Ну, – сказала она, – дашь мне затянуться? Через двадцать минут медсестра по имени Сэнди, сорока трех лет, которая в тот день узнала, что ее бывший муж собрался жениться на ее знакомой агентше из «Эйвон», увезла Джока на своей «тойоте-камри», оставив Уолли и Теда приканчивать третий косяк. Наконец Уолли сказал: – Пошли, заберем Джонни. – Джонни, – сказал Тед, внезапно вспомнив про Джонни. – И его кровоизлияния. Уолли остановился. – «Джонни и кровоизлияния», – сказал он. Они посмотрели друг на друга. Потом стукнули по рукам, и «Приход» закончил свое существование. Через три недели, одну свадьбу и девять концертов в барах Уолли в полседьмого утра разбудил мобильный телефон, который он никогда не выключал. – Алло? – сказал он. – Ты из «Прихода»? – спросил голос. – Что? – спросил Уолли. – Группа, – сказал голос. – У меня визитная карточка, на ней написано: «"Приход", Современная музыка на все случаи». Уолли посмотрел на будильник. – Сейчас полседьмого утра. – Знаю, – сказал голос. – У меня есть часы. Мне нужна группа. – Сейчас? – спросил Уолли. – Сегодня вечером. На плавучем казино. Нужна группа. Покажете себя, хорошо отыграете, получите постоянную работу. Но сегодня нужно там быть. Справитесь, «Приход»? – Вообще-то это старая карточка. Мы теперь называемся «Джонни и кровоизлияния». – Что? На визитке написано «Приход». – Знаю, – сказал Уолли. – Мы только что поменяли название на «Джонни и кровоизлияния». – Кровоизлияния? – спросил голос. – То есть травмы, – уточнил Уолли. – Я в курсе. – Забавная была история, – начал Уолли. – Наш басист, Джонни, ввязался в… – Он умолк, прикинув, что эту историю потенциальному работодателю лучше не рассказывать. – Идиотское название, – сказал голос. Уолли не стал возражать, поскольку голос, пожалуй, попал в точку. – Расскажи про группу. – Хорошо, – сказал Уолли, – в основном мы играем каверы рок-классики, но кроме этого… – Нет, – сказал голос. – Мне нужно знать, бывает ли у кого-нибудь из группы морская болезнь? – Нет. Думаю, нет. – Группа, которая блюет на клиентов, мне не нужна, – сказал голос. – Понимаю, – согласился Уолли. – Двести долларов за ночь, – сказал голос. – Играете пять часов. – Даже не знаю, – сказал Уолли. – За такую работу мы обычно берем… – Двести долларов. – Хорошо, – согласился Уолли. – Знаешь «Кетовый садок»? Возле бухты? – Ага. Собственно говоря, мы играли там пару… – Судно отходит оттуда, – сказал голос. – «Феерия морей». Ты и остальные Кровотечения будьте там в полшестого. – Кровоизлияния, – поправил Уолли. – Джонни и Кровоизлияния. – Идиотское название, – сказал голос и дал отбой. Эстель собиралась укусить Малыша Сумо. Фэй видела это по ее глазам. Малыш Сумо был самый неприятный ребенок в группе «Крох-а-Рама», куда Фэй водила Эстель три раза в неделю, чтобы она поиграла с другими детьми. Правда, воспитательница «Крох-а-Рамы» не называла это «играть». Она говорила «взаимодействовать». Подобные слова воспитательница стала употреблять, закончив курсы детского развития. Если Эстель пыталась положить мячик в корзинку, воспитательница «Крох-а-Рамы» объясняла Фэй, что ребенок развивает навыки пространственных взаимоотношений. Ее любимое слово было «когнитивный». Фэй это казалось очень забавным, но ей было не с кем поделиться. Остальные мамы, судя по всему, воспринимали воспитательницу «Крох-а-Рамы» всерьез. Фэй чувствовала себе неуютно в этой группе, и не только потому, что она была единственной мамой, которая водила восьмилетний «форд-проуб», а не новенький внедорожник размером с автофургон. Фэй подозревала, что она единственная работающая мама в группе. И знала наверняка, что она единственная мама, которая по ночам надевает короткое платье и подает коктейли распускающим руки дебилам на плавучем казино. Так что Фэй была не в восторге от «Крох-а-Рамы», особенно потому, что она стоила ей денег, которые у нее не всегда были, и сна, в котором она отчаянно нуждалась после долгих ночей на судне. Но Эстель «Крох-а-Раму» обожала и ладила со всеми детьми. Кроме Малыша Сумо. Малыш Сумо, которого на самом деле звали Кристофер, для своих полутора лет был весьма крупным-ребенком и весил фунтов сорок – на тринадцать фунтов больше, чем Эстель. Малыш Сумо был собственником, и в данный момент доводил Эстель до белого каления, отбирая погремушки. Погремушек было много – хватало на всех, – но стоило Эстель взять одну, как Малыш Сумо вопил «МОЕ!» и вцеплялся в нее своими жирными ручонками. Эстель была не жадной, поэтому отпускала погремушку и брала другую. Тогда Малыш Сумо бросал ту, что у него в руках, снова вопил «МОЕ!» и отбирал новую погремушку. Фэй видела, что Эстель надоело делиться, и она уже почти готова отомстить. Фэй все ждала, что мать Малыша Сумо предпримет какие-нибудь меры, но Мамаша Сумо только улыбалась прелестному поведению своего сыночка. Фэй недолюбливала Мамашу Сумо. Однажды, когда класс занимался развитием одного из когнитивных навыков, играя в «Марш, марш кругом», Фэй позвонил на мобильный ее бывший муж, взбешенный письмом по поводу задержек алиментов, которое прислал ему адвокат Фэй. Фэй маршировала, держа телефон в одной руке, ручку Эстель – в другой. – Тодд, я не могу сейчас разговаривать, – прошептала она. – Хочешь еще одной судебной тяжбы? – спросил Тодд. – Этого ты хочешь? – Тодд обожал судиться. На судебные издержки он тратил значительно больше той суммы, которую должен был перевести Фэй, но считал, что дополнительные расходы того стоили. – Нет, Тодд, – прошептала Фэй. – Я не хочу судиться. Я только хочу, чтобы ты выполнил свои… – Ну, так ты – Блядь, – сказала Фэй. Она произнесла это тихо, но маршировавшая впереди Мамаша Сумо услышала и, обернувшись, бросила на нее свирепый взгляд. – Извините, – сказала Фэй. – Здесь не следует так разговаривать, – сказала Мамаша Сумо. – Я понимаю. Простите, пожалуйста. – У маленьких деток большие ушки, – заявила Мамаша Сумо. – Послушайте, я ведь извинилась. Дети ничего не слышали. У меня личные неприятности, из-за которых… Но Мамаша Сумо, испытывая чувство морального превосходства, отвернулась и с праведным видом замаршировала дальше. Позже Фэй видела, как она разговаривает с воспитательницей «Крох-а-Рамы», которая после занятий отвела Фэй в сторону и прочла ей лекцию о несоответствующих контекстах для агрессивной вербализации. С тех пор Фэй не разговаривала с Мамашей Сумо, но сейчас приблизилась, увидев, что выведенная из себя Эстель вырывает свою погремушку из рук Малыша Сумо. – МОЯ! – сказал Малыш Сумо, наваливаясь на Эстель с протянутыми руками. Эстель раскрыла рот с явным желанием цапнуть пухлую ручонку Малыша Сумо. – Нет! – сказала Фэй, подхватив Эстель на руки. – Мы не кусаемся, Эстель. Мы – МОЯ! – завопил Малыш Сумо, увидев, как погремушка, все еще в руках Эстель, взмыла из пределов досягаемости. Мамаша Сумо была вне себя. – Она хотела его Девять мамаш в комнате повернули головы в их сторону. – МОЯ! – кричал Малыш Сумо. – Извините, – сказала Фэй Мамаше Сумо. – Но ваш сын отбирал все ее погремушки, а она от этого… – МОЯ!! – сказал Малыш Сумо, стукнув Фэй по ноге. – МОЯ!! Удар был недетский – Фэй было больно. Еще и голова начала болеть. – Вы себе представляете, насколько опасен человеческий укус? – спросила Мамаша Сумо. – Да, но она же не… – МОЯ!! – Человеческий укус Тут Малыш Сумо вцепился своими острыми маленькими зубками в ногу Фэй, прокусив джинсы над левым коленом. – Оу! – вскрикнула Фэй, отдергивая ногу. Потеряв опору, Малыш Сумо упал ничком. После зловещей двухсекундной тишины он испустил вопль, от которого бьются стекла. Мамаша Сумо, заголосив на том же уровне громкости, упала на колени и сгребла свое воющее дитя в охапку. Фэй видела, что он не пострадал. У нее же было ощущение, что в ногу вонзили нож для колки льда. – Что случилось? – спросила спешно прибежавшая воспитательница «Крох-а – Рамы». – Она хотела укусить моего сына! – сказал Мамаша Сумо, указав на Эстель. – Кусательному поведению в «Крох-а-Раме» не место, – сказала воспитательница «Крох-а-Рамы». – Моя дочка никого не кусала, – ответила Фэй. – На самом де… – Она пыталась! – перебила Мамаша Сумо. – Она собиралась укусить моего сына. – Мы не можем допустить агрессивного поведения, которое ставит под угрозу физическое состояние наших участников. – Но я же говорю вам, что она не… – Человеческие укусы крайне опасны, – сообщила Мамаша Сумо. – Мой муж – доктор. – Может, он тогда рот тебе зашьет? – сказал Фэй. Мамаша Сумо потеряла дар речи. Воспитательница рассердилась. – Если вы и ваша дочка не можете взаимодействовать в рамках парадигмы «Крох-а-Рамы», – сказала она, – то, боюсь, вам придется прекратить ваше участие. – Хорошо, – ответила Фэй. – Пожалуйста. Мы прекратим участие в рамках вашей парадигмы. Только у меня подозрение, что ты ни хера не знаешь, что означает это слово. Девять мамаш в комнате издали одновременный вздох изумления. Фэй с Эстель на руках прошагала к двери, открыла ее и вышла. Обнаружив, что идет босиком, снова открыла дверь и вернулась в класс. Мамаши, которые уже начали судачить, замолкли и наблюдали, как Фэй забирает свои туфли и крошечные кеды Эстель и снова выходит. Она слышала, что гул голосов возобновился, как только она за– крыла дверь; он не прекратится еще несколько дней и даже недель. Все еще босая, Фэй быстро донесла Эстель под дождем к припаркованному «проубу». Посадила Эстель в машину, проверила, на месте ли ее чашка для сока и маленькие пластмассовые игрушки. Надела туфли и села за руль. Уткнула лицо в ладони и заплакала. – Мамуля плачь, – сказала Эстель. – Мамуля о'кей, милая, – Фэй шмыгнула носом. – Мамуля о'кей, – сказала Эстель. – Плачь. – Я не плачу, детка, – сказала Фэй и повернулась к ней с широкой притворной улыбкой. – Белоснежка, – сказала Эстель, подняв маленькую пластмассовую Белоснежку. Это была ее любимая кукла. В свои два года она уже знала суть истории: Красивая девушка, но спит. Потом приходит красивый мужчина. Целует ее! Она просыпается! Счастливая! Навсегда! Или, по крайней мере, до тех пор, пока не встретит куклу – адвоката по бракоразводным процессам. – Белоснежка, – повторила Эстель. – Спит. Он целует. – Правильно, милая, – сказала Фэй. – Он ее целует. – Она выудила из сумочки носовой платок, высморкалась, взяла сотовый телефон и позвонила матери. – Алло? – сказала мать. – Привет, это я. Можешь сегодня прийти? Извини, но корабль выходит в море. – Выходит? В такой ураган? – Да. Я звонила. – Ну так скажи им, что не можешь. – Мама, я должна. Это моя работа. – Ну так найди другую работу. Фэй вздохнула. – Мам, просто скажи, пожалуйста, можешь сегодня прийти или нет? – Хорошо, я приду, а потом буду объяснять Эстель, что ее мама была сумасшедшая – уплыла и погибла во время урагана. – Спасибо, мама. Молчание. Многолетний опыт подсказывал Фэй, что ее мать выдаст дальше. Ну, конечно: – Я сегодня говорила с Мэгги. Мэгги была младшая сестра и, на взгляд матери, совершенно идеальная дочь, у которой был идеальный и весьма преуспевающий муж, благодаря которому она могла сидеть целый день с тремя идеальными отпрысками в идеальном современном доме, в прихожую которого уместилась бы вся квартира Фэй. – Замечательно, – сказала Фэй. – Как она? – Прекрасно. – Замечательно. – У нее все очень хорошо. Снова молчание. – Не то что у меня, – заметила Фэй. – Я этого не говорила, – сказала мать. – Да, ты этого никогда не – Мама, пожалуйста, извини. Я просто устала. Спасибо большое, что ты сидишь с Эстель. Обещаю, я скоро найду другую работу. – Уж надеюсь, что найдешь. На этом судне с приличным мужчиной не познакомишься. – Мама, я не ищу мужчину, да? – Это точно. – Что ты – Ничего. Я пошла. «Молодые и неугомонные»[30] начинаются. Пока. Мать повесила трубку. Фэй отключила телефон и сказала себе, что – Белоснежка, – сказала Эстель. – Да, милая, – сказала Фэй. – Это Белоснежка. – Он целует. – Правильно. Он ее целует. Снова молчание. – Мамуля плачь, – сказала Эстель. |
||
|